Гибель отложим на завтра (джен)

Под вечер Аданэй явился в покои жены. Как всегда он не слушал возражений ее служанок, которые тщетно пытались его задержать, и прошел по анфиладе к спальной комнате. Освещенная множеством ламп и свечей, она словно бы подрагивала и колыхалась вместе с тенями на стенах, и посреди этой пляски теней и света взгляд выхватил тонкий силуэт Аззиры и ее искаженное ужасом лицо. Она стояла неподвижно, вскинув руки над головой. На обеих ладонях красовались нарисованные глаза с черной радужкой. Такой же был намалеван на лбу.

— Аззира, что это?

— Где? — вскрикнула она.

— Глаза…

— Да, глаза… — прошептала Аззира. — Чтобы те твари не подкрались незаметно…

— Кто?

Она затравленно огляделась и задрожала.

— Твари… хаоса. Они прячутся, но всегда где-то рядом… Всегда… Но теперь я их увижу, им не подойти незаметно, ведь у меня столько глаз. Столько глаз… — в ее осипшем голосе послышалась паника.

— Аззира! — прикрикнул он, чтобы привести ее в чувство. — Приди в себя!

Если это и помогло, то лишь на несколько мгновений. Взгляд Аззиры только-только прояснился и тут же снова помутнел.

— Я слышу их шепот… Они говорят, что я обречена, мы обречены, мы проиграем. Они говорят: так будет, пока круг не замкнется. Говорят, мы прокляты, навеки прокляты. Они смеются. И еще крики… — Она зажала уши руками, но тотчас же вновь выставила перед собой ладони с нарисованными глазами. — Эти крики сводят меня с ума!

Мягко приблизившись, Аданэй, сжал ее плечи. Они мелко тряслись под его пальцами, в глазах горело безумие, и он в очередной раз подумал, что жена сумасшедшая, и это неудивительно, учитывая тайну ее рождения. Вместо гадливости он, однако, ощутил сочувствие.

О криках, сводящих с ума, Аззира упоминала уже не впервые, и потому именно о них Аданэй решил осторожно спросить, чтобы, может быть, вывести женщину из ее странного состояния.

— Что это за крики? Кто кричит, милая? Твари хаоса?

— Что? Нет-нет! — Она судорожно замотала головой. — Те смеются, хохочут и глумятся. А кричат совсем другие… Люди… Обычные… добрые… несчастные… разные… — Она вдруг приблизила свое лицо к лицу Аданэя, пронзила его взглядом и зашептала пугающим, свистящим шепотом: — И он… Он тоже кричит. Ему больно, так больно, что он кричит…

— Кто?

— Я не помню… — беспомощно сказала Аззира и заморгала в растерянности.

Она казалась сейчас трогательно беззащитной: исчезла и жрица, и холодная рыба — перед ним как будто стояла обычная, хоть и напуганная молодая женщина, которой нужна была помощь.

Обхватив ее запястья, он аккуратно опустил вниз ее руки, затем приобнял за плечи и, усадив на кровать, сам сел рядом и принялся укачивать, как ребенка.

— Успокойся, милая, твари хаоса к тебе не подберутся, я их не подпущу.

Намалеванные на ее ладонях и лбу глаза смазались, испачкав одежду и кожу. Аззира задышала спокойнее, лишь изредка с ее губ срывался бессвязный лепет. Из него Аданэй разобрал две фразы: «скоро придет мой вечный брат» и «я больше не буду одна».

Потом она умолкла окончательно — заснула. Аданэй уложил ее на кровать, стараясь не потревожить, но Аззира все-таки проснулась. Правда, теперь в ее взгляде не осталось ничего от испуга и растерянности. Плотоядно улыбнувшись, она обвила руки вокруг шеи Аданэя и бархатным голосом сказала:

— Ты мне только что снился, мой бог.

Если бы он не доверял своим глазам, то решил бы, что все предыдущее ему только привиделось.

* * *

Брат Аззиры, которого она ждала с таким нетерпением, приехал спустя неделю, поздним вечером месяца Кууррина, когда осень перевалила за середину. О его приезде не сообщалось, и Аданэй узнал об этом от Гиллары — та явилась в его покои и, как только стражник закрыл за ней дверь, а Парфис удалился, выпалила:

— Здесь! Он здесь!

— Кто? — не понял Аданэй.

— Шеллеп. Мой сын. Он будет во дворце с минуты на минуту.

— Хорошо. Аззира обрадуется. А ко мне ты зачем пришла?

— Нужно будет встретить его, проводить к ней, а потом постараться увести, не оставлять их наедине.

— А то что? — фыркнул Аданэй и спросил с сарказмом: — Или твоя дочь, как и ты, видит в своем брате не только брата?

— Чушь, — прошипела женщина. — Шеллеп? Это чудовище? Да никто в здравом уме не посмотрит на него как на мужчину.

«Ну так Аззира не то чтобы в здравом уме», — хотел бы сказать Аданэй, но промолчал, посчитав это излишним. Да и любопытство проснулось: каков из себя этот Шеллеп и что в нем такого ужасного?

Поддавшись уговорам Гиллары, Аданэй вместе с ней и в сопровождении Парфиса двинулся широкими коридорами, длинными лестницами и галереями в общую часть дворца. Там, у ночного входа — главные ворота на ночь закрывали — темнела сутулая фигура царевича, за спиной которого стояла стража. При виде царя и Гиллары воины поклонились, но Шеллеп оставался неподвижен.

Увидев сына, женщина поморщилась и буркнула:

— Шеллеп… добро пожаловать. Великий окажет честь и сам проводит тебя к ней…

Шеллеп, шаркая по мраморному полу длинными тощими ногами, приблизился и перевел на Аданэя тусклый взгляд, в котором не отразилось никаких эмоций, даже любопытства, присущего большинству людей при первом знакомстве. Так же равнодушно он отвернулся и, не издав ни звука, вяло кивнул.

— Следуй за мной, — сказал Аданэй.

Пока он вел его к Аззире, то старался держаться не впереди, а рядом, чтобы рассмотреть внимательнее. При взгляде на него не оставалось сомнений, что они с сестрой — близнецы. И в то же время он казался почти полной ее противоположностью. Выглядел не тонким и изящным, а костлявым, тщедушным. Белизна ее кожи в нем выродилась в синюшность, а гибкость — в бессилие мышц, создающее впечатление, будто в теле нет костей. Глаза, вроде бы тоже зеленые, как у Аззиры — при ночном освещении сразу не понять — походили на мутные стекляшки. Походка была вялой, нетвердой, руки свисали вдоль тела, как плети, и почти не двигались при ходьбе. Черные, как и у сестры, волосы выглядели давно не мытыми и липли ко лбу, покрытому капельками пота. И об этом человеке Аззира говорила, что он как солнце? Скорее уж, как сырая блеклая тень.

Но неприятен Шеллеп был не только из-за внешности — чувствовалось в нем нечто отвратительно-опасное, что-то противоестественное, и почему-то казалось, что он и вовсе не должен был появиться на свет. Теперь слова Гиллары становились понятнее, да Аданэй уже и сам мысленно нарек Шеллепа выродком.

Зато Аззира любила своего брата, и это стало видно сразу, как только Аданэй привел его к ней.

— Ты… — прошептала Аззира, и ее глаза засияли.

Близнецы, будто завороженные, двинулись навстречу друг другу. Оказавшись лицом к лицу, взялись за руки.

— Очень трогательно… — пробормотал Аданэй, вмиг почувствовав себя лишним. Но не ушел.

Впрочем, Шеллеп и Аззира его даже не замечали. Их поглотил разговор, хотя с губ не слетело ни звука — близнецы говорили глазами.

— Мой брат, мой вечный брат! Мой возлюбленный, мой отец, моя сестра и мать, мой сын, моя жизнь! Весь мир — в тебе!

— Сестра! Моя вечная спутница и мой единственный смысл. Мы снова здесь, мы снова рядом и снова вместе. Мы будем вместе вечно!

— Пока круг не замкнется!

— Пока круг не замкнется…

— Мы выполним предначертанное, и однажды замкнется круг — мы полетим, свободные!

— Замкнется круг и — свободные! — мы полетим…

— …И пусть круг замкнется, но мы останемся вместе.

— Навсегда свободные!

— Навсегда вместе!

* * *

Царские покои ненавязчиво освещало и согревало солнце осеннего вечера, и Аданэй с Ниррасом пересели ближе к окну. Обсуждение, как решить дело с семейством Аррити прежде, чем в Иллирин явится с визитом кхан Отерхейна, было в самом разгаре и уже приняло форму спора. Их прервал настойчивый стук в дверь, и в покои, не дожидаясь позволения, ввалился запыхавшийся Парфис.

— Надеюсь, это что-то срочное, — с неудовольствием бросил Аданэй. — Любое другое объяснение я сочту за нахальство.

Парнишка в смятении замотал головой и, отдышавшись, выпалил:

— Молю простить, Великий, но там… там госпожа Гиллара и господин Зеннис Таннар… Они… — Парфис сглотнул и умолк, но не успел Аданэй задаться вопросом, что же натворил дед Маррена, как слуга продолжил: — Они… принесли царевну Латтору и…

— Что значит «принесли»? — Аданэй даже вскочил с деревянного кресла. — Успокойся и говори толком!

— Слушаюсь, Великий, — выдавил мальчишка, качнул кудрявой головой и глубоко вздохнул, приводя, видимо, мысли в порядок. — Меня отправил за тобой господин Зеннис. Они с госпожой Гилларой только что вернулись из священной рощи… Она, господин Зеннис и царевна Латтора ходили к озеру, и там… там царевна утонула. Госпожа Гиллара и господин Зеннис пытались ее спасти, но… И сейчас госпоже Гилларе совсем плохо…

— Проклятье! — выплюнул Аданэй.

— Что с ней? — в испуге вскинулся Ниррас.

— Господин, она вся вымокла, замерзла, и ее трясло, даже зубы стучали, и служанки увели ее в покои. А господин Зеннис ушел в гостевые комнаты переодеться в сухое, только приказал мне сообщить тебе обо всем.

— А царевна где? — со злостью спросил Аданэй, будто бедняга Парфис был в чем-то виноват. Но слишком уж не ко времени пришлась гибель Латторы. Как раз когда они были близки к договоренности с Аррити. И тут вдруг несчастный случай… Если, конечно, это и впрямь был несчастный случай.

— Я… я не знаю. Прости, Великий.

— Идем! — решительно сказал Ниррас, поднимаясь со скамьи. — К Гилларе. Убедимся, что она в порядке. И если она уже пришла в себя, то все нам расскажет.

Дверь в покои Гиллары открыл лекарь. Увидев царя с военным советником, он быстро отчитался, что с госпожой все в порядке, что ей нужно только согреться и успокоиться — и тут же удалился. Ниррас бросился к любовнице, которая полулежала на кушетке, укутавшись в теплое шерстяное одеяло. Аданэй отметил растрепанные волосы, покрасневшие глаза, искусанные губы — все говорило о том, что Гиллара пережила сильное потрясение.

Женщина посмотрела на Нирраса и Аданэя, ее губы задрожали и скривились, она закрыла лицо руками и расплакалась.

Ниррас присел рядом с любовницей, прижал ее голову к своему плечу и пригладил волосы, всем своим видом выражая сочувствие. Но Аданэй был далек от того, чтобы сейчас беспокоиться о самочувствии женщины.

— Гиллара, расскажи, что случилось и как, — потребовал он.

Она убрала от лица руки, посмотрела на него измученным взглядом, но ответила сразу же, повторив с чуть большими подробностями то, что уже рассказал Парфис.

Аданэй знал, что иногда Гиллара гуляла с Латторой, потому что «девочке невыносимо сидеть заложницей взаперти, и кто как не родная тетка сможет лучше скрасить ее одиночество». Вышли они на прогулку и в этот раз, только теперь к ним присоединился и дед Маррена, недавно прибывший ко двору, чтобы подтвердить свою преданность династии Уллейта, невзирая на брачные связи своего рода с родом Аррити. С утра он выказал желание составить Гилларе и своей невестке компанию в их очередной прогулке. И ничто, по словам Гиллары, не предвещало беды. Они наслаждались осенней рощей, красотой священного озера, Латтора щебетала что-то о том, как гуляла здесь с матерью — покойной царицей Лимменой. А потом вдруг девочка с неожиданной для нее прытью и криком: «Мама! Мама!» бросилась в озеро прямо в одежде, и как раз с его северной стороны, где берег выше и сразу же начинается глубина, омут. Тяжелый шерстяной плащ быстро намок и утянул ее вниз. Зеннис Таннар и Гиллара сразу же ринулись на выручку, но ни один из них не умел плавать достаточно быстро и хорошо. Им удалось вытащить Латтору, но, увы, уже слишком поздно. Царевна была мертва.

— Я до сих пор не могу до конца понять, — всхлипывала женщина, — как так вышло… Казалось, вот только что она стояла рядом с нами, болтала свою обычную ерунду, а потом вдруг раз — и прыгнула. Не знаю… Может, ей что-то примерещилось в священных водах? Говорят, они могут быть обманчивы…

Да уж, о чем о чем, а об этом Аданэй знал не понаслышке… Ведь им тоже когда-то овладел морок на берегу того озера.

— А я… мы с Зеннисом… мы оба оказались такими нерасторопными, такими преступно нерасторопными! О, Суурриз солнцеликий, — Гиллара схватилась за голову, — как мне теперь простить себя за это? Она ведь дочь моего дорогого брата, когда-то я обещала присматривать за ней, если вдруг что случится…

— Ты сделала все что могла, — успокаивал ее Ниррас, но, ворча, добавил с легким упреком: — Повезло, что тебя саму на дно не утянуло. Как я понял, тебе тоже ума хватило кинуться в воду в одежде!

— Нет, ну плащ я все-таки сбросила… — пролепетала Гиллара. — А платье совсем не тяжелое…

— А Маррен с вами отчего не отправился? — проворчал Аданэй, думая, что со стороны, должно быть, выглядит бесчувственным чурбаном. Однако его и впрямь мало волновали слезы женщины, куда больше заботила смерть Латторы. — Почему его дед решил прогуляться с невесткой, но не прихватил заодно и внука?

Гиллара, а следом за ней и Ниррас уставились на него с удивлением. Женщина опомнилась первая.

— Но это же такой риск — отпустить заложника с его дедом. Вдруг им бы удалось бежать? Зеннис как умный человек понимал это и даже не стал настаивать.

— Для того чтобы не сбежали, существует стража. Кстати, вы что, прогуливались без охраны?

— Отчего же? — округлила глаза Гиллара. — Конечно, с нами были стражники, но они поджидали нас у входа в рощу. Да ты и сам знаешь, как это обычно делается, Великий.

Он знал. Отчего-то дворцовая знать предпочитала оставлять охрану, не доходя до озера. Даже Лиммена так делала, и именно благодаря этому в свое время Аданэю удалось вырвать у нее тот поцелуй и занять место Вильдэрина на ее ложе и в ее сердце.

— Ты что, — спросила Гиллара, даже забыв о слезах, — подозреваешь Зенниса? Думаешь, он ее утопил? Но я все время была рядом, у него не было такой возможности. Да и зачем это ему?

— Я не знаю что думать, — признался Аданэй. — Зато мне ясно, что ее смерть может навредить нашим переговорам. Старик Уммон Аррити уже почти сдался, но когда до него дойдет весть о гибели Латторы, он может передумать.

— Или наоборот, — вставил Ниррас.

— Или наоборот, — подтвердил Аданэй, — однако что-то мне подсказывает, что гордость и гнев в нем окажутся сильнее здравого смысла. И я не подозреваю Зенниса, просто… все это так странно. Чтобы она вдруг ни с того ни с сего бросилась в озеро?

— Да, да, очень странно, — закивала Гиллара и даже отлипла от Нирраса и подалась на кушетке вперед. — Говорю же: девочкой будто какое видение завладело, как будто она что-то увидела, чего не увидели мы.

— А где сейчас царевна… ее тело?

— Его забрали жрицы Матери, — слабым голосом откликнулась Гиллара и вдруг округлила глаза, открыла рот и охнула. Однако ничего не произнесла.

— Что такое, милая? — спросил Ниррас.

— Нет-нет, ничего, — пробормотала она и снова прислонилась к его плечу.

— Говори! — потребовал Аданэй. — На тебе лица не было. Что за мысль пришла тебе в голову, отвечай сейчас же.

— Это… какая-то совсем глупая мысль. Просто когда я упомянула жриц, то подумала, что они могли… Ну, понимаешь: морок, колдовство, жрицы… А они никогда не любили ни Лиммену Аррити, ни ее дочь… Но, честное слово, это глупость. Латтора уже ничем не угрожала ни им, ни их культу. Тем более сейчас, ведь во главе страны встала одна из них. Аззира, конечно, тоже всегда терпеть ее не могла, но не припомню, чтобы когда-нибудь она пыталась причинить ей вред.

Гиллара произнесла это с уверенностью, однако ее взгляд отчетливо вильнул в сторону, что показалось Аданэю подозрительным. Впрочем, сейчас ему казалось подозрительным вообще все.

— Позаботься о досточтимой Гилларе, — кивнул он Ниррасу. — А я пойду, проведаю старика Зенниса.

Он и правда тотчас же отправился в гостевые покои в общественное крыло дворца, где разместили важного гостя. Однако Зеннис Таннар, щуплый лысоватый старец с пронзительным и грозным взглядом, рассказал приблизительно то же самое, что и Гиллара. Только, сокрушаясь, добавил, что если бы Латтора бросилась в воду где-то в другом месте, а не в омут на северном берегу, то они, несомненно, сумели бы ее спасти.

* * *

Почти всю неделю после похорон Латторы Аданэй не оставался с Аззирой наедине — та все время пропадала с братом. Они с выродком держались за руки, с нежностью смотрели друг на друга, но Аданэй ни разу не слышал, чтобы переговаривались. Даже решил, что Шеллеп ко всем прочим его «достоинствам» еще и немой.

В конце концов он решил, что попросту выставит выродка за дверь, если тот и сегодня окажется в покоях Аззиры, когда Аданэй к ней придет. Тем более что прийти он собирался поздним вечером. О том, что жена бывает такой упрямой мерзавкой, что с нее станется прогнать его самого, Аданэй предпочитал не думать.

На пороге ее покоев он столкнулся сопротивлением служанок, но довольно робким: они убеждали, что царица отдыхает, но не рассчитывали, что он послушает. Давно привыкли, что царь пропускает их слова мимо ушей. К тому же он был уверен, что если бы для Аззиры было по-настоящему важно, чтобы он не являлся к ней без приглашения или предупреждения, то она бы нашла такой способ или таких людей, которые бы это обеспечили.

В первой же — приемной — комнате покоев Аданэй обнаружил Шеллепа. Тот сидел на полу, при свете единственного светильника, ссутулившись и выпялив неподвижный взгляд в никуда. Даже не посмотрел в сторону царя и ничем не выдал, что вообще заметил его присутствие.

Аззиру Аданэй обнаружил, где и рассчитывал — в спальных покоях, как обычно освещенных множеством ламп. Но, видят боги, лучше бы он ее не нашел! Эта ведьма, полуобнаженная, разомлевшая от похоти, раскинулась на кровати и ласкала красавца-раба, запуская тонкие пальцы в его каштановые кудри, пока он ублажал поцелуями ее промежность. Эти двое даже не сразу заметили, что уже не одни в комнате.

— Волнующее зрелище, — усмехнулся Аданэй, а в груди вскипела ярость. Скулы свело, ноги будто приросли к полу. Несколько мгновений он не мог двинуться с места.

Невольник замер на мгновение, затем быстро отпрянул от ее лона и, как есть голышом, свалился с кровати на колени и склонил голову. Его заметно потряхивало. Аззира же, безмятежно-спокойная, неторопливо села на ложе и пропела:

— В гневе ты особенно прекрасен, мой бог!

От унижения у Аданэя сперло дыхание. Захотелось то ли убить ее, то ли хлопнуть дверью и забыть навсегда. Только ничего из этого он сделать не смог, а ярость требовала выхода. А тут раб этот. На коленях.

Не вполне владея собой, Аданэй с размаху врезал ему ногой по лицу, да так сильно, что парень отлетел в сторону, а из разбитого носа и губ потоком хлынула кровь.

Аззира зашипела, как кошка, бросилась к своему любовнику и, склонившись над ним, что-то быстро зашептала. Накрыла его своим плащом, валявшимся здесь же, на полу. Сказала: «Ты можешь идти», — и выпрямилась. Раб завернулся в плащ, покачнулся, поднимаясь, затем бросился вон из комнаты, прижимая ладонь к окровавленному лицу.

— Похотливая сука! — проревел Аданэй, переключив все свое внимание на жену. — Грязная потаскуха! Девка из публичного дома, а не…

Аззира завизжала, указав пальцем на кровавое пятно на ковре:

— Что ты наделал?! Теперь его никто не отмоет! Придется выбрасывать!

От неожиданности Аданэй потерял дар речи и взглянул, куда она показывала.

— Еще немного, и я бы прикончил твоего любовника, — выдавил он. — А ты из-за какого-то пятна бесишься?

— Дикарь! Отерхейнский варвар! Ты ничего не понимаешь! Этот ковер соткали легендарные древние мастера! Его привезли из империи Тэнджи! На нем вечные символы творения и гибели!

— Да мне дела нет до твоего ковра, ты, безумная шлюха! Я его сожгу ко всем демонам! И все остальное в этой проклятой комнате! Чтоб ни следа чужого семени здесь не осталось, сука!

Аззира оскалилась, как бешеная, и бросилась на него, пытаясь ногтями достать до лица. Аданэй довольно грубо, не осторожничая, отшвырнул ее, и женщина отлетела, упала, не удержав равновесия, ударилась головой о ребро сундука и тихо застонала. Аданэй ощутил легкое злорадство, но тут же поймал на себе ее пристальный, пронизывающий взгляд. Невидимые щупальца пролезли, вползли в голову, оплели мысли и сложили в иные, звучащие, словно приказ:

«Как я посмел? Я сам в этом виноват. Я должен умолять ее о прощении».

Аданэй смутно понимал, что это не его мысли, но бороться с ними не мог.

«Я ничтожный раб Богини. Прикажет — и я умру».

Разум все-таки заговорил:

«Что за бред? О чем я думаю?»

Встряхнув головой, Аданэй посмотрел на Аззиру и расхохотался.

— Что за бред, сука?! Думаешь, я поверю? Прекрати колдовать, или я тебя ударю, клянусь!

Аззира растерялась, на ее лице отразилась неуверенность. Аданэй поздравил себя с победой, но рано: очередная нелепая мысль толкнулась в голову.

— Прекрати сейчас же! — прорычал он и подошел к Аззире вплотную.

Схватил жену за волосы, жгутом намотал их на руку и потянул вверх. Аззира зарычала. Аданэй наклонился к ее лицу и отчеканил:

— Не пытайся еще раз проделать со мной такое, ведьма! Не выйдет!

Он вздернул ее за плечи, отбросил на кровать и, наслаждаясь ее бессилием, почувствовал себя почти отомщенным. Ненадолго. Стоило только к ней шагнуть, как она выпрямилась и холодно пригрозила, будто и не было только что всего этого безумства:

— Если навредишь ребенку, я тебя убью.

— Что? — переспросил Аданэй и отшатнулся.

Скользнул взглядом по телу жены и остановился на животе. Ему показалось, будто талия Аззиры и впрямь немного расплылась.

— И кто же отец ублюдка? — ухмыльнулся он после секундного замешательства. — Или для тебя это такая же тайна, как для меня?

— Я жрица. Конечно, я знаю, кто отец, — ответила Аззира и пригладила волосы.

— Не вздумай утверждать, будто отец — я. Все равно не поверю.

Аззира поднялась с кровати, встала к Аданэю спиной и прошла к зеркалу. Повернув голову, сказала:

— Мне все равно, поверишь ты или нет. Ты задал вопрос — я могу на него ответить, — она перехватила рукой черную прядь. В другой руке оказался гребень. — Если хочешь.

— Пожалуй, это любопытно.

— Она зачата тогда, в роще. Когда ты меня нашел.

— Она?

— Девочка, да. — Аззира перешла к расчесыванию второй пряди, гребень запутался в волосах, и она разнервничалась. — Все из-за тебя! Теперь мне их никогда в жизни не расчесать! Эяна!

На крик прибежала служанка.

— Уйди! — рявкнул на нее Аданэй.

— Что значит уйди? — вскинулась Аззира. — А кто расчешет мне волосы?

— Подождешь, — ответил он.

— Нет, не подожду!

— Я сам расчешу тебе волосы! — Он подошел, выхватил гребень из ее рук и снова прикрикнул на служанку: — Убирайся!

Та вопросительно посмотрела на госпожу, давая понять, что подчинится лишь ей.

— Ладно, Эяна, оставь нас, — с неохотой сказала Аззира и добавила, обращаясь уже к Аданэю: — Тебе с ними не справиться.

— Пф-ф, еще как справлюсь, — фыркнул Аданэй и пробурчал: — У Вильдэрина они были не намного короче.

Вообще-то намного. У юноши волосы доходили до пояса, у Аззиры же ниспадали едва ли не до колен, но сейчас это было совершенно неважно. Главное, что служанка убралась, оставив их наедине.

— Виль…дэ…рин? — неуверенно, по слогам произнесла Аззира и чуть слышно пробормотала: — Да, точно, вот как его звали…

— Кого?

— Ну, этого… я же говорила… слабый огонь свечи… недавно я слышала его крики… среди всех других… там… в будущем… Или нет, или сейчас? Я не помню… Я совсем запуталась…

Ему показалось, что жена снова начала бредить, как уже не раз с ней бывало, и Аданэй поспешил вернуть ее к прежней теме.

— Ну так что насчет отца твоего ребенка? — Он провел гребнем по ее волосам, распутывая. — Это кто-то из рабов?

— Нет, я же сказала: она зачата в роще, когда ты меня нашел, — нетерпеливо повторила Аззира. — Поэтому отец ты.

— В той роще ты была не только со мной, и я тебе не верю. Как докажешь, что твои слова правда?

— Я ничего не собираюсь доказывать, мой бог. Ты спросил, и я ответила. А верить или нет — решай сам. Мне это неважно. И вообще, отчего ты опять так злишься?

Аданэй открыл рот, но понял, что ответить-то ему по сути и нечего. Он женился на Аззире, чтобы стать царем. Она стала его супругой, чтобы вернуть себе брата, а жрицам Матери — влияние. Ничто больше их не связывало. Он развлекался с рабынями, она — с кем придется. Если ребенок, которого она носит, и впрямь его, то он должен быть этим удовлетворен. К тому же ну кто она такая? Девица с больной кровью, рожденная от кровосмесительной связи. А он — Аданэй Неотразимый, Аданэй Великолепный, Аданэй-гроза-всех-женщин!

Он покачал головой и наконец ответил:

— Не знаю… Почему-то мне хочется, чтобы ты любила меня…

Аззира посмотрела на него в растерянности.

— Я люблю тебя. По-своему… И ты ведь сам знаешь свою силу. — С любопытством она добавила: — Наверное, их было много — женщин, готовых отдать за тебя жизнь?

— Меня они не волнуют. Только ты.

— Тогда будь спокоен, мой бог: ты моя единственная земная любовь.

Даже несмотря на странную оговорку «земная», Аданэю очень хотелось ей поверить, и он поверил. Аззира же обернулась к нему, подлезла под тунику горячими пальцами и провела ноготками по груди и животу к паху. Прикосновения сводили с ума, и он становился рабом собственного вожделения, не способный и не желающий противиться. С яростью впился в губы ведьмы и увлек ее на кровать. А ведьма смеялась. И никого из них уже не волновали спутанные, так и не расчесанные до конца волосы.

Утомлённый, Аданэй остался в покоях Аззиры, но долго не мог заснуть. Он думал то о недавней смерти Латторы, то о скором приезде брата. Незадолго до рассвета он все еще ворочался без сна и уже собирался встать и либо выйти в сад, либо устроиться в кресле у окна, но тут над ухом прошелестел шепот Аззиры:

— Не дают спать тяжелые мысли?

— Да. Я все думаю об Элимере… о его будущем визите, — со вздохом признался Аданэй, и тут вдруг его пронзила просто восхитительная мысль. — Эй, послушай, милая! А ведь ты с этим своим колдовством можешь внушить Элимеру все что угодно! Если заберешься ему в голову, как пыталась забраться мне. Вряд ли он окажется настолько же стойким.

— Нет, мой бог, я не могу. Это действует лишь на тех, с кем я связана кровными узами. На Латтору, например, или на высшую иллиринскую знать: мы все хоть и в дальнем, но родстве друг с другом. Или на тебя: с тобой я связана через ребенка. Даже не понимаю, как ты устоял… Ты — второй, у кого это получилось.

— А первый?

— Первая. Гиллара. Моя мать и тетка.

— Ты знаешь об этом?! — поразился Аданэй.

— Разумеется. И ты тоже. Я и не сомневалась, что она тебе расскажет.

— Но почему?

— Ты ведь не можешь использовать это знание против нашей семьи, ты сам теперь — ее часть. А мать гордится нашим с братом происхождением, вот и поделилась.

— А ты? Тоже гордишься?

Аззира пожала плечами и усмехнулась.

— Я? Нет… Мне это безразлично.

Они оба замолчали, и в этом молчании Аданэя начало тревожить еще какое-то смутное ощущение. Прошло время, прежде чем он нащупал и понял причину тревоги. Ею стало признание Аззиры в том, что она может проникнуть в голову тех, с кем связана кровью. И в голову Латторе, значит, тоже могла.

Это признание наложилось на слова Гиллары:

«Девочкой будто какое видение завладело, как будто она что-то увидела…»

«…когда я упомянула жриц, то подумала, что они могли…»

«Они никогда не любили ни Лиммену Аррити, ни ее дочь…»

«Аззира тоже всегда терпеть ее не могла…»

Аданэй похолодел от мысли, что Латтору вполне могла убить его жена. Не своими руками, конечно. Но что если она что-то такое ей внушила, отчего девушка бросилась в воду? Оставалось, правда, неясным, зачем бы Аззире понадобилась смерть сестры. Их власти несчастная дурочка уже не угрожала, да и власть сама по себе была жене малоинтересна. Только из неприязни? Но и это тоже никак на нее не походило, несмотря на все безумие.

— По-прежнему мучают мысли? — вкрадчиво спросила Аззира.

— Немного…

— Хочешь, я спою тебе, и ты уснешь?

— Пой, Аззира, пой. Но сначала ответь…

Начатый вопрос прервался ее песней. Что за чары вложила Аззира в колыбельную, Аданэй не знал, но голову окутал вязкий туман, а тело стало невесомым. Он давно не засыпал так сладко.

* * *

Через день, когда Аданэй незадолго до полуночи готовился ко сну, Парфис принес ему воду для умывания, уже принялся расстилать постель, но вдруг прервал свое занятие.

— Великий, — сказал он, поворачиваясь к Аданэю, как раз закончившему умываться, — я все хотел рассказать о том, что сегодня услышал, но днем ты все время был занят. Изволишь ли выслушать меня сейчас?

— Конечно, Парфис, говори, — зевнув, разрешил Аданэй. Что-что, а подслушанные парнишкой сплетни обычно оказывались полезны.

— Я ненароком разболтался внизу с Яртом, он слуга господина Зенниса Таннара.

— Так… — подбодрил его Аданэй, догадываясь, что «разболтался» с ним Парфис вовсе не случайно, а вполне целенаправленно.

— И он среди прочего рассказал, что там, в особняке господина Зенниса, когда он прислуживал за столом, то слышал, как господин Зеннис в разговоре с супругой сетовал, что из-за того, что Маррена женили на царевне Латторе, он стал заложником, а весь их род теперь под подозрением. И что если б они только знали, чем обернется этот когда-то выгодный союз, то подобрали бы внуку другую супругу, пусть и не царских кровей.

— Вот как? Очень любопытно… А он, этот слуга, сказал, когда слышал тот разговор?

— Он не сказал точно, Великий, но это было еще до того, как господин Зеннис приехал сюда навестить внука…

— И значит, до гибели царевны Латторы?

— Да, Великий.

— Спасибо, Парфис. Я определенно не прогадал, что взял тебя в услужение.

— Благодарю, Великий, — улыбнулся польщенный мальчишка и, дождавшись позволения, покинул комнату.

Аданэй невидящим взглядом уставился на лампу на столе и пробормотал:

— А теперь Маррен вдовец и может жениться на ком угодно…

Значит ли это, что смерть царевны и не несчастный случай, и не вина Аззиры? Ведь по здравому размышлению ясно, в чем заключалась выгода старика Зенниса от гибели Латторы. Что если он пожелал избавиться от некогда выгодной невестки, которая стала обузой, и ради этого сговорился с Гилларой? Но если так, то что он мог пообещать женщине? А она ему?

Это всё надо было хорошенько обдумать, прежде чем делать выводы. Но главный вопрос заключался в другом, и ответ на него звучал неутешительно. Даже если это все так, и от Латторы избавились Гиллара и Зеннис, Аданэй ничего не сможет с этим поделать. Не сможет обвинить этих двоих, потому что он сейчас не в том положении, чтобы разбрасываться нынешними и будущими союзниками. А значит, до поры ему придется молчать и делать вид, будто он верит в историю о несчастном случае.