Мародёры: Три Тишины (гет)

14 ноября 1976 года

Утренний свет был тусклым и честным: серые полосы на полу, ледяная кайма по краям окна, дыхание замка — прохладное, как компресс. Римус проснулся от тишины, и та звенела сильнее, чем вчерашний стадион. Повязка под рубашкой, наложенная мадам Помфри после Хижины — тянула на вдохе. Боль была ясной, понятной. С ней проще, чем с мыслями.

Джеймс спал, уронив ладонь на метлу у изножья кровати — будто проверял во сне, что она рядом. Что-то пробормотал про дуги и перевернулся. На тумбочке лежала записка Питера — три слова: «болею, не беспокойтесь» — мелко, аккуратно, без единой кляксы. От бумаги пахло аптекой — сладковато и фальшиво.

Сириус сидел на подоконнике, босыми ступнями касаясь холодного камня. В руках — тот самый свёрток. Бумага потемнела на сгибах, лента завязана слишком аккуратно — как у того, кто слишком долго тренировался, чтобы не дрожали пальцы.

— Открой, — сказал Римус. Голос вышел сиплым, но ровным.

— Поздно, — отозвался Сириус, не поднимая взгляда. Пальцы сжали ленту и тут же отпустили. — Уже не починить.

— Починить — нет, — Римус медленно сел, чувствуя, как тянет в боку. — А вот понять — ещё не поздно.

Сириус поднял глаза. Под ними — тени недосыпа. На скуле — тонкая царапина после матча, уже подсохшая.

— А если станет хуже? — спросил он почти шёпотом. — Если это была последняя доброта… и я на неё не ответил?

— Тогда хотя бы будешь знать, — спокойно сказал Римус. — Догадки хуже боли. А вина — это не ремень безопасности.

Сириус чуть дёрнул губами — не то улыбка, не то судорога.

— Ещё чуть-чуть — и начнёшь читать нотации, — пробормотал он, без злости.

— Уже начал, — отозвался Римус.

В коридоре кто-то пробежал. Хлопнула дверь. Лестница коротко вздрогнула. Джеймс, не просыпаясь, буркнул в подушку:

— Плевать на Слизерин…

Римус кивнул на свёрток:

— Это не приговор. Это… точка с запятой. Откроешь — легче не станет. Но лучше узнать, чем терзаться.

Сириус провёл ногтем по краю бумаги. Лента чуть качнулась.

— После завтрака, — тихо сказал он. — Ладно?

— Ладно.

Они замолчали. В тишине было слышно, как по каменной оконной раме ползёт холод… и как Джеймс, всё ещё делая вид, что спит, прижимает метлу ближе к себе.

— Питер, — Римус всё так же не поднимал глаз. — Ты его видел вчера?

— Нет, — Сириус натянул рукав, прикрывая синяк на запястье. — Только записка. Удобно — болеть, когда не хочешь никого видеть.

Римус встал. Рубашку застёгивал медленно, как будто каждая пуговица — это ещё минута покоя.

— Завтрак?

— Завтрак.

Джеймс приподнялся, рукой откинул волосы.

— Пятнадцать минут, — пробормотал он. — Я внизу. И… Сириус, ты классно отыграл.

— Он говорит это уже десятый раз, — заметил Римус.

— Скажу одиннадцатый, — Джеймс усмехнулся в подушку и снова закрыл глаза.

Они вышли в коридор. Пахло золой, старым деревом и кипячёным молоком с кухни. Сквозняк тянул с лестниц, замок говорил тем самым особым утренним голосом — тихим, сдержанным, как после большого праздника: «тише».

Сириус шёл рядом, прижимая свёрток к телу. На площадке между пролётами он остановился.

— После завтрака, — повторил он.

— Я рядом, — отозвался Римус.

— Знаю, — коротко усмехнулся Сириус. — Двигай, библиотекарь. Пока булочки не разобрали.

В Большом зале было светло и прохладно. Над столами поднимался пар от чая, а в воздухе висел негромкий гул — тот особенный воскресный, когда никто никуда не торопится.

Римус и Сириус сели ближе к середине гриффиндорского стола. Через пару минут к ним плюхнулся Джеймс — с тарелкой, полной булочек.

— Вчера отработали отлично, — бодро сказал он. — У колец ты нас пару раз вытащил, Сириус.

— Так вышло, — пожал плечами тот.

— «Так вышло», — фыркнул Джеймс, но улыбнулся.

