Гибель отложим на завтра (джен)

Аданэй ожидал брата на площади перед дворцом. Вместе с ним кхана ждали Гиллара и Ниррас, Оннар, Хаттейтин и другие советники, сановники, вельможи и, конечно же, лучшие царские рабы, призванные своей красотой и облачением подчеркнуть богатство и изысканность Иллирина и его владык. Аззиры не было. И Аданэй даже себе не мог ответить, хорошо это или плохо. С одной стороны, неизвестно, как Элимер воспримет отсутствие царицы, а с другой, неясно, как Аззира выглядела бы и вела себя, явись она на приветственную встречу. Всю последнюю неделю жена снова напоминала снулую рыбину, немного оживая только рядом со своим братцем-выродком, которого Гиллара всеми силами пыталась от нее отлучить. Иногда ей даже удавалось.

Аданэй пытался убедить Аззиру присутствовать на встрече, но где уж там! Доводы разума на нее никогда не действовали.

— Ты должна там быть вместе со мной, — говорил Аданэй.

— Зачем?

— Ты же царица! Нам нужно появиться там!

— Не нам — тебе. Это же твой брат, вот сам с ним и встречайся.

— Но есть же церемониал, тебе ли не знать.

— Я знаю. И соблюдаю его. Обычно. Но в случае с вами двумя он не играет роли, ты же и сам это понимаешь. Мое отсутствие или присутствие ничего не изменит. Я все равно не могу повлиять на вашу участь. И даже на свою. Все равно впереди нас с братом ждет смерть…

— При чем здесь это вообще? — вспылил Аданэй. — Смерть рано или поздно всех ждет!

— Но не такая… — Она отвернулась к окну, ее взгляд заволокло мглой. — Твоя смерть может быть разной, и смерть других людей тоже. Но нас с братом всегда убивают. На всех дорогах и во всех обличьях, в любых мирах и временах… Пока круг не замкнется…

Она застыла и почти не двигалась, даже не моргала, а это — Аданэй уже знал — обозначало, что она близка к тому состоянию, в котором способна только на странные, бредовые речи. Теперь от нее ничего не добиться.

Так вот и получилось, что царь встречал кхана без царицы из правящей династии, благодаря браку с которой взошел на престол. Отсюда два властителя должны были отправиться в пиршественную залу дворца, где прозвучат красивые речи, произойдет обмен дарами и приветственный пир. И только на следующий день начнутся переговоры.

Аданэя заметно потряхивало от мыслей о грядущей встрече и мучительного ожидания. А еще от злости. Пусть церемония приветствия — всего лишь дипломатическая игра, и все-таки она бесила. Если бы он только мог, то не стал бы приветствовать лжеца и узурпатора как законного кхана Отерхейна. Но выбора не было.

Оставив бесплодные попытки успокоиться, он пустил мысли свободно бежать, как речной поток в половодье.

«Ты обманом захватил власть, — обращался он к брату, — ты дважды солгал. Сначала отрицал слова отца, которые он сказал перед смертью. Те слова, где меня, а не тебя он назвал наследником! А потом ты нарушил обычай поединка и оставил меня в живых. Ну, о втором ты наверняка пожалел уже не раз. Но поздно! Уже ничего не изменить. Когда-то я пообещал себе: ты ответишь за каждый мой шрам и за каждое унижение, за каждый мой день в рабстве! Теперь я снова обещаю — ты ответишь.

Знаешь ли ты, что такое оказаться в когтях смерти? Что такое быть невольником, жизнь которого ничего не стоит? Знаешь, что такое скрывать свое имя, притворяться, терпеть побои, говорить на чужом языке? Знаешь, каково скучать по своей земле, но убеждать себя, что отныне Иллирин — твоя родина?! Я прошел через все это и не сломался. А ты смог бы? Или в малодушии выбрал бы смерть?

И вот теперь, когда я наконец не раб, а правитель, пусть и другой страны, ты снова пришел отнять у меня все? Наверное, ты счастлив быть кханом и надеешься заполучить еще и Иллирин? Так я тебе скажу — ты не имеешь права ни на счастье, ни на престол. Не после того, как из-за тебя я оказывался то в публичном доме, то на каменоломне! Хотя твоя бессловесная мамочка, наверное, именно такой судьбы для меня и хотела бы. Знал бы ты, каково было видеть в каждом ее их взгляде брезгливость, будто я не ребенок, а вонючий клоп, которого надо раздавить. Хорошо, что она ничего не могла со мной сделать. Но ты… ты постарался, о да. Ты лишил меня всего, что я знал и любил, изуродовал мою жизнь. Это из-за тебя я превратился в подлеца и лицемера! Если бы не ты и твоя ложь, никогда я не оказался бы здесь, не предал бы Вильдэрина, не использовал любовь Лиммены и не женился бы на полоумной потаскухе! Вся моя жизнь сложилась бы по-другому! Я должен был стать кханом, а не ты! И кстати, тебе жилось бы при мне не так уж и плохо. Я бы тебя не убил, не изгнал и не покалечил! Ты даже мог занять высокую должность. И уж точно я больше не смеялся бы над тобой, ведь у правителей есть заботы важнее. Но ты предпочел стать мне врагом, и в этом твоя ошибка. За  нее ты и поплатишься».

