Потерянные (джен)

Лето 2032 года.

Вайс-сити.

Новости о смерти Иниго достигли Джеки Версетти в его особняке в Вайс-сити. Он сидел в кабинете, разглядывая старую фотографию: молодой парень с зелёными линзами улыбался в камеру, за его спиной сверкало море.

— Босс, — один из телохранителей осторожно положил перед ним конверт. — Пришло сообщение от вашего сына. Он хочет встретиться. Показать завещание.

Джеки медленно разорвал конверт. Его руки дрожали от ярости.

— Мой сын? — его смех был похож на лай. — У меня нет сына. Был один... настоящий. Тот, кто понимал. Тот, кто не предавал.

Он провёл пальцем по фотографии Иниго.

— Я видел в нём то, что хотел видеть в Марчелло. Ярость. Боль. Готовность ко всему, — его кулак обрушился на стол. — А теперь он мёртв! Из-за этого щенка и его шлюхи!

— Босс, может...

— Никаких «может»! — Джеки вскочил. — Хватит играть в прятки. Они убили единственного, кто... — его голос сорвался. — Найти их. Всех, кто был в том клубе. Всех, кто помогал им. Никакой пощады.

Он швырнул фото на стол:

— Марчелло привезти ко мне, я сам его прикончу.

Телохранитель попятился к двери:

— Будет сделано, босс.

Джеки остался один. Подошёл к окну, глядя на ночной город.

— Ты был лучшим сыном, чем тот, кого я породил, — прошептал он, обращаясь к воображаемому призраку Иниго. — И я отомщу за тебя. Клянусь.

Через час его люди уже прочёсывали город. Джеки Версетти объявил войну. Не тайную, не выжидающую. Настоящую войну, в которой не будет правил и пощады.

В его кабинете фотография Иниго улыбалась в пустоту, а рядом лежало нераспечатанное порванное письмо от сына. Джеки даже не взглянул на него, он уже сделал свой выбор.

* * *

Вайс-сити переливался неоновыми огнями, даже в предрассветные часы не погружаясь в полную темноту. С высоты самолёта город казался драгоценным камнем, брошенным на бархатную ткань ночи — сверкающим, манящим, полным обещаний.

Марчелло смотрел в иллюминатор, чувствуя, как внутри смешиваются тревога и странная тоска. Вайс-сити был его домом. Здесь он вырос, дал свой первый концерт, впервые поцеловал девушку. Каждая улица хранила воспоминания от беззаботного детства до первых шагов во взрослую жизнь.

Парень говорил и не мог остановиться, рассказывая о местах, где любил бывать: о маленькой пиццерии в Малой Гаване с лучшей «Маргаритой» в городе, о скрытом пляже, известном только местным, о книжном магазине с джазовыми вечерами по пятницам.

— Я бы хотел показать вам настоящий Вайс-сити, — сказал он, обращаясь ко всем, но глядя на Грейс. — Просто... прогуляться по Оушен-драйв, выпить кофе в кафе на пляже, съесть мороженое в парке Вашингтон...

В его глазах мелькнула тень. Он знал, что, возможно, больше никогда не сможет просто так гулять по родному городу. Не со своей фамилией. Не с отцом, жаждущим его смерти.

Он смотрел, как первые лучи солнца окрашивают город в золото и розовый, и позволил себе мечтать о том, как однажды пройдёт по всем своим любимым местам без грима, без страха.

Вайс-сити встретил их удушающей жарой. Тони Принс, теперь владелец сети отелей, лично проследил за их заселением.

— Никаких документов, никаких камер, — он похлопал Нико по плечу. — Как в старые времена, да?

Они расселились в разных концах города. Марчелло в маленькой квартире на окраине, Грейс в мотеле у пляжа, Нико в промышленном районе. «Штабом» выбрали заброшенный склад, принадлежавший Тони, достаточно далеко от туристических маршрутов, но с хорошим обзором окрестностей.

Агнесс механически глотала таблетки, которые ей прописал врач. Траур по матери смешивался с адреналином опасности, создавая гремучую смесь. Она вызвалась быть связной, её в городе никто не знал.

— Только осторожнее, — просил Роман. — Я не могу потерять ещё и тебя.

Барбара удивительно легко влилась в роль официантки в прибрежном кафе — идеальное прикрытие для сбора информации. Роман устроился таксистом, развозил еду и новости между точками.

