Alone with the Sea (джен)

Море волнуется; дует в лицо сердитым морозным ветром, швыряет на берег серые волны, оставляя на гальке след из сгнивших водорослей. Кэл прячет лицо в воротнике рубашки, отходит еще на шаг, когда очередная волна едва касается его ботинок, и смотрит.

«Ты — мое море?» — мысленно спрашивает он. Накатившая волна пытается дотянуться до его лодыжек, и Кэл поспешно делает пару шагов назад.

Он закрывает глаза. Все жители Эшворта ощущают море; щемящее чувство тоски, поселившееся в сердце после первой встречи с ним, было своеобразным компасом, и до сих пор Кэл знал, куда идти. Но теперь в душе поселилась назойливая, разъедающая нутро тревога.

Старый Ярнам — добрый бродяга-сказочник, иногда навещавший Эшворт, — говорил, что картины и слова имеют огромную силу, но сейчас Кэл думает, что бездействие тоже должно быть в этом списке. Правильно ли он поступил, оставив Фэлана самого по себе?

Чувство вины и беспокойства сбивают до этого точный компас, искажают помехами; Кэл сомневается, но все-таки ему кажется, что нужно идти дальше.

Он открывает глаза; море с тихой мольбой обнимает его за щиколотки.

* * *

Ближайшим к Уоррингтону городом со своим Сказителем оказывается Гримсби — огромный, тесно застроенный, горящий ночными фонарями, многолюдный и шумный. Первый порыв бежать Кэл заминает почти сразу же, и, к счастью, долго сражаться с собой ему не приходится — дом Сказителя стоит на окраине.

Он нервничает, когда стучится в дверь, и еще больше, когда к ней никто не подходит; в конце концов он делает то, что обычно не сделал бы — осторожно поворачивает ручку.

Дверь открывается с неожиданной легкостью.

В ноздри ударяет запах гнили и краски; едва сдержав рвотный позыв, Кэл поспешно закрывает лицо рукавом. Помещение больше напоминает мастерскую, чем прихожую, но он не успевает этому удивиться.

Первым, что замечает Кэл, оказывается картина.

На ней нарисовано море — то самое море, которое он так долго искал, он уверен: чувство тоски так сильно, что он не знает, как до сих пор стоит на ногах; а перед морем, — внутри все болезненно скручивает, и он крепко, до крови, вцепляется в отцовский амулет, чтобы стало хоть чуточку легче, — перед морем стоит тот самый незнакомец, и брошь на его жилете ярко сверкает рубиновыми глазами.

У Кэла перехватывает дыхание, и он, убрав руку ото рта, торопливо заглатывает тухлый воздух, пытаясь успокоиться. Затем медленно, отодвигая с дороги предметы, он подходит ближе к картине; Кэл не может оторвать от нее глаз. Неужели он дошел? Неужели он наконец добрался?...

Кэл перешагивает через чей-то обескровленный труп и встает к картине вплотную. Здесь, вблизи, он не может полностью увидеть ее, но может рассмотреть детали...

Вдруг он хмурится и легонько проводит пальцем по одной из линий, очерчивающих рубиновые глаза гиппокампуса.

Что-то не так.

В этой картине что-то не так.

Это чувствуется только здесь, вблизи; это так же неожиданно и больно, как фальшивая нота в любимой мелодии; разве что здесь всё еще можно исправить. Нужно лишь дорисовать.

Кэл оглядывается вокруг, но нигде в мастерской не видит ни красок, ни кистей. Он решает не искать их — неправильность картины терзает его не хуже яда, и всё внутри него буквально кричит, чтобы он исправил ее прямо сейчас. Он вспоминает про труп, который переступил на пути к картине, и быстро обшаривает его. Ну да, конечно — ни чернил, ни красок, ни крови, ни слюны — ничего, чем можно рисовать. Кэл размышляет некоторое время, затем достает из сумки охотничий нож и приставляет острие к внутренней стороне запястья. Как будет больше краски — если разрезать вдоль или поперек? Или лучше ударить в горло — ведь так точно крови будет больше?...

Последнее, что Кэл помнит — это вскинутый нож и всепоглощающий удушливый страх.

* * *

Кэл просыпается.

Он лежит на прохудившейся кровати в той же комнате-мастерской, закутанный в теплое одеяло. Запах гнили исчез, сумка с вещами лежит на маленьком столе рядом с огарком зажженной свечи. Болит все тело, особенно левое плечо; Кэл пытается шевельнуться, устроиться поудобнее, и только потом замечает, что он в комнате не один.

За столом, прямо напротив него, сидит высокий худощавый старик; серебристые длинные волосы собраны в пучок, глаза накрывает широкая черная лента, тонкие руки лежат на столе, рядом с тусклой свечой, а узловатые пальцы переплетены, как корни деревьев. За его спиной Кэл замечает изнанку картины; теперь она стоит вплотную к деревянной стене дома.

— Проснулся? — голос у старика скрипучий и почему-то неприятный до дрожи; Кэл едва морщится и выдавливает тихое «Да».

— Это все картина, — говорит себе под нос старик. — Казалось бы — ослепил себя, и больше проблем не будет, так она стала сюда народ заманивать. Давно надо было ее сжечь, говорю тебе...

