Гибель отложим на завтра (джен)

Примечания:

Название главы пока не придумалось. Если у кого-то появятся идеи, буду благодарна.

Орлиный замок был старым. Не как горделивые твердыни древнего Антурина, а как пришедшая в упадок крепость — дряхлая, обветшалая, неказистая. Неровная кладка, камни разных видов и размеров, окна-бойницы, сквозь которые едва проникал дневной свет. Возведенный еще до основания Отерхейна, когда полуоседлые племена воевали между собой, замок был едва ли не первым укреплением, которое, как могли, построили предки Элимера и благодаря которому одолели своих степных сородичей, а после объединили под своей властью.

Свою задачу, впрочем, замок выполнял до сих пор, к тому же был важным символом. Шутка ли — первая крепость Отерхейна! Так что и самому великому кхану считалось не зазорным остановиться в нем, равно как и принять там своих знатных подданных.

Впрочем, пиршественная, она же тронная зала в главной башне выглядела не так уж плохо. Внутренняя кладка здесь была ровнее, чем в других помещениях, а огромный камин, который обязательно растапливали каждую зиму, хоть и чернил стены, зато изгонял сырость.

В этой зале Элимер и думал собрать своих не самых благонадежных подданных, которые теперь должны будут сделаться чуть более надежными или же исчезнуть из этой жизни. Теперь, когда проклятый Аданэй правил Иллирином, кхан тем более не мог позволить себе иметь на приграничье вельмож, которым нельзя полностью доверять.

Но прежде чем собрать их вместе — три знатных рода — он решил пообщаться с каждым из глав семейств наедине, для чего по очереди пригласил их к себе. Все они приехали в течение трех суток и как раз успели к назначенному дню. До этого Элимер уже посетил военный лагерь, распорядился насчет провизии и на всякий случай дополнительных укреплений — никогда нельзя быть всецело уверенным, что война не перекинется с вражеских земель на твои. Как раз успел завершить дела к приезду своих опальных гостей. И вот, теперь тучный Боргат, первый из трех приглашенных вельмож, сидел перед ним на широкой деревянной скамье, вцепившись в ее край с такой силой, что пальцы побелели. Волновался. Гадал, должно быть, зачем правитель хотел его видеть. Элимер не томил его ожиданием.

— Не стану скрывать, — говорил он, — что сейчас, когда самозванец в Иллирине выдает себя за моего павшего брата, для меня стало важнее прежнего убедиться в преданности моих высокородных подданных. В твоей преданности. Ну а для тебя это прекрасная возможность вернуть своему роду былое величие. Самозванец мало что сумеет тебе предложить — все лучшее от него получат иллиринские вельможи, которые и возвели его на трон. Я же, если уверюсь в тебе, не только забуду прегрешения твоего отца, но и вознагражу тебя. Диэль Райханский подыскивает мужа для своей средней дочери… Он никогда не выдаст ее за вельможу, чей род когда-то пошел против великого кхана. Зато выдаст за того, кому великий кхан благоволит. Подумай об этом. Диэль Райханский дает за своей дочерью немалые земли и богатства, а один из твоих сыновей уже достиг брачного возраста, не так ли?

— Так и есть, мой кхан, — важно склонил голову Боргат и с осторожностью добавил. — Он сейчас как раз в Инзаре, в твоем замке. Вместе со своим младшим братом. Я их обоих давно уже не видел и, признаюсь, успел соскучиться.

Конечно, ведь они были заложниками Элимера, на что Боргат и намекал. И, ясное дело, желал возвращения обоих, но на это кхан никак не мог пойти.

— Я тоже по-своему привязался к твоим парнишкам, — Элимер позволил себе сдержанную улыбку. — Ну а им проживание в столице дало те возможности, которых у них иначе не было бы, но которые они, несомненно, заслужили. Славные юноши. Я не возражаю, если однажды ты навестишь их. Уверен, они будут счастливы. Ну а потом, если брачный сговор будет достигнут, Веон станет управлять новыми владениями, которые получит за своей прекрасной юной женой. Но Лэйван пока останется в Инзаре, это пойдет ему во благо.

Если Боргат не дурак — а он, определенно, не дурак, — то согласится на такое щедрое предложение. Прежде, будучи главой опального семейства, он и рассчитывать на подобное не мог, и только желание кхана крепче обезопасить восточные границы дало ему новые возможности. Конечно, это не отменяет того, что теневая стража должна будет по-прежнему присматривать за вельможей, однако нарушить уговор было бы несусветной глупостью с его стороны. Как и отказаться от него вовсе.