— Доедай, — напомнил Римус. — Остынут.

Двери в зал распахнулись. Вошли Алиса, Лили и Марлин. Алиса, едва заметив их троих, сместилась и села дальше по ряду — ближе к окнам. Ни взгляда, ни жеста. Лили, подойдя, на мгновение задержалась у их места.

— Доброе утро, — негромко произнесла она, кивнув всем троим. — С победой.

— Спасибо, — отозвался Джеймс. — Командная работа.

Лили коротко взглянула на Сириуса — ровно, без эмоций. Он ответил тем же. Потом она наклонилась к Римусу:

— Если что-то понадобится — скажи.

— Скажу, — кивнул он.

Лили вернулась к Алисе и, не говоря ни слова, положила ей ладонь на плечо. Та не обернулась — только подтянула к себе кружку.

У профессорского стола Островский пил кофе, перекладывая какие-то бумаги. Вид у него был самый воскресный — будто за столом он один.

— Он, кажется, женат на своих конспектах, — пробормотал Джеймс.

— Удобный брак, — отозвался Римус.

Они поели молча. Джеймс стряхнул крошки с колен и встал.

— Я — на воздух. Поле зовёт. Если что — ищите там.

— Ага, — кивнул Сириус.

Джеймс махнул рукой и ушёл. За столами снова потянулся привычный фон: глухой звон посуды, негромкие разговоры. Лили что-то тихо говорила Алисе. Та молчала, глядя в чашку.

Минуту спустя Римус и Сириус тоже поднялись. Каждый — со своими мыслями.

У дверей Римус тихо сказал:

— Иди. Открой.

Сириус кивнул. Пальцы сжали ленту.

На развилке он свернул к пустой лестнице. Римус пошёл дальше, по галерее. Замок дышал ровно. Где-то далеко звякнула посуда, скрипнуло окно.

За поворотом Римус увидел Доркас. Они остановились друг напротив друга. Коридор тянул прохладой, в полосе света на полу лежала пыль.

— Привет, — сказал он почти шёпотом.

— Привет, — так же тихо ответила она.

Он невольно задержал взгляд: аккуратный хвост, тонкая папка под локтем, тёмно-синий шарф.

— Тебе идёт этот цвет, — сказал он просто.

— Спасибо, — отозвалась она, не бросив ни одного лишнего слова.

По коридору прошёл аврор. Оба отвели глаза: Римус — к окну, Доркас — в папку. Шаги стихли.

— Через час? — почти неслышно.

— Там же, — кивнула она. — Как обычно.

— Без лишних глаз.

— Конечно.

— До встречи.

— До встречи.

Они разошлись в разные стороны.

Поднимаясь к башне, Римус заглянул в спальню — за перчатками. Внутри было тихо. На тумбочке лежал закрытый альбом, рядом — раскрытый футляр от кассеты. На стуле — маленький маггловский плеер: тонкое шипение, короткий щелчок — пауза — ещё щелчок.

Сириус сидел на полу, спиной к кровати, локти на коленях. Большой палец лежал на кнопке — нажимал и снова отпускал. Плечи опущены. В пальцах — та самая лента, сложенная вдвое.

Римус постоял в дверях, затем так же тихо вышел.

К полудню Северное крыло дышало пустотой. Длинный коридор, полосы серого света, под каблуком хрустел известняк. Аудитории стояли пустыми, как сложенные коробки: застеклённые, с узкими столами и засохшими чернильницами.

Римус прошёл мимо двух портретов и остановился у третьего. Старик в бархатном берете дремал, подперев щёку. Рамку он чуть довернул — и взгляд ушёл в стену.

Доркас уже была внутри. Она провела ладонью по камню у косяка и кивнула:

— Тихо. «Анти-эхо» лёг. Ещё два контура — и можно.

Они действовали слаженно. Протянули глушилки вдоль плинтусов, натянули под подоконником тонкую «тишину», проверили щели — нет ли слуховых чар или шустрых духов в карнизах. На стол — раскрытый учебник по защите от мороков, рядом — мел и тряпка. Со стороны — обычный класс.

— Портреты? — спросил Римус.

— Спят. Или делают вид, — ответила Доркас.

Она провела ладонью по стене — воздух стал плотнее. Даже шорох ткани звучал приглушённо. В такой тишине магию слышно: тонкое давление в висках, рябь по пылинкам на подоконнике.

— Разминка? — предложил он.

