Мародёры: Три Тишины (гет)

15 ноября 1976 года

Римус появился до рассвета — тихо, почти бесшумно. Поставил на тумбочку тонкую папку, перетянутую бечёвкой, кивнул и ушёл, не разбудив никого. Лили проснулась от скрипа половиц и, не сразу открыв глаза, прислушалась к комнате. Всё было по-прежнему: мягкое дыхание Алисы, неровный сон Марлин, редкий щелчок угля в камине. Где-то внизу глухо хлопнула дверь.

Она села на кровати, накинула тёплый халат, сунула ноги в носки и устроилась у окна, где стекло уже начинало бледнеть от наступающего утра. Тонкая кружка с остатками вчерашнего чая стояла на подоконнике — чуть влажная на дне. Влажность под пальцами, холодная фарфоровая гладкость — всё это было настоящим, заземляющим.

Бечёвка поддалась легко. Внутри — аккуратные машинописные листы на русском языке. Внизу страниц — приписки мелким почерком: перевод и комментарии — М.О. На первом листе заголовок: Матерь Лун. В скобках: древняя форма — Mater Lupi; возможное чтение — Mater Lunae. На полях карандашом: идти по тишине камня.

Эти слова она уже слышала. Островский тогда сказал спокойно, почти без эмоций, но она запомнила каждую фразу:

— Принесла лист с Mater Lupi и пометкой на полях: идти по тишине камня. Мы спорили. Я просил остановиться. Она улыбалась и шла дальше.

Лили провела пальцем по краю страницы. Почему тишина? Почему камень? Не магия, не кровь, не ритуалы. Может, потому что звук в таких местах глохнет, но смысл становится яснее. Потому что в тишине легче услышать то, что действительно важно.

Она раскрыла блокнот. Заголовок: Матерь Лун. Под ним — пустая строчка. А дальше — текст.

Её называют Матерью не за свет, а за счёт ночей. Она хранит порог: между речью и молчанием, между человеком и волком, между живым и памятью о нём.

Сноска М.О.: Порог — не вход, а обязанность держать границу.

Лили задержалась на этом. Не пройти, а стоять. Не звать, а считать. Что-то в этом отзывалось в ней — не знанием, а чем-то более личным.

В блокноте появилась первая строка:

— Держать порог. Считать ночи, не называть.

Следующий абзац был короткий:

Три тишины: камня, крови, имени.

Сноска: Формула посвящения. Детали опущены.

Камень — это место, где всё глохнет, но ничего не исчезает. Кровь — то, от чего можно отказаться. Имя — последнее, что человек готов отдать. Не чтобы исчезнуть, а чтобы стать кем-то иным.

Лили сделала глоток чая. Остыл, но не горчил.

Где падала её кровь, вырастал чёрный мох. Дым из этого мха различает рождённого и укушенного: чистый молчит, чужой воет. Для тех, у кого есть палочка, дым приносит память, которую они не просили.

Сноска: Осторожно. Воздействие на восприятие.

Она сжала пальцы. Подушечки были чистыми, но под ногтями — будто что-то осталось. Она продолжила.

Тропа Порога для юного волка: провести ночь в дыму и не завыть; охотиться в волчьем обличье и не убить; семь дней молчать; вкусить сердце волка, которого не убил — принять ярость, не присваивая кровь.

Сноска: Метафора или буквальность — спорно. Смысл: не действовать, если движет гнев.

«Принять ярость, не присвоив кровь» — звучало почти как жизненный урок. Удержать внутри то, что горит, не давая вырваться наружу.

Лили записала:

— Удержать. Не мстить. Не брать, если хочешь доказать силу.

Палочка запрещена. Только клык и кровь. Знак Порога — круг с клыком. Две стороны: гладкая — человеческая, шершавая — волчья.

Сноска: Видел подобное. Символ двойной природы.

Гладкое и шероховатое. Линия и тень. Чёткие границы всегда настораживали её. Она поставила точку — и продолжила.

Серый не воет первым. Он слушает. Он знает, когда шагнуть в тень. Он идёт там, где кровь ещё тёплая, а рассудок уже затуманен. Он — не человек. И не зверь. Он — порог.

На полях той же рукой: не воет первым.

Лили вдруг поняла, что тоже слушает. Не текст. Себя. Своё дыхание — ровное. Воздух в трубе. Тихое ворочание Алисы. Всё это — жизнь.

