Право на жизнь (гет)

Гермиона почувствовала, как воздух вокруг стал гуще, будто на неё обрушился весь вес мраморных стен Министерства. Теодор стоял у двери, перегородив путь к свободе. В его глазах больше не было прежней вежливости и уважения. Только холодная, тяжёлая решимость. Он будто снимал маску, и под ней оказался кто-то другой. Кто-то, кого она не знала раньше.

Теодор. Нарушитель. Перед ней.

И сразу ужас. Не удивление, не радость. Страх. Чистый, прозрачный, до слёз.

— Т-ты...

Она потянулась к кнопке. Тревожной. Помощь, охрана, всё, что может остановить его.

Он шагнул.

— Не надо, — его голос прозвучал очень низко. Его тело двигалось как во сне.

— Что ты… что ты делаешь? — голос Гермионы дрогнул. Она попятилась, ударившись спиной о край стола. — Отойди.

— Тише, — сказал он слишком спокойно. — Сейчас ты просто выслушаешь меня… и выйдешь отсюда со мной. Как будто ничего не произошло. Поняла?

Но стены были толстыми. Кабинет обособленным, на случай закрытых совещаний. Она сама так просила при обустройстве. Безопасно, говорили они. Уединённо. Удобно. Теперь же, капкан.

— Ты не понимаешь, что творишь, — голос её дрожал. Пальцы нащупывали палочку в рукаве, но рука выскользнула — мокрая от пота, словно чужая.

— Напротив, — прошептал Теодор, подходя ближе. — Понимаю слишком хорошо. Теперь, Гермиона, ты будешь слушаться. Потому что я больше не играю в твои игры.

Она бросилась к окну, но здание высокое, слишком высокое. Отражение в стекле показало её лицо — бледное, испуганное, будто чужое. За спиной — он, всё ближе.

В панике она схватила первое, что попалось под руку. Хрустальный пресс для бумаг, и метнула в него. Он уклонился. Пресс разбился об стену, звеня так громко, что Гермиона на миг подумала, что это уже кто-то идёт, уже кто-то спасёт её, но никто не пришёл.

Пальцы лихорадочно искали защёлку у окна, рывками, отчаянно. Она успела чуть его приоткрыть. Тут он схватил её за запястье. Жёстко. Без пощады.

— Не делай этого труднее, чем есть, — сквозь зубы. — И не зови на помощь. Поверь, хуже только будет.

Она вырвалась. Попробовала ударить. Он не сдержал ярость: резко рванул её назад, и Гермиона, потеряв равновесие, ударилась об пол. Всё закружилось. Голова звенела. Где-то вдали падала папка с делами. Внутри стучало одно — "бежать. бежать. бежать." Но тело не слушалось.

Сквозь шум в ушах она всё же услышала слова Теодора:

— Теперь ты знаешь, как легко теряются люди. Даже в Министерстве. Особенно в нём.

Она смотрела на него снизу вверх. В уголке глаза — кровь. Страх был липкий и живой.

Он сделал шаг вперёд. И ещё один. А Гермиона, вдруг забыв о достоинстве, законах, протоколах, просто метнулась к двери. Её стул упал. Она рванула к выходу, почти добралась. Почти. Он врезался в неё, сбивая с ног, ловя, зажимая рот ладонью. Она дергалась, ногти царапали кожу. Больно, но он не отпускал. Ни руки, ни решения.

— Тихо, — прошипел он, глядя в её расширенные зрачки. — Если закричишь, я...

Он не договорил. Не знал, чем грозить. Не знал, кто он теперь. Мрамор внутри него стучал. Он чувствовал, как что-то высвобождается, как что-то чужое шепчет из глубин: "И ты всё ещё любишь. Её. "

Он затащил её в техотсек.. Пустой, тёмный, с гулким полом. Его рука ударила по кнопке блокировки. Дверь щёлкнула, замыкаясь изнутри. Металлический скрежет техотсека отрезал их от остального мира, как плотный занавес — от сцены. Только теперь на сцене был он. И она. Без зрителей. Без выхода. Только тогда убрал руку от её рта. Она отползла в угол, как загнанный зверёк. Слёзы уже текли по щекам. Бесшумные, без истерики. Только боль и страх.

Её взгляд метался в сторону вентиляции, щели у пола, пульта. Куда угодно, лишь бы не в его глаза.

Он подошёл ближе.