— Разминка. Без света, — кивнула она.

Первые импульсы прошли как дыхание. Римус увёл заклинание в угол — Доркас мягко ответила. Стул качнулся и застыл. Пыль дрогнула и снова легла. Ещё два прохода — без света, без всплесков.

— Кисть расслабь, — прошептала она. — Ты её зажимаешь, когда ждёшь удар.

— Привычка, — так же тихо отозвался он.

Ещё одно движение — и Доркас остановила:

— Стоп.

Они опустили палочки, не меняя стойки. В глазах Доркас — тёплый, сухой блеск. Ей было по-настоящему интересно. Техника — безупречная: разворот плеча, работа кисти — ни одного лишнего жеста.

— Сейчас дело не в формулах, — сказала она. — В один момент твой импульс прилип. Не от силы — от того, что ты внутри разрешил мне боль. Это ощущается — как липкая вязка.

— Я не хотел, — выдохнул Римус.

— Знаю. И мы не делаем ничего тёмного — просто разбираем механику, — продолжила она. — Помнишь, как говорил Островский: «Не ищите силу в формулах — ищите в намерении». И у Тримбла в «Силах Тьмы» тоже: Непростительные держатся не на звуке, а на намерении. Вот это «разрешение» — и есть принцип Круц… заклинания. Щёлк — и ты за чертой. Наша задача — научиться это узнавать. Чтобы не перейти.

— Согласен. Ни «слегка», ни «на секунду».

— Ни в коем случае, — жёстко отрезала Доркас.

Кончиком палочки поправила ему плечо, чтобы повязка не тянула.

— Так лучше.

Они сделали ещё два обмена. Дышалось легче, пыль больше не шелохнулась.

— Дальше — Подчинение, — перешла Доркас. — Сегодня только теория. Практика — потом. И не на людях.

Из папки она вынула тонкую связку конспектов с пометками.

— У Тримбла есть важная мысль: нить подчинения держится не на силе, а на согласии внимания.

А в министерском циркуляре «Память и вмешательства. 1968/4» прямо сказано: главное — научиться распознавать момент захвата.

Она достала прозрачный пакет, внутри — тонкий побег плюща.

— Почему растение? — уточнил Римус.

— Плющ реагирует на вектор. Этого достаточно, чтобы уловить начало захвата — когда поле пытается повести. План такой: завтра я дам ему минимальный импульс, мы смотрим, как тянется лист. И помни: на людях — никогда.

— А защита? Если конкретнее, — спросил он.

— Как только чувствуешь начало захвата: внимание сужается, взгляд прилипает, в груди — пусто. В этот момент — полшага в сторону. Разорви прямую. Выйди из взгляда.

Доркас показала: шаг вбок, лёгкий разворот плеч.

— Потом — короткий выдох сквозь зубы. Верни телу ритм.

Она щёлкнула ногтем по ладони.

— Дай телу якорь: щелчок, или сожми запястье. Мозгу нужен крючок. Вот так.

Снова — щелчок, хват.

— И сразу — Finite, — она провела палочкой поперёк груди. — Сбросить внешнее. Очистить контур.

Остановилась и добавила:

— И ещё: оставляем «живой фон». Приоткрытое окно, шаги в коридоре, любой фоновый звук. Он помогает вырваться из-под захвата.

— Понял, — кивнул Римус. — Завтра — наблюдение за листом и тренировка сброса. Без геройства.

— Без геройства, — подтвердила она. — Нам важно уметь выходить. А не «побеждать» чужую волю.

— Obliviate обсудим?

— Коротко, — кивнула Доркас, перекладывая конспекты. — Obliviate — не стирает, а монтирует. Швы остаются. Стирать можно: пути к опасному, отдельные технические связки. Нельзя трогать: имена близких, биографию, детство, телесную память травмы. Тело всё равно помнит. А если голова врёт — человека ломает. Две опоры: ядро — не трогаем. И делаем только то, о чём не пожалеем.

— Принято, — кивнул Римус. — Если один из нас начнёт уговаривать — второй тормозит.

— Согласна. На сегодня — хватит. Завтра — плющ и сброс.

Они ещё раз прошли «тихий» обмен. Закрепление. Техника легла ровно. В классе воцарилась тишина — правильная, напряжённая, в которой даже ветер за окном звучал как скрип магии.

И тут — шаги. Быстрые, «служебные». Доркас кивнула, и они вместе скользнули в тень между шкафом и колонной. Учебник остался открытым, мел — на месте.