Разумеется, Боргат согласился и выглядел весьма довольным, даже зарумянился от удовольствия.

Ему предложили отдохнуть в одной из комнат замка перед завтрашним приемом в тронной зале, Элимер же по очереди встретился со следующими из опальных вельмож — с долговязым владельцем приграничной крепости под названием Шейсери и с молодым, но очень серьезным хозяином оливковых рощ и пастбищ на юго-востоке. Первому он предложил вернуть рудник, раньше принадлежавший его семейству, но отчужденный в пользу казны, а второму обещал дать право по хорошей цене продавать скот и оливковое масло в столицу.

Все эти переговоры изрядно утомили Элимера, и он лег спать пораньше, едва только стемнело, тем более что с самого утра должна была состояться встреча в тронной зале, где вельможи прилюдно и друг перед другом подтвердили бы свою верность кхану…

Но встреча не состоялась.

На рассвете Элимеру сообщили, что один из стражников, охранявших наружные крепостные стены, ночью почувствовал себя дурно и что его болезнь подозрительно и устрашающе напоминает сизую скверну. Об этой хвори давно уже не слышали в Отерхейне, Элимер был ребенком, когда она в последний раз пронеслась по стране и унесла множество жизней, но ужас перед ней был силен по-прежнему, даже среди тех, кто не застал предыдущего мора.

После известия о смертельной заразе не могло быть и речи о каких-либо собраниях и беседах. Напротив, отныне и весь ближайший месяц жителям замка следовало как можно реже покидать свои покои. Стражников из наружной охраны, как и остальных людей, кто имел дело с заболевшим, надлежало отселить в любую постройку как можно дальше от замковых помещений, а окрестным жителям передать запрет покидать свои селения.

Сам Элимер со своими людьми теперь тоже оказался заперт в Орлином замке, и это было хуже всего и, конечно же, не вовремя. Само собой, реши кхан тотчас же уехать отсюда, никто не посмел бы ни задерживать его, ни даже отговаривать. Но если вдруг он или кто-то из его телохранителей успел подхватить заразу, то вместе с ними она проникла бы и в густонаселенный Инзар. Этого нельзя было допустить. Нельзя было привезти ее с собой. К своим приближенным. К Шейре…

Элимер скрипел зубами в бессильной злости: сначала Аданэй на Иллиринском престоле и предательство Таркхина, а теперь — вот это! Будто боги за что-то на него обозлились. Он проклинал тот день, когда решил отправиться в Орлиный замок, но уже ничего не мог изменить, оставалось только ждать и надеяться, что хворь не успела слишком распространиться, что ее удастся остановить здесь и тем самым избежать повального мора.

Тот стражник умер спустя два дня, его кожа пошла струпьями и посерела, и больше не оставалось сомнений, что на земли Отерхейна пришла сизая скверна. Еще несколько человек из тех, кого отселили подальше, заболели. Значит, слягут и остальные, кого отселили с ними вместе. Их заперли вне замка, снаружи крепостных стен, в одной из примыкавших хозяйственных построек, и отныне они были обречены. Большинство из них погибнут. Все это понимали, в том числе и сами обреченные, и потому иные из них в ужасе пытались выбраться и бежать, но лучникам на крепостных стенах приказано было стрелять по беглецам без жалости. И они стреляли, зная: если болезнь проникнет вглубь замка или, напротив, в окрестные поселения, то обречены будут и многие другие, и они сами. И даже великого кхана не защитит его власть.

— Надо Таркхина позвать, — протянул Видальд. — Ну, ты же можешь… ну там… подумать как-то по-особенному, чтоб он услышал. Он все ж колдун.

Воин сидел на сундуке, привалившись к стене и лениво затачивая меч. Явно скучал. Элимер лежал на широкой скамье напротив, закинув руки за голову и глядя в потолок. В этих покоях, не в пример более скромных, чем в столичном замке, они жили вдвоем, а скорее — пережидали. Вхожи сюда были только двое: слуга, оставлявший еду на пороге, и замковый смотритель, передававший последние известия, которые обнадеживали: в самом замке пока что не было заболевших. Пока. Все могло измениться в любую минуту.

— Да я бы позвал… — откликнулся Элимер. — Даже несмотря на его предательство и мою гордость. Позвал бы, будь в этом смысл. Чародеи способны исцелить одного или нескольких человек, но я еще ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то из них, хоть в одной части света остановил бы мор, когда тот уже начался. И Таркхин тоже никогда этого не делал. Я по крайней мере о таком не знаю. Может, это им и вовсе не подвластно.