— Ты не кричала, — сказал он, хитро улыбнувшись, поправляя рукава серой мантии. — Молодец. Умничка. Ты всегда была умной.

Она сглотнула. Губы побелели, но

она промолчала.

— Вот только, Гермиона, теперь ты не умничать будешь. А слушать.

Он остановился в шаге от неё. Запах её духов всё ещё был тем же. Но в нём теперь слышался страх.

— Ты, наверное, думаешь, что всё под контролем. Что Поттер с дружками явится, спасёт, прижмёт меня к стене, как в ваших протоколах.

Он наклонился ближе.

— Но знаешь что? Поттер не придёт. Никто не придёт. Здесь только мы.

Она стиснула губы.

— Ты... ты ведёшь себя, как...

— Как кто? — он усмехнулся. — Как мужчина, которому надоело, что ему указывают, что чувствовать? Или как тот, кого ты вычеркнула, чтобы чувствовать себя правильной?

Он ударил кулаком по стене рядом с её головой. Металл звякнул. Она вздрогнула.

— Всё меняется, Гермиона. Теперь ты слушаешь меня.

Тишина.

Он выпрямился. Говорил чётко, без истерики, как диктатор в красивом костюме:

— Ты будешь молчать, когда я говорю. Будешь выполнять, что я скажу. Потому что если ты не послушаешься, то их не будет. Ни Поттера, ни ваших будущих детишек. — едуо произнёс Нотт, гневно рассматривая испуганно девушку. Его тёмные кудрявые волосы немного закрывали его взор, отчего становилось Гермионе ещё хуже. Неизвестность поведения слизеринца, пугало её пуще прежнего. — Ты будешь сидеть, как крыса, в карцере. Будешь думать, как ты провалила всё. Потому что не послушалась.

— Гермиона, ты поняла, что я сказал?

Теодор стоял напротив неё, спина прямая, рубашка безукоризненно застёгнута, голос — бесцветный, будто судебное заключение. Он говорил тихо, но каждое слово врезалось, как лезвие под ноготь.

Она сидела на полу, в уголке между старым архивным шкафом и коммуникационной трубой, дрожащими пальцами сжимая край блузки. Лицо бледное, губы — трещинами. Но глаза ещё пытались сопротивляться.

— Я... я не...

Он наклонился, присев на корточки, чтобы быть с ней на уровне глаз.

— Слушай внимательно. Сейчас ты встанешь. Приведёшь себя в порядок. Без истерик. Без лишнего пафоса. Мы пойдём в лифт. Ты — рядом со мной. Плечо к плечу. Ты будешь улыбаться, Гермиона. Ты — в порядке. Ты довольна.

Он вытянул руку и, двумя пальцами, будто отряхивая пыль с манекена, провёл по её щеке.

— Ты выйдешь из Министерства со мной. Как будто ты моя коллега. Может быть — жена. Может быть — любовница. Это не важно. Главное — ты послушная. А послушные девочки машут ручкой.

Она тряхнула головой. Губы задрожали.

— Я не смогу...

Он резко ударил кулаком по трубе рядом. Металл задрожал, отзываясь глухим звоном в глубине техотсека.

— Сможешь. У тебя хорошо получается. Ты всю жизнь играешь. Играла, когда строила из себя независимую. Когда защищала тех, кто тебе был удобен. Когда верила, что лучше других.

Он выпрямился, возвышаясь над ней. В его глазах ровный мрак. Без гнева. Без страсти. Просто холодное, ясное «ты под контролем».

— Ты выйдешь со мной. Улыбнёшься. И, когда увидишь своего милого Реджи у охраны, помашешь ему рукой. Так, как будто всё отлично. Как будто у тебя новый партнёр, и ты с ним счастлива.

Он наклонился к ней, щёку почти касаясь её уха.

— Потому что, если ты не сделаешь это — я не просто расскажу про ваши эксперименты с магией сознания. Я покажу. С архивами. С документами. С подписями. Ты упадёшь первой. Не я.

Она сидела молча. Только грудь ритмично вздымалась.

Он отступил на шаг.

— Встань.

Гермиона не двигалась.

— Встань.

Она сжала зубы, вскинулась, уцепившись за трубу. Колени дрожали. Он терпеливо подождал, пока она не расправит плечи и не прижмёт волосы к затылку, собираясь с духом.

