Загадка тауматургии (джен)

Максвелл ценил чистоту и порядок во всем. От блестящих наконечников тростей до свежевыстиранного и глаженого платья служанки. От последней владелец зеленой лавки требовал многое.

Подъем в одно и то же время, обход и тщательная проверка дома в белоснежных перчатках, уборка мусора, мытье посуды, отдых по расписанию и проживание в комнате для прислуги.

Он долго искал кроткую молодую даму без сильной связи с семьей. Пунктуальную, чистоплотную и порядочную. Взамен Максвелл вознаграждал мисс Угенову щедрым пособием и недельным отпуском раз в год. Служанка редко использовала всю неделю. Обычно она обменивала лишние дни на деньги.

Сегодня шел третий день отпуска. Вчера мисс Угенова прислала письмо о возвращении к работе с завтрашнего дня. Дама в красочных подробностях расписала встречу с семьей из глубинки. Максвелл не читал эту часть. Взгляд остановился на извещении. Владелец зеленой лавки высокомерно фыркнул и бросил письмо в камин. Бушующее пламя с голодным треском проглотило бумагу.

Все свободное время служанка проводила за столом. В свете мана-лампы чиркала пером по бумаге, выводила кривые буквы. Она грезила о судьбе великой писательницы. Вздор. Неграмотная девчонка не владела ни словом, ни вкусом.

Навязчивый звон колокольчика отвлек Максвелла от размышлений. Владелец зеленой лавки вытащил из кармана жилета золотые часы на цепочке. Щелкнул замком. Крышка резво отворилась. Взгляду предстали циферблат и черно-белый портрет мужчины с пышными усами. Отец. Максвелл поморщился и посмотрел на стрелки часов. Полвосьмого.

Зеленая лавка закрывалась в семь вечера. Постоянные покупатели знали об этом. Либо на порог занесло неотесанного бродягу, либо врага.

На левой руке большой палец коснулся кольца на указательном, вдавил небольшой выступ. Что-то внутри удовлетворительно щелкнуло. Максвелл уверенно зашагал к двери в лавку. Достал из кармана брюк пару белых перчаток и быстрым движением натянул на ладони. Поправил очки пенсне, открыл дверь.

Чуткий нос уловил успокаивающий травяной запах. Душистый благокуст использовался в психлечебницах для укрощения буйного нрава больных. Максвелл нашел растению иное применение. Аромат избавлял посетителей от тревог, стрелки внутренних часов замедлялись, и человек проводил в лавке больше времени. Также больше покупал.

На стойку опирался тучный мужчина в темном плаще. Подмышкой он держал трость и шляпу. Максвелл узнал его.

«Неотесанный бродяга», — подумал он и бросил взгляд на высокую расписанную вазу на входе. Уважающий себя мужчина оставил бы трость в ней.

— Доброго вечера, — отсалютовал посетитель.

Максвелл нахмурился. Быстро вернул бесстрастное выражение. Этикетом гость явно не владел.

— Доброго, — ответил владелец зеленой лавки.

— Друже, мне бы повторить прошлый заказ.

«Друже», — мысленно простонал Максвелл.

— Как угодно, — подавил он рвотный позыв. — В том же количестве?

Покупатель радостно кивнул.

Владелец лавки наклонился и вытащил из ящика под ногами флакон в форме сердца. Темно-розовые буквы на бережно приклеенной бумаге собирались в надпись:

«Ночной зверь».

Поставил на стойку перед собой.

— Благодарю, — протянул гость и опустил сбоку от флакона монеты.

Один серебряный агн и двадцать медных нилов. Императорский указ обязывал держать низкую цену на жизненно важные лекарства. Бинты, вата, спирт, таблетки от гриппа и другие. Стоимость настойки от простуды никогда не поднималась выше пятидесяти медных нилов. Про остальные «лекарства» речи не шло.

Омолаживающий крем для лица, восстанавливающий лак для ногтей, питательный шампунь, масла для тела, виагра. Больше всего прибыли приносили такие «лекарства».

— Будьте здоровы, — сгреб деньги Максвелл.

— Хорошего вечера, — надел покупатель шляпу, взял флакон свободной рукой и вышел из лавки.

Дверь медленно закрылась за ним, и за спиной владельца прозвенел колокольчик.

— Отвратительно, — бросил Максвелл.

Согнулся над стойкой, вытащил из ящика толстую книгу в кожаной обложке и чернильницу. Открыл на закладке и вписал имя покупателя, название товара, цену и...

