За стенами Малфой-мэнора (гет)

— Авада Кедавра!

— Экспеллиармус!

Я вижу, как плотный зеленый луч, вырвавшийся из палочки Волан-де-Морта, поглощает собой другой — красный, совсем тонкий, — а затем ударяет Гарри в грудь. Я вижу удивление, которое навсегда замирает в его глазах, пока он падает. Я чувствую звенящую тишину — она прижимает меня к полу и не дает шевелиться, и я могу только смотреть на происходящее из своего неподвижного тела. Я вижу, как на лице Волан-де-Морта расползается торжествующая улыбка; я вижу животную радость в его красных глазах; он широко раскидывает руки в стороны и объявляет с нескрываемым восторгом:

— Ну вот и все, друзья! Мне жаль, что мы с моим другом Гарри заставили вас так долго ждать. Но я великодушен — я должен был дать возможность сказать последнее слово МАЛЬЧИКУ-КОТОРЫЙ-МЕРТВ!

Эти слова он выкрикивает так громко, что они эхом раскатываются по Большому залу. Все вновь приходит в движение, и множество заклятий летит со всех сторон в Волан-де-Морта, но он легким взмахом руки отражает их все.

— Глупцы! Все кончено — вам не зачем больше умирать! Вас обманули, но я готов простить! Возвращайтесь к своим семьям, залечивайте раны, и вместе мы построим новый счастливый мир!

— Никогда! — это кричит Макгонагалл, и толпа подхватывает ее слова. Тут и там снова начинают мелькать заклятья, а Гарри так и лежит на полу с застывшим взглядом. Я должна подойти к нему, дотронуться, я уже делаю первый шаг, но в этот миг меня хватают за руку, и я проваливаюсь в пустоту.

* * *

Первое, что я чувствую, — это боль. Саднит правая щека, болезненно пульсирует рана на левом плече. Глухо стучит в висках. Я открываю глаза, и реальность подступает ко мне, втаптывает в каменный пол, сжимает в тиски. Я не понимаю, почему я живу, почему я не осталась там, с Гарри. Это какая-то ошибка, я не должна жить, я не хочу жить в этом мире. Если бы знать, что все, что мне осталось, — это холодный пол в этой сырой комнате... Тогда можно просто лежать и ждать, и однажды жизнь сама уйдет из моего тела. Я цепляюсь за эту спасительную мысль, я стараюсь задержать ее в сознании, чтобы не думать о другом, и мне удается. Я верю, что там, за гранью, я снова встречу его — зеленоглазого мальчишку с непослушными волосами, — и мы будем смеяться, как прежде, словно не было войны и всех этих смертей...

С лязгом отворяется дверь, и я вижу черный силуэт на фоне светлого проема. Я не могу разглядеть, кто это. А впрочем, есть ли разница?.. Меня пихают ногой, и к телу снова возвращается чувствительность.

— Поднимайся! — приказывает грубый мужской голос, но я не хочу. Я хочу обратно в то состояние полусонного оцепенения, в котором кажется, что Гарри совсем близко. Резкая боль проникает в плечо, меня ставят на ноги и толкают вперед, к выходу. Пытаясь не упасть, я цепляюсь за дверной косяк, и свет из ярко освещенного коридора режет мне глаза.

— Туда! — И я иду — точнее, механически передвигаю ноги в том направлении, куда мне указывает мужчина. Мы проходим коридор, поднимаемся по лестнице и выходим в просторный зал, и мне становится плохо, потому что именно здесь несколько месяцев назад меня пытала Лестрейндж. Эти воспоминания помогают мне собраться, понять, что еще не всё; меня снова подталкивают, и в противоположном конце зала я вижу несколько фигур в черных мантиях и его. Значит, битва закончилась...

Змеиное лицо Реддла выглядит воодушевленным, и похожее выражение, разбавленное подобострастными нотками, отражается на лицах окружающих его Пожирателей. Они стоят по обе стороны от Реддла, образуя импровизированный коридор, по которому я иду. Мой провожатый оставляет меня неподалеку от своего хозяина и отходит вправо.

— Мисс Грейнджер! — Реддл простирает белесую руку в приветливом жесте. — Какая честь для нас, что вы согласились присутствовать на нашем маленьком семейном торжестве!

— Где... — голос изменяет мне, и я начинаю еще раз: — Где остальные?

Он смотрит на меня с любопытством, а затем отвечает с притворно скорбными нотами:

— Ваши товарищи сдались — те немногие, кто остался в живых. Они молили о пощаде, и я даровал им жизнь. А ваш друг Рональд, несомненно, присоединится к нам чуть позже.

Я чувствую подобие облегчения. Я умею читать между строк — разумеется, никто не сдавался и уж тем более не молил о пощаде, — но Рон жив и есть еще выжившие — это самое главное. И, судя по довольной физиономии этого клоуна, он задумал очередное представление...

— Вы очень проницательны, мисс Грейнджер, однако вы не находите, что меня стоило бы назвать скорее кукловодом? Особенно в нашем с вами случае?

Чертов легилимент... Я выбрасываю все мысли из головы и переключаю внимание на то, что происходит вокруг. Реддл удовлетворенно улыбается и переводит взгляд на одного из Пожирателей.

— Люциус!

Я нахожу глазами Люциуса Малфоя. Обычно надменный и сияющий великолепием, сейчас он стоит осунувшийся, ссутулившийся и смотрит куда-то сквозь пространство. Провинился перед хозяином?

