За стенами Малфой-мэнора (гет)

Я не знаю, сколько дней, недель или месяцев я не выходила из своей комнаты. Я почти перестала есть, и каждый раз, засыпая, надеюсь, что больше не проснусь. Что смерть придет сама, и мне не нужно будет думать об ответственности за чьи-то жизни. Но моя магия не отпускает меня.

Страх стал неотъемлемой частью моего существования. Каждую минуту я думаю о том, что он сейчас войдет. И, хотя теперь он приходит все реже, я все равно знаю, что этот момент наступит и я не смогу защититься.

В окна проникают первые лучи утреннего света. Я слышу, как отворяется дверь, и механически зажмуриваюсь, вжимаясь в подушку. Но ничего не происходит, и спустя несколько мгновений я открываю глаза.

У подножия моей кровати стоит Люциус Малфой. Кажется, последний раз я видела его в тот далекий день на кладбище. Наверное, мои дела совсем плохи, потому что на его застывшем лице — выражение глубокого удивления, граничащего с ужасом.

— Вы пришли, — то ли спрашиваю, то ли утверждаю я, садясь на кровати. Мне не хочется смотреть на него, и я изучаю прикроватную тумбу.

Какое-то время мы молчим.

— Идемте со мной, — наконец произносит он и берет меня под локоть. Я встаю, и он ведет меня в ванну. Там он поворачивает невидимый затвор, и на всю стену разворачивается зеркало. Я не видела себя с тех пор, как перестала выходить из комнаты, и теперь отшатываюсь от своего отражения.

Потому что меня больше нет.

Это не могу быть я. Исхудавшая, с почти прозрачной кожей и глубокими темными тенями под глазами, а самое страшное — с этим взглядом загнанного зверя, это не могу быть я. Я отворачиваюсь и утыкаюсь лицом в грудь Люциуса и рыдаю, беззвучно рыдаю, вцепившись руками в его рубашку. А потом он обнимает меня, и я впервые за все эти месяцы чувствую человеческое тепло. Я вбираю его каждой клеткой своего измученного тела, не в силах оторваться, будто наркоман, будто нищий, которому впервые за долгое время позволили наесться вдоволь...

Когда мне становится достаточно, я благодарю Люциуса единственным доступным мне способом.

Я поднимаюсь на цыпочки и касаюсь губами его губ.

И он отвечает мне.

* * *

В этот вечер я снова спускаюсь к ужину. Драко нет. Мы с Люциусом не смотрим друг на друга и не говорим о том, что произошло, — да и ни о чем другом тоже не говорим, но его, пусть и молчаливое, присутствие поддерживает. Словно рядом есть такой же живой человек, как и я. Также я знаю, что Драко больше не придет. И я осторожно начинаю осваиваться в этом мире — мире Малфой-мэнора, который сначала сузился до границ моей комнаты, а теперь вновь дает мне возможность дышать и жить.

Я наконец начинаю проводить время в библиотеке — родной запах книг и пожелтевших от времени страниц возвращает меня к тому беззаботному времени, когда можно было читать всю ночь напролет, а наутро мама понимающе выключала свет и не будила до самого обеда... Иногда в библиотеку приходит Люциус, но мы не тревожим друг друга. Каждому из нас достаточно того, что мы оба находимся в пределах замка.

Жизнь потихоньку налаживается, и я уже почти верю, что теперь-то все будет нормально.

...Не проходит и месяца, как я понимаю, что беременна.

* * *

Если и есть на свете какие-то высшие силы, вершители людских судеб, то в этот раз они явно прогадали. Как выжить ребенку в этом пустом, холодном склепе, в котором заживо похоронены три человека? Как вообще, после всего пережитого, в моем теле могла зародиться жизнь? У меня нет ответов на эти вопросы, и мне кажется, что сегодня, завтра или, может быть, через неделю вселенский разум одумается и заберет эту новую жизнь также быстро, как она появилась.

Но неделя идет за неделей, и я понимаю, что малыш прочно обосновался у меня под сердцем. Мое тело принимает его, и, похоже, вовсю готовится к тому, чтобы благополучно выносить нового человека. Что-то меняется и во мне самой. Иногда я замечаю, что непроизвольно напеваю какую-то песенку, хотя раньше за собой такого не наблюдала. Книги уже не привлекают так сильно, хочется меньше думать и больше гулять, что я и делаю. В один из вечеров появляется сильное желание чем-то занять руки, и я вспоминаю про свои неловкие попытки вязать на втором курсе в Хогвартсе. Домовик с радостью приносит мне корзину клубков и спицы, и по вечерам я все чаще устраиваюсь у камина в библиотеке и вяжу то носочки, больше похожие на пинетки, то шапки, больше похожие на чепчики.

Мне хотелось бы как можно дольше скрывать свое положение от остальных (читай — от Люциуса, потому что Драко больше не появляется в нашей части замка). Я не совсем представляю, как нужно вести себя в такой ситуации. Какая бы ни была реакция — безразличие, участие или чрезмерная опека, — все это кажется одинаково неправильным и неуместным. Словно я и мой ребенок — это отдельная история, не связанная с этим местом и этими людьми. Поэтому со временем я начинаю спускаться к завтраку позже, чтобы избежать лишних поводов для бесед с Люциусом.

Видимо, Люциус чувствует мое состояние. Когда все становится очевидным, он не пытается заговорить со мной, но я начинаю ощущать его постоянное присутствие на периферии моего бытия. На диванах у камина появляются мягкие валики под поясницу и плед, на моей кровати — несколько дополнительных подушек, да и сам Люциус все чаще находится в поле зрения, хоть и поодаль от меня.

Как бы там ни было, мой ребенок — это часть его семьи, поэтому я примиряюсь с этой степенью участия и продолжаю проживать день за днем в надежде, что все как-нибудь устроится.