Химия (гет)

Теперь Эдварду предстояли комплексные нейропсихологические тесты, и Эндрю с нейропсихологом Кэмпбеллом оживлённо обсуждали, как лучше всего их провести. Главный вопрос был в том, какой протокол использовать? Стандартный для взрослых? Или детский? Ведь активность мозга у детей и взрослых сильно отличалась, и тесты, стимулы, даже то, как потом интерпретируются результаты — все было разным. А Эдвард физически был взрослым мужчиной, но его развитие и восприятие мира, казалось, во многом застыли на уровне ребенка. Однако, были моменты, когда в нем проступало что-то иное — и тогда он проявлял совершенно неожиданные качества. У него не было ни обычного детства, ни нормального развития, и это создавало дополнительные отличия. Кэмпбелл был уверен, что из-за этой двойственности наилучшим подходом будет сочетание методик — как детских, так и взрослых. Эндрю настаивал, что нужно начать осторожно, с базовых тестов, адаптировав некоторые методики для подростков или даже детей младшего возраста, чтобы увидеть его реакции на самые простые задания, прежде чем переходить к более сложным взрослым стимулам. Готовя Эдварда к предстоящим тестам, Эндрю невооружённым глазом видел, что даже самые базовые вещи даются ему с большим трудом, и это окончательно убедило его в необходимости крайне бережного подхода.

* * *

Кабинет нейропсихолога был светлым и просторным. Сам Кэмпбелл — мужчина плотного телосложения, с шевелюрой редеющих волос и пытливым взглядом, полным напряжённой мысли — уже ждал Эдварда. Он задержал на нем долгий взгляд, наполненный исследовательской жадностью, словно пытаясь заранее разгадать это нечто из ряда вон выходящее. Сейчас его интересовала не столько терапевтическая сторона, сколько чистая наука — как работает такой уникальный и загадочный мозг, как у Эдварда. Этот случай был для него бесценной возможностью приоткрыть завесу над глубинными механизмами восприятия и познания, которые должны были сильно отличаться от стандартных.

Эдвард огляделся. На стенах висели многочисленные изображения мозга — показывающие его строение снаружи и изнутри. Глядя на них, Эдвард подумал о том, что его собственный мозг, наверное, устроен совершенно иначе, чем эти обычные, нарисованные на плакатах. Рядом с ними на стенах висели и другие, совершенно непонятные штуки: большие полотна с яркими, но гармоничными цветами — квадраты, круги, треугольники, пересекающиеся линии, создающие замысловатые узоры. Они показались Эдварду такими же странными и сложными, как и его собственные мысли.

— Ну что, приступим? — с отчетливым предвкушением спросил Кэмпбелл, жестом предлагая Эдварду сесть в кресло. — Сейчас я буду показывать тебе разные изображения, — он говорил медленно, отчётливо проговаривая слова, после чего ненадолго умолк, внимательно глядя на Эдварда, чтобы убедиться, что тот слушает. — Тебе нужно будет внимательно смотреть на них. А затем ответить на мои вопросы. — он выдержал еще несколько секунд, как бы давая Эдварду время понять сказанное, прежде чем повернуться обратно к своему столу, готовый начать.

Эдвард не отводил от него взгляда, впитывая каждое слово, хотя Эндрю уже подробно описывал ему, какие будут задания. Он коротко кивнул, давая понять, что все усвоил и готов начать:

— Я понял.

И тут же предательская тревога вновь начала брать над ним верх. Сможет ли он правильно понять задания? А что, если он не справится с их выполнением, а только наделает ошибок?

Кэмпбелл начал показывать Эдварду карточки с разнообразными изображениями — от простых бытовых предметов вроде ложки или мяча, геометрических фигур, до сценок с животными или схематичных бытовых ситуаций.

