На чердаке (джен)

Облака, словно насмехаясь, плотным слоем закрыли палящее солнце, погрузив мир в серый полумрак. Птицы за окном предательски замолкли, или это у Дани заложило уши. И перед глазами потемнело, возможно, не из-за изменившейся погоды.

Последнее, что он четко рассмотрел, прежде чем все поплыло, как Влад в порыве сделал несколько шагов вслед за Юлей, но так и замер на выходе из кухни. Даня видел, как до побеления костяшек сжались кулаки отца, как выпрямилась спина и напряглись мышцы. Он злился.

Даня никогда не забудет разгневанного Влада. Этот образ отпечатался в сознании, и ничем его больше не вытравить. Засел глубоко, врос крепко корнями, холодя душу. Маски спали, обнажились истинные лица, всех актеров театра абсурда просим выйти на сцену. Но Даня, смотря на замершую в проёме фигуру, вдруг понял, что не ощущает страха. Жалость, боль, смятение, отчаянье, но не страх. Нет, он не боялся Влада. До этого их пугала неизвестность, а сейчас все карты вскрылись. Отца было по-человечески жаль. Даня знал, видел, что значат для него они с Юлей. Понимал ту боль, что иглами сейчас пронзала его душу, потому что тоже испытывал это чувство, мешавшее сделать пару шагов в сторону Влада. Прижаться к нему, спрятать лицо в складках футболки, вдохнуть успокаивающий отголосок геля для душа. Разделить с ним эту боль, чтобы одиночество, слишком хорошо знакомое ему, не начало уничтожать душу родного человека.

Страх за близких — змея, которую Даня грел под сердцем с того момента, когда в его жизни появился Дима. Потерять названного брата — самый страшный Данькин кошмар. Он нередко просыпался в холодном поту, когда во сне неведомая темнота плотным слоем накрывала его, отделяя от Димки. Даня готов был весь мир перед братом положить, только бы не бросил. Отсюда и неумение отказывать даже в самых безумных идеях, излишняя обеспокоенность и забота. Не сразу Даня понял, что больше, чем одиночества, он боялся видеть единственного близкого человека несчастным. Данька искренне любил брата, поэтому его счастье как-то постепенно стало главным приоритетом, целью его — Даниной — жизни, потому что счастливый брат делал счастливым его. Душа радовалась всякий раз, как радовался Димка, поэтому Даня черта бы с луна достал и брату в подарок красной ленточкой перевязал, только бы тот улыбнулся. Димка был одновременно его силой и слабостью. Больная привязанность не то что бы мешала жить, но приносила некоторые неудобства, которые легко игнорировались в пользу внутренней удовлетворенности. Крепко цепляясь за брата, врождённый оптимизм и неуёмная энергия которого заряжали и Даню, он как-то упустил момент, что без Димы, жить уже не сможет.

И жизнь кончилась, когда объявили, что Диму хотят забрать. Данька не помнил, как тогда смог удержаться в сознании, а не рухнуть в эту же секунду, лишенный чувств. От его души будто откусили добрую половину, и от пронзившей боли захотелось элементарно взвыть, но Даня, увидев загоревшиеся глаза и солнечную улыбку брата, заставил себя молчать. Молчал он и тогда, когда Дима спрашивал его мнения. Оно не имело значения, когда речь шла о благополучии брата. Если что-то сделает его счастливым, Даня препятствовать не будет. Он только кивнул, безмолвно обозначая свое согласие, и чудом сдержался от рыданий, когда Димка налетел на него с крепкими объятиями и словами благодарности. Это уничтожало Даню изнутри, разламывало на кусочки, разбивало на осколки, в кровь разрезая оставшуюся часть души, но он как-то умудрялся слегка улыбаться, чтобы Димка ничего не заподозрил. С этой застывшей улыбкой Даня участливо слушал мечтания брата о семье, помогая собирать немногочисленные вещи, смотрел на взрослых, что пришли за Димкой, обнимал на прощание, а после и вовсе истерично смеялся, одновременно глуша подушкой рыдания. Солнце для него в тот момент зашло. От души остались кровавые рваные ошмётки, сшивать которые было не столько невозможно, сколько страшно.

