Тень (гет)

Журналисты стояли у входа на кладбище, как жалкие стервятники в поисках падали. Им безразлично чужое горе, плевать на девушку, что лежит в гробу. Пара интересных кадров и интервью — вот, ради чего они готовы морозить свои задницы. Когда аппарат щёлкнул перед носом, ослепляя глаза, Мадара зашипел и со всей силы оттолкнул рукой корреспондента. Тот чуть не упал, но бушующая толпа репортёров подхватила его и снова подтолкнула вперёд.

Вместе со вспышкой, ярким пятном пронеслись воспоминания его ареста: как вели в наручниках из здания суда, толкая в спину, словно он был закоренелый преступник — мразь, убивавшая невинных. Прежде чем его затолкали в машину, несколько репортёров щёлкнули фотоаппаратом, запечатлев на плёнке понурое лицо. Кто-то поодаль крикнул: «Убийца!», и краем уха он услышал смачный плевок. Ему тогда стало так тошно и мерзко от всего происходящего, ведь та сволочь, которую он пристрелил, не заслуживала никакого сострадания. Убив его, он наоборот оказал услугу — спас тем самым множество людей. Мадара повернулся, чтобы расквасить лицо тому ублюдку и втолкать в него истину, но получил удар в грудь от сопровождающего, и угрожающий совет: «Не рыпаться».

Прикрыв воспалённые глаза рукой, Мадара последовал за белым гробом, сжимая в другой руке букет из белоснежных лилий. Как только он перешагнул за ворота кладбища, всё стихло, оставляя позади гомон толпы. Высокие ели, высаженные вдоль забора, покрытые снежным ковром, поглощали противные звуки, храня сон усопших под толщей мёрзлой земли. Под лучами яркого солнца выпавший за ночь снег стал подтаивать, оседать и покрываться тонкой ледяной коркой. Мадара чуть не поскользнулся, но удержался, закусил язык, сдержав брань. Шисуи нагнал его быстрым шагом, положил руку на плечо, молча поздоровался. Подавленный и потерянный вид парня всколыхнул жалость, и он, потрепав его по волосам, опустил взгляд. Ему хотелось облегчить боль, поддержать, сказать, что время лечит. Но это было бы неправдой. Чушью, придуманной людьми, которые никого никогда не теряли. Ничего не проходит — затухает на время и возвращается с новой силой, проходится по оголённым нервам с первыми мокрыми каплями дождя на асфальте. Спит до поры до времени, как дракон в логове пещеры, готовый в один миг тебя пожрать. Поэтому он промолчал.

Среди многочисленной толпы неизвестных ему людей, что стояли рядом, опустив головы, он был рад видеть знакомое лицо. За небольшой отрезок времени они с Шисуи сблизились — жаль, что только общее горе сроднило. Гроб опустили, священник произнёс речь, сжимая в руках библию. Мадара не знал, была ли Изуми католичкой или исповедовала синтоизм, но он был католиком, а она, судя по её рассказам, какое-то время жила в католическом приюте. Сам он был человеком не верующим, но, когда встал вопрос о кремации, он подумал, что так после смерти не встретит её. Рай ему, конечно, не светит, но встреча на перепутье в ад точно должна была состояться — с братом и с ней. Поэтому как бы ему не хотелось вновь притянуться к бутылке и топить боль и одиночество обжигающим спиртом, он решил сдержаться, ведь не посмеет смотреть ей в глаза, если нарушит обещание (она то свою часть выполнила). Ему и так сейчас было стыдно за те дни, когда он был пьян в стельку, справляясь с её исчезновением.

