Время в подарок (гет)

Россия, Мурманск,

ноябрь 2003 года

Слушание по делу Яна Кристьяна Адамсона проходит за закрытыми дверями. Снейп знает, что обвиняемого уже допрашивали и правда выплыла наружу, — волшебнику выгоднее во всём признаться, чем упорствовать. И всё же без показаний свидетелей не обойтись, поэтому во вторник в школу приезжают трое ничем не примечательных мужчин в серо-голубых мантиях. Они носят мягкую обувь, приветствуют собеседника тонкой улыбкой и задают много неприятных вопросов. Они выясняют, кто из преподавательского состава может стать полезным свидетелем. У них нет права допрашивать учеников за исключением теперь уже неразлучных Мясникова и Поленова. Этим не отвертеться.

Школа гудит. Северус приложил максимум усилий, чтобы никто ничего не узнал — хотя бы до поры до времени, но профессор географии слишком громко разговаривает с Краснопольским, и пятикурсник, затаившийся за дверью Медицинского крыла, на несколько дней становится героем Дурмстранга.

Школа гудит. Преподаватели понижают голос, улыбаются друг другу чаще обычного, но от них веет колючей подозрительностью, а от некоторых — ещё и окклюменцией. От профессора чар больше не пахнет хризантемами, только Умиротворяющим бальзамом. И валерьяной — этот запах Северус ни с чем не спутает. Она приходит на завтрак в сопровождении профессора трансфигурации, смотрит на него мягко и виновато, но постоянно молчит. Йохансон говорит за двоих. Горин этого явно не одобряет, но Эрику нет дела до старика — он счастлив. Директор уже ненавидит шведа, потому что с Суворовой надо поговорить, но с того момента, когда в учительской появилась восьмёрка авроров и забрала Адамсона, Арина закрыла глаза на окружающий мир. Михаляк как-то вскользь упоминал, что ей по-человечески нравился траволог — ненавязчивый, спокойный, влюблённый в своё дело. В этом дело или в чём-то ещё, Снейп не знает, но его, определённо, не устраивает то, что происходит между Суворовой и Йохансоном. Беда в том, что он не совсем понимает, в чём дело — то ли в сложившейся ситуации, то ли в непредсказуемом человеческом факторе. Северус Снейп отвечает на письма обеспокоенных родителей, листает свои записи относительно Адамсона, пьёт чай с Михаляком и Сергеевым, ходит по Дурмстрангу, безуспешно пытается застать Суворову в одиночестве и всё чаще думает о том, что он где-то ошибся. Он не знает, где и в чём, но чувствует, что ему нужен кофе «Ариана». Ему нужно успокоение.

Во вторник, через три дня после ареста Адамсона, Северус твёрдо решает поговорить с Ариной до того, как следователи начнут задавать вопросы. Но волшебница снова приходит не одна — Йохансон даже поменялся местами с Кларой и засыпает профессора чар словами, как цветами. Кстати, Снейп не сомневается: скоро в ход пойдут и цветы. Мягкий голос Горина на секунду вклинивается в болтовню шведа, и тот недовольно замолкает. Северус не слышит, о чём разговор, но Арина поворачивается — и он видит её лицо. Взгляд, адресованный старику, полон такой бесконечной благодарности, что у Снейпа внутри что-то обрывается.

Благодарность.

Благодарность Горину.

Арина качает головой и начинает говорить. Медленно, будто слова даются ей с трудом, но собеседник внимательно слушает и по-стариковски часто кивает. Она улыбается. Немного скованно, отстранённо-вежливой улыбкой, но Снейпу этого достаточно. Он откидывается на спинку стула и прикрывает глаза.

Ему хочется чая. Кофе подождёт.

* * *

Голова гудит, как пчелиный улей, и, кажется, вот-вот расколется пополам. Умиротворяющий бальзам на исходе, значит, надо отправить запрос в аптеку — в последнем письме Игорь дал понять, что больше не пришлёт, а послушать Краснопольского, так вообще нервничают только дураки.