— Может… А может, раньше их об этом никто не просил. Или они даже не пытались, не хотели вмешиваться в этот… как его… естественный порядок… Да и вообще, их же мало, колдунов этих, вот, может, ты и не слышал.

Элимер порывисто сел на скамье, взлохматил волосы, вздохнул, но ничего не ответил, размышляя. Воину, конечно, просто-напросто было тяжко сидеть взаперти, вот он и надеялся, что чародей остановит начинающийся мор, и тогда все они выйдут на свободу. Элимеру и самому-то невмоготу было безвылазно сидеть в покоях вдали от столицы, вдали от Шейры, по которой он уже безумно соскучился. И не просто невмоготу — жаль было терять время, которое иначе он использовал бы с гораздо большей пользой и для себя, и для страны. И хотя в Инзар с посланием отправили гонца — нашли человека, уже переболевшего сизой скверной в детстве, — а из Инзара в Орлиный замок пришли доклады и донесения, все это не могло заменить личного участия кхана и в управлении страной, и в подготовке к войне.

Но что если Таркхин и правда захочет и сумеет помочь? И почему Элимер все еще сомневается и раздумывает, обращаться ли к нему? Из-за самих ли сомнений, что чародею под силу остановить болезнь — или из-за обиды и гнева на него? Если дело в последнем, то сейчас Элимер не имеет права придавать этому слишком много значения. Обижаться и гневаться будет после. После того, как хотя бы попробует получить от Таркхина какую-нибудь помощь.

Элимер закрыл глаза, опустил голову и устремился мыслями к бывшему наставнику. Это всегда требовало времени, глубокого сосредоточения, чтобы ничто не отвлекало. Словно понимая это, Видальд прекратил свою болтовню с вечными прибаутками, и теперь только мерные звуки точильного камня по лезвию и стук мелкой букашки по оконной слюде разрывали тишину.

Чародей не отзывался. Элимер снова и снова взывал к нему, но тщетно.

— Я его не слышу, — наконец признался он, с разочарованием взглянув на воина. — Может быть, он отрекся от меня так же, как и я от него…

Видальд вложил меч в ножны, простонал что-то нечленораздельное и медленно поднялся со скамьи.

— Вот что, кхан, тогда я выйду из замка и проверю, как там и что. Тут от меня все равно прока нет, а там, глядишь, помогу чем. Иначе раньше чем от мора, сдохну здесь от скуки. Нет-нет, не страшись! — вскинул он руки, опережая любые возражения и запреты Элимера. — Я не вернусь сюда, пока все не закончится, никого не заражу. А покои пусть Гоменху охраняет, снаружи. Дозволишь мне? — все же соблаговолил спросить воин.

— Только будь осторожен, — вздохнул Элимер, не желая ни отчитывать его, ни запрещать покинуть комнату. Отчего-то ему казалось, что ничего дурного с Видальдом не случится.

* * *

Таркхин и Калкэ бок о бок стояли посреди красной пустоши и вглядывались в даль, открытую лишь наделенным силой. Таркхин неоднократно порывался сплести чары и ступить на сумеречную тропу, которая приведет его к Орлиному замку. И всякий раз наставник останавливал его.

— Нет, — говорил он. — Не надо. Мор тебе все равно не остановить… Ты можешь только защитить от него своего воспитанника, но не стоит этого делать. Может быть, та хворь послана непознаваемыми хранителями мира, чтобы уберечь сущее от исчезновения. Если она доберется до кхана раньше, чем кхан до своего брата…

— Но Элимер зовет меня! Я не могу просто смотреть, слушать и ничего не делать!

— Тогда не смотри и не слушай.

— Этого я тоже не могу…

— Ты боишься не за него, а за себя. Жалеешь свою жизнь, в которой его не будет. А он… у него впереди еще много, очень много жизней.

— Я знаю. Но не могу иначе… Я должен…

Таркхин снова открыл тропу — а Калкэ снова закрыл ее: она на глазах затянулась плотным туманом и слилась с красной равниной, стелющейся до горизонта. Такое противостояние между двумя чародеями могло продолжаться, пока силы Таркхина не иссякнут настолько, что на сам путь их уже не останется.

— Пусти… — прохрипел Таркхин, чувствуя, как в груди закипает гнев, как ему на смену приходит горечь оттого, что он вынужден бороться с собственным наставником, и как затем горечь опять сменяется гневом, а после — отчаянием.

Таркхин понял, что у него уже не осталось сил, чтобы в очередной раз открыть тропу полностью. От бессилия он ударил ногой о глиняную стену дома, выбивая мелкое красное крошево.