Существовать в темноте оказалось вполне возможно. Даня каждое утро натягивал на лицо кукольную улыбку, возрождал в голове мысль о том, что Димка — его солнце — счастливо светит и не важно кому, и шел существовать. Автоматически ел, пил, сидел на уроках, до смерти пугая Куницыных, которые тщетно пытались растормошить друга, тайно курил ночами и рыдал в подушку, пытаясь таким способом избавиться от мучительной душевной боли. Но, если боль удавалось игнорировать или обманывать, то жизненных сил брать оказалось не откуда. Своих ему не хватало, а единственный источник их пропал, как и смысл подниматься по утрам, что Данька и перестал делать через неделю. Даже Изольде Генриховне не удалось заставить его встать. Даня, как цветок, увядал на глазах, но никому до этого не было равно никакого дела. Воспитатели пытались пару дней что-то предпринять: просили, приказывали, кричали, разговаривали, позвали психолога, но Данька умело изображал безжизненный булыжник, к счастью многих, сам поднимавшийся временами в туалет. Боль и одиночество стали его верными спутниками, поэтому, не вернись Димка, он, наверное, умер бы от истощения.

Для Влада солнцем и смыслом жизни была Юля. И сейчас, потеряв его, Даня понимал, что чувствовал отец. Он не желал ему таких мучений, через которые когда-то прошел сам. Теперь у Даньки в приоритетах стоял не только брат, но и мама с папой. Он был счастлив, когда счастливы были они. Кто-то снова вцепился в штопаную-перештопаную душу так, что крепкие, казалось бы швы, страшно затрещали, грозясь порваться.

Влад тем временем, даже не обернувшись, ушел в комнату, закрыв дверь. Они остались вдвоем, не считая Боба, забившегося под стул и наблюдавшего за всеми перепуганными глазами. У Даньки перед глазами окончательно потемнело. Стало слишком душно, словно воздух в кухне резко выкачали. Конечности ощущались ватными и будто не своими, поэтому он не почувствовал, как чуть не упал, и как его подхватили руки, усаживая на стул.

— Даня, — сквозь шум в ушах доносился истеричный голос брата, — ты чего? Эй, Данька? Даня?

Его настойчиво трясли за плечи, хлопали по щекам, прохладный ветерок облизывал горящую кожу щек, но воздуха по-прежнему не было. Димка ситуацию не облегчал. Его панический бубнеж неожиданно начал действовать на нервы. Брата хотелось заткнуть, прижать к себе, чтобы перестал носиться из стороны в сторону, создавая сквозняк, успокоить, сказать, что все в порядке, но он сам был в этом не уверен. Паника, охватившая Димку, начала передаваться и ему, потому что картинка не восстанавливалась, как и воздух не появился в комнате. Горло сдавил болезненный спазм, и Даня инстинктивно схватился руками за воротник футболки, оттягивая тот подальше, в надежде избавиться от мучительного давления. Действие эффекта не возымело. Он судорожно глотал воздух, но тот не поступал в легкие.

— Даня, Дань, — Димка не переставал легко трясти его, но заметив, что брат продолжал познавать небытие, бросил это дело и испуганной птахой заметался по кухне.

Он выскочил в коридор и даже открыл рот, чтобы позвать Влада, но остановился, не произнеся ни звука, вернувшись обратно. Опять позвал брата, опять не добился никакой реакции. Паника душила все сильнее. И Димка так бы и продолжил в смятении носиться взад вперёд, если бы не Боб, бросившийся ему в ноги и уронивший на пол. Боль в пятой точке от встречи с полом отрезвила. Собственные чувства немного улеглись, и здравый смысл с ноги открыл дверь, выуживая с задворок сознания все, что делал Влад и Данька, когда его самого накрывала паническая атака.

— Так, окно, окно, — забормотал Димка, кинувшись к балконной двери, распахивая ее.