Она перевернула страницу:

Говорят, новая Матерь приходит, когда избранная проходит три тишины. Имя остаётся…

Край страницы был рваным. Слово обрублено. Ни точки, ни продолжения.

Лили накрыла его ладонью. Просто чтобы принять: продолжения не будет.

Она перевязала бечёвку, подвинула папку к краю тумбочки. В блокноте:

— Три тишины: камня, крови, имени.

— Дым — проверка. Для тех, кто с палочкой — опасен.

— Серый не воет первым. Порог держат, а не переступают.

И внизу, чуть в стороне:

— Почему для неё — тишина камня?

Чтобы не говорить, а слышать?

Чтобы звук не мешал смыслу?

Она сделала ещё глоток. За окном тянулся бледный свет.

Лили посмотрела на спящих девочек, поправила одеяло у Алисы. Комната всё ещё держалась за ночь, но день уже начинался — и с ним пришло чувство, будто она теперь знает немного больше. Не всё. Но больше.

Она провела пальцем по краю тетради. Сейчас — хватит. Думать дальше — значит начать искать. А она не хотела искать.

Она хотела спуститься на завтрак раньше всех, занять свой угол у окна. Хотела выбрать булочку, пока они ещё тёплые. Хотела просто сидеть, молчать и ждать, когда девочки придут — и день станет обычным.

Сегодня я просто поживу, — сказала она себе.

Без подвигов. Без вопросов. Без шумных ответов.

Она взяла папку с заметками, положила рядом. Потом собрала обе и убрала в сумку. Отдаст. Очередь Доркас.

Сверху положила блокнот. Застегнула застёжку. Пошарила в кармане, нашла резинку для волос, заколола прядь, поправила шарф — и вышла из спальни в полутёмный коридор, пока все ещё спали. Пока можно было пройти мимо собственных мыслей, не разбудив ни подруг, ни себя.

Лили пришла в Большой зал одной из первых. Взяла чай, булочку с маком, заняла место в дальнем углу гриффиндорского стола — тот, где почти всегда свободно. Свет из окон был серым, тусклым, но ровным.

Она достала из сумки папку с заметками Островского и положила рядом. Размышляла — то ли дождаться встречи в библиотеке, то ли просто отдать при случае.

Случай нашёлся быстро.

Доркас прошла мимо — в своём обычном, чуть просчитанном ритме, с книгой под мышкой. Увидев Лили, слегка кивнула. Та поднялась, перехватила папку двумя руками и коротко сказала:

— Твоя очередь.

Никаких уточнений. Только взгляд — и почти незаметный жест, которым Доркас взяла папку, убрала к себе и пошла дальше. Без обсуждений.

Лили вернулась к завтраку — как раз в тот момент, когда к ней плюхнулась Алиса.

— Ты чего так рано? — зевнула Алиса, опускаясь рядом. Чёлка торчала в разные стороны, щёка — ещё со следом от подушки. Она завернулась в шарф почти до подбородка, в руках — кружка, от которой шёл пар.

Лили усмехнулась: живая. Хоть и помятая.

— Не спалось, — сказала она и сжала ладонью чай. — И… я читала немного.

— Утренние герои, — протянула Марлин, появляясь сзади. Села через Лили и с шумом опустила на стол тарелку с тостами. Один подгоревший, один явно надкусанный. Волосы — в привычном пышном беспорядке — были перехвачены лентой. На запястье блеснул серебряный браслет, не в тон школьной форме.

— Доброе утро, граждане страдальцы, — проворчала она. — Надеюсь, никто не начнёт разговор с фразы «а у тебя сколько пергаментов по ЗОТИ?»

— Нет, — Лили качнула головой, рыжие волосы мягко сдвинулись вперёд. — Я недавно читала «Песни полнолуний». Помните, Флоренс советовала — «для душевного равновесия»?

Алиса хмыкнула, размешивая чай:

— Это где маг пишет про ощущения в теле, когда рядом луна? Метафоры с дыханием и… внутренним светом?

— Да, — кивнула Лили. — Но там есть один текст — про ведьму, которая стояла под дождём и говорила: магия — это когда умеешь просто быть. Не делать. Не защищаться. Просто быть.

Марлин сделала глоток чая и только потом сказала — почти не глядя:

— Вот бы нам всем так. А то мы только и делаем, что делаем. Особенно когда сил уже ни на что не хватает.