— Да, мой Лорд. — Взгляд Малфоя становится осмысленным, но он даже не поворачивает головы в сторону Реддла.

— Как ты относишься к полукровкам?

На этих словах во мне зарождается слабый интерес к их беседе — вопрос-то с подвохом! И теперь все зависит только от того, знает ли Малфой правду о происхождении Реддла.

— Я полностью разделяю ваши взгляды, повелитель.

— Достойный ответ, мой скользкий друг! — Змееподобного явно развлекает происходящее. — Знаешь, Люциус, даже среди великих магов были полукровки, и многие чистокровные династии дорого отдали бы за то, чтобы получить такой бриллиант в коллекцию своего рода... хоть и не совсем чистый, но от этого лишь более драгоценный. Что ты об этом думаешь?

— Я доверяю вашим суждениям, милорд, — голос Малфоя звучит безжизненно и глухо, и я не уверена, что он вообще слышит, о чем его спрашивают.

— Какое похвальное смирение! И последний вопрос, Люциус: как по-твоему, будут ли у тебя еще дети?

Малфой впервые поднимает взгляд на Реддла и не сразу, но отвечает:

— После того, как вы убили мою жену, мой Лорд, вероятность этого ничтожно мала.

— Нарцисса предала меня! — Сквозь до этого непроницаемое лицо Реддла просачивается раздражение. — Если бы не ее ложь, я бы избавился от Поттера еще там — в лесу! И мои люди не погибли бы зря! Беллатриса, моя верная Беллатриса была бы жива! — Он закладывает руки за спину и начинает расхаживать между Пожирателями.

— Вы совершенно правы, милорд, — бесцветным голосом отвечает Малфой, снова упираясь взглядом в одну точку.

— Хорошо, что ты это понимаешь. Но вот что еще меня гложет, Люциус. Ведь ты не сражался? Ни ты, ни Драко. Глупо было надеяться, что я этого не замечу! Рассчитывал сдаться на милость победителю, кем бы он ни оказался? Спасал свою шкуру? Не отвечай. Ты трус, Люциус, и я очень, очень разочарован. Тем не менее в память о твоих прошлых заслугах я сохраню тебе жизнь.

— Благодарю вас, повелитель... — Малфой покорно склоняет голову, и я испытываю отвращение. Что я вообще здесь делаю? Если у них тут разбор полетов, то я предпочла бы не присутствовать.

— Еще немного терпения, мисс Грейнджер, — Реддл снова улыбается. — Я долго думал, Люциус, над тем, как мне тебя наказать. Ведь я, как ты знаешь, предпочитаю получать удовольствие от процесса. И так случилось, мой друг, что я заметил одну твою маленькую слабость. — Реддл выдерживает паузу, вынуждая старшего Малфоя вновь поднять на него взгляд. — Это твоя фамилия, Люциус. Потомок древнего чистокровного рода, ты всегда видел своей главной задачей его сохранение и продолжение. Ты воспитал наследника, ты уже почти выполнил свое предназначение, и вдруг совершенно некстати разразилась война. Я знаю, о чем ты думал во время последней битвы, Люциус. Для этого мне не пришлось даже проникать в твой разум. Ты думал о том, что война так или иначе закончится, будут победители и проигравшие, и все это — лишь краткий исторический миг по сравнению с тысячелетней историей фамилии Малфоев. И ты решил, что не будешь сражаться, не будешь ставить под угрозу продолжение своего рода, а просто переждешь в стороне. И в этом была твоя ошибка. Ты посчитал, что ваша с сыном жизнь значительно дороже, чем жизни всех остальных. Уолдена, Антонина, Беллы — и даже моей. И это, Люциус, очень, очень неприятно.

Реддл умолкает, продолжая ходить туда-сюда, а я все никак не могу взять в толк, к чему он клонит.

— К чему это я! — торжественно прерывает молчание Реддл. — Сегодняшний день будет вписан в родовую историю Малфоев, и каждое следующее поколение будет помнить о вас. О Драко, который впервые с начала существования рода взял в жены магглорожденную, навсегда осквернив чистую кровь Малфоев. И о тебе, Люциус, как об отце, который не стал этому браку препятствовать.

Он говорит это с таким пафосным видом, что мне становится смешно. Малфой смотрит на него широко раскрытыми глазами, а магглорожденная — это ведь я, верно? Я почти физически ощущаю, как напряжение во мне доходит до крайней точки и взрывается внутри, а потом я запрокидываю голову и хохочу в голос.

— Вы тут что все... окончательно спятили?.. Со своей чистокровностью, — пытаюсь сказать я сквозь истерические всхлипывания, и недоуменное лицо Реддла вызывает во мне новый приступ смеха. На глазах выступают слезы, мое веселье внезапно сходит на нет, и его сменяет нарастающая злость.

— Может, проще сразу нас троих прикончить? — процеживаю я, чувствуя, как сами собой сжимаются кулаки.

— В том-то и дело, мисс Грейнджер. Смерть — это слишком просто, — Реддл уже вернул себе одухотворенный вид и, похоже, он весьма доволен собой.

— Я не дам свое согласие, — шиплю я в ответ, и змеиное лицо расплывается в улыбке.