Свежий воздух очень кстати ворвался в помещение. Дима не церемонясь, придвинул брата прямо на стуле ближе к балкону. Помявшись мгновение, прижал к себе, начав трещать на ухо какую-то чепуху, кажется, ту самую сказку про царевну-лягушку, а когда Данька вяло выразил протест, переключил тему.

— Тебе надо восстановить дыхание, — спустя время осенило Димку, у которого самого уже тряслись руки, потому что Дане лучше не становилось.

Брат продолжал тяжело глотать воздух, словно рыба, выброшенная на сушу, и сжимать в руках его футболку.

— Как же там дышать то надо? А, на четыре вдох, на два выход. Давай, повторяй за мной. Даня, Дань.

Димка крепче прижал брата к своей груди и начал показательно дышать, считая вслух. Паника комом застряла где-то в горле, к глазам предательски подступили слезы, но дыхательное упражнение, к счастью, помогало не разрыдаться. Своими слезами он Дане точно не поможет.

Неожиданно ногу в районе лодыжки неприятно закололо, и Димка, опустив глаза, увидел Боба, который ухватился когтями за край его шорт, не то пытаясь залезть на руки, не то стянуть одежду.

— Брысь! Не сейчас! Боб!

Кот недовольно фыркнул, но отцепился, а когда Дима вернул свое внимание брату, одним прыжком оказался на столешнице, демонстративно принявшись сталкивать со столика бокал. Димка вовремя это заметил и успел перехватить инициативу, не позволив стакану разбиться, но Боб не дал поставить тот обратно, с громким мяу, готовясь снова отправить в свободное падение. А когда Дима смерил его разгневанным взглядом, демонстративно сиганул в раковину, хотя обычно боялся даже на метр приближаться к ней после устроенной Юлей взбучки. Намек был понят правильно. Димка налил воды и поспешил напоить наконец начавшего приходить в себя брата.

Взгляд Даньки медленно, но прояснялся. После пары отрезвляющих глотков, он смог сделать глубокий вдох.

— Данька, ты как? — тщетно пытаясь скрыть дрожь в голосе, поинтересовался Дима. — На, выпей ещё.

— Все в порядке, — вяло отозвался Даня, отодвигая бокал, который ему настойчиво совал под нос брат. — Мне лучше. Просто переволновался.

— Ещё раз так разволнуешься, я тебя точно тресну, — возмутился Димка, а потом разом сдулся, нервно всхлипнув и отставив бокал, плюхнулся рядом на стул, утыкаясь брату в плечо.

— Эй, ты чего?

— Он ещё спрашивает?! — обиженно отозвался Димка. — Я тут поседеть от страха успел…

— Теперь понимаешь, какого мне, когда ты у кабинетов врачей такое выкидываешь? — мягко пожурил Данька, устало потрепав брата по голове.

Он чувствовал себя рыбой-каплей. Беспомощной, бесформенной, подвластной одному лишь течению. Сил хватало только на то, чтобы удерживать свою тушу в вертикальном положении, а у них было ещё столько дел. Нужно было срочно спасать ситуацию, чтобы избежать как можно больших потерь.

— К маме привязался ее бывший, — облокотившись щекой на макушку брата, негромко оповестил Даня.

— Чего?! — Димка удивился слишком резко, перестав плакать, и дернулся, улетев со стула на пол. — Тот самый, про которого бабки у подъезда трещали?

— Ну, тот или не тот не знаю, — пожал плечами Даня, — но зовут Герман и тетя Ира про него знает, только всего масштаба проблемы мама ей не рассказала. Он записывает ей тысячи сообщений, названивает и угрожает.

— Чё этому оленю надо?! — хрипло отозвался Димка (видимо, начало проходить действие спрея).

— О, тетя Ира его тоже оленем назвала. А у мамы он записан как «Тоскливый дятел», — вяло усмехнулся Данька.

— Олень, дятел, да хоть козел. Животное он и будет животным, остальное — незначительные мелочи. Рога пообломаем и клюв вырвем, — похрустел костяшками пальцев Димка, так и не поднявшись с пола. — Что он себе позволяет?! У мамы, между прочим, муж и двое детей.