Марчелло выходил на улицу только в гриме: то седой старик с тростью, то латиноамериканский работяга. Грейс научила его основам маскировки, и теперь даже она не всегда узнавала его с первого взгляда.

Лейла собирала вещи, готовясь к полёту в Белград. Андрия помогал ей, непривычно тихий.

— Я должен остаться! — вдруг выпалил он. — Я могу помочь!

— Нет, — Нико обнял сына. — Ты уже достаточно насмотрелся. Пусть бабушка научит тебя готовить настоящий сербский гуляш. И школу пропустил, надо навёрстывать.

В аэропорту Лейла крепко обняла Грейс:

— Береги их всех. И себя.

— Возвращайся скорее, — прошептала Грейс. — Ты нужна здесь.

Самолёт растворился в жарком небе Вайс-сити. Они вернулись к своим ролям: Барбара разносила коктейли, Роман крутил баранку, Агнесс бродила по магазинам, собирая слухи. Город жил своей жизнью, не подозревая о той войне, что разворачивалась в его тени.

* * *

— Вы так похожи на итальянку, ну, скажите, кто ваши родители? — молодой бариста приставал с вопросами с того самого момента, как девушка вошла в заведение.

«Доебался же, а…» — Грейс закатила глаза и, не допив кофе, вышла из кофейни, чтобы вернуться домой.

В Вайс-сити стоило пить прохладительные, но тот день выдался дождливым и пасмурным. Море штормило, плавки и шорты пылились в чемоданах приезжих и шкафах местных. Томиться в ожидании неизбежного кровопролития становилось просто невыносимо.

Однажды вечером Роман не выдержал:

— Нико, кузен! Поехали в боулинг?

Нико закатил глаза:

— Опять?

— Да ладно тебе! — Роман уже тащил его к машине. — Нельзя же всё время прятаться.

В боулинге они столкнулись с парочкой местных — Джейсоном и Люсией. Те как раз спорили о каком-то деле, но при виде новых посетителей замолчали.

— Эй, ребят, не против, если мы к вам присоединимся? — Роман включил всё своё обаяние. — Я угощаю пивом!

К удивлению Нико, вечер получился почти нормальным. Джейсон оказался неплохим игроком, Люсия травила байки про местных копов, а Роман... Роман впервые за долгое время искренне смеялся.

— Видишь, кузен? — шепнул он Нико. — Боулинг — это просто боулинг.

* * *

Марчелло сидел на балконе своей конспиративной квартиры, глядя на закат. Перед ним лежало нераспечатанное завещание деда — единственное, что осталось от той семьи Версетти, что он любил.

— Ты уже час пытаешься прожечь в нём дыру взглядом, — Грейс присела рядом.

— Я всю жизнь пытался быть достойным этой фамилии, — он горько усмехнулся, разочарование в сердце сделало лицо кислым и недовольным. — А теперь... теперь я даже не знаю, кто я.

— Ты не только Версетти, — она осторожно коснулась его руки. — Ты ещё и сын своей матери. Ты когда-нибудь искал её семью?

Марчелло замер:

— Я... я даже не думал об этом. Мне всегда говорили, что она умерла при родах.

— А ты проверь, — Грейс подтолкнула его плечом. — Может, там есть люди, которые помнят её. Любили её.

Марчелло покачал головой:

— Зачем? Меня вырастили Версетти. Я даже не знаю полного имени матери, только то, что отец никогда о ней не говорил, а дед менял тему.

Грейс развернулась к нему.

— Тебе всю жизнь рассказывали только одну сторону истории. Ту, которая была выгодна твоему отцу.

— Да кому я нужен? — он отвернулся, глядя на город. — Если бы у меня были родственники со стороны матери, они бы давно объявились. Искали бы меня. Как минимум, захотели бы денег богатого внука.

— А как тебя искать? — Грейс не отступала. — Ты сын Версетти. К тебе нельзя просто так подойти на улице. Может, они пытались, но не смогли пробиться через твоего отца?

Марчелло задумался. Он никогда не смотрел на ситуацию с этой стороны. Ему всегда казалось, что кроме клана Версетти у него никого нет и не может быть.

— Послушай, — Грейс положила руку ему на плечо. — Я знаю, каково это — искать семью. Искать корни. Я всю жизнь ищу отца. И поверь, если бы у меня был хоть малейший шанс найти ещё кого-то родного... кого-то, кто знал мою мать... я бы не колебалась ни секунды.

