Час, когда не работают светофоры (джен)

Город, с ночной ипостасью которого давно не виделся, кинулся, распахнув объятия. И все чувства: радость от всё-таки случившегося свидания, предвкушение долгой прогулки, лёгкая тоска по уходящему лету — проступили неожиданно ярко, захлестнули с головой. Он буквально вцепился зубами в губу, вытер набежавшие слёзы и торопливо зашагал, спрятав руки в карманы. Сегодня маршрут предстоял почти такой же, как и всегда, — но иными дорогами, чтобы не повторяться, не надоедать самому себе.

Шёл вперёд, в наступавший с залива туман, ничего не видя и не слыша. И туман касался влажными поцелуями его щёк, держал (или держался?) за руку, брёл рядом бесплотной, но всё понимающей тенью. Будь на душе горечь или тяжесть, выговорился бы не задумываясь. Но сегодня был на удивление лёгок и светел.

Сквозь туманную тишь проступил тревожный звон светофоров: впереди перегоняли поезд. Он рванулся, не в силах ждать, пока гусеницей протянется весь состав. Был обруган железнодорожниками и — наверняка — машинистом. Конечно, ни на мгновение не остановился, только ускорил шаг.

Тем более, воздух уже манил знакомым и почти родным запахом соли и водорослей.

Оступаясь и оскальзываясь на илистых камнях, почти на четвереньках добрался до залива. Опустил руку в воду. Кивнул: «Привет» — и готов был поклясться, что услышал ответное «Здравствуй».

Обратно пошёл как положено, через железную дорогу, по мосту. Внизу стояли товарные поезда, виднелся недавно прибывший пассажирский. Это заставило его, «поездного маньяка», ускорить шаг: надо же записать, откуда и куда, номер, время прибытия.

А железнодорожный мост убаюкивающе шептал, не желая отпускать: «Ты мне снишься».

Поленившись соваться на платформу и, близоруко щурясь, высматривать надписи на картонке в окне, спросил у ближайших людей с чемоданами: «Не подскажете, что за поезд прибыл?» На него покосились, как на сумасшедшего, и отошли подальше. Начав удивлённо повторять вопрос, он замолк на половине: осознал вдруг, что изъясняется на совершенно не знакомом ему самому языке. Поспешил прочь, внешне не подавая виду, а внутренне вопя от паники и вспоминая человеческий алфавит по горящим магазинным вывескам.

Всё-таки вспомнил. Глупо заулыбался от счастья, остановился. Ритуально прошептал: «Здравствуй, город», — даже не подумав, что тому, кто вернулся всего лишь с вокзала, такое говорить не положено.

Небо приветственно мерцало, отражая блеск сотен городских огней.

Исчерпав запас интересных мест, отправился бродить по улицам. Из любопытства сунулся в деревянный проход-переход, который обычно устанавливают рядом со строящимися или ремонтируемыми зданиями. Сделал пять шагов — и увидел в конце самого себя, идущего навстречу. Дошёл до середины, поглядел в свои глаза — и, развернувшись, зашагал обратно, преувеличенно медленно и спокойно.

Плеча никто не коснулся и в спину тоже не ткнул.

Замёрзнув до того, что пришлось шмыгать носом, он окончательно потерял крышу, и так сидевшую еле-еле. Решил закурить — эксперимента ради. Долго шатался туда-сюда по улице, не смея подойти и попросить: боялся, что пошлют, точно школьника. Остановился, прикрикнул: «Ты, взросл...ое существо! Кончай стесняться, а то ничего не выйдет!»

Получил сигарету у ближайших курящих парней. Спрятался во двор, опасаясь не то полиции, не то небесной кары за нарушение и без того не слишком здорового образа жизни. Вытащил зажигалку: носил с собой не меньше двух штук «на всякий случай», — с десятой попытки поджёг; нервно усмехаясь, втянул дым.

Чуть поехала голова: то ли от безумного волнения и опьянённого прогулкой состояния, то ли такой эффект и подразумевался. Медленно пошёл вдоль домов, посмеиваясь едва ли не перед каждой затяжкой.

Больше ничего особенного не заметил: гадкий жжёный привкус во рту, ненавистный запах дыма — и всё. Разве что волнение бесследно испарилось, но поди разбери, от сигарет или само по себе, устав бессмысленно хрустеть пожираемыми нервами.

Из принципа докурил почти до самого фильтра, бросил в ближайшую мусорку. Сунул в рот жвачку, поморщился: дым въелся в каждый сантиметр одежды. Значит, ближайшие полчаса — никакого дома, пока не выветрится: тащить эту гадость в квартиру не хотелось категорически.

Напоследок зашёл в магазин, купил овсяное печенье с кусочками шоколада — для рогатого домашнего духа, которого нашёл вчера среди бела дня, решив для сокращения пути ломануться через кусты.

Дух этот выглядел — «ни в сказке сказать, ни пером описать». Не в том смысле, что жутко красивый, а действительно неописуемый: ни одно человеческое слово ему не подходило. Ну, кроме «рогатый». Так и звал его Рогатым. И кормил овсянкой, которую дух обожал до радостных полушаманских плясок. Ну и печенье к чаю теперь брал только овсяное: самому без разницы, а ему приятно.

Небо, провожая домой, светилось мягким фиолетово-оранжевым светом.