* * *

Обрамленная колоннадой площадь была заполнена людьми. Она сияла сталью воинских доспехов, украшениями господ и рабов, поблескивала бронзой скульптур у подножия широкой белой лестницы, которая уводила к двустворчатым входным дверям во дворец, тоже изготовленным из бронзы. Там же, посреди площади, на роскошном соловом коне, сверкая золотом волос, восседал его враг. Тело Элимера окаменело от напряжения, и он еле вскинул в приветствии руку, ставшую внезапно очень тяжелой. Он больше ничего и никого не видел, кроме Аданэя. Одетый по-иллирински, в струящиеся синие и голубые шелка и такое количество украшений, сколько в Отерхейне и женщины не носят, он вообще не походил на отерхейнского воина и кханади, но при этом знакомое с юных лет лицо почти не изменилось, словно и не было всех этих лет. Вернувшийся из мира теней брат — живой, невозмутимый, с холодным взглядом.

Молнией пронеслось смутное воспоминание из детства: река, песок и они, маленькие, смеются и возятся с большим черным жуком, в детской жестокости сооружая для него преграды и устраивая потопы. Тогда еще не было ненависти, вражды, даже соперничества. Он и Аданэй как-то ладили. Жаль, что недолго.

Что-то дрогнуло в душе, и Элимер подумал: «Неужели я и в самом деле хочу, чтобы он мучился и молил о смерти?»

Аданэй вскинул голову, тронул коня и подъехал ближе. Его губы расползлись в улыбке, и она выглядела торжествующей и горделивой, а в его глазах промелькнула едкая насмешка. Тогда ответ пришел сам: «Хочу, конечно. Больше всего на свете».

Аданэй тоже рассматривал Элимера, и ему казалось, что брат изменился. Повзрослел. Научился лучше владеть собой. Непроницаемое лицо, жесткий пронзительный взгляд, по которому нельзя прочесть, о чем он думает. Хотя Аданэй, конечно, все равно догадывался о чем: как бы захватить Иллирин и убить его царя.

Пытаясь не выдать волнения, он натянул на себя спокойную, как ему казалось, улыбку и тронул коня навстречу врагу.

— Для меня великая радость видеть кхана Отерхейна на благодатной земле Иллирина, — сказал он.

— Я и моя кханне тоже рады быть здесь. — Брат легким кивком указал на повозку, откуда как раз вышла невзрачная девица, которую Аданэй едва удостоил взглядом. — Мы прибыли поздравить новых царей с восхождением на престол.

— Мы с великолепной царицей Аззирой, — произнося ее имя, Аданэй мысленно поморщился, ведь жена так и не согласилась участвовать в церемонии, — с признательностью примем ваши поздравления. А теперь нас всех ждет пир в твою честь. Надеюсь, ты почтишь его своим присутствием?

— Несомненно.

Правители обменялись кислыми улыбками, затем представили своих приближенных вельмож, после чего спешились и, избегая взглядов друг друга, поднялись по белокаменной лестнице во дворец.

* * *

Фаршированная фруктами дичь и запеченная под винным соусом рыба, гусиные потроха со сладким тыквенным пюре и жареные в оливковом масле раки, закуски из мягкого сыра, маслин и гранатовых зерен сменяли друг друга, густые терпкие вина соседствовали с освежающими щербетами. Прекрасноликие рабы сновали с изящными посеребренными подносами среди кушеток, ставили изысканные блюда на низкие столики, уносили опустевшую посуду и подливали господам напитки в кубки. А по сторонам, у стен, сидели столь же прекрасные музыканты, ненавязчиво играя на лирах, систрах, флейтах и тамбуринах. Чуть позже, когда правители и вельможи осоловеют, устанут от еды и возлияний, а льющийся через арочные витражи свет потускнеет, и его заменят десятки ламп и фонариков, тогда на покрытый синим ковром пол между причудливыми деревцами в белых вазах, выйдут искуснейшие танцовщицы и танцовщики, чтобы усладить господские взоры.

Когда-то подобные пиры для Аданэя были в диковинку. Он до сих пор с некоторой неловкостью вспоминал тот случай, когда на куда более скромном, приватном празднестве бросился «спасать» Вильдэрина от другого танцовщика и тем самым показал себя полнейшим невеждой. Но с тех пор он вполне освоился с иллиринским образом жизни, одновременно вычурным и утонченным, и теперь не без удовольствия наблюдал, как Элимер и его жена неуклюже сидят на непривычных для них кушетках, на которых следовало бы возлежать, а дикарка к тому же вертит головой во все стороны, глазеет вокруг широко раскрытыми глазами. Хотя что еще ей остается? Речей и разговоров на иллиринском она все равно не понимает. Ни дать ни взять девка из черни, впервые угодившая в господский дом. И это ведь не так далеко от истины… Но тем не менее эта девка хотя бы соблюла церемониал, с неудовольствием подумал Аданэй. Стояла и шла рядом со своим мужем. И даже натягивала улыбку в ответ на непонятные речи. В отличие от Аззиры.

Он с раздражением покосился на жену, которая ладно хоть на пир соизволила явиться и сказать несколько приветственных фраз. Но теперь молча возлежала на кушетке рядом с ним и смотрела на танцовщиков. «Никак очередного любовничка себе присматривает, сука», — мысленно выругался он и снова перевел взгляд на брата, стараясь, впрочем, глазеть в его сторону не слишком откровенно. Благо, в шелковистом вечернем полумраке лицо Аданэя скрывалось игрой тени и света от ламп, а Элимер куда чаще смотрел на свою дикарку. Хотя, видят боги, танцовщицы во много раз привлекательнее. Должно быть, братец до сих пор влюблен в свою жену. Это хорошо. Это его слабость, которую можно и нужно будет использовать… Остается придумать как. 