Замер на столбце со временем и числом. Высвободил из кармана жилета часы.

— Девятнадцать сорок восемь. Десятого нима семьсот восемьдесят шестого года, — пробурчал он под нос.

Дал чернилам высохнуть и закрыл книгу.

«Лучше закрыть лавку, — проскочила мысль. Максвелл бросил последний взгляд на часы, желал удостовериться. — Заодно заведу их».

Владелец лавки шагнул за дверь, обратно в дом. Снял с вешалки вечерний темно-серый плащ, надел цилиндр, затянул потуже резинку на хвосте каштановых волос. Подошел к вазе рядом с вешалкой. Она предназначалась для его тростей.

Рука потянулась к «прогулочной». Остановилась. Максвелл не шел на прогулку. Завести часы и вернуться. У владельца зеленой лавки было четыре трости: для долгих вечерних прогулок, для личных нужд, для посещения гостей, для иных причин.

После недолгих раздумий Максвелл вытащил последнюю и вышел через лавку. Прокрутил ключом два раза, перевернул табличку с надписью «Закрыто».

Прохладный ветер впивался в кожу маленькими лезвиями. До зимнего солнцестояния оставалась пара месяцев. Он прожил в южном районе столицы Острокийской империи всю жизнь. Наизусть знал все улицы и маршруты конного экипажа. Сегодня Максвелл захотел пройтись пешком.

«Нужно было взять прогулочную», — укорил он себя.

Владелец зеленой лавки свернул на людную улицу. Навстречу шагали прохожие. Дамы в вечерних платьях, молодые господа в плащах и шляпах. По дороге проносились кареты, извозчики что-то яростно кричали пассажирам. Мелодия столицы.

Трость едва касалась земли, длина не достигала и половины его роста. Обычное украшение для высшего общества. Умелые мастера превращали трость в орудие. Кто-то прятал в ней лезвие, доктора хранили внутри ватку со зловонией.

Максвелл относился ко вторым. В каждой трости скрывалась вата с сильно пахнущими травами. Помимо этого, все четыре защищали его покой. Филакторика позволяла обратить любой предмет в оружие.

Владелец лавки окинул беглым взглядом людей. Они не подозревали, что в элегантном украшении скрывался солидный боезапас. Скольких бы он убил? Десяток? Сотню?

Трости не были совершенны. Максвелл подозревал: опытный филакторик мог создать что-то получше. Намного лучше.

Он вышел на набережную. Южный район стоял на реке Унна, названной в честь жены первосвященника Благословенного царства Острок.

Взгляд выцепил свободную скамейку, и Максвелл пошел к ней. Остальные занимали влюбленные парочки и старики.

Вечером Унна была особенно красива. Ночное небо обращало чистую воду в кривое зеркало, дальние огни домов на противоположной стороне блестели в реке, подобно звездам.

Это приедалось. Он видел эту картину каждый день с ранних лет. Максвелл приходил сюда для размышления. Неудачный день для смешивания настоек, тупик по личным задумкам, несговорчивость поставщиков. Владелец зеленой лавки всегда находил выход после созерцания Унны.

Он опустился на скамейку, облокотился левой рукой на металлический подлокотник. Прохладный воздух освежал. Максвелл кинул взгляд через реку, на другой берег.

Вдалеке возвышалась Часовая башня. Огромное здание с гигантскими часами на четырех стенах. О ней ходило много слухов. Одни называли башню артефактом для отмотки времени. Император принимал судьбоносное решение и наблюдал за последствиями. Если они его не устраивали, возвращал все вспять. Другие считали, что башня позволяла владыке заглядывать в будущее.

Многие практики в столице нарочно распространяли слухи. Отводили подозрения родных и знакомых. Максвелл был выше этого. Столь грязный трюк умолял его достоинство.

Владелец зеленой лавки вытащил из жилета часы и посмотрел время на башне.

«Двадцать часов, двенадцать минут», — завел карманные часы и положил в карман.

Работа сделана. Можно возвращаться домой. Потом. Сейчас он немного отдохнет на свежем воздухе, насладится ночной Унной.

Часы пробили двадцать один час. Владелец зеленой лавки закрыл за собой дверь. За стойкой Максвелл подошел к металлическому цилиндру размером немногим больше чайника. Потянул на себя ручку на нижнем основании. Выдвинулся круг с птичьим кормом. Хватало на пару дней. Задвинул обратно. По ту сторону послышались приглушенные визги.