В тот же миг в глаза ударила жгучая белая вспышка — вырвалась, выплеснулась из приоткрытой сумеречной тропы в явный мир с такой мощью, что глазам стало больно. Калкэ покачнулся, прижав руки к векам, Таркхин привалился спиной к стене. Оба замерли, а придя в себя, ошеломленно переглянулись.

— Видишь, Таркхин, — прохрипел наставник, — его спасли и без тебя… Ей не удалось поквитаться… Кто-то выжег, испепелил ту болезнь… Кто-то куда могущественнее нас, раз ему это оказалось под силу. И мне бы очень хотелось знать кто.

— А мне бы очень хотелось знать, так ли случайно эта болезнь вспыхнула в окрестностях именно Орлиного замка и именно тогда, когда Элимер туда приехал, — с подозрением прищурился Таркхин. — Так кому там не удалось с ним поквитаться?

— У твоего воспитанника немало врагов… — уклончиво ответил чародей.

Таркхин только укрепился в мысли, что без Калкэ тут не обошлось: пусть он не мог убить никого из братьев своими руками — вмешательство чародея тут же почувствовали бы те страшные силы, что их охраняют, — но вот помочь кому-то из недоброжелателей Элимера или Аданэя он вполне мог. И возможно, именно это и сделал.

Калкэ словно догадался о его мыслях.

— Она сама придумала пустить эту заразу, — усмехнулся он. — Женщина, жаждущая мести… Я только не стал мешать ей и самую малость подсказал… во сне… где легче всего к нему подобраться.

— К нему — и еще десяткам или сотням людей? — в негодовании процедил Таркхин.

— Она хотела идти в столицу, — пожал Калкэ плечами. — Тогда были бы не сотни, а тысячи. Конечно, шанс, что хворь доберется до Элимера и убьет его незаметно для тех сил был невелик… но все-таки он был. А нам необходима даже самая призрачная возможность. Даже ценой жизни многих.

Таркхин слушал своего наставника и не узнавал его. Когда, в какой день этого века Калкэ из добросердечного чародея, готового прийти на помощь другим, превратился в того, кто не поморщившись намерен жертвовать множеством чужих жизней ради неверной, хлипкой возможности убить единственного человека?

Таркхин вдруг ощутил себя немыслимо одиноким: до сих пор он думал, что лишился только воспитанника, а оказалось, что и наставника он лишился тоже.

* * *

Все-таки боги сжалились над Отерхейном: новых заболевших не появлялось вот уже неделю, а из тех, кто заразился до этого, двое выжили и пошли на поправку, остальные погибли, а тела их вывезли подальше от замка и селений — в открытую степь — и там предали огню. Ради этого пришлось срубить не одно дерево в окрестностях, и без того-то небогатых рощами, но иначе было нельзя.

Летний зной уже сменился порывистым осенним ветром, а кхан со своими людьми, и опальные вельможи, невольно задержавшиеся в плену крепостных стен, наконец-то смогли выйти из покоев и из самого замка. И хоть общая беседа с этими вельможами так и не состоялась, Элимер надеялся, что они все-таки проявят благоразумие и примут его более чем щедрое предложение. Пока же он позволил им уехать и не чинил преград. Он и сам собирался отбыть в столицу уже на следующий день.

Но на следующий день в его покои привели Зарину. Ту самую Зарину, с которой он не один год делил ложе, но о которой и думать забыл, стоило только ей исчезнуть из столичного замка и из его жизни. А вот она, к всеобщему несчастью, не забыла ни о кхане, ни о своей обиде.

«Ее допросили, прежде чем сообщить тебе, — вспоминал Элимер слова смотрителя замка. — Она переболела сизой скверной в раннем детстве, для нее самой хворь была неопасна».

«Она намеренно спуталась с Мисом, тем стражником, — говорил начальник гарнизона. — Она откуда-то принесла эту заразу с собой, на какой-то тряпице».

Элимер спрашивал их, как такое вообще можно было выяснить и тем более выражать в том уверенность. Подданные утверждали, что кое-что заподозрил сам тот стражник незадолго до смерти и поделился своими мыслями с другими обреченными. Да и девушку, мол, здесь прежде не видели, она появилась почти одновременно с кханом, за пару дней до него. И потом, при ней нашли какую-то тряпицу, пропитанную кровью и спрятанную в провощенный мешочек из плотной кожи. Его тут же сожгли. А уж когда выяснилось, что прежде она была наложницей повелителя, когда ее узнали телохранители кхана, то все стало ясно окончательно…

Что уж там им стало ясно, Элимер думал выяснить у самой Зарины. Вот ему было ясно, что задумка с заразой слишком сложная, а расследование, учиненное смотрителем замка — ненадежное. И пусть Зарина затаила обиду, но не могла же эта обида быть настолько сильна, чтобы женщина захотела погубить заодно столь многих и при этом сама рисковала быть раскрытой. Он был уверен, что все это какое-то недоразумение, что люди, как это часто бывает, просто пытаются найти виновного в своей нечаянной беде. Он не сомневался, что разговор с Зариной расставит все по своим местам, и обязательно выяснится, что она ни при чем, и все это только прискорбное совпадение.

