В лабиринте тьмы (гет)

Часть 29 В паутине теней

От лица Мелиссы

Холодное ноябрьское утро в Летбридже прокралось в спальню, словно незваный гость, проскользнувший через щели старых деревянных рам. Я открыла глаза, и первое, что почувствовала, — тепло мягкой постели, обволакивающее, словно объятие, и тяжесть собственного тела, которое теперь казалось чужим, но таким родным. Мои длинные каштановые волосы, слегка спутанные после сна, разметались по подушке, точно осенние листья, упавшие на снег. Рядом, чуть слышно дыша, лежал Рэй — его широкие плечи поднимались и опускались в ритме глубокого сна, а тёмные волосы, слегка тронутые сединой у висков, падали на лоб, скрывая шрам, который я так часто гладила пальцами, словно пытаясь разгадать его историю.

Я повернула голову к окну. За стеклом, покрытым тонким кружевом инея, сад спал под лёгким снежным покрывалом. Хруст инея, казалось, был слышен даже здесь, внутри, — тонкий, почти музыкальный звук, будто природа шептала о своей суровой красоте. Я глубоко вдохнула, и в лёгкие ворвался запах дров, всё ещё тлеющих в камине в гостиной. Этот аромат — смесь смолы, древесного тепла и чего-то неуловимо родного — успокаивал, но не мог заглушить лёгкую тревогу, что колыхалась в груди, словно рябь на озере.

Мои руки, тонкие, с едва заметными веснушками, скользнули к животу, округлившемуся за эти восемь месяцев. Там, под сердцем, шевельнулись они — мои малыши, два крошечных существа, которые уже стали центром моего мира. Лёгкий толчок, почти невесомый, но такой живой, заставил меня затаить дыхание. «Вы там, мои сокровища?» — прошептала я мысленно, и уголки губ невольно дрогнули в улыбке. Но тут же, как тень, мелькнула мысль: «Смогу ли я? Дохожу ли я вас до срока? А что, если что-то пойдёт не так?» Тревога, словно холодный ветер, пробежала по коже, и я плотнее закуталась в одеяло, пытаясь отогнать её.

Рэй шевельнулся во сне, его рука, тяжёлая и тёплая, легла на моё бедро, будто даже в забытьи он чувствовал мою тревогу. Его лицо, обычно суровое, с резкими чертами и глубокими линиями, смягчилось в утреннем свете. Я смотрела на него, на тёмные ресницы, на лёгкую щетину, покрывающую скулы, и думала, как этот мужчина, когда-то бывший моим похитителем, стал моей крепостью. «Как ты это делаешь, Рэй? — подумала я. — Как ты заставляешь меня верить, что всё будет хорошо?»

Я осторожно, чтобы не разбудить его, приподнялась на локте. Деревянная кровать скрипнула, и я замерла, боясь нарушить тишину. За окном сад казался застывшим, словно картина: голые ветви яблонь, покрытые тонким слоем снега, тянулись к серому небу, а где-то вдали, за домом, слышался слабый шорох ветра, будто он перебирал опавшие листья. Этот мир — наш маленький уголок в Летбридже — был таким хрупким, таким драгоценным. Я знала, что он может треснуть в любой момент, как лёд под ногами, но пока я была здесь, в этой комнате, рядом с Рэем, я могла притвориться, что всё в порядке.

— Мелисса? — Голос Рэя, хриплый от сна, прервал мои мысли. Он приоткрыл глаза, тёмно-серые, с искрами, которые я научилась читать. В них мелькнула тревога, но тут же сменилась теплом.

— Что-то не так?

Я покачала головой, чувствуя, как ком в горле растворяется под его взглядом.

— Просто… они шевелятся, — тихо сказала я, положив его руку на свой живот.

— Чувствуешь?

Его пальцы, загрубевшие, но такие бережные, замерли на моей коже. Мгновение — и лёгкий толчок, как будто малыши здоровались с отцом. Улыбка, редкая и такая настоящая, осветила его лицо.

— Сильные, — пробормотал он, и в его голосе было столько гордости, что моё сердце сжалось.

— Как их мама.

Я засмеялась, но смех вышел дрожащим.

— Рэй, я… я боюсь, — призналась я, опуская взгляд.

— Иногда мне кажется, что я не справлюсь. Что, если…

— Эй, — он приподнялся, обнял меня, притянув к себе. Его тепло, его запах — лес, табак и что-то неуловимо его — окутали меня.

— Ты справишься. Мы справимся. Вместе.

Я уткнулась в его плечо, чувствуя, как тревога отступает, но не исчезает совсем. Вчерашний звонок Джека, его приглушённый голос, напряжённые нотки в тоне Рэя — всё это вертелось в голове, как назойливая мелодия. Что-то надвигалось, я чувствовала это, как зверь чувствует бурю. Но пока я была здесь, в этой комнате, в кольце его рук, я могла притвориться, что мир за окном не собирается нас поглотить.

Я спустилась в кухню, всё ещё чувствуя тепло постели и Рэя, но тревога, поселившаяся в груди с самого утра, не отпускала. Кухня встретила меня уютным скворчанием масла на сковороде и ароматом свежесваренного кофе, который Рэй, как всегда, варил слишком крепким. Он стоял у плиты, высокий, с широкими плечами, обтянутыми простой чёрной футболкой, которая подчёркивала его крепкое телосложение. Тёмные волосы, слегка взъерошенные после сна, падали на лоб, почти скрывая тот шрам на виске — тонкую белую линию, которую я так часто рассматривала, словно она могла рассказать мне о его прошлом больше, чем он сам. Его тёмно-серые глаза, обычно такие внимательные, сегодня были слегка рассеянными, будто он смотрел куда-то внутрь себя.

Я потянулась за ножом, чтобы нарезать хлеб, мой мягкий шерстяной свитер — цвета спелого мха — тёплым облаком окутывал тело, но не мог унять лёгкую дрожь в пальцах. Деревянная разделочная доска, потемневшая от времени, лежала на столе, и я начала резать батон, стараясь сосредоточиться на ритмичном стуке ножа. Но мысли, словно осенние листья, подхваченные ветром, кружились вокруг вчерашнего звонка Джека. Его голос, хриплый и отрывистый, донёсся до меня через закрытую дверь кабинета Рэя — я уловила лишь обрывки: «…не можем ждать… это серьёзно». Рэй тогда вышел с телефоном, прижав его к уху, и его лицо, обычно такое непроницаемое, на миг исказилось тенью беспокойства.

— Рэй, — я попыталась заговорить, стараясь, чтобы голос звучал легко, — о чём вчера говорил Джек? Это… что-то важное?

Он не обернулся сразу, лишь слегка напрягся, продолжая помешивать яичницу. Лопатка в его руке двигалась размеренно, но я заметила, как его плечи застыли, словно он сдерживал что-то внутри. Наконец, он бросил взгляд через плечо — быстрый, уклончивый, как будто боялся, что я увижу в его глазах больше, чем он готов показать.

— Ничего особенного, малышка, — ответил он, и его голос, низкий и чуть хриплый, был слишком ровным, чтобы быть правдой.

— Просто дела. Джек… он просто проверяет, как мы тут.

Я нахмурилась, чувствуя, как внутри закипает лёгкое раздражение. Он всегда так делал — отмахивался, оберегая меня, словно я хрупкая фарфоровая статуэтка, которая разобьётся от малейшей правды. Я положила нож, и стук его лезвия о доску прозвучал громче, чем я ожидала, словно подчёркивая моё недовольство.

— Рэй, — я шагнула ближе, уперев руки в бока, — не ври мне. Я же видела твоё лицо вчера. Что-то не так, да?

Он выключил плиту, и шипение масла стихло, оставив кухню в тишине, нарушаемой лишь тиканьем старых настенных часов. Рэй повернулся ко мне, и я снова поразилась, как этот мужчина, такой большой, такой сильный, может выглядеть таким уязвимым. Его глаза встретились с моими, и в них мелькнула смесь вины и решимости. Он вытер руки о полотенце, небрежно брошенное на столешницу, и шагнул ко мне, сокращая расстояние между нами.

— Мелисса, — он положил руки мне на плечи, и я почувствовала тепло его ладоней даже через свитер.

— Я не хочу, чтобы ты волновалась. Особенно сейчас. — Его взгляд скользнул к моему животу, и в нём зажглась та самая нежность, которая всегда заставляла моё сердце биться быстрее.

— Ты и так несёшь слишком много.

Я хотела возразить, но его пальцы мягко сжали мои плечи, и я замолчала, чувствуя, как слова застревают в горле. Он был прав — я и так балансировала на грани, между радостью ожидания наших малышей и страхом перед неизвестностью. Но его уклончивость только усиливала моё беспокойство. Я отвернулась, глядя на стол, где лежали нарезанные ломти хлеба, такие аккуратные, такие обыденные, в то время как внутри меня всё кипело.

— Я не ребёнок, Рэй, — тихо сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Если что-то происходит, я хочу знать. Мы же вместе, правда?

Он вздохнул, и этот звук был тяжёлым, как будто он нёс на себе весь мир.

— Вместе, — подтвердил он, но в его тоне было что-то, что заставило моё сердце сжаться.

— Просто… дай мне разобраться, ладно? Я всё улажу.

Я кивнула, хотя внутри всё кричало, что он скрывает что-то важное. Кухня, такая уютная, с её деревянными шкафами и потёртым столом, вдруг показалась тесной, словно стены сжимались вокруг нас. Я взяла тарелку, чтобы поставить её на стол, но мои движения были резкими, и вилка соскользнула на пол с тихим звоном. Рэй тут же наклонился, чтобы поднять её, и наши пальцы соприкоснулись, когда он протянул мне вилку. Это было мимолётное касание, но оно, как всегда, зажгло искру где-то глубоко внутри.

— Прости, — пробормотала я, чувствуя, как щёки горят.

— Ничего, — он улыбнулся, но улыбка была натянутой, и я поняла, что он тоже боится.

Не за себя — за нас, за наших детей, за этот хрупкий мир, который мы с таким трудом построили.

Я отвернулась к окну, где за стеклом виднелся сад, укрытый снегом, и попыталась сосредоточиться на чём-то простом — на запахе яичницы, на тепле свитера, на шуме воды, которую Рэй включил, чтобы помыть сковороду. Но мысли о звонке Джека, о его напряжённом голосе, о том, что Рэй скрывает, не отпускали. Что-то надвигалось, и я чувствовала это, как чувствуют приближение грозы — по лёгкому покалыванию в воздухе, по тишине, которая всегда предшествует буре.

