Стереть твой номер (гет)

Люмин проснулась от мягкого утреннего света, пробивающегося сквозь щель в плотных шторах. Она осторожно повернулась на бок. Скарамучча спал, отвернувшись к стене. Его темные волосы растрепались на подушке, а ровное, спокойное дыхание, казалось, говорило о том, что ночные бури улеглись. Люмин почувствовала, как волна облегчения смывает остатки вчерашней тревоги. Он простил ее. Они все еще вместе. Все будет хорошо.

«Это я виновата, — пронеслось у нее в голове. — Я была такой бесчувственной и глупой».

Она смотрела на его спину, на напряженные плечи, которые не расслаблялись даже во сне, и дала себе безмолвное обещание. Больше никогда. Она больше никогда не будет лезть в его прошлое. Она не будет упоминать имя Моны. Она будет самой понимающей, самой осторожной и самой лучшей девушкой на свете. Она докажет ему, что заслуживает его доверия. Что она не одна из тех, кто причиняет ему боль.

Движимая этим порывом нежности и раскаяния, она придвинулась ближе. Легко, почти невесомо, кончиками пальцев она убрала прядь волос, упавшую ему на лоб. Его кожа была прохладной. Затем, набравшись смелости, она подалась вперед и оставила на его виске быстрый, почти детский поцелуй.

— Я все исправлю, — прошептала она так тихо, что это было похоже на движение воздуха.

Она была полна надежды. Она верила, что их отношения, как треснувшая чашка, которую она сама же и уронила, можно склеить. Нужно просто быть аккуратнее.

Скарамучча не пошевелился. Его дыхание осталось таким же ровным. Он не спал. Каждое ее движение отзывалось в нем разрядом тока. Легкое касание ее пальцев. Тепло ее губ на его коже. И этот тихий, полный раскаяния шепот. Все это было пыткой.

Люмин думала, что он зол на нее из-за старой раны, связанной с Моной. И Скарамучча позволил ей так думать. Это было проще, чем признаться, что он зол на самого себя. Что он предал ее доверие.

Ее нежность, ее готовность винить себя — все это было незаслуженным. И от этого становилось только хуже. Скарамучча чувствовал себя самым последним лжецом, который позволил невинному человеку взять на себя вину за его собственное преступление. Он не мог смотреть ей в глаза. Не сейчас. Поэтому он просто лежал, притворяясь спящим, и ждал, когда она встанет, чтобы можно было наконец открыть глаза и снова надеть маску холодного безразличия.

Через несколько минут Люмин осторожно высвободилась из его объятий и соскользнула с кровати. Тихие шаги по паркету, щелчок двери в ванной, шум воды. Она ушла. Он остался один.

Скарамучча медленно открыл глаза и уставился в белый потолок. Тишина в комнате стала оглушительной, давящей. Она была наполнена его ложью. Он перевернулся на спину, и его взгляд упал на ее сторону кровати. На подушке остался едва уловимый аромат ее шампуня — что-то легкое, цветочное, с нотками яблока. Запах, который еще вчера ассоциировался у него с уютом и спокойствием. Запах, который теперь вызывал приступ тошноты.

Этот аромат смешался в его памяти с другим запахом — влажной земли и прелых листьев в том вечернем сквере. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать непрошеное воспоминание, но оно уже было здесь. Оно вцепилось в него мертвой хваткой.

* * *

«Нашим местом» была обычная деревянная скамейка в самом дальнем углу старого сквера, укрытая от посторонних глаз раскидистыми ветвями плакучей ивы. Рядом тихо журчал небольшой, заросший мхом фонтан. Днем здесь гуляли мамы с колясками, а по вечерам собирались влюбленные парочки. Для сотен людей это была просто скамейка. Но для них, когда-то, она была целой вселенной.

Здесь Скарамучча впервые осмелился взять Мону за руку. Здесь они прятались от дождя под его курткой. Здесь она читала ему свои гороскопы, а он был уверен, что все это чушь, но слушал, затаив дыхание. Здесь он поцеловал ее в первый раз. Воспоминания были такими яркими, будто все это было вчера.

Когда Скарамучча подошел к скверу, он увидел ее издалека. Мона уже была там. Она не сидела, а стояла у фонтана, глядя на воду, и ее темный силуэт в свете фонаря казался почти призрачным. Она пришла.