Задания были самыми разными — например, нужно было ответить на вопрос о том, что изображено, найти среди нескольких картинок ту, которая чем-то отличается от остальных — «лишнюю», сравнить два изображения и найти все отличия между ними, или расположить несколько картинок в правильном порядке; запомнить порядок показанных картинок, вспомнить мельчайшие детали из уже увиденного, или из нового, более большого набора изображений выбрать те, что уже показывались.

Эдвард, сосредоточенно нахмурив брови, корпел над заданиями, каждое из которых, непривычное и странное, хоть и не выглядело сложным, тем не менее держало его в глухом напряжении. Выполняя задания на запоминание и упорядочивание, ему приходилось или с трудом передвигать картинки протезами, или просто называть нужную последовательность. Он боялся ошибиться, боялся, что малейший промах сразу же обернется против него. Под пытливым взглядом доктора Эдвард чувствовал себя крайне неуютно и неуверенно. Этот взгляд, казалось, проникал в самую его суть, пытаясь разглядеть, что в нем не так, обнажить его мучительную непохожесть на других. Кэмпбелл что-то быстро записывал себе на листах, фиксируя каждое его слово, каждое движение, каждое колебание, каждую паузу.

Не успел Эдвард перевести дух от предыдущих головоломок, как доктор Кэмпбелл уже стал показывать ему новые изображения. На этот раз это были лица людей крупным планом — мужчин, женщин, детей. Задача, озвученная четким размеренным голосом, звучала так: «Назови, какие эмоции испытывают эти люди».

Напряжение Эдварда стремительно нарастало. Это задание било прямо по его слабым местам. Он ведь плохо понимал людей, их внешние выражения эмоций — и часто сомневался в правильности своего распознавания. Он представил Эндрю — вот с ним он, казалось, безошибочно понимал все эмоции. Такие вещи как доброта, теплота, поддержка, или осуждение, злость — были ему понятны своей однозначностью, а вот более тонкие оттенки... Они оставались для него загадкой. Он ощущал их бескрайнее море в себе, но далеко не всегда мог облечь в слова или мимику, действия. Каждое лицо на изображениях, будь то опущенные уголки губ или слегка прищуренные глаза, становилось для него новым испытанием.

Глядя на лицо женщины, которая смотрела куда-то в сторону, а ее губы были слегка поджаты, он долго колебался. Грусть? Или, может быть, она устала? А может, просто задумалась?

После долгой паузы Эдвард наконец решился:

— Грусть… или... задумчивость, — выдавил он, и тут же опустил взгляд.

— Эдвард, — произнес Кэмпбелл, и его голос стал твёрже, — твоя задача здесь — научиться делать выбор. Я прошу тебя назвать одну эмоцию. Ту, которая кажется тебе наиболее вероятной.

Эдвард нервно сглотнул, его взгляд снова метнулся к изображению.

— Грусть, — наконец выбрал он.

И тут же бросил полный тревоги и неуверенности взгляд на доктора, невольно ища в его сосредоточенном, но абсолютно ровном лице хоть какой-то намек на правильность или ошибку. Но тот лишь методично делал очередные пометки в своей тетради, не поднимая глаз. Ни порицания, ни одобрения. Только тихий шорох ручки по бумаге.

Дальше Кэмпбелл перешел к еще более сложным вопросам, которые требовали от Эдварда развернутого объяснения:

— А теперь опиши эту картинку. Как этот человек себя чувствует? Объясни, как ты пришел к такому выводу.

После того как Эдвард с усилием подобрал слова, тут же, не давая ему передышки, доктор усложнил задачу, переключив внимание Эдварда на другую, более детальную и требующую ещё большего осмысления сцену:

— Один ребенок на картинке выглядит очень расстроенным, а другой — возмущенным, — медленно и четко объяснял Кэмпбелл, словно выверяя каждое свое слово. — Что, по-твоему, могло произойти между ними? Как бы ты поступил, чтобы помочь им разобраться в этой ситуации?

Он внимательно, не отрываясь, смотрел на лицо Эдварда, словно пытаясь проникнуть в его мысли.