Я смотрела на свои руки, лежащие на потёртой деревянной столешнице, и вдруг замерла. Тонкие пальцы, слегка дрожащие от утреннего холода, с едва заметными веснушками, казались такими знакомыми и одновременно чужими. Эти руки — мои, но они принадлежали другой Мелиссе, той, что жила в прошлом, которое я так старалась оставить позади. Кожа, чуть шершавая от работы в саду, всё ещё хранила память о тех днях, когда я сжимала дешёвую кружку с горьким кофе, сидя в одиночестве в своей крошечной квартире. Тогда я была другой — потерянной, напуганной, но упрямой, с искрой решимости, которая горела где-то глубоко внутри, даже когда всё вокруг казалось безнадёжным.

Кухня, наполненная ароматом яичницы и тёплым светом утреннего солнца, вдруг отступила, и я погрузилась в воспоминания. Я видела себя — двадцатилетнюю, в старом сером пальто, слишком тонком для осеннего дождя, идущую по мокрым улицам. Дождь барабанил по асфальту, капли стекали по моим щекам, смешиваясь со слезами, которые я тогда не хотела признавать. Я возвращалась домой после очередной ссоры с Джастином, его слова всё ещё звенели в ушах: «Ты никто без меня, Мелисса. Куда ты пойдёшь?» Его голос, холодный и резкий, как лезвие, врезался в меня, заставляя сомневаться в каждом своём шаге. Но в тот вечер, под дождём, я сжала кулаки в карманах пальто, чувствуя, как решимость, словно слабый огонёк, разгорается внутри. «Я уйду, — шептала я себе, шагая быстрее, несмотря на промокшие ботинки. — Я найду выход».

Та квартира, в которую я возвращалась, была тесной, с облупившейся краской на стенах и единственным окном, выходившим на серый двор. Запах дешёвого кофе, заваренного в старой турке, пропитал всё вокруг — он был моим спутником в те одинокие вечера, когда я сидела за шатким столом, листая старые журналы или просто глядя в пустоту. Я мечтала тогда о чём-то большем — о доме, о тепле, о человеке, который посмотрит на меня не как на трофей или обузу, а как на равную. Но тогда эти мечты казались такими далёкими, словно звёзды, затянутые тучами.

— Мелисса? — голос Рэя вырвал меня из воспоминаний, и я вздрогнула, возвращаясь в нашу кухню, где всё было так непохоже на то прошлое. Он стоял у раковины, держа сковороду, которую только что вымыл. Его тёмные глаза, такие глубокие, что в них можно было утонуть, смотрели на меня с лёгкой тревогой.

— Ты где? — спросил он, вытирая руки полотенцем, и в его голосе была та мягкость, которая всегда заставляла моё сердце биться быстрее.

Я улыбнулась, но улыбка вышла слабой, почти виноватой.

— Просто… задумалась, — ответила я, глядя на свои руки, которые всё ещё лежали на столе.

— О том, как всё изменилось.

Рэй подошёл ближе, его тяжёлые шаги отдавались лёгким скрипом на деревянном полу. Он опустился на стул рядом, и я почувствовала тепло его присутствия, как будто он был не просто человеком, а целой крепостью, защищающей меня от бурь. Его рука, загрубевшая от работы, но такая бережная, накрыла мою, и я невольно сжала его пальцы, словно

боялась, что он исчезнет.

— Что вспомнила? — спросил он тихо, и в его голосе не было настойчивости, только искренняя забота. Он всегда знал, когда я уходила в себя, и умел вытаскивать меня обратно, не требуя слишком многого.

Я вздохнула, глядя на наши переплетённые руки. Его кожа, тёплая и чуть шершавая, контрастировала с моей — бледной, с тонкими венами, проступающими под кожей.

— Себя, — призналась я.

— Ту, какой я была раньше. Одинокие вечера, дешёвый кофе, который я пила, чтобы не заснуть и не думать о Джастине. О том, как я боялась, что никогда не выберусь.

Рэй нахмурился, и я увидела, как в его глазах мелькнула тень гнева — не на меня, а на того, кто причинил мне боль. Он никогда не говорил об этом прямо, но я знала: мысль о Джастине, о том, что он сделал со мной, жгла его, как раскалённое железо.

— Ты выбралась, — сказал он, и его голос был твёрдым, как скала.

— Ты сильнее, чем думаешь, Мелисса. И ты здесь. С нами.

Я кивнула, чувствуя, как ком в горле становится меньше. Но воспоминания всё ещё цеплялись за края сознания, как мокрые листья, прилипшие к подошвам. Я видела себя под тем дождём, сжимающую кулаки, шепчущую: «Я уйду». И я ушла — не сразу, не без боли, но ушла. А теперь я здесь, в этом доме, с Рэем, с нашими малышами, которые скоро появятся на свет. Всё изменилось, но тени прошлого всё ещё маячили где-то на краю, особенно теперь, когда звонок Джека внёс в нашу жизнь новую тревогу.

Я подняла взгляд на Рэя, и его лицо — резкие черты, лёгкая щетина, шрам, который я так любила касаться — было для меня якорем.

— Ты прав, — сказала я тихо, сжимая его руку чуть сильнее.

— Я здесь. Но… Рэй, что происходит? Что Джек сказал вчера? Я же вижу, ты сам не свой.

Он отвёл взгляд, и я почувствовала, как моё сердце сжалось. Тишина, повисшая между нами, была тяжёлой, как ноябрьский воздух за окном. За стеклом сад дремал под снегом, а в кухне тикали часы, отсчитывая секунды до чего-то, что я ещё не могла понять. Но я знала одно: что бы ни скрывал Рэй, оно было связано с тем звонком, с Джеком, с чем-то, что могло снова перевернуть наш мир.

Тишина кухни, пропитанная недосказанностью, стала невыносимой. Я чувствовала, как слова, которые я хотела услышать от Рэя, застревали где-то между нами, словно снег, налипший на ветви за окном. Мне нужно было вдохнуть, почувствовать что-то, кроме этой тяжести. Я отодвинула стул, его ножки скрипнули по деревянному полу, и, не глядя на Рэя, пробормотала:

— Пойду проветрюсь.

Его взгляд, тяжёлый и внимательный, следовал за мной, но он не остановил. Лишь тихо сказал:

— Не замёрзни, малышка.

Я натянула тёплые варежки — мягкие, вязаные, цвета спелой ежевики, которые Рэй подарил мне в прошлом месяце в числе других сюрпризов на день рождения, — и накинула тяжёлую шерстяную шаль поверх свитера. Дверь, ведущая в сад, отворилась с лёгким скрипом, и я шагнула наружу, в объятия ноябрьского утра. Холодный воздух тут же обжёг щёки, и моё дыхание заклубилось в морозном воздухе, словно тонкие белые облака, растворяющиеся в сером небе. Хруст снега под моими ботинками — мягкий, но отчётливый — был единственным звуком, нарушающим тишину, пока я медленно шла по дорожке, ведущей к яблоням.

Сад, наш маленький уголок в Летбридже, спал под тонким снежным покрывалом. Голые ветви яблонь, словно скелеты, тянулись к небу, их тёмные силуэты казались нарисованными углём на сером холсте утра. Снег, лёгкий и пушистый, укрыл землю, как пуховое одеяло, но под ним всё ещё проглядывали жёлтые пятна опавших листьев, упрямых, не желающих сдаваться зиме. Я остановилась, положив руку на округлившийся живот, чувствуя, как тепло моего тела контрастирует с холодом варежек. Малыши внутри шевельнулись, будто отвечая на прикосновение, и я улыбнулась, несмотря на тревогу, что всё ещё тлела в груди.

«Какой будет ваша жизнь?» — подумала я, глядя на сад. Я представила их — двух крошечных созданий, которые скоро заполнят этот дом смехом, топотом маленьких ножек, первыми словами. Будут ли они бегать по этому саду, собирая яблоки в корзинки? Будут ли прятаться за этими деревьями, играя в прятки? Я закрыла глаза, и в воображении возникла картина: летний день, солнечные зайчики пляшут на траве, а Рэй, смеясь, подбрасывает одного из малышей в воздух. Эта мысль согрела меня, но тут же, как холодный ветер, пришёл страх: «А если мы не сможем защитить вас? Если этот мир, который мы строим, рухнет?»

Шёпот ветра, пробежавшего по саду, заставил меня открыть глаза. Он был лёгким, но настойчивым, словно природа пыталась что-то сказать, перебирая голые ветви, как струны. Я сделала шаг вперёд, и снег захрустел под ногами, напоминая мне о хрупкости этого момента. Мои ботинки оставляли глубокие следы, и я вдруг подумала, как легко их можно затоптать, как легко всё, что мы создали с Рэем, может исчезнуть. Я обернулась к дому — его тёмные деревянные стены, покрытые лёгким инеем, казались такими надёжными, такими родными. Но звонок Джека, его голос, напряжённый взгляд Рэя — всё это напоминало мне, что даже этот дом не может укрыть нас от прошлого.

Я подошла к одной из яблонь, её ствол был шершавым под варежкой, и провела пальцами по коре, чувствуя её неровности. «Вы будете расти здесь, — шептала я малышам, гладя живот. — Здесь, где тихо, где пахнет яблоками и снегом. Мы с папой сделаем всё, чтобы вы были в безопасности». Но слова звучали неуверенно, как будто я пыталась убедить не только их, но и себя. Тревога, которую я пыталась заглушить, снова подняла голову, и я почувствовала, как холод пробирается под шаль, к самой коже.

— Мелисса! — голос Рэя раздался от двери, тёплый, но с лёгкой ноткой беспокойства. Я обернулась и увидела его силуэт в дверном проёме — высокий, в чёрной футболке, с полотенцем, перекинутым через плечо.

— Ты слишком долго там. Идём, завтрак стынет.

Я улыбнулась, хотя сердце всё ещё сжималось.

— Иду, — ответила я, бросив последний взгляд на сад. Снег начал падать снова, мелкими хлопьями, кружащимися в воздухе, как крошечные звёзды. Я повернулась к дому, чувствуя, как тепло внутри меня борется с холодом снаружи. Но где-то в глубине души я знала: этот покой — лишь затишье перед бурей, и звонок Джека был её первым предвестником.

Я едва переступила порог кухни, всё ещё ощущая лёгкий холод сада на щеках, когда резкий, пронзительный звук телефона Рэя разорвал тишину дома, как нож, вонзившийся в ткань утра. Звук был таким внезапным, что я вздрогнула, и моя рука, всё ещё в ежевичной варежке, инстинктивно легла на живот, словно защищая малышей от этого вторжения. Кухня, только что тёплая и уютная, с её запахом остывающей яичницы и кофе, вдруг стала тесной, будто стены сжались, предчувствуя беду. Я посмотрела на Рэя, и моё сердце сжалось: его лицо, обычно такое спокойное, даже в самые трудные моменты, застыло, а брови нахмурились, образовав глубокую складку на лбу.

Телефон лежал на столе, чёрный, блестящий, как зловещий ворон, и его экран мигал, высвечивая имя: «Джек». Рэй, стоявший у раковины с полотенцем в руках, замер, и я заметила, как его пальцы, загрубевшие, но такие знакомые, сжали ткань полотенца чуть сильнее. Он бросил на меня быстрый взгляд — тёмные глаза, глубокие, как лесные озёра, мелькнули тревогой, но тут же спрятали её за привычной маской решимости.