Римус едва коснулся уха — звук потянулся ближе.

— Мы сюда пришли в первую очередь, когда девчонка пропала, — сказал низкий голос. — Северное крыло закрыто, здесь обычно никто не ходит.

— Портрет мисс Трэллы вспомнил новые детали, — ответил второй, моложе. — Говорит, в тот день были звуки, свет. Ещё писк… крысы, может. Но всё равно проверим.

Соседняя дверь распахнулась. По столу лязгнул прибор. Стены отозвались глухо, будто кто-то провёл вилкой по камню.

— Держи поле… есть. Vestigia, — произнёс младший. — Смотри: Expelliarmus, неудачный. Датировка — сентябрь.

— Вот этот срез посмотри, — наклонился первый. — Без вспышек.

— Немая работа. Аккуратно, — заключил младший. — Пожиратели? Как они сюда пролезли?..

— Будем разбираться. Девчонка магглорожденная, — жёстко отозвался первый. — У этих придурков нет границ.

— Подумать только, мои предки когда-то это поддерживали, — пробормотал младший. — Стыдно.

Что-то мелкое звякнуло.

— Булавка. Голубая эмаль. Инициалы — М.С.

— Синклер. Совпадает. — подтвердил младший. — Всё ясно. Опечатываем. Зовём старшего. Для школы — дело закрыто.

В коридоре натянули завесу — воздух у арок дрожал, как над горячим камнем. Скрип мела — крупные знаки. Подпись: «ОПЕЧАТАНО — ММ». По очереди щёлкнули защёлки на окнах.

— Булавку — в опись, — бросил первый.

— Пошли дальше, — отозвался второй.

Шаги ушли. Тишина вернулась — теперь уже не учебная, а тяжёлая, официальная.

Римус и Доркас замерли ещё на секунду — прислушиваясь. Тишина казалась глубже.

Они выждали, пока коридор окончательно стих. Доркас кивнула — можно.

Осторожно вошли в ту же аудиторию, где минуту назад работали авроры. Пахло мелом и холодным металлом от прибора. В воздухе — чужая, ещё не выветрившаяся работа. По обеим стенам — зеркала в старых рамах: многие треснуты или выбиты. Под ногами — стеклянная крошка. Они шли осторожно, стараясь не звякнуть.

— Пожиратели? — едва слышно спросил Римус.

— Если и они, то очень странно, — так же тихо ответила Доркас. — Следы сентябрьские. Авроры решили по булавке, а этого мало.

— Нашего здесь не видно, — Римус провёл ладонью по столешнице. — Мы работали чисто. Без всплесков.

— Всё равно — сюда больше не возвращаемся, — сказала она.

Они огляделись ещё раз: полосы северного света, след мела на полу, где ставили прибор, рамы, усыпанные стеклом. Доркас вдруг подняла взгляд к окну.

— Подойди, — прошептала.

На подоконнике, прямо в шве между камнями, темнела узкая полоска мха — сухая, матовая, почти чёрная. Он не светился, не отзывался на магию. Обычный, глухой. Но не совсем обычный.

— Видишь? — спросила Доркас.

Римус кивнул.

Она наклонилась ближе.

— Чёрный. Не плесень.

— Похоже на то, что упоминал Островский, — сказал Римус. — Они бы не заметили. Это не магический след.

— Берём. И — сразу к нему, — кивнула она. — В прошлый раз полезли сами — потом полшколы шепталось. Хватит.

Он достал чистый лист, сложил в конверт. Доркас поддел крошку тонким ножом, аккуратно, не задевая камень. Крошка скользнула на бумагу. Ни запаха, ни следа.

— Достаточно, — кивнул Римус.

Доркас закрыла конверт, пригладила края ногтем, спрятала между конспектами. Римус ладонью стёр пыль с камня — чтобы не бросалось в глаза, что здесь кто-то был.

— Прямо сейчас?

— Да, спросим напрямую.

Они шли молча, пока своды не сменились коридором у преподавательских. У лестницы к библиотеке стояла Лили с книгой на сгибе локтя. Увидела их — и взгляд сразу стал внимательнее.

— Что-то случилось? — негромко спросила она.

— Идём к Островскому, — сказала Доркас. — Хотим уточнить кое-что. По Сынам. Пойдёшь с нами?