Её голос дрогнул на последних словах. Марчелло внимательно посмотрел на неё:

— Это действительно так важно для тебя?

— Не для меня, — она покачала головой. — Для тебя. Я видела, как ты изменился после того, как узнал, что дед гордился тобой. Представь, что есть люди, которые могут рассказать о твоей матери. Которые хранят её фотографии, её вещи... Которые могут сказать, на кого ты похож. Что ты унаследовал её глаза или улыбку.

Марчелло молчал, но Грейс видела, что её слова находят отклик.

— Я даже не знаю, с чего начать, — наконец ответил он.

* * *

Поиски привели их в маленький домик на окраине города. Пожилая женщина открыла дверь и застыла, глядя на Марчелло:

— Господи... Ты так похож на неё.

Селеста, мать Виталии, плакала, рассматривая своего внука. Женщина провела их в маленькую гостиную, где время остановилось: выцветшие обои, старые фотографии на стенах, потёртый диван.

— Хочешь увидеть её комнату? — спросила Селеста. — Я... я сохранила всё, как было, — она повела их на второй этаж. — Он приходил сюда, — добавила Селеста, положив руку на дверную ручку. — Твой отец. После её смерти. Первый раз пришёл на похороны. Стоял в стороне, не подходил к гробу. А потом через несколько дней вернулся. Просил показать её комнату.

Она открыла дверь, и они вошли в комнату девочки-подростка: постеры музыкальных групп на стенах, книжные полки, заваленные учебниками, плюшевые игрушки на кровати. Всё покрывал тонкий слой пыли, но было заметно, что Селеста регулярно приходит сюда, чтобы поправить покрывало, смахнуть паутину.

— Он сидел здесь, — Селеста указала на кровать. — Часами. Не говорил ничего, просто сидел. Иногда плакал. Один раз я принесла ему чай, а он даже не заметил. Просто смотрел на её фотографии, на её вещи.

Марчелло подошёл к столу. На нём стояла фотография — совсем юные Виталия и Джеки, оба улыбающиеся, беззаботные. Таким он никогда не видел своего отца.

— Он нашёл её старую пластинку, — продолжила Селеста, открывая проигрыватель. — Та самая, которую они слушали вместе. Каждый раз включал и сидел, пока не закончится.

Она поставила иглу, и комнату наполнили нежные звуки Барри Уайта. «Can't Get Enough of Your Love, Babe» — мелодия плыла в воздухе, такая живая среди этих застывших воспоминаний.

— В последний раз он пришёл почти через год после её смерти, — Селеста смахнула слезу. — Принёс цветы. Посидел тут пару часов. А потом сказал: «Простите меня» и ушёл. Больше я его не видела.

Марчелло стоял посреди комнаты, ощущая странное смешение чувств. Гнев на отца за то, что тот никогда не рассказывал ему о матери. Грусть о жизни, которой у него никогда не было. И какое-то неожиданное сочувствие к Джеки — кем он был до того, как стал тем безжалостным человеком, которого знал Марчелло?

Руки Селесты дрожали, когда она доставала старый фотоальбом.

— Вот, смотри. Это твоя мама в школе.

Виталия улыбалась с фотографий — юная, красивая, с тем же разрезом глаз, что и у Марчелло.

— Она не умерла при родах, — покачала головой Селеста. — Это ложь. Собственный отец убил её. После того, как она родила тебя.

Марчелло сжал кулаки:

— Что?

— Она хотела оставить тебя. Воспитывать сама. Это она дала тебе имя — Марчелло. Джеки пришёл в ярость, — Селеста вытерла слёзы. — Он не мог допустить скандала. Версетти не женятся на девочках из бедных семей. А мой муж был против ещё одного нахлебника. Хотел пойти и требовать у Версетти денег или просто избить Джеки. Виталия бросилась на отца, сказала, что умрёт за любовь. И умерла…

— И что случилось?

— Для Версетти — послеродовые осложнения. На самом деле… Прибил её отец в пылу гнева… — старушка достала последнюю фотографию. — Вот, это за день до твоего рождения. Она была так счастлива.

На снимке Виталия держала руки на округлившемся животе, её глаза сияли.

— Я отдала тебя Версетти. Мне после смерти дочери было не до младенца. Да и денег не было никогда толком, — прошептала Селеста. — Версетти умеют заметать следы, потом уже к тебе было не подступиться. Да и я думала, что тебе такие родственники, как я и муж, не нужны.