Держи спину. Держи лицо.

Первый урок — у седьмого курса. Смешанное отделение — самое беспокойное и самое старательное одновременно. Новая тема. Новые проблемы, из них главная — день без успокоительного, хотя школьникам об этом знать не полагается. Когда каждый студент заставляет плясать по три-четыре табуретки, учитель должен быть в состоянии полной боевой готовности. «И вооружён до зубов», ? обычно добавляла про себя Арина.

Вдох — выдох.

Держи спину. Держи лицо.

Хорошо бы посидеть в беседке у озера — там всегда тихо. Для учеников слишком скучно, для профессоров — слишком холодно. Хорошо бы поговорить с Северусом, но вряд ли удастся скрыть раздражение. Она уверена: Снейп знал, что на неё напал Адамсон. А если не знал, то подозревал. Волшебники с чистой совестью не меняются в лице, когда аврорат благодарит их за содействие. Особенно такие волшебники, как Северус. Он не предупредил её, решил, что справится сам — неважно, какие у него были мотивы.

За годы общения с Игорем Олеговичем Арина неоднократно слышала, что прогадала с наставником. Это вселяло некоторую надежду: видимо, окружающие и правда считали, что у неё был выбор. Зато Каркаров научил её главному: всегда рассчитывать только на себя, потому что магглорождённая ведьма — при наличии ещё и брата-колдуна — не имеет перспектив. Именно Каркаров вбил в её голову правило: предупреждён — значит вооружён.

Снейп её не предупредил. Любому другому она бы этого не простила. Любому. Но не ему. И это раздражало.

Держи спину. Держи лицо.

До завтрака — две минуты. Отлично. Она выходит из комнат и ещё надеется спуститься в зал в компании трещотки Милы, но этажом ниже уже караулит Эрик.

— Доброе утро, — он так сияет, что женщине становится нехорошо.

Она знает: честнее будет извиниться и пройти мимо, но чувство вины — опаснейший из недугов. Она даже не стремится улыбнуться, просто здоровается и начинает спускаться по лестнице. Их опережают студенты; от звонких полудетских голосов звенит в ушах. Эрик рассказывает старый анекдот про двух сквибов. Анекдот забавный — для магглорождённой. Для правнучки сильного колдуна, живущей с клеймом грязнокровки из-за бабки-сквиба, — не слишком. На одной из ступенек она почти наступает на подол мантии, и Эрик предупредительно подхватывает её под локоть. Арина чудом сдерживает проклятье и невзначай поправляет причёску. Вот и всё — рука снова свободна, а белозубая улыбка старого приятеля меркнет.

— Пришли, — констатирует он и пропускает её вперёд.

Обеденный зал заполнен едва ли наполовину — студенты предпочитают поспать лишнюю минутку и в последний момент перехватить бутерброд, лишь бы не вставать пораньше. Зато учительский стол полон. Пустуют только их стулья да ещё старое место Сергеева: теперь профессор ЗОТИ сидит рядом с директором, а Бергман — на месте Адамсона. Вроде бы все пересели и не так бросается в глаза отсутствие траволога. Арина знает, что им ещё предстоит мучительная череда замен, пока будут искать нового преподавателя травологии.

Ян был её самым болезненным просчётом. Она проработала с ним бок о бок четыре с лишним года. Они неплохо ладили — несмотря на её замкнутость и его флегматичность. Летом, навещая Виктора, она получила письмо: Адамсон тоже был в Болгарии. Тогда они долго гуляли по залитой солнцем Варне, изнемогая от жары, а под вечер запустили в пустом парке фонтан, использовав простенькое Aguamenti и чувствуя себя школьниками. Кажется, она даже рассказала, что фон Гогенхайм взял Игоря в ученики. А через два месяца эльф, принадлежащий Яну, напал на неё на лестнице. Арина так и не поняла, чем не угодила тихому, порой ворчливому эстонцу.