Отослав телохранителей, Элимер остался с бывшей любовницей наедине.

Бледная, с искусанными губами, в простой небогатой одежде, но по-прежнему яркая и красивая, она стояла перед ним, выпрямив спину и вскинув подбородок, а в ее взгляде горела холодная, безжалостная, вызывающая ненависть. И если до сих пор Элимер не верил своим людям, что Зарина каким-то образом, еще и намеренно, умудрилась принести в крепость сизую скверну, то теперь его уверенность в том пошатнулась. Пожалуй, она могла… В изумрудных глазах бывшей наложницы сверкала такая сталь, что на миг ему почудилось, будто он смотрит в глаза собственному отражению как раз в ту минуту, когда думает об Аданэе.

На всякий случай он не позволил женщине приблизиться, и она стояла в десяти шагах от него. Стараясь сохранять невозмутимость, Элимер произнес:

— Зарина, тебя обвиняют в том, что ты принесла в Орлиный замок сизую скверну и что сделала это намеренно.

Губы женщины искривились в презрительной усмешке.

— Я знаю, в чем меня обвиняют, мой кхан, — выплюнула она.

— И что же, эти обвинения справедливы?

Она долго молчала, но Элимер не торопил. Уже догадывался, что ответ — «да», что бы она ни сказала, и хотел оттянуть этот момент. Слишком уж неприятно, горько даже.

— Считай это моей местью, — наконец выговорила женщина, и голос ее прозвучал хрипло. — Она почти удалась. Жаль, что только «почти».

Он думал, что она будет отрицать вину. Он не ждал, что она признается вот так запросто. А она призналась… Зачем?

— Что? — тупо переспросил он. — Погибли двадцать семь человек, и их могло быть больше. Сотни, тысячи! И не только воины, но и женщины с детьми. Только чудо, не иначе, остановило этот мор. И все это ради того, чтобы отомстить мне?

Зарина пожала плечами.

— Выходит, что так. Хотя я этого не планировала. Я думала заразить кого-то, кто рядом с тобой. Видальда, например. А уж от него и ты бы тоже… Но к нему оказалось не так просто подобраться, и он знает меня в лицо. Вот я и сделала по-другому… Но какая теперь разница? В любом случае такова плата за мое унижение.

Элимер растерялся вконец. Такое чувство, будто Зарина намеренно усугубляла свою участь. Иначе почему вместо опровержения он услышал от нее признание, а вместо раскаяния, пусть даже лживого — мстительные слова?

— Унижение? — переспросил он. — Разве я когда-нибудь унизил тебя? Настолько, чтобы ты захотела меня убить? И стольких людей заодно? Или кто-то из моих приближенных тебя унизил? Ты предпочла втайне покинуть замок, хотя у тебя могло быть все, чего бы ни попросила.

— Я попросила бы твоей смерти! — едко рассмеялась она. — За то, что ты даже не заметил, как унизил меня, и даже не задумался, что мне вообще-то было больно. Сначала ты заставил меня поверить, будто я для тебя что-то значу, а сам превратил меня в вещь для удовлетворения своей похоти. А потом унижал меня своим пренебрежением, безразличием, презрением. Но поняла я это слишком поздно, ведь ты забрал меня из Тилирона неразумной девчонкой, которая ничего не соображала! Забрал после того, как твои воины разрушили и захватили мою страну, убили и разграбили жителей моей земли! Поэтому теперь мне совсем не жаль тех из вас, кого унесла сизая скверна! Вы это заслужили, вы все! А ты… ты лишил меня будущего! Я терпеливо ждала наших редких встреч и пила горькие настои, чтобы не понести, чтобы ты не отправил меня, брюхатую, прочь! И после всего ты дикарку из лесов поставил выше меня! А меня выбросил, будто старый хлам! Но я — не хлам! Я не из тех, от кого избавляются, — ее голос понизился до сдавленного полушепота. — Знал бы ты, какой страшной ненавистью я тебя ненавижу… Как бы я хотела увидеть твои мучения! Но, увы, я проиграла…

Элимер смотрел на нее и понимал, что до сих пор ничего не знал о былой любовнице. Перед ним словно незнакомка стояла, и никак не получалось соединить в голове два образа: Зарины прежней и Зарины настоящей.