Марчелло смотрел на фото матери, и что-то внутри него менялось. Пустота, которую он всю жизнь пытался заполнить признанием отца, начинала заполняться чем-то другим: памятью о женщине, которая любила его ещё до рождения.

* * *

Лейла вернулась в Вайс-сити поздно вечером. Нико ждал её в условленном месте — маленьком кафе на набережной.

— Андрия в порядке, — она села напротив, улыбнулась знакомой усталой улыбкой. — Мама накормила его своими пирожками, заставила выучить три сербские песни и почти убедила поступать в Белградский университет.

— Хорошо, — Нико накрыл её ладонь своей. — Там он в безопасности.

Они вышли на пляж. Луна отражалась в океане, где-то вдалеке играла музыка. Лейла сняла туфли, позволяя тёплому песку щекотать ступни.

— Помнишь наше самое классное свидание? — спросила она вдруг.

— В том ужасном ресторане в Бохане? — Нико усмехнулся. — Где официант пролил на меня суп?

— Нет, — она прислонилась к его плечу. — Когда ты учил меня стрелять, помнишь? На крыше того заброшенного дома. Я была в розовой футболке...

— И джинсах с дыркой на колене, — закончил он. — Конечно, помню. Ты промахнулась раз двадцать.

— Зато в двадцать первый попала точно в цель.

— И потом опять не попадала.

— Если надо кого-то пристрелить, у меня есть ты, Беллик.

Они шли вдоль кромки воды, держась за руки, как подростки. Здесь, вдали от всех опасностей и проблем, они могли быть мужем и женой, любящими друг друга несмотря ни на что.

— Может, мне стоило остаться в Белграде с сыном?

— И варить сливовую ракию с соседями? — Нико притянул её к себе. — Ты бы заскучала через неделю.

— Наверное, — она рассмеялась. — Мы слишком привыкли к этому безумию, да?

Он поцеловал её — как тогда, на крыше, когда она впервые попала в мишень. Волны лизали их ноги, ветер трепал волосы Лейлы, а где-то в городе их ждала очередная битва. Но сейчас был только этот момент, только они вдвоём под звёздным небом Вайс-сити.

— Помнишь Белград, 2025-й? — спросила Лейла, глядя на воду. — Ты тогда ушёл на три месяца.

Нико напрягся. Те дни были самыми тёмными в их браке, когда всё почти рухнуло.

— Помню, — он сжал её руку. — Я был таким идиотом.

— Мы оба были, — ответила она. — Ты — со своими старыми демонами, я — со своими претензиями.

Это началось с мелочей — недосказанности, обиды, упрёки. Десять лет брака, рутина, усталость. Нико всё чаще уходил работать допоздна, а Лейла погрузилась в свой бизнес. Андрии тогда было девять, он всё замечал, всё чувствовал, но молчал.

— Я только недавно поняла, — продолжила Лейла, — сколько боли тебе причинила. Всё время сравнивала тебя с призраком.

— С Клодом? — Нико поднял бровь. — Я всегда знал, что он был для тебя особенным.

— Не в том смысле, — она покачала головой. — Я всегда любила тебя. Но... я сравнивала то, как мы жили. Когда-то всё было остро, ярко, на грани. А с потом тобой... спокойно, надёжно. И я стала видеть в этом скуку, — она вздохнула. — Хотела больше драйва, больше безумия. Как будто нам с тобой не хватало адреналина.

— А я думал, что тебе нужна стабильность, — Нико усмехнулся. — Поэтому и душил в себе всё, что могло вносить хаос.

— И в итоге взорвался.

В тот вечер они сказали друг другу всё, что копилось годами. Он обвинил её в том, что она никогда полностью не доверяла ему как отцу Андрии. Она упрекнула его в эмоциональной закрытости, в том, что он не разделяет с ней свои настоящие мысли. Он хлопнул дверью и ушёл.

Три месяца они жили раздельно. Лейла хотела подать на развод, но каждый раз откладывала подписание бумаг. Нико снимал квартиру на другом конце Белграда и виделся с сыном по выходным. Оба были несчастны, оба слишком гордые, чтобы сделать первый шаг.

— Помнишь, как мы встретились случайно в той кофейне? — спросил Нико.

— Ничего случайного, — Лейла улыбнулась. — Я выследила тебя. Знала, где ты завтракаешь по субботам.

— Вот это да, — он рассмеялся. — А выглядела такой удивлённой.