Она не выяснила, что это был Ян, и теперь было предсказуемо обидно. Значит, она так и не стала осторожной.

Она не почувствовала опасность траволога, и теперь было предсказуемо стыдно. Значит, она так и не научилась разбираться в людях.

Учительский стол был всё ближе.

Держи спину. Держи лицо.

— Коллеги, доброе утро.

Преподаватели кивают и бурчат что-то в ответ, стараясь соблюдать правила приличия, а она садится на своё место, не глядя в лицо директору. У него будет слишком много вопросов, на которые она не собирается отвечать. А она ещё не простила его — не только за траволога, но и за злосчастный букет, и за то, что он бросился на защиту Поттера, рискуя собой. К сожалению, не простила она и саму себя. За то, что перепугалась, увидев Макнейра. За то, что перестаралась с заклинанием и потеряла сознание от слабости и недосыпа. За то, что позволила Северусу узнать, кто был там, в Годриковой Впадине, на самом деле. Теперь ему нужно лишь немного свободного времени, и он сложит факты воедино. И тогда...

Тогда всё будет кончено. Её не спасёт даже родство с Дамблдорами — Снейп не прощает добрых дел, особенно добрых дел ради него. Прадед предупреждал, но она решила, что ей виднее.

Держи спину. Держи лицо.

Эрик снова начинает болтать, как заведённый. Иногда он способен дать фору Миле.

Голова. Как болит голова...

* * *

Эмилио Горетти — тридцатилетний полукровка с материнской фамилией. Он знает, что его отец был чистокровным колдуном из древнего рода, но не представляет, как он выглядел. Сам Эмилио похож на мать — чахлую итальянку с редкими волосами и грубыми руками.

Эмилио Горетти не может жить без планов на будущее. С одиннадцати лет он мечтал о том, как однажды вырастет, станет сильным колдуном, завоюет мир и заставит отца пожалеть о том, что он бросил молодую магглу, любившую его всем сердцем.

Эмилио Горетти хорошо учится — и в классе, и по жизни. На первом курсе Шармбатона он узнаёт, что в истории уже есть полукровка с большими амбициями, и принимает решение: он не будет завоёвывать мир. Он станет аврором. Его в любом случае будут уважать и бояться, а что до отца... Ему и с мамой хорошо. Директор Шармбатона — мадам Максим — учит, что месть приносит краткое удовлетворение, а с ним и вечное разочарование. Потому что от мести не становится легче на душе.

В двадцать два, окончив школу и юридический факультет магического университета Палермо, он надевает обманчиво мягкие замшевые ботинки, в которых можно неслышно ступать по любому полу, и форменную серо-голубую мантию. Младший аврор Горетти честен, педантичен, вежлив и трудолюбив. Эти качества позволяют ему сначала стать просто аврором, затем перейти в следственный отдел МАБ, а в ноябре две тысячи третьего оказаться в Дурмстранге — школе с дурной славой, талантливыми студентами и восставшим из мёртвых директором.

Эмилио перечитывает показания Яна Адамсона и переводит взгляд на лысоватого толстяка в клетчатой мантии. Заместитель директора Дурмстранга смотрит следователю в глаза — спокойно и грустно, только позолоченная оправа очков сверкает в холодном ноябрьском солнце.

— Господин Михаляк, в каких отношениях вы состояли с Яном Адамсоном?

Аврор Горетти знает: начинать надо обязательно с этого вопроса. Вот только взгляд Михаляка становится насмешливым.

— В рабочих отношениях. Мы были коллегами, — с улыбкой произносит он и смотрит на Эмилио, как на ребёнка. Это неприятно.

— Вы знали, что Адамсон имеет степень магистра зельеварения?

— Знал, — улыбка исчезает.

— Почему вы не сообщили об этом директору?