— Я не увозил тебя силой, ты сама этого захотела, — наконец проронил он. — И я не хотел тебя мучить, мне жаль, если так вышло… Но теперь уже поздно что-то менять. Просто выбери свою смерть, свою казнь. Я даю тебе эту возможность.

Она снова долго молчала, а потом тихо спросила:

— Убьешь меня? — Голос ее прозвучал неуверенно, интонация разительно отличалась от прежней. — Ты хочешь казнить меня? Не отправить в заточение, как дикарку? Она ведь тоже убивала твоих людей. Там, в битве. И хотела убить тебя.

— О, боги, — прошептал Элимер, ошеломленный. — Так вот на что ты рассчитывала?

«Какая глупость», — чуть не сорвалось с языка, но кхан сдержался. Какой бы нелепой и наивной ни была надежда Зарины повторить судьбу Шейры и какой бы подлой ни была ее месть, не стоит смеяться над приговоренной. Да и не хотелось смеяться, если уж честно. Хотелось вернуться на несколько лет назад и оставить Зарину там, в Тилироне, предоставив ее судьбе.

Он поднялся с кресла, приблизился к женщине и как можно спокойнее спросил:

— Кто тебе помогал? Тебе кто-то помогал? — Она молча покачала головой, и тогда Элимер сказал: — Я позже решу, как с тобой поступить. А пока можешь идти, стража отведет тебя в темницу.

Лицо Зарины расслабилось и плечи тоже. Она отступила на пару шагов назад и развернулась к выходу. И ровно в тот момент, когда она разворачивалась, Элимер выхватил кинжал и вонзил ей в сердце. Она не вскрикнула, вообще не издала ни звука и сразу осела на пол. Скорее всего, даже понять ничего не успела. Ее красивое лицо выглядело спокойным…

В Инзар Элимер возвращался, чувствуя то горечь и тяжесть на сердце, то нетерпеливую радость от предвкушения встречи с Шейрой. Иногда эти два ощущения странным образом сплетались одно с другим: кхана удручало, что краткосрочная поездка в Орлиный замок обернулась почти месяцем потерянного времени, гибелью десятков людей и подпорченными переговорами — и он же испытывал облегчение, что все это случилось не в столице и обошлось малой кровью. Что, впрочем, не отменяло некоторых мук совести, ведь это произошло в том числе по его вине. В свое время он должен был внимательнее присмотреться к бывшей любовнице и не допустить подобного. Правильно гласила поговорка: обозленная женщина опаснее змеи.

Его путь от въезда в столицу и до крепостных стен как всегда сопровождался приветственным шествием, но кхан не задерживался, стремясь как можно скорее добраться до замка. Но и там до отдыха было еще далеко. После всех чествований и торжественного совета, плавно перетекшего в пир, Элимер только под ночь оказался предоставлен сам себе и смог крепко обнять Шейру вдали от чужих глаз, в своих согретых огнем очага покоях. По телу разлилось умиротворяющее тепло, и он наконец-то ощутил себя по-настоящему дома.

Айсадка уже во время пира не скрывала своей радости и облегчения от того, что он вернулся и он здоров: то и дело гладила его руку под столом и безмятежно улыбалась, глядя ему в глаза. Но все-таки на людях ей приходилось сдерживать свои эмоции, теперь же она отпустила их и ликовала, подобно ребенку, едва ли не прыгала от счастья. Так что и Элимер почувствовал себя почти счастливым, несмотря на горестный осадок, оставшийся от поездки. А потом, между ласками, Шейра сказала:

— У меня уже целых две луны не было крови.

И тогда он ощутил себя счастливым всецело.

Глаза айсадки сияли, губы изогнулись в плутовской улыбке, и пока Элимер приходил в себя от радостного изумления, Шейра посерьезнела и быстро произнесла:

— Но сразу же обещай, что имя выберу я! Это очень важно. Имя должно понравиться духам, чтобы они дали свое покровительство.

— Обещаю, — тут же согласился Элимер, касаясь губами ямочки над ее ключицей, а про себя подумал, что у наследника может быть и два имени. И пусть второе из них будет айсадским, почему нет. Лишь бы он родился и лишь бы здоровым.

На следующий день, когда все немного успокоилось, Элимер узнал, что ждали его не только Шейра и приближенные, но и ответ от иллиринских правителей, привезенный в Инзар гонцом неделю назад.