Комья красно-жёлтой глины полетели вниз, гулко ударяясь. Высокий парень с пурпурным растекающимся по переносице синяком, стоящий подле Шисуи, нагнулся и, взяв в руки горсть земли, кинул. Мадара с трудом узнал в нём второго следователя: худощавого, с невозмутимым лицом. Именно он допрашивал его, долго и мучительно, нажимая на болевые точки, когда полиция выяснила его прошлое и он стал первым подозреваемым. Несмотря на то, что черты лица у следователя были красивые, правильные, а голос спокойный и размеренный, от него исходил леденящий душу холод, неприятно щекотал под лопатками. Задавая острые вопросы, следователь выглядел равнодушным и скучающим, колкие фразы с лёгкостью пропускал мимо ушей, никак не реагируя. Было в нём что-то странное, пугающее, особенно когда его чернющие глаза смотрели на тебя, потроша душу. Этот парень ему никогда не нравился, и именно его он подозревал первое время в исчезновении, но слежка ни к чему не привела, поэтому он выкинул его из списка.

Неожиданно по спине пробежались мурашки — кто-то сверлил его взглядом. Это чувство на уровне интуиции он приобрёл в тюрьме, когда приходилось постоянно быть начеку — готовым обороняться. Новеньких всегда гнобили, пытались подмять, поджидали в душевой, чтобы удовлетворить свои сексуальные потребности. Слабые прогибались — становились местными «шлюшками». Первое время Мадара ходил вечно в побоях с расквашенным лицом и фиолетово-зелёными рёбрами, которые болели, стоило повернуться на бок. Старички (отбывающие не первый срок), всегда ходили толпой, следили за новой жертвой и ловили, как кроликов, зажимая в тесном пространстве. Надзиратели игнорировали крики, а порой специально куда-то исчезали. Как выяснилось позже, все были в сговоре: одни давали творить небольшой произвол, другие не устраивали шумные беспорядки. В тюрьме Мадара научился драться по-настоящему — до кровавого месива и хруста костей. Вскоре его стали сторониться, только огрубевшие костяшки пальцев напоминали о былом нелёгком времени.

Мадара оглянулся, встретившись с застывшим взглядом серых глаз. Он где-то уже его встречал, но припомнить не мог. На минуту ему показалось, что перед ним следователь, появившийся в допросной в первые часы его ареста. Неплохой был человек — понимающий. Правда, что он, что его напарник, были огорчены убийством ублюдка, возможно, хотели завалить его сами. Вероятно, именно этот следователь подкинул в его личные вещи немного банкнот, оставив короткую записку: «На дорогу». Мадара был благодарен, ведь если у тебя нет знакомых, готовых тебя забрать у ворот, или при аресте в карманах не завалялись деньги — приходилось добираться автостопом, а в этой черте города мало кто стремился подобрать, в основном бывшие уголовники, вербующие новичков в свои банды. Он хотел поблагодарить его, но ни имени, ни фамилии не помнил. Кто знает, если бы не те деньги, может быть, он снова загремел бы в тюрьму.

— Я пойду, — сдавленно произнёс Шисуи, последним положив цветы на небольшой холмик.

Мадара молчаливо кивнул, проводив взглядом. Тишина осела на могильные плиты и, упав на колени, мужчина поцеловал мёрзлую землю, с любовью положив белые лилии.

— Видишь, ты не забыта. На мои бы точно столько не пришло, — глухо произнёс он, растирая слёзы. Он бы хотел сказать что-то красивое, воздушное, под стать ей, но не умел. — Я буду приходить… На каждый день не рассчитывай, — горько усмехнулся, — сама знаешь, не люблю частые посиделки. Я скажу брату, присмотрит за тобой. Он тут недалеко… Навещу его перед уходом. Ну, бывай, — прошептал Мадара, поднявшись с колен, и медленно затопал к концу кладбища, где лежал Изуна.

Проходя мимо могил, натыкаясь на надгробия, мужчина читал имена незнакомцев, высчитывал годы жизни. За оградой у многих были воткнуты в снег искусственные цветы, где-то мелькали свежие — заиндевелые, облачённые ледяным коконом. Издали доносился душераздирающий плачь, и несколько человек поддерживали женщину, одетую в чёрное. Мадара ускорил шаг. Встав около могилы брата, он смёл руками с надгробия снег, и заметил рядом парня — того самого с серыми глазами. Тот стоял у могилы девушки. Когда бы Мадара не пришел к брату, у той могилы всегда лежал букет желтых хризантем.