Он закатил глаза. Месяц назад владелец лавки купил у Джеймса Вельвова — местного проскисиолога — фею для проверки покупателей. Максвелл настойчиво попросил тихого зверя. Грязный торгаш прислал ему канарейку! Певчую птицу! Пришлось соорудить закрытую клетку. Для сокрытия подозрительно молчаливой канарейки и избавления от шпионажа со стороны Джеймса.

Максвелл зашел в дом, повесил на вешалку плащ и цилиндр, вернул трость в вазу к «сестрам». В доме ему не нужно оружие. Весь дом был оружием. Неприступной крепостью или последним пристанищем.

Он направился к лестнице на второй этаж. Шагнул к камину и повернул статуэтку прелестной дамы ровно на сорок пять градусов. Ни щелчка, ни звонка не последовало.

Владелец лавки толкнул стенку под лестницей и отступил. Незаметная дверь отворилась на него, открыла проход в подвал. Святую святых. Рабочее место. Стянул белые перчатки и положил в карман брюк. Медленно спустился. Дорогу освещали мана-лампы.

Подвал по размерам не уступал гостиной. Просторное пространство, операционный стол посередине, шкафы со склянками вдоль стен, вешалка на входе и лампы. Много ламп. В подвале было светло, как днем в безоблачную погоду.

Максвелл снял с вешалки фартук, накинул на себя, переобул блестящие черные туфли на резиновые сапоги, натянул на руки перчатки, взял со стола маску и очки. Помазал под носом мазью с едким запахом.

На столе лежал бледный голый мужчина. По виду ему было около сорока. Может, пятьдесят. Ран не виднелось. На руках Максвелл усмотрел шрамы. Прильнул к пальцам. Под ногтями собралась грязь. Он поморщился.

Владелец лавки выкупал трупы на местном кладбище. Забытые и никому не нужные бродяги. Одиночки. Гимназии и школы нередко покупали недавно умерших для уроков анатомии. Максвелл подражал им. Говорил, что тела нужны для испытаний мазей, шампуней и гелей. Ему охотно верили. Все знали Максвелла Илинова как хозяина зеленой лавки, который сам изготавливал некоторые товары.

Он использовал трупы для практики. Каждый тауматург в начале пути избирал дисциплину. За Максвелла ее выбрал отец.

Дед практиковал филакторику, создавал зачарованные инструменты и продавал. Среди обычных людей он славился умелым кузнецом. От него отец научился основам. Аллан Илинов наплевал на наследие и открыл зеленую лавку. С головой ушел в алхимию. Беспечный мечтатель верил, что ману можно превратить во что угодно. Он надеялся обойти первый закон тауматургии — невозможность создать что-то из ничего.

Взгляд метнулся к одному из шкафов. Полки ломились от банок с желтой слизью — итогов исследований отца. Аллан научился сцеживать ману в слизь и создавать из нее мана-батарейки. Полезно. Максвелл использовал их для запитки тростей и других приборов.

Отец потратил на это всю жизнь. Всю жизнь на то, что артефакты выделяют при работе. Алхимик разочаровался.

Он преследовал иную цель. Такую же великую, но достижимую. Максвелл жаждал бессмертия.

Взял со стола блестящий скальпель и поднес к ноге. Вонзил в кожу и уверенным движением провел черту. Вытащил из плоти. Рана выросла и углубилась, нога отделилась от тела ударом невидимого лезвия. Один легкий надрез рассекал мышцы и кости, как солому.

Алхимик проделал то же самое с другими конечностями. Взял отполированный молоток с четырьмя новыми гвоздями и вбил в «громоотводы». Измерил вес и записал на небольшом листке. Опустил их на тележку и покатил к металлической двери.

За ней на крюках висели куски плоти. В основном людские. Холод пробирал до костей.

Отец использовал зверей, и отдача нередко била в него. Максвелл не желал рисковать. Мертвые люди отлично подходили под «громоотводы». Алхимик подъехал к свободным крюкам и закрепил конечности. Он выбежал из холодильника. Не хватало еще заболеть. Оставил тележку рядом с дверью и вернулся к телу.

Поднял скальпель. Другой. Для вскрытия грудной клетки. Вонзил ровно по середине и провел до живота. После глухого хруста костей Максвелл раскрыл грудь мертвеца, словно сундук с сокровищами.

