Братья по чертогам (джен)

15 ШЕР

— Эй! Как там тебя… Мар!

Показалось.

Дверей на этой площадке было три. И все заперты. Значит, действительно показалось, и не было полоски света из щели, и самой щели не было тоже, и мелькнувшая на самой границе периферийного зрения тень была именно тем, чем и должна была быть: сбоем нормальной работы нейронов, случайной искрой, микро-замыканием в одном из рабочих контуров твоего системного блока. «Пока еще рабочих, мальчик мой. Пока еще… — Майкрофт, не капитань».

Мальчишка был проблемой.

Четырнадцать ступенек. Три шага до следующего пролета. Снова четырнадцать — по ступенькам. В общей сложности тридцать два шага от одной площадки до другой, если считать и последний шаг, уже по площадке. Тридцать четыре, если считать и те три, что нужны для преодоления самой площадки, от одного пролета до другого. И снова вниз, четырнадцать-три-четырнадцать. Потому что на этой площадке дверей нет вообще. Ни единой. Глухие стены.

Быть не-лентяем порою довольно… утомительно.

«Мальчик мой, а тебе не кажется, что ты неверно расставил приоритеты? Разве не разумнее было бы сначала разобраться с куда более важными проблемами, жизненно важными проблемами, я бы сказал, а потом уже приниматься за уборку той свалки токсичных отходов, которую ты именуешь собственным сознанием? — Нет. Не логичнее. Я не смогу ни с чем разобраться там, если сначала не приведу в полный порядок все тут. Тут моя база. Мой дом. Мое убежище. Мой… бункер. — Ты всегда был несколько иррационален, мальчик мой. — Нет. Я рационален. Сейчас как никогда. — Ты уверен? — Да. Нельзя оставлять в подвале собственного дома необезвреженную бомбу — и надеяться, что она никогда не рванет».

Мальчишка был проблемой, а нерешенные проблемы мешают работать. Отвлекают. Впустую занимают ресурсы, необходимые для другого. Представляемая мальчишкой помеха, к примеру, по предварительным расчетам снизила бы твою эффективность процентов на сорок. Сорок два, если быть точным. Серьезная цифра. Хотя Джону дважды удалось поднять планку выше восьмидесяти, но на то он и Джон, да и тебе тогда пришлось постараться, чтобы разозлить его почти всерьез.

То состояние тебе не понравилось. Очень. Ты не то что спокойно работать не мог — ты вообще не мог работать. Пока не завалил Джона всеми видами извинений, которые только мог придумать — и не вынудил его принять хотя бы часть. А потом усвоил урок и старался не доводить градус его обиды до опасной черты, но и не сводил на нет совсем, поддерживая на приятно-стимулирующем уровне.

Этот мальчишка — не Джон. Но сорок два процента — это почти половинная потеря работоспособности, и было бы неразумно ее игнорировать, не попытавшись устранить проблему в зародыше. Неразумно и нерационально. Видишь, Майкрофт? Сантиментами здесь и не пахнет. Голое рацио.

Двадцать восемь ступенек. Три шага между. Мимо. Мысли прыгают по аналогии. Короткие. Быстрые. Лесенкой. Мысли-ступеньки. Больно быть умным.

Лестница. Фонарь. Аптека. Почему аптека? А, ну да…

Потому что.

«Морфий или кокаин?»

Глупый вопрос. Выдает с головой. Отсутствие опыта. А еще врач! Если бы Джон попробовал сам — понимал бы разницу. Не задавал таких глупых вопросов. Или задавал бы. Но иначе. Кокаин не анальгетик, наоборот, он усиливает все ощущения, в том числе и боль. Тоже метод — усиленная до предела, она превращается в собственную противоположность. И вот ты уже ничего не имеешь против и полагаешь, что если боль есть всегда, то в ней нет ничего страшного и ее не надо бояться. Не. Надо. Бояться. Метод, да…

Если хочешь и сам перейти на сторону чудовищ.

В этом ведь тоже, если подумать, нет ничего страшного. Или чудовищного. Мальчик мой. Мы с тобой люди умные, мы понимаем, что весь мир таков и стесняться нечего.