Лили скосила взгляд на Алису. Та поднесла кружку к губам, задержалась, но не сделала глоток. Лицо спокойное, но под глазами — тень. Усталость, которая стала фоном.

— Я бы такое почитала, — тихо сказала она. — Но не одна.

— Давайте соберём что-то своё, — предложила Лили. Голос зазвучал увереннее. — Только не учебное. Только для себя. Никаких «обязательных обсуждений» и оценок. Просто — книги, которые лечат. Про любовь, взросление, поиск себя. Можно даже маггловские.

— «Общество тихих вечеров и печенья», — мечтательно протянула Марлин. — Или «Клуб спасения через книжки».

Лили рассмеялась. Даже Алиса слегка склонила голову — с благодарной улыбкой.

— «Наш угол у камина», — предложила Лили. — Без афиш, без приглашений. Только мы. Только если хочется.

— Я беру на себя печенье, — сказала Марлин. — Без печенья — это просто заседание.

— Я могу заваривать чай, — отозвалась Алиса. — И принести тот маггловский сборник, который мне бабушка прислала. Там всё про чувства и детство… лето, травы.

— Вино из одуванчиков? — подсказала Лили.

Алиса кивнула. И впервые за утро — по-настоящему.

Лили посмотрела на них: у Алисы потеплел взгляд, Марлин уже копалась в сумке, вытаскивая на стол помятый томик с заломанным корешком.

— Мне просто хочется, чтобы у нас было место, где можно быть… собой. Даже в тишине.

— Без вопросов, — сказала Алиса.

— И без сочинений, — подхватила Марлин.

— Тогда договорились, — улыбнулась Лили.

В этом «договорились» стало по-настоящему тепло — даже несмотря на промозглый ноябрь за окнами.

Урок трансфигурации проходил в одном из светлых залов на втором этаже — с высокими окнами, сквозняком от лестницы и ровным голосом профессора Макгонагалл, который будто сам по себе выстраивал дисциплину.

Сегодняшняя тема была: жизнетворная трансфигурация — превращение неодушевлённого предмета в живое растение.

— Задача, — говорила Макгонагалл, проходя вдоль рядов, — не в том, чтобы продемонстрировать силу. А в том, чтобы создать нечто устойчивое. Жизнь, подаренная предмету, не может быть временной. Поэтому результат засчитывается только если растение сохранится хотя бы до конца урока. Пробуйте.

Перед Лили на столе лежал вытянутый стеклянный осколок — с чуть зазубренным краем, как будто он был частью чего-то большего. Прозрачный, с лёгким голубым отливом. Она выдохнула, провела пальцами по манжету, выровняла плечи и подняла палочку.

Рядом Марлин уже шептала заклинание, задевая локтем Алису. Та сосредоточенно смотрела на свой осколок: брови сведены, губы плотно сжаты. Лили украдкой взглянула — Алиса держалась спокойнее. Печаль всё ещё была в глазах, но без острых углов. Уже как след, а не свежая рана.

Лили вернулась к заданию. Сосредоточилась. Осколок в центре. Свет из окна скользит по его краю. Вдох.

— Verdefloris, — почти беззвучно.

Сначала — ничего. Потом стекло дрогнуло, как будто в нём что-то вздохнуло. Внутри вспыхнул тёплый оттенок — и по поверхности пошли едва заметные трещины. Из центра вытянулся стебель.

Он рос медленно, как будто нащупывал путь. Появился резной лист — знакомый, лопушистый. А затем открылся цветок.

Одуванчик.

Простой, тёплый, почти весенний — не яркий, а золотисто-медовый. В нём не было ни демонстрации, ни эффекта. Только — стойкость. Как будто он уже давно здесь стоял, и никто этого не замечал.

Лили выдохнула. Улыбнулась.

— Эванс, — раздался рядом голос Макгонагалл.

Она чуть вздрогнула, не опуская палочку.

Профессор остановилась, наклонилась, разглядела цветок — и коротко кивнула:

— Устойчиво. Чётко. Хорошо. Оставьте до конца урока.

— Спасибо, — негромко сказала Лили.

Краем глаза она заметила, как Марлин что-то быстро записала в уголке пергамента, наклонившись почти до носа. Алиса, напротив, просто сидела. Молча. На её столе уже распускался жёлтый тюльпан — стройный, с плотными лепестками, аккуратный до невозможности. Почти слишком правильный. Но Лили почему-то захотелось сказать: живой.