Он смотрел, как она отряхивает пыль с юбки. Как протирает тыльной стороной ладони щёку, делая вид, что ничего не болит. Как поднимает подбородок.

Он кивнул с удовлетворением.

— Видишь? — спросил он ласково. — Уже почти идеально.

Он подошёл ближе.

— Гермиона, послушай меня сейчас очень внимательно.

Она медленно повернулась к нему лицом.

— Пока ты ведёшь себя правильно, всё будет хорошо. Я не причиню тебе вреда. Мы просто выйдем отсюда.

— И кстати, — щёлкнув пальцами, Нотт улыбнулся во все зубы. — Если вдруг решишь позвать на помощь, то ты ведь знаешь, как я улыбаюсь. Люди тебе не поверят. Они подумают, что ты просто… сломалась. — он взглянул на её живот, играя бровями. — Или у тебя нервы шалят. У беременных вроде так часто бывает.

Гермиона опустила голову.

Он склонил голову.

— А ты ведь всегда хотела выглядеть безупречно, не так ли?

Они вошли в лифт. Он держал её под локоть — не грубо, но с такой силой, будто та рука была наручником. Она улыбалась. Слишком широко. Слишком натянуто.

Шаги эхом раздавались в опустевших коридорах Министерства. Тусклый свет дрожал над головой, отражаясь от металла и стекла, будто само здание не хотело быть свидетелем происходящего. Гермиона шла рядом с Теодором, каждый шаг отдавался в груди глухим, тревожным ударом. На первый взгляд, ничего необычного. Двое сотрудников покидают здание поздно вечером. Но всё было лишь игрой.

Когда двери лифта распахнулись на основном уровне Министерства, Гермиона шагнула первой. Мрамор в его кармане будто пульсировал, как второе сердце.

— О, привет, Реджи, — раздался голос Теодора. Тот, будничный, чужой.

Реджи махнул им рукой из-за стойки.

— Добрый вечер, мисс Грейнджер! — приветливо спросил парень — Как дела?

Она замерла. На секунду. А потом медленно подняла руку.

— Отлично… — хрипло ответила она, кивнув, прикрывая распущенными волосами половину лица. — Всё… прекрасно.

Она помахала. Теодор довольно улыбнулся.

«Маши, Гермиона. Как послушная девочка.»

Они вышли из Министерства. Лондон встречал их серым, низким небом и застывшим воздухом. Теодор вёл её сквозь улицы, как будто просто гуляли после совещания. Но его хватка была крепкой, будто стальной капкан.

Стены здесь были холодны, будто впитывали в себя остатки чужих заговоров, когда-то прошедших мимо. Гермиона спотыкалась, но Теодор крепко держал её за локоть. Слишком крепко.

Он ни разу не посмотрел на неё. Ни словом, ни жестом не объяснил, куда ведёт. И это молчание пугало её сильнее любых угроз.

Сначала она надеялась, что он просто ошибся. Что то, что он сделал — это недоразумение. Что он не мог… не мог быть одним из них. Он же слушал её. Он спорил с ней. Они вместе раскрывали дела. Она… она делилась с ним мыслями, тревогами, тем, что не доверила бы даже Рону. А он…

Он повёл её вниз.

Где ступени становились всё круче, где факелы на стенах горели тусклым синим, как глаза тех, кто когда-то присягнул Тому-Кого-Нельзя-Называть.

— Ты знаешь, Гермиона, — сказал Теодор глухо, почти нехотя. — Мне действительно жаль.

— Ты был частью этого всё это время? — прошептала она, вглядываясь в его силуэт, но он не обернулся.

— Не совсем. Я просто… никому не служу. Я служу только цели.

— Какой цели? — её голос дрожал от напряжения и страха.

Он не ответил.

Вдалеке Гермиона заметила знакомую фигуру. Сотрудницу из отдела волшебных созданий, Джоанну. Иногда Гермиона вела с ней увлекательные разговоры про магических существ. Слабая надежда вспыхнула внутри. Она приоткрыла рот, сделала шаг вперёд…

— Не смей, — резко сказал Нотт, и, прежде чем Гермиона успела что-то произнести, он резко рванул её в сторону, в переулок, ударив спиной о кирпичную стену.

Её затылок столкнулся с шершавой поверхностью, в глазах поплыли пятна. Мир поплыл — будто магия исказила пространство. Он стоял прямо перед ней, его руки упёрлись по обе стороны головы, заперев её между стеной и собственным телом.