— Уровень культурного и да и в принципе развития конкретно этого индивида низок настолько, что ему там снизу ещё и стучат.

— Не усложняй. Он — олень безрогий. Все. Точка.

— А мама на улицу одна ушла, — вдруг встрепенулся Данька.

У Димки комично расширились глаза. Он подскочил с пола так резко, что голова закружилась не только у него, но и у Даньки.

— Надо ее срочно вернуть!

— Да не спеши ты! — остановил его Даня, успев ухватить за руку, пока брат не умчался ураганом в неизвестном направлении. — Мы не знаем, куда она пошла — это раз. Влад ещё дома, и мы не можем просто уйти — это два.

— А вдруг он ее… Пока мы тут…

Данька почувствовал, как болезненно кольнуло сердце. Лучше бы он даже не догадывался, что может произойти, если этот «дятел», у которого явные проблемы с психикой, доберётся до Юли. Но увы, они провели достаточно времени за гаражами, чтобы во всех подробностях знать о границах человеческой низости. Мысли, одна паршивее другой, заполонили голову, так, что Данька почувствовал лёгкую тошноту, поспешив глотнуть воды из попавшегося под руку стакана. Страх породил злость, ярким огнем вспыхнувшую внутри, а она дала необходимую сейчас энергии.

— Телефон мне, живо, — почти рыкнул Даня, не заметив, как вздрогнул Димка, прежде чем пулей броситься в комнату, чтобы как послушная собачка выполнить команду и принести в лапках тапок, точнее телефон.

Один звонок и уже через пять минут Игорь с Колей сидели у них, забравшись по пожарной лестнице, и внимали Данькиному плану. Тот выглядел пугающе сосредоточенным и серьезным, а взгляд, так напоминавший Влада, сейчас полыхал ледяным огнем, что он успел перенять от Юли.

— Вы сейчас ложитесь на кровати, укрываетесь одеялами с головой и делаете вид, что спите, — разжевывал Данька.

— А если он подойдёт посмотреть как мы? — задал логичный вопрос Игорь.

— Мы над дверью колокольчик повесили, поэтому если она откроется больше необходимого, то кто-то из вас должен незаметно включить звук дверного звонка, поэтому телефоны поближе к себе держите, — поспешил вмешаться Димка. — Мини-колонка в коридоре на антресолях.

— А пока папа пойдет смотреть, кто пришел, вы либо прячетесь в шкаф, либо обратно по пожарной лестнице. Ясно? — серьезно спросил Даня, почему-то задержав взгляд на Коле.

— Не ссыте, все будет чики-пуки, — задорно подмигнул тот в ответ, завалившись на кровать и с интересом выуживая из-под Димкиной подушки скетчбук.

В отличие от Игоря, его затея совершенно не смущала. Он, как и близнецы, был готов на любую, даже самую сомнительную, авантюру. А иначе не объяснить, зачем им с Куницыными понадобилось в феврале месяце выносить фортепьяно из кабинета музыки и волочить его в кабинет директора, а потом наблюдать, как завхоз с дворником прут его обратно.

— Да, не волнуйтесь, мы поможем, чем сможем, — улыбнулся им Игорь, видимо, наконец собравшись.

Он чувствовал, что был должен ребятам за помощь, поэтому трусить права не имел. Парень похлопал братьев по плечам, и те, наконец уверенные, что отсутствие их обнаружено не будет, все по той же пожарной лестнице покинули квартиру, предварительно нацепив кепки, чтобы скрыть лица. Боб кинулся было за ними, собираясь сигануть в окно, но Коля успел поймать его прежде, чем кот совершил фееричные прыжок. Правда, ловя Боба, подросток не очень удачно свесился с подоконника, поэтому Игорю пришлось хватать за ноги уже его, и Боб оказался ровно на уровне окна Зинаиды Львовны.

Та, удачно решившая полить цветы, лицезрев сначала «воров», а после парившего в воздухе кота, который медленно поднялся обратно наверх, перекрестилась и кинулась вызванивать участкового.