— Я возьму, — сказал он, и его голос, низкий и хриплый, прозвучал слишком ровно, как будто он пытался убедить не только меня, но и себя.

Я кивнула, но мои пальцы, всё ещё холодные от прогулки в саду, вцепились в край стола, словно это могло удержать меня от нарастающего страха. Деревянная столешница, тёплая и чуть шершавая, была единственным якорем в этот момент, когда всё внутри кричало: «Что-то не так». Рэй схватил телефон, и его шаги, тяжёлые, но быстрые, отдавались эхом, пока он уходил в соседнюю комнату — кабинет, где он всегда запирался, когда разговоры становились серьёзными.

Дверь кабинета закрылась с тихим щелчком, но я всё равно уловила обрывки его голоса, приглушённого стеной. Я сняла варежки, бросив их на стол, и подошла ближе к двери, стараясь ступать бесшумно, чтобы половицы не выдали меня. Моя шаль, тяжёлая и тёплая, сползла с плеч, и я поправила её, чувствуя, как холод пробирается под кожу, несмотря на тепло дома. Прижавшись к стене, я затаила дыхание, ловя слова, которые доносились из-за двери.

— …это срочно, Рэй, — голос Джека, достаточно громкий, чтобы я могла разобрать его слова, доносящиеся из телефона, был хриплый, с металлическими нотками, полный напряжения, которого я не слышала даже в ту ночь, когда он вытаскивал нас из беды.

— Они близко. Мы не можем тянуть.

Моё сердце заколотилось так громко, что я испугалась, что Рэй услышит его через стену. «Кто близко?» — мысль, острая, как осколок стекла, впилась в сознание. Я прижала руку к груди, чувствуя, как малыши шевельнулись, будто тоже ощутили мою тревогу. Рэй что-то ответил, но его голос был слишком тихим, и я уловила лишь обрывки: «…не сейчас… она не должна знать…». Эти слова ударили меня, как пощёчина. Он скрывал что-то — снова, как тогда, когда всё только начиналось, когда я была его пленницей, а не женой.

Я отступила от двери, чувствуя, как ноги подкашиваются. Кухня, с её потёртым столом, старыми часами, тикающими на стене, и остывшей яичницей, вдруг показалась чужой, как будто я оказалась в чужом доме. Я опустилась на стул, и мои пальцы снова вцепились в край стола, так сильно, что костяшки побелели. За окном снег падал всё гуще, хлопья кружились в воздухе, как крошечные призраки, и я подумала, как легко они могут засыпать следы — наши следы, нашу жизнь, которую мы так старались построить.

— Мелисса? — голос Рэя заставил меня вздрогнуть. Я не заметила, как он вернулся. Он стоял в дверях, всё ещё держа телефон в руке, и его лицо было напряжённым, несмотря на попытку улыбнуться. Шрам на виске, тонкий и белый, казался глубже в утреннем свете, а тёмные глаза искали мои, словно пытаясь понять, что я знаю.

— Кто это был? — спросила я, и мой голос прозвучал резче, чем я хотела. Я выпрямилась, чувствуя, как гнев смешивается со страхом.

— Джек, да? Что он сказал?

Рэй шагнул ко мне, но остановился, будто не решаясь подойти ближе. Он провёл рукой по волосам, и я заметила, как его пальцы слегка дрожали — мелочь, которую я бы не увидела, если бы не знала его так хорошо.

— Просто… дела, — ответил он, и это слово, такое банальное, прозвучало как ложь.

— Ничего, о чём тебе стоит волноваться.

— Перестань, Рэй! — я вскочила со стула, шаль соскользнула на пол, и я почувствовала, как тепло кухни больше не спасает от холода внутри.

— Я не слепая. Я слышала, как он сказал «срочно». Что происходит? Это… это связано с нами? С детьми?

Его лицо дрогнуло, и на миг я увидела в его глазах ту же панику, что жила во мне. Но он быстро взял себя в руки, шагнул ко мне и взял мои руки в свои. Его ладони были тёплыми, но я чувствовала, как напряжены его пальцы.

— Мелисса, послушай, — сказал он, и его голос стал мягче, но всё ещё дрожал от сдерживаемой силы.

— Я разберусь. Обещаю. Но тебе сейчас нужно думать о себе. О них. — Он кивнул на мой живот, и его взгляд смягчился, но не смог скрыть тревогу.

Я выдернула руки, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.

— Я не могу думать о них, когда ты что-то скрываешь! — почти крикнула я, но тут же осеклась, прижав руку к губам. Малыши снова шевельнулись, и я опустила взгляд, пытаясь успокоиться.

Рэй смотрел на меня, и в его молчании было столько боли, что я почти пожалела о своих словах. Но страх, разбуженный этим звонком, был сильнее. Я повернулась к окну, глядя на снег, который всё падал, укрывая сад, и подумала, что этот звонок — как первый раскат грома перед бурей, которая может разрушить всё, что мы построили.

Кухня, всё ещё пропитанная запахом кофе и остывшей яичницы, казалась мне клеткой, где каждая тень напоминала о недосказанности Рэя. Его слова — «Я разберусь» — звенели в ушах, но вместо успокоения приносили лишь новый виток тревоги. Я не могла сидеть на месте, чувствуя, как страх, словно холодный ручей, растекается по венам. Малыши шевельнулись внутри, будто напоминая мне, что я должна быть сильной, но моё сердце колотилось, подгоняемое предчувствием беды. Когда я услышала низкий гул мотора за окном, а затем хруст гравия под колёсами, всё внутри сжалось. Джек. Он приехал.

Я подошла к окну, отодвинув лёгкую занавеску, и увидела его — Джека, выходящего из старого чёрного пикапа. Он был худощавым, почти угловатым, с длинными руками, которые двигались с какой-то выверенной точностью. Седина, пробивающаяся в его тёмных волосах, блестела в холодном свете ноябрьского дня, а кожаная куртка, потёртая на локтях, делала его похожим на человека, который видел слишком много, чтобы доверять миру. Его лицо, с резкими скулами и глубоко посаженными глазами, было напряжённым, но в нём не было суеты — только холодная решимость, как у хищника, знающего свою цель. Он бросил быстрый взгляд на дом, и я инстинктивно отступила от окна, боясь, что он заметит меня.

Дверь открылась, впуская порыв морозного воздуха, и я услышала тяжёлые шаги Рэя, идущего встречать друга. Их голоса, низкие и приглушённые, смешались с шорохом одежды, пока они обменивались короткими фразами у порога. Я осталась в кухне, прижав ладони к животу, пытаясь унять дрожь. Но любопытство — или, может быть, страх — оказалось сильнее. Я осторожно вышла в коридор, стараясь ступать мягко, чтобы старые половицы не выдали меня своим скрипом. Гостиная, где они уединились, была всего в нескольких шагах, и тонкая деревянная дверь едва заглушала их голоса.

Я прижалась к стене, чувствуя, как шершавая поверхность холодит щёку. Моя шаль, всё ещё висящая на плечах, пахла снегом и яблонями из сада, но этот запах теперь казался далёким, почти чужим. Моё сердце билось так быстро, что я боялась, оно выдаст меня, заглушая всё остальное. Сквозь дверь доносились приглушённые голоса, резкие и отрывистые, как будто каждый из них старался говорить тише, но эмоции прорывались наружу.

— …не можем ждать, Рэй, — голос Джека, хриплый, с лёгкой хрипотцой, был полон напряжения. — Они знают, где искать. Если мы не сделаем ход первыми, всё рухнет.

Я затаила дыхание, чувствуя, как холод стены пробирается под свитер. «Кто знает? Кто ищет?» — вопросы вихрем закружились в голове, но я не смела пошевелиться. Рэй ответил, его голос был ниже, почти рычащий, с той сдерживаемой яростью, которую я слышала только в самые тёмные моменты.

— Я не позволю им добраться до неё, Джек. Ты это знаешь. Но… — он замолчал, и я представила, как он проводит рукой по волосам, как делает всегда, когда пытается взять себя в руки.

— Она не должна ничего знать. Не сейчас.

Моё сердце пропустило удар. «Она» — это я. Они говорили обо мне, о нашей семье, о чём-то, что угрожало всему, что мы построили. Я прижала руку к губам, чтобы подавить рвущийся наружу всхлип. Половица под моим ботинком предательски скрипнула, и я замерла, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Голоса в гостиной стихли, и на миг мне показалось, что они услышали. Но затем Джек продолжил, чуть тише, но с той же настойчивостью.

— Тогда нам нужно встретиться с ним. Это наш единственный шанс. Но это риск, Рэй. Ты готов?

Я не услышала ответа Рэя, только тяжёлый вздох, который говорил больше любых слов. Мои пальцы вцепились в край шали, сминая мягкую шерсть, пока я пыталась осмыслить услышанное. «Встретиться с кем? Какой риск?» — мысли путались, но одно было ясно: Рэй и Джек стояли на краю пропасти, и я, даже не зная всей правды, чувствовала её холодное дыхание.

Гостиная за дверью была окутана полумраком — я знала, как выглядит эта комната: потёртый диван, камин, где ещё тлели угли, и старый дубовый стол, за которым Рэй и Джек сейчас сидели, склонившись друг к другу, как заговорщики. Я представила Джека, его худое лицо, глаза, которые всегда казались мне слишком проницательными, и Рэя, с его широкими плечами и шрамом на виске, который он бессознательно трогал, когда нервничал. Они были такими разными, но связаны чем-то, что я до конца не понимала — долгом, дружбой, тайнами, которые тянулись из их прошлого.

Я отстранилась от двери, чувствуя, как ноги становятся ватными. Коридор, узкий и тёмный, казался длиннее, чем обычно, а тиканье часов из кухни звучало как метроном, отсчитывающий время до чего-то неизбежного. Я вернулась в кухню, опустилась на стул и уставилась на свою чашку с остывшим кофе, чёрным, как ночь, что ждала нас впереди. Малыши шевельнулись, и я положила руку на живот, шепча: «Всё будет хорошо. Папа нас защитит». Но слова звучали пусто, потому что я знала: Рэй скрывал правду, и эта правда была опаснее всего, что я могла себе представить.

— Мелисса? — голос Рэя, неожиданно близкий, заставил меня вздрогнуть. Я подняла глаза и увидела его в дверях, с Джеком за спиной. Рэй смотрел на меня, и в его тёмных глазах была смесь вины и решимости. Джек, стоя чуть позади, молчал, но его взгляд, острый, как лезвие, скользнул по мне, будто оценивая, сколько я знаю.

— Всё в порядке? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал, но он всё равно выдал мою тревогу.

Рэй кивнул, но его улыбка была натянутой.

