Тонкое искусство пофигизма (гет)

— …Тут опасность не только для меня и губернатора. Это даже полбеды, даже четверть. Сейчас поставлен под угрозу весь наш уклад. Я не могу сидеть сложа руки, когда твориться непонятно что. Я весь на виду, руки мои связаны, вокруг языки бубенцовские кишмя кишат, не знаешь, кому и верить. Уже донесли, что я вчера с нашими товарищами беседовал. Это мне доподлинно известно. Без тебя, Жанна, мне не справиться. Выручай. Будем с двух концов узел распутывать. Как в прошлом году, когда ты со мной в Казань ездила труппу пропавшую вместе с декорациями искать.

Так закончил Максим Шаталин свою речь. Продюсер и его финансовый директор гуляли вдвоем по дорожкам сада дома Шаталиных, хотя день был пасмурный и небо грозило дождём. Вот до чего дошло — опасался мужчина в собственном доме тайный разговор вести. Ушей-то вороватых много, а технический прогресс далеко ушел.

— Так все-таки опять Фиму представлять? — вздохнула женщина. — Зарекались ведь, говорили, что в последний раз. Я не со страха говорю, что разоблачат и репутацию испортят. Мне это лицедейство даже в радость. Того и боюсь. Соблазна. Очень уж сердце у меня от маскарадов этих оживляется. А это опасно.

— Про опасность не твоя голова болеть должна, с доктором Ворониной я поговорю— строго произнес Максим Викторович. — Я работодатель и опекун — я задание даю, на мне и ответ. Цель благородная, да и средство, хоть и незаконное, но не бесчестное. Иди к Константину, скажи будто между делом, что я тебя в Петербург посылаю. А сама доедешь на пароходе до Егорьева, там приведешь себя в должный вид и послезавтра чтоб снова здесь была. Здесь с Фимой еще не встречались. Я тебя в дома введу, где Бубенцов бывает — и к графу Гавриилу , и к губернатору с губернаторшей, и к прочим. А дальше уж сама. На вот. — Он протянул Жанне чек. — Платьев закажешь у Леблана, духов там всяких, помад купишь — ну что там полагается. И волосы свои в причёску уложи, как в Казани, с этакими вот завитушками.

* * *

Жить Жанна Аркадьевна — нет, не Жанна, а молодая московская вдова Серафима Соленцнева — стала у Граббе, давнишней приятельницы Шаталина. Старушка про маскарад знать не знала, но приняла гостью радушно, поселила удобно, и все было бы замечательно хорошо, если б добрейшей Антонине Ивановне не взбрело в голову, что милую, несчастную женщину нужно как можно скорее выдать замуж.

От этого у конспиратки возникало множество неловкостей. Старушка что ни день приглашала на чай молодых и не очень молодых господ холостого или вдового состояния, и чуть не все они, к крайнему смущению Серафимы (будем уж называть ее так), проявляли самый живой интерес к ее белой коже, блестящим глазам и прическе . Даже и до соперничества доходило. Например, инженер Сурков, очень хороший человек, придет в гости с огромным букетом хризантем, а инспектор Полуэктов заявится с целой корзиной, и после первый ко второму весь вечер ревнует.

Виктория, которая прежде, чем выйти за Шаталина, судя по её словам, множество раз побывала невестой и потому считала себя большим знатоком по части мужских повадок, поучала свою падчерицу Марию Шаталину, что мужчины оказывают внимание определенного рода (так и говорила: «внимание определенного рода») не всем женщинам, а только тем, кто им некий знак подает, иной раз даже и ненамеренно. Взглядом там, или внезапным румянцем, или вообще неким неуловимым запахом, до которого мужские носы чрезвычайно чувствительны. Знак этот означает: я доступна, можете ко мне приблизиться. И в доказательство нынешняя жена Шаталина, приводила примеры из жизни животных, главным образом почему-то собак. Совсем юные Маша и Ксюша Шаталины слушали, затаив дыхание, потому что в миру с мужскими повадками ознакомиться тогда ещё не успели вовсе. Жанна — Серафима же став невольной слушательницей была печальна, потому что из опыта пребываний в роли госпожи Соленцевой со всей очевидностью проистекало: подает она знаки о своей доступности, всенепременно подает. То ли взглядом, то ли румянцем, то ли треклятым предательским запахом. Неприятнее всего было то, что в роли легкомысленной госпожи Соленецевой Жанна чувствовала себя как рыба в воде, и всегдашняя ее неуклюжесть странным образом куда-то улетучивалась. Повадка становилась чуть менее уверенной, движения грациозными и даже бедра при ходьбе начинали вести себя самым предательским образом, так что иные мужчины и оборачивались. После каждого перевоплощения приходилось не один десяток часов в квартире сидеть, с Максимом разговаривать. Если Шаталин не отвечал — пить и созваниваться с доктором Ворониной, чтобы снизошло блаженное спокойствие и она могла вновь обратиться Жанной Ижевской.