Она посмотрела на свой одуванчик.

Он не шевелился. Но стоял — упрямо, независимо. Не волшебный. Настоящий.

Урок заклинаний проходил в нижнем зале — с каменными сводами, колоннами и звучащим эхом, который Флитвик обычно глушил чарами. На доске — всего два слова: Silentium Internum.

— Сегодня работаем на слитность, — бодро объявил он, подпрыгнув на подиуме. — Не на силу, не на эффект, а на согласие тела, дыхания и намерения. Это подготовка к сложной защите, а для кого-то — к невербальным заклинаниям.

Он взмахнул палочкой, и над их столами зажглись тонкие ленты света — полупрозрачные, мягкие, как утренний иней.

— Вот это, — он указал, — будет показывать, насколько вы собраны. Если дышите ровно, двигаетесь точно, думаете ясно — лента остаётся гладкой. Если сбиваетесь — она дрожит, как струна. Попробуйте. Сначала — просто провести линию. Потом — вплести заклинание.

Лили поймала себя на лёгкой улыбке. Silentium Internum — внутренняя тишина. Почти как то, что она выписала утром. Молчание как защита. Не пустота, а фокус.

Они разбились по парам: Лили с Марлин, Алиса — с Мэри. У обеих на лицах было то сосредоточенное напряжение, с которым работают не силу, а устойчивость.

Лили выровняла дыхание, провела палочкой — свет не дрогнул. Второй раз — чуть сильнее. Третьего — уже хватило, чтобы тонкая лента замерла в воздухе, будто её тянул невидимый ветер. Почти получилось.

Рядом Марлин фыркнула:

— Прямо урок медитации, а не заклинаний.

— И хорошо, — тихо ответила Лили, не отвлекаясь.

Через пару минут Флитвик хлопнул в ладоши:

— Прекрасно, мисс Эванс! Устойчиво, мягко, ритм выдержан. Мисс Маккиннон, не зажимайте запястье — и всё получится. Это не дуэль. Это дыхание.

Марлин изобразила комический поклон, но всё же спрятала в тетрадь ещё одну заметку. Алиса тем временем поймала нужный ритм — её лента света не просто замерла, а плавно пульсировала, как будто дышала с ней в такт.

Лили смотрела — и думала, что, может, сегодня впервые за долгое время они все действительно просто живут.

Она уже собиралась свернуть к лестнице, когда заметила у окна силуэт. Северус.

Он стоял, будто ждал кого-то, и на мгновение их взгляды встретились. В этом взгляде не было привычного холода — только усталость и странное напряжение, будто он боролся сам с собой.

— Лили… — вырвалось у него тихо, почти неуверенно.

Она замерла, прижимая книги к груди, чувствуя, что он хочет продолжить. Но из-за поворота раздался смех и шаги.

Северус резко отвёл глаза.

— Неважно, — коротко бросил он и быстро ушёл вниз по коридору.

Лили осталась стоять, не понимая, что это было. Ей показалось: он хотел сказать что-то важное. Но — не сказал.

Коридор за поворотом был прохладным и чуть гулким — как будто замок ещё не проснулся до конца. Лили свернула с лестницы, прижимая книги к груди, и почти сразу в кого-то врезалась.

— Ой, прости, — быстро сказал Джеймс, чуть отступая. — Не специально. Я не смотрел под ноги.

— Бывает, — отозвалась Лили и шагнула в сторону. — Я сама чуть в стену не влетела минуту назад.

Он усмехнулся — коротко, без привычной бравады.

— Как палец? — спросила она, кивнув на его руку. — После матча выглядел так себе.

— Уже почти нормально, — Джеймс слегка пошевелил пальцами. — Помфри велела не трогать. Я стараюсь следовать инструкции. Ну, почти.

Лили чуть улыбнулась.

— Это уже прогресс.

— Благодаря тебе, кстати.

Он сказал это просто, без подкола. Как факт.

— Ну… я слежу за безопасностью команды, — пожала плечами Лили.

— За всеми следишь? — Он чуть приподнял бровь.

— Когда есть настроение, — фыркнула она.

Он тихо рассмеялся — без обычного вызова.

— А ты как? — спросил после паузы. — Спокойный день? Или… как обычно?