— Всё под контролем, малышка, — сказал он, но я знала: это была ложь, и она была лишь началом чего-то гораздо большего.

Я сидела за кухонным столом, всё ещё сжимая холодную чашку кофе, пока Рэй и Джек стояли в дверях, их силуэты тёмными пятнами вырисовывались на фоне тусклого света коридора. Взгляд Джека, острый и пронизывающий, скользнул по мне, и я почувствовала, как волосы на затылке шевельнулись, будто от порыва холодного ветра. Его присутствие, тяжёлое и почти осязаемое, наполняло комнату, и я вдруг поняла, что не могу отвести глаз от его худощавого лица, от седины, серебрящейся в тёмных волосах, от кожаной куртки, потёртой, но сидящей так, словно она была частью его самого. Он молчал, но его молчание было громче любых слов, и оно разбудило во мне воспоминания, которые я старалась держать под замком.

Моя рука, всё ещё лежащая на животе, дрогнула, и я отвела взгляд, уставившись на чашку, где чёрная поверхность кофе отражала тусклый свет лампы. Но перед глазами уже не было кухни — я снова оказалась в том дне, в той ночи, когда впервые увидела Джека. Дождь хлестал по крыше старого дома, где мы скрывались с Рэем, и каждый удар капель казался эхом шагов тех, кто нас преследовал. Я помню, как сидела, прижавшись к стене, с колотящимся сердцем, чувствуя, как страх, липкий и холодный, сковывает всё тело. Тогда я ещё не знала, кем станет для меня Рэй, но уже понимала, что он — моя единственная надежда.

Дверь того дома распахнулась с резким скрипом, впуская порыв сырого ветра, и в проёме появился он — Джек. Его кожаная куртка блестела от дождя, капли стекали по его худому лицу, цепляясь за резкие скулы и тёмную щетину. Глаза, глубоко посаженные, горели твёрдой, почти пугающей решимостью, как у человека, который привык смотреть в лицо опасности и не отводить взгляд. Он был не таким высоким, как Рэй, но в нём была какая-то хищная грация, будто каждый его шаг был рассчитан, каждый жест выверен.

— Доверяйте мне, — сказал он тогда, и его голос, хриплый, с лёгкой надтреснутостью, прорезал шум дождя. Я посмотрела на Рэя, ища в его лице подтверждение, и он кивнул, хотя его рука, сжимавшая мою, была холодной от напряжения. Джек не стал тратить время на объяснения — он просто действовал, вытаскивая нас из той западни, как охотник, знающий каждую тропу в лесу. Я помню, как он двигался в темноте, уверенно, но бесшумно, словно тень, и как его присутствие, несмотря на мой страх, внушало странное чувство безопасности.

Тот Джек, которого я видела тогда, был не просто другом Рэя — он был спасителем, человеком, который появился из ниоткуда и перевернул всё. Но даже в тот момент его твёрдый взгляд, холодный, как сталь, заставлял меня чувствовать себя маленькой, уязвимой, будто он видел во мне всё — мои страхи, мои сомнения, мою слабость. И всё же, когда он помог нам выбраться, когда мы оказались в безопасности, я поймала его мимолётную улыбку — едва заметную, но тёплую, как искра в ночи. Она исчезла так же быстро, как появилась, но я запомнила её, как запоминают редкий проблеск солнца в бурю.

— Мелисса, ты в порядке? — голос Рэя вернул меня в кухню, и я моргнула, чувствуя, как воспоминания растворяются, словно дым. Он смотрел на меня, его тёмные глаза, глубокие и тревожные, искали ответ, а Джек, стоящий чуть позади, молчал, но его взгляд, как и тогда, казалось, проникал прямо в душу.

Я кивнула, хотя мои пальцы, сжимавшие чашку, дрожали.

— Да… просто задумалась, — пробормотала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Но моё сердце всё ещё билось в ритме того дождливого дня, и я не могла отделаться от ощущения, что Джек, стоящий передо мной, был тем же человеком, который вытащил нас из беды, но теперь он принёс с собой новую угрозу.

— Может, чаю? — предложила я, вставая, чтобы скрыть смятение. Мои движения были резкими, и я чуть не опрокинула чашку. Джек, заметив это, сделал шаг вперёд, его рука на миг замерла в воздухе, словно он хотел помочь, но тут же опустилась.

— Не стоит, — сказал он, и его голос был таким же хриплым, как в моих воспоминаниях, но теперь в нём была усталость, которую я раньше не замечала.

— Мы ненадолго, Мелисса.

Я посмотрела на него, и наши глаза встретились. В его взгляде не было той холодной стали, что я помнила, — теперь там была тень чего-то другого, может быть, сожаления или боли. Рэй кашлянул, нарушая неловкую тишину, и сказал:

— Пойдём, Джек. Поговорим в гостиной.

Они повернулись, чтобы уйти, и я снова почувствовала себя отрезанной от их мира, от их тайн. Но образ Джека — того, кто спас нас, и того, кто теперь стоял передо мной, — остался в моей памяти, как отпечаток, который невозможно стереть. Я знала, что его приезд не случаен, и его слова, которые я подслушала, звенели в ушах: «Они знают, где искать». Кухня, с её тёплым светом и запахом кофе, вдруг показалась мне хрупкой, как стекло, готовое треснуть под ударом надвигающейся бури.

Кухня, ещё недавно казавшаяся мне убежищем, теперь давила своей тишиной, словно воздух стал густым, пропитанным невысказанными словами. Мы сидели за столом — я, Рэй и Джек, — и пар от тарелок с горячим овощным супом поднимался вверх, закручиваясь в тонкие спирали, которые растворялись под потолком. Ложки звенели о керамику, но этот звук, обычно такой привычный, теперь резал слух, подчёркивая неловкость, повисшую между нами. Я сидела, закутанная в свой мягкий свитер цвета спелого мха, и чувствовала, как тепло супа не может прогнать холод, поселившийся внутри после подслушанного разговора.

Рэй, сидевший напротив, низко склонился над тарелкой, его широкие плечи были напряжены, а тёмные волосы падали на лоб, скрывая глаза. Он избегал моего взгляда, и это было больнее, чем любые слова. Обычно его тёмно-серые глаза, глубокие, как лесные озёра, находили мои даже в самые трудные моменты, но сейчас он смотрел в свою тарелку, будто там была разгадка всех наших проблем. Его шрам на виске, тонкий и белый, казался глубже в тусклом свете кухонной лампы, и я невольно подумала, сколько ещё шрамов — невидимых — он скрывает от меня.

Джек, сидевший справа, ел медленно, с той выверенной точностью, которая выдавала в нём человека, привыкшего всё контролировать. Его худощавое лицо, с резкими скулами и сединой в тёмных волосах, было непроницаемым, но я заметила, как его пальцы, длинные и узловатые, слегка постукивали по краю стола — едва уловимый признак нервозности. Его кожаная куртка висела на спинке стула, и я вдруг подумала, что без неё он выглядит почти уязвимым, но только почти. Его глаза, глубоко посаженные, скользили по комнате, избегая встречаться с моими, и это молчание, которое он поддерживал, было таким же тяжёлым, как молчание Рэя.

Я сглотнула, чувствуя, как ложка дрожит в моей руке. Тишина давила, словно невидимый груз, и я не могла больше её выносить. Малыши шевельнулись внутри, будто подбадривая меня, и я решила разрядить обстановку, хотя бы попытаться.

— Суп… ничего так, да? — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал легко, и даже выдавила улыбку.

— Я добавила побольше моркови, как ты любишь, Рэй.

Моя попытка пошутить повисла в воздухе, как снежинка, готовая растаять. Рэй поднял взгляд, и на миг его глаза встретились с моими. В них мелькнула тень улыбки, но она была такой слабой, что тут же угасла.

— Вкусно, малышка, — ответил он, но его голос был хриплым, и он тут же снова опустил взгляд, будто боялся, что я увижу в нём больше, чем он готов показать.

Джек кашлянул, отложил ложку и откинулся на спинку стула. Его движение было таким резким, что стул скрипнул, и я вздрогнула, чувствуя, как моё сердце снова ускоряет ритм.

— Ты хорошо готовишь, Мелисса, — сказал он, и его голос, низкий, с лёгкой хрипотцой, прозвучал неожиданно мягко.

— Рэю повезло.

Я посмотрела на него, пытаясь понять, был ли это комплимент или просто попытка заполнить тишину. Его глаза, тёмные и проницательные, на миг задержались на мне, и я почувствовала, как по спине пробежал холодок. В них не было той холодной стали, что я помнила с нашей первой встречи, но была усталость, которая делала его почти человечнее.

— Спасибо, — пробормотала я, опуская взгляд на свою тарелку. Пар от супа всё ещё поднимался, и я следила за ним, будто он мог унести мои тревоги. Но тишина вернулась, ещё более тяжёлая, чем прежде. Звон ложек стал реже, и я заметила, как Рэй сжимает свою ложку чуть сильнее, чем нужно, его костяшки побелели. Я хотела спросить, крикнуть, потребовать, чтобы они сказали мне правду, но слова застревали в горле. Вместо этого я взяла кусок хлеба, лежащий на столе, и начала крошить его пальцами, чувствуя, как крошки падают на скатерть, как маленькие кусочки нашего хрупкого мира.

За окном снег всё падал, укрывая сад мягким покрывалом, и я подумала, как легко он может скрыть следы — наши следы, нашу жизнь. Кухня, с её деревянными шкафами, потёртым столом и старыми часами, тикающими на стене, была нашим убежищем, но сейчас она казалась мне клеткой, где каждый из нас был заперт со своими секретами. Я посмотрела на Рэя, надеясь поймать его взгляд, но он снова отвернулся, и это было как удар — не сильный, но точный, прямо в сердце.

— Рэй, — начала я, и мой голос прозвучал тише, чем я хотела, — ты… ты ведь скажешь мне, если что-то не так, правда?

Он замер, ложка зависла над тарелкой, и я увидела, как его плечи напряглись. Джек бросил на него быстрый взгляд, почти незаметный, но я уловила его — предупреждение, просьба, я не знала, что именно. Рэй медленно поднял голову, и его глаза, наконец, встретились с моими. В них была боль, такая глубокая, что я почувствовала, как слёзы подступают к горлу.

— Всё будет хорошо, Мелисса, — сказал он, и его голос был твёрдым, но я слышала в нём трещину, как в льду, готовом расколоться.

— Обещаю.

Я кивнула, хотя не верила ему. Не потому, что не доверяла, а потому, что знала: он лгал, чтобы защитить меня, но эта ложь только делала пропасть между нами шире. Джек молчал, его пальцы снова постукивали по столу, и я вдруг поняла, что этот обед — не просто еда, а затишье перед бурей, которая уже собиралась над нашими головами. Я сжала ложку, чувствуя, как её холодный металл впивается в ладонь, и подумала, что, несмотря на тепло супа и уют кухни, холод надвигающейся опасности был ближе, чем я могла себе представить.

