Час, когда не работают светофоры (джен)

Выйдя к железной дороге, он воровато огляделся и, сбросив ботинки, пошёл босиком по холодному рельсу. Где-то на дачах, спрятанных за густыми деревьями, недовольно рычали собаки, заставляя богатое воображение прокручивать всевозможные картины смерти от зубов и когтей. Он знал, что нож — вот, совсем рядом. Надеялся, что успеет вытащить, если собаки сорвутся с цепи и перемахнут через забор. Ещё надеялся, что слух не подведёт и поезд не подкрадётся незаметно. А если вдруг — то не подведёт реакция и он сиганёт с рельса в ближайшие кусты.

Прошагав до автомобильного переезда, спрыгнул на асфальт, обулся. Поёжился, втянул голову в плечи и зашагал как можно быстрее к центру города, пряча в карманы озябшие руки. Посреди скопления домов неожиданно замер, ощутив себя окружённым как минимум со всех сторон. От страха закружилась голова. Закрылся ладонями и решил, что больше никогда не взглянет в лицо миру. Товарный поезд, с грохотом промчавшийся по той самой железной дороге, заставил очнуться и идти дальше.

Собак было много. Собаки ждали чуть ли не за каждым углом, на каждой тропинке, как охотники сгоняя на главную дорогу. Спорить он не осмеливался; извинялся за вторжение на территорию и, развернувшись, шагал вдоль шоссе. Расшатанные нервы и подслеповатые глаза в каждых кустах видели неведомую тварь (наверняка неразумную, чёрт побери, договориться не выйдет!), желающую выпрыгнуть и вцепиться в горло. «Несмешно», — бормотал он, шарахался в сторону и всё больше ускорял шаг. Остаток пути до вокзала проделал бегом, запрещая себе оглядываться и прислушиваться. Увидев поезд, чуть не заорал: «Люди!» Вскочил на платформу, пошёл сквозь редкую толпу ночных пассажиров. Если бы курил, непременно попросил бы сигарету — унять дрожь и затуманить счастливый разум.

Успокоившись, сидел на остановке, глядел в небо, шептал: «Живой» — и посмеивался над своими глупыми страхами. Ни одной собаки рядом не было.

Стоило пожаловаться на отсутствие круглосуточных продуктовых, как оказалось, что магазин, который в его городе закрывается за час до полуночи, здесь работает «без перерыва, без выходных». И более того, в нём нашёлся любимый творог, будет, с чем выпить чаю. Проходя мимо фонтана, вспомнил сказку о похитителе желаний. Вытащил монетку, найденную на одной из городских улиц, усмехнулся: городу — городово, — прошептал банальное: «Пусть всё будет хорошо», — подкинул. Торопливо ушёл, не желая никого и ничего видеть.

Сидел на скамейке, слушал бег того самого поезда — казалось, совсем рядом, руку протяни. Ночной воздух удивительно хорошо разносит звуки… ну и пять минут ходьбы до вокзала — не такое уж большое расстояние.

Замёрзший ветер забрался под куртку. Так и пошёл домой — с ветром за пазухой.

Дождь заморосил, едва он вышел из подъезда. Пришлось торговаться со Вселенной, отбивая себе «ещё несколько минут» и втайне рассчитывая на час-два. В противном случае пришлось бы разворачиваться, а этого терпеть не мог.

Маршрут выбрал тот же: рельсы у залива, вокзал, дом. Практически тот же: идти намеревался немножко иными путями, потому что ходить по знакомым дорогам не любил так же сильно, как возвращаться с полпути из-за непогоды.

Шпалы оказались на редкость глупо расставлены: приходилось либо медленно шагать по каждой, либо бежать через одну. Ни то, ни другое не устраивало, долго держаться на рельсе он не умел, так что пришлось топать рядом с железной дорогой. Оно и к лучшему: надо быть уверенным, что в случае приближения поезда соскочишь вбок и никуда не провалишься.

Сегодня зашёл дальше, до следующего автомобильного переезда. Побоявшись соваться в совсем уж откровенные кусты, свернул на шоссе, не переставая краем глаза ловить силуэты неизвестных существ — должно быть, граница миров истончилась до неприличия. Хорошо бы по ту сторону жили сплошь чудеса, а не загадочные порождения китайского фольклора. А впрочем, если как следует приглядеться, чудом может быть кто и что угодно.