Шейра только недавно привыкла к замку, который стал ей новым домом, и думала, что все дворцы, замки и крепости выглядят примерно одинаково. Но вот это вот сверкающее, светлое, просторное, украшенное маленькими деревьями прямо внутри стен она прежде и представить не могла. Это сбивало с ног, и она, кажется, теряла сама себя среди разряженных в яркие одежды и золото мужчин и женщин, которые говорили на непонятном языке. А их слуги, которые разносили еду?! Они были еще красивее господ и одеты вроде бы не хуже, и Шейра совсем запуталась, кто есть кто. Неброское богатство инзарского замка не шло ни в какое сравнение с откровенной роскошью этого дворца.

Айсадка не знала, что именно видит перед собой и как это называется, но скользила восхищенным взглядом по мозаике на стенах, по раскрашенным в густые краски статуям, по лепнине и каменным кружевам. А потом были музыканты, танцовщики, и снова красивые люди, разносившие еду. Голова кругом! Только Элимер, ее Элимер и удерживал ее от полной растерянности и утраты опоры под ногами. Он ободряюще улыбался, брал ее за руку и подбадривал едва заметными кивками. Правда, когда он обращал взгляд на своего брата, она улавливала на лице мужа злость. Шейра странным образом разделяла ее. Вообще-то она видела Аданэя впервые и мало что знала о нем, но он не нравился ей уже тем, что заставлял Элимера хмурить брови. И ее раздражало, что он не похож на отерхейнцев, что на нем много золота, и вообще он слишком холеный и красивый для воина, прям как эти люди с подносами, но взгляд при этом такой высокомерный, будто он уже всех поверг на поле боя. Ее раздражало и то, что она не понимала его слов. И почему он говорит по-иллирински, а не на своем языке?

Тут Шейра внезапно, вдруг — она не собиралась этого делать! — столкнулась взглядами с черноволосой царицей и отчего-то замерла. «Останови его», — прозвучало в голове, а потом еще какая-то мысль назойливо пыталась пробиться к ее сознанию, но ее Шейра уже не смогла ухватить, еще и голова заболела. Айсадка только поняла, что вроде где-то уже видела эту, черноволосую, но не могла вспомнить где. Да и где бы она в самом деле могла ее увидеть? Разве что во сне. Встряхнув головой, Шейра отогнала наваждение и повернулась к мужу, который снова посмотрел на нее с теплотой и любовью.

* * *

Торжества и пир закончились сильно после заката, и Элимера с его дикаркой поселили в покоях на втором этаже дворца, разделенных на две равные части, которые соединялись между собой арочной дверью. Вот бы братца там, в этих покоях, и прикончить, думал Аданэй, но, разумеется, то были только праздные фантазии. Убийство правителя, когда тот прибыл с визитом, слишком уж плохо скажется на отношении к Аданэю и Иллирину правителей других стран. Даже если забыть о телохранителях, охранявших покои кхана, и о тех воинах, которых он привез с собой. Так что придется и дальше оказывать гостеприимство, вести переговоры, провожать обратно в Отерхейн. И так до тех самых пор, пока Элимер не двинется на Иллирин войной, чем грезил еще их отец. И он же двинется! Так стоит ли ждать? Или?..

Аданэй не додумал мысль, отложив ее на потом, на день после переговоров, которые, может, что-то дополнительно прояснят, подкинут идею, дадут новые сведения… И вот тогда надо будет обсудить кое-что с Ниррасом, посоветоваться.

По традиции официальные переговоры между правителями проводились там же, где советы времени безвластия и перемен — в Сумеречной зале, огромной, холодной, полупустой. В последний раз Аданэй был в ней в тот день, когда его и Аззирой провозгласили царями, и больше в ней не появлялся. Поздравительные визиты властителей соседних государств, к счастью, не требовали встречи в этом неуютном помещении и проходили в куда более приятных залах. Но теперь другое дело.

Как и в тот раз, Аданэя заново поразила эта давящая, мрачная обстановка, эти серые, холодные каменные кресла друг напротив друга, и темные длинные скамьи между ними, и грозные изваяния богов в углах. Аданэй даже невольно поежился, прежде чем поднялся на возвышение и опустился в одно из кресел. Аззира не явилась. Элимеровской дикарки, правда, тоже не было, но это как раз нормально: в Отерхейне женщины не допускались к власти и не принимали участия в решении государственных вопросов, по крайней мере, напрямую. Но царица Иллирина — совсем другое дело. Тем более из правящей династии Уллейта. Находись Аззира здесь, даже если бы она сидела молча, все равно одно ее присутствие придало бы словам Аданэя дополнительный вес. Но жена, как это с ней часто бывало, решила пренебречь своими обязанностями.

Элимер вошел в залу спустя минуту и уселся на противоположное кресло. Теперь длинные гранитные скамьи, заполненные сановниками с обеих сторон, напоминали хлипкий мост, протянувшийся над бездной между двумя правителями. Несмотря на богатые одежды и гордый вид, все вельможи в этом помещении выглядели незначительными и словно бы уменьшились в размерах.