Обед закончился, но вкус супа, который должен был согревать, оставил лишь горький привкус тревоги. Я собрала тарелки, стараясь занять руки, чтобы они не дрожали, но звон посуды только подчёркивал тишину, сменившую неловкие попытки разговора. Рэй и Джек переглянулись — короткий, почти незаметный взгляд, но он был как искра, зажигающая фитиль. Они поднялись из-за стола, и Рэй, не глядя на меня, сказал:

— Нам нужно поговорить. В кабинете.

Его голос, низкий и хриплый, был твёрдым, но я уловила в нём напряжение, как натянутая струна, готовая лопнуть. Джек кивнул, его худощавое лицо оставалось непроницаемым, но я заметила, как его длинные пальцы сжались в кулак, прежде чем он сунул руки в карманы потёртой кожаной куртки. Они ушли, оставив меня в кухне, и я почувствовала себя так, будто меня вычеркнули из их мира — мира, где принимались решения, от которых зависела наша жизнь.

Я не могла остаться на месте. Тревога, словно холодный ветер, гнала меня вперёд, и я, бросив посуду в раковине, тихо последовала за ними. Коридор, узкий и тёмный, пах деревом и слегка сыростью, а половицы поскрипывали под моими шагами, выдавая моё присутствие. Дверь кабинета была приоткрыта, и я остановилась в тени, не решаясь войти, но не в силах уйти. Сквозь щель я видела их — Рэя и Джека, склонившихся над старым дубовым столом, заваленным бумагами и чем-то, что заставило моё сердце сжаться: оружием.

Рэй стоял, слегка наклонившись, его широкие плечи загораживали свет от настольной лампы, отбрасывая длинную тень на стену. Его тёмные волосы, взъерошенные от привычки проводить по ним рукой, падали на лоб, а шрам на виске казался глубже в этом полумраке. Он держал пистолет — чёрный, блестящий, с холодным металлическим отблеском — и проверял его с той сосредоточенностью, которая появлялась у него в самые опасные моменты. Щелчок затвора, резкий и отчётливый, разрезал тишину, и я вздрогнула, прижав руку к груди, где малыши шевельнулись, будто тоже почувствовали угрозу.

Джек, сидящий на краю стола, разворачивал карту — потрёпанную, с загнутыми углами, покрытую карандашными пометками. Его худощавое тело, казалось, было натянуто, как пружина, готовая распрямиться в любой момент. Седина в его волосах блестела под светом лампы, а глубоко посаженные глаза, тёмные и внимательные, скользили по карте, словно он видел в ней не просто линии, а судьбу. Шорох бумаги, когда он расправлял лист, был единственным звуком, кроме щелчков оружия, и этот звук, такой обыденный, почему-то пугал меня больше всего.

— Здесь, — сказал Джек, ткнув пальцем в карту, и его голос, хриплый и низкий, был лишён эмоций, но я уловила в нём усталость.

— Если мы не успеем, они доберутся до границы раньше нас.

Рэй кивнул, не отрывая глаз от пистолета. Его лицо было суровым, но я видела, как его челюсть напряглась, как он сжал губы в тонкую линию.

— А если это ловушка? — спросил он, и его голос был тише, чем обычно, будто он боялся, что слова могут стать реальностью.

Джек пожал плечами, и его кожаная куртка скрипнула.

— Тогда мы будем готовы. Но выбора нет, Рэй. Ты знаешь.

Я стояла в стороне, чувствуя себя чужой, как будто между нами выросла невидимая стена. Мои руки, дрожащие, вцепились в край шали, и я прижалась к дверному косяку, стараясь дышать тише. Кабинет, маленький и тесный, был пропитан запахом старых книг и оружейного масла, а свет лампы отбрасывал резкие тени, делая лица Рэя и Джека почти незнакомыми. Я хотела ворваться, крикнуть, потребовать, чтобы они объяснили, что происходит, но страх сковал меня, как лёд. Кто «они»? Что за граница? И почему Рэй, мой Рэй, который обещал мне безопасность, выглядел так, будто готовился к войне?

Малыши снова шевельнулись, и я положила руку на живот, чувствуя их тепло сквозь свитер. «Всё будет хорошо», — шептала я им мысленно, но слова звучали неубедительно.

Я посмотрела на Рэя, на его сосредоточенное лицо, на его руки, которые так нежно касались меня утром и теперь сжимали оружие. Он был моим защитником, моим домом, но сейчас он казался далёким, как звезда, которую видишь, но не можешь коснуться.

— Рэй, — мой голос, слабый и дрожащий, вырвался сам собой, и я тут же пожалела об этом. Они оба обернулись, и я почувствовала, как кровь прилила к щекам. Рэй нахмурился, его глаза, тёмные и глубокие, наполнились смесью удивления и вины.

— Мелисса? — он шагнул ко мне, но остановился, будто боясь, что его движение разрушит что-то хрупкое.

— Что ты здесь делаешь?

Я сглотнула, пытаясь найти слова. Джек смотрел на меня, его взгляд был спокойным, но в нём была та же проницательность, что пугала меня с нашей первой встречи.

— Я… я просто хотела знать, — сказала я, и мой голос дрогнул.

— Что происходит, Рэй? Почему оружие? Куда вы собираетесь?

Рэй вздохнул, и этот звук был тяжёлым, как будто он нёс на себе весь мир. Он положил пистолет на стол, и его руки, такие сильные, на миг показались мне беспомощными.

— Это не для тебя, малышка, — сказал он, и его голос был мягким, но в нём была сталь.

— Просто… меры предосторожности.

— Меры предосторожности? — я шагнула вперёд, чувствуя, как гнев смешивается со страхом.

— Рэй, я не слепая! Я слышала вас. Кто-то нас ищет, да? Что ты скрываешь?

Джек кашлянул, привлекая внимание, и я повернулась к нему. Его лицо было непроницаемым, но в его глазах мелькнула тень чего-то — может, сочувствия, а может, раздражения.

— Мелисса, — сказал он, и его голос был ровным, но твёрдым.

— Иногда лучше не знать. Поверь.

Я хотела возразить, но Рэй шагнул ко мне, его рука легла на моё плечо, тёплая и тяжёлая.

— Иди в кухню, — сказал он тихо, но в его голосе была просьба, смешанная с приказом.

— Мы скоро закончим.

Я посмотрела на него, на Джека, на карту и оружие на столе, и почувствовала, как мир вокруг меня сжимается, как будто стены кабинета готовы рухнуть. Мои руки дрожали, и я сжала их в кулаки, чтобы скрыть это. Я повернулась и вышла, чувствуя, как их взгляды жгут мне спину. Коридор, тёмный и холодный, встретил меня тишиной, но щелчок затвора и шорох бумаги всё ещё звучали в ушах, как эхо надвигающейся опасности.

Я стояла в коридоре, всё ещё чувствуя холод кабинета и тяжесть слов, которые так и не были сказаны. Щелчок затвора и шорох карты всё ещё звучали в ушах, как далёкий гром, предвещающий бурю. Мои руки, дрожащие, сжимали край шали, а сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Рэй и Джек вышли из кабинета, их шаги были тяжёлыми, решительными, и я отступила в сторону, чувствуя себя маленькой, почти невидимой в тени их мира, полного тайн и опасности. Но когда Рэй посмотрел на меня, его тёмно-серые глаза, обычно такие непроницаемые, дрогнули, и я поняла, что он не может уйти, не сказав хоть что-то.

Он шагнул ко мне, и его присутствие, как всегда, заполнило всё пространство. Высокий, с широкими плечами, он казался несокрушимым, но сейчас в его лице — в резких чертах, в шраме на виске, в лёгкой щетине, покрывающей скулы — было что-то уязвимое, почти мальчишеское. Его чёрная футболка, слегка помятая, пахла лесом и табаком, и этот запах, такой знакомый, такой родной, окутал меня, как тёплое одеяло, когда он положил свои ладони мне на плечи. Его руки, загрубевшие от работы, но такие бережные, были тёплыми, и я невольно прижалась к ним, ища утешения в этом прикосновении.

— Мелисса, — сказал он, и его голос, низкий и хриплый, был полон эмоций, которые он так редко показывал.

— Я вернусь. Обещаю.

Я подняла глаза, и его взгляд, глубокий, как ночное небо, поймал мой. В нём была решимость, но за ней скрывалась тень страха — не за себя, а за меня, за наших малышей, за всё, что мы построили. Я хотела верить ему, хотела цепляться за его слова, как за спасательный круг, но моё сердце сжималось, словно кто-то стиснул его ледяными пальцами. Слёзы, которые я так старалась сдержать, жгли глаза, и я моргнула, чувствуя, как одна из них скатилась по щеке, горячая и солёная.

— Рэй, — мой голос дрожал, и я сжала его футболку, чувствуя под пальцами твёрдость его груди.

— Куда ты идёшь? Почему ты не можешь сказать мне правду?

Он вздохнул, и его дыхание, тёплое, коснулось моих волос. Его ладони скользнули с моих плеч к спине, и он притянул меня к себе, обнимая так крепко, будто боялся, что я растворюсь. Я уткнулась лицом в его грудь, вдыхая его запах — смесь леса, табака и чего-то неуловимо его, — и почувствовала, как малыши шевельнулись, будто тоже хотели быть ближе к отцу. Его сердце билось под моим ухом, ровно, но быстро, и я поняла, что он боится не меньше меня.

— Я не хочу, чтобы ты волновалась, малышка, — прошептал он, и его губы коснулись моей макушки, лёгким, почти невесомым поцелуем.

— Это… просто дела. Я всё улажу.

Я отстранилась, глядя на него снизу вверх. Его лицо, освещённое тусклым светом коридора, было таким родным, но сейчас в нём была тень, которую я не могла игнорировать.

— Дела? — мой голос сорвался, и я почувствовала, как гнев смешивается с отчаянием.

— Рэй, я видела оружие. Я слышала вас с Джеком. Это не просто дела! Это… это опасно, да?

Он отвёл взгляд, и это молчание было хуже любых слов. За его спиной я видела Джека, стоящего у входной двери. Его худощавое тело, затянутое в кожаную куртку, было напряжено, а седина в волосах блестела, как иней. Он смотрел в сторону, будто не хотел вмешиваться, но его присутствие, тяжёлое и молчаливое, только усиливало моё беспокойство.

— Мелисса, — Рэй снова посмотрел на меня, и его рука поднялась к моему лицу, стирая слезу большим пальцем. Его прикосновение было таким нежным, что я невольно закрыла глаза.

— Я вернусь. Ты должна мне верить.

Я кивнула, хотя всё внутри кричало, что я не хочу его отпускать. Но я знала Рэя — он не отступит, не остановится, пока не сделает то, что считает нужным. Я сжала его руку, чувствуя шершавость его кожи, и прошептала:

— Просто… будь осторожен. Ради нас.