— Спокойный. Пока, — ответила Лили. — Письмо жду. От родителей. Надеюсь, сегодня придёт.

— Надеюсь, тоже, — кивнул Джеймс. — Иногда одно письмо может вытащить день.

Она взглянула на него чуть внимательнее. Он будто действительно понимал — не просто поддерживал разговор из вежливости.

— Спасибо.

— Не за что, — отозвался он. Уже собрался уходить, но остановился. — А Алиса? Как она?

Лили вздохнула. Не устало — скорее осторожно.

— Потихоньку. Ей всё ещё тяжело, но она держится. Мы стараемся быть рядом.

— Иногда это главное, — тихо сказал Джеймс. — Просто быть рядом.

Лили чуть склонила голову.

— Ты тоже держись. Не забывай про перерыв хотя бы иногда.

— Постараюсь, — с полусмешком ответил он. — Хотя получается не очень.

— Тогда учись, — отозвалась Лили и чуть сдвинула стопку книг в руках. — Ладно, мне пора.

— Увидимся, — сказал Джеймс. — И… береги себя, Лили.

Она кивнула — без улыбки, но тепло. Повернулась и пошла дальше по коридору, не оглядываясь.

Лили успела заглянуть в библиотеку, вернуть одну из книг и взять «Джейн Эйр» — аккуратный том в серой обложке, с закладкой от чьей-то старой записки внутри. Пальцы машинально провели по обложке, будто это могло её успокоить. Не могло. Но помогало сосредоточиться.

К полудню Большой зал снова наполнился голосами, запахом горячего хлеба и звоном столовых чар. Лили села ближе к краю гриффиндорского стола, подальше от центра — сегодня ей не хотелось быть в гуще.

Совы начали слетаться почти сразу. Несколько писем прошли мимо, одна сова неуклюже врезалась в люстру, другая — в чьё-то блюдо с кашей. И только в самом конце на стол перед Лили мягко опустился небольшой коричневый конверт.

Почерк — родной. Мамины округлые буквы, неровная строчка в углу: Лили — с любовью.

Она сразу почувствовала, как что-то оттаивает внутри — будто с плеч сняли незаметный груз. Всё в порядке. Живы. Помнят и думают о ней.

Следом — второе письмо. Поменьше. Перевёрнутое. Почерк — короткий, скупой, ровный. Эл.

Лили медленно перевернула открытку. На лицевой стороне — горная дорога среди елей, укрытых инеем. По заснеженному склону — тёмная повозка с полозьями, запряжённая серебристыми лошадьми. Сумерки. Низкое небо. Фигура возницы в длинном плаще почти сливалась с горизонтом.

Внутри — всего одна строчка, аккуратным, немного сдержанным почерком:

Иногда просто думай обо мне. Э.

А внизу, чуть мельче:

P. S. Скучаю. Жду Рождества.

Она прижала открытку ладонью, закрыла глаза. Бумага была прохладной, пахла воском и дорогой.

Никаких признаний. Никаких объяснений. Но почему-то — этого было достаточно, чтобы сердце стукнуло чуть иначе.

Рядом Алиса кивнула, не спрашивая. Просто пододвинула ей булочку с клюквой.

Лили кивнула в ответ и сложила оба письма в сумку — бережно, как что-то хрупкое. Тепло внутри держалось дольше, чем обычно.

После заклинаний был короткий урок рун — полутёмный кабинет с низким потолком, запахом пыли и мокрого камня. Старые резные таблички шуршали под пальцами, когда ученики по команде профессора Тарвинг переставляли их в «гармоничные последовательности». Лили досталась пара с Рэйвен: они быстро договорились и вместо практики тихо обсуждали, можно ли использовать древние формулы для защиты комнаты от болтовни младших курсов.

Следом — нумерология.

Аудитория для этого предмета всегда пахла старой бумагой, чернилами и сушёными цветами — как будто числа лучше росли в тёплом, сухом воздухе. Профессор Тессариус, пожилая ведьма с белыми космами и пальцами в кольцах, обвела класс пронзительным взглядом поверх очков в форме пентаграмм.

— Итак, — начала она с выражением судьбоносной важности, — сегодня мы поговорим о троичности. Всё в мире существует в тройках: прошлое, настоящее, будущее. Имя, число, суть. И, разумеется, вы, вы и вы, — она ткнула палочкой в Джеймса, Сириуса и Римуса, — тоже втроём, и это уже подозрительно.