Он медленно подошел ближе. Сердце стучало где-то в горле. Весь его тщательно выстроенный план «спокойно все обсудить» казался сейчас таким наивным и глупым. Мона услышала его шаги и обернулась. Легкая, нервная улыбка тронула ее губы.

— Привет.

— Привет, — ответил он, останавливаясь в паре шагов от нее.

Неловкость. Густая, вязкая, она повисла между ними, делая воздух тяжелым. Что сказать? С чего начать? Все заготовленные фразы вылетели из головы. Осталась только она, он и эта скамейка, хранящая слишком много их общих тайн.

Скарамучча решил начать с самого простого. С базовых, ничего не значащих вопросов, чтобы просто разбить лед.

— Ты… обустроилась? — спросил он, засовывая руки в карманы.

— Да, почти, — кивнула Мона. — Общежитие, конечно, не дом, но жить можно. Комната неплохая.

— Тебя уже зачислили в университет?

— Да, все документы приняли. С завтрашнего дня уже на пары.

— На какой курс? В какую-то группу определили? — он задавал эти вопросы автоматически, просто чтобы заполнить тишину, чтобы не смотреть ей в глаза слишком долго.

— На третий. На тот же факультет, где и ты, — ответила Мона, и в ее голосе прозвучала нотка надежды. — Правда, в другую группу. Но, думаю, мы все равно будем часто пересекаться на общих лекциях.

«Часто пересекаться». Эта фраза заставила его внутренне напрячься. Скарамучча пришел сюда, чтобы расставить границы, а реальность, наоборот, сближала их.

— Ясно, — только и смог сказать он.

Они снова замолчали. Журчание фонтана казалось оглушительно громким.

— Извини, что так все сумбурно получилось сегодня, — наконец сказал он то, что должен был. — У университета. Я… растерялся.

— Да, я понимаю, — тихо ответила она. — И я боялась… Как ты отреагируешь на мое появление.

— Я не знаю, как реагировать, — честно признался Скарамучча. — Я рад тебя видеть, но…

Он не закончил. Он не знал, как закончить. И именно в этой недосказанности, в этой мучительной паузе, Мона и произнесла те самые слова, которые он одновременно и боялся, и, возможно, где-то в глубине души, хотел услышать.

— Я все еще люблю тебя, Скара…

Эти слова повисли в холодном вечернем воздухе, и время для Скарамуччи остановилось. Он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Весь его тщательно выстроенный план, вся его рациональная решимость расставить точки над «i» рассыпались в прах от одного этого простого, обезоруживающего признания.

«Нет. Нет. Нет,» — молотом стучало у него в висках. Он пришел сюда, чтобы закрыть эту дверь. Заколотить ее досками. А она не просто открыла ее, она снесла ее с петель.

— Мона, не надо, — прохрипел он, делая шаг назад, инстинктивно пытаясь увеличить дистанцию, спастись. — Не говори так. Все в прошлом.

Он цеплялся за это слово — «прошлое» — как утопающий за обломок мачты. Оно было его единственным щитом.

— У меня… у меня сейчас другая жизнь. У меня есть девушка.

Скарамучча заставил себя произнести это, и имя Люмин невидимым клеймом обожгло его язык. Он вспомнил ее. Ее доверчивый взгляд этим утром. Ее тепло в его постели. То, как она назвала его «своим идиотом». Чувство вины было почти физическим, оно сдавливало грудь, мешая дышать. Он должен был быть сильным. Ради нее.

— Я знаю, — голос Моны дрогнул, но она не отвела взгляда. В свете фонаря ее глаза цвета индиго блестели от непролитых слез. — Я видела ее. Но разве это что-то меняет? Разве ты можешь просто вычеркнуть все, что между нами было? Я не смогла. Я пыталась, Скара, честно. Но каждый раз, когда я начинала с кем-то встречаться, я понимала, что ищу в них тебя. И не находила.

Ее слова были искусной пыткой. Каждое из них, нежное и искреннее, вскрывало его старые, зарубцевавшиеся раны, заставляя их кровоточить снова.

— Это было в школе, — упрямо повторил Скарамучча, его голос звучал глухо и неубедительно даже для него самого. — Мы были детьми.