Он улыбнулся, но улыбка была натянутой, почти болезненной.

— Всегда, — сказал он, и его голос дрогнул, выдавая то, что он так старался скрыть.

Он наклонился и поцеловал меня — коротко, но так сильно, что я почувствовала вкус его страха, смешанный с любовью. Затем он отстранился, и его ладони покинули мои плечи, оставив холод там, где только что было тепло. Джек кашлянул, открывая входную дверь, и порыв морозного воздуха ворвался в дом, принеся с собой запах снега и хвои. Рэй бросил на меня последний взгляд, полный обещаний, которые я боялась не увидеть исполненными, и шагнул к двери.

Стук двери за ним был как удар, резкий и окончательный. Я осталась одна в коридоре, всё ещё чувствуя его запах — лес и табак, — который цеплялся за мою кожу. Слёзы текли по щекам, и я не пыталась их остановить, прижимая руки к животу, где наши малыши шевелились, будто спрашивая, куда ушёл их отец. За окном снег падал всё гуще, укрывая следы их шагов, и я подумала, как легко он может скрыть всё — их, нас, нашу жизнь. Коридор, тёмный и узкий, казался бесконечным, а тиканье часов из кухни звучало как отсчёт времени до чего-то, что я не могла предугадать. Я прислонилась к стене, чувствуя, как её холод проникает в спину, и прошептала: «Вернись, Рэй. Пожалуйста, вернись».

Стук двери, захлопнувшейся за Рэем и Джеком, всё ещё звенел в ушах, как эхо выстрела, оставляя меня в пустоте, которую я не могла заполнить. Коридор, узкий и тёмный, пах деревом и холодом, ворвавшимся из сада, и я стояла, прижавшись к стене, словно её шершавая поверхность могла удержать меня от падения в пропасть тревоги. Мои руки, всё ещё дрожащие от прощания, лежали на округлившемся животе, и я чувствовала лёгкие толчки малышей, будто они пытались напомнить мне, что я не одна. Но без Рэя, без его тёплых ладоней и запаха леса с табаком, дом казался слишком большим, слишком пустым, как корабль, брошенный в бурю без капитана.

Я оттолкнулась от стены и побрела по коридору, мои шаги были медленными, неуверенными, словно я боялась нарушить хрупкую тишину. Половицы поскрипывали под ботинками, и этот звук, обычно такой привычный, теперь казался чужим, почти зловещим. Я вошла в гостиную, где камин всё ещё тлел, отбрасывая слабые отблески на потёртый диван и старый дубовый стол. Тиканье часов на стене — тяжёлое, размеренное — било по нервам, отсчитывая секунды, которые отделяли меня от неизвестности. Я остановилась у стола, мои пальцы скользнули по его поверхности, чувствуя неровности дерева, выщербленного временем. Здесь мы с Рэем пили кофе по утрам, смеялись, строили планы на будущее наших детей. Теперь же стол был пуст, как моё сердце, и только следы от кружек напоминали о тех днях.

Я подняла взгляд на часы — старые, с бронзовым циферблатом и стрелками, которые двигались с неумолимой точностью. Половина второго. Сколько времени прошло с тех пор, как Рэй ушёл? Десять минут? Двадцать? Время растягивалось, как резина, и каждая секунда казалась вечностью. Я представила Рэя и Джека — его широкие плечи, тёмные глаза, полные решимости, и худощавую фигуру Джека, его седину, блестящую под светом, его проницательный взгляд. Куда они пошли? Что за «меры предосторожности» требовали оружия и карты? Мысли кружились, как снежинки за окном, и я не могла поймать ни одну из них.

Я побрела дальше, мои пальцы трогали вещи, словно они могли дать ответы. Книгу на полке — потрёпанную, с загнутыми страницами, которую Рэй читал мне вслух, когда я не могла уснуть. Плед на диване — мягкий, пахнущий шерстью и дымом от камина, которым мы укрывались в холодные вечера. Каждое прикосновение было как мостик к Рэю, к нашей жизни, но оно же напоминало, что он сейчас где-то там, в опасности, а я здесь, в ловушке собственных страхов. Малыши шевельнулись, и я замерла, положив обе руки на живот, шепча: «Ваш папа вернётся. Он всегда возвращается». Но слова звучали неуверенно, как молитва, в которой я сама не была уверена.

Я подошла к зеркалу, висящему у входа в гостиную. Моё отражение встретило меня безжалостно: бледное лицо, тёмные круги под глазами, каштановые волосы, выбившиеся из небрежного пучка и падающие на плечи. Мой свитер, цвета спелого мха, был слишком большим, скрывая округлость живота, но не скрывая усталости, что отпечаталась в моих чертах. Я выглядела старше, чем была, как будто эти месяцы, полные любви и страха, выжгли из меня ту юную Мелиссу, которая когда-то мечтала под дождём. «Кто ты теперь?» — спросила я своё отражение, но оно лишь смотрело в ответ, молчаливое и беспомощное.

Скрип стула, когда я опустилась на него, прозвучал громче, чем я ожидала, и я вздрогнула, оглядываясь, будто кто-то мог проникнуть в дом. За окном снег падал всё гуще, укрывая сад белым покрывалом, и я подумала, как легко он может скрыть следы — следы Рэя и Джека, следы нашей жизни. Я встала, не в силах сидеть, и подошла к окну, прижав ладони к холодному стеклу. Мои пальцы оставили влажные отпечатки, и я смотрела, как они медленно исчезают, как будто и я сама могла раствориться в этой тишине.

— Рэй, где ты? — прошептала я, и мой голос, слабый и дрожащий, потерялся в пустоте гостиной. Я представила его — его тёмные волосы, падающие на лоб, его шрам, который я так любила касаться, его голос, обещающий, что всё будет хорошо. И Джека — его худощавое лицо, седину, его холодную решимость, которая когда-то спасла нас. Они были там, в этом холодном, заснеженном мире, и я не знала, вернутся ли они ко мне.

Я вернулась к дивану, взяла плед и закуталась в него, чувствуя, как его шерсть царапает кожу. Тиканье часов стало громче, или мне так казалось, и я закрыла глаза, пытаясь вспомнить голос Рэя, его тепло, его обещание. Но вместо этого в голове звучали слова

Джека, подслушанные у двери: «Они знают, где искать». Кто они? Что они хотят? И почему Рэй, мой Рэй, который обещал мне безопасность, ушёл, оставив меня в этом одиночестве?

Я прижалась к пледу, чувствуя, как слёзы жгут глаза, но не позволяя им пролиться. Малыши шевельнулись, и я положила руку на живот, шепча: «Мы справимся. Мы дождёмся его». Но тоскливая тишина дома и нарастающая тревога, как тень, крадущаяся за мной, говорили, что ждать будет нелегко. Гостиная, с её тлеющим камином и старыми часами, была моим убежищем, но сейчас она казалась клеткой, где каждая минута тянулась, как вечность, и каждый звук напоминал о том, что Рэй где-то там, в опасности, а я могу только ждать.

Тишина гостиной, пропитанная тиканьем часов и запахом старого пледа, давила на меня, словно тяжёлое небо за окном, готовое обрушиться снегом. Я не могла больше бродить по дому, трогая вещи, которые напоминали о Рэе, но не давали ответов. Мои ноги, будто сами по себе, привели меня к камину, где угли всё ещё тлели, отбрасывая слабые отблески на деревянный пол. Я опустилась на старый ковёр, потёртый, но мягкий, и подтянула колени к груди, насколько позволял округлившийся живот. Плед, всё ещё пахнущий шерстью и дымом, я накинула на плечи, и его тяжесть была единственным, что удерживало меня от ощущения, что я распадаюсь на части.

Треск поленьев в камине, резкий и ритмичный, заполнял тишину, и я смотрела на языки пламени, танцующие за решёткой, как на что-то живое, способное прогнать холод, поселившийся внутри. Тепло огня касалось моих щёк, но не могло растопить ледяной ком страха, что сжимал сердце. Я положила руки на живот, чувствуя тепло своей кожи сквозь мягкий свитер, и закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на малышах, которые шевелились внутри, таких живых, таких настоящих. Но вместо утешения мысли о них привели к новому страху — страху материнства, который я так старалась отогнать.

Я думала о родах, о том дне, который был уже так близко, но казался таким далёким, как звезда, мерцающая за тучами. Боль, о которой шептались другие женщины, пугала меня — не столько своей силой, сколько неизвестностью. Смогу ли я вытерпеть её? Смогу ли я быть достаточно сильной, чтобы подарить жизнь? А что, если что-то пойдёт не так? Мысли вихрем кружились в голове, и я почувствовала, как дыхание становится тяжелее, как будто воздух в гостиной стал гуще. Малыши шевельнулись, и я сжала губы, чтобы не дать страху вырваться наружу.

«Вы будете в безопасности», — прошептала я, и мой голос, слабый и дрожащий, утонул в треске поленьев. Я хотела верить в эти слова, хотела, чтобы они стали заклинанием, способным защитить моих детей от всего — от боли, от опасности, от мира, который, казалось, сжимал нас в своих холодных объятиях. Я представила их — двух крошечных существ, с мягкими щёчками и крохотными пальчиками, которые будут цепляться за мои. Я мечтала о том, как буду петь им колыбельные, как Рэй, с его тёплыми руками и запахом леса, будет держать их, улыбаясь той редкой улыбкой, которая принадлежала только нам. Но эта мечта, такая светлая, тут же тонула в тени страха: а что, если Рэй не вернётся? Что, если я останусь одна, с двумя малышами, в этом доме, который без него станет лишь оболочкой?

Я открыла глаза, и отблески пламени заплясали на моих руках, бледных, с тонкими венами, проступающими под кожей. Мой свитер, цвета спелого мха, был слегка растянут на животе, и я провела пальцами по его мягкой ткани, чувствуя, как она цепляется за кожу. Гостиная, с её потёртым диваном, старыми часами и камином, была моим убежищем, но сейчас она казалась слишком тесной, как будто стены сжимались, отражая мой внутренний конфликт. Треск поленьев стал громче, и я вздрогнула, когда одно из них, прогорев, рухнуло, подняв сноп искр, которые тут же угасли в темноте очага.

— Рэй, где ты? — прошептала я, и мой голос, едва слышный, растворился в тепле комнаты. Я представила его — высокого, с широкими плечами, с тёмными глазами, которые всегда находили мои, даже в самые тёмные моменты. И Джека — его худощавое лицо, седину, блестящую, как иней, его холодную решимость, которая когда-то спасла нас. Они были где-то там, в заснеженном мире, и я не знала, что их ждёт. Слова Джека, подслушанные у двери — «Они знают, где искать», — звенели в голове, как колокол, и я чувствовала, как страх материнства смешивается со страхом за Рэя, за нашу семью.