* * *

Юля села в автобус. Прошла в самый конец, заняв удачно пустующее место у окна. Стоял негромкий гул голосов, из динамиков механически объявлялись остановки, заставляя невольно вслушиваться в сказанное, отвлекаться. Картинки мелькали перед глазами, сменяясь быстро, словно кадры фильма, жизни. Юля ещё школьницей полюбила ездить на автобусах. Было в этих поездках что-то особенное, привлекательное. Сознание бегало по окружению, вылавливая отдельные моменты, но не сосредотачиваясь ни на чем конкретном. Отвлекалось. Мысли не приходили в порядок, но временно успокаивались, оставленные без должного внимания.

Не существовало ни вчера, ни завтра, только сейчас. Этот момент. Только она, автобус и сменяющийся пейзаж за окном. Маленькие наушники удобно легли в уши, разом перекрывая фоновый шум.

Так было проще смириться с происходящим.

На душе все ещё кошки скребли, но чувства притупились, и уже не так сильно хотелось волком выть от безвыходности.

Музыка была связана с воспоминаниями. Будила то одни, то другие из прошлого, как хорошие, так и плохие, но неизбежно отзывавшиеся в душе тем или иным чувством. Не сказать, что Юля скучала по прошлому, привыкшая не жалеть о сделанном, но лёгкая ностальгия часто охватывала ее. Когда-то тогда было хорошо, сейчас не хуже, но там, в прошлом все уже случилось. Она точно знала, как и что произошло. Не приходилось гадать и беспокоиться о том, что будет. Юля по-настоящему была счастлива с Владом и мальчиками, снова дышала и жила рядом с ними, а оттого мысль о потере того близкого, уже как воздух необходимого, сводила с ума.

Она не ехала куда-то конкретно. Даже не удосужилась посмотреть, в какой автобус запрыгнула, но когда таблички с названиями улиц стали слишком уж знакомыми, Юля поняла, что это сама Судьба.

Когда она заскочила в уже ставший родным ларек, подарив вымученную улыбку знакомой жизнерадостной продавщице, у которой на шее неизменно красовался плохо скрытый засос. Та понимающе улыбнувшись в ответ, молча выставила перед ней бутылку красного вина, не требуя паспорта. Для своих двадцати с хвостиком Юля выглядела, как подросток, поэтому спиртным ее обычно снабжали по праздникам друзья, зная, что сама она после того, как однажды ее выпер из магазина охранник, алкоголь покупать не пойдет. Но именно в этом магазинчике, возле дома Сереги, Юля появлялась не единожды, поэтому работница и сменщица девушку знали и лишний раз не возникали.

Ноги несли Юлю, пока сама она была полностью поглощена эмоциями. Совесть уже начала свою излюбленную песнь о несдержанности, здравый смысл нудил, что сама Юля виновата и Влада, который терпит ее и пылинки сдувает, обижать права не имела. И с каждой минутой все больше убеждалась в том, что в случившейся ссоре виновата только она и ее непомерная гордость, которую уже давно нужно было приструнить. Не просто посадить на короткий поводок, а загнать в вольер, как непослушную собаку, чтобы только пугала, но зубы свои не обнажала. Чувство вины холодной водой потушило разгоревшийся ранее гневный пожар, и невыплаканные слезы вновь навернулись на глаза, туманя взор. Тело двигалось инстинктивно, следуя давно заученному и исхоженному до новых тропинок маршруту в сторону многоэтажки. Привычный домофон без проблем принял специальный код и, пиликнув, услужливо открыл дверь. Лифт тоже остался предан своим привычкам, поэтому стоял, отлынивая от работы, но Юля будучи в расстроенных чувствах, не заметила тяжёлого подъема, птицей влетев по лестнице на нужный этаж.

То, что от одной боли можно избавиться посредством другой, сказал какой-то идиот, потому что, запнись сейчас Юля о собственную ногу, полетев вниз, считая носом ступеньки, то к душевной боли, разрывавшей внутренности на части, только прибавится физическая.

Сердце что-то резало ножом, а иначе Юля не могла объяснить давящее чувство в груди, словно там было что-то лишнее, отяжелявшее существование, мешавшее дышать. Пробить бы грудную клетку, вынуть этот балласт, но что-то не позволяло ей этого сделать.