— А сейчас мы взрослые, — она сделала шаг к нему, сокращая ту дистанцию, которую он так отчаянно пытался сохранить. — И я здесь. И я люблю тебя. Скажи мне, Скара. Посмотри мне в глаза и скажи, что ты ничего не почувствовал, когда увидел меня сегодня. Скажи, что твоё сердце не ёкнуло. Скажи, что все прошло.

Это был ультиматум. Прямой, безжалостный. Скарамучча смотрел в ее глаза и не мог солгать. Не мог. Его сердце не просто екнуло. Оно остановилось на мгновение, а потом забилось с бешеной, забытой скоростью. Он помнил все. Каждый взгляд, каждое прикосновение, каждую общую тайну. Любовь к Люмин была сложным, запутанным уравнением, которое он только начал для себя решать. А любовь к Моне была простой, понятной, выученной наизусть аксиомой.

— Я… — он не знал, что сказать. Любое слово было бы ложью или предательством.

— Тебе не нужно ничего говорить, — прошептала она, подходя еще ближе. Она сама взяла его холодную, напряженную руку и прижала к своей щеке. — Я все вижу в твоих глазах.

Ее кожа была такой же нежной, как и в его воспоминаниях. Мягкой, теплой. Он почувствовал, как вся его оборона, вся его решимость, весь его план поговорить с ней как со «старым другом» испаряются, тают, как снег под весенним солнцем. Может, это и есть судьба? Может, это их второй шанс, которого он так боялся, но втайне ждал? Может, так проще? В этот момент слабости, в этом состоянии шока и смятения, его мозг выбрал то, что проще. То, что не больно.

Мона не стала больше ждать. Она увидела его колебания, его боль, его нерешительность — и взяла все в свои руки. Она просто притянула его голову к себе и коснулась его губ своими.

Для Скарамуччи это было как удар молнии. Он не успел подумать. Не успел принять решение. Не успел вспомнить о Люмин, о своих обещаниях, о своем настоящем. Решение приняли за него.

И он ответил. Он не смог не ответить. Вкус ее губ, который Скарамучча пытался забыть все эти годы, оказался слишком знакомым, слишком родным. Он закрыл глаза, и мир вокруг исчез. Не было больше ни чувства вины, ни сложного выбора, ни ответственности. Была только она. Мона. Его прошлое, которое внезапно и безжалостно стало настоящим.

Но реальность вернулась безжалостно и быстро. Когда их губы разомкнулись, Скарамучча открыл глаза и увидел ее сияющее, счастливое лицо. И в этот самый момент, как ушат ледяной воды, на него обрушилось осознание того, что он только что наделал.

Образ Люмин — ее доверчивый взгляд этим утром, ее тепло в его постели, ее смелость, с которой она прощала его — встал у него перед глазами. Он только что предал ее. Предал так низко и так банально. Он, который требовал от нее абсолютной верности, который взрывался от ревности из-за простого разговора, сам только что целовался с другой. Со своим прошлым.

Паника и отвращение к самому себе захлестнули его. Он резко отстранился, разрывая их объятия. Мона удивленно и немного обиженно посмотрела на него, ее улыбка угасла.

— Скара?..

— Прости, — выдохнул он, отступая на шаг. Его голос был хриплым. Он потер лицо руками, пытаясь стереть ощущение ее губ со своих. — Прости, Мона. Я не должен был. Это… это была ошибка.

— Ошибка? — переспросила она, и в ее голосе прозвучала боль. — Но ты же ответил…

— Я идиот! — отрезал он, не глядя на нее. Он не мог вынести ее разочарованного взгляда. — Я поддался моменту, воспоминаниям. Но это неправильно. У меня есть девушка. Люмин. И я не могу так с ней поступать.

Он врал. Он уже поступил. Но сейчас он отчаянно пытался отмотать время назад, сделать вид, что этого поцелуя не было.

— Прости, что дал тебе надежду, — он заставил себя посмотреть на нее. Ее лицо было бледным, на глазах блестели слезы. — Я не должен был этого делать. Давай… давай просто не будем усложнять. Мы можем общаться, как старые знакомые, но не больше. Прости.

Скарамучча не стал ждать ее ответа. Он не мог. Чувство вины было удушающим.