«Аззира Уллейта и Адданэй Кханейри, — гласило послание, — волею богов солнцеликие владыки Иллирина, властные над днями минувшими, сегодняшними и грядущими, выражают признательность кхану Отерхейна Элимеру II Кханейри — да славится его имя в веках! — за добрые пожелания и желают ему и его стране процветания. Пусть беды обходят стороной, и пусть не оскудевают руки богов, дарующие благо! Аззира и Адданэй Иллиринские будут счастливы увидеть Элимера Отерхейнского в Эртине и обсудить торговые отношения между нашими великими государствами в тот день, когда ему будет это удобно».

Элимеру показалось, что он видит глумливую ухмылку на лице брата, скрытую за витиеватыми строчками, видел, как искажается его лицо и как царственная незнакомка Аззира усмехается, вторя своему мужу, от которого, должно быть, без ума, как и множество других женщин. Кхан скомкал послание в руке — хорошо, что никто не видел этого бессильно злобного движения, — затем снова разгладил бумагу, тонкую и шелковистую, какой в Отерхейне не водилось. Принялся думать над ответом.

Лучше всего, конечно, было бы посетить Иллирин осенью, пока там не начались зимние дожди. К сожалению, он уже не успевал — после негаданной задержки слишком много дел накопилось здесь, в своей стране, и их предстояло решить прежде, чем снова надолго уехать. Но и откладывать поездку до весны тоже не стоило, ведь к весне уже надо определиться, пора ли начинать войну или есть еще время. Значит, придется ехать зимой… Если, конечно, Аданэй согласится принять его в это время года.

Элимер снова скрипнул зубами от злости: оттого, что вынужден что-то согласовывать с братом, ждать его одобрения, а потом вести себя с ним, как правитель с правителем, вместо того чтобы просто втоптать его в пыль и уничтожить. Будь проклят Аданэй и будь проклят Иллирин! Кхан все сделает, чтобы и заносчивое восточное царство, и брат-подлец оказались в его власти, распростертые у его ног. И так и будет. Чего бы это ему ни стоило.

Кое-как успокоив мысли, Элимер пригласил писаря и надиктовал ответ, в котором сообщал, что великий кхан Отерхейна с многочисленной свитой готов и может посетить Иллирин через два месяца с небольшим, в начале зимы. Он надеялся, что Аданэю хватит разумения не выдвигать свои условия ни о количестве и составе свиты, ни о характере встречи. А еще он надеялся — очень робко, едва ли не втихаря, что царем Иллирина все-таки окажется самозванец, только похожий на брата. И хотя гонец, доставивший в Иллирин первое письмо кхана, утверждал, что узнал Аданэя, Элимер все равно не хотел верить в это полностью. Он должен был сам, своими глазами убедиться, что его враг действительно вернулся из мира теней.

Шейра собралась ехать в Иллирин вместе с Элимером. Сначала он возражал, ссылаясь на то, что дальний путь по не всегда хорошим дорогам может навредить ребенку в ее чреве. Но айсадка настаивала.

— Пока я ждала тебя из того замка на востоке, моя голова почти лишилась всего разума. Я не хочу так снова. А безумная мать уж точно опаснее для ребенка, чем эта поездка. И вообще, у айсадов охотницы чуть ли не до последнего срока стреляют дичь и ездят верхом. И ничего, здоровые дети рождаются.

В конце концов Элимер поддался на уговоры. Да у него и шанса не было не поддаться. Мало того, что переупрямить айсадку само по себе было сложной задачей, так Элимер еще и не больно-то в этом усердствовал: он и сам не хотел расставаться с Шейрой надолго и потому с малодушной готовностью ухватился за ее доводы.

Два месяца пролетели быстро, заполненные бесконечными советами, перепиской с наместниками провинций, перепиской с Иэхтрихом Эхаскийским, которого следовало задобрить, раз его дочь, принцесса Отрейя, получила в мужья дейлара провинции Антурин вместо кхана всего Отерхейна, перепиской с опальными вельможами, в которой определялись окончательные договоренности…

К отъезду кхана его приближенные, слуги и рабы готовились не одну неделю. Подбирались воины сопровождения и свита, подготавливались кони, повозка, запасная повозка, провизия и одежда, приветственные дары для иллиринских властителей и многое другое.

Наконец пришла пора отправляться в путь. Было самое начало зимы, и в воздухе висела седая морось. Элимер и Шейра уселись в крытую кожаным навесом повозку, украшенную медью и бронзой, в которой крепко пахло дымом и можжевельником. Перед повозкой и позади нее выстроились сверкающие доспехами этельды, возглавляемые военачальником Ирионгом, а по обе стороны от нее распределился неизменный отряд телохранителей во главе с Видальдом. Советники Варда и Куамеф следовали во второй повозке, сразу за кханом.