Марлин тихо хихикнула. Лили, сидевшая рядом, закатила глаза — но с улыбкой.

— Запишите, дети мои: если сумма чисел вашего имени кратна трём — вы склонны к поиску истины. Если нет — вы склонны к поиску приключений.

— А если мне нравится и то, и другое? — спросила Марлин, уже вырисовывая на полях звёзды.

— Тогда вы, скорее всего, лев по гороскопу, и вам всё равно, — отрезала Тессариус с благоговейным вздохом. — Какой чудесный хаос.

Она развернулась к доске, и мел сам начал выписывать формулы. За спинами зашептались: кто-то спорил, сколько чисел в «Поттере», кто-то подбирал себе магическое второе имя.

Марлин уже выстраивала треугольник по числам рождения и имени, бормоча:

— Это объясняет, почему у меня всегда проблемы в октябре. Тройка и семёрка не сочетаются, Лили, это же очевидно.

Лили кивнула, хотя было совсем не очевидно. Но звучало утешающе.

После ужина, уже в спальне, Лили села у стола, зажгла настольную лампу и достала перо. Перед ней лежал коричневый конверт, знакомый почерк:

«Лили — с любовью».

Она перечитала письмо от мамы: рассказы о рынке, про старого соседа мистера Хаффинтона, который снова кормит голубей с окна. Про папу, который заказал рождественские лампочки ещё в октябре. И приписка от Петуньи на обороте — коротко, с подчёркнутой небрежностью:

P. S. Свитер всё ещё у меня. Тебе юбка, мне — тепло. Равновесие, как ты любишь.

Лили улыбнулась. Удивительно, как иногда несколько строк могут сделать вечер почти светлым. Чуть согреться изнутри — даже если день был тяжёлым.

На краю стола лежала другая открытка. Она купила её в лавке Хогсмида почти случайно — просто потому что показалась красивой. Но теперь, почему-то, захотелось достать именно её.

На лицевой стороне — летнее поле. Цветы разных оттенков тянулись к свету: маки, ромашки, васильки, какие-то незнакомые, будто нарисованные по памяти. Между ними — узкая тропинка, почти незаметная, уводящая вдаль. Всё выглядело немного выцветшим, как старая фотография. Но было живым.

Лили раскрыла открытку. Написала коротко, почти на одном дыхании:

И ты не забывай, что я всё ещё тут.

Совсем скоро увидимся.

Твоя Л.

Она перечитала, аккуратно закрыла открытку, вложила в конверт. На мгновение задержала взгляд на полевом пейзаже — будто хотела остаться в нём ещё чуть-чуть. Но потом отложила в сторону, вздохнула — и достала чистый лист. Теперь — родителям.

Мама, папа, Петунья,

Спасибо за письмо. Оно пришло прямо в нужный момент — я сегодня весь день его ждала. Смеялась, когда читала про голубей — надеюсь, папа не уговорит их снова зимовать у нас на чердаке. И да, лампочки в октябре — в этом весь он. Я скучаю по вашим разговорам на кухне, по корице в воздухе и по чайнику, который вечно свистит не вовремя.

Туни, юбка на мне сидит идеально. Я берегу её. Свитер тебе идёт — но не слишком привыкай. Вернешь, когда наступит весна.

У меня всё хорошо. Правда. Занятий много, но я справляюсь. Друзья рядом. Иногда даже успеваем посмеяться.

Я не могу много писать о школе — вы же знаете, — но, пожалуйста, не волнуйтесь. Я осторожна. Очень хочу, чтобы у нас всё осталось, как было: чай по вечерам, пыльный коридор, ваши голоса.

Считаю дни до Рождества. Словно это якорь, к которому всё привязано. Хочу домой.

Люблю вас.

Ваша Лили

Она вложила письмо в конверт. Прижала его ладонью — на пару секунд дольше, чем нужно. В голове крутились фразы, которые так и не решилась вписать. Слова, которым там не место — не ради неё, а ради них.

Потому что этот страх принадлежал ей — и он не должен дотянуться до дома.

Сова взмыла в темноту за окном. А Лили ещё какое-то время сидела в полумраке, прислушиваясь к тишине. Где-то глубоко поднималась тоска — тихая, но упорная. И вместе с ней — благодарность. У неё был дом. И те, кого она бережёт.