— Мне пора.

И, не оглядываясь, он быстрым шагом пошел прочь из сквера, оставляя ее одну на скамейке, под старой ивой, где он только что сначала воскресил, а потом снова убил ее надежду. Он шел по темным улицам, и его не покидало ощущение, что он самый последний подонок на этой планете. Он предал Люмин. И он снова причинил боль Моне. Он все разрушил. И теперь ему нужно было возвращаться к Люмин. Возвращаться и делать вид, что ничего не произошло. Прятать эту грязную тайну глубоко внутри, надеясь, что она никогда не всплывет. Эта ложь стала ядом, который с этого момента начал медленно отравлять все, что было между ними.

* * *

Скарамучча резко открыл глаза, и его грудь тяжело вздымалась от сбившегося дыхания. Он сел на кровати, обхватив голову руками. В ушах до сих пор звучали ее слова: «Но ты же ответил…». А на губах фантомно ощущался ее вкус.

Он с такой силой сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели. Отвращение к самому себе было почти физическим, оно поднималось изнутри горьким комом. Он лжец. Трус. Манипулятор. Скарамучча посмотрел на дверь ванной, за которой сейчас была Люмин — девушка, которая верила ему, которая винила себя в его грехах. И это было невыносимо.

— Скара, ты встал? Я тут сделала тосты! — ее голос, донесшийся с кухни, прозвучал весело и беззаботно.

Он вздрогнул. Голос из его настоящего. Голос, который он не заслуживал слышать.

Он глубоко вдохнул, выдохнул, заставляя себя взять под контроль дрожь в руках. Он встал с кровати и подошел к зеркалу. Из отражения на него смотрел человек с загнанным, виноватым взглядом. Это не годится. Люмин все поймет.

Скарамучча плеснул в лицо холодной водой из бутылки, стоявшей на тумбочке. Еще один вдох. Выдох. И вот, в зеркале уже был другой человек. С холодными, насмешливыми глазами и привычной маской высокомерного безразличия на лице. Так лучше. Так безопаснее.

— Иду, — бросил он в сторону кухни, и его голос прозвучал так, как и должен был — ровно и немного раздраженно.

Когда Скарамучча вошёл на кухню, Люмин уже сидела за столом и с улыбкой пододвигала к нему тарелку с поджаристыми тостами и чашку с дымящимся кофе. Она

— Доброе утро! — сказала она чуть громче, чем следовало. — Я приготовила американо. Ты его любишь?

— Вполне, — бросил он, садясь напротив. Он избегал смотреть ей в глаза, сосредоточившись на своей тарелке.

Тишина, нарушаемая лишь стуком посуды, была неловкой. Люмин отчаянно пыталась её нарушить.

— Я тут подумала, может, сходим куда-нибудь сегодня после пар? В тот новый кинотеатр, о котором говорил Тома? Или можем просто погулять, если погода будет хорошая.

Она смотрела на него с надеждой, ожидая ответа. Скарамучча медленно отпил кофе, давая себе время на раздумья. Каждое её предложение, каждое слово, пропитанное желанием «всё исправить», вызывали у него глухое раздражение. Он хотел, чтобы она просто молчала.

— Посмотрим, — наконец ответил он, не отрывая взгляда от чашки. — У меня может быть много дел, связанных с учёбой.

— А, ну да, конечно, — она тут же сникла. — Учёба — это важно.

Она откусила кусочек тоста, который вдруг показался ей безвкусным. Она старалась изо всех сил. Она предлагала варианты, пыталась быть весёлой и непринуждённой, но натыкалась на глухую стену его безразличия. Ей казалось, что это наказание за вчерашнюю бестактность. Она должна была заслужить его хорошее настроение.

Скарамучча же просто не мог этого сделать. Он не мог поддержать её щебетание. Не мог улыбнуться в ответ. Любая попытка вести себя как ни в чём не бывало казалась ему верхом лицемерия. Он предпочёл быть холодным и отстранённым, потому что это было честнее по отношению к его собственному состоянию. Он чувствовал себя грязным, а её чистота и наивность рядом с ним только усиливали это ощущение.

— Вкусно? — тихо спросила она, просто чтобы что-то сказать.