Я подтянула плед ближе, чувствуя, как его шерсть царапает подбородок, и посмотрела на огонь, который теперь горел слабее, но всё ещё боролся с холодом. «Я справлюсь», — сказала я себе, но слова звучали неубедительно. Я хотела быть сильной — для малышей, для Рэя, для самой себя, — но неизвестность, как тень, кралась за мной, нашептывая сомнения. Я вспомнила свою юность, те одинокие вечера под дождём, когда я обещала себе вырваться, и подумала, что, может быть, та Мелисса, полная решимости, всё ещё жила во мне. Но теперь я была не одна — я несла в себе две жизни, и их безопасность зависела от меня.

— Вы будете в безопасности, — повторила я, и на этот раз мой голос был твёрже, как будто я пыталась убедить не только малышей, но и себя. Я положила обе руки на живот, чувствуя их тепло, их движение, и закрыла глаза, представляя, как держу их на руках, как Рэй стоит рядом, его тёплые ладони на моих плечах. Эта картина, такая простая, такая хрупкая, была моим якорем, но треск поленьев и тиканье часов напоминали, что время идёт, а Рэй всё ещё не вернулся.

Гостиная, с её тёплым светом и запахом дыма, была моим миром, но сейчас она казалась лишь временным укрытием, где я ждала, борясь со страхами, которые росли с каждой минутой. Я прижалась к пледу, чувствуя, как тепло камина борется с холодом внутри, и прошептала: «Пожалуйста, Рэй, вернись. Нам ты нужен». Но ответа не было — только треск огня и тиканье часов, отсчитывающих время до чего-то, что я боялась узнать.

Тепло камина, треск поленьев и запах шерстяного пледа всё ещё обволакивали меня, но их утешение было хрупким, как тонкий лёд, готовый треснуть под малейшим давлением. Я сидела, прижавшись к пледу, мои руки лежали на округлившемся животе, где малыши шевелились, будто чувствуя мою тревогу. Тиканье часов на стене, неумолимое и тяжёлое, отсчитывало минуты, которые тянулись, как вечность, пока я ждала Рэя. Его образ — широкие плечи, тёмные глаза, шрам на виске — стоял перед глазами, но с каждым мгновением он казался всё дальше, словно растворялся в снежной пелене за окном. Мои мысли, полные страхов материнства и неизвестности, кружились, как снежинки, и я почти не заметила, как тишина дома внезапно разорвалась резким звуком.

Стук в дверь — три отрывистых удара, громких и настойчивых — ударил по нервам, как молния. Я вздрогнула, плед соскользнул с плеч, и моё сердце заколотилось так, что я почувствовала его удары в горле. «Рэй?» — мелькнула надежда, и я вскочила, игнорируя тяжесть живота и лёгкую боль в спине. Малыши шевельнулись, будто разделяя моё волнение, и я поспешила к входной двери, мои ботинки глухо стучали по деревянному полу. Гостиная, с её тёплым светом и запахом дыма, осталась позади, а коридор, холодный и тёмный, встретил меня сыростью и запахом снега, просочившимся снаружи.

Я остановилась у двери, моя рука замерла на латунной ручке, холодной, как лёд. Стук повторился — два удара, медленных, но твёрдых, и я почувствовала, как воздух в лёгких сгустился. «Это он, это должен быть он», — твердила я себе, но что-то в ритме этих ударов, в их холодной настойчивости, заставило меня заколебаться. Я глубоко вдохнула, и мой резкий вдох, почти всхлип, эхом отразился в тишине. Мои пальцы, дрожащие, сжали ручку, и я медленно открыла дверь, готовая увидеть Рэя — его тёплую улыбку, его запах леса и табака.

Но вместо него в дверном проёме стоял тёмный силуэт — женщина, незнакомая, с усталым лицом, которое казалось высеченным из камня. Холодный ветер, ворвавшийся в дом, принёс с собой запах снега и мокрой земли, и я невольно отступила, чувствуя, как мороз кусает щёки. Женщина была невысокой, худощавой, её тёмные волосы, тронутые сединой, были собраны в небрежный пучок, а лицо, покрытое тонкими морщинами, несло следы долгих лет и бессонных ночей. Её глаза, серо-зелёные, как зимнее море, смотрели на меня с усталой настороженностью, а губы, потрескавшиеся от холода, были сжаты в тонкую линию. Она была одета в длинное пальто, тёмно-синее, потёртое на локтях, и держала в руках старую кожаную сумку, с которой капала талая вода, оставляя тёмные пятна на крыльце.

— Кто вы? — мой голос, слабый и дрожащий, едва пробился сквозь шум ветра. Я прижала руку к животу, чувствуя, как малыши затихли, будто тоже насторожились. Моя шаль, всё ещё висящая на плечах, затрепетала от порыва ветра, и я сжала её, ища хоть какое-то утешение.

Женщина не ответила сразу. Она шагнула ближе, переступив порог, и я невольно отступила ещё, чувствуя, как половицы скрипят под её тяжёлыми ботинками. Её присутствие, молчаливое и тяжёлое, наполнило коридор, и я вдруг поняла, что она не просто случайный гость. В её взгляде было что-то знакомое, но пугающее, как будто она знала больше, чем я могла себе представить.

— Мелисса, верно? — её голос, хриплый, с лёгким акцентом, который я не могла распознать, резанул по нервам. Она произнесла моё имя так, будто оно было ей знакомо, и это заставило меня замереть.

— Мне нужно поговорить. Это важно.

Я моргнула, пытаясь осмыслить её слова. Мои пальцы, всё ещё сжимавшие шаль, задрожали сильнее, и я почувствовала, как холодный ветер, ворвавшийся в дом, пробирается под свитер, к самой коже.

— Откуда вы знаете моё имя? — спросила я, и мой голос стал твёрже, хотя страх всё ещё пульсировал в груди.

— Где Рэй? Это он вас прислал?

Она покачала головой, и её глаза, серо-зелёные, на миг смягчились, но тут же снова стали холодными.

— Рэй не знает, что я здесь, — сказала она, и её слова упали, как камни, в тишину коридора.

— Но это касается его. И тебя. И… — её взгляд скользнул к моему животу, и я инстинктивно прикрыла его руками, чувствуя, как кожа покрывается мурашками.

— Кто вы? — повторила я, отступая ещё на шаг, пока не упёрлась спиной в стену. Холод дерева проник сквозь свитер, и я почувствовала, как моё дыхание становится прерывистым. За окном снег падал всё гуще, укрывая сад, и его белизна казалась мне теперь не умиротворяющей, а угрожающей, как будто он скрывал что-то, что я не хотела видеть.

Женщина сделала ещё шаг, и свет из гостиной, пробивающийся в коридор, осветил её лицо. Морщины вокруг её глаз и рта стали глубже, а кожа, бледная, почти прозрачная, выдавала годы борьбы и потерь. Она выглядела старше, чем была, но в её осанке, в том, как она держала сумку, была сила, которая заставляла чувствовать себя уязвимой.

— Меня зовут Елена, — сказала она, и её голос стал тише, но в нём появилась нотка, которую я не могла расшифровать — то ли сожаление, то ли предупреждение.

— Я не враг, Мелисса. Но тебе нужно выслушать меня. Ради твоей семьи.

Я смотрела на неё, чувствуя, как страх смешивается с любопытством, как холодный ветер борется с теплом дома. Малыши шевельнулись, и я прижала руки к животу, шепча им мысленно: «Всё будет хорошо». Но слова Елены, её усталое лицо и тёмный силуэт в дверях говорили, что моё «хорошо» было под угрозой. Коридор, с его деревянными стенами и запахом снега, стал ареной, где моя жизнь, такая хрупкая, балансировала на грани. Я не знала, кто эта женщина, но её приход, как стук в дверь, был предвестником чего-то, что могло изменить всё.

Коридор, пропитанный холодом и запахом мокрого снега, стал ареной, где моё сердце билось в ритме страха и любопытства. Елена — так назвала себя эта женщина — стояла передо мной, её тёмный силуэт в потёртом синем пальто казался вырезанным из ноябрьского сумрака. Её лицо, освещённое слабым светом, льющимся из гостиной, было покрыто сеткой морщин, а серо-зелёные глаза, глубокие и усталые, смотрели на меня с такой интенсивностью, что я почувствовала себя обнажённой, словно она видела все мои страхи, все мои сомнения. Её потёртый шарф, серый, с выцветшими узорами, свисал с шеи, и капли талого снега стекали с него на пол, оставляя тёмные пятна на деревянных досках. Её голос, хриплый, с лёгким акцентом, всё ещё звучал в моих ушах: «Я не враг, Мелисса. Но тебе нужно выслушать меня». Эти слова, как камни, брошенные в тихую воду, подняли волны вопросов, на которые я не была готова ответить.

Я стояла, прижавшись спиной к стене, чувствуя, как её холод пробирается сквозь мой свитер цвета спелого мха. Мои руки, дрожащие, всё ещё лежали на округлившемся животе, где малыши затихли, будто тоже насторожились. Ветер, ворвавшийся в дом через открытую дверь, трепал мою шаль, и я сжала её края, ища опору в её мягкой шерсти. Мой взгляд, полный вопросов, метался по лицу Елены, пытаясь найти в её чертах хоть намёк на правду. Кто она? Почему знает моё имя? И что связывает её с Рэем?

— Елена , — повторила я её имя, и мой голос, слабый и неуверенный, почти утонул в шуме ветра.

— Откуда вы знаете Рэя? И почему… почему вы здесь?

Она не ответила сразу. Её губы, потрескавшиеся от холода, слегка дрогнули, и она отвела взгляд, будто собираясь с мыслями. Её сумка, старая, кожаная, с потёртыми углами, всё ещё была в её руках, и я заметила, как её пальцы, тонкие и узловатые, сжали ручку сильнее, выдавая скрытое напряжение. Наконец, она посмотрела на меня, и в её глазах мелькнула тень чего-то — сожаления, может быть, или боли.

— Я старая знакомая Рэя, — сказала она, и её хриплый голос был тихим, но твёрдым, как будто она давно привыкла говорить правду, даже когда она причиняла боль. — Мы… пересекались в прошлом. В те времена, когда он был не тем, кем ты его знаешь.

Я моргнула, чувствуя, как её слова оседают в груди тяжёлым грузом. Рэй — мой Рэй, с его тёплыми руками, запахом леса и табака, с его редкой улыбкой, которая принадлежала только мне — имел прошлое, о котором я знала лишь обрывки. Шрам на его виске, уклончивые ответы, тени в его глазах — всё это намекало на жизнь, полную опасностей, о которой он предпочитал молчать. Но Елена , эта женщина с усталым лицом и потёртым шарфом, была частью того прошлого, и её присутствие здесь, в нашем доме, врывало его в мою реальность.

— Что вы имеете в виду? — спросила я, и мой голос стал резче, хотя страх всё ещё пульсировал в венах.