Лили кивнула. Они втроём свернули к кабинету. Дверь была приоткрыта, но постучали всё равно.

— Да, — раздался голос изнутри.

Внутри было прохладно. На подоконнике — чашка с остывшим кофе. На столе — подшитые листы, тонкий резной нож, и карта окрестностей с четырьмя аккуратными крестиками.

Островский поднял глаза. Увидел их — и отложил перо.

— Садитесь. Рассказывайте по порядку.

— Авроры прошлись по Северному крылу, — начала Доркас. — Нашли булавку Мэгги. Поставили печати. Считают, что это Пожиратели.

— Мы были там после, — добавил Римус. — В той же комнате, с зеркалами. На подоконнике — вот это.

Он кивнул. Доркас достала бумажный конверт и молча передала его. Островский не стал пользоваться палочкой — открыл руками, аккуратно. На белом — тёмная, почти чёрная крошка.

— Где именно? — ровным голосом.

— Северное окно. Шов между камнями. Сухой. На чары не отозвался. Мы брали без магии.

Лили стояла чуть сбоку, прислонив книгу к бедру.

— Мы решили сразу к вам, — сказал Римус. — Не разбирать это в одиночку.

Островский кивнул. Поддел крошку ножом, перевернул, понюхал воздух — не прикасаясь. Снова закрыл конверт.

— Хорошо, что пришли. И правильно, что не стали проверять сами.

Он посмотрел на каждого из них по очереди — не оценивая, а как будто присоединяя их слова к какой-то своей, более широкой картине.

— Их вывод я понимаю: следы, булавка, формальный протокол. Но это — не из их области.

Он убрал конверт в верхний ящик, прижал ладонью.

— И да. Останавливать вас уже нет смысла, — без упрёка. — Значит, пойдёте не одни. Начнём с того, что есть.

Он развернул к ним карту.

— Я здесь не случайно, — сказал тихо. — Последний надёжный след Сынов — в Британии. Дамблдор знает, что я этим занимаюсь. Просил держать его в курсе. У него Ор…

Он запнулся.

— …шире круг задач.

Римус, Лили и Доркас переглянулись.

— Вы начали из-за друга? — спросила Лили.

— Тогда — из-за друга. Позже — из-за жены, — ответил он. — Это один и тот же человек.

Голос был спокойным, ровным.

— Я был на родах. Видел, как она дышит всё реже. Как уходит цвет с её губ. Целитель сказал: «поздно». Повитуха накрыла лицо простынёй. Мальчика положили мне на руки. Отправили в палату — имя, отметки, сердце. Я ушёл. Минут на двадцать. Вернулся — её нет. Ни тела, ни простыни. Только бумаги с печатями: «умерла при родах». Ни могилы. Ни объяснений.

Он посмотрел в окно.

— Ещё до этого она слишком глубоко ушла в тему Сынов. Не истерично — работала. У неё пропал брат. Потом она начала слышать то, чего не слышал никто. Принесла лист с Mater Lupi и пометкой на полях: «идти по тишине камня». Мы спорили. Я просил остановиться. Она — улыбалась и шла дальше.

Он вынул из папки тонкую страницу, показал на секунду — чужой, живой почерк. Снова убрал.

— Летом я нашёл первый след. Такой же мох. Такой же шов. Ничем не берётся. С тех пор — иду за этой тишиной. Последняя связная полоса — здесь. Поэтому я в Хогвартсе.

Он коснулся ящика:

— В бумагах — одно. А я видел другое. Если это работа Сынов — у них была причина забрать тело. Какую — не знаю. Я ищу ответ.

Тишина легла коротко, как рабочая пауза.

— Тогда что нам делать? — первой спросила Доркас. — И… Мэгги. Зачем она им могла понадобиться?

— Если это Сыны, — сказал Островский, — им не важны происхождения. Их интересует функция. Тот, кто видит то, чего другие не видят. Тот, кто случайно оказался рядом с местом, где камень «молчит».

Булавка — не доказательство, но знак. Возможно, она была там, когда происходило нечто неправильное. Или пришла после и увидела след.

Боюсь, она знала что-то — место, путь, имя. Этого достаточно, чтобы её вывели из поля зрения. Они редко ломают. Тишина оставляет меньше следов, чем смерть.

Он выдвинул узкую папку, развязал тесьму и разложил перед ними несколько листов и карту без служебных пометок.