— Смотри на меня, — сказал он низким голосом. — Ты сделаешь всё, как я скажу. Ни шагу в сторону. Ни взгляда лишнего. И тогда никто не пострадает.

Её дыхание сбилось, сердце било в висках, лицо побелело. Он стоял слишком близко, его голос звучал как яд, проникая под кожу. Но она слышала. Всё.

Стена холодила затылок, сердце колотилось, как будто желая вырваться из груди. Он стоял близко, слишком близко — и в голосе больше не было иронии. Только угроза. Гермиона выдохнула прерывисто, ощутила, как закружилась голова, но не отвела взгляд.

И в этот момент — он на мгновение обернулся, что-то уловив в тишине улицы. Этого ей хватило. С ноги — в колено. Его корпус дёрнулся, хватка ослабла, и Гермиона рванулась вперёд, вытянув палочку, спрятанную в рукаве.

— Ступефай! — выкрикнула она почти в панике, но заклинание отлетело от отражающего щита. Он уже приходил в себя.

Она побежала, запнувшись, хромая, всё ещё оглушённая ударом, но не останавливаясь. Шум улиц становился громче, она знала: если успеет добежать до Лейчестер-сквер, к кафе с волшебной защитой, будет шанс. Просто ещё один поворот…

Крики позади. Тяжёлые шаги. Он мчался за ней.

— Иммобулюс! — прокричал он, и вспышка синего света пронеслась над её плечом, задев край мантии.

Гермиона споткнулась, боль в ноге резанула до хруста, но она поднялась. Пыль. Грязь на руках. Сердце в горле.

Ещё немного.

И тут — он настиг её.

Рывком он схватил её за капюшон и потянул назад. Тело снова ударилось о стену, теперь грудью. Она задыхалась, лицо в поту и пыли. Он перехватил её запястья, дыхание его было хриплым, тяжёлым.

— Ты думаешь, сможешь сбежать? — закричал он ей в ухо. — Я тебя утащу.. Даже по асфальту волочить придётся — сделаю. — прошипел он ей на ухо.

— Я… не…надо… — прошептала она, сквозь боль.

Спустя время, Гермиона шла вперёд, нога подгибалась, боль резала каждое движение, но страх толкал её дальше. Туман сгущался на мощёной булыжной мостовой, отражая блеклый свет фонарей. Ни одного человека. Только тишина.

Гермиона всё сильнее чувствовала, как рушится мир, в котором она верила. Каблуки её туфель давно стерлись, подол строгой, идеально выглаженной мантии был порван, как будто её тащили по стеклу, а ведь всего несколько часов назад она сидела за письменным столом, проверяя бумаги, уверенная в порядке и справедливости.

Теперь же её одежда, как и душа, выглядела выгоревшей, смятой. Мантия, некогда символ власти и уважения, превратилась в лохмотья. Её каштановые волосы, собранные в строгую причёску, отныне стали растрёпанными и пушистыми. Дрожащей рукой она прижимала ткань к груди, как щит, словно это могло её защитить.

Теодор держал её под руку крепко, железной хваткой, словно уже решил раз и навсегда уничтожить её попытки сопротивления. Она метнулась взглядом по сторонам. Вновь искала спасение, но улица казалась выдавленной из памяти Лондона.

— Тише, — шепнул он.

Они свернули в узкий переулок: стены, облупленные кирпичи, мусор на земле, жёлтые пятна плесени на камне. Они вошли в узкий проход, скрытый за старой дверью. Воздух стал затхлым. Пахло сыростью, пылью и чем-то иным, как будто магия, тёмная и древняя, пропитала сами камни. Запах сырости и гари смешался с тревожным предчувствием. Это было место, из которого нет выхода.

Сзади скрип ворот, как предупреждение. Он резко потянул её за локоть: коленом она зацепилась за неровную каменную плиту и споткнулась. Он подтянул её, и нога не выдержала, та хромала, но она не кричала. Слишком боялась.

Впереди полуоткрытая дверь: старая, заржавевшая, с выбоинами. Оттуда доносились приглушённые голоса, смех, как будто это была вечеринка, а не западня.

Он толкнул её внутрь.