— Сойдёт, — ответил он, одним глотком допивая кофе и поднимаясь из-за стола. Он взял свою тарелку и чашку и отнёс их к раковине.

Этот жест был окончательным. Он не просто закончил есть, он закончил этот «совместный завтрак». Он поставил точку.

— Я в душ, — бросил он через плечо, не оборачиваясь. — Собирайся, а то опоздаем.

Люмин осталась одна за столом, глядя на свой недоеденный тост. Улыбка давно сошла с её лица. Облегчение, которое она испытывала утром, сменилось смутной, ноющей тревогой. Она думала, что они всё решили. Но, кажется, лёд между ними не только не растаял, но и стал ещё толще. И она понятия не имела почему.

Но на этом странное и холодное отношение Скарамуччи не закончилось. Оно, как тонкая леска, натянулось между ними и звенело от любого неосторожного движения. Люмин чувствовала это весь путь до университета. Она пыталась завести разговор, но он отвечал односложно, глядя куда-то в сторону, и в конце концов она замолчала, подавленная его мрачностью. Она списала это на плохое настроение и остатки вчерашней обиды, надеясь, что в окружении друзей он немного оттает.

Она ошиблась. Едва они вошли в холл их факультета, как к ней подбежал парень из ее потока. Люмин смутно помнила его имя — кажется, Акира.

— Люмин, привет! — с дружелюбной улыбкой сказал он, протягивая ей знакомую тетрадь в голубой обложке. — Ты вчера после лекции по культурологии оставила. Я хотел сразу написать, но не нашел тебя в чате группы.

— Ой, спасибо огромное! — искренне обрадовалась она, забирая тетрадь. — Я была уверена, что потеряла ее. Ты меня спас, у меня там все записи к семинару!

— Да не за что, — он пожал плечами, все так же улыбаясь. — Увидимся на паре!

Он махнул рукой и скрылся в толпе студентов. Весь диалог занял не больше двадцати секунд. Люмин повернулась к Скарамучче, все еще прижимая к груди спасенную тетрадь, и ее хорошее настроение от такой маленькой удачи тут же испарилось. Он смотрел на нее в упор. Его взгляд был ледяным, а на губах застыла злая, язвительная усмешка.

— Это еще кто такой? — спросил он тихо, но в его голосе звенел металл.

— Акира, — растерянно ответила Люмин. — Мы вместе учимся.

— Ясно, — протянул он, и его усмешка стала шире. — И почему о твоем общении с ним я впервые слышу?

Люмин моргнула, не веря своим ушам. Вопрос был настолько абсурдным, что она на секунду подумала, что он шутит. Но его лицо было абсолютно серьезным.

— Так мы и не общаемся, — она попыталась объяснить очевидное. — Он просто нашел мою тетрадь. Я его почти не знаю.

— Да неужели? — Скарамучча хмыкнул, оглядывая ее с ног до головы. — А со стороны так не скажешь. «Ты меня спас!», — передразнил он ее высоким, писклявым голосом, искажая ее искреннюю благодарность в какой-то жалкий флирт. — Услужливый какой мальчик. Наверное, не только тетрадки тебе носит.

У Люмин перехватило дыхание. Ее щеки вспыхнули от унижения. Он не просто ревновал на пустом месте. Он выставлял ее дурой. Он извратил простую человеческую вежливость, превратив ее в нечто грязное и постыдное.

— Скара, прекрати, — прошептала она, оглядываясь по сторонам в страхе, что кто-то мог услышать его слова. — Это не смешно.

— А я и не смеюсь, — отрезал он, и его лицо снова стало каменным. — Просто интересно, о скольких еще таких «одногруппниках» я не знаю.

Он не стал дожидаться ее ответа. Развернувшись, Скарамучча быстрым шагом пошел по коридору в сторону своей аудитории, оставив ее одну посреди гудящего холла.

Люмин стояла, сжимая в руках проклятую тетрадь. Радость от ее находки сменилась горькой обидой. Это было так несправедливо. Так жестоко. И, что самое страшное, — так на него не похоже. Прежний Скарамучча мог быть язвительным, грубым, невыносимым. Но он никогда не был таким… мелочным и злым без причины.