Беседа началась с витиеватых приветствий и продолжилась вопросами торговли, которые, как понимал Аданэй, ничего не значили и были только предлогом: и для визита Элимера, и для самого этого разговора. Брат, конечно же, понимал это не хуже. Все самое важное прозвучит позже, когда они окажутся наедине. А в том, что они окажутся, хоть даже ненадолго, Аданэй ни капли не сомневался. Ну а сейчас пусть за них говорят сановники...

Советник Элимера — пожилой Варда, служивший еще их отцу, — по знаку своего  повелителя и с дозволения иллиринского царя первый начал речь. Мягким голосом, на безупречном, хоть и с легким акцентом иллиринском, он осторожно высказал мысль, что теперь, когда прежние владыки и Иллирина, и Отерхейна ушли в мир по ту сторону, возможно, отношения между их государствами станут лучше. Ведь новые правители — это новые пути, ведущие к изменениям. Отерхейн заинтересован в иллиринских шелках, стекле и зерне, а мог бы поставлять лучшее железо, добытое в рудниках Гхартовых гор, великолепных скакунов, скот и оружие. Возможно, расширение торговых отношений сблизит их страны.

— Это стало бы благоприятным изменением, — поддакнул Оннар и важно кивнул, посмотрев сначала на Варду, затем на остальных. — А изменения — это путь к развитию. С позволения Великого скажу, что Иллирин также заинтересован в подобного рода торговле.

— Нас немыслимо радует такой ответ. — Это снова Варда. Он выдержал паузу, затем вкрадчиво и словно извиняясь продолжил: — Следует только устранить одну преграду: наши купцы опасаются отправлять частые караваны к Иллирину — долгая дорога, разбойники и другие трудности смущают их. Но есть одно предложение… Наши купцы на многое готовы, чтобы получить возможность торговать с заморскими странами. Если Иллирин откроет для Отерхейна выход к морю, сдаст нам немного земли в порту и позволит строить там корабли — разумеется, только торговые, — то наши караваны станут часто пересекать ваши благодатные земли. А по дороге купят и продадут немало. Это выгодно и вам, и нам. К тому же поможет избежать дальнейших... разногласий, — Варда многозначительно приподнял брови.

Все ясно, подумал Аданэй. Отговорки о разбойниках и сложностях, конечно, только отговорки. Для больших караванов Великий торговый тракт почти безопасен. А вот морем грезил еще отец. Понятно, что и Элимер тоже. Но брат не мог всерьез рассчитывать, что Иллирин добровольно пойдет на это ради сомнительной выгоды от торговли с не самым богатым государством.

Аданэй глянул на Нирраса и едва заметно кивнул, позволяя военному советнику ответить на предложение. Тот понял намек.

— Разногласия нам, разумеется, ни к чему, — заявил Ниррас, — и их легко избежать. Даже если ваши купцы опасаются отправлять караваны в Иллирин, то наши потратятся на охрану и с готовностью преодолеют все тяготы на пути у Отерхейну. Они сделают это, чтобы получить бесценное оружие и коней, не обращаясь к перекупщикам. При этом расширят и собственную торговлю, ведь Отерхейн — большая страна. И тогда ваши торговцы получат выгоду быстрее, чем если бы ждали, пока построят корабли.

— Мы думали и о такой возможности, — снова заговорил Варда, — но наша страна довольно молода, и кроме столицы у нас еще нет приспособленных для большой торговли городов. К тому же нашему войску может не понравиться присутствие чужеземных воинов, которые прибудут с караванами. Войско же — главная сила и опора Отерхейна, неспроста соседние страны его опасаются. Поэтому слово военачальников многое значит. — Советник почтительно кивнул Ирионгу, сидевшему очень прямо и с непроницаемым выражением лица.

Звучит как угроза, мысленно отметил Аданэй. Им явно предлагали выбор: добровольно предоставить выход к морю или готовиться к войне. Впрочем, Иллирин и без того готовился к ней последние несколько лет, но, на взгляд Аданэя, медленно, непозволительно медленно. Придя к власти, он ускорил подготовку, но все еще недостаточно. Пока что успел только отправить послания возможным союзникам на север: те были не заинтересованы в войне как раз потому, что получали от Иллирина зерно, масло, стекло и специи по хорошей цене, а сюда поставляли янтарь, точильные камни и пушнину. Если же война все-таки случится, им будет невыгодно поражение Иллирина.

Он отправил посланца и в Сайхратху — страну, с которой у Иллирина всегда были наиболее тесные связи. И там же, в Сайхратхе, Аданэй с позволения тамошнего владыки полагал набрать наемников, о чем ни Лиммена, ни Ниррас раньше не думали, считая, будто своего войска достаточно. Аданэй же, сравнивая родную страну и Иллирин, понимал, что Отерхейн, может, и не слишком богат, зато там не только выученные воины, но и остальные мужчины, надеясь на наживу, с готовностью отправятся воевать и, главное, смогут воевать. Даже простые скотоводы имели коня и владели каким-никаким оружием. Здесь же, в Иллирине, простонародье — это либо земледельцы, владеющие разве что косами и рабочими топорами, либо горожане — все эти мелкие лавочники, слуги, ремесленники, счетоводы и писчие, не владеющие даже этим. Зато Иллирин обладал другим преимуществом — золотом. И чем тратить его на бесчисленных и бесполезных по сути рабов-красавцев, на дорогие статуи и картины, лучше бы потратить на отряды наемников.