Эдвард вгляделся в изображение и его взгляд зацепился за детали: расстроенный мальчик сидел на полу, обхватив колени. Его лицо было искажено, а кулачки крепко сжаты. Второй мальчик, с нахмуренными бровями, держал в руке красный автомобильчик. Эдвард подумал, что, скорее всего, мальчик, который держал игрушку, увидел яркий автомобильчик и, пожелав его себе, просто отобрал его, чтобы поиграть.

Ему напомнила эта сцена... урок жизни, который он вынес из той истории с Джимом — когда все только начинало закручиваться; когда он сам поступил неверно.

Он тихо ответил:

— Я бы объяснил, что... Нельзя брать чужое.

Кэмпбелл кивнул, словно фиксируя сказанное, его голос стал чуть более напористым, словно он подталкивал Эдварда к осмыслению ситуации:

— Девочка на картинке смотрит на игрушку на витрине магазина. Что, по-твоему, она чувствует в этот момент? Что, скорее всего, она сделает дальше, и почему? Как бы ты поступил, чтобы утешить ее?

Эдвард рассудил, что раз игрушку у нее никто не отбирал, значит, это не та ситуация, когда нужно что-то возвращать или утешать от потери. В этой ситуации решение казалось ему простым.

— Я бы... отдал эту игрушку ей.

Кэмпбелл внимательно посмотрел на Эдварда, медленно приподняв одну бровь. В его глазах читалось явное неодобрение, замаскированное под почти наигранное недоумение, словно он столкнулся с чем-то настолько неожиданным и неудовлетворительным. Он вновь ушел в свои записи.

Под этим взглядом Эдварда пронзил холодок. Он невольно отвёл глаза. Простое решение, которое только что казалось ему очевидным, вдруг съежилось, стало каким-то нелепым и досадным. Он почувствовал себя не просто неправильно ответившим, а будто совершившим какую-то ужасную ошибку. В его груди возник неприятный комок, будто он упустил что-то настолько важное и очевидное. Когда Кэмпбелл вновь погрузился в свои записи, Эдвард почувствовал, глядя прямо перед собой, как остаётся наедине с его невысказанным вопросом. Он решил обязательно позже спросить у Эндрю.

Потом вопросы перешли к самому Эдварду. Доктор углубился в его внутренний мир, спрашивая о личных предпочтениях — что он любит и не любит — но почему-то это ощущалось как очередной тест. А затем он переключился на его собственные эмоции: когда ему весело и как он это показывает? Как он ведёт себя, когда удивляется, когда ему грустно, когда страшно, и что он делает, когда чувствует гнев. Под пытливым взглядом доктора Эдварду было мучительно тяжело отвечать откровенно, он чувствовал, как слова застревают в горле. Он подолгу задумывался над каждым вопросом, не зная, правильно ли вообще выражает эти чувства. Когда ему было весело? Этот вопрос поставил его в тупик. Пожалуй, именно этого он никогда и не испытывал, лишь читал о таком в книгах.

Череда тестов казалась бесконечной. Эдвард в который раз чувствовал себя подопытным, но смиренно принимал эту неизбежную необходимость. "Это твоя возможность узнать о себе больше," — звенело в его сознании.

Кэмпбелл перешел к следующему заданию. Он достал из папки новую стопку карточек, на которых крупными буквами были напечатаны слова.

— А теперь я буду показывать тебе слова, — объяснял он невозмутимо и размеренно. — Твоя задача — как можно быстрее назвать цвет чернил, которым написано слово, а не само слово. — Кэмпбелл задержал взгляд на Эдварде, словно проверяя, усвоил ли тот, казалось бы, элементарную инструкцию.

— Хорошо, — Эдвард кивнул, уже чувствуя себя перегруженным.

Еще недавно он не мог соотносить цвета с их названиями, различая их только по виду, и Эндрю терпеливо учил его: "Это красный, это синий...". Он показывал ему предметы, карточки, и они повторяли до тех пор, пока названия не закрепились. Эндрю даже научил его фразе для цветов радуги: "Roy G. Biv" — повторял он, указывая на каждый цвет, чтобы Эдвард запомнил их последовательность. Теперь же перед ним стояла куда более коварная задача — не сбиться с толку, не перепутать и правильно сопоставить названия с соответствующими цветами.