— Разумеется, дашь. — Он подходит ко мне почти вплотную, нависает так, что я чувствую горячее дыхание из его уродливых ноздрей, и вкрадчиво шепчет: — Тебе же не привыкать жертвовать собой ради других, не так ли? И заметь, тебе даже не придется умирать — я поступаю куда более великодушно, чем незабвенный Альбус обошелся с Поттером.

— Будь ты проклят, — выплевываю я, и он отворачивается к остальным.

— Мисс Грейнджер согласна, приведите Драко и нашего гостя, и мы начнем. А что касается тебя... — Он снова смотрит мне в глаза. — Если однажды ты позволишь себе слабость покончить с собой, знай, что в этом случае вслед за тобой отправятся все.

Реддл переводит взгляд куда-то за мою спину, и я оборачиваюсь.

Первым я вижу Драко. Он стремительно приближается к нам, бледный и неестественно прямой, скользит по мне безразличным взглядом, останавливается рядом с Реддлом и слегка склоняет голову. Мне противно, я отворачиваюсь и всматриваюсь в дальний конец зала и наконец вижу родную рыжую шевелюру. Рон вваливается в зал хромая, с заломанными за спину руками, и следом за ним идет Пожиратель.

— Рон! — я бросаюсь навстречу, но почти сразу чувствую невидимый удар под коленями и растягиваюсь на полу.

— Плохая идея, — насмешливо произносит Реддл позади меня, пока я поднимаюсь. После этого мои ноги буквально прирастают к полу, и мне остается только ждать, пока Рон приблизится. Когда я вижу, что они с ним сделали, меня словно окатывает ледяной водой и в груди опять разворачивается боль. Он пытается смотреть на меня тем глазом, который еще открывается, и в беззвучном движении губ я угадываю свое имя.

— Ты ведь не хочешь, чтобы ему снова было больно? — раздается холодный голос над самым моим ухом, и я вздрагиваю от этой омерзительной близости.

— Ненавижу, — отвечаю я, и что-то ломается внутри. Он прав — я не хочу. Я хочу, чтобы никому и никогда больше не было больно. — Делай что нужно, — шепчу я.

Начинается какая-то суета, но я уже не здесь. Я смотрю на Рона, всматриваюсь в его черты лица, а Рон смотрит на меня. Я плачу. "Я люблю тебя, люблю, люблю". Я знаю, он понимает. "Прости, умоляю, прости..." Я верю, что он поймет и это. Когда в мое сознание врывается требовательное "Мисс Грейнджер?", я отвечаю: "Да, да, я согласна", — и незримый огненный хлыст прожигает мое запястье.

* * *

Я стою у окна и смотрю, как в лучах заходящего солнца тянется к воротам вереница Пожирателей во главе с Реддлом. Рон плетется между ними, то и дело оглядываясь на дом, и каждый раз его грубо толкают вперед. Я уже не плачу. Мне кажется, все мои слезы остались там, вместе с ним, и сейчас внутри только выжженная пустыня. Постепенно вся процессия скрывается за воротами, и они аппарируют.

— Ну что, женушка, может, объяснишь, почему Темный лорд жив, а моя мать — мертва?

Я оборачиваюсь. Драко стоит с абсолютно непроницаемым лицом, он медленно расстегивает рукава рубашки и закатывает их до локтей. Он поднимает на меня взгляд, и мне становится жутко.

— Я не знаю, Малфой. Я правда не знаю.

Наверное, мне не стоило отвечать. Он в два шага оказывается около меня и хватает за волосы, откидывая мою голову назад.

— Как так вышло, твою мать, что вы целый год где-то шлялись и ничего не смогли сделать? — Он отпускает меня и с размаху бьет по лицу так, что я едва удерживаюсь на ногах. Его это не устраивает — он бьет по другой щеке, а я пытаюсь отгородиться руками. Тогда он с силой толкает меня назад, и я все-таки падаю, зацепившись раненым плечом за какой-то шкаф и ударившись головой об него же. Я пытаюсь встать, но Малфой тут же пинает меня ногой в бок, придавливая к полу. Он наклоняется ко мне и больно сдавливает руками шею, протягивая в самое ухо:

— Ты ответишь мне за каждую минуту ее непрожитой жизни, Грейнджер. — И я хватаю его руки своими, потому что мне нечем дышать, а он с удовлетворением наблюдает за моими попытками. Когда его лицо начинает расплываться, я улавливаю движение у него за спиной и внезапно хватка ослабевает.

— Не сметь! — Люциус с силой оттаскивает от меня своего сына, и я судорожно хватаю воздух, чувствуя, как мое тело сотрясает крупная дрожь.

— Это она во всем виновата, неужели ты не понимаешь? — орет Драко, тыча пальцем в мою сторону.

— Больше никогда не сметь, — железным голосом повторяет Люциус. — А теперь пошел вон.

Драко бросает на меня полный ненависти взгляд, но все же подчиняется отцу. Я пытаюсь сказать спасибо, но из горла вырываются только сипящие звуки.

— Когда будете готовы, я покажу вам вашу комнату, — говорит Люциус, не глядя на меня, и поворачивается к окну. Я с трудом встаю — дышать все еще тяжело, и я откашливаюсь. Мою комнату...

— Когда я смогу уйти? — на всякий случай уточняю я немного окрепшим голосом.

Люциус поворачивается ко мне, и я читаю ответ в его глазах.

— Это не самая худшая тюрьма, поверьте, — произносит он.