Когда появились знакомые места — вернее, когда внушил себе, что эти места знакомы, — рой мурашек, бегающий по спине, значительно поредел. С облегчением вышел к некоему подобию остановки: воткнутый в землю столб с названием маршрута и расписанием движения, ни скамейки, ничего. Обернулся, сунулся в кусты, прошептал: «Не бойся». Торопливо добавил: «А я тебя давно не боюсь» — и замер, опасаясь увидеть выползающий навстречу силуэт. Интересно, а шоколадной конфетой, если что, можно откупиться?..

К вокзалу вышел одновременно с поездом. Щурясь, вытащил блокнот, записал время прибытия, номер и маршрут. «Ты поездной маньяк», — шепнул внутренний голос. Он расхохотался.

Полуослепший, бродил в густых зарослях с одной одинокой тропинкой, которую приходилось искать на ощупь, ужасно желая не влепиться лицом в крапиву и не скатиться с внезапного пригорка. Всё-таки скатился. К счастью, остался жив, разве что джинсы навсегда покрасил зелёной травой.

Войдя в пустую квартиру, негромко сказал: «Я вернулся». И больше всего побоялся услышать ответ.

Почему-то всё сопротивлялось прогулке: рюкзак спрятался за шкаф в другом конце комнаты, ботинки старательно намекали, что вот-вот порвутся, ключ не желал запирать дверь. Казалось, Вселенная прямо кричит: «Останься дома!» Он верил в знаки, но в этот раз решил не прислушиваться.

Побрёл к заливу, ради не столько результата, сколько процесса: долгой ходьбы по безлюдной дороге, шума речной воды, шороха полночного ветра. Свернул не туда, наткнулся на бетонные плиты, привезённые для какого-то строительства, но так и не пригодившиеся. Воровато огляделся, забрался на ближайшую и стал прыгать с одной на другую, бормоча: «Земля — это лава». Никто, к счастью, не засёк эти ребяческие минуты. А то ж попробуй объяснись.

Когда выбрался, наконец, туда, куда нужно, — невольно поёжился. Вдоль дороги шли непролазные кусты. С другой стороны, правда, была река, и если что... Но успеет ли?

Невесть откуда повеял запах пыльцы. Он успокоился, вдохнул полной грудью и смело двинулся вперёд. Конечно, не мог то и дело не коситься влево. Но из кустов больше никто не смотрел.

До залива добрался с небольшими потерями: был облаян двумя нетерпеливыми собаками, к счастью, сидящими на привязи. Опустился на корточки, коснулся пальцами воды — эдакий ритуал. На город опускался туман, и перед глазами всё немного плыло — как, впрочем, и обычно во время ночных прогулок.

Подъехавшая машина спугнула тишину. Пришлось разворачиваться и топать обратно.

Природа, казалось, поставила себе целью никуда его не отпустить. Со всех сторон подступал запах сырости и прелой травы, до боли знакомый по далёкому детству на дачах и в деревнях. «Иди к нам», — шептали растения; камни застревали в узоре подошвы ботинок.

Звякнувший телефон спугнул наваждение: пришла смс-ка. Вытащил его из кармана, уткнулся в экран, не замедляя шаг. По закону подлости впилился в какого-то ночного прохожего. Поднял голову, чтобы извиниться, — и почувствовал, как телефон высказывает из пальцев.

Внутренний голос не разобрался толком, что ему следует вопить, и стал перебирать всё подряд:

«Мама!»

«Я слишком молод, чтобы умирать!»

«Ну вот, нагулялся!»

«За что?!»

«Помогите, кто-нибудь!»

Вслух ничего не выдал, таращился во все глаза на жуткого монстра со звериным черепом вместо нормальной головы (или хотя бы морды). Откупаться от такого шоколадом бесполезно: крупнее раза в два, явно предпочтёт не мелкую конфету, а что-нибудь побольше. Например, беззащитного человека, так удачно оказавшегося здесь посреди ночи.

Монстр облизнулся и сжал плечи когтистыми лапами. «Ну вот и всё, — тоскливо подумал он. — Теперь эта жуть раскроет свою пасть и сожрёт меня со всеми потрохами, небось и одежды не оставит». Отчаянно выпалил:

— Может, не надо?

Склонив голову набок, монстр задумчиво повторил:

— Мож-жет не н-надо? — И ответил таким же скрежетом: — Н-надо. Х-хочу есть.

«Разумный!» — встрепенулся внутренний голос. Но договориться не вышло, попросту не успел: монстр с лёгкостью оторвал его от земли и сожрал.

Или, может, всё-таки не сожрал. Может, он откупился конфетами, а потом пригласил к себе, и они пили чай, болтая обо всяких пустяках, а наутро монстр ушёл восвояси. Или вовсе не было никакой прогулки, хотел, но не пошёл. Иначе как объяснить тот факт, что он спокойно проснулся в своей кровати?