— Я училась у лучших, — она подмигнула.

В то утро они поговорили. Без обвинений, без старых обид. Как два человека, когда-то любивших друг друга.

— Знаешь, что меня поразило тогда? — сказал Нико. — Когда ты сказала: «Я не хочу, чтобы ты был похож на кого-то. Я хочу, чтобы ты был собой. Даже если это значит, что нам не по пути».

— А потом ты сказал...

— Что моё настоящее «я» любит тебя. И всегда будет любить, — он погладил её по щеке. — И это была чистая правда.

Они начали всё заново. Стали ходить к семейному терапевту — затея, которую Нико поначалу считал бессмысленной, но которая помогла им научиться говорить друг с другом по-настоящему. Лейла перестала ждать от него определённых реакций. Нико научился делиться своими страхами и сомнениями, не боясь (ну, почти) показаться слабым.

— А потом был тот отпуск в Черногории, — Лейла озорно улыбнулась. — Помнишь?

— Как я могу забыть? — он обнял её крепче. — Мы там заново влюбились.

— Не заново, — она покачала головой. — Просто глубже.

Они зашли в воду по щиколотку. Тёплые волны омывали усталые ноги.

— Я рада, что мы тогда не сдались, — тихо сказала Лейла.

— Я тоже, — он поцеловал её в висок. — Потому что в этом безумном мире ты — мой единственный настоящий дом.

Она прижалась к нему, и они стояли так, вглядываясь в океан.

* * *

— А это твой дедушка, мой муж, — Селеста протянула Марчелло выцветшую фотографию. — Он умер несколько лет назад, болел...

Марчелло рассматривал лицо мужчины, державшего маленькую Виталию на руках.

— Он был непростым человеком, — продолжила Селеста, поглаживая край фотографии. — Сидел... за убийство Виталии.

— И вы его простили? — Грейс не смогла сдержать возмущение. — После того, как он убил вашу дочь?

— Девочка моя, — Селеста грустно улыбнулась сквозь слёзы, — ты не понимаешь. Семь лет он отсидел, вернулся другим человеком. Сломленным. А я к тому времени разорилась, чуть не лишилась дома. Одной женщине тяжело.

— Но он убил вашу дочь! — Грейс повысила голос. — Вашего единственного ребёнка!

— А как жить дальше? — пожала плечами Селеста. — Без мужика в доме тяжело. Кто кровлю починит? Кто защитит от тех же Версетти? — она покачала головой. — Ты молодая, тебе не понять. Я простила не его: я простила себя. За то, что не смогла защитить дочь.

Марчелло сидел неподвижно, словно громом поражённый. Только сейчас он начал по-настоящему осознавать весь ужас ситуации. Клубок лжи, насилия и предательства, из которого он появился на свет.

— Теперь ты презираешь меня, да? — спросила Селеста, глядя на внука. — За то, что приняла обратно человека, убившего твою мать?

Марчелло поднял глаза:

— Нет. Я не знаю... я просто потрясён.

— Бернардо мучился до конца жизни, — продолжила Селеста. — Каждую ночь плакал, звал Виталию. Уже в старости начал верить, что она к нему приходит, разговаривает с ним, — она покачала головой. — Тюрьма не была его настоящим наказанием. Настоящим наказанием была жизнь с тем, что он сделал.

Грейс встретилась взглядом с Марчелло. В его глазах читалась глубокая боль. Не только от этого страшного открытия, но и от понимания, что его семейная история оказалась ещё более трагичной и запутанной, чем он мог представить.

— В этом доме слишком много призраков, — сказала Селеста. — Но я рада, что хотя бы ты появился, мальчик мой. Ты единственное, что осталось от моей Виталии.

— А вы... — он запнулся. — Вы бы хотели... общаться? В смысле, я знаю, что сейчас всё сложно, но потом...

— Глупый вопрос, — Селеста погладила его по щеке. — Конечно, хочу.

Грейс вышла за водой и наблюдала за ними из кухни. Она думала о своих поисках, о том, как неосознанно отложила их, погрузившись в историю Марчелло. Может быть, потому что почувствовала, что кому-то по-настоящему нужна.

«Я найду тебя, папа, — подумала она. — Обязательно найду. Но сначала помогу Марчи. Ты говорил, что нельзя бросать тех, кто в беде».

Селеста позвала пить чай. Обычный домашний вечер, почти нормальный, если забыть о том, что где-то в городе их ждала война.