Кэл неожиданно для себя вспоминает труп, через который переступил, добираясь до картины: его искаженные черты, серую кожу, мух, вылезавших изо рта, — и его прошибает холодный пот.

Старик, немного помолчав, снова заговорил:

— Как тебя зовут, парень?

— К-кэл.

— И зачем же тебе, Кэл, понадобилось вламываться в мою мастерскую?

— Простите, мист... сэр. Мне сказали, что здесь живет Сказитель, а дверь...

— Здесь нет Сказителей, парень, — обрывает его нахмурившийся старик. — С чего ты вообще взял, что нужно искать именно в этом городе?

— Эм... Другой Сказитель дал мне карту... Она должна быть в сумке... — старик тут же уверенным жестом подтягивает сумку к себе, едва не задев свечу, — сердце Кэла сжимается в испуге, — и, выхватив свиток, разворачивает его и пробегает по бумаге пальцами.

— А-а-а, — протягивает старик с необъяснимым отвращением. — Да. Знакомо.

Он склоняет голову и надолго замолкает, видимо, глубоко погрузившись в свои мысли.

Спустя некоторое время Кэл набирает смелости и окликает старика:

— Сэр... — тот вскидывает голову; отчего-то Кэлу становится неуютно. — Вы можете... Скажите... — он запутывается в словах и в итоге, вздохнув, выпаливает: — Как вас зовут?

Старик фыркает.

— Ярнам меня зовут.

— Ярнам?... Старый Ярнам?... — переспрашивает Кэл, даже не пытаясь сдержать радость в голосе. — Вы постоянно бывали в Эшворте, когда я был маленьким! Вы всегда так много интересного рассказывали... Так вы — Сказитель, да? У меня столько вопросов...

— Сказитель, как же, — перебивает Ярнам; его голос сочится ядом. — Я больше не Сказитель, парень. Никто из вот этих вот, — он взмахивает картой и кидает ее на стол, — не Сказитель. Нет больше Сказителей, а любой, кто пытается убедить тебя в обратном — лжец. Или ты не знал, что человек остается Сказителем только до тех пор, пока странствует и собирает новые легенды? Стоит осесть, и ты становишься сборником сказок, который нужен только тогда, когда кто-то должен посидеть с детьми.

Ярнам сердито сплевывает на грязный пол.

— Н-но отец всегда говорил... — пытается возражать Кэл; ему кажется, что всё, во что он верит, летит в пропасть.

— Н-но! — передразнивает Ярнам. — Лиам его звали, да? Когда я в последний раз был в Эшворте, говорили, что он сгинул. Его поди ищешь, м? А с чего ты решил, что он жив? Может, он и вправду ушел к морю, как у вас шептались. Наверняка он сгнил где-нибудь там, на берегу, или вообще в лесу. Бесславная смерть, — насмешливо бросает он; Кэл едва сдерживается, чтобы не вцепиться в его горло, и лишь крепче сжимает кулаки под одеялом, не обращая внимания на ноющую боль во всем теле. Наверное, Ярнам это чувствует: он замолкает, затем снова начинает говорить, но уже не так ядовито, как раньше.

— Все мы, Сказители, были уверены, что мы несем людям истину и знания... Ха. Не будь я так ослеплен своей гордыней, не будь я так убежден в правильности того, что говорю... — вся злость внезапно исчезает из его голоса, уступая место печали, — ничего бы из этого не случилось. Этой... картины, и вообще вот это всего бы не было.

Он снова ненадолго замолкает. Кэл с трудом заставляет себя слушать; почему-то ему кажется, что сейчас будет сказано что-то действительно важное.

— Хах. Она сказала, мол, «Ты говоришь, что за изображениями сила. Так докажи мне. Нарисуй». И я, влюбленный в ведьму дурак, повелся. Эми была чертовски красива, я хорошо рисовал, — почему бы и нет, подумал я тогда, — Ярнам поднимает руку к повязке, легко касается ее и роняет ладонь на колени. — Я никак не мог закончить ее портрет. Все время было что-то не так. Я сутками от холста не отходил, пытаясь найти ошибку. Эта... неправильность грызла меня так сильно, что я выколол себе глаза, лишь бы не видеть картину, лишь бы больше не искать, что же не так, — он криво усмехается. — Не помогло.

Ярнам вздыхает и тяжело поднимается со стула.

— Я вряд ли смогу тебе сказать хоть что-то еще полезное. Переночуй сегодня здесь, но завтра, когда я сниму с тебя повязки, уходи.

Кэл не возражает. Внутри устало клокочет злость.

* * *

Кэл уходит из Гримсби рано утром: ему не хочется проводить много времени рядом с Ярнамом после всего, что тот наговорил. Перед уходом бывший Сказитель, ворча, всунул в руки бумажку со списком городов и существ, о которых Лиам когда-либо его спрашивал, и поспешно захлопнул за ним дверь. На удивление, Кэлу, в общем-то, все равно.

На окраине города Кэл останавливается и прислушивается к сердцу. После случившегося все волнения о Фэлане кажутся лишь давним сном; они больше ему не мешают.

Кэл уверенно открывает карту. Кажется, он знает, куда идти.

* * *

На следующую ночь в доме Ярнама вспыхивает пожар. К утру Гримсби сгорает дотла.