На чердаке (джен)

Чердак горел в пламени последних закатных лучей, что бессовестно пробрались в помещение через открытое окно. Они ползали по мебели, забирались в самые темные углы, словно любопытные дети, трогали все, до чего дотягивались их световые ручонки. Парочка даже затерялась в Данькиных волосах, будто пытаясь растрепать прическу. Но в отличие от Димки, он не обладал впечатляющей шевелюрой, и наводить беспорядок у него на голове было просто нечем.

Данька, воровато оглянувшись на закрытый люк, мгновение прислушивался, а после, облегчённо выдохнув, высунулся в окно, с наслаждением вдохнув посвежевший к вечеру воздух. Огонь вспыхнул на кончике сигареты, освещая его лицо и нагоняя причудливые тени. Руки ещё дрожали, но подросток упорно это игнорировал. Он глубоко втянул носом едкий дым, медленно выдыхая, создавая облака пушистого пара. Движения стали медитативными — Даня упивался каждым мгновением, впитывая в себя аромат и вкус табака. Все вокруг замерло, словно время остановилось, пока он бессовестно курил. Тишина и успокоение…

А закат, беспокойно громыхая, выжигал внутренности.

— Не поделишься сигареткой, — усмехнулись за спиной, и Даня чуть не подавился дымом после очередной затяжки.

Влад, как и тогда, неслышно остановился рядом, бесцеремонно выудил у него из кармана пачку сигарет и чиркнул зажигалкой. Привалился рядом, легко пихнув в плечо, молча прося подвинуться, и пристроился рядом. Даня, до этого замерший, как кролик перед удавом, заметно расслабился, облокотившись на отца. Какое-то время они молча курили, наблюдая за вздымавшимися в воздух клубами дыма. Кажется, посмотри кто на окно чердака, решит, что начался пожар.

— Извини, — выдохнул Даня, первым нарушая тишину. — День выдался…насыщенный.

— Понимаю, но ты не злоупотребляй. Где сигареты достал?

— Здесь припрятаны были. Заберёшь?

Влад только покачал головой, выпустив кольцо дыма и запихнув пачку обратно в карман к сыну.

— Получше спрячь, и чтобы больше ни-ни.

— Обещать ничего не буду, — понуро отозвался Данька.

Влад скосил глаза, отмечая бледность чужого лица и подрагивание пальцев. Прошло уже достаточно времени, а Даня до сих пор не мог успокоиться, и педиатр пытался понять так сильно сын боится собак или это реакция на переживания за день. В отличие от брата, Даня был менее стрессоустойчив и на многое реагировал достаточно остро.

— Как Дима? — осторожно поинтересовался Данька, поймав взгляд Влада.

— Ничего серьезного, — улыбнулся педиатр, понимая, что вся нервотрёпки из-за переживаний за брата. — Так, прикусил слегка — он вон, как горный козел, вокруг Юли скачет. Даже не знаю, как его завтра на прививку тащить.

— Я отведу! — с готовностью отозвался Даня, вызвав у Влада смешок.

— Я обязательно возьму тебя для моральной поддержки, — уверил он, потрепав сына по голове и притянув к себе. — Ты за Диму переживаешь?

— Он не должен был так рисковать, — покачал головой Даня.

Влад тяжело вздохнул, мысленно считая до десяти. Данька был в разы умнее и рассудительнее брата, но временами он заставлял Влада серьезно сомневаться в его умственных способностях.

— Мне кажется, у нас уже был такой разговор, но я повторюсь. Вы с Димкой нужны друг другу. Когда ты вступаешься за него, ты же не думаешь: должен или не должен. Просто делаешь.

— Я не хочу, чтобы он рисковал собой, — понуро пояснил Даня, ближе прижимаясь к Владу.

— Это уже, к сожалению или к счастью, решать ему, а не тебе. Просто помни, что Дима волнуется за тебя так же, как ты за него, поэтому просто примите заботу друг друга, а не втыкайте палки в колеса.