— Сестра? — зачем-то спросил Мадара, обычно не питавший склонность к разговорам с незнакомцами, в особенности на кладбище, однако сейчас слова легли на язык.

— Невеста, — кратко ответил Неджи, повернувшись к нему лицом. Нахмурившись, он всё-таки узнал в мужчине механика, совсем недавно латавшего его авто. Мужчина замолчал, закусив губу. Было странно увидеть его на похоронах. Судя по всему, для него погибшая значила многое, он это сразу понял, как только поймал отрешённый взгляд. В голове тотчас стали кружиться вопросы: «Как давно они знакомы?», «Какие отношения у них были?», «Рассказывала ли ему что-то Изуми?». И он понятия не имел, как с ним завязать разговор, но сейчас шанс сам летел ему в руки. — Брат?

Мадара кивнул, вперив взгляд в выгравированные буквы и года. Этот незнакомец вдруг стал ему ближе — потерял любимую и, судя по всему, всё ещё не оправился.

— Мне жаль, — откашлявшись, произнёс Мадара, запустив руки в карманы пальто. — Они уходят, оставляя после себя пустоту…

— И сожаление.

— Я видел тебя на похоронах. Ты был знаком с Изуми?

— Совсем немного, — ответил Неджи, пробегаясь по профилю механика. — А вы?

— Был её соседом. Звучит странно?

— Ничуть.

— Мы встречались? — Мадара задал давно мучивший его вопрос. — Я где-то тебя видел.

— Вы ремонтировали мою машину, серый…

— Вспомнил… Как тесен мир, — ухмыльнулся мужчина, вспоров ботинком снег. — Не барахлит?

— Всё работает.

— Если подведёт, обращайся в мастерскую. Гарантия на полгода, подправим за свой счёт, — произнёс он, повернувшись в сторону выхода, снег захрустел под его ногами.

Неджи смотрел в спину удаляющегося мужчине и хотел было крикнуть ему: «Я знаю, что её убил не коллекционер, и я могу помочь найти настоящего убийцу!», но потом одёрнул себя. Время ещё не наступило.

* * *

Саске, выйдя из машины, повернулся в сторону входа и, заметив толпу журналистов, недовольно цокнул. К репортёрам он всегда испытывал неприязнь, а после смерти Тен-Тен и вовсе стал ненавидеть. Они пытались пробраться на закрытую территорию лечебницы и заснять проблемного сына прокурора. Пересекаться с ними не было никакого желания, и он решил зайти с заднего двора. Это кладбище он знал, как свои пять пальцев — здесь лежала Тен-Тен. После реабилитации он частенько сюда захаживал, описывал круг, но не решался войти, чувствуя за собой вину. Вера в то, что он её не убивал, не сняла тяжкий груз с плечей, но немного облегчила ношу, давая небольшой просвет на прощение. Он так и не возложил цветы на её могилу. Но сегодня хотел это сделать, если Неджи позволит.

— Я обойду. Не хочу светиться перед камерами, — сказал он.

— Как знаешь, — ответил Неджи, хлопнув дверцей и убрав ключи в карман пальто.

— Можно я… — Хьюга кивнул, поняв с полуслова, о чём просит напарник. Странно было проявлять понимание к человеку, которого он так долго ненавидел, однако сейчас Саске предстал перед ним не таким уж и плохим, чтобы желать смерти и вечных мучений. Когда он узнал, что Тен-Тен была в курсе зависимости Учихи, мог ли он обвинять только его в халатности? Скажи ему два года назад, что будет испытывать сочувствие к Саске — посмеялся бы.

Саске прищурился от слепящего солнца, сжал в руках букет и пошёл вперёд. Дворники, орудуя лопатами, прокладывали узкую дорожку вдоль забора, завидев прохожего, отошли в сторону, провалившись в сугроб. С противоположного конца Саске заметил долговязую фигуру брата, который также по-видимому решил избежать репортёров. Сердце его пропустило удар. Столько раз он представлял встречу с ним, подбирал слова, но сейчас растерялся, стоял как вкопанный, не решаясь сделать шаг. Огромная ворона спорхнула с сосновой ветки, и снег, искрясь, посыпался мукой на дорогу и на него. Итачи тоже замер, не ожидая встречи с ним здесь. Тишину разбавляло шарканье лопат, разгребавших снег. Саске сделал шаг, затем второй и, подойдя к воротам, остановился. Они смотрели друг на друга с минуту, изучали, вглядывались в черты, жадно ловя изменения.