Пока же получалось, что в этот раз Ижевская брала грех на душу из-за будущего своего вранья психологу почти что и напрасно. За две недели самого безудержного верчения по званым вечерам, обедам и балам выяснить полезного удалось немного. Бубенцов у Наины Георгиевны не бывал, она у него тоже. Если они где-то и встречались, то втайне. Хотя вряд ли, если принять во внимание ежедневные демонстрации молодой внучки Татищевой перед гостиничным флигелем. Один раз, заглянув вместе с захудалым актеришкой, из труппы ставящегося спектакля, на квартиру к Владимиру Львовичу ; Жанна увидела на столе конверт, надписанный косым почерком и с буквами «НТ» внизу. Однако , конверт валялся там нераспечатанный и, судя по всему, не первый день.

Несколько успешнее были действия, предпринятые госпожой Соленцевой в направлениии дела об отрубленных головах.

Любопытное обстоятельство выяснилось из беседы с патологоанатомом Визелем, одним из протеже сердобольной Антонины Ивановны. Оказывается, Бубенцов вывез со зловещей лесной поляны, где предположительно находилось капище кровожадного бога, образцы почвы, пропитанной некоей похожей на кровь жидкостью, и поручение произвести анализ этого трофея досталось как раз Визелю. Лабораторное исследование показало, что это и в самом деле кровь, но не человеческая, а лосиная, о чем и было доложено блюстителю порядка Лагранжу. Однако до сведения газет и общественности это важное известие доведено не было.

Выпускник кадетского училища Пришибякин, откомандированный из Петербурга в помощь Чрезвычайной комиссии, жарко дыша в ухо и щекочась усами, по секрету рассказал про сушеные человеческие головы. Якобы, головы эти , обнаруженны у сатанинского шамана, и обещал показать их Серафиме, если она навестит его в гостинице. Женщина, поверив, пришла — и что же? Никаких сушеных голов Пришибякин не предъявил, а вместо этого хлопнул пробкой от шампанского и полез с объятиями. Пришлось словно бы по неловкости попасть ему локтем в пах, отчего изобретательный мужчина сделался бледен и молчалив — лишь замычал и проводил упорхнувшую гостью страдальческим взглядом.

Со следователем Борисенко, тоже из Чрезвычайной комиссии, повезло больше. На балу в Дворянском клубе, красуясь перед любознательной прелестницей, он посетовал, что арестованные сатанисты упрямы, чистосердечных показаний давать не желают, а те, кто рассказывает про божка и жертвоприношения, все время путаются и сбиваются, так что приходится потом протоколы подправлять и переписывать.

Все это было примечательно, однако же недостаточно, чтобы «Шаталинская партия» могла повести решительное контрнаступление против петербуржского нашествия. Потому-то Серафима и придала такое значение открытию фотографической выставки: вновь выплывала дроздовская история с собаками и на сей раз, кажется, что-то могло проясниться. Уж не это ли и есть та таинственная угроза, которой Аркадий Сергеевич стращал Наину Георгиевну? Опять же и Бубенцов там будет. В общем, требовалось непременно раздобыть приглашение на вернисаж, в чем Фима в конце концов и преуспела, проявив изобретательность и недюжинный напор.

Накануне заветного мероприятия у госпожи Соленцевой возникло нешуточное затруднение в связи с обозначенном в билете предписанием: «Дамы в открытых платьях». Даже на музыкальные вечера Серафима являлась, прикрыв плечи, грудь и спину газовой пелеринкой, которую местные модницы сочли последним московким шиком и уже заказали себе у Леблана такие же. Однако пренебрежение строгим указанием хозяина выглядело бы афронтом. Более чем заметным, ведь Ижевская под прикрытием, судя по всему, была едва ли не единственной дамой, удостоившейся приглашения на вернисаж актёра со звучным псевдонимом Шестаго.

Тут стоит заметить, что приглашение на Серафиму пришло к Шаталину в дом, так как Шестаго почти полностью был уверен, что родственница Ижевской, представившаяся давней знакомой Максима Шаталина, приходилась последнему не только знакомой. Но сейчас не об этом. Вернёмся к истории.

Вызывать неудовольствие главной конфидентки и союзницы Бубенцова было бы по меньшей мере неразумно.

Бедная Жанна без малого полдня просидела у себя в спальне перед туалетным зеркалом, то подтягивая вырез на бесстыдном бархатном платье чуть не до самого подбородка, то снова опуская легкую ткань в предписанные мсье Лебланом границы.

Впрочем, следуя мнению Максима, декольте смотрелось совсем недурно, — но, по мнению Жанны Аркадьевны, придавали этой части анатомии сходство с двумя снежным окружностями. То-то все будут пялиться.

Ужасно, но выбора не было.