О воспитании (гет)

Бросок Цезаря подарил Сальникову ту самую недостающую секунду. Он сунулся в дверной проём плечом вперёд, упёрся, принимая большую часть тяжести на себя и стараясь не думать о том, что грозящую расплющить рёбра дверь вдавливает ему в грудь пустота. С каким-то почти человеческим стоном попятился назад в комнату пёс. Сальников рванулся за ним, обдирая плечи. Дверь затрещала, выпуская добычу, а потом со звонким как выстрел звуком врезалась в косяк. Тревожно зазвенела посуда в серванте, спикировали на пол с книжных полок несколько фотографий.

Римма лежала прямо у его ног ничком. Похоже было, что упала она точно так же, как и две ночи назад: сперва на колени, потом лицом вперёд, вот только рядом не оказалось ни сугроба, ни самого Сальникова, чтобы смягчить падение. Он присел подле неё и с замиранием сердца нащупал на шее пульс. Ритм под пальцами оказался частым и неровным, а щека и шея — холодными. Этот холод уже был ему знаком, но по-прежнему пугал до одури. Бережно, как мог, он перевернул Римму на бок и коротко выдохнул: кровь на её губах и подбородке показалась чёрной.

Внезапно с полок градом посыпались оставшиеся фотографии. Одна из них неожиданно хлёстко ударила Сальникова по плечу, другая упала в какой-то паре сантиметров от Римминой головы. Он инстинктивно склонился над женщиной, заслоняя её собой.

— Риммочка? Это ты? — прозвучал со стороны окна растерянный голос Мартуси.

— Это я, Марта, — сказал он как мог спокойно. — Лежи пока, пожалуйста, не вставай.

— Дядя Володя? Что происходит? Где тётечка?

— Она со мной, но без сознания. И у нас тут... гости.

Совсем рядом с ним угрожающе заворчал Цезарь, и сразу же с одной из полок сорвался какой-то увесистый том и, пролетев по необъяснимой земным притяжением траектории, приземлился в шаге от собаки.

— Это тот дух, который..? — Теперь в голосе Мартуси звучал отчётливый страх.

— Да.

— И что делать?

Сальников и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос. Цезарь зарычал снова, уже где-то впереди, а потом и взлаял, как позвал. Позвал? Повернув голову, Сальников увидел, что пёс стоит меж двух зеркал.

— Дядя Володя, по-моему, он хочет...

— Да. Ты со своей стороны, я — со своей. На счёт три. Раз...

Снова забренчала-завибрировала посуда в серванте, что-то звонко лопнуло, ещё одна тяжёлая книга слетела на пол, несколько раз перевернувшись в воздухе. Он приподнял Римму, прижал её голову к груди, подхватил под колени.

— Два...

Мартуся скатилась на пол вместе с подушкой и одеялом, и почти сразу, словно ей вдогонку, рухнул со стены большой ковёр, погребая под собой диван. Цезарь рычал уже не переставая, негромко, но страшно, и словно бы от его рыка в серванте плясали и лопались одна за другой чашки.

— Ой, мамочки! — пискнула Мартуся, и Сальников не сразу понял, что именно она имеет в виду.

На крыше серванта Римма хранила два кожаных чемодана с металлическими нашлёпками — большой и маленький. От колебаний оба они пришли в движение и меньший уже опасно сдвинулся к краю. Владимир Сергеевич подумал, что если этой бандурой прилетит по голове, то мало не покажется никому. Швырялся зловредный дух пока не очень метко, видно, приноравливался, но чтобы попасть в закрытой комнате массивным предметом в крупную мишень, снайпером быть не надо. А потом Сальникова обожгло мыслью о том, что не успей они с Цезарем, эта тварь сейчас метала бы всё подряд в распростёртое на полу беззащитное тело.

В детстве и юности с Володей Сальниковым изредка случались приступы неконтролируемой, самозабвенной ярости. В таком состоянии он мог отбиться от четырёх старшеклассников, решивших устроить ему тёмную, или перестрелять почти в упор банду налётчиков у сберкассы, только что убивших инкассатора и кассира. Он не очень отчётливо помнил потом, что и как именно делал, лучше всего в памяти сохранялся собственный гнев, почему-то отдававший алым. Начав работать с Яковом, он не в последнюю очередь учился у него хладнокровию и сдержанности в любой ситуации, и эти уроки пошли ему впрок. Нет, штольмановских высот он так и не достиг, эмоции захлёстывали иной раз, но в исступление ему уже много лет впадать не приходилось.

— Эй ты, падаль! — гаркнул он, поднимаясь во весь рост с Риммой на руках. — Это всё, что ты можешь, мразотина тупая? Истерично посуду бить да женщин и детей пугать?!

— Дядя Володя? — окликнула его испуганно Марта.