Она смотрела ему вслед, на его удаляющуюся жесткую спину, и чувствовала, как в глазах собираются горячие, непрошеные слезы. Она быстро заморгала, пытаясь отогнать их. Плакать посреди университетского холла — последнее, чего ей хотелось.

Первая трещина, появившаяся за завтраком, на ее глазах превратилась в уродливую, глубокую расщелину. Внутри все кричало от недоумения.

Она мысленно прокрутила последние сутки. Их разговор. Ее слезы. Его слова. Люмин же согласилась на все. Она пообещала себе быть осторожнее, не лезть в его прошлое, не касаться болезненных тем. Она сделала все, о чем он просил. Так почему он ведет себя так, будто это она его предала? Почему каждое ее слово, каждое действие, даже улыбка незнакомому человеку, теперь рассматривается под микроскопом и признается преступлением?

«Что я опять сделала не так?»

Этот вопрос молотом стучал в висках. Она была уверена, что получила прощение, но на деле, казалось, ее поместили на бессрочный испытательный срок, где любое неверное движение карается ледяным презрением. Скарамучча не простил. Он просто сменил тактику, и эта новая, тихая и ядовитая война была в тысячу раз хуже открытой ссоры.

Люмин сглотнула соленый ком в горле. Холодный завтрак. Упреки на пустом месте. Унизительные подозрения. Это был не тот человек, в которого она влюблялась. Не тот колючий, но в глубине души честный парень, который неловко заботился о ней. Это был кто-то другой. Чужой. Жестокий.

«Нет, — она резко тряхнула головой, отгоняя эту мысль. — Не накручивай себя».

Скарамучча просто не в духе. Вчерашний день был тяжелым для него. Ему нужно время, чтобы прийти в себя. Нужно просто быть терпеливее. Не обращать внимания на колкости. Все будет хорошо. Обязательно будет.

Убеждая себя этими мыслями, как мантрой, Люмин сделала глубокий вдох, вытерла предательски блеснувшие глаза и пошла на пары. Она не позволит его плохому настроению испортить ей весь день.

Вечером они сидели у нее в комнате в общежитии, пытаясь смотреть какой-то новый сериал, который посоветовала Кэ Цин. «Пытаясь» было ключевым словом. Атмосфера была натянутой. Люмин изо всех сил старалась вести себя как обычно, время от времени комментируя происходящее на экране. Скарамучча же сидел молча, уставившись в одну точку, и было очевидно, что мыслями он где-то далеко. Внезапно телефон Люмин, лежавший на столе, коротко завибрировал. На экране высветилось уведомление.

Кэ Цин

Ну как вам сериал? Финал серии вас убьет! 😂

Люмин невольно улыбнулась, вспомнив энтузиазм подруги. Она взяла телефон, чтобы быстро ответить. И в этот момент Скарамучча повернул к ней голову.

— Что там такого смешного? — спросил он нарочито небрежно, но его взгляд был тяжелым и внимательным.

— Ничего особенного, Кэ Цин пишет, — Люмин без задней мысли протянула ему телефон, чтобы он сам увидел сообщение. — Спрашивает, как нам сериал. Это она порекомендовала.

Он взял телефон. Но его взгляд скользнул не по сообщению, а выше — на список чатов. Он заметил диалог с Аяксом, который был несколько дней назад, и его губы скривились в уже знакомой неприятной усмешке.

— А, ну да. Кэ Цин, — протянул он, возвращая ей телефон. — Конечно. Не Тарталья же. Хотя, смотрю, и с ним ты поддерживаешь активную переписку.

— Это было несколько дней назад, — тихо сказала она, чувствуя, как внутри снова все холодеет. — Он просто помог мне с одним вопросом.

— С каким еще вопросом? — тут же вцепился он. — О котором я не знаю?

— Это неважно, Скара. Это просто дружеский разговор.

— Дружеский, — повторил он, как эхо, и в его голосе прозвучал откровенный яд. — С парнем, который смотрит на тебя так, будто хочет съесть. Очень «дружеский».

Он отвернулся обратно к экрану телевизора, где герои продолжали спасать мир, и бросил через плечо:

— Можешь не отвечать своей Кэ Цин. Настроение смотреть это дерьмо у меня все равно пропало.

Он демонстративно скрестил руки на груди, давая понять, что вечер окончен.