— Курса вам не дам, — сказал спокойно. — Но дам то, что можно держать в руках. Это копии её полевых записей: где фон исчезает без причины, где зеркала ведут себя не так, где пустота звучит не так, как должна. Читайте по очереди. Не переписывайте. Имен не называйте. Вернёте завтра.

Лили кивнула. Доркас кончиком пальца провела по верхнему листу — бумага зашуршала.

— Чем мы можем помочь? — тихо спросил Римус.

— Наблюдайте, — ответил Островский. — Днём, парами. Без чар «на всякий случай». Если увидели странное — не стойте и не разглядывайте. Отойдите. Потом — ко мне. Слухи — в сторону. Лишних людей — не тянем. Аврорам это не поможет: они работают с тем, что звенит на их приборах. А это — не звенит.

Римус чуть повёл плечом — будто хотел что-то сказать, но сдержался. Островский заметил это — и не стал тянуть.

— Если появится мысль, которую вы не готовы озвучить при всех, — сказал он мягче, — не давите. Зайдёте отдельно — скажете. Когда сможете.

— Поняли, — кивнула Доркас.

— Образец мха оставлю у себя, — подвёл он. — Сравню с летним. Если совпадёт — у нас будет нитка, а не догадка. Сообщу. А вы — читайте, наблюдайте и молчите. В остальном — обычная школьная жизнь.

Он собрал листы в ровную стопку. На секунду задержал на них руку.

— И ещё, — добавил тихо, — мы точно ищем не легенду. Мы ищем человека.

Дверь за спиной закрылась мягко. Они дошли до первого окна и остановились перевести дух.

— Мерлин, — тихо сказала Лили. — Жена пропала. А мы ведь шептались, что он её… ну… До сих пор стыдно.

— Стыдно, — кивнула Доркас. — Сами запустили, сами поверили.

Римус провёл ладонью по холодному подоконнику.

— Двадцать минут, — тихо произнёс он. — Ребёнок на руках — и пустой стол. А бумаги уже готовы. Это не похоже на семейную тайну. Слишком… чисто.

— И слишком бесшумно, — добавила Лили. — Прямо как он сказал: не ломают, а выводят из поля зрения. Если это так — у Мэгги ещё есть шанс. Маленький, но есть.

— Тогда раньше времени не хороним её хотя бы словами, — сказал Римус. — Пока нет тела — не надо.

— Согласна, — откликнулась Доркас. — Говорим: «вывели». Этого достаточно, чтобы не сойти с ума.

Они помолчали. Снизу скрипнуло ведро — где-то шёл обычный школьный день.

— Он запнулся на «Ор…», — заметила Лили чуть тише. — У Дамблдора явно есть что-то, что больше школы. Но это, видимо, не по нашей части.

— По нашей — аккуратность, — сказал Римус. — Он чётко сказал: факты и молчание. Хотя бы это мы не должны завалить.

— И больше никаких «рассказали — и оно побежало», — жёстко добавила Доркас. — Про него — ни слова. Ни о жене, ни о карте.

Лили кивнула.

— У него было лицо… не «я что-то скрываю», а «я работаю». И вот это, если честно, больше всего задело.

— У человека, которому вместо тела оставили бумаги, — тихо сказал Римус.

— Значит так, — подвела Доркас. — Вечером читаем его материалы. Без пересказов, без «выводов на бегу».

— И никому не объясняем, чем заняты, — сказала Лили. — «Готовимся к зачёту» — универсальное прикрытие.

— Договорились, — Римус кивнул. — И ещё: если найдёте что-то, что не отпускает — держите до следующей встречи. Не дёргаем друг друга по пустякам.

— По рукам, — подтвердила Доркас.

Они разошлись у лестницы. Лили прижала книгу чуть крепче. Доркас поправила шарф. Римус остался у окна на секунду дольше, посмотрел на тонкий иней на стекле и почти беззвучно сказал:

— Пусть будет «вывели».

Потом развернулся и пошёл вниз.

Римус спустился на площадку, где поток света из узкого окна делил стену пополам, и на секунду замер. Мысль уже оформилась: это были не Пожиратели. Если бы они — было бы иначе. Грубее. Громче.

Их следы — как гравий на зубах: вспышки, ожоги, запах порчи.

А здесь — сухая тишина. Упрямая. И чёрный мох в каменном шве.

Он вспомнил стекло в Хижине: ту ночь, ту тёмную раму — и взгляд.

Рассказать? Нет. Не сейчас.