— Уши заткни, ребёнок, — бросил он через плечо, сатанея. — И три!!!

Платон резко проснулся и сел на постели. Ощущение опасности было очень острым, почти осязаемым. Он прислушался. В квартире царила полная тишина, но это его нисколько не успокоило. Он поспешно нашарил и натянул брюки, дошёл босиком до двери и прислушался снова. Нет, тишина больше не была такой уж полной. Дверь резко распахнулась, в коридоре стоял отец с пистолетом в руке.

— Тоже не спишь? — спросил он отрывисто.

— Пап, мне кажется...

— Мне тоже. Сорок пять секунд тебе на сборы.

Римма не любила ругани, даже безобидное, казалось бы, упоминание чёрта вызывало укоризненный взгляд. Услышь она то, что Сальников нёс сейчас, да ещё и в присутствии Мартуси, она бы, скорее всего, передумала выходить за него замуж. Он ругался неистово, как никогда в жизни, перемежая мат и проклятия с той самой формулой изгнания. Он повторил слово "изыди", наверное, сто, а может, две тысячи раз. Когда он замолчал, выдохшись, в комнате было тихо. Больше ничего не качалось, не звенело. Чемоданы так и остались на серванте.

— Дядя Володя! — окликнула его Мартуся.

Тот обернулся. Девочка сидела на полу в зеркальном коридоре, обхватив руками подушку. К ногам её жалась перепуганная Гита, чуть в стороне шумно дышал Цезарь.

— Вы его прогнали?

— Разве что временно.

— Несите Риммочку сюда...

Марта положила на пол подушку и подвинулась. Сальников молча преодолел пару шагов до неё и осторожно присел, уложил Римму. Опять проверил пульс, потом взял в ладони безвольные ледяные руки.

— Я за одеялом, — бросил он и хотел подняться, но Марта вдруг схватила его за рукав. — Что ты?

— Не надо.

— Надо, Марта, она замёрзла.

— Риммочке нужно не одеяло, а вы. Не отпускайте её, говорите с ней... Пожалуйста!

Последнее слово она почти выкрикнула.

— О чём? — спросил Сальников ошарашенно.

— О чём угодно, — ответила Марта гораздо тише, — но говорите, зовите её. Потому что она в этот раз очень... глубоко нырнула.

"Если у меня видение, то я в другом человеке, даже нет, не так, я и есть этот другой человек. Когда возвращаюсь, как будто выныриваю..." — вспомнил Сальников. И ещё: "В прошлый раз я возвращалась на твой голос, к твоему теплу..." Он понял, что Мартуся права, и снова сгрёб Римму в охапку вместе с подушкой. Притиснул её к себе, прижался губами к холодному влажному лбу, пытаясь понять, что говорить и как звать. Пробормотал: "Что ж ты со мной делаешь, лапушка!" Где вообще люди берут слова в подобной ситуации? Что он может сказать ей сейчас такого особенного, чего ещё не говорил? Или особенного не надо, а надо просто... Что надо-то? Что уже полгода он засыпает и просыпается только вместе с ней, даже если она на другом конце города? Что счастье — это когда она обнимает его со спины и прижимается щекой между лопаток? Что будь его воля, он вообще никогда бы больше не выпускал её из рук или хотя бы из поля зрения? Что если с ней что-нибудь случиться, он никогда и никого больше не поцелует, потому что будет совершенно незачем? Что с ней просто не может ничего случиться, поскольку он уже мысленно прожил с ней вместе до самой старости?

— Римчик, — выдавил он с огромным трудом, потому что грудь сейчас давило сильнее, чем чёртовой дверью четверть часа назад, — я не знаю, где ты там бродишь, но вот только попробуй не вернуться! Я не знаю, что я тогда с тобой сделаю и со всеми твоими духами! И вообще, ты мне девочку обещала!

Римма вдруг содрогнулась всем телом и закашлялась. Она кашляла долго и мучительно, как будто действительно воды наглоталась, а он осторожно придерживал её за плечи, улыбаясь, как идиот. Она едва успела отдышаться и отхлебнуть воды из принесённого Мартусей стакана, как в дверь забарабанили, а потом и несколько раз дёрнули за ручку.

— Римма, Мартуся, вы целы? — раздался встревоженный голос Клавдии Степановны. — Владимир Сергеевич, вы там?

— Там. То есть тут, — ответил Сальников, пытаясь сообразить, как и что он должен будет сейчас объяснять соседям, и почему не открывается дверь.

— А девочки?

— И мы тут, Клавдия Степановна! — крикнула Мартуся.

— Это что ж было-то? — спросила соседка. — Землетрясение, что ли, как прошлой весной?