Она не помнила, как добралась до квартиры, как звонила в дверь и как ее открыли. Осознанность появилась лишь тогда, когда из ослабевших пальцев забрали пакет с бутылкой вина, а теплые руки прижали к крепкой широкой груди, скрытой футболкой, от которой несло стоматологией. Запах этот, как дым, въелся, наверное, в самого Серёгу, и Юлю это бесило, но с другой стороны успокаивало, потому что он, как и гель для душа Влада, ассоциировался с безопасностью. Стоило почувствовать, что она больше не одна, что ее поддерживают и точно не дадут упасть, Юля дала волю слезам. Они лечат душевную боль так же хорошо, как и смех.

Юля повисла на Сереже, громко взвыв, словно раненое животное, пытаясь со слезами вывести из организма все скопившиеся эмоции: страх, грусть, отчаянье, боль. Она вжималась лицом в тело напротив, что воздуха не хватало. Словно пыталась раствориться в нем, как сахар в кислоте. На ткани расплылось внушительных размеров мокрое унылое пятно, но Юля этого не чувствовала, продолжая уже тупо кричать от бессилия, глуша звук о ребра друга. Тугой узел, что завязался за несколько дней, наконец ослаб. Не развязался до конца, но хотя больше не стягивал так мучительно, удушающе, перекрывая внутренний кислород. Истерика немного угомонились, но разъедавшая душу боль никуда не исчезла, и осознание этого факта вызвало новую волну только утихомирившихся слез.

Серёга, который автоматически прижимал Юлю к себе, поглаживая по спине, боролся с накатившим ужасом. Подругу он видел в разных состояниях, но такого ещё не было. Если никто не умер, то он даже боялся представить, что могло в таком случае произойти. Апокалипсис покажется каплей в море на фоне того, что случилось у Юли. Он очень остро воспринимал чужие эмоции, а особенно Юлины. Когда она спустя время даже не начала успокаиваться, то Сергей просто поднял ее на руки, оттащив в ванную. Усадил на бортик и бесцеремонно плеснул из ковша, в котором покоились резиновые уточки, теперь разбросанные по полу, холодной водой. Юля на мгновение замерла и наконец сделала глубокий вдох, ошеломлённо уставившись на Серёгу осознанным взглядом.

Вода капала с носа, скапливалась на подбородке, ручьями лилась с кончиков мокрых распущенных волос. Серёга, удовлетворенный результатом, вышел и спустя время вернулся со своей футболкой, Юлиными бриджами, забытыми несколько лет назад после ливня, и полотенцем, которое полетело в девушку. Стопками сложенная одежда опустилась на стиралку. Бросив на Юлю хмурый взгляд, Сергей удалился на кухню заваривать чай, закрыв за собой дверь и дав Юле возможность окончательно прийти в себя в одиночестве. После такой истерики нельзя было делать вид, что что-то случилось, и надоедать девушке тоже не стоило. Жалость она не терпела, так же как и нотации, прекрасно все понимая и не нуждаясь в объяснениях.

Был вариант влить в нее успокоительное или снотворное, но вероятность, что подруга решит залить печали бокальчиком другим вина, была очень велика, поэтому Серёга просто заварил любимый фруктовый чай и порылся в шкафчиках, надеясь, что любимые Юлины конфеты ещё остались.