Внутри было больше света, но жёлтого, грязного. Стол, ржавые стулья, под потолком торчали наматывающиеся провода и чёрные потёки от плесени. Но главное, тени вокруг: мужчины в потёртых мантиях, без гербов, с глазами, в которых играла угроза. Их лица казались знакомыми: бывшие Пожиратели Смерти, вычеркнутые из истории. Они смеялись. Истерично, едко, как будто пробовали силу ржавого топора, стеной прикрытую судьбу.

— О, грязнокровка! — хрипло эхнул чей‑то голос. Засветилось лицо мужчини с серыми усами и колючим взглядом. — Мы ждали тебя. Очень ждали.

— Вот и подстилка Поттера, золотого мальчика, — с насмешкой проговорил один из мужчин, высокомерно плюнув на пол у её ног. — Думаешь, тебя тут спасут? Здесь нет никого, кроме нас и твоей тёмной судьбы.

Другие вздохнули едкими, радостными возгласами, словно от долгого заточения им наконец дали пищу для охоты. Их взгляды жгли Гермиону — пронзительные, холодные, полные угроз.

Гермиона дрожала, но в глубине души боролась с паникой. Её мысли метались: кто предал, кто стоит за этим заговором? Почему Теодор так уверен, что он в игре гораздо выше, чем все думают?

Гермиона с трудом сдерживала всхлипы, когда холод отчаяния сковал горло. Внутри неё разгоралось пламя сопротивления, но сейчас оно было приглушено тяжёлым бременем и безысходностью.

— Слишком чистенькая для такого места, — сказал другой, подходя ближе. — Её бы приодеть по-другому. Или раздеть.

Теодор резко повернулся к ним, и от его взгляда замолк даже самый наглый.

В тусклом, прерывистом свете единственной лампы, подвешенной к потолку на цепи, Гермиона могла разглядеть лица тех, кто окружал их. Эти мужчины и женщины — отбросы прошлого, израненные и ожесточённые — были словно ожившие тени давних ужасов. Их взгляды были остры, как лезвия, а смех — хриплый и едкий, словно горечь прожитой жизни.

Один из них, высокий и худощавый, с шрамом, пересекающим половину лица, хмыкнул и плюнул в сторону Гермионы:

— Вот и золотая девочка Поттера… Идеальна для игр, — сказал он с презрением и усмешкой, оглядывая её сверху вниз.

Другой, сутулый, с потухшими глазами, цокнул языком, провёл пальцем по руке Гермионы и добавил:

— Жалкая, но годится. Поттер и его шайка явно недооценили нас. Мы вернулись, чтобы напомнить им, что значит страх.

Гермиона сжала зубы, чувствуя, как сердце колотится, но её глаза полны отчаянной решимости. Она знала, что сейчас любой неверный шаг — это не просто ошибка, а приговор.

Теодор стоял в центре комнаты, словно властелин тьмы, его холодный взгляд не отрывался от Гермионы. Он уверенно и методично делал шаги, как дирижёр своей оркестровой злобой.

Он повернулся к одному из пожирателей, махнул рукой.

— Закройте двери. Никому не выходить, — приказал Теодор. — Нам нужны результаты. Эта девчонка станет нашей главной картой.

Пожиратели быстро выполнили приказ, и дверь со скрипом захлопнулась, отрезая Гермиону от свободы.

Теодор подошёл к ней, держа лицо на уровне её глаз, его голос был низок и грозен:

— Если ты подумаешь сбежать или подать сигнал, я лично прослежу, чтобы твои друзья поняли — за их головы тоже взялись. И не просто они — я расскажу им, что случится с твоими детьми. Ты понимаешь меня?

Гермиона отшатнулась, но удержалась, словно струна натянутая до предела. Взгляд её метался в поисках помощи, но вокруг — только мрак и предательство.

— Теперь слушай внимательно, — продолжил он, не давая ей и секунды передышки.

Теодор шагнул вперёд, голос его стал ледяным, каждый звук резал воздух, как лезвие ножа.

— Ты не просто пленница, Гермиона. Ты — ключ к тому, что мы хотим сломать. Гарри Поттер — наша главная цель, но ты — рычаг давления. Пока ты с нами, он будет бояться делать шаг без оглядки. Представляешь, как это ломает его дух? — он улыбнулся, но улыбка была безжалостной, как клыки зверя. — Мы заставим тебя слушаться, и ты будешь нашим шёпотом в его ушах.