* * *

Я не запоминаю дорогу, пока иду вслед за Люциусом по коридорам и переходам Малфой-мэнора. В конце концов, мы упираемся в тупик, и Люциус открывает самую неприметную дверь. В общем-то, мне неважно, что за ней окажется, но я рада тому, что теперь меня оставят в покое.

— Ужин принесут сюда, но на завтрак вам придется спуститься в обеденный зал, — сообщает Люциус, когда мы заходим в комнату. — Эльфы подобрали для вас одежду — она в шкафу.

Он уже собирается уйти, но потом снова поворачивается ко мне и задерживает взгляд на моих ранах. Поднимает руку, проводит ладонью в паре сантиметров от рассеченной щеки, затем — над рваной раной в плече. Я чувствую, как ставшие уже привычными болезненные ощущения уходят, и их сменяет мягкое тепло.

— Спасибо... Вам оставили палочку? — спрашиваю я, хотя палочки не вижу.

— Нет. Доброй ночи, — сухо отвечает он и уходит.

Я знаю, ему тоже плохо. Он потерял жену, потому что та спасла Гарри... Ненадолго, но спасла. А еще он спас меня. Проклятый Реддл был прав — он не случайно запретил мне умирать — одному Мерлину известно, что меня ждет в этом доме, но мне придется выживать, несмотря ни на что.

Мозг больше не может воспринимать все произошедшее сегодня, и чувства притупляются. Я нахожу душ, включаю воду и долго, бесконечно долго стою под горячими струями, подставляя им плечи и спину.

* * *

Когда утром я спускаюсь к завтраку, вся моя "семья" уже в сборе. Люциус машинально пьет кофе, он верен себе даже сейчас — его костюм безупречен, гладкие волосы собраны в хвост, и только устремленный в одну точку безжизненный взгляд говорит о том, что что-то не так. Драко являет собой полную противоположность отцу — взлохмоченный, в изрядно помятой рубашке он методично надирается какой-то янтарной жидкостью прямо из горла. Я не понимаю, к чему этот фарс с совместными приемами пищи, но мне нельзя умирать, поэтому я сажусь за стол и придвигаю тарелку с омлетом. Мы завтракаем в полной тишине, и я вздрагиваю, когда слышу звон разбившегося стекла — это Драко швырнул пустую бутылку об стену. Он взмахом руки призывает еще одну из бара, и Люциус наконец-то реагирует на происходящее.

— Тебе не кажется, что тратить свою магию на это — непозволительная роскошь? — он говорит спокойно и размеренно, но в голосе скользят стальные нотки.

— Какая разница, рано или поздно мы все станем сквибами, — заплетающимся языком отвечает Драко и демонстративно открывает бутылку щелчком пальцев. — Хотя эта, может, и не станет. — Он недобро косится на меня и икает. — Она же это... того. — Он делает пренебрежительный жест рукой и вливает в себя новую порцию пойла.

Я понимаю, о чем он. Беспалочковые заклинания забирают куда больше магии, и восстанавливается она не в полном объеме. Я этим искусством не владею, поэтому моя магия будет жить во мне, словно в закупоренном сосуде. А эти двое рано или поздно израсходуют все, что у них есть. Вчера Люциус уже потратил часть на мои раны, и я до сих пор чувствую себя виноватой. Безусловно, он сильный маг, но надолго ли хватит его одного, если Драко буквально транжирит свои запасы?...

— Тебе стоит привести себя в порядок, — раздраженно отвечает Люциус сыну, бросает белоснежную салфетку на стол, поднимается и выходит из зала. Оставаться с пьяным Малфоем наедине в мои планы не входит, поэтому я сразу же отодвигаю стул и выбегаю следом.

— Грейнджер, куда собралась? — кричит Драко мне в спину, но я не оборачиваюсь.

* * *

На улице прохладно, и я с жадностью вбираю в легкие свежий воздух. Моя одежда пришла в полную негодность, поэтому я выбрала свитер и брюки из того, что нашла в шкафу. Они мне почти впору — скорее всего, это школьные вещи Нарциссы, но сейчас это не имеет никакого значения.

Первым делом я направляюсь к главным воротам. Я не знаю, как именно Реддл запечатал выход, поэтому двигаюсь медленно, вытянув вперед руку. Почти у самых ворот пальцы обжигает невидимое пламя.

Там, за стеной, остались Рон, Невилл, Джинни, Полумна, и я не знаю, кто из них жив, а кто — нет... Я подхожу чуть ближе и, не прикасаясь, пытаюсь ощутить телом исходящую от преграды магию. Вскоре кожу начинает покалывать, и я не спеша иду вдоль незримого барьера в надежде найти брешь.

Я бросаю эту затею, когда вместо легкого покалывания в меня начинают впиваться невидимые иглы.

Нет, мне не выбраться отсюда живой.

Дни в мэноре тянутся медленно. Нас полностью изолировали от окружающего мира — никакой почты, никаких газет. Друг с другом мы почти не разговариваем — Драко я не вижу совсем, Люциус же неизменно спускается в обеденный зал три раза в день. Возможно, эта иллюзия соблюдения традиций помогает ему не сорваться, как это случилось с Драко.

В комнате, которую мне выделил Люциус, огромные окна на две стороны, и там почти всегда светло. Но стены все равно давят, поэтому большую часть времени я брожу по тропинкам Малфой-парка, растворяясь в шелесте листьев и перекликах птиц. Парк воистину огромен, и вычищенные широкие аллеи, удаляясь от замка, постепенно сменяются протоптанными неведомо кем дорожками, уводящими далеко вглубь парка. Здесь я чувствую себя почти в безопасности.

