Фазы неизбежности (гет)

Как и говорил профессор Абронзиус, книгу которого Нази в конечном счете изучила весьма подробно, никто не мог доподлинно сказать, когда именно и по какой причине на Земле появился первый вампир, однако одно можно было утверждать с точностью — произошло это очень и очень давно. В мире, из которого пришла Дарэм, существовало несколько потенциально рабочих теорий о происхождении этого почти неистребимого и крайне смертоносного вида нежити, однако сама женщина больше всего склонялась к той из них, которая считала первого вампира результатом неудавшихся торгов с «высшими силами». Которые, как тонко подметил еще Гёте, вечно хотели зла… и вечно делали ровно то, чего хотели. Неизвестно, кем, согласно этой теории, был безумец, заключивший с ними договор — вероятнее всего, неким шаманом, который вместо того, чтобы во время ритуального транса связаться с духами предков, установил контакт с кем-то из обитающих во тьме за гранью демонов, известных «торговцев» всей изнаночной части мира. Зато, глядя на получившийся результат, легко можно было догадаться, что именно этот безвестный заклинатель у них «купил».

Сила и бессмертие издревле привлекали человечество, являясь эдаким «запретным плодом», до которого оно пыталось дотянуться любыми возможными путями. И в каком-то смысле тот человек и впрямь получил желаемое, вот только, как это всегда и бывает при сделках с демонами, запретный плод оказался не столько сладким, сколько червивым. К тому же результат этой сделки для продавца оказался в тысячи раз более выгоден, нежели для незадачливого покупателя, вместо тучной коровы приобретшего чумную скотину, которая не только издохла сама, но перед этим ухитрилась еще и заразить остальное стадо. На протяжении тысячелетий немертвые, почти неуязвимые, условно бессмертные и наделенные возможностями, в разы превосходящими человеческие, проливали живую кровь, плодя себе подобных и отправляя в вотчину коренных обитателей изнанки все новые и новые «проклятые» души. Эдакий вечный энергетический конвейер, механизм работы которого, несмотря на усилия людей, во все времена пытающихся избавиться от проблемы вампиризма, так и не удалось ни сломать, ни изменить. И церковники, и Орден, надо признать, терпели в войне против нежити сокрушительное поражение — сколько бы ни было уничтожено их стараниями разнообразных тварей, включая и вампиров, извести их окончательно не получалось.

Совершенствуя технику и навыки истребления конкретных представителей нечисти, человечество в мире Нази скорее держало круговую оборону, нежели вело наступление на силы противника.

Ну а мир, в который занесло Дарэм после ритуала, убаюканный промежуточной победой и длительным затишьем за крепостными стенами, похоже, и вовсе пришел к выводу, что все оппоненты погибли. А точнее, что все истории о некогда осаждавших цитадель врагах — страшные байки, годящиеся разве на то, чтобы пугать ими маленьких детей.

Как и говорил когда-то граф, который, несмотря на кажущийся весьма уединенным образ «жизни», на протяжении почти трех веков внимательно наблюдал за миром вокруг себя, к началу девятнадцатого столетия большинство людей стало считать вампиров не просто выдумкой, а выдумкой интригующей, привлекательной и будоражащей воображение. В библиотеке Кролока хранилось тому прямое доказательство в виде экземпляра первого издания «Вампира» за авторством Полидори, которое Их Сиятельство иронично именовал «началом погибели рода людского» ⁽¹⁾.

В каком-то смысле, местная Инквизиция стала орудием не столько искоренения, сколько эволюции немертвых — уцелевшие в бойне с храмовниками вампиры были самыми дальновидными представителями своего племени. Позволив людям и дальше считать, будто они пару веков назад одержали безоговорочную победу, вампиры отступили в тень, обделывая дела куда более тихо и расчетливо, не привлекая к себе излишнего внимания. Они ждали. И покуда человечество беспечно грезило, «конвейер» продолжал свою работу.

Так что, столкнувшись с необходимостью внести изменения в саму суть системы, возраст которой исчислялся несколькими тысячелетиями, Дарэм никак не могла отделаться от ощущения, что она, должно быть, окончательно обезумела, ввязавшись в заведомо провальное дело.

Еще никогда, пожалуй, Нази так остро не жалела о том, что в свое время избрала для себя путь практикующего некроманта, а не осталась при Ордене в качестве ассистента одного из мастеров-аналитиков, которые как раз и занимались глобальными исследованиями такого рода вопросов. Тогда она, по крайней мере, знала бы, с какого бока вообще стоит подступаться к решению задачи. Однако сетовать на судьбу, а заодно и на собственный выбор специализации было уже слишком поздно, поэтому Дарэм поступила именно так, как поступала с любой свалившейся ей на голову проблемой, чаще всего представляющей из себя необходимость загнать обратно за грань то, что загоняться за нее категорически отказывалось. То есть отодвинула подальше паническую мысль, что шансов на успех у нее не больше, чем у щенка таксы в схватке с росомахой, и решила действовать по обстоятельствам.