Люмин сидела, глядя на погасший экран своего телефона. Она снова была виновата. Виновата в том, что у нее есть друзья. Виновата в том, что ей кто-то пишет. Виновата в том, что кто-то, по его мнению, на нее «не так» смотрит.

Ее терпение лопнуло. Все ее утренние мантры про «все будет хорошо», все попытки быть понимающей и тихой, все самообвинения — все это сгорело дотла в один миг, оставив после себя только обжигающую, праведную ярость. Люмин больше не могла это терпеть. Не хотела.

— Да что с тобой не так?!

Ее голос, звенящий от сдерживаемых слез и обиды, разрезал напряженную тишину в комнате. Скарамучча медленно повернул голову, и на его лице было написано холодное, вопросительное удивление, будто он не понимал, о чем она. Это взбесило ее еще больше.

— Что со мной не так? — спокойно переспросил он, приподняв бровь. — По-моему, это у тебя проблемы с…

— Нет, у тебя! — перебила Люмин, вскакивая на ноги. Она больше не могла сидеть на месте. — Ты ведешь себя как невыносимый, ревнивый тиран! С самого утра! То тебе не нравится, как со мной здороваются, то не нравится, что мне пишут друзья! Я что, должна спрашивать у тебя разрешения, чтобы дышать?!

Она ходила по маленькой комнате из угла в угол, выплескивая все, что накопилось за этот ужасный день.

— Я стараюсь! Я правда стараюсь быть осторожной, я пытаюсь понять тебя! Я виню себя за каждую мелочь, хожу на цыпочках, боясь сказать не то слово! А ты… Находишь повод придраться на пустом месте, обвиняешь меня в чем-то, чего не было!

Она остановилась и посмотрела ему прямо в глаза. Ее собственный взгляд был полон боли и отчаяния.

— Все было нормально! Мы были… мы были счастливы! А потом… — Люмин замолчала, но уже не могла остановиться. Запретная тема, которую она поклялась себе не трогать, сама сорвалась с ее губ. — Как только в городе появилась эта Мона, ты стал другим! Ты невыносим! В этом все дело, да?! Ты ее все еще любишь?! Это из-за нее ты срываешься на мне, потому что не знаешь, что делать со своими чувствами?!

Она выпалила это на одном дыхании, и в комнате повисла оглушительная тишина. Она задала тот самый вопрос, который боялась даже сформулировать в своей голове. Она обвинила его. И теперь с ужасом ждала ответа.

Лицо Скарамуччи изменилось. Маска холодного безразличия треснула, и под ней оказалось нечто иное — ярость. Чистая, ледяная, неконтролируемая ярость. Ее слова, ее почти точное попадание в причину его состояния, но с абсолютно неверным выводом, стали для него последней каплей. Это дало ему идеальный повод для контратаки.

— Опять ты за свое, — процедил он сквозь зубы, медленно поднимаясь с дивана. Он навис над ней, и в его глазах полыхал холодный огонь. — Я же просил тебя. Один раз. Я просил не трогать эту тему.

— Но ты…

— Что «я»?! — рявкнул он так, что она отшатнулась. — Я просил тебя о единственной вещи, Люмин! Не лезть в это дерьмо! А ты что делаешь? При каждой удобной возможности тычешь мне этим в лицо! Ты ищешь проблему не там! Проблема не в ней! Проблема в твоем недоверии!

Скарамучча врал. Он знал, что врет. Но сейчас эта ложь была его единственным оружием.

— Если ты мне не доверяешь, — он сделал шаг к двери, — если ты в каждом моем вздохе видишь призраков прошлого, то какого черта мы вообще вместе?!

Он не стал ждать ее ответа. Он схватил свою куртку, брошенную на стул.

— Мне надоело это терпеть.

Дверь за ним захлопнулась с такой силой, что стены комнаты, казалось, содрогнулись.

Люмин осталась одна посреди комнаты, оглушенная его криком и хлопком двери. Она дрожала всем телом. Скарамучча не ответил на ее вопрос. Он просто снова сделал ее виноватой. Виноватой в том, что она посмела увидеть правду. Или то, что она считала правдой.

И в этот раз облегчения от того, что он ушёл, не было. Была только звенящая пустота и ледяной ужас от мысли, что, возможно, это был конец.