— В распоряжении директора есть полный комплект документов на каждого преподавателя, в том числе и полное портфолио. Кроме того... — Михаляк замолкает, но после запинки продолжает. — Видите ли, когда преподаватель поступает на работу в Дурмстранг, он подписывает определённый документ. Нечто вроде магического контракта, который не позволяет ему вредить коллегам и директору...

— Поясните.

Михаляк долго рассказывает о сути контракта, припоминая все его детали, и даже выдвигает предположение, как бывший траволог мог обойти условия договора. Эмилио кивает, самопишущее перо конспектирует. Заместитель директора — бюрократ до мозга костей, это видно сразу. Зато начиная говорить о людях, он сразу смягчается. Аврор Горетти считает такое поведение проявлением слабой воли, но это, разумеется, не его дело.

— Каким человеком был Ян Адамсон? Опишите своё восприятие.

— При всём уважении, синьор Горетти, вы не психолог, а я — не ваш пациент. Я не сужу людей.

Эмилио хмурится.

— Господин Михаляк, вы обязаны дать показания...

— Разумеется.

— Поэтому я прошу рассказать о Яне Адамсоне. Что вы о нём думали?

Толстяк темнеет лицом и холодно замечает:

— Видите ли, синьор Горетти, я историк, а не политик. Я изучаю тех, кто ушёл в историю.

Молодой аврор медленно кивает. Ему не нравится Михаляк: этот человек похож на шар фигурой, характером и представлениями о дисциплине — с него всё скатывается и сходит на нет. Кроме того, Михаляк — олицетворение Дурмстранга, главного конкурента Шармбатона в образовании. Горетти берёт чистый пергамент.

— Вы не могли бы пригласить господина Сергеева?..

Виктор Сергеев похож на упитанного барсука, тёмно-коричневая мантия только усиливает сходство. Профессор ЗОТИ не отличается высоким ростом — но кажется, что под напором широченных плеч строгая мантия вот-вот треснет. Шея отсутствует как таковая, зато маленькая голова с треугольным подбородком, круглые глазки и неровно подстриженные усы напоминают молодому аврору, что человек — неважно, маг или нет, — всё же в родстве со зверьём. Волшебнику хорошо за сорок. В рукаве — волшебная палочка, на правой руке — обручальное кольцо. На палочку в рукаве в Италии давно смотрят как на варварство, на золотое кольцо толщиной в указательный палец, — как на отсутствие вкуса, но Сергеева это вряд ли волнует.

Ещё один странный человек.

— Чем могу быть полезен? — спрашивает Сергеев. Он гудит, как пароход, и смотрит на молодого аврора, как ястреб на воробья.

Первый вопрос не меняется, как и ответ. Будто преподаватели сговорились.

Эмилио впивается взглядом в профессора ЗОТИ и выкладывает козырь:

— Каким образом вы узнали о зачарованном амулете?

Сергеев смотрит на собеседника так, будто его попросили продемонстрировать Люмос.

— Кулон всегда был на профессоре Суворовой. После нападения на лестнице она сразу сказала, что магия была не человеческая, а что было потом, меня не касалось. Скажу вот что: в ночь нападения кулон пропал, а потом выпал во время... столкновения в коридоре.

— Что за столкновение? — небрежно спрашивает Гаретти, но перо уже готово к бою.

— Адамсон не поладил с кем-то из ваших.

У Эмилио есть подозрение, что столкновение было тем ещё инцидентом, но он не подаёт виду. С таким, как Сергеев, надо быть сдержанным и профессиональным.

— У госпожи Суворовой были подозрения насчёт Яна Кристьяна...

— Не знаю.

— Она не боялась повторного...

— Не знаю. Наверное, боялась.

— Почему вы сомневаетесь?

— Потому что не разговаривал с профессором Суворовой на эту тему, но она достаточно разумна, чтобы не помышлять о самоубийстве, — волшебник смотрит на часы и явно горит желанием покинуть комнату.