— Похоже на то, — протянул Сальников, продолжая осторожно покачивать Римму и греть ей руки. Объяснение, предложенное самой Клавдией Степановной, было ничем не хуже любого другого. — У нас тут ковёр рухнул и посуда в серванте побилась.

— Ковёр? — охнула соседка. — На девочек?

— Да мы ничего, — заверила Марта. — Испугались просто, особенно Риммочка...

— Обморок небось опять? — проявила проницательность Клавдия Степановна, и тут же пожаловалась: — А у меня бра со стены сорвалось. Хорошо хоть не по голове.

Сальников с Мартусей переглянулись. Всё складывалось даже неплохо. Объяснить землятресение в одной единственной комнате было бы всё-таки затруднительно.

— А у Никифоровых? — осторожно поинтересовалась Мартуся.

— Мы только грохот услышали, — отозвалась из коридора Марина Никифорова. — Вовка вон даже и не проснулся. Вам помощь не нужна?

— Спасибо, Марина Петровна, но лучше спать ложитесь, — сказал Сальников, и тут, явно вопреки его словам прозвучал резкий и отрывистый звонок в дверь, а потом ещё и ещё один.

— Кто это может быть? — растерялась Мартуся.

— Свои, — тихо сказала Римма, и Сальников, страшно обрадованный тем, что она наконец заговорила, немедленно поцеловал её в нос.

— Товарищ полковник? — громко удивилась несколько секунд спустя открывшая входную дверь Клавдия Степановна. — Вас тоже тряхнуло?

Ответа Штольмана они не расслышали, но голос, а точнее, голоса узнали безошибочно. Мартуся засияла ярче солнца, но тут же спохватилась и заозиралась в поисках халатика. Тут и Сальников вспомнил, что на нём даже футболки нет. Штольманы, конечно, его в таком виде уже видели, а вот соседи — ещё нет.

— Володя, что у вас там? — спросил из-за двери Яков сосредоточенно и строго.

— У нас тут... все живы, — ответил Сальников и, оглянувшись на поправлявшую халатик Мартусю, добавил: — Можете сами зайти и убедиться.

Дверь дёрнули раз, другой, третий.

— Дядя Володя, похоже, дверь заклинило, — сказал Платон после небольшой паузы.

— Очень может быть, — отозвался Владимир Сергеевич задумчиво. — При землетрясениях такое бывает.

Мартуся радостно и освобождённо рассмеялась, и даже Римма тихонько прыснула куда-то ему под ключицу.

Злосчастную дверь Яков с Платоном просто сняли с петель. Ковёр свернули и сложили в углу. Римма возвращаться на диван отказалась, просто закуталась в одно из принесённых одеял, а другое накинула Сальникову на плечи. Ну, как накинула, скорее дала понять, что хочет накинуть, потому что сил у неё пока было немного. В этом одеяле она и отпустила его поговорить со Штольманом, когда соседи разошлись по своим комнатам. Даже не отпустила, послала, можно сказать, сам бы он не ушёл.

— ...Матерная брань отгоняет злых духов, — сказал Штольман невозмутимо.

— Это что, шутка такая? — воззрился на него Сальников.

— Если и шутка, Володя, то не моя.

— Это тоже из дневников деда, что ли? — Яков кивнул. — Что-то я не припомню, чтобы ты позавчера матом ругался...

— А я и не ругался: в голову не пришло, а привычки нет.

Яков, похоже, действительно не шутил, но явно развлекался.

— Перед Мартусей неудобно, сил нет, — сказал с досадой Сальников, и продолжил о другом: — Как ты думаешь, я хоть изгнал его или так, шуганул просто?

— Ты при этом стоял в зеркальном коридоре?

— Нет.

— Тогда второе.

— И что делать? Он же вернётся.

— Проще всего не ждать, а попробовать вызвать и...

— Нет!

— Я не сомневался, что у тебя такое предложение понимания не встретит.

— Штольман, ты...

— Извини, Володя. Я всё прекрасно понимаю... Тебе бы плечи ещё обработать.

— Да что там обрабатывать?!

— Как только Римма Михайловна разглядит эти ссадины, она встанет и пойдёт за аптечкой.

В кухню заглянул хмурый Платон.

— Пап, дядя Володя, там Римма Михайловна зовёт.

— Ты чего такой? — насторожился Сальников.

— Да Цезарь мне не нравится, — сказал озабоченно парень.

— Всё-таки сильно его дверью приложило?

— Он не даёт как следует ощупать грудную клетку. Внешне она не деформирована, но переломы рёбер у собак — это может быть чревато серьёзными последствиями. Завтра с самого утра к ветеринару его отвезу... Дядя Володя, вам бы тоже плечи обработать.

— Так, ты о Цезаре беспокойся, это он герой, причём самый настоящий, я ему теперь по гроб жизни обязан. А у меня рёбра точно целы.