Сергей услышал, как зашумела вода, и невольно скосил взгляд на свой телефон. Эмоции заклокотали внутри. Он не помнил, чтобы ещё когда-нибудь так на кого-то злился. Особенно на лучшего друга. Юля была для него как сестра, о которой он всегда мечтал, но которой у него никогда не было. И он доверил ее Владу, передал из рук в руки, чтобы Юлька больше не сидела у него ночами, заставляя смотреть глупые юмористические передачи, на которые он, откровенно говоря, подсел. Не заваливалась к нему с вином, чтобы пожаловаться, что ей одиноко. Серёга был уверен, что Влад сможет сделать Юлю счастливой и, учитывая, что почти полгода девушка цвела и пахла, ссора была первой. Это нормально, такое случается. Но отчего же на душе так тяжело, что хочется лично Владу по морде дать, чтобы Юлю не доводил. Пусть хоть из кожи вон лезет, наизнанку выворачивается и свою гордость душит, только бы не страдала гордость Юли. Ему было плевать, чего там Влад хотел или не хотел. Таких как Юля, на самом деле, единицы. Она только на первый взгляд кажется обычной, но немногие девушки могут похвастаться такой искренностью и верностью. Сережа знал, как сильно могла любить миниатюрная Юля. Любовь эта скапливалась у нее внутри, и когда ее становилось слишком много, она начинала себя уничтожать.

— Немедленно тащи сюда свою задницу! — не здороваясь, начал Серёга, стоило Владу поднять трубку.

— Она у тебя? — пришибленно отозвался голос на другом конце, что друга стало немного жаль. Совсем чуть-чуть.

— У меня, — мрачно ответил Серёга. — Мне плевать, что ты там натворил, но исправь это. Немедленно.

— Не думаю, что она хочет меня видеть.

— Да насрать, Влад. Ты — мужчина, ты должен извиняться первый, даже если не прав. Души девушек, в особенности Юли, хрупкие, как крылья бабочки, поэтому твоя обязанность следить, чтобы никакой ветер не мог повредить их, а не создавать ураган намеренно. Иначе бабочки эволюционируют, приспособятся к условиям, крылья их покроются хитином и никакой ветер не будет им страшен. Мы станем им не нужны.

— С такими рассуждениями тебе как недооценённому философу нужно было идти на зоолога, — недовольно проворчал Влад, прекрасно поняв, о чём толковал друг.

— Не паясничай, — пригрозил Сергей. — У Юли тут истерика, а ты сидишь и жалеешь себя, а не ее. Слабак.

— Ладно, ладно, я понял, — сдался Влад. — Дурак. Сейчас приеду и все исправлю, если ты мне поможешь. К нам завалился какой-то урод и ударил ее, когда Юля стала его прогонять. Мы из-за этого повздорили.

На мгновение воцарилась тишина.

— Какая сука посмела? — процедил Серёга, вцепившись в спинку стула.

— Не знаю, — сквозь зубы выдохнул Влад, борясь с клокотавшим гневом, — поэтому и прошу помочь.

— Понял, — с трудом взял себя в руки Сергей, — я сейчас Ирине позвоню, она должна что-то знать, — пообещал он и сбросил вызов.

Идти выспрашивать Юлю было бесполезно. Если она не хочет чего-то говорить, то хоть пытай, и слова не вымолвит. Последней надеждой оставалась Ира, знавшая все и про всех. Пусть Юля и рассказывала Серёге очень многое, оставались вещи, которые доверялись лучшей подруге и только ей.

* * *

Влад отбросил телефон и спиной упал на кровать, утонув в простыне. Он потёр ладонями глаза и, раскинув руки в стороны, уставился в потолок. Стоило Юле уйти и силы его покинули. Хотелось спать. Забыться, чтобы хоть немного облегчить распространившееся в душе непонятное, бесформенное чувство. Оно жгло изнутри, ворочалось, задевая сердце, и все казалось пустым и бессмысленным. Влад не предполагал, что при малейшей ссоре с женой, собственные чувства будут доводить его до такой глубокой депрессии чуть ли не за час.

Он не понимал, что произошло. Прокручивая в голове прошедшее утро, все равно не мог догнать, в какой момент все пошло не так. Влад анализировал действия свои и Юлины, никак не находя, где совершил ошибку. Какое из его действий привело к этому. Он сомневался, что Юлю так задели его слова. Может не стоило повышать голос? Всё-таки она уже привыкла к его извечному спокойствию, размеренности, степенности. Кажется, Юля чуть ли не с ума сходила от того, как нежно он с ней обращался. Ей явно льстило, что мир Влада сосредоточился вокруг нее и мальчишек. Как и любой девушке, Юле нравилось быть единственной. Она этого и не скрывала, без лишних колебаний отдавая себя целиком и полностью.