Аданэй перевел взгляд с Варды на Элимера и задал вопрос непосредственно ему:

— Неужто слово военачальников в Отерхейне значит больше, чем воля великого кхана?

— Разумный правитель всегда следит за настроениями подданных, — спокойно ответил Элимер. — И тем более прислушивается к войску.

Он точно изменился. В былые времена огрызнулся бы, разозлился, смешался в поисках подходящего ответа. А сейчас и бровью не повел. И это изрядно раздосадовало Аданэя.

Правители, перекинувшись двумя фразами, снова замолчали, а советники заговорили. Доводов, возражений, скрытых угроз и торга прозвучало достаточно, и ни к чему они не вели.

Аданэй не выдержал первым: бесполезный разговор пора было заканчивать.

— У Отерхейна есть способ выйти в море, — сказал он, — освободить Антурин и отдать под наше покровительство.

Ясно, что Элимер не пойдет на такой неравноценный обмен, зато словесная игра закончится. Брат сюда не ради торговли приехал.

— Антурин теперь часть Отерхейна, а Отерхейн никогда не откажется от своей земли, ни от какой ее части, — ожидаемо отказался Элимер.

— Значит ли это, что нам не прийти к согласию?..

— Быть может, такова воля богов. Хотя, — брат помедлил, — как знать. Мы ведь не только правители двух разных государств, но еще и близкие родичи, родные браться. Неужели не найдем общий язык?

Аданэй уловил в его словах и интонации легкую насмешку и ответил не сразу. В воздухе повисла недосказанность. Но наконец он выдавил:

— Может, у нас и получится что-то решить с глазу на глаз.

После этих слов, повинуясь негласному приказу, приближенные удалились. Правители остались одни, и помещение, и без того огромное, разрослось еще больше. И это пространство между ними, с этими длинными скамьями между кресел, превратилось в непреодолимую пропасть. Несколько минут Аданэй смотрел, не отрываясь, Элимеру в глаза. Нужда в притворстве отпала, и теперь на лице брата отражались истинные чувства — недоверие, отвращение, злость. Наверное, и на его лице тоже читалось нечто подобное.

— Так зачем ты на самом деле приехал? — перейдя на отерхейнский, спросил Аданэй и тревожным движением, когда-то, видимо, перенятым у Вильдэрина, провернул золотой браслет на запястье.

— На тебя посмотреть. Убедиться.

— Посмотрел? Убедился?

— Да.

— И что теперь?

— Пока не знаю, — Элимер как-то запросто пожал плечами. — Но мне нужен выход к морю, ты слышал.

— Слышал. Я это много раз слышал, еще от отца, которого ты предал.

Элимер не ответил, отвернулся, перевел взгляд на стену. Но Аданэй был далек от мысли, что его слова заставили брата устыдиться. Скорее, вид у Элимер был такой, будто он размышлял, произносить ли то, что собирался, или нет. Решил произнести.

— Таркхин, мой бывший советник… он колдун. Он сказал, что нам нельзя убивать друг друга, что это чем-то там грозит всему. Не думаю, что он лгал… в этом. Поэтому лучше не вставай у меня на пути, иначе...

Он многозначительно умолк, и если первая часть фразы заставила Аданэя похолодеть — он ведь помнил, что о том же самом ему говорила могущественная Шаазар, — то ее окончание отозвалось гневом и удивлением.

— Иначе что? — усмехнулся Аданэй. — Заплачешь, как всегда раньше?

— Раньше — это в детстве? Ты бы еще младенчество вспомнил... Но сейчас-то мы уже взрослые. Вот и поговорим как взрослые. Мне нужен выход к морю. Для начала.

— А мне Антурин.

Аданэй поднялся с кресла. Неподвижно сидеть, когда от злости, тревоги, страха и жажды мести неистово бьется сердце, оказалось непросто, и он прошелся вдоль скамьи и обратно, затем снова развернулся к Элимеру. Тот поднялся следом за ним и подошел ближе.

— Выход к морю. Ты мне кое-чем обязан, ведь я дважды сохранил тебе жизнь.

— Этим я обязан твоей глупости, недальновидности или трусости.

— Если будет война, Иллирину не устоять. А тебе сейчас куда важнее укрепить власть.

— Тебе тоже. В Отерхейне, как я слышал, мятежи?

— Не тебе говорить о мятежах. Мне докладывали, что в Иллирине все еще не удалось утихомирить семейство Аррити. Конечно, ведь ты предал одну из них, а вторую, поговаривают, убил.

— Я слышал, что Иэхтрих Эхаскийский недоволен, что ты предпочел дикарку его дочери, а на принцессе женил своего наместника.

— На твоем месте я бы тщательнее выбирал лазутчиков.

Шаг за шагом, с каждой произнесенной фразой, они приближались друг к другу, и вот уже стояли рядом, лицом к лицу.

— Кстати, а почему дикарка? — с усмешкой спросил Аданэй. — Видел я ее вчера и никак не пойму, чем она тебя так привлекла, что ты отказался от принцессы, отдал Отрейю наместнику Аристу?

— Ты и не должен этого понимать, это не твое дело. Лучше беспокойся о том, что царица, Аззира Уллейта не явилась сегодня. До меня доходили слухи, что она не в себе.