Кэмпбелл поднял первую карточку. На ней крупными синими буквами было написано слово "синий".

— Синий, — посмотрев на карточку, без труда ответил Эдвард.

Следующая карточка была: слово "красный" красными буквами.

— Красный, — снова быстро сказал Эдвард.

Первые несколько карточек были легкими. Он почувствовал небольшое облегчение, подумав, что, возможно, это задание будет проще.

Но затем доктор показал следующую карточку. На ней было написано слово "красный", но сами буквы были синими.

Эдвард запнулся. Его язык уже начал произносить "красный", но глаза видели синий. Он замер, чувствуя, что внутри его головы все перемешалось.

— Синий, — наконец выдавил он.

И вот появилась очередная карточка, на которой слово "зеленый" было фиолетовым.

— Зелёный, — сказал Эдвард ещё медленнее. — Нет, фиолетовый!

"Желтый" был красным, а "синий" оказывался зеленым. Каждое слово было ловушкой, каждый цвет — испытанием. Это было похоже на попытку идти вперед, одновременно пытаясь заставить себя шагать назад. Эдвард напряженно вглядывался в карточки, слова путались, он запинался, делал ошибки, машинально называя слово, а не цвет, и тут же поправлялся, чувствуя укол раздражения. Каждый раз, когда он преодолевал внутреннее сопротивление, это требовало от него огромных усилий. Его мозг казался ему тяжелым, а мысли — вязкими. Он чувствовал, как его внимание все больше истощается.

Кэмпбелл продолжал методично демонстрировать карточки, не комментируя ни скорость, ни ошибки Эдварда, лишь тщательно фиксируя их в своей тетради. Его безразличие только усиливало ощущение Эдварда, что он находится в изматывающей борьбе с самим собой.

— Красный... — сказал он, когда увидел слово "красный", написанное зелеными чернилами.

Наконец, после очередной заминки, Кэмпбелл неторопливо кивнул, с удовлетворением фиксируя предел его выносливости, и произнес:

— На сегодня достаточно. Продолжим завтра.

Слова Кэмпбелла прозвучали как неожиданное, но долгожданное снисхождение. По телу Эдварда пробежала волна облегчения, словно невидимые тиски, сковывающие его, наконец ослабли. Это была лишь короткая, хрупкая передышка, но в этот момент она казалась неоценимой.

Эдвард ощущал, что пока он не узнал о себе больше. Только — ещё больше о своей неловкости. Неловкости ума, которая проявлялась в том, как его мысли спотыкались, как он медленно переключался между задачами, как решения ускользали от него. Под испытующим взглядом доктора каждая его заминка, каждая неправильная попытка казались не просто ошибкой, а подтверждением какой-то внутренней ущербности. Он отлично запомнил все свои промахи, каждое мгновение, когда его мозг, казалось, отказывался повиноваться, лишь усугубляя это ощущение. И он не сомневался, что завтрашние испытания лишь пополнят этот список, неизбежно принося новые и новые подтверждения его собственной несостоятельности, и это ожидание давило на него тяжелым грузом. Единственной отдушиной было то, что сейчас его встретит Эндрю, и он сможет с ним все обсудить.

* * *

Вскоре после первых, базовых тестов, Эндрю и Кэмпбелл снова собрались у него в кабинете. Кэмпбелл сосредоточенно склонился над распечатками графиков и таблиц, с легкой, но настойчивой морщинкой между бровей, выражающей серьезную озабоченность, словно он столкнулся с тем, что вызывало не столько интерес, сколько внутреннее отторжение, предвещая неладное.