Один из Пожирателей, худой и с глубокими шрамами, скрипнул зубами и добавил:

— Ты знаешь слишком много. Тайны, планы Ордена Феникса, новые ходы Гарри. Мы получим от тебя всё, что нужно. Без жалости. Можешь сопротивляться, но ответь себе честно: кто победит в этой игре?

Теодор приблизился ближе, глаза его горели тёмным огнём.

— Но это ещё не всё. Ты станешь нашими глазами и ушами. Мы сделаем из тебя то, кем ты боишься быть — предателем. Ты пройдёшь между двух огней, но запомни — мы всегда будем контролировать, куда идёт твоя правда.

Он кивнул в сторону пожирателей.

— И в конце концов, Гермиона, твоя капитуляция станет символом. Символом того, что сопротивление обречено. Что надежда мертва. Мы покажем твоё падение всем, чтобы они знали: никто не застрахован.

Пожиратели зашептали, хохот их был ядовит, грязный.

— Подстилка золотого мальчика! — прозвучал один из голосов. — Сломаем её, и сломаем их!

Гермиона пыталась сохранять лицо. Но внутри всё трещало. Не от страха, от ужаса предательства. Он знал. Теодор знал, что она доверяла. Что делилась с ним страхами, мечтами, своими исследованиями, даже тишиной. И он это использовал. Хуже любого врага тот, кто был другом. Или приятелем.

Сквозь мутный разум, боль в висках и оцепенение, Гермиона пыталась удержаться за реальность. Она не могла заплакать. Не могла закричать. Она просто смотрела. Не на него, а сквозь него.

Теодор тяжело вздохнул и добавил:

— Так что тебе выбирать. Или ты будешь с нами, как покорная девочка, или... — он сделал паузу, глядя прямо в её глаза, — ты потеряешь всё, что тебе дорого.

Слова вокруг становились всё более глухими и далёкими, как будто она слушала их сквозь воду. Кто-то смеялся. Кто-то окликнул Теодора. Кто-то сказал её имя. Протяжно, с издёвкой. Но все эти звуки больше не принадлежали реальности. Они уплывали, таяли, растворялись в грохоте её собственного пульса в висках.

Она пыталась держаться прямо. Голову выпрямила, губы прикусила до крови, чтобы не позволить им увидеть страх. Но тело не слушалось. Всё в ней дрожало. Не от страха, от злости, предательства и истощения. Заклятие, борьба, падение, тяжесть слов. Всё слилось в одно.

Гермиона сделала шаг назад — нога не удержала вес. Мир закружился. Потолок пошёл волной, как отражение на глади воды, потревоженной ветром.

И в тот момент, когда колени подкосились, и тело полетело вперёд, она не думала ни о предателях, ни о боли.

Она вспомнила о Гарри.

О его голосе. О том, как он всегда замечал, когда ей было плохо. О том, как он знал, что сказать, когда Рон не понимал. О том, что он бы сейчас, несмотря ни на что, пошёл бы за ней.

«Гарри…» — прошептали её губы.

Мысли продолжали кружиться у неё в голове, как опавшие листья в осеннем вихре. Беспорядочно, без начала и конца. Голоса становились всё дальше, а вместе с ними уходила сила, воля, равновесие. Перед глазами — всё темнее. Но перед тем как провалиться в беспамятство, из глубин памяти всплыл голос, старый, школьный, совсем ещё девчоночий:

— «Слизеринцы всегда остаются слизеринцами, Гермиона. Им доверять — всё равно что держать яд в кармане и надеяться, что он не просочится».

Этот голос предназначался Джинни Уизли. Шестой курс. Урок Защиты. Спорили тогда о зельях и моральных границах. Гермиона, как всегда, пыталась увидеть лучшее в людях, в системе, в возможности перемен. А Джинни просто смотрела на неё с усталой прямотой:

— «У них в крови другое. Амбиции, ложь, пафос, пустота. Даже если один из них улыбается — знай, он просто думает, как тебя обойти».

Гермиона тогда лишь закатила глаза. Считала это предвзятостью, остатками страха, наброшенными в детстве. Она верила в диалог, в прогресс, в силу ума над инстинктом. Верила, что люди меняются.

И вот теперь, в этом сыром помещении, с запачканной мантией и щеками, с пульсом, бьющимся где-то в горле, с гулом боли в затылке, она знала: Джинни была права.

Слишком поздно.

Слишком наивно.

Мир погас.