Рассудив, что любой практике должна предшествовать теория, она поинтересовалась у графа, не делал ли он, случаем, хоть каких-то заметок в процессе своих изысканий.... И почти на три недели застряла в своей комнате в обществе двух десятков аккуратно пронумерованных, исписанных мелким почерком тетрадей, содержащих записи фон Кролока обо всех его исследованиях, начиная с тысяча шестьсот сорок третьего года.

В какой-то момент Нази и вовсе забыла, ради чего взялась копаться в графских «лабораторных журналах», с интересом читая то, что могла бы назвать очень подробными мемуарами. Такими же своеобразными, как и тот, кто их написал. При всем желании это нельзя было назвать личными дневниками — только рабочие записи и факты, исключающие любые эмоции, или пространные размышления — однако Дарэм неплохо умела читать между строк. И временами меняющийся почерк, внезапные провалы длиной в несколько лет, а то и десятилетий, появлявшиеся между заметками, перечеркнутые фразы, вырванные страницы и целые абзацы, обведенные выцветшими от времени красными чернилами, сообщали ей весьма многое о мировоззрении и настроениях Кролока в разные периоды его посмертия. А еще каждая такая тетрадь была буквально испещрена пометками, явно оставленными гораздо позднее оригинальных записей. Самой часто встречающейся среди них было лаконичное «опровергнуто», которое ярко отражало не только графские неудавшиеся опыты, но и движение прогресса, поскольку по мере развития человеческой науки многие изначальные представления Кролока попросту устаревали. Сквозь страницы рабочих журналов наблюдая за тем, как раз за разом заново выстраивает для себя картину мира личность, появившаяся на свет во времена, когда теория миазмов не подвергалась сомнению, а человечество еще тридцать лет назад верило в то, что Земля является центром вселенной, Дарэм невольно проникалась уважением к силе и настойчивости этой самой личности. А знакомясь с сутью экспериментов, которые фон Кролок проводил на своих инициированных подопечных, на смертных и, чаще всего, на самом себе — еще и благоговейным ужасом. Воистину исследовательский потенциал и пытливость графского ума впечатляли, равно как и его научная беспощадность, судя по записям, достигшая своего пика к первой четверти восемнадцатого века. Именно на это время пришлись самые «смелые» и самые бесчеловечные эксперименты Кролока в области менталистики, которые, судя по записям, стоили дюжине смертных здравого ума, а то и жизни, обрывавшейся не от вампирских клыков, а от тривиального кровоизлияния в мозг. Впрочем, заметки о графских исследованиях в сфере не ментальной, но физиологической впечатлили Нази гораздо сильнее. Даже зная, что немертвые способны контролировать нервные окончания, а, следовательно, практически не испытывать боли от серьезных травм, Дарэм с некоторым содроганием ознакомилась с сухим отчетом Кролока о поэтапном отращивании вампиром отрубленной руки. Причем отрубленной дважды — незадолго после трапезы, а затем — в самом конце срока воздержания. Глубокомысленное «считать доказанным, что скорость регенерации напрямую зависит от сытости», выведенное в качестве резюме, выглядело действительно устрашающе. Особенно, если учесть, что этот эксперимент граф проводил на себе.

Впрочем, начиная с девятнадцатого столетия эксперименты графа начали носить характер куда более мирный, и Нази, по зрелом размышлении, списала такие перемены на появление в «жизни» Их Сиятельсва приемного сына. Который со временем все же оказал на отчима благотворное влияние, несколько смягчив его окончательно растерявший в веках большую часть человечности характер.

И Дарэм, получившей за эти три недели информации о высших вампирах больше, чем, должно быть, все аналитики Ордена за сотню лет своих исследований, оставалось только смутно сожалеть о том, что фон Кролок, в полном соответствии со своим прижизненным положением, в свое время строил светскую политическую карьеру, тем самым, возможно, лишив свой мир чертовски талантливого ученого.

«Вы хоть представляете, насколько ваши записи бесценны? — обращаясь к ментальной связи с графом, мысленно поинтересовалась она, укладывая в стопку предпоследнюю тетрадь. Последняя, исписанная лишь на четверть, хранилась в ящике графского стола и была посвящена в основном самой Нази. — Да Орден даже за один из этих журналов вас бы озолотил, а уж за весь комплект…»

«К величайшему несчастью для моей алчной души, твой Орден существует где-то в иной реальности, — откликнулся граф, который, судя по доносящемуся до слуха Дарэм шелесту бумаг и скрипу перьевой ручки, в этот момент находился либо в библиотеке, либо, что вероятней, в своем кабинете. — А местная публика едва ли оценит мои труды».