Римус вернулся в спальню, сунул в карман тонкий складной нож и чистый лист бумаги. Палочку взял по привычке, но решил сам с собой: не пользоваться. На верхней полке сундука нащупал маленький маггловский фонарик — чёрный, лёгкий; Сириус когда-то притащил их пачку «на всякий случай».

Во дворе ветром тянуло от озера, и замок казался ещё тише. До Ивы он добрался знакомыми изгибами — как ходят по памяти в темноте. Камень под ногами был холодный, и это только помогало сосредоточиться. К стволу подошёл сбоку, нащупал веткой нужную впадину у корня — короткий удар, и ветви осели, как выдохнули. Римус скользнул в проём, опустил фонарик вниз и прикрыл ладонью свет: узкий луч — ровно столько, чтобы не разбить лоб.

Туннель пах землёй и мышами. Потолок местами почти касался волос, пыль осыпалась с балок мелкими нитями. Он шёл в полуприседе, экономя дыхание — повязка на боку напоминала о себе короткой, понятной болью. Главное — выдержать ритм. Не спешить.

В Хижине было такое знакомое «ничего», что от него становилось тревожнее. Половицы отзывались глухо, пыль на мебели лежала ровно, спокойно, как нетронутый снег. Он медленно прошёлся по комнатам, заглянул за печь, к подоконникам, в щели между камнями — чисто. Ни чёрной крошки в швах, ни тонкого «мертвого» места, от которого немеют уши. Ничего.

Разочарование накрыло короткой волной — почти досадой на самого себя. Хотелось уцепиться хоть за что-то. Хоть за тень.

Не вышло.

Он опустился на край старого дивана и достал из внутреннего кармана сложенные вдвое листы. Их выдали «до завтра», но здесь — можно.

Бумага была плотная, с аккуратным чужим почерком. На первом листе — короткая заметка, сбоку помета: «Псы». Он прочитал вслух едва слышно — чтобы услышать ритм:

«Псы — укушенные, принёсшие кровь и обет без потомства.

Служат у порога, стерегут Завет.

Равными не становятся, но ходят рядом.

Их берегут хуже, чем своих.

Их боятся меньше.

Их используют чаще.»

Он сжал лист крепче.

Дальше — плотнее, как из другой книги:

«Серый не воет первым. Он слушает.

Он идёт там, где кровь ещё тёплая, а разум уже остыл.

Он — порог.

Тот, кто перешёл порог неправильно, слышит ветер, как голос.

Тот, кто держит порог, помнит страх за всех.»

Римус перевернул страницу. У края — ещё одна короткая строчка, как предупреждение:

«Если укушенный убьёт Чистого — он принимает Порог, но теряет разум.»

Он перечитал дважды. Это не запрет — цена.

Укушенный, убивший Чистого, не становится сильнее: он проваливается в Порог.

Человек и зверь смыкаются без шва, и первым рвётся то, что держит тебя среди людей, — разум.

Он поднял глаза.

И — на миг — в стекле окна что-то мелькнуло.

Жёлтые.

Слишком яркие.

Слишком неподвижные глаза.

Не его отражение. Не иллюзия.

Кто-то — за стеклом.

Смотрит внутрь. Из глубины, в которой нет света.

Он моргнул. Глаза исчезли.

Обычное стекло. Матовое. Потёки по краям, наледь у рамы.

Он выдохнул. Сердце стукнуло. Ровно.

Показалось.

Листы он сложил обратно, аккуратно, чтобы сгибы не разъехались. Сунул во внутренний карман.

Сидеть дальше не хотелось — Хижина слушала его слишком внимательно.

Он поднялся, надел перчатки, провёл ладонью по колену, смахивая пыль, и пошёл к туннелю.

Дорога назад всегда короче. Ветви Ивы поднялись, как ставни, впуская холодный воздух.

Замок наверху дышал своим обычным дыханием выходного дня — и это простое, ровное дыхание помогало.

На лестнице он поймал привычный ритм шагов. Такой, чтобы ни у кого не возникло вопросов.

У двери в спальню он остановился на секунду — и только тогда понял, как крепко сжимал пальцами край мантии.

Будто страх мог выскочить из кармана вместе с бумагами.

Он отпустил. Открыл.

Внутри было тихо.

Он положил копии на стол, рядом с чистым листом и ножом, и присел на край кровати.

В голове стояли две простые мысли:

Это не Пожиратели.

И Мэгги может быть ещё жива.