Но весь следующий день ходил, почти не дыша, боялся рукой лишний раз шевельнуть — чтобы не проснуться ещё раз. И не оказаться всё-таки мёртвым.

Город, с ночной ипостасью которого давно не виделся, кинулся, распахнув объятия. И все чувства: радость от всё-таки случившегося свидания, предвкушение долгой прогулки, лёгкая тоска по уходящему лету — проступили неожиданно ярко, захлестнули с головой. Он буквально вцепился зубами в губу, вытер набежавшие слёзы и торопливо зашагал, спрятав руки в карманы. Сегодня маршрут предстоял почти такой же, как и всегда, — но иными дорогами, чтобы не повторяться, не надоедать самому себе.

Шёл вперёд, в наступавший с залива туман, ничего не видя и не слыша. И туман касался влажными поцелуями его щёк, держал (или держался?) за руку, брёл рядом бесплотной, но всё понимающей тенью. Будь на душе горечь или тяжесть, выговорился бы не задумываясь. Но сегодня был на удивление лёгок и светел.

Сквозь туманную тишь проступил тревожный звон светофоров: впереди перегоняли поезд. Он рванулся, не в силах ждать, пока гусеницей протянется весь состав. Был обруган железнодорожниками и — наверняка — машинистом. Конечно, ни на мгновение не остановился, только ускорил шаг.

Тем более, воздух уже манил знакомым и почти родным запахом соли и водорослей.

Оступаясь и оскальзываясь на илистых камнях, почти на четвереньках добрался до залива. Опустил руку в воду. Кивнул: «Привет» — и готов был поклясться, что услышал ответное «Здравствуй».

Обратно пошёл как положено, через железную дорогу, по мосту. Внизу стояли товарные поезда, виднелся недавно прибывший пассажирский. Это заставило его, «поездного маньяка», ускорить шаг: надо же записать, откуда и куда, номер, время прибытия.

А железнодорожный мост убаюкивающе шептал, не желая отпускать: «Ты мне снишься».

Поленившись соваться на платформу и, близоруко щурясь, высматривать надписи на картонке в окне, спросил у ближайших людей с чемоданами: «Не подскажете, что за поезд прибыл?» На него покосились, как на сумасшедшего, и отошли подальше. Начав удивлённо повторять вопрос, он замолк на половине: осознал вдруг, что изъясняется на совершенно не знакомом ему самому языке. Поспешил прочь, внешне не подавая виду, а внутренне вопя от паники и вспоминая человеческий алфавит по горящим магазинным вывескам.

Всё-таки вспомнил. Глупо заулыбался от счастья, остановился. Ритуально прошептал: «Здравствуй, город», — даже не подумав, что тому, кто вернулся всего лишь с вокзала, такое говорить не положено.

Небо приветственно мерцало, отражая блеск сотен городских огней.

Исчерпав запас интересных мест, отправился бродить по улицам. Из любопытства сунулся в деревянный проход-переход, который обычно устанавливают рядом со строящимися или ремонтируемыми зданиями. Сделал пять шагов — и увидел в конце самого себя, идущего навстречу. Дошёл до середины, поглядел в свои глаза — и, развернувшись, зашагал обратно, преувеличенно медленно и спокойно.

Плеча никто не коснулся и в спину тоже не ткнул.

Замёрзнув до того, что пришлось шмыгать носом, он окончательно потерял крышу, и так сидевшую еле-еле. Решил закурить — эксперимента ради. Долго шатался туда-сюда по улице, не смея подойти и попросить: боялся, что пошлют, точно школьника. Остановился, прикрикнул: «Ты, взросл...ое существо! Кончай стесняться, а то ничего не выйдет!»

Получил сигарету у ближайших курящих парней. Спрятался во двор, опасаясь не то полиции, не то небесной кары за нарушение и без того не слишком здорового образа жизни. Вытащил зажигалку: носил с собой не меньше двух штук «на всякий случай», — с десятой попытки поджёг; нервно усмехаясь, втянул дым.

Чуть поехала голова: то ли от безумного волнения и опьянённого прогулкой состояния, то ли такой эффект и подразумевался. Медленно пошёл вдоль домов, посмеиваясь едва ли не перед каждой затяжкой.

Больше ничего особенного не заметил: гадкий жжёный привкус во рту, ненавистный запах дыма — и всё. Разве что волнение бесследно испарилось, но поди разбери, от сигарет или само по себе, устав бессмысленно хрустеть пожираемыми нервами.