«Вселенная — паскудно несправедливое место, — женщина досадливо скривилась и, соскочив с кровати, на которой обосновалась сразу по пробуждении, с наслаждением потянулась, закинув руки за голову. — Вы достались совсем не тому миру! В нашем за вами бы уже на коленях ползла добрая половина мастеров-аналитиков, суля любые блага и невинных девиц по первому требованию, лишь бы вы согласились на постоянное сотрудничество».

«Довольно-таки заманчивая перспектива, не стану отрицать, — заметил фон Кролок, и Нази поняла, что он улыбается. — Полагаю, я бы даже согласился рассмотреть их предложение. Хотя бы из-за девиц. Однако в нынешней действительности мои заметки представляют ценность лишь для тебя и, возможно, для одного нашего знакомого профессора, которому об их существовании знать не следует. К тому же, как видишь, ответа на главный вопрос я так и не нашел. Я выяснил многое о том, что собой представляют вампиры, каковы их физические и ментальные возможности, узнал много нового о работе человеческого сознания и о свойствах крови, как источника жизненной силы. Но по-прежнему не имею понятия ни о том, как пользоваться этим источником, не заражая носителя, ни о том, чем этот источник можно заменить…»

В мысленной речи графа образовалась затяжная пауза, так что стало ясно — фон Кролок о чем-то размышляет. Нази тут же невольно представила его, сидящего за письменным столом и мерно постукивающего по щеке указательным пальцем, на котором поблескивает массивный перстень с рубином. Этот жест, свидетельствующий о глубокой задумчивости, был знаком Дарэм настолько хорошо, что ей даже не требовалось видеть его воочию. Чертовски тревожный признак.

Нази прекрасно сознавала, что полгода, проведенные с кем-то фактически бок о бок, не могут не оставить следов, однако всякий раз, ловя себя на подобных мелочах, она испытывала весьма странные и противоречивые чувства. Тогда, в декабре, граф фон Кролок по большому счету был для нее незнакомцем, высшим вампиром, самым древним из тех, которых она видела, и даже из тех, о которых ей доводилось слышать. И самым странным. Она изучала его, пожалуй, с куда большим интересом, чем он изучал ее, и в глубине души была уверена, что это своеобразное исследование не продлится долго, оборвавшись либо вместе с ее жизнью, либо с ее попыткой вернуться назад, в собственный мир. Однако судьба, а точнее, сам фон Кролок, внес в ее планы свои необратимые коррективы и, как бы Дарэм ни относилась к этому его поступку, да и к самому графу в целом, с течением времени Кролок утратил для нее ту отстраненность и «чуждость», которая всегда надежно разделяет плохо знакомых друг с другом людей. Она слишком многое знала о нем, и речь шла вовсе не о его взглядах, морали, мировоззрении или биографии — подобные вещи как раз не вызывали в Нази особого беспокойства. Куда больше Дарэм волновали неуловимые мелочи, напрямую свидетельствующие о том, как опасно сократилось за эти месяцы расстояние между ними. Она по звуку шагов могла определить, в каком граф расположении духа. Знала, что, читая нечто интересное, он всегда едва заметно щурится, а если книга его не занимает — машинально барабанит кончиками пальцев по столу или подлокотнику кресла. Она знала, как он поджимает губы, когда злится, как склоняет голову к плечу, когда заинтересован, и как в те редкие моменты, когда действительно нервничает, поправляет всегда надежно закрывающий его горло платок. Знала, что он предпочитает писать левой рукой, но абсолютно любой предмет берет правой, даже ручку — и лишь потом перехватывает ее в нужное положение. И это задумчивое постукивание по щеке указательным пальцем было ей прекрасно знакомо. Хуже всего — Нази не могла с точностью определить, как ей относиться к собственной, внезапно пробудившейся и постепенно крепнущей "наблюдательности".

«Знаешь, о чем я думаю? — бесцеремонно вклинился в ее невеселые размышления спокойный голос фон Кролока, который вряд ли подозревал, сколько места в этот момент он занимает в мыслях своей собеседницы. — Я думаю о том, что мы с тобой, Нази, вместе со всеми нашими измышлениями, не заслуживаем ни единого теплого слова в свой адрес. Поскольку у нас уже полгода на руках есть прецедент альтернативного обмена энергией между смертным человеком и вампиром, и оба мы позорно упустили его из виду».

«Это вы о чем?» — после безуспешной попытки сообразить, к чему фон Кролок, собственно, клонит, уточнила Дарэм.

«О том, что вы, любезная моя фрау, еще будучи, так сказать, в добром здравии, сами отдали мне часть своей жизни. И я оказался способен ваш щедрый дар принять».

Кролок «говорил» медленно, чуть растягивая слова, словно сам до конца еще не был уверен в том, что именно хочет сказать, однако Дарэм прекрасно его поняла.