— Царица посчитала тебя недостойным своего присутствия, — огрызнулся Аданэй, понимая, что разговор с каждым мгновением все меньше напоминает беседу правителей и все больше походит на перепалки времен юности. Но остановиться они оба уже не могли.

— Тогда странно, что она терпит тебя, — фыркнул брат.

— Ей не нужно меня терпеть, она меня обожает, — пропел Аданэй. — Как и мои подданные. Это тебе, чтоб удержаться на престоле, пришлось чинить казни и расправы.

— Зато чтобы завладеть этим престолом, мне не пришлось сношаться с царственными старухами!

— Потому что на тебя и старуха не посмотрит, тем более царственная. И между прочим, Лиммена была вовсе не стара.

— И одни боги знают, в чьих постелях ты еще побывал до нее. Только посмотри на себя. Ты даже накрашен, как шлюха.

— Да ты просто ты варвар из дикой страны и ничего не понимаешь.

— А ты теперь, значит, иллиринец, раз для тебя все остальные стали дикарями? — Элимер издевательски приподнял брови и рассмеялся. — Но напомнить пословицу? В Иллирине девки страной правят, а мужи друг друга любят. И без своей жены ты никто. Это она олицетворяет власть, не ты.

— Зато твоя дикарка вообще ничего не олицетворяет, кроме твоей дурости. Наверное, ты уже и сам это понял. Кому вообще могло прийти в голову жениться на потаскухе из лесов?

Он отпрянул, уклонился от кулака Элимера, но все-таки удар проскользнул по скуле и обжег.

— Вот теперь узнаю тебя! — со смехом воскликнул Аданэй. — Когда нечего возразить, бросаешься в драку.

Лицо Элимера застыло, огонь ярости, полыхнувший во взгляде, сменился льдом.

— Разговор окончен, Аданэй. Пора прощаться. Я приехал увидеть и убедиться, что это ты. Увидел. А ты просто знай: я возьму от Иллирина все, что мне нужно, а тебя уничтожу.

— Моря тебе не видать. Ни в этой жизни, ни в следующей!

— Не злись, красавица, тебе не идет.

Теперь уже Аданэй готов был наброситься на брата с кулаками, но сдержался, зная, что в драке с ним не победит. Придумать ответную реплику тоже не успел: дверь в залу отворилась — и вошла Аззира.

Аданэй открыл рот от изумления. Жена даже в своей «ведьмовской» ипостаси не выглядела такой пугающе влекущей, как сейчас. Багряное платье с золотой вышивкой мягкими складками ниспадало к полу, почти скрывая наметившийся живот — если не знать о ее беременности, то и не заметишь. Множество длинных черных кос, украшенных сверкающими кольцами-зажимами, струились по плечам и спине. Тревожным огнем мерцали рубины в диадеме, а накрашенные и приоткрытые губы на белом лице смотрелись окровавленными. Аззира казалась даже не царицей, не жрицей — богиней. И вела себя так же. Плавно и неторопливо прошла вглубь залы — кроваво-красный всполох среди серых стен — и остановилась напротив Элимера. Тот выглядел удивленным и немного растерянным. Впрочем, быстро оправился от изумления и поприветствовал ее, как полагается, хотя и отметил, что они уже почти закончили беседу. Но Аззира, как это часто бывало, не поддержала высокосветскую игру. Она только усмехнулась уголком рта и медленно, нараспев произнесла:

— Я так и подумала, что вы уже закончили оскорблять друг друга. А значит, я пришла как раз вовремя. Мой бог, — она перевела взгляд с Элимера на Аданэя, — оказывается, твой брат тоже хорош собой, хоть и совсем по-другому.

Ее слова показались ударом под дых и ножом в спину одновременно. Пытаясь не выдать собственных чувств, Аданэй с холодной улыбкой произнес:

— Моя царица, нам с кханом и правда уже нечего сказать друг другу. Наша беседа завершилась.

— О нет, — пробормотала Аззира, глядя куда-то сквозь него, — не завершилась. Она только начинается.

* * *

Шейра с Видальдом и юным Силем — переводчиком с иллиринского, приставленным к ним, — бродили по коридорам, светлым галереям и залам общественной половины царского дворца, разглядывая многочисленные статуи, фонтаны, картины, мозаики и встречавшихся по пути вельмож. Те с почтением, которое вряд ли испытывали на самом деле, приветствовали кханне, но Шейру это не особенно заботило. Куда больше ее привлекла скульптура в нише малолюдного длинного коридора. Силь пояснил, что это изваяние местной богини Лаатуллы. Шейре показалось, что эта неистовая женщина с растрепанными волосами и огненным взглядом совсем не похожа на утонченных иллиринок и скорее уж напоминает женщин племен.

— Она разрушительница всего старого и отжившего, — рассказывал Силь, — и созидательница нового, покровительница непривычного, поэтому так и выглядит. Ей поклоняются ученые мужи, изобретатели, сказители, художники и разного рода артисты, а она, в свою очередь, благоволит им.

— Но она выглядит совсем как человек, — протянула Шейра, касаясь статуи ладонью. — А у нас, у айсадов, духи вовсе на людей не похожи, хотя иногда могут принимать их обличье, если хотят провести…

— Разные народы — разные духи и боги, — скучающе бросил Видальд. — Вот у нас в холмах и вовсе вечной птице поклонялись. Ворону. А в соседних землях…

— Так ты поэтому Видальд-ворон? — перебила Шейра. — В честь этого духа?