«Таркхина не хватает…» — толкнулась в голове Элимера предательская мысль. В душе тут же всколыхнулась привычная боль, и кхан поскорее отогнал воспоминания о былом наставнике, дал знак выдвигаться в путь.

Дорога в основном вела по равнине, мимо крупных степных селений и разрозненных городов, и там кхан и его люди останавливались на ночлег и отдых. На шестой день пути каменистая степь с ее травами, с фисташковыми и тамарисковыми деревьями, сменилась оливковыми и дубовыми рощицами, а еще через три дня впереди показались бастионы Антурина. Там кхан позволил себе и свите задержаться на целые сутки, после чего продолжил путь, и уже утром отерхейнская земля закончилась. Началась земля иллиринская.

Не сразу, но постепенно и все чаще встречались леса и зеленые луговины, озера и реки с прибрежными деревушками и небольшими городами, утопающими в сочной зелени. Неподалеку от границы кхана встретили иллиринские посланцы знатных кровей, заранее прибывшие на место, они же сопровождали гостей от города к городу, где градоначальники и разного рода управители рассыпались в приветственных речах и предлагали отдых и кушанья, достойные правителя.

Все это — и торжественные приемы в роскошных особняках, которых не видывали в Отерхейне, и красоты иллиринской земли проносились перед Элимером, не оставляя в памяти заметного следа. Ему было не до них — мыслями он находился в Эртине, на встрече, ради которой и ехал сюда с миром. Пока что с миром… Снова и снова он представлял, кого увидит на этой встрече, как она пройдет, что они скажут друг другу. Что, если Аданэй найдет способ унизить его, а Элимер не сумеет ответить? Этот страх произрастал из детства и юности, но и по сию пору кхан не мог от него отделаться. Вот и вел мысленные беседы с братом, придумывая подходящие ответы на незаданные вопросы. От беспокойных фантазий крутило в желудке, и даже Шейра не могла отвлечь от них, он едва слушал, что она говорит.

Айсадка как раз задала очередной вопрос, едва задевший краешек сознания: какие звери водятся в здешних лесах. С трудом, но Элимер все же сосредоточился на ее словах и уже собирался ответить, но тут Шейра сама забыла о собственном вопросе: ее внимание приковала вырастающая на горизонте Эртина.

— Как будто горные вершины… — пробормотала айсадка, в потрясении глядя на остроконечные крыши столичных башен. — И такие белые… как снег там, наверху.

Элимер, конечно, тоже их увидел. Почти приехали. Приказав остановиться, он пересел на украшенного серебряной сбруей Кречета, чтобы величественно въехать в иллиринскую столицу во главе своей свиты и воинов.

В Эртине их уже встречали — глашатаи трубили в рога, стражи поднимали копья в знак приветствия и, образовав коридор, пропускали отерхейнцев, а разодетые в шелка и золото местные вельможи выступили навстречу, принося символические дары и предлагая сопроводить к дворцу правителей. Со всех сторон толпились зеваки, а ребятишки бежали следом за процессией.

От обилия красок у Элимера рябило в глазах: пышная зелень вечнозеленых кипарисов вдоль широких красногранитных мостовых смешивалась с желтыми цветками зимнего жасмина, бурыми скелетами деревьев, сбросивших листья, белыми башенками домов с радужными оконными витражами, а вычурные наряды вельмож спорили в яркости с пестрой одеждой простонародья. Поразительно, откуда у черни деньги на такие ткани — красные, синие, зеленые, из хлопка и льна. В Отерхейне простолюдины не могли позволить себе так одеваться и носили шерсть скучной расцветки. Только по праздникам доставали из сундуков наряды поярче, но тоже в большинстве своем пошитые из шерсти.

Кхан впервые увидел Эртину, но любовался вовсе не великолепием скульптурных композиций и чистотой улиц, не изысканностью архитектуры, не серебряным журчанием мраморных фонтанов и даже не изумительно красивыми девами и юношами в шелках, сопровождавшими вельмож. Вместо этого он с воодушевлением отмечал, что столица не обнесена стенами, окна в домах широкие и открытые, а улицы здесь просторные, прямые и ровные, а значит, по ним без труда промчится отерхейнская конница, круша все на своем пути. Раз уж древнее царство, судя по всему, еще богаче, чем Элимер думал, то оно тем более должно покориться Отерхейну. Аданэй не заслуживал владеть столь благодатным краем. А вот Элимер — да.