— Вот ведь черт побери, — вслух сказала она, испытывая прилив изумления, жгучей досады на саму себя и некоего смущения одновременно.

Нази так усердно пыталась забыть о том, чем завершилась для нее ночь с двадцать первого на двадцать второе декабря, считая это воспоминание слишком противоречивым, сложным и откровенно «лишним» в своей коллекции, что вместе с ненужными подробностями, касавшимися в основном того, какой огненный темперамент может скрываться в ледяном на ощупь высшем вампире, и немного того, что у Их Сиятельства в его возрасте и впрямь отсутствуют признаки какой бы то ни было мышечной атрофии, выбросила из головы заодно и эту, весьма существенную деталь.

«Именно это я и имел в виду», — согласился с ее выводами Кролок.

«Вы у себя? Я имею в виду, в кабинете? — Нази, обуреваемая жаждой не столько крови, сколько бурной деятельности, схватила со стола собственный блокнот с заметками, одновременно пытаясь нашарить ногой валявшиеся на ковре туфли. — Я сейчас спущусь!»

— Мне кажется, будет куда проще, если я поднимусь сам, — заметил бесшумно материализовавшийся возле камина фон Кролок, насмешливо наблюдая за метаниями Дарэм. — А не то, как бы ты, в пылу исследовательского азарта бегая по лестницам, не свернула себе шею. Можешь мне поверить, в этом случае тебя ожидают не самые приятные ощущения.

— Вы что, и это пробовали? — замерев на одной ноге, подозрительно уточнила Нази.

— Напомни мне как-нибудь рассказать тебе эту занимательную историю. Или поинтересуйся у Герберта. Хотя, боюсь, он недолюбливает эту тему, — усаживаясь в «свое» кресло, откликнулся граф и сделал плавный жест рукой, приглашая Нази занять «свое». — Однако, если я правильно понял, мы собрались обсудить нечто иное.

* * *

— И как я вообще это упустила?.. И еще называю себя профессионалом… Ведь в принципе, ничего нового в этом подлунном мире. Такое «донорство» действительно возможно при определенных обстоятельствах, и века до восьмого ритуальное соитие было нормальной обрядовой практикой. Но я даже под пытками не вспомню схему, которая при этом используется. Вендельский период… от таких примитивов в Ордене давно уже отказались. Действенно, конечно, однако изящно, как кирпич. Что смешного? — Дарэм недовольно посмотрела на графа, который внимательно слушал ее, изящно подперев массивный подбородок бледной ладонью, и по губам его действительно бродила едва заметная усмешка, которая Нази отчего-то нервировала. Хотя и не должна была.

— Скажем так, меня немного забавляет образность твоего мышления, — откликнулся Кролок, и добавил: — Соитие, фрау Дарэм, ритуальное или же обычное, по природе своей «изящно, как кирпич», поскольку принадлежит более к естественным инстинктам, нежели к рациональным человеческим начинаниям. Однако мы, если мне не изменяет память, обошлись безо всякого обряда вовсе. Разумеется, если не считать за таковой сам процесс. Видишь ли, все получилось несколько спонтанно, так что я не успел заблаговременно начертать под кроватью пентаграммы.

Выражение, появившееся в этот момент на лице достопочтенной фрау Дарэм, с точки зрения графа, было воистину бесценно: растерянность, негодование и смущение проступили на нем так отчетливо, что Кролоку и безо всякой менталистики было ясно, какое смятение он ухитрился породить в душе своей собеседницы всего парой фраз. Он ни секунды не сомневался, что, если бы по жилам Нази все еще бежала живая кровь, она непременно бы покраснела, и Кролок безбожно солгал бы, сказав, что, кроме веселья, подобная реакция не вызвала у него еще и удовольствия. Сам граф по-прежнему не испытывал ни капли раскаяния по поводу содеянного, не находя ни единого повода стыдиться тех двух часов, которые они с Дарэм посвятили «ритуалам Вендельского периода». Тем более, что все, случившееся в ту ночь, случилось с безоговорочного согласия обеих сторон. Вот только Нази, в отличие от Кролока, похоже, всерьез намерена была вычеркнуть этот, до крайности смущающий ее эпизод из собственной памяти. За неимением возможности вычеркнуть его из собственной биографии.

— Как недальновидно с вашей стороны, — буркнула Дарэм, упорно разглядывая ковер. Граф буквально видел, как женщина, совершив над собой волевое усилие, собралась с мыслями и продолжила: — Однако такой эффект, вероятнее всего, получился оттого, что я некромант. Ну, или, по крайней мере, была им на тот момент. Как я уже говорила, мы, в каком-то смысле, как и вампиры, сами ведаем распределением своей жизненной силы и энергии. За годы практики этот навык в нас оттачивается почти до автоматизма, так что я… — Нази сделала рукой витиеватый жест, пