Стереть твой номер (гет)

Девушка у ворот улыбнулась. Робко, но так, словно солнце выглянуло из-за туч.

— Я так и думала, что это ты, — сказала она. — Я… я перевелась. Буду здесь учиться.

Перевелась. Это слово ударило как физический удар. Не просто приехала. Не в гости. Она здесь. Надолго. Скарамучча все еще не мог пошевелиться. Он просто смотрел на нее, и Люмин видела, как в его фиолетовых глазах отражается целый вихрь забытых воспоминаний. Его рука, висевшая вдоль тела, сжалась в кулак.

Паника. Вот что она увидела на его лице, когда Скарамучча наконец опомнился. Он бросил быстрый, почти испуганный взгляд на Люмин, потом на озадаченные лица Итто, Томы и Синобу. Он был пойман. Застигнут врасплох. Его прошлое только что столкнулось с его настоящим, и он не знал, что делать.

— А, — это было единственное, что он смог выдавить, его голос был натянут до предела. — Ясно. Ну… добро пожаловать обратно.

Он сделал шаг назад, к спасительному кругу своих друзей. К ней.

— Слушай, мы как раз шли в кофейню, — скомканно бросил он Моне, его взгляд бегал по сторонам, избегая и ее, и Люмин. — Так что… потом как-нибудь поговорим. Удачи с обустройством.

Не дожидаясь ее ответа, Скарамучча резко развернулся и неестественно быстрым, почти бегущим шагом направился в сторону кофейни.

— Пошли, — бросил он через плечо, и в его голосе слышались стальные, приказные нотки.

Компания в полном недоумении последовала за ним. Люмин, прежде чем пойти, на секунду обернулась. Девушка по имени Мона все еще стояла у ворот, провожая их растерянным и немного обиженным взглядом. В ее глазах погас огонек радости.

Люмин почувствовала укол странной, непрошеной жалости к ней. А потом ее накрыла волна холодной, липкой тревоги.

В кофейне Скарамучча вел себя как чужой. Заказал самый крепкий эспрессо и сел за стол, отгородившись от всех стеной молчания. Он не смотрел на Люмин. Он вообще ни на кого не смотрел. Просто барабанил пальцами по столу, глядя в окно.

— Скара, кто это был? — осмелился спросить Тома, и сейчас за этот вопрос Люмин была ему безмерно благодарна.

Скарамучча вздрогнул, но ответил быстро, будто ожидал этого вопроса и заранее подготовился.

— А… Да так, старая подруга, в школе вместе учились.

И снова тишина. Итто, после нескольких неудачных попыток пошутить, сдался. Тома и Синобу обменивались тревожными взглядами. Атмосфера была не просто тяжелой — она была удушающей.

Люмин сидела напротив него и физически ощущала пропасть, которая внезапно разверзлась между ними. Утром они были так близки. А сейчас их разделяли световые года. Она смотрела на него и не узнавала. Где тот парень, что целовал ее утром? Где тот, кто лениво препирался с Итто? Перед ней сидел незнакомец с ледяной маской на лице. Внезапно он резко отодвинул свою чашку.

— Ладно, мне пора, — бросил он в пустоту. — Реферат надо подготовить. Удачно вам посидеть.

Скарамучча вскочил и, не прощаясь, почти сбежал. Дверной колокольчик звякнул, как похоронный звон. Люмин смотрела на пустой стул напротив. На его недопитый эспрессо. Стена, которую они вместе разрушили, была отстроена заново. Только теперь она была еще выше, еще толще. И сделана она была не из камня, а из чего-то прозрачного, как стекло. Она видела его, но достучаться уже не могла.

Синобу повернулась к Люмин. Ее взгляд был полон сочувствия.

— Люмин, не переживай. Он… он бывает таким. Когда что-то выбивает его из колеи, он просто… закрывается. Ему нужно время, чтобы все переварить в одиночестве.

— «Старая подруга», значит, — задумчиво проговорил Тома, глядя на дверь, в которой скрылся Скарамучча. — Кажется, эта «подруга» для него нечто большее, чем он хочет показать.

Вечер сгущался за окном, превращая город в россыпь далеких, размытых огней. Но Люмин не видела этой красоты. Она сидела в тишине своей комнаты, и единственным светом был экран телефона, который упрямо оставался темным. Скарамучча не писал. Не звонил. Он просто исчез, растворился в том самом моменте у ворот университета, забрав с собой все ее утреннее счастье и оставив после себя лишь холодную, звенящую пустоту.

Люмин пыталась зацепиться за слова Синобу, сказанные в кофейне: «Ему просто нужно время». Она повторяла их про себя, как мантру. Время. Но каждая тикающая секунда казалась ей вечностью, наполненной тревогой. Образ той девушки с иссиня-черными волосами не выходил из головы. Ее тихий, мелодичный голос. Ее грустная улыбка. И образ Скарамуччи, который в одно мгновение превратился из ее теплого, немного язвительного парня в незнакомца с ледяной маской на лице.

Ей нужна была правда. Не догадки, не предположения, а факты. Мысль о том, чтобы снова втянуть в это Кэ Цин, показалась ей неправильной. Кэ Цин была ее голосом разума, ее броней, но она не знала того, прошлого мира Скарамуччи. Она не знала имен и лиц. Но был человек, который мог знать.

Ее пальцы, почти без ее воли, нашли в телефоне чат с Тартальей. Последние сообщения — о набережной, о его словах поддержки — казались приветом из прошлой, беззаботной жизни, которая закончилась сегодня днем. Она колебалась, борясь со страхом показаться навязчивой. Но отчаяние было сильнее, и она набрала короткое, прямое сообщение.

Люмин

Кто такая Мона?

Отправив, она затаила дыхание. Экран погас. Секунда, другая. Она уже решила, что Тарталья не ответит, что сочтет это не своим делом, либо сейчас он занят, и ей придется мучительно ждать ответа. Но вдруг экран телефона ожил, и по нему побежала вибрация. Это был не ответ. Это был входящий звонок.

Сердце подпрыгнуло и забилось где-то в горле. Она посмотрела имя «Тарталья» на экране, сделала глубокий вдох и приняла вызов.

— Алло?

— Писать об этом — плохая идея, — раздался в трубке его голос. Он был спокойным, ровным, лишенным своей обычной беззаботности. — Ты одна?

— Да, — прошептала она.

На том конце провода наступила короткая пауза.

— Хорошо, — он снова замолчал, будто подбирая слова. — Но… откуда ты вообще взяла это имя, Люмин? Мона… ее не было в нашей жизни уже лет пять, если не больше. Что случилось?

Его искреннее удивление было красноречивее любых слов. Оно подтверждало: то, что произошло сегодня, было не просто встречей старых знакомых. Это было событие. Неожиданное и, судя по всему, нежелательное.

— Она вернулась, Аякс, — тихо сказала Люмин, и ее голос дрогнул. — Сегодня. Мы встретили ее у ворот университета.

И она начала рассказывать. Слова лились сами, сбивчиво, путано. Она описала, как они все вместе шли в кофейню, как были счастливы. Как раздался тот голос. Как Скарамучча замер, как с его лица слетела вся краска. Как он отпустил ее руку. Как паниковал и сбежал из кофейни, бросив их всех.

— Черт, — произнес Тарталья, немного напряженно помолчав. Это было сказано тихо, с какой-то мрачной досадой. — Вот же… угораздило.

— Пожалуйста, расскажи мне, — взмолилась Люмин. — Он назвал ее «старой подругой», но я видела его лицо. Это не просто подруга.

— Ладно, — сказал он, и в его голосе слышался тяжелый вздох. — Ладно. Я расскажу тебе то, что знаю. Но ты должна понимать: это мой взгляд на вещи. И, честно, я сам до конца не знаю всей истории, я тогда много времени проводил на сборах и тренировках, был в стороне от их школьной драмы, — Тарталья сделал паузу, будто заглядывая в прошлое.

— Мона Мегистус. Она была его первой… да, наверное, можно сказать, первой и единственной настоящей любовью. Это было в старшей школе. Они были той самой парой, на которую все смотрели и немного завидовали. Он, вечно хмурый и колючий гений, и она — такая же умная, немного странная, увлеченная своей астрологией, но очень яркая. С ней он был… другим. Не таким, как сейчас. Более открытым, что ли.

Люмин слушала, затаив дыхание, и каждое слово Тартальи рисовало в ее воображении картину, от которой в груди разливалась холодная боль. Она представляла его — молодого, влюбленного, счастливого. С другой.

— А потом что случилось? — тихо спросила она, боясь услышать ответ.

— Потом ее отцу предложили какую-то крутую работу в другом городе, и их семья переехала, — ответил Тарталья. — Для него это было как гром среди ясного неба. Для них обоих. Знаешь, все эти школьные обещания: писать, звонить, приезжать на каникулы… Они пытались. Правда пытались. Но расстояние, новые друзья, новая жизнь… Ты же знаешь, как это бывает. В какой-то момент они оба поняли, что это больше не работает. Что они только мучают друг друга. И они приняли решение расстаться.

— Так они… расстались по-хорошему?

— Настолько, насколько это возможно, когда вы оба все еще любите друг друга, — в голосе Тартальи прозвучала горькая усмешка. — Для него это было крушением мира. Он долго приходил в себя. Стал еще более закрытым, еще более циничным. Вся эта история с Синьорой и Дотторе, их старая компания — мы были рядом, но никто не мог до него достучаться. Он построил вокруг себя стену высотой с небоскреб. И, честно говоря, Люмин… — его голос стал тише, интимнее, — ты была первой, кому удалось сделать в этой стене хотя бы крошечную дверь.

Тишина. Люмин переваривала услышанное. Так вот почему он так долго «восстанавливался». Не из-за предательства. А из-за любви, которая умерла не по их вине. Это было в тысячу раз хуже. Это было незавершенное дело. Открытая рана.

— Так что да, — продолжил Тарталья, возвращая ее в настоящее. — То, что ты видела сегодня, — это был шок. Для него это было все равно что увидеть призрака. Призрака своего прошлого, призрака того парня, которым он когда-то был. И он запаниковал. Сбежал. Потому что он понятия не имеет, что с этим призраком делать. Особенно теперь, когда у него есть ты.

Люмин молчала. Теперь она все понимала. Его панику. Его бегство. Его молчание. Она больше не злилась. Она чувствовала к нему огромное, всепоглощающее сочувствие. И страх.

— Спасибо, Аякс, — наконец сказала она, и ее голос был полон искренней благодарности. — Спасибо, что рассказал.

— Не за что, — ответил Тарталья. — Только… будь осторожна, ладно?

— В смысле?

— В том смысле, что призраки прошлого — опасная штука, — сказал он серьезно. — Особенно те, что так и не были похоронены как следует. Просто… береги себя. И свое сердце.

Они попрощались, и Люмин опустила телефон. Она сидела в тишине своей комнаты, глядя на темное окно. Она не знала, как можно бороться с этим.

Страх был ее первой реакцией. Холодный, липкий страх, что она — лишь временная замена, пластырь на старой ране. Что сейчас, когда вернулся оригинал, ее просто отклеят и выбросят.

Люмин встала и начала ходить по комнате из угла в угол, пытаясь унять дрожь. Ее мозг лихорадочно работал, цепляясь за любую деталь, любой факт, который мог бы опровергнуть ее худшие опасения.

«Так, стоп, — сказала она сама себе, останавливаясь посреди комнаты. — Давай без паники. Давай по фактам».

Факт первый: да, Мона была его первой любовью. Сильной, настоящей. Но это было в прошлом. В старшей школе. Сколько лет прошло с тех пор? Пять? Шесть? Это целая вечность.

Факт второй: они расстались. Да, не из-за ссоры или измены, а из-за обстоятельств. Но они приняли это решение. Они не смогли сохранить отношения на расстоянии. Значит, эта любовь не была всепобеждающей. Значит, она все-таки имела свои пределы. Она закончилась. Все в прошлом.

Факт третий, и самый главный: сейчас Скарамучча встречается с ней. С Люмин. Он выбрал ее, пробивался сквозь ее стеснительность, терпел ее неуверенность. Он, черт возьми, устроил из-за нее публичный скандал, сломал чужой телефон и чуть ли не подрался, потому что кто-то посмел на нее не так посмотреть. Разве так поступают с «просто заменой»?

А их примирение? Раскаяние, его цветы, его неуклюжие, но такие искренние попытки стать лучше. Это же что-то значит! Это же говорит о том, что она для него не просто утешение. Она — что-то новое. Что-то настоящее.

Да, неприятно было слышать, что с Моной Скарамучча был «более открытым». Но ведь люди меняются. Он повзрослел. Тот школьный разрыв сделал его более циничным, более закрытым. Глупо ожидать от него сейчас того же юношеского максимализма и открытости, что были тогда. Это все равно что сравнивать зеленое яблоко с печеным. Они оба — яблоки, но они совершенно разные.

И потом… понравилась бы ей та, «школьная» версия Скары? Открытый, влюбленный мальчишка? Возможно. А может, и нет. Она-то полюбила этого. Нынешнего. Колючего, язвительного, невыносимого, но в глубине души такого ранимого и нуждающегося в заботе. Того, кто подарил ей дурацкий букет и назвал себя ее идиотом.

Люмин снова села на кровать, и ее дыхание выровнялось. Паника отступила, уступая место трезвому расчету.

Ситуация была сложной. Неприятной. Но не катастрофической. Его реакция на встречу с Моной — это шок. Ему просто нужно время, чтобы осознать, что прошлое осталось в прошлом. А его настоящее — это она.

Люмин решила дать ему это время. Она не будет ему писать. Не будет давить. Она будет сильной. Она покажет ему, что доверяет ему и их отношениям. Она будет ждать. Когда Скарамучча придет в себя, он вернется к ней. Он должен вернуться.

С этой мыслью Люмин наконец-то почувствовала облегчение. Она разобрала ситуацию по косточкам, нашла логические объяснения и построила в своей голове крепость из доводов и надежд.

* * *

Скарамучча вернулся домой, но его квартира казалась чужой. Все напоминало о ней. Букет ирисов, который он сам же и принес, стоял в дурацком стакане на кухне. В воздухе все еще витал ее легкий, едва уловимый аромат. На стуле висела ее кофта, которую она забыла утром. Он смотрел на эту кофту, и в груди поднималась волна тошноты.

Мона. Она вернулась.

Скарамучча прокручивал в голове момент их встречи снова и снова. Ее удивленные, но такие знакомые глаза. Ее тихий голос, произносящий его имя. Это было как удар под дых, выбивший весь воздух. Он думал, что похоронил ее. Похоронил все, что с ней связано, под тоннами цинизма, сарказма и коротких, ничего не значащих интрижек. Он думал, что выжег ее из своего сердца. Оказалось, он просто присыпал пеплом тлеющие угли.

А что теперь делать?

Этот вопрос молотом стучал у него в висках. Что, черт возьми, ему теперь делать? У него есть Люмин. Девушка, с которой он только что помирился после ужасной ссоры. Девушка, которая была в его постели этим утром. Девушка, которую он…

Скарамучча не хотел подбирать этому слово. Но он чувствовал к ней то, чего не чувствовал ни к кому после Моны. Другое, не такое, как тогда, в школе. Более сложное, более взрослое. Пугающее.

Он думал, что Мона — это закрытая глава. Что он ее больше никогда в жизни не увидит. И Скара строил свою жизнь, исходя из этого. А теперь она здесь. Живая, настоящая. И ее возвращение в один миг обесценило все его усилия «двигаться дальше».

Но с другой стороны… с чего он вообще решил, что Мона от него чего-то ожидает?

Эта мысль пришла неожиданно и немного отрезвила его. Мона выглядела растерянной. Она сказала, что перевелась. Ну и что? Может, она действительно просто хотела найти старого знакомого в новом-старом городе. Может, для нее их прошлое — это просто светлое воспоминание, а не незаживающая рана, как для него. Может, она просто хотела поздороваться по старой дружбе, без всякого скрытого смысла.

А он что сделал? Он запаниковал. Сбежал. Бросил свою девушку и друзей. Повел себя как полный идиот.

Скарамучча потер лицо руками. Неопределенность была хуже всего. Он не мог просто сидеть и гадать. Он должен был узнать. Чего Мона хочет. И кем они могут быть друг для друга теперь.

Надо с ней встретиться. Да. Это было единственно верное решение. Поговорить. Спокойно, по-взрослому. Без Люмин, без друзей. Один на один. Расставить все точки над «i». Объяснить ей, что у него сейчас другая жизнь. Другие отношения. И вежливо, но твердо определить границы их нового «дружеского» общения.

Это будет правильно. И по отношению к Моне, чтобы не давать ей ложных надежд, если они у нее есть. И, что самое главное, по отношению к Люмин. Он был обязан ей этой честностью. Он разберется с этим раз и навсегда, закроет эту главу окончательно. И тогда сможет со спокойной душой вернуться к Люмин.

Скарамучча почувствовал облегчение. План был. Нужно было просто его выполнить. Он нашел в телефоне номер Моны, который так и не решился удалить. Он не был уверен, что он все еще действителен.

Скарамучча

Это Скара. Удобно поговорить? Нужно встретиться. Давай на нашем месте?

Он отправил сообщение, и его сердце забилось чаще. Он делал правильный, взрослый поступок. Он был уверен в этом.