— Хреново выглядишь, — сказал Саске, подмечая синяк, осунувшееся уставшее лицо. Стоило взглянуть в родные глаза брата, как былая злость и обида тут же улетучились, уступая место стыду и вине.

— Ты не лучше, — хрипло произнёс Итачи, слабо улыбнувшись. Он ощутил лёгкую тревогу за брата, пробегаясь по похудевшему лицу, потускневшим глазам, небрежной щетине. Он представлял, что брат изменился, но не думал, что за пару лет тот мог состариться и выгореть. Саске ещё никогда не выглядел настолько плохо.

— Как мама? — спросил младший.

С матерью они расстались на плохой ноте. Её зачем-то впустили в реабилитационный центр, когда он переживал ломку (может думали, что общение с ней успокоит его, однако это было большой глупостью). В этот период ненавидишь абсолютно всё, в особенности тех, кто упёк тебя за эти стены. Он тогда спустил всех собак на неё: обвинил во всех бедах, упрекнул в холодности и неспособности любить, и самое жестокое — назвал её никудышной матерью, которой не стоило рожать. После она закрыла рот ладонью и в слезах выбежала из комнаты. Через месяц мать снова пришла в больницу, но он попросил персонал никогда не впускать её. Не то чтобы он не хотел видеть, просто после всего, он не знал, как смотреть ей в глаза, ведь уничтожил всё, чем она жила, включая себя. Когда психолог на тренингах попросил составить список тех, кого он обидел, и у кого хотел бы попросить прощение — мать шла первой. Мама любила его больше всех в семье, но её любовь не приносила ему радости, не освобождала, не окрыляла, наоборот — сковывала, заставляя чувствовать вину перед братом. Сейчас же он стал задумываться, а не надумано ли всё было: Итачи по характеру был скрытен и немногословен. Может маме просто было сложно наладить с ним контакт? А может она чувствовала, что он в ней не нуждается и то, что он принимал за холодность, было не чем иным, как материнское чутьё?

Теперь, когда у него у самого росла дочь, он частенько терялся, не понимая, стоит ли её утешить или же, наоборот, отойти в сторону и дать успокоиться. Дочери иногда не приятны были его объятья, и она била его по рукам, а иногда сама тянулась к нему. После таких встреч, он часто думал о маме и осознавал, как многое он не понимал, в то время как ей было тяжело ладить со всеми мужчинами в семье: что дед, что отец, что Итачи и он сам были людьми с непростым характером, а она пыталась как-то между всеми лавировать, чтобы не обидеть. Пыталась, как могла, сохранить семью, хоть выглядело всё до ужаса лицемерно.

— Позвони и узнаешь. Номер всё тот же, — просто отозвался Итачи, достав из кармана зажигалку и пачку сигарет. Посмотрев по сторонам, он отошёл немного в сторону, пропустив выходящих людей.

— Сомневаюсь, что она будет рада меня слышать после всего…

— Ты же отлично знаешь, что это не так, — проговорил Итачи. Он знал, что больше всего на свете мама мечтала о возвращении Саске домой, к ней, в её объятья. У неё хватило бы любви простить сына. Порой Итачи думал, смогла ли бы простить мать, будь на месте Саске он. — Будешь? — протянул пачку, вытащив одну сигарету.

— Мне нельзя. Никаких зависимостей, — устало улыбнулся он, подняв руки.

— Извини, не знал, — поджёг фильтр Итачи и выпустил клуб дыма. — И как?

— Серо, но это лучше, чем прятаться в иллюзиях.

— Я рад за тебя… — выдержав паузу, добавил: — правда.

— Я знаю.

— Я писал тебе, ты не отвечал.

— Не решался… — произнёс Саске, рассеянно посмотрев в сторону и проглотив ком в горле.

— Я не злюсь, и никогда не злился, — стряхнул пепел себе под ноги и снова затянулся.

— Знаю, — ответил Саске, брови брата вопросительно поползли вверх. — Это трудно объяснить… Я не знал, с чего начать, — просто сказал он, неопределённо пожав плечами, а затем замолчал, сжав сильнее букет в руках. — Для начала, — Саске откашлялся, — спасибо за всё. Если бы не твоё решение, не знаю, где бы я сейчас был…

— Не стоит, Саске…

— Нет, я должен сказать. Мне нужно это, чтобы идти дальше, — перебил он и набрал в грудь воздуха. — Извини… Прости за то, что наговорил столько всего, за молчание, за злость. Я доставил много проблем тебе и семье. Ты всегда заботился обо мне и не заслужил такой благодарности. И даже сейчас ты продолжаешь обо мне беспокоиться, но не надо из-за меня переступать через свои принципы, приносить в жертву…

— Саске, я не мог не вмешаться… — торопливо сказал Итачи, пытаясь объяснить свой поступок.

— Поэтому я пытаюсь тебя остановить, — твёрдо пресёк младший, подавив рвущийся наружу кашель, сглотнув вязкую слюну, продолжил: — я больше не нуждаюсь в поддержке и заботе, не маленький. Ты должен жить своей жизнью, завести отношения, создать семью. Из тебя выйдет хороший отец, подумай, — улыбнулся он. — Отныне я буду идти один — своей дорогой. Прошу, не стой у меня на пути. Я понимаю и принимаю риски, и все, кто в это ввязывается — тоже. Для того, чтобы мне идти дальше, ты должен меня отпустить.

«Дальше… без него. Не хочет впускать меня в свою новую жизнь», — с досадой подумал про себя Итачи. Слышать подобные слова было чертовски больно.

Брат был неотъемлемой частью жизни, и он желал, чтобы так было все время, но после женитьбы Саске стал отдаляться, и втайне Итачи ревновал его к Сакуре и где-то в глубине души был рад, что у них не сложились отношения. Когда братишка признался, что сидит на коксе, у них появилась общая тайна, и он вновь нуждался в нём. Итачи держал всё в секрете и всячески прикрывал, не из-за того, что верил, будто Саске всенепременно бросит и это в последний раз, а из-за того, что знал — это не произойдёт. Саске был зависим от наркотиков и от него, и Итачи всё устраивало, пока всё не вышло из-под контроля. Только тогда Итачи осознал, что может потерять брата навсегда, и принял меры. После он полагал, что, выйдя из клиники, брат снова вернётся к нему. И вот сейчас камнем преткновения являлось дело Изуми — ничего не значащей для него девки — стало важнее новой жизни, важнее их отношений.

— Я не пойму, почему? Какое тебе дело до Изуми? Ты даже не знал её толком!

— Потому что она меня оправдает! — выкрикнул Саске.

— Что? — наклонил голову набок Итачи, пытаясь понять слова брата. — О чём ты? — тихо усмехнулся.

— Тен-Тен и Изуми убил один и тот же человек, — при этих словах Итачи прыснул в кулак. — Я знаю, ты мне не веришь, но в тот день я был не один, выстрела было два.

«Два выстрела, — задумался Итачи, — отец тоже говорил про два выстрела и что рикошета не было».

— Мой был в стену… не было никакого рикошета. А второй, его, попал в голову. Точный выстрел, — он указал на свой висок, — такое мог сделать только хорошо обученный человек. Я в моём состоянии не попал бы так точно. Он не галлюцинация, Итачи, а реальный человек. Изуми и Тен-Тен убил человек из полиции, кто-то среди наших!

— Полиции?! — поперхнулся Итачи. — Допустим, ты прав и Тен-Тен убили, но зачем? Она вообще собиралась увольняться. И при чём тут Изуми? — недоумевал он. «Тебя куда-то занесло, братец. Может это и к лучшему, броди по своей больной фантазии».

— Вот именно, человек планирует свадьбу и увольнение, а потом резко тормозит. Разве не странно?