Быть умным больно. И страшно. Не за себя — за тех, кто окажется рядом. И на кого ты обязательно сорвешься, когда боль станет невыносимой. Лучше сбежать. Это ведь так легко — достаточно просто закрыть глаза. А морфий… Ну что морфий? Он лишь позволяет зажмуриться поплотнее.

Трусость?

Конечно. И что? А-а… Ну да. Джон солдат, он бы никогда не сбежал. Бегство — удел слабых и все такое. Да пошел он к черту, этот Джон! Все равно его здесь нет…

Двадцать восемь ступенек. Две двери. Запертые. И решетка. За ней что-то вроде тюремной камеры — каменный мешок два на два без окон, нары, ведро в углу. Камера пуста.

«Вот, кстати, да. Какого дьявола, Джон? Почему я должен выполнять твою работу, ну то есть смотреть сам на себя с негодующей укоризной, называть идиотом, а потом еще и бегать за непонятно чем с непонятно какими целями: то ли придушить, то ли извиниться? — Ты сам знаешь, почему. — Я не знаю! — Знаешь. Не ври хотя бы самому себе. — Не знаю!!! — Потому что меня здесь нет».

Четырнадцать, три, четырнадцать. Дверь. Одна. Запертая. Но ты же и не рассчитывал особо ни на что иное, когда поворачивал ручку. Ты ведь у нас процессор. Тебе важно подольше помучиться. Сколько еще? Неужели все шестьдесят семь этажей? Или даже больше, это твое подсознание, с него станется. Не то чтобы тебя поджимало время, у чертогов со временем отношения своеобразные, но все-таки…

Стоп. Показалось или…

Ты вернулся к последней двери. Сначала тщательно осмотрел ее с двух шагов, потом подошел вплотную. Присел на корточки. И почувствовал, как губы сами собой растягиваются в хищной улыбке.

Не показалось.

Самая обычная дверь, выкрашенная самой обычной масляной краской. Темно-коричневой, да, но в этом тоже нет ничего необычного. Совершенно глухая — ни молотка, ни звонка, ни окошка, ни щели почтового ящика, ни даже кошачьей дверцы. Лишь вертикальная пластинка серебристого металла с L-образной дверной ручкой и замочной скважиной под ней. Торжество минимализма. За исключением одной единственной крохотной детальки, но дьявол прячется именно в деталях, правда?

То, что с двух шагов казалось царапинами от ключа по светлому металлу накладки вокруг замочной скважины, при ближайшем рассмотрении оказалось тисненым рисунком. Чем-то вроде неглубокой гравировки, заметной лишь вблизи и под определенным углом.

Кленовый лист. На фоне трех треугольников.

Вот значит, как, да? Убегаем навсегда, обещаем запереться на все замки — но при этом не забываем оставлять в нужных местах след из хлебных крошек? Ну-ну.

Дверь, конечно же, была заперта. Но тебя и раньше это не останавливало. Даже наверху. А уж тем более тут, где полный набор отмычек оказался в твоей руке чуть ли не раньше, чем ты успел о нем вспомнить.

Вторая подошла.

Конечно же, за дверью был самый обычный коридор (кто бы сомневался?! это у результаттера первая же дверь вела бы сразу куда надо, но ты-то не результаттер, правда?) с чередой самых обычных дверей по обеим стенам. Не было никаких стеклянных панелей с видом на звезды, никакого паркета с кленовыми листьями. Впрочем, один кленовый лист все-таки был — на черном коврике перед второй дверью по левой стене. Хмыкнув, ты крутанул в пальцах отмычку и снова присел на корточки перед замком.

Плохих людей нет…

Ну да, вполне логично. Глупо считать людьми тех, кто убивает, насилует, занимается грабежом и вымогательством, подличает по мелочам или крупному и треплет нервы ближним с пользою для себя или же просто ради развлечения. И если в качестве основного критерия человечности принять морально-этическую парадигму, то возникают глубокие сомнения по поводу принадлежности к человеческой расе вышеописанных двуногих без перьев. А если все эти нелюди — не люди, то плохих людей действительно нет.

Только вот мальчишка-то имел в виду немного другое. И это смущало и вызывало безотчетное чувство тревоги. Особенно если продолжать считать его частью собственного подсознания — пусть и донельзя инфантильной, но все-таки…

Потому что ты и в четыре года не был наивен настолько.