В один из дней я обнаруживаю родовое кладбище Малфоев. Оно очень похоже на то, где были похоронены родители Гарри, — в тени деревьев тут и там возвышаются массивные мраморные надгробия, каждое на некотором отдалении от остальных. Кто-то из нас троих останется последним, и его некому будет хоронить... Опять подступает безысходность, и я уже собираюсь уйти, но вдруг взгляд останавливается на имени "Нарцисса". Я подхожу ближе — да, так и есть, Нарцисса Малфой, урожденная Блэк. Это кажется мне странным — когда он мог успеть?..

Я слышу шорох приближающихся шагов, вздрагиваю и оборачиваюсь. Примерно в это же время Люциус замечает меня, и я вижу секундное замешательство в его глазах.

— Не думал, что вам откроется это место, — произносит он, когда подходит ближе. Мне неловко, я снова хочу уйти, но меня останавливает его тихое "Останьтесь".

Какое-то время мы стоим перед могилой Нарциссы, думая каждый о своем.

— Вам отдали ее тело? — наконец, решаюсь я.

Люциус молчит, затем делает шаг вперед и проводит рукой по черному мрамору.

— Только это, — отвечает он, когда в центре надгробия открывается ниша с небольшой урной внутри. Я смотрю на нее, и что-то горькое и тошнотворное начинает разворачиваться в груди.

— А Гарри... Что они сделали с Гарри?

— Мне это неизвестно. — Люциус отводит взгляд, и я понимаю, что он лжет.

Ноги сами уводят меня от этого места, я бегу прочь, я не хочу больше видеть Люциуса, я не хочу ничего знать об этой омерзительной урне... В какой-то момент меня выворачивает, а потом я еще долго брожу по парку почти без сил — что угодно, лишь бы не возвращаться в замок.

Когда на мэнор опускаются сумерки, я все же возвращаюсь.

* * *

Из состояния полудремы меня выдергивает грохот открывающейся двери и нецензурная брань Драко. Мозг не сразу выходит из полусонного оцепенения, я просто вглядываюсь в темноту, но не могу ничего различить. А потом я улавливаю запах виски и леденею, когда слышу совсем рядом его голос:

— Ну где же ты, Грейнджер.

Я инстинктивно вжимаюсь в постель и подтягиваю одеяло к подбородку. Мне хочется одновременно спрятаться, закричать, убежать, но вместо этого мое скованное ужасом тело замирает, и я почти не дышу.

— Попалась.

Он наваливается на меня всем телом, и наконец-то все приходит в движение. Я пытаюсь сбросить его с себя, но он перехватывает мои руки и шипит прямо в лицо:

— Тебе здесь никто не поможет, Грейнджер, и лучше не сопротивляйся. Ему ведь без разницы, как именно ты умрешь. Поэтому можешь думать о спасении своего рыжего дружка, и если будешь паинькой, останешься жива.

Он шарит свободной рукой по моей сорочке, а я снова пытаюсь вырваться.

-Пусти, мерзкая тварь! — я рывком поднимаю голову и вцепляюсь зубами в его плечо.

— Ах ты... — На мгновение он отпускает мои руки, но я не успеваю ничего сделать, как он сдавливает мою шею, и я пытаюсь разомкнуть его хватку, хотя моих сил для этого недостаточно.

— Плохо, Грейнджер, очень плохо. Первый урок ты не выучила — значит, будет второй, — Он быстрым движением вынимает из брюк ремень, и мне кажется что в темноте я уже могу различить его жуткую ухмылку.

— Сейчас мы с тобой кое-что сделаем.

— Малфой, ведь ты же человек, — с трудом выдавливаю я, пока он пересаживается мне на грудь. Пальцы на моей шее сжимаются крепче, и я плачу.

— Подними руки за голову.

Я мотаю головой, и хватка становится сильнее.

— Подними. Я могу долго делать тебе больно, Грейнджер, но сегодня у меня не то настроение.

Когда дышать становится невозможно, я подчиняюсь.

-Так-то лучше, — он связывает мне руки ремнем и приматывает их к спинке кровати.

— Малфой, не надо, — я тихо всхлипываю, когда он пересаживается ниже.

— Заткнись, — он задирает мою сорочку и расстегивает брюки.

* * *

Он преследует меня. Он находит меня везде — даже в самых дальних коридорах замка.

Летом я пряталась от него в глубине парка. Я могла не появляться в мэноре несколько дней к ряду, но когда я приходила за едой, он всегда находил меня. С наступлением осени ситуация начала ухудшаться. Ночевать вне замка становилось невозможным, и я все чаще возвращалась в дом, стараясь превратиться в тень. У меня не получалось. Не получается и теперь.

Каждый раз я пытаюсь убежать. Кажется, я изучила все лестницы и потайные ходы, но он тоже их знает. И всегда настигает меня.

Я превратилась в неизбежную жертву, но я все равно бегу. Он не пытается меня догнать — просто идет следом, и я слышу за спиной его размеренные шаги. Спокойные и расчетливые шаги палача.

А потом я упираюсь в очередную стену, вжимаюсь в нее, и первобытный, животный страх заполняет все мое существо. Потому что бежать больше некуда.

* * *

Сегодня мне везет. Незнакомый коридор восточного крыла приводит меня к лестнице, и через три пролета я выбегаю на небольшую площадку — похоже, это та самая башня, которую я часто видела во время прогулок. Я подхожу к самому краю и впервые за все это время вижу, что же находится дальше, за пределами моей клетки. И у меня захватывает дух. Свежий ветер обнимает меня, и все, что я хочу, — это нырнуть в этот простор и раствориться в нем — и лететь, лететь...

— Попалась, Грейнджер.

Я оборачиваюсь, но страха нет. Теперь позади меня пропасть, а впереди — мой преследователь, и я раскидываю руки в стороны.

— Давай, Малфой. Подходи ближе, чего же ты ждешь?

Я с вызовом смотрю ему в глаза, и смесь страха и восторга переполняют меня. Все может закончиться прямо здесь и сейчас — и будь что будет.

— Ты пожалеешь об этом, — процеживает он и уходит прочь.

Когда я пытаюсь бежать туда в следующий раз, то обнаруживаю, что дверь запечатана.

После этого я прекращаю попытки к бегству.

Я не знаю, сколько дней, недель или месяцев я не выходила из своей комнаты. Я почти перестала есть, и каждый раз, засыпая, надеюсь, что больше не проснусь. Что смерть придет сама, и мне не нужно будет думать об ответственности за чьи-то жизни. Но моя магия не отпускает меня.

Страх стал неотъемлемой частью моего существования. Каждую минуту я думаю о том, что он сейчас войдет. И, хотя теперь он приходит все реже, я все равно знаю, что этот момент наступит и я не смогу защититься.

В окна проникают первые лучи утреннего света. Я слышу, как отворяется дверь, и механически зажмуриваюсь, вжимаясь в подушку. Но ничего не происходит, и спустя несколько мгновений я открываю глаза.

У подножия моей кровати стоит Люциус Малфой. Кажется, последний раз я видела его в тот далекий день на кладбище. Наверное, мои дела совсем плохи, потому что на его застывшем лице — выражение глубокого удивления, граничащего с ужасом.

— Вы пришли, — то ли спрашиваю, то ли утверждаю я, садясь на кровати. Мне не хочется смотреть на него, и я изучаю прикроватную тумбу.

Какое-то время мы молчим.

— Идемте со мной, — наконец произносит он и берет меня под локоть. Я встаю, и он ведет меня в ванну. Там он поворачивает невидимый затвор, и на всю стену разворачивается зеркало. Я не видела себя с тех пор, как перестала выходить из комнаты, и теперь отшатываюсь от своего отражения.

Потому что меня больше нет.

Это не могу быть я. Исхудавшая, с почти прозрачной кожей и глубокими темными тенями под глазами, а самое страшное — с этим взглядом загнанного зверя, это не могу быть я. Я отворачиваюсь и утыкаюсь лицом в грудь Люциуса и рыдаю, беззвучно рыдаю, вцепившись руками в его рубашку. А потом он обнимает меня, и я впервые за все эти месяцы чувствую человеческое тепло. Я вбираю его каждой клеткой своего измученного тела, не в силах оторваться, будто наркоман, будто нищий, которому впервые за долгое время позволили наесться вдоволь...

Когда мне становится достаточно, я благодарю Люциуса единственным доступным мне способом.

Я поднимаюсь на цыпочки и касаюсь губами его губ.

И он отвечает мне.

* * *

В этот вечер я снова спускаюсь к ужину. Драко нет. Мы с Люциусом не смотрим друг на друга и не говорим о том, что произошло, — да и ни о чем другом тоже не говорим, но его, пусть и молчаливое, присутствие поддерживает. Словно рядом есть такой же живой человек, как и я. Также я знаю, что Драко больше не придет. И я осторожно начинаю осваиваться в этом мире — мире Малфой-мэнора, который сначала сузился до границ моей комнаты, а теперь вновь дает мне возможность дышать и жить.

Я наконец начинаю проводить время в библиотеке — родной запах книг и пожелтевших от времени страниц возвращает меня к тому беззаботному времени, когда можно было читать всю ночь напролет, а наутро мама понимающе выключала свет и не будила до самого обеда... Иногда в библиотеку приходит Люциус, но мы не тревожим друг друга. Каждому из нас достаточно того, что мы оба находимся в пределах замка.

Жизнь потихоньку налаживается, и я уже почти верю, что теперь-то все будет нормально.

...Не проходит и месяца, как я понимаю, что беременна.

* * *

Если и есть на свете какие-то высшие силы, вершители людских судеб, то в этот раз они явно прогадали. Как выжить ребенку в этом пустом, холодном склепе, в котором заживо похоронены три человека? Как вообще, после всего пережитого, в моем теле могла зародиться жизнь? У меня нет ответов на эти вопросы, и мне кажется, что сегодня, завтра или, может быть, через неделю вселенский разум одумается и заберет эту новую жизнь также быстро, как она появилась.

Но неделя идет за неделей, и я понимаю, что малыш прочно обосновался у меня под сердцем. Мое тело принимает его, и, похоже, вовсю готовится к тому, чтобы благополучно выносить нового человека. Что-то меняется и во мне самой. Иногда я замечаю, что непроизвольно напеваю какую-то песенку, хотя раньше за собой такого не наблюдала. Книги уже не привлекают так сильно, хочется меньше думать и больше гулять, что я и делаю. В один из вечеров появляется сильное желание чем-то занять руки, и я вспоминаю про свои неловкие попытки вязать на втором курсе в Хогвартсе. Домовик с радостью приносит мне корзину клубков и спицы, и по вечерам я все чаще устраиваюсь у камина в библиотеке и вяжу то носочки, больше похожие на пинетки, то шапки, больше похожие на чепчики.