Даня ничего не ответил, только затянулся почти истлевшей сигаретой, но Влад от него ничего и не ждал. Главное, что сын задумался и сделал выводы. И явно те, которые предполагал педиатр, потому что Данька значительно расслабился, и не так уже дрожала его рука. Последние закатные лучи лениво скользили по лицам, путались в волосах, постепенно исчезая вслед за уходящим солнцем, уносившим с собой прошедший день. Там, во вчера, остались все переживания, проблемы, душевные камни, и они с лёгкой душой, готовы были встретить новое завтра, чтобы оно не уготовило.

— Вы что курите?

Оба так глубоко ушли в размышления, что позабыли об осторожности, поэтому Юля застала их врасплох. Они одновременно развернулись, пряча руки с сигаретами за спины.

— Нет.

— Это папа.

Юля нахмурилась, причем, ни Даня, ни Влад не могли понять напускная была сердитость или нет. Уперев руки в бока, она привычным резким и широким шагом пересекла чердак, замерев в паре сантиметров от мужа и выдернув у него из-за спины тлевшую сигарету. Затянулась, после отправив остатки в пепельницу. На чердаке вновь воцарилась уютная, ласкавшая слух тишина.

Юля неожиданно резко обвила сына руками, сжав в объятиях, словно в тисках. Облегченный вздох потерялся где-то на макушке, где мягко, но как-то отчаянно коснулись ее губы. Данька, прижатый к ее груди, слушал глухие удары сердца, забившегося отчего-то быстрее. Невообразимо сильное, теплое, почти обжигающе горячее чувство в этот момент разлилось внутри, прижигая кровоточащие раны прошлого. От фантомной режущей боли на мгновение потемнело в глазах, но на смену ему быстро пришло непривычное облегчение. Даня вдруг почувствовал себя совсем маленьким, беспомощным, но бесконечно счастливым, потому что груз ответственности, давивший на плечи, неожиданно пропал. Червячок тревожности, вечно напоминавший об обязанностях, то ли замолк, то ли сдох, в любом случае, больше не отравляя существование.

Данька инстинктивно обхватил Юлю за талию, прижимаясь как можно ближе. Футболка ее уже пропитывалась влагой, но он не замечал этого, упиваясь новым, неизвестным, но таким туманящим разум, словно наркотик, чувством.

Даня не искал истину, она сама открылась ему. Весь смысл, тайна, скрывавшаяся за таким простым, но по-настоящему непостижимым «мама» вдруг раскрылась. Горячие слезы лились по щекам, пока он с силой вжимался Юле носом в ключицы, вдыхая запах крема для рук, перемешанного с нотками папиного парфюма и жженых еловых веток — разбавителя. Запах мамы. Его мамы. Он пытался запомнить этот момент, запечатать у себя в памяти до мельчайших деталей. Сохранить в душе каждую каплю этого чувства, этой живительной энергии, что текла прямиком из ее сердца, заряжая его. Видимо, это и есть то, что называется материнской любовью.

Теперь Даня знал, что это. Ощущал и был готов пасть ниц перед этой женщиной, что смогла стать для него мамой. Он не знал, почему она выбрала их, почему ее доброе сердце полюбило их, почему душа привязалась к ним. Кажется, Юля сама не знала, и даже не пыталась узнать, как и всегда молча подчиняясь чувствам. Она просто почувствовала, что нужна этим детям, и начала действовать, не тратя время на пустые размышления.

Прошло какое-то время, прежде чем Данька взял себя в руки и неловко выпутался из объятий. Юля ничего не сказала и не спросила, но это было и не нужно.

Пока папа получал заслуженный нагоняй за безответственное отношение к воспитанию ребенка, Даня поспешно избавился от собственной сигареты и поднырнул Юле под руку, чтобы не получить затрещину. Не прокатило. Профилактический подзатыльник все равно настиг его, заставив поморщиться.

— Дорогие мои, — приторно-сладко так, что свело скулы, протянула Юля, неприятно сжав мочку Данькиного уха кончиками пальцев, — а вы часом не обалдели?

— Прости, что не позвали с нами, — по-лисьи улыбнулся Влад, оказавшись в непосредственной близости от Юлиных губ, ловя каждый ее вздох.

— Паршивец.

Даня, поняв замысел отца, воспользовался моментом и ловко вывернулся из цепкой хватки. Мышкой проскочил к шкафу, предусмотрительно не оглядываясь на целующихся родителей, и поглубже заныкал пачку в тайник под шкафом.

— Ещё раз увижу, губы оторву, — прервавшись предупредила Юля, прежде чем Влад снова увлек ее в поцелуй, прижав к подоконнику так, что Даня начал опасаться, как бы пепельница не выпала из окна и не огрела по голове какую-нибудь нерадивую старушку.

— Папа, я смотрю, уже выполняет угрозу, — хихикнул Даня, услышав в ответ брошенное со смешинкой: паршивец.

— Эй, а вы чего здесь и без меня? — донёсся с лестницы притворно обиженный голос Димки, и Данька метнулся в сторону люка, подхватывая на руки забежавшего Боба и не позволяя брату подняться. Он соскочил с лестницы, стукнувшись ногой о ступеньку, но даже не заметил этого, повиснув у Димки на шее.

Тот замер от неожиданности. Обычно Даня был более сдержан и осторожен, в отличие от самого Димки, что наскакивал на брата со спины, толкался и пинался просто потому, что нужно было выплеснуть эмоции, поэтому в первое мгновение он просто не знал как реагировать. Но быстро сориентировался, обняв Даню в ответ. Боб, до этого сидевший на полу, почувствовал себя обделённым и повис на Димкиной штанине. А Данька все жался к Диме, словно тот мог исчезнуть. Он, казалось, впервые был настолько эмоционально наполнен, что одновременно хотелось и плакать, и смеяться, потому что держать все в себе просто не получалось. Ему нужно было что-то сделать с этим зарядом энергии. Например, поделиться с братом, что был его незаменимой бензоколонкой.

Это ассоциация позабавила Даньку, и он не сдержался, рассмеялся, уткнувшись Диме в плечо и подрагивая всем телом.

— Данилка, все хорошо? — обеспокоенно поинтересовался Димка, пытаясь заглянуть ему в лицо.

— Да. Знаешь, почему?

Даня заглянул брату в глаза. Их лица разделяли жалкие сантиметры — даже обычно бесцеремонный Димка невольно смутился от такой близости. Но внутри тем не менее легко вспорхнула тихая и осторожная, словно бабочка, радость, что просыпалась всякий раз, как брат открывался и проявлял такую несвойственную ему эмоциональность. В такие моменты он ощущался таким уязвимым, что Димке приходилось бороться с желанием завернуть Даньку в одеяло, прижать к себе и никуда не отпускать, ограждая от всех неприятностей мира. Дима, осознав, что молчание затянулось (рядом с ним такого никогда не бывало), поспешил покачать головой, потому что слов у него, что удивительно, не нашлось.

Данька снисходительно улыбнувшись, заставив Димкино сердце замереть, а в следующую секунду забиться быстрее, прижался лбом ко лбу брата и, не разрывая зрительного контакта, выдал:

— Потому что я тебя люблю!

А после рассмеялся, щёлкнув ошарашенного Диму по носу и вместе с Бобом удалившись в квартиру. Димка же, чувствуя, как слабеют ноги, привалился к стене, по ней же съехав на пол, пряча в ладонях лицо. Щеки горели, губы растянулись в глупой улыбке, больше походившей на последствия паралича, а от переизбытка счастья хотелось кричать, но Дима смог только поскулить побитой собакой, совершенно беспомощный от такой искренности.

То, что он чувствовал, Димка не смог охарактеризовать иначе, как братская любовь. И они настолько привыкли друг к другу, что не считали нужным озвучивать то, что и так было очевидно. Дима не знал, что слышать это настолько приятно. Воодушевленный, он резко вскочил, с трудом удерживаясь на ногах от переполнявших эмоций, и поспешно бросился за Даней, чувствуя острую необходимость поделиться всем, что было на душе.

Зинаида Львовна на пару с волкодавом, наблюдавшая за всем через дверной глазок, раздражённо фыркнула от такой нежности, но помня о Юле, предусмотрительно не высовывалась. Взаимодействие душ есть жизнь. Была ли она у Зинаиды Львовны? Может жизни другим она не даёт, потому что у самой ее нет, как и родственной души, что возможно до сих пор не нашлась или покинула ее.

Примечания:

Из-за экзаменов пропадаю до июня (в лучшем случае). Не скучайте и не теряйте)