— Да нет же, — отмахнулся воин. — Это уж после холмов прозвище пристало. Это мои парни, ну, из ватаги, так меня прозвали. Из-за волос, из-за глаз. Мол, черный, как ворон. Совпало просто. Они-то у меня все чуть посветлее были…

— А ты? — Шейра обратилась к Силю. — Откуда так много знаешь об иллиринцах? И на их языке говоришь? Ты же отерхейнец, откуда тебе знать?

— Я? — Силь ответил ей безрадостной улыбкой. — Я отерхейнский раб. Давно уже, с детства. Но по рождению иллиринец. Мы в приграничье жили, и разбойники с Высоких холмов… — он опасливо покосился на Видальда. — В общем, захватили нас с матерью и продали. Мне тогда года три было, я сам почти ничего не помню, но моя мать многое рассказывала об Иллирине.

— О! Но это же… — Шейра не знала, что сказать. Печально? Несправедливо? Неправильно?

У айсадов рабов не было. Были пленники, конечно, их даже заставляли что-то делать в становище наряду с племенем, но потом их всегда возвращали, обменивали на кого-нибудь из своих. Но чтобы человек всю жизнь провел рабом? Такого не случалось. Она, впрочем, знала, что в Отерхейне подобное как раз не редкость, но никак не могла к этому привыкнуть и не всегда умела отличить рабов от свободной прислуги. Вот и сейчас перепутала.

Она хотела сказать Силю что-то еще, что-то доброе и утешительное, но не успела: взгляды всех троих привлекла женщина, в которой Шейра очень скоро узнала иллиринскую царицу. Только выглядела она в этот раз ярче и как будто суровее, чем вчера.

Царица шла, глядя прямо перед собой, но потом скользнула по Шейре почти безразличным взглядом и что-то пробормотала. Силь перевел:

— Она сказала: и где же наши с тобой мужчины? Пойду к ним.

Айсадка только собиралась ответить, но царица уже не смотрела в ее сторону и вообще потеряла к ней всякий интерес. Зато остановилась напротив Видальда и слегка побледнела. А потом произнесла что-то очень тихо и словно бы почтительно. Видальд только изогнул бровь, а Силь снова перевел:

— Она сказала: как бы мне хотелось с тобой побеседовать, великий. Может, хотя бы ты знаешь, когда наш круг замкнется.

У воина эти слова вызвали усмешку.

— Впервые слышу, чтобы телохранителя, хоть и главного, называли великим! Но мне понравилось!

Царица смешалась и, больше ничего не сказав, ушла. Тонкий силуэт в алом одеянии растаял в дали галереи.

— Почему она так сказала? — спросила Шейра.

— Мне почем знать? С кханом, наверное, перепутала.

Айсадка недоверчиво прищурилась.

— А вот и нет. Она говорила, что пойдет к нашим с ней мужчинам. Выходит, знала: ты — не Элимер.

— Слушай, кханне, — воин поморщился, — ты разве не заметила, что она не в себе? Может, пьяна или надышалась какими-то местными курениями. Мало ли, что у нее в голове творится.

— Не знаю, — вздохнула Шейра и передернула плечами, — но она меня испугала.

Видальд повернулся в сторону, где скрылась незнакомка.

— Тут ты, пожалуй, права… Ее следует опасаться. Интересно, знает ли об этом наш златовласый враг?

* * *

— Только начинается, — повторила Аззира, и Аданэю отчего-то показалось, что она подразумевает не сегодняшнюю беседу или не только ее, а вообще все.

Он понятия не имел, как реагировать на ее слова, и Элимер, кажется, тоже. Брат выглядел смущенным.

— Достославная Аззира Уллейта, — все-таки выдавил он, — если ты считаешь, что разговор заканчивать рано, то я буду рад услышать твои предложения. Мы с царем пытались договориться о выходе к морю для Отерхейна, но не пришли к согласию. Увы. Тем не менее я от всей души желаю тебе и твоему супругу счастливого царствования.

— Лицемер… — проворковала Аззира. — Оба вы лицемеры. Выход к морю… Тебе ведь на самом деле не он нужен… Но это неважно, все неважно, кроме одного, — она подошла к Элимеру почти вплотную и, глядя ему в глаза, прошипела: — Остановись. Я видела твою супругу, кхан Отерхейна, она ждет сына. Остановись. И все останутся живы.

— Это что, угроза? — прищурился Элимер, забыв о ритуале, который до сих пор явно пытался соблюсти в беседе с ней.

— Угроза? Нет, но иногда я вижу нити судеб. И я пытаюсь распутать их сплетения, и снова, и снова, но мне еще ни разу не удавалось, ни разу не удавалось, ни разу, — зачастила она, понизив голос, впадая в свое умопомрачение. — Я снова пытаюсь, снова и снова пытаюсь, мы с моим братом оба пытаемся. Но мы движемся как во тьме... нас ведут. Не знаю, как остановить… я просто делаю, что следует…

— Аззира, — Аданэй подошел к ней со спины, мягким движением отстранил от Элимера и обратился уже к нему: — Царица утомилась, она ждет ребенка и нередко устает.