Мне хотелось бы как можно дольше скрывать свое положение от остальных (читай — от Люциуса, потому что Драко больше не появляется в нашей части замка). Я не совсем представляю, как нужно вести себя в такой ситуации. Какая бы ни была реакция — безразличие, участие или чрезмерная опека, — все это кажется одинаково неправильным и неуместным. Словно я и мой ребенок — это отдельная история, не связанная с этим местом и этими людьми. Поэтому со временем я начинаю спускаться к завтраку позже, чтобы избежать лишних поводов для бесед с Люциусом.

Видимо, Люциус чувствует мое состояние. Когда все становится очевидным, он не пытается заговорить со мной, но я начинаю ощущать его постоянное присутствие на периферии моего бытия. На диванах у камина появляются мягкие валики под поясницу и плед, на моей кровати — несколько дополнительных подушек, да и сам Люциус все чаще находится в поле зрения, хоть и поодаль от меня.

Как бы там ни было, мой ребенок — это часть его семьи, поэтому я примиряюсь с этой степенью участия и продолжаю проживать день за днем в надежде, что все как-нибудь устроится.

Люциус навещает меня на третий день после рождения дочери. Он склоняется над детской кроваткой и внимательно разглядывает спящего ребенка. К моему полному удовлетворению, в ней нет ни одной черты, которой она походила бы на двух известных мне Малфоев. Ее крошечные каштановые кудряшки уже сейчас словно заявляют миру о том, что в этом доме она родилась по случайному недоразумению.

— Как вы ее назвали? — спрашивает Люциус, не отрывая глаз от малышки.

— Нимфадора.

В выборе имени я не сомневалась ни минуты. Впрочем, мне тоже нужно кое-что выяснить.

— Ваш сын уже знает, что она родилась?

Люциус поднимает на меня взгляд, в котором я читаю некую растерянность.

— Полагаю, что да, знает, — отвечает он после небольшой заминки, а затем почти сразу переключается на бытовые вопросы, как то: все ли необходимое приготовили для нас эльфы, нужно ли что-то еще и можно ли ему, Люциусу, заходить к нам время от времени проведать девочку.

Я заверяю его, что все в порядке и он может приходить впредь, но после его ухода остается странное чувство недосказанности.

* * *

В следующий раз Люциус заходит к нам спустя неделю. Он интересуется нашим здоровьем, снова подходит к детской кроватке и как бы между делом продолжает говорить о бытовых мелочах, но по каким-то едва уловимым признакам я замечаю, что он встревожен. Когда я понимаю, что он избегает моего взгляда, я напрямую спрашиваю, что происходит.

У меня подкашиваются ноги, когда я вижу отчаяние на его всегда спокойном лице. Он снова смотрит на ребенка, а затем отвечает:

— Через час после ее рождения вам пришло письмо. Боюсь, что его авторство не вызывает сомнений.

Письмо. Через полтора года заточения. И через час после рождения моей дочери.

— Вы открывали его? Что там? — я стараюсь сохранить самообладание.

— Ни я, ни Драко не смогли взять его в руки. Очевидно, оно предназначено лично вам.

Притупившееся от времени чувство страха начинает выползать из своего укрытия. Едкое и всепроникающее, оно снова начинает подтачивать опоры моего только-только устоявшегося мира.

* * *

— А если не открывать?

Письмо лежит передо мной на белоснежной скатерти стола в обеденном зале. Чистый пергаментный конверт без каких-либо отметок. Люциус сосредоточенно молчит, и я делаю еще одну попытку.

— Может быть, просто сжечь его?

— Если бы все было так просто, — наконец произносит он. — В лучшем случае вслед за ним придет еще одно.

А в худшем отправитель прибудет лично передать содержимое, продолжаю я про себя. Нужно решаться.

Я делаю глубокий вдох, беру письмо в руки и вскрываю конверт. У меня в ладонях оказывается пожелтевшая газетная вырезка с единственной фотографией. На фотографии Рон и Невилл, и я чувствую, как нечеловеческий крик зарождается в самых глубинах моего существа.

Они были повешены на обычной маггловской виселице 3 мая 1998 года.

Я слышу свой крик будто со стороны, а в сознание врывается отрезвляющая правда о том, что все это время моя жизнь не имела совершенно никакого смысла. Я знаю, что нужно делать, — я помню дорогу, восточное крыло, три пролета, а потом я выломаю эту дверь и все закончится. И мне вдруг становится так легко на душе, что я смеюсь от счастья, смеюсь до слез, смеюсь над опешившим Люциусом, над самой собой, а потом я разворачиваюсь и бегу, бегу, и за моей спиной вырастают крылья.

Я уже почти достигаю нужного коридора, когда на моем пути появляется Драко Малфой.

— И куда это направилась моя жена?

Он бьет меня наотмашь, и не успеваю я прийти в себя, как он больно хватает меня за запястье и тащит куда-то за собой.

— Пусти! — Я пытаюсь вырваться, но он только ускоряет шаг, поэтому мне приходится почти бежать, чтобы не упасть.