Но Юля даже не предполагала, насколько сильно она была важна. Влад стал зависим от нее как от наркотика. И ломка начиналась всякий раз, как они долго не виделись. Юля чувствовала это, знала самую главную его слабость и никогда не использовала против него. Влад был поистине ненасытен, когда дело касалось жены. У него словно срывало крышу, унося ураганным ветром в сторону Австралии, но Юле это нравилось. И она, и самооценка ее возносились на небеса при осознании, какую реакцию вызывает у Влада она и только она. Запоминала каждый брошенный на нее хищный пожирающий взгляд, показывая в ответ свой, не менее голодный. Они оба удивлялись, как жили друг без друга раньше, как ели, ведь вкус еды ощущается только после поцелуя, как спали, если под боком не храпело родное тело и волосы не забивались в ноздри, как дышали, не имея возможности разделить воздух на двоих.

Да, Юля была не права, скрывая от него что-то. И Влад злился и обижался, что родная жена не доверяет ему. Только не долго клокотала злость. И часа не прошло, а он успел измучиться и известись, пытаясь дозвониться до Юли. Плевать, что не права, не страшно. Пусть не говорит, если не хочет, он не будет заставлять, вообще будет делать все, что не прикажет, только бы вернулась. Он уже привык смотреть, как она ест, спит, целует Диму и Даню, как танцует, готовя на кухне, пытается подвыпившая поцеловать его в губы, постоянно промахиваясь, как утром мяукает Бобу и старается не споткнуться о него же, стряпая завтрак. Ради этого Влад готов был подниматься ни свет, ни заря, только бы видеть такую родную и любимую Юлю. Ему уже не важно было, существует ли в мире столь сильные чувства, больше напоминавшие дурной женский роман или сказку. Главное, что он их испытывал, и они и делали его счастливым, давали вкус к жизни. Все остальное не имело смысла.

Звонок телефона вырвал его из беспокойной дрёмы, которой мозг пытался спасти резко пошатнувшуюся, как карточный домик на ветру, психику. Влад подорвался, ответив на вызов, послушно выслушал нотации Сереги и без раздумий кинулся все исправлять. Сонливость исчезла быстрее, чем от чашки кофе. Адреналин плотным потоком хлынул в кровь, требуя срочных действий. В спешке пробежав мимо комнаты мальчиков, Влад вернулся и с силой треснул кулаком стену, коря себя за безответственность. Поэтому он так не любил излишние эмоции. Они мешали, отвлекали разум. Влад, сосредоточившись на своих переживаниях, совершенно не подумал про сыновей, которым должно было быть в разы хуже, чем ему. Но он эгоистично забыл про их чувства. Педиатр не удивится, если они будут злиться на него. У них было на это право.

Собравшись и поборов сиюминутную слабость, Влад постучал в дверь и, не дождавшись реакции, приоткрыл немного, заглянув в помещение. Мальчики обнаружились на своих кроватях, с головой укрытые одеялами. На компьютере негромко играла какая-то успокаивающая инструментальная музыка, Боб бессовестно жевал кактус, пялясь в окно. Влад осторожно прикрыл дверь. Он решил не будить их, пока не помирится с Юлей и не вернёт ее домой, чтобы они вместе извинились перед ними за этот неподобающий концерт, потому что Влад считал, что дети не должны становиться свидетелями ссор родителей. По крайней мере таких серьезных. Особенно их сыновья, находящиеся в постоянном страхе, что их могут бросить, как бы они с Юлей не доказывали обратное.

Ещё раз убедившись, что мальчики спят, он на всякий случай оставил несколько записок на кухне, в спальне, на двери входной и ванной, чтобы точно увидели и, схватив ключи от машины, ушел.

— Кажется, я поседел, — робко высунул голову из-под одеяла Игорь, с опаской оглядываясь на дверь.

Ответом ему послужил громкий храм, спугнувший задумавшегося Боба. Игорь только закатил глаза и поспешил написать братьям о том, что «птенец покинул гнездо».