— Нет. Может, жених решил помедлить, — предположил он, не понимая, к чему ведёт брат.

— В том то и дело, что нет. Она сама предложила немного обождать, сказав ему, что на работе нужно кое-какие дела закрыть, а нам сказала, что с местом какая-то заминка… Не помню точно.

— Изуми то тут каким боком?!

— С неё всё и началось, — устало проговорил Саске, потерев лоб.

— Поясни, — заинтересовался Итачи.

— У Тен-Тен была глупая привычка, хранить логин и пароль в своём бумажнике. Я ей как-то намекнул, что она совершает большую дурость, — Саске грустно улыбнулся, вспоминая бойкую напарницу. — А она засмеялась и отмахнулась, сказав, что я параноик и никому в полиции не взбредёт использовать чужой код доступа. В один день она забыла бумажник на работе, и, вернувшись, застала Изуми в кабинете. Она меня ещё отчитывала за свинство по отношению к Изуми и стыдила тебя с Шисуи, что всю бумажную волокиту свалили на стажёра. А потом, через два дня вроде бы, на нас начали сыпаться бумажные дела, ты же знаешь, когда так делают…

— Когда лезешь не туда, — задумчиво проговорил Итачи, пытаясь выстроить цепочку событий.

— А потом Изуми вернулась из командировки, и неожиданно они начали общаться.

— Они общались?

— Не так чтобы, но частенько шушукались в конце коридора, якобы о предстоящей свадьбе. А после смерти Тен-Тен Изуми приходила в здание суда.

— Она приходила? — удивлённо и встревоженно спросил Итачи. — Зачем? Что она хотела?

— Я не придал тогда значения её словам, подумал, что ты её подослал — проведать. Но теперь, мне кажется, что она единственная верила, что Тен-Тен убил не я. Она спрашивала о человеке, которого я видел. Я не знаю, что искала Изуми, и во что вовлекла Тен-Тен, но обоих убрали из-за этого. Ты и Шисуи мне бы помогли, если бы рассказали о ней больше. Это непростое дело, и я пойму, если ты не захочешь во всё ввязываться, но прошу, не мешай мне найти убийцу, — сглотнув, закончил Саске, кашлянув в кулак.

— Я помогу, — сказал Итачи, посмотрев на часы. — Держи меня в курсе. Нужно поторапливаться, скоро начнётся.

— Ты иди, я подойду чуть позже. И спасибо, — опешив, произнёс Саске, совсем не ожидая от брата такой реакции.

— Пока не за что, — тихо улыбнулся брат и двинул к воротам.

В голове был рой мыслей. Что искала Изуми? У стажёров ограниченный доступ, в отличие от сотрудников. Она подставила Тен-Тен. Если учесть её ненависть к Фугаку, она могла искать компромат на отца. Неужели это он убил Тен, подставив сына? Странно, в тот вечер ему показалось, что отец говорил искренне и действительно верил, что Саске убил напарницу. Каким бы ни был отец, он не поступил бы так с Саске. И отец говорил, что отмазать брата дорого стоило, что там на месте оказались свои люди. Неужели эти «свои люди» его и подставили? Нужно выяснить, кто первым прибыл. После смерти Тен, она сближается с Шисуи, возможно, чтобы использовать его и неожиданно для себя влюбляется в него и ставит всё на стоп. На все эти догадки могла ответить только Изуми, которая спала мертвецким сном в квартире и ничего не помнила.

Саске прошёл по ряду могильных плит и остановился, найдя её. Сердце сжалось, и он с трудом вдохнул, вспомнив вязкую лужу крови подле ног. Мороз щипал кожу. Положив цветы на снег, он присел, закрыв лицо рукой. Как бы ему хотелось вернуться в тот день и не выпускать её из машины, как бы ему хотелось услышать задорный смех и посмеяться над колкими шуточками.

— Извини, что подвёл, — с горечью сказал он. — Напарник из меня вышел никудышный. Я найду убийцу, обещаю. И, — Саске поднялся, посмотрев на небольшую кучку людей вдали, — присмотрю за ним. Спи спокойно.