— Вас не предупредили, что приедет наше подразделение? — Эмилио ненавидит, когда к его работе относятся с пренебрежением.

— Предупредили. Но это не значит, что я отпущу выпускной курс с урока.

Деформации на лицо — с этим аврор Горетти уже сталкивался.

— Какие отношения связывали госпожу Суворову с Яном Кристьяном...

— Послушайте, Горетти, — со вздохом произносит Сергеев и теребит ус. — Арина Суворова не из тех, у кого душа нараспашку. Она не обсуждает свои мысли за обедом и не кричит о планах на каждом шагу. Спросите её. Лично. Я только... — он прерывается, но голос остаётся таким же каменно-спокойным. — А если повторите вот это, — тихо произносит он. — То я лично прослежу, чтобы вы вылетели из Международного Блока.

Волшебник резко встаёт, демонстрируя странную для своей комплекции ловкость. Выходит, не закрыв за собой дверь. Эмилио растерянно смотрит прямо перед собой. Он просто пытался проверить наличие блока. Это даже не Легилименция. В идеале, это вообще не чувствует даже хороший окклюмент. Сергеев почувствовал — первым за всё время. И перспективный аврор Горетти сделал зарубку на будущее: не проверять блок у всех подряд. Сергеев стал первым, но может оказаться не единственным.

— Не уверен, что смогу помочь, — бубнит черноволосый волшебник с носом, похожим на клюв. Он смотрит на аврора, склонив голову к плечу, и ещё больше смахивает на птицу.

— Полагаю, мы сможем понять друг друга, — осторожно произносит Горетти и слегка приподнимает уголки губ.

Профессор зельеварения, сменивший Сергеева в мягком плюшевом кресле, постоянно хмурится и говорит металлическим голосом. Слегка бьёт по ушам, но Эмилио видит Михаила Бергмана насквозь, и ему становится легче.

— Пожалуйста, расскажите о ваших отношениях с Яном Адамсоном.

— Я работаю здесь первый год. Адамсон мне помог в начале. Поддержал, если вам угодно. С ним было интересно поговорить, поспорить. Он не был снобом, хвастуном или чем-то в этом духе.

— Вы много времени проводили вместе?

— Да нет, — Бергман задумчиво трёт подбородок. — Но по вечерам сидели у меня. Или у него. Он мне нравился.

— В целом? Или какие-то черты? Простите, что спрашиваю, — мягко добавляет Эмилио.

Зельевар тут же реагирует.

— С ним было интересно. Никакой суеты. Он не давил тем, какой он опытный или... успешный, — это слово Бергман произносит с издёвкой, а Горетти делает пометку на полях. — Можно было поговорить о жизни. О школьных делах. О том, чем хотелось бы заняться, если... если представится возможность.

— Вас обоих не устраивает Дурмстранг? — с сочувствием произносит Эмилио.

Губы зельевара кривит недобрая ухмылка.

— Устраивает. Здесь лучше, чем было бы в Шармбатоне.

Он смотрит на аврора и уже открыто ухмыляется.

— Господин Горетти, я ни в чём не подозревал Адамсона. Вы же к этому ведёте, так не отнимайте у меня время. Я подозревал Снейпа. Директора.

— Директора? — брови аврора взлетают, и он даже забывает о замечании в адрес родной школы. Только перо не смущается и строчит по-прежнему.

— Директора, — мрачно повторяет зельевар. — Вы же знаете, кто он. И я знаю. Он всегда поспевает вовремя, а вот за Суворовой не уследил. Я и подумал: с чего бы это? Ну, понимаете, подозрительно, — он замолкает, а после паузы добавляет. — И слишком много времени они проводят вместе. Потом-то я понял...

— Поняли что? — уточняет Эмилио. Перо еле успевает записывать. Горетти знает — если всё пройдёт успешно, его повысят. Он давненько ждёт повышения и только что камень не грызёт, чтобы выслужиться.