Сердце, легкие, слишком большая печень, желудок. Внутри прятались ответы к загадке бессмертия. Алхимик вскрывал животных и заметил одну особенность — строение зверей до безумия походило на людей. Те же органы, те же мышцы и кости. Один в один. Собраны по-разному из одних и тех же запчастей. Будто творец продумал человека и распространил строение на животных.

«Жалкая халтура. Знаешь, это очень, очень, очень оскорбительно», — ожили в памяти слова одной феи.

Ученые назвали это «взрывом изменений». У всех живых существ был один предок — Прародители-Всего. После Забвения в телах произошли «взрывные» изменения. За один год часть Прародителей-Всего обратилась в людей, другая часть деградировала до животных.

Раньше Максвелл думал так же. Алхимик вскрыл не одного бездушного зверя и заметил: строение совершенно другое. Органы другие, мышцы работали иначе, кости состояли из иных материалов. Вывод напрашивался сам — бездушные не произошли от Прародителей-Всего. От кого тогда?

Он задавал эти вопросы фее.

«Не знаю», — отмахивалась Селена.

Фея с радостью делилась знаниями о человеческом теле. Максвелл поделился мыслями о бессмертии, и Селена разом оборвала с ним общение. Придурочная фея обиделась и отказалась обсуждать это.

«Дура», — подумал он и посмотрел на тело.

Алхимик искал орган. Некие часы отмеряли время жизни каждого живого существа. Счетчик достигал нуля, и начиналось старение.

Максвелл облазил все. Вытащил все органы, снял кожу, отделил мышцы от костей. Ничего. Незримый орган прятался от него.

Алхимик склонился над «разобранным» телом. По лбу стекали капли пота, руки болели, спина ныла. Неудача. Опять.

— Где же ты? — пробубнил он. — Должен быть. Как тело понимает, когда пора умирать?

Пару лет назад Максвелл пришел к ответу и сразу отмел его. Селена рассказывала о тысяче якорей внутри тела. Они соединяются друг с другом связями в сложный механизм, передают ощущения и образы, управляют мышцами. Алхимик назвал это вздором. От мозга отходят миллионы нервных нитей, которые делают то же самое.

Он хорошо помнил лицо феи в тот миг. Стыд и неловкость. Думал, что показалось. Селена назвала это «костылями» — вынужденными решениями. Максвелл боялся, что старение было «костылем».

Взгляд улиткой пополз по телу. Сколько формул он упускал? Сколько «костылей» таилось внутри? Должен быть иной выход. Алхимик что-то упустил.

Он закрыл глаза. Часы. Орган, что отмерял время жизни. Может, это не орган? Нет. Максвелл разбирал сердце и другие органы. Ничего похожего не нашел. Как старение затрагивает кожу и волосы? Миллиарды якорей? Нет. Слишком сложно. В практике ценились простота и действенность. Прародители-Всего не стали бы делать такого. Что-то естественное? Точно!

Озарение вспыхнуло солнцем в небе разума.

— Миллиарды естественных часов в каждой клетке.

Задача усложнилась до почти невозможного.

Она лежала в области, с которой Максвелл работал. Будь старение формулой, алхимик бы оказался в тупике. Люди не видели ману и формулы, как феи.

— Осталось найти часы и воздействовать на них преображением.

Миллиардом преображений для всего тела. Отдача выйдет чудовищной.

Он посмотрел на дверь в морозильник. «Громоотводов» хватало. Максвелл тщательно высчитывал вес своего тела и вес «громоотводов». Все весили в три раза больше него.

— Миллиард преображений, — спокойно произнес алхимик. — Шансы велики.

Одна связь и якорь будут смертельны. Нужно расширить морозильник. Лучше выкопать новый. Пару новых. Максвелл подсчитал в голове стоимость.

— Хватить на дачу в каком-нибудь графстве. Не одну.

В голове зрела задумка. Купить дома в разных частях страны, обустроить подвалы и морозильники. Нанять продавца для столичной зеленой лавки, открыть такие же по всей стране. Трудно, дорого и долго. Ничего. Это достойное вложение. Бессмертие бесценно.

Максвелл разложил останки по мешкам, снял фартук и перчатки. Тщательно промыл руки в раковине. Достал из шкафа швабру и ведро. Набрал воды, налил едкое средство собственного производства и начал мыть полы. Работа работой. Чистота и порядок превыше всего.