Из принципа докурил почти до самого фильтра, бросил в ближайшую мусорку. Сунул в рот жвачку, поморщился: дым въелся в каждый сантиметр одежды. Значит, ближайшие полчаса — никакого дома, пока не выветрится: тащить эту гадость в квартиру не хотелось категорически.

Напоследок зашёл в магазин, купил овсяное печенье с кусочками шоколада — для рогатого домашнего духа, которого нашёл вчера среди бела дня, решив для сокращения пути ломануться через кусты.

Дух этот выглядел — «ни в сказке сказать, ни пером описать». Не в том смысле, что жутко красивый, а действительно неописуемый: ни одно человеческое слово ему не подходило. Ну, кроме «рогатый». Так и звал его Рогатым. И кормил овсянкой, которую дух обожал до радостных полушаманских плясок. Ну и печенье к чаю теперь брал только овсяное: самому без разницы, а ему приятно.

Небо, провожая домой, светилось мягким фиолетово-оранжевым светом.

Этот город был неожиданно шумен и ярок. Через него и в него постоянно бегали поезда, и тут уж не до отдыха: надо встречать тех, кто вернулся, и провожать тех, кто уезжает; а ещё — кланяться и подмигивать огнями мимолётным гостям, что собираются задержаться здесь на пару-тройку часов — или, как он, почти на сутки.

Он вышел с вокзала. Замер; поднял голову, приветствуя тёмное-тёмное небо; присел, коснулся кончиками пальцев пыльной мостовой, здороваясь с асфальтом, ещё хранящим лютый ночной холод. Поправил полупустой рюкзак; зажмурившись, несколько раз обернулся вокруг себя — и зашагал вперёд.

Он шёл куда глаза глядят, и казалось, что он уже здесь бывал, — казалось, несмотря на отчаянное сопротивление здравого смысла. А впрочем, многие кварталы многих городов похожи друг на друга, как близнецы, неудивительно, что память их путает. И наверное, если очень-очень захотеть, можно даже перейти из одного города в другой, пользуясь такими кварталами как переходными станциями в метро. Надо только крепко зажмуриться, представить, как выходишь в совершенно ином месте…

Накатившее ощущение чуждости было реально до покалывания кончиков пальцев; даже запах улиц поменялся. Испугавшись, он сделал несколько шагов назад, не открывая глаз.

Его ждут в этом городе. Хорош же он будет, если сиганёт в другой.

Город был мокрым: то ли прошёл дождь, то ли постаралась поливальная машина, но асфальт усеивали лужи, в одну из которых он вступил и немедленно промочил кроссовки. Вступил, промочил — и подумал с улыбкой: «Пусть будет дождь».

Ему нравилось считать, что сама природа умыла город перед его приездом.

Небо светлело; улицы не спешили заполняться прохожими. Он шёл вприпрыжку, почти бежал, чувствуя себя лёгким, как воздушный шарик. Сбросить бы ненужную нитку — и можно лететь вверх, а оттуда — куда угодно. Вот ещё немного, ещё секунда…

Ноги оторвались от асфальта.

Окаменев, переполнившись ледяным криком по самую макушку, он проплыл по воздуху несколько метров — невысоко, на уровне своего пояса. Вцепился в ближайший дорожный знак, пробормотал: «Я дирижабль, я прибыл в порт, бросаю якорь», — первое, что пришло на ум. Ощутил, как сила тяготения вновь обретает над ним контроль, как подошвы касаются земли. Выдохнул ледяной воздух, тут же ставший облачком тумана. Неуверенно разжал сведённые судорогой пальцы.

Никуда не улетел. Остался стоять посреди дороги с улыбкой на замёрзших губах, а люди молча обходили его, будто не замечая.

Хотелось заорать — бессмысленно, но с чувством, вкладывая в крик все переполняющие эмоции, весь восторг и весь пьянящий страх. Страх… неизвестно чего — ну не города же? Но это слово так удачно описывало суетящиеся под кожей мурашки, что он не стал ничего менять.

Восторженный страх.

Страшный восторг.

Начали гаснуть фонари.

Он сделал круг и вернулся к вокзалу. Выпив совершенно, даже с тремя кусками сахара, дрянной кофе в привокзальном кафе, почувствовал себя абсолютно свободным и безымянным. От имени, некогда довольно точно выражавшего его суть, не осталось ничего. Лишь местоимение — «он»; да и то — скорее дань традиции, по которой личностей с X— и Y-хромосомами называют именно так, чем нечто способное определить, придать форму.

Он был ветром, он был городским духом, стоявшим лицом к востоку и впервые встречавшим рассвет в чужом городе.

В чужом ли?..