— Что это не связано с нападением, — Бергман еле заметно улыбается, и узкое лицо внезапно преображается. — Это уже их дело.

Эмилио барабанит пальцами по столу.

— Какие отношения связывали профессора Суворову с Яном Адамсоном?

— Деловые. Они не были друзьями или чем-то в этом духе.

Горетти подавляет вздох. «Что-то в этом духе» порядком утомляет.

— Понятно... И ещё вопрос. Вы сказали, что поначалу господин Адамсон поддержал вас. А потом?

— А потом нет, — лицо Бергмана снова приобретает угрюмое выражение. — У него появились какие-то дела. Тайны. Так часто бывает. Я могу быть ещё полезен?

Молодой аврор с сомнением просматривает показания бывшего траволога и качает головой.

— Будьте добры, пригласите Эрика Йохансона.

Бергман кивает и выходит, но Горетти замечает издевательскую улыбку на тонкий губах и чувствует, что упустил какую-то деталь. В последний момент он понимает, что именно.

— Бергман! Простите, господин Бергман! Ещё один вопрос.

Зельевар прислоняется к дверному косяку и всем своим видом выражает внимание, но насмешка в глазах никуда не делась. Эмилио костит себя на все лады, но главное — вопрос.

— Вы упомянули, что Адамсон... то есть господин Адамсон рассматривал другие варианты, кроме работы в Дурмстранге. Он не говорил, какие?

— Он хотел учиться у настоящего мастера. У кого-нибудь вроде Фламеля или Гогенхайма. Но Фламель уже умер, а Гогенхайм взял двух учеников в этом году и неизвестно, будет ли брать в дальнейшем. Адамсон как-то сказал, что его обошёл грязн... магглорождённый. Я не совсем понял, что он имел в виду, потому что Гогенхайм взял чистокровного траволога из Англии. Разве что... — карие глаза медленно расширяются и Бергман замолкает. — Быть не может. Невозможно. Это всё было из-за Суворова? Но... Нет. Невозможно. Но зачем ему сестра? Чего он хотел?

— Господин Бергман, — тихо произносит Гаретти. — Я буду очень благодарен, если вы не будете торопиться с выводами. И не будете ни с кем делиться размышлениями. В день последнего слушания вас пригласят как свидетеля.

— Защиты или обвинения? — резко спрашивает волшебник. Голос снова бьёт по ушам.

Итальянец много бы дал, чтобы узнать, какая разница Бергману.

— Защиты. Думаю, защиты, — вздыхает Эмилио. — Так мы договорились?..

Бергман медленно кивает и выходит. Эмилио слышит его голос в коридоре и достаёт очередной пергамент. На очереди профессор трансфигурации.

* * *

Швейцария, Цюрих,

ноябрь 2003 года

— Суворов, в следующий раз взорвётесь вместе с котлом. Я непонятно объяснял схему работы? Вас не устраивает страховка Лонгботтома?

— Простите, Мастер, — Суворов хмурился, но не отводил взгляда от учителя. — Я всё учту.

— Учтёт он, — буркнул фон Гогенхайм. — Где Лонгботтом?

— В теплице. Он собирает белладонну, её через полтора часа добавлять.

— Второй котёл не взорвался?

— Нет, ему ещё десять минут кипеть. Мы его позже поставили на огонь, — Суворов поскрёб щетину. — Мастер, простите, но я не понял, что случилось на этот раз. Мы всё отмеряли, всё протестировали. Это же просто копыта двурога, даже не рог... Я не стал ждать Невилла, потому что мы только вчера всё сверяли. Два раза! — Игорь не сдержал возмущение и заработал укоризненный взгляд.

— Сядьте, — проворчал внук Парацельса и первым последовал своему совету. — Суворов, что вы знаете о двуроге?