Потом мы сворачиваем в какой-то просторный зал, и, пока он тянет меня на противоположную сторону, я понимаю, что вокруг оживают портреты семьи Малфоев. Я не успеваю ничего сказать, как он хватает меня за волосы и, вплотную подведя к стене, тычет пальцем в какое-то имя.

— Как же ты объяснишь мне это, дорогая? — яростно шепчет он мне в ухо, пока я вчитываюсь в витиеватые буквы.

Когда я понимаю, в чем дело, он швыряет меня на пол, и я надеюсь лишь на то, что все закончится быстро.

Если верить родовому дереву Малфоев, отцом моего ребенка является Люциус.

* * *

Когда он отступает, я уже ничего не чувствую. Только его удаляющиеся шаги мерно отдаются в моем теле, а может, мне просто кажется. Я не могу шевелиться, да и не хочу. Наверное, я плачу, потому что все вокруг кажется чересчур объемным. Я лежу бесконечно долго, и только громкий шепот портретов удерживает меня в сознании и не дает уйти.

Потом я снова чувствую шаги, они приближаются, и сразу острая мысль — он вернулся... Но вслед за этим надо мной склоняется встревоженное лицо Люциуса, и я успокаиваюсь и только пытаюсь просить его — помоги, помоги уйти, но губы едва шевелятся, все напрасно... А потом он прикладывает ладони к моему лбу, и в голове начинает разворачиваться огненный шар. Боль нарастает, и мне кажется, что лоб вот-вот расколется; и за секунду до того, как я окончательно погружаюсь в темноту, я слышу спасительные слова заклинания:

— Обливиэйт!...

Уже поздний вечер. Мой муж склонился над пергаментом, и его перо едва слышно скрипит. Мне нравится наблюдать за ним в такие минуты: он очень сосредоточен, и я могу просто смотреть на него и улыбаться своему тихому счастью. Иногда он поднимает взгляд и тоже улыбается мне, но вскоре снова возвращается к своим мыслям.

Мы часто проводим так вечера, когда Дора уже спит, — муж пишет, а я вяжу рядом с ним. Иногда у меня получаются необычные вещи, словно спицы сами складывают узор. Так, пару лет назад я связала свитер с большой буквой "W". Почему-то мой муж этому очень обрадовался, но я все же исправила литеру на соответствующую.

Мы с мужем любим гулять около замка, в котором живем. У нас прекрасный парк, и в особенно хорошую погоду мы можем долго бродить по его тропинкам. За пределы поместья мы никогда не выходим — муж говорит, что все самое лучшее — здесь, в этих стенах, и я ему верю.

Иногда во время прогулок я вижу, что из окна за нами наблюдает высокий мужчина. Почему-то в эти моменты я всегда ощущаю беспокойство, но муж успокаивает меня. Однажды он сказал, что мужчину зовут Драко и он тоже живет в замке, но в другой его части, и что мне нечего бояться. Я стараюсь.

Мне кажется, у моего мужа была непростая жизнь. Это чувствуется, когда он внезапно берет меня за руку и пытается что-то увидеть в моих глазах, а потом вдруг обнимает так сильно, будто боится, что пропаду, и еще долго прижимает к себе, зарывшись лицом в мои волосы... Я потихоньку глажу его по плечам, и он возвращается — и только в глазах остается какая-то затаенная грусть.

Наступает ночь, и тишину кабинета нарушают только мои спицы и перо мужа. Кажется, к завтрашнему утру он обещал Доре новую главу, поэтому сегодня мы ляжем позже. Я не говорила? Мой муж пишет сказку для Доры. Он начал писать, когда дочке исполнилось четыре, и, похоже, всерьез увлекся своей историей. Мне тоже нравится эта сказка. Муж придумал необычный мир, в котором живут волшебники и волшебницы, а маленькие дети учатся в школе чародейства и волшебства. Сейчас Доре восемь, и она с удовольствием следит за приключениями трех друзей из этой сказки. Вот их имена: Гарри Поттер, Рон Уизли и Гермиона Грейнджер. Сначала было непривычно слышать в этих историях свое имя, но муж сказал, что без Гермионы Гарри не сможет одолеть и половины препятствий, а значит, это очень важный персонаж. По-моему, он схитрил, но теперь Гермиона мне нравится.

Иногда муж советуется со мной. Например, однажды он спросил, как, по моему мнению, должен выглядеть Рон Уизли. Почему-то на ум сразу пришли рыжая шевелюра и огромное количество веснушек. Мужу понравилась эта идея, и теперь Рон именно такой.

Конечно, сказка не была бы такой интересной, если бы героям не противостояли злые волшебники. Поэтому в промежутках между шалостями друзья сражаются с так называемым Темным Лордом.

Знаете, после особенно интересной главы мне начинает казаться, что и в нашем замке портреты умеют разговаривать. Когда я говорю об этом мужу, он смеется и отвечает, что это вполне возможно, учитывая его тысячелетнюю историю.

...Вот, кажется, и все: муж посыпает пергамент, а значит, очередная глава закончена. Сейчас мы отправимся спать, а завтра утром будем все вместе читать продолжение сказки.

Добро всегда побеждает зло, и я верю, что отважные друзья Гарри Поттер, Рон Уизли и Гермиона Грейнджер обязательно одержат победу над Темным Лордом.

------------

13.01.2016 — 08.01.2017