Он избегал смотреть на брата: боялся прочесть на его лице злорадство, насмешку, издевку. Но когда случайно все-таки бросил на него взгляд, то не увидел ничего подобного. Элимер выглядел скорее задумчивым: на лице угадывались сомнения, беспокойство, даже испуг, но только не издевка с насмешкой. И Аданэй выдохнул с облегчением.

— Завтра вечером пир... прощальный, — через силу произнес он. — Надеюсь, ты почтишь его своим присутствием.

— Разумеется. Благодарю, — непринужденно откликнулся Элимер, но видно было, что мысли его далеко. Он слегка склонил голову, прощаясь с Аззирой, потом кивнул Аданэю. — Тогда увидимся завтра на пиру. Пусть боги благоволят Иллирину Великому.

Он шагнул к двери, но тут снова раздался голос Аззиры:

— Богам нет дела ни до Иллирина Великого, ни до Отерхейна.

Можно было бы не отвечать на эту фразу, но Элимер все-таки обернулся и пробормотал:

— Возможно, ты права …

Не дожидаясь, пока Аззира скажет что-то еще, он вышел. Как только дверь за ним закрылась, Аданэй набросился на жену:

— Что ты тут наговорила?

— Правду… Как всегда. — Она устало опустилась на одну из темных глянцевых скамей между креслами, и багряное платье растеклось по полу вокруг нее, как вино из опрокинутого кувшина.

— Она никому не нужна, эта твоя правда!

— Отчего ты снова злишься? Не волнуйся: твоему брату я понравилась.

— Не сомневаюсь, — буркнул Аданэй.

— Он мне тоже понравился… Я бы с ним...

— Да ты бы с любым! Тебе вообще все равно с кем!

Она тихо засмеялась:

— Я хотела сказать, что побеседовала бы с ним подольше, и, может, мне все-таки удалось бы... А ты о чем подумал, мой бог?

— Ты знаешь о чем! И не думаю, что я ошибся! Иначе почему ты так… так… — он указал на нее, повел рукой вдоль тела  и замолчал, подбирая нужное слово.

— Вырядилась? — помогла Аззира.

— Именно! Ради меня ты никогда…

— Вообще-то как раз ради тебя. Ты ведь сам твердил о церемониале. И я знаю, ты хотел, чтобы твой брат увидел меня такой. Прекрасной. Увидел царицей. И чтобы позавидовал тебе. Разве не так?

— Может быть… немного, — признался он, только что осознав, что она права. — Но я не думал, что ты вообще придешь на переговоры.

— Поэтому я пришла, когда они закончились и началось что-то другое. Что-то плохое, чему я хотела помешать. Не смогла, не хватило сил… Я так устала…

Она вдруг перекинула одну ногу через скамью, как бы оседлав ее, а руки поползли вверх по бедрам, задирая платье так высоко, что там, промеж ног, обнажилась влекущая, вожделенная, пьянящая расщелина, в которую он так хотел погрузиться, избавиться от болезненной твердости в паху, и он не мог устоять. Аззира сказала:

— Иди ко мне.

И он подошел. Подбежал. Он подхватил ее за бедра и усадил на себя. А она обняла его, оседлала, как до этого скамью, и поглотила.

— Почему? — шептал он, пока она наплывала на него, как штормовая волна, размеренно и мощно. — Почему только ты разжигаешь во мне это пламя?

— Ты готов сгорать от страсти, но боишься тепла любви, — шепнула она в ответ. — Вот поэтому — я.

Он спустил платье с ее плеч, обнажая грудь с маленькими сосками, и припал к ним губами, Аззира выгнулась и застонала. И огромная пустая зала преобразилась, наполнилась огнем, словно пыльный старый сосуд — вином.

В самый пик наслаждения, за миг до разрядки, Аданэй почувствовал чье-то присутствие. В уверенности, что показалось, все-таки слегка повернул голову — и увидел: выродок. Он стоял там, у двери, ее брат, и смотрел на них студенистыми рыбьими глазами.

— Что?! — от неожиданности Аданэй спихнул с себя Аззиру и вскочил со скамьи, поддерживая штаны и чувствуя, как липкое семя толчками выплескивается в них. В бешенстве и растерянности он даже не сразу сообразил, что сказать, только и выцедил: — Что? Что он здесь делает?!

— Это же Шеллеп — мой брат, — спокойно ответила Аззира, оборачиваясь к двери.

— Я и без тебя вижу! Я спросил: что он здесь делает?!

— Ничего. Просто смотрит. Он любит смотреть.

Аданэя охватил истерический не то хохот, не то вопль.

— Вы... да вы... Блудливые больные выродки!

Наскоро поправив одежду, он выскочил из залы и даже не заметил, как долетел до своих покоев. Там раздраженно махнул рукой Парфису, чтоб оставил в покое, и рухнул на кровать, сжимая пальцами виски. Будь все проклято! И переговоры эти, и Иллирин с его царицей! Он хотел домой, где все просто и понятно. Хотел в Отерхейн, в котором не будет Элимера.

Элимер…

Его мысли тут же устремились в другое русло.

Брат не шутил, угрожая войной, но что если Иллирин начнет первый? Что если сосредоточить войска на границе с Антурином под предлогом защиты от возможного вторжения кхана? Ускорить так постройку укреплений. Для отвода глаз. А самим напасть на провинцию. Только вот как преодолеть его непреодолимые, если верить легендам, стены? Надо обсудить это с Ниррасом. Вместе они обязательно что-нибудь да придумают. Элимер даже опомниться не успеет.