— Какое прошлое? И почему вы пришли сейчас?

Елена шагнула ближе, и я невольно напряглась, чувствуя, как холодный воздух, следующий за ней, касается моей кожи. Её пальто, влажное от снега, слегка шуршало, и я уловила слабый запах сырости и чего-то ещё — может, старого табака или дешёвого мыла. Она остановилась в шаге от меня, и её глаза, серо-зелёные, как зимнее море, поймали мой взгляд, не давая отвести его.

— Будь осторожна, Мелисса, — сказала она, и её голос стал ниже, почти шёпот, но в нём была такая сила, что я почувствовала мурашки на спине.

— Рэй… он хороший человек. Но его прошлое — оно не отпускает. И сейчас оно ближе, чем ты думаешь.

Моё сердце пропустило удар, и я прижала руки к животу, чувствуя, как малыши шевельнулись, будто разделяя мой страх. Слова Елены были как ключ, открывающий дверь в тёмную комнату, полную теней, и я не была уверена, хочу ли я туда войти.

— Что это значит? — спросила я, и мой голос сорвался, выдавая панику, которую я так старалась скрыть.

— Кто-то ищет его? Это связано с Джеком? С тем, куда они ушли?

Елена вздохнула, и её дыхание, тёплое, смешалось с холодом коридора. Она опустила сумку на пол, и звук её удара о дерево был неожиданно громким, как выстрел в тишине. Её шарф соскользнул с плеча, открывая тонкую шею, покрытую мелкими морщинами, и я вдруг подумала, что эта женщина, несмотря на свою силу, выглядела измождённой, как будто годы борьбы выжгли из неё всё, кроме упрямой решимости.

— Я не могу рассказать тебе всё, — сказала она, и в её голосе была горечь, как будто она ненавидела себя за эти слова.

— Но я пришла предупредить. Есть люди… они не забыли Рэя. И они знают про тебя. Про… — она кивнула на мой живот, и её взгляд смягчился, но лишь на миг.

— Про них.

Я отступила, чувствуя, как стена за спиной становится единственной опорой. Мои пальцы вцепились в шаль, сминая её мягкую шерсть, и я почувствовала, как слёзы жгут глаза, но я не позволила им пролиться. Коридор, с его деревянными стенами и запахом снега, стал ловушкой, где каждая тень казалась угрозой. За окном снег падал всё гуще, укрывая сад, и его белизна, которая ещё утром казалась мне умиротворяющей, теперь выглядела как саван, скрывающий всё, что я любила.

— Почему я должна вам верить? — спросила я, и мой голос был твёрже, чем я ожидала.

— Вы появляетесь из ниоткуда, говорите о Рэе, о прошлом… Как я могу знать, что вы не лжёте?

Елена посмотрела на меня, и её губы дрогнули в слабой, почти печальной улыбке.

— Ты не можешь, — ответила она просто.

— Но я знаю Рэя. И я знаю, что он сделает всё, чтобы защитить тебя. Но иногда… иногда даже он не может остановить то, что уже началось.

Она наклонилась, подняла сумку, и её движение было медленным, почти усталым. Свет из гостиной отразился в её глазах, и я увидела в них не только усталость, но и что-то ещё — тень вины, тень прошлого, которое связывало её с Рэем. Она выпрямилась, поправила шарф, и её голос, хриплый и низкий, прозвучал как последнее предупреждение.

— Просто будь осторожна, Мелисса. И скажи Рэю… скажи ему, что Елена была здесь. Он поймёт.

Я хотела спросить ещё, хотела крикнуть, потребовать ответов, но она повернулась к двери, и её тёмный силуэт растворился в снежной пелене, как призрак. Дверь закрылась с тихим скрипом, и холодный ветер, ворвавшийся в дом, унёс с собой её запах — сырость, табак, тайну. Я осталась одна, стоя в коридоре, с руками на животе и взглядом, полным вопросов, которые не давали мне покоя. Елена ушла, но её слова, как тени, остались, и я знала, что они будут преследовать меня, пока Рэй не вернётся — если он вернётся.

Коридор, пропитанный холодом и эхом слов Елены, стал для меня клеткой, где каждая тень казалась отголоском её предупреждения: «Будь осторожна». Я стояла, всё ещё прижимая руки к округлившемуся животу, чувствуя, как малыши затихли, будто разделяя моё смятение. Её хриплый голос, её усталое лицо, её потёртый шарф — всё это впечаталось в мою память, как следы на снегу, которые я не могла стереть. За окном снег падал всё гуще, укрывая сад белым саваном, и я смотрела на него, пытаясь найти в его бесконечной белизне хоть каплю покоя. Но покой был невозможен — не после её слов, не после того, как она упомянула Рэя, его прошлое, угрозу, что была ближе, чем я могла себе представить.

Тишина дома, нарушаемая лишь тиканьем часов и слабым треском углей в камине, стала невыносимой. Я побрела в гостиную, мои шаги были медленными, словно я боялась спугнуть хрупкую надежду, что Рэй скоро вернётся. Мой свитер, цвета спелого мха, цеплялся за края шали, а пальцы, дрожащие, теребили её мягкую шерсть, ища утешения в знакомой текстуре. Я опустилась на диван, но тут же вскочила, не в силах усидеть на месте. Малыши шевельнулись, и я положила руку на живот, шепча: «Он вернётся. Он обещал». Но слова Елены — «Они знают про тебя. Про них» — звенели в голове, как набат, и я чувствовала, как страх, холодный и липкий, сжимает горло.

Внезапно тишину разорвал звук — низкий гул мотора, хруст гравия под колёсами, скрип тормозов. Моё сердце подпрыгнуло, и я бросилась к окну, отодвинув занавеску. Старый чёрный пикап Джека остановился у крыльца, его фары тускло светились в снежной пелене, как глаза хищника. Дверцы хлопнули, и я увидела их — Рэя и Джека, их силуэты, тёмные и тяжёлые, двигались к дому. Рэй, высокий, с широкими плечами, шёл первым, его ботинки скрипели по снегу, а дыхание клубилось в морозном воздухе. Джек, худощавый, с сединой, блестящей под светом фонаря, следовал за ним, его кожаная куртка была покрыта снегом, а лицо, резкое и усталое, было напряжено.

Я кинулась к двери, мои руки дрожали, когда я повернула ручку, впуская порыв холодного ветра, который принёс с собой запах снега и бензина. Дверь распахнулась, и Рэй шагнул внутрь, его тяжёлое дыхание наполнило коридор. Его тёмные волосы, влажные от снега, прилипли ко лбу, а шрам на виске казался глубже в тусклом свете. Его глаза, тёмно-серые, глубокие, как лесные озёра, нашли мои, и в них мелькнула смесь облегчения и усталости, но решимость, горевшая в них, заставила моё сердце сжаться. Джек вошёл следом, его ботинки скрипели по деревянному полу, оставляя мокрые следы. Его лицо, с резкими скулами и глубоко посаженными глазами, было бледнее обычного, а губы, сжатые в тонкую линию, выдавали напряжение.

— Рэй, — выдохнула я, бросаясь к нему. Мои руки обхватили его, и я уткнулась лицом в его грудь, вдыхая его запах — лес, табак и теперь ещё снег, пропитавший его куртку. Его ладони, холодные, но тёплые в своей сути, легли на мои плечи, и он прижал меня к себе, так крепко, что я почувствовала его сердце, бьющееся быстро, как моё.

— Я же сказал, что вернусь, малышка, — прошептал он, и его голос, хриплый от усталости, был полон нежности, но в нём была тень чего-то ещё — решимости, которая пугала меня. Я отстранилась, глядя на него снизу вверх, ища в его лице ответы, которых он так и не дал.

— Что случилось? — спросила я, и мой голос дрожал, выдавая смятение.

— Где вы были? И… кто такая Елена?

Рэй замер, его брови нахмурились, а глаза сузились, будто он пытался понять, откуда я знаю это имя. Джек, стоявший у двери, кашлянул, привлекая внимание, и я повернулась к нему. Его худощавое тело было напряжено, как струна, а взгляд, острый, как лезвие, скользнул по мне, оценивая. Он провёл рукой по волосам, стряхивая снег, и его седина, блестящая, как иней, казалась ещё заметнее в свете лампы.

— Елена? — переспросил Рэй, и его голос стал ниже, почти рычащим.

— Она была здесь? Что она сказала?

Я сглотнула, чувствуя, как коридор сжимается вокруг меня, как будто стены готовы рухнуть.

— Она… она сказала, что знает тебя. Что твоё прошлое… оно близко. И что кто-то знает про нас. Про детей, — мои слова вырывались торопливо, и я прижала руки к животу, чувствуя, как малыши шевельнулись, будто разделяя мой страх.

Рэй выругался под нос, его челюсть напряглась, а Джек шагнул вперёд, его ботинки снова скрипнули по полу.

— Чёрт, — пробормотал он, и его хриплый голос был полон раздражения, но под ним я уловила тревогу.

— Она не должна была приходить.

— Кто она? — почти крикнула я, чувствуя, как гнев смешивается со страхом.

— И что происходит, Рэй? Ты обещал, что всё будет хорошо, но я устала от тайн!

Рэй посмотрел на меня, и его глаза, полные боли, почти сломали меня. Он хотел ответить, но Джек поднял руку, останавливая его.

— Хватит, — сказал он, и его голос, твёрдый, как сталь, разрезал напряжение.

— Мы теряем время. Я знаю, что делать. Это Миллер.

Я застыла, мой взгляд, полный смятения, метнулся от Джека к Рэю. Миллер. Это имя, произнесённое с такой уверенностью, упало в тишину, как камень в воду, поднимая волны вопросов. Кто такой Миллер? Почему его имя заставило Рэя сжать кулаки, а Джека — выпрямиться, будто он готовился к бою?

— Миллер? — переспросила я, и мой голос был едва слышен, утопая в тяжёлом дыхании мужчин.

— Кто это?

Рэй посмотрел на меня, и в его глазах была смесь решимости и вины, как будто он хотел защитить меня от правды, но знал, что это уже невозможно. Джек молчал, его взгляд был устремлён куда-то в пустоту, и я вдруг поняла, что это имя — ключ к чему-то большему, к тайне, которая связывала их всех: Рэя, Джека, Елену и теперь этого Миллера.

Коридор, с его деревянными стенами и запахом снега, стал слишком тесным, а свет лампы, тусклый и холодный, отбрасывал длинные тени, которые казались живыми, готовыми поглотить нас. За окном снег всё падал, укрывая мир, но я знала, что он не спрячет нас от того, что надвигалось. Малыши шевельнулись, и я прижала руки к животу, чувствуя их тепло, их жизнь, и подумала, что, кем бы ни был этот Миллер, он был частью бури, которая уже стучалась в нашу дверь. Я посмотрела на Рэя, ища в его лице ответ, но он молчал, и это молчание было громче любых слов.