— Результаты первых тестов, Эндрю, только подтверждают мои первоначальные опасения. Вот, взглянете, — начал Кэмпбелл, указывая на один из графиков. — Его когнитивный профиль просто поражает своей атипичностью. Отклонения от нормы... Они оказались более чем серьезными. Посмотрите, в тестах на эмоциональное распознавание и социальную перцепцию у него результаты, как у детей младшего школьного возраста, а пространственное мышление и визуальная память наоборот выше показателей взрослых. И это только первый этап. А что будет, когда мы перейдем к оценке его абстрактного мышления? Я уже не говорю про его социальное суждение и способность к адаптации. — его губы сжались в тонкую линию. — Нам придется разрабатывать программы, чтобы хоть как-то его нормализовать.

Каждая черточка его лица выдавала не просто анализ, а сложную смесь профессиональной оценки и личного дискомфорта.

Эндрю внимательно слушал, размеренно кивая, но при слове «нормализация» его лицо слегка напряглось.

— Да, Кэмпбелл, я понимаю вашу точку зрения. Так и есть, результаты, конечно, показывают... его уникальность, — произнес Эндрю ровным голосом, делая короткую паузу, чтобы смягчить остроту своего несогласия. — Но вот что касается «нормализации»... я бы предпочёл говорить о развитии и обучении. В любом случае, его дальнейшим прогрессом занимаюсь я.

Кэмпбелл выпрямился, в его взгляде, до этого сосредоточенном на бумагах, теперь проскальзывала тень того, что он считал ненормальным или даже угрожающим.

— Поймите, Эндрю, — его голос звучал настойчиво, но с нотками скрытой тревоги, — ЭЭГ-исследования, которые вы провели, дадут нам лишь самую общую, поверхностную картину. Это верхушка айсберга, не более. Они не объяснят ни глубинные механизмы, ни что они на самом деле из себя представляют. Чтобы действительно понять природу и основы этих отклонений, нам жизненно необходимы более глубокие исследования. Как минимум нам нужна та же ПЭГ, чтобы увидеть реальную, полную картину! — он подался вперёд, словно пытаясь донести свою мысль физически. — И я считаю, что необходимо провести несколько... — тут он сделал короткую, многозначительную паузу, а затем добавил с особым ударением, — поведенческих экспериментов, чтобы проверить его реакции на нетипичные стимулы.

Эндрю покачал головой, словно обдумывая слова Кэмпбелла, его спокойный голос стал твёрже.

— Я понимаю, вы стремитесь получить максимум информации, — спокойно ответил он. — Но Джон ясно дал нам понять, что мы не будем проводить никаких инвазивных или слишком стрессовых процедур. И уж тем более никаких экспериментов. У нас задача — обеспечить его развитие, а не просто полностью картировать его мозг. Поэтому мы ограничимся только такими методами, которые не нарушают его комфорт и не ставят под угрозу саму его... личность.

— Но вы не думаете, что, сосредоточившись исключительно на его "комфорте и развитии", вы упускаете из виду главное? — голос Кэмпбелла набрал настойчивости, а в его глазах появилось легкое раздражение. — Что если его истинная природа потребует куда более решительных действий, чем простое наблюдение? Что мы действительно должны ее понять и, главное, контролировать его? — он закончил фразу, словно ставя точку в споре.

В глазах Эндрю мелькнуло что-то похожее на усталость от бесконечных препирательств.

— Мы не можем позволить себе перейти ту черту, которую установил Джон, — он смотрел на Кэмпбелла прямо, без тени колебаний. — Наш подход — это обучение и поощрение его самостоятельного развития. Я уверен, что именно так мы сможем по-настоящему понять его природу, а не подавить её. И именно это, я считаю, приведёт к наилучшим результатам.

Кэмпбелл, прищурившись, посмотрел на него с лёгким, но отчётливым скепсисом, в его голосе прозвучало нечто вроде холодного предупреждения:

— И вы не опасаетесь, что, когда ему что-то не понравится, или он решит, что с него хватит, это обернется... той самой ситуацией?

Эндрю выдержал его взгляд.

— Нет. Потому что мы не собираемся доводить его до такой точки.