— Это компонент животного происхождения, подразделяется на рог двурога, копыта двурога, шерсть двурога... — Игорь запнулся. Гогенхайм смотрел на него с плохо скрываемой иронией.

— Суворов, я вас не просил пересказывать аптечную брошюру. Я спросил, что вы знаете о двуроге.

Секунду Игорь молчал, потом нехотя отвёл глаза.

— Я читал, что двурог — магически выведенная помесь буйвола и зубра. От буйволов им досталась выносливость и стадный образ жизни, а от зубров — общее сложение и размер, а ещё агрессия по отношению к людям. Плохо содержатся в неволе. Раньше обитали во Франции, но после Xвека стали перебираться на юго-восток... — Игорь снова замолчал.

Он знал, что несёт чушь — какую-то помесь маггловских легенд и справочника по разведению редких магических существ. Самому противно от собственного невежества.

— Я не знаю, — сдался он.

Внезапно Гогенхайм улыбнулся и стал похож на средней руки интеллигентного старичка. Миллион морщин, потёртая мантия, часы позапрошлого века. Неудобные очки.

— Игорь, если вы чего-то не знаете, так и говорите. В этом состоит суть вашего обучения. Вы задаете вопросы, я на них отвечаю. Потом я задаю вопросы, а вы на них отвечаете. А ещё вы вместе с Лонгботтомом взрываете десятки безвинных котлов, но это не так важно. Вы упомянули, что двурог плохо содержится в неволе, и почти угадали. Двуроги вообще не содержатся в неволе. В мире всего один заповедник, и то под угрозой закрытия. Кроме того, как ни странно, двурог не только агрессивен. Он ещё и чуток. Поэтому любое зелье, куда входит рог двурога, сразу становится неустойчивым. Угадаете, почему Оборотное зелье меняет цвет и консистенцию в зависимости от того, чьи частицы добавлены?

Суворов молча кивнул.

— Здесь тот же случай. Вы добавили копыта двурога, и зелье стало воспринимать каждое изменение вашего эмоционального фона. О чём вы думали в момент добавления компонента?

Игорь сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

— О сестре. У неё неприятности.

Мастер по-стариковски похлопал ученика по руке.

— Тогда поручите это Лонгботтому. Пусть он добавит ингредиент, а через четверть часа зелье придёт в норму.

Суворов кивнул.

— Я учту. Спасибо, Мастер.

За стеной хлопнула дверь, послышался голос Невилла. Фон Гогенхайм кивнул и пошаркал к выходу. Игорь слышал, как в соседней каморке Мастер обсуждает с молодым травологом цвет белладонны.

Через полтора часа зелье благополучно кипело и благоухало.

— Знаешь, Мастер тут рассказывал о двурогах... — и Суворов на одном дыхании пересказал весь разговор с Гогенхаймом. — Что скажешь? — добавил он после паузы.

Невилл задумчиво раскачивался на стуле.

— Скажу, что у двурогов есть что-то общее с гиппогрифами. Сначала кажется, что всё зависит от их прихоти, а на самом деле, всё зависит от твоего настроя.

— Ты в своём репертуаре, — Игорь усмехнулся и потянулся за чайником. — Ещё что скажешь?

Невилл покрутил пустую чашку в руках.

— Ещё скажу, что к выходным мы должны закончить с этим этапом. И тебе не помешает навестить сестру, — перехватив вопросительный взгляд Суворова, он добавил. — В конце концов, ты отказался высылать ей Умиротворяющий бальзам, но это не слишком большая помощь, верно? Если она захочет, то закажет его в аптеке. Ещё и отравится.

— Хорошего ты мнения о российских аптеках, — проворчал Игорь. — Я правильно понимаю, что ты больше не злишься из-за того, что я промолчал насчёт Снейпа?

— Правильно, — Невилл помедлил, а потом выдохнул. — Но за это ты возьмёшь меня в Дурмстранг. В эти самые выходные.