Неразумно оставлять в подсознании тикающую бомбу в виде какой-то части собственной личности, с которой ты так и не сумел договориться. Более того — с которой ты никогда не сумеешь договориться, слишком разные у вас базовые установки. И неразумно в квадрате, если ты не до конца уверен — насколько эта личность твоя.

Мальчишка был проблемой.

Твой более старший (и более умный, как бы это ни бесило тебя) брат Майкрофт считал чертоги разума не более чем удобным способом хранения информации, а самые глубокие подвалы подсознания — всего лишь кладбищем отработанных психоматриц. Вслух ты не оспаривал этого мнения, но все же имел некоторые основания полагать его если и не полностью ошибочным, то определенно неполным. Потому что пользовался чертогами куда чаще Майкрофта. И давно уже обратил внимание, что иногда, вытаскивая с нужного места нужную информацию, ты отчетливо помнишь при этом, что вовсе не клал ее сюда. Более того — ты вообще не имеешь ни малейшего понятия, откуда оно там взялось, и откуда ты сам знаешь, что оно лежит именно там и тебе достаточно лишь протянуть руку.

Если чертоги изначально и были всего лишь нематериальным аналогом жесткого диска, то теперь, похоже, они подключились к столь же нематериальному интернету…

Замок смущенно щелкнул, капитулируя. Дверь с мерзким скрипом открылась. Маленький тамбур, три стены, в каждой по двери. На всех трех — кленовые листья. Но только на средней — на фоне трех треугольников. Простенькая шарада.

Даже слишком простенькая — мальчишка хочет, чтобы его нашли, оставляет знаки. Вряд ли поиск так уж затянется. А что потом? Много ли надо ребенку? Короткое извинение, два-три добрых слова — он растает и успокоится, благополучно отправится на вечное хранение в самый глубокий архив. Перестанет быть проблемой. И можно будет уйти наверх — спокойно, с чистой совестью и стопроцентной эффективностью, не ожидая более от собственного подсознания удара в спину.

«Ты сам-то себе веришь? — Нет».

Если Майкрофт был прав.

«Но ведь ты так вовсе не считаешь, не правда ли, братец мой? — Я еще не уверен. Братец мой. Я лишь сомневаюсь. И очень хочу ошибиться…»

Что, если…

Ты не сразу понял, чем же тебя так насторожил тот смехотворный бункер, стеклянная конура с кучей дверей вместо стен. Поначалу списал неуютные ощущения на полную открытость и отсутствие даже видимости защиты. Это действительно раздражало, и раздражало привычно, вот ты и не стал копать глубже. Но было и кое-что еще.

Чернота за одной из прозрачных дверей-панелей. Глубокая бархатная чернота с искрами далеких звезд. И другая панель, выходившая на каменистую пустошь со странноватыми кактусами и небом, отливающим бирюзой. И еще одна, кажется, с иззубренной горной грядой на горизонте. В этих панелях и пейзажах за ними вроде бы не бросалось в глаза ничего такого уж необычного, но ты почему-то был твердо уверен, что на Земле таких мест нет. Да и во всей Солнечной системе тоже — слишком чуждыми они были. Слишком далекими.

Эти три двери были открыты в иные… что? Системы? Миры? Галактики? Как минимум три, за них ты мог голову дать на отсечение, лишь только пальцами прикоснулся — и сразу же ощутил безмерную чуждость находящегося за тонким стеклом.

Забавная штука — собственное подсознание. Пока ты злился, взрывался и фонтанировал выкладками экспресс-психоанализа в надежде как следует задеть так раздражавшего тебя мальчишку, оно работало. Собирало информацию, заставляя тебя ходить кругами и простукивать стены. Складывало фактики. Запоминало. Анализировало. И делало вывод, приберегая его до поры. Если продолжать аналогию с интернетом, то бункер более всего напоминал роутер с открытым доступом. Ни пароля, ни огненной защитной стены у основного носителя — вообще никаких стен.

Одни двери.

Да и сам мальчишка, если уж на то пошло…

Он слишком сильно тебя раздражал. Да, конечно, ты никогда себя не любил, но не настолько же, чтобы приходить в бешенство от любого слова и жеста. Так обычно тебя бесили лишь другие. Чужие. Посторонние. Чуждые и совершенно неуместные в твоих собственных чертогах разума, все персонажи которых были в той или иной степени порождениями твоего и только твоего подсознания. Ну или должны были быть таковыми.

Какова вероятность того, что мальчишка был здесь чужим? Увы, не нулевая. И ты чувствовал эту его чуждость, чувствовал с первой же секунды, но не осознавал, только злился все больше и больше, сам не понимая на что, ведь поначалу-то злиться действительно было особо не на что, мальчишка вел себя вполне пристойно. Это потом он уже начал выеживаться…

Что, если Майкрофт не прав?

Раньше он никогда не ошибался, но все рано или поздно случается в первый раз. И чертоги вполне могли перерасти свою изначальную функцию, превратившись в отдельный мир, живущий по собственным законам и не очень-то подчиняющийся своему создателю. Разрастись. Состыковаться с другими подобными конструктами. Превратиться в настоящий перекресток, только не миров, а сознаний.

И если это так — если это действительно так! — то мальчишка не просто чужой тут. Он разведчик. Эмиссар чужой психики. Может быть, даже не одной. И тогда его слова о старших братьях приобретают совсем иной — пугающий — смысл. Чужой разведчик. А продолжая аналогию с интернетом — вирус.

Которого ты — достал.

В свете такой теории оставляемые им знаки начинают выглядеть тоже совсем иначе. Костром, разведенным ненастной ночью разбойниками на прибрежных скалах лишь для того, чтобы посадить на мель идущий мимо корабль, если тот примет их фальшивку за свет маяка. Приманкой, ведущей наивную жертву в ловушку — вот чем начинают выглядеть эти знаки. А может, и не только выглядеть.

Однако это ведь ничего не меняет, правда? Ну, почти ничего. Ибо разозленный посланец чужого разума ничуть не лучше порождения разума собственного, и оставлять его в подсознании смертельно опасно. Только вот уговаривать его и просить о прощении в этом случае бесполезно. Он чужак. И ты не будешь чувствовать себя в безопасности, пока чужак прячется за твоею спиной или в одном из твоих подвалов, просто потому, что он — чужак, и ты не знаешь, чего от него можно ожидать. Это уже не просто проблема и частичная потеря эффективности, это большая проблема. Очень большая. И если ты все понял правильно, а Майкрофт впервые в жизни ошибся, существует лишь один-единственный выход.

Для продолжения нормальной работы системы вирус должен быть уничтожен.

16

МАР

После ухода защитника Мар всегда чувствовал себя плохо.

Иногда очень плохо. Если не свезло. Если таки свезло — просто плоховастенько. По-разному. В зависимости от того, сколько энергии ему пришлось отдать защитнику. Ну и сколько нервов, конечно.

Сейчас вот с нервами было ниче так. Хороший защитник был. Ненапряжный. Только грустно немножко. Совсем чуть-чуть. Это нормально. С силами вот куда хуже. В смысле, что нету их. Совсем. Финальная подпитка защитника похожа на прорубание вертикальной двери. Даже хуже. Потому что дверь не сопротивляется. Наверное, братья в чем-то правы и он действительно слишком маленький, чтобы вот так. Наверное, когда он вырастет, ему станет проще…

…Ты никогда не вырастешь…

Усталость. Страшная. Такая, что думать — и то лень. И шевелиться. И дышать. Но дышать надо. И Мар дышал — с трудом, раз за разом проталкивая слишком густой воздух в горло и легкие. Снова. И снова. Защитники, они такие, им много энергии надо, чтобы уйти. А где ее здесь взять, энергию-то? Только у Мара.

Нет, Мару не жалко. Вовсе. Ради хорошего чела че жалеть-то? А среди защитников плохих не бывает. Вот Мар и отдает. Не спрашивая и уж тем более не дожидаясь, пока попросят. Ха! Попросят они! Они же защитники. Они таких мелочей и не замечают. Пока не падают. Ну, когда все потратят. Досуха. Но Мар теперь умный. Больше до такого их не доводит, подпитывает заранее.

Ну и напоследок тоже. Каждый раз, когда надо. Нечасто. Но иногда приходится. Вот как сейчас. Все, что было. Досуха. Этот бек был уж больно тормознутый. Сам бы не дошел.

Мар вздохнул, судорожно и прерывисто. Горло жгло. Очень хотелось откашляться, но Мар сдерживался. Нельзя. Пока нельзя. На кашель уйдет слишком много сил. По прежнему опыту он знал: стоит только начать кашлять, и фиг потом остановишь. Ничего. Мар большой, Мар потерпит. Все уже хорошо. Уже можно дышать. В бункере стены лечат. А когда уже можно дышать, так и вообще лечат в два раза быстрее. Интересно, когда Мар совсем-совсем вырастет, восстановление сделается проще? Или наоборот? Ведь восстанавливать тоже больше придется, он же тогда будет крупнее. Плохо, если станет только сложнее…

…Ты никогда не вырастешь…

Наверное, уже можно попробовать перевернуться. Должно получиться. Ну, вроде как.

Мар несколько раз быстро вздохнул. А потом представил, как упирается левой рукой в пол и отталкивается. Очень тщательно представил. Какой пол мягкий и теплый, как он поддается и пружинит под пальцами, как рука сгибается в локте, как напрягаются мышцы, а потом…

…а потом опрокинулся на спину и уставился в потолок. Больно не было. Совсем. Нигде. И сразу стало намного легче дышать. Вот и хорошо. Вот и дышим.

Рук и ног он по-прежнему не чувствовал. Это нормально. Они всегда отрубаются первыми, если энергии не хватает. Это нормально, уйти можно и на ватных, если быстро. И чувствительность к ним возвращается в самую последнюю очередь. Это всегда так. Ну, если действительно досуха все отдал. Неприятно. Но не страшно. И ненадолго.

Вот интересно, если бы все защитники столько энергии требовали — что бы случилось? Мар бы совсем-совсем высох? Или же наоборот? Ну, в смысле, научился бы сам генерировать все, че надо? И в таких количествах, что ого-го! Если энергии немерено — можно такого наворотить… Лазерный взгляд, плазмоган в указательном пальце… Прикольно!

Но вообще-то большинство защитников само справлялось. Их только чутка проводить надо было, и все. А если кому-то все-таки собственных сил не хватало, то Мар наловчился давать прямо из бункера. Не выходя. Ведь если Мар в бункере, то он не свои силы тратит, а словно бы просто краном работает. Не собственную энергию отдает, а просто из бункера перекачивает. В бункере ее хоть залейся! Бери да пользуйся. А с крана взятки гладки, он не при делах. И ему ни жарко, ни холодно, что через него вода течет. Ну или энергия.

Не, ну вообще-то качать тоже запарно. Отходняк потом. Башка трещит. И усталость, и настроение поганое. Да только все равно не сравнить. .Проверено. Намного легче. И отпускает быстрее. Клевая все-таки штука -бункер! Полезная. Мар и сейчас так же сделать собирался, не выходя.

Не успел просто.

А кто виноват, что последний защитник в последний момент психанул и сжег ходку? Вот-вот. Сам же Мар и виноват. Перестарался. Разозлил слишком сильно. Перекрутил чуть ли не до надрыва. И что было делать, скажите? Этот, последний, сам бы стопудняк не добрался, Мар такие фишки с лету просекает. Вот и пришлось выскакивать в чем был и уже прямо на лестнице докачивать. Он, кажется, заподозрил что-то. Смотрел странно. Носом крутил, морщился. Последний защитник…

Шер.

Его звали Шер…

Обычно Мар старался не запоминать имени очередного провожаемого. Незачем. Они чужие беки, скоро уйдут. Зачем запоминать? Проводил — и все. Забыл. Ну разве что дверь открытой оставил. Новую дверь. Так, на всякий. Но из головы точно выкинул. Чтобы не ждать. Чтобы просто обрадоваться, если когда-нибудь вдруг.

Спецом не запоминал, да. Но некоторые сами запоминались. Нечаянно. Бут вот, к примеру. Клевый был, все уходить не хотел, звал с собою. И имя сильное. Как не запомнить! Другие просто запоминались, без имен. Как та психованная тетка, верующая в машину. Классная тетка была, хотя и дерганая. Утюгами размахивала. Или тот пацан с солнечным котенком. С ним было весело. Приятно вспоминать. Ну или вот Шер.

Забавный он, этот Шер. Бункер рассматривал странно и на потолок долго пялился. Интересно, что он там углядел? Мар знал, что все защитники видят бункер по-разному, но обычно ему было плевать. Лишь бы его самого не заставляли. А так — какая разница? Ну чувствует себя бек комфортнее в полицейском участке — так и флаг ему в руки. Рубка космического крейсера? Пускай будет рубка. Открытый всем ветрам дацан на высокогорном склоне? Да пожалуйста! Туристическая палатка? Легко. Темная заплеванная подворотня? Тоже ладно. Вкусы у всех разные. Мару вот его собственный вариант куда больше нравится. Ну так и че?

И ниче. Разные все, сказано же ж.

Поначалу Мар любил подглядывать за чужими придумками. И каждый раз убеждался — его лучше. Хотя дацан ниче так был. Антуражненький. И рубка «Энтерпрайза» тоже. Но у большинства защитников фантазии хватало лишь на что-то типа танковой башни. Или чего другого, такого же бронированного и закупоренного, с узкими щелями-бойницами. Мару довольно быстро наскучило, и подглядывать он перестал.

А теперь вот жалел.

Очень хотелось знать, как же выглядел бункер для Шера. Что он видел? Что разглядывал, ехидно посмеиваясь и заламывая левую бровь. Чему удивлялся. Вроде бы Мару-то какая разница, но… Почему-то казалось важным.

Только уже не получится — Шер ушел. Чужую придумку невозможно увидеть, если придумщика нет рядом. Так что облом. Ну, может, вернется еще, и тогда… Хотя вряд ли. Мар хорошо его выбесил. Качественно. От души. Не случайно же этот защитник напоследок такое сказанул… тоже обидеть хотел. Посильнее. Расстарался, да…

…Ты никогда не вырастешь…

Мар вздохнул поглубже, стараясь, чтобы это было не слишком похоже на всхлип. Чувствительность постепенно возвращалась, и это было не слишком приятно. Местами. Словно бы отлежал, но не ногу там или руку, а всего себя. От мягкого пола шло тепло. Хорошо. Мар заранее сделал его теплым и мягким, удачно вышло.

Он все сделал правильно. Более того — он знал, что все сделано правильно. Никаких сомнений и никаких колебаний. Так было надо. Шер должен был отсюда уйти, чего бы он там себе по этому поводу ни думал. И уйти как можно быстрее. Он ведь не просто верхний защитник — он верхний полностью. Он весь там был, все время. Здесь его почти что и не было. В отличие от Мара. Потому-то и бегал он так, потому-то и ловкий такой был — легко быть ловким и сильным, если тебя тут почти что и нет!

Мар виноват — не сразу просек. Но простительно, полностью верхние тут не часто встречаются. Мар вот впервые такого видел. Раньше думал, что не бывает. Обычно челы хоть немножко, да дружат со своими нижними этажами. Ну, хотя бы иногда. Чем больше дружат — тем дольше могут на них прожить, не выныривая. Чтобы совсем-совсем не выныривать, это здесь родиться надо. Как Мар. Других таких Мар тоже не встречал. Ну, кроме братьев, конечно. Но хотя бы немножко нижними были все приходившие защитники.

Кроме Шера.

Мар, когда просек, сразу понял, что шутки кончились и надо быстро. Полностью верхние, они, конечно, внизу все из себя такие сильные да ловкие, этого не отнять. Только вот живут они тут недолго. И совершенно не понимают, когда надо остановиться. И вынырнуть. Хотя бы на подышать. Так что Мар все правильно сделал. Правильно. И вовремя. И по-другому было просто нельзя.

Но если все сделано правильно, вовремя и по-другому было нельзя — почему же ему так паршиво?!

Это просто нечестно. Плакать хочется. Очень.

Вот ведь паскудство.

Нет, ну можно, конечно… Поплакать, в смысле. И стать совсем-совсем маленьким. Потом будет плохо, и долго в себя приходить, восстанавливаясь хотя бы до сегодняшней нормы. И о взрослении придется на какое-то время забыть. Но — можно. Здесь безопасно, старшим сюда хода нет. Не подловят, в люльку не упакуют, в подгузники не закатают. Бутылочкой со сладким детокормом пасть не заткнут… за маму, за папу, за старшего братика…

Мар фыркнул. Вздохнул. Снова фыркнул. Представившаяся ему картинка выглядела уж больно нелепо. Смеяться пока еще было больно, но плакать расхотелось. Вот и отлично. Мар повернул голову набок, потерся ухом о теплый пол. Посмотрел на ближайшую стенку.

Конура, сказал Шер. Стеклянная конура. Почему именно конура? Тоже обидеть хотел? Или просек, что Мар иногда воображает себя сторожевой собакой?

Интересно все-таки — что он видел?

Когда-то у бункера вообще не было стен. Ни стен, ни дверей. Не нужны были. От кого закрываться-то? Потом появились — четыре. По числу братьев. Позже возникли другие, а эти четыре Мару пришлось запереть. Когда стало понятно, что такое эти старшие братья. Раньше-то Мар не знал. Думал, Самый Старший ошибается. Ну, что своего собственного так ненавидит и вообще.

По поводу своего собственного брата-породителя Самый Старший может и ошибаться. А вот Мар по поводу Черной Команды — нифига. Не, ну, может, они все из себя добрые да заботливые, кто спорит, да только Мару их забота поперек задницы! И чем больше этажей его от ихней заботы отделяет — тем ему, Мару, спокойнее. И его заднице. Да, заднице! Мар взрослый! И может ругаться. Как взрослый. И может произнести слово «какашка» — и не засмеяться! Вслух произнести. Громко. Вот!

— Какашка!

Мар фыркнул. Подавился смешком. А потом не выдержал и расхохотался уже в голос.

Не, ну что за засада, а?!

Никак не получается. Ну вот хоть тресни.

Это Самый Старший объяснил, давно еще. Типа, тест такой. На взрослость. Если, типа, сможешь сказать вслух это слово и не рассмеяться — значит действительно взрослый. И относиться к тебе будем как ко взрослому. А если нет — извини. Вот тебе соска и горшок. Пользуйся.

Гады.

Мар с тех пор много раз пытался, и все никак. Не получается. Как ни старайся, ни сдерживайся, ни зажимайся, а смех так и лезет наружу, царапает горло, рвется, буквально взрывает изнутри. Словно щекочет кто. Ну вот никак не сдержаться, хоть разорвись. Очень уж слово смешное.

Значит, повзрослеть снова так и не получилось… Эх! Как бы побыстрее вырасти-то, а? Говорят, люди растут во сне. Вот заснуть бы — и проснуться уже совсем взрослым. Чтобы никто-никто командовать Маром не мог. Совсем. Чтобы он сам другими командовал. Которые так и не выросли. Вот было бы здорово! Жаль, заснуть по-настоящему у Мара так ни разу и не получилось.

Мар покатался на спине из стороны в сторону, осторожно вытянул руки и ноги, пошевелил пальцами. Чувствительность к ним вернулась полностью, мурашки ушли. Но вставать не хотелось. За потолком была ночь, Мар видел в темном стекле свое отражение, похожее на морскую звезду. Темно-коричневую, с серебряными крапинками по краям щупалец и вдоль брюшка. Одна такая, высушенная, лежала на каминной полке в библиотеке, где он родился. Сувенир, наверное. На очень высокой каминной полке. Казавшейся еще выше, если ты лежишь на полу.

Шер был не прав. Мар обязательно вырастет.

Ты никогда не…

Да нет же! Шер не мог сказать такое всерьез. Просто взбесился, хотел ударить побольнее. Но думать он так не мог. Точно, не мог! Он же хороший. Все защитники хорошие, иначе и быть не может. Иначе какие же они защитники.

Каждый делает, что должен. Всегда. И при этом или ломается — или вырастает. Третьего не дано. Это отец сказал, а он никогда не врет. Если бы он врал, Мара бы вообще на свете не было. Но Мар есть. И Мар не сломается. Ха! Не сломается, как бы братьям этого ни хотелось. Значит — вырастет. Шер ошибается.

…Ты никогда…

Мар повернулся набок, подтянул колени к груди. Обхватил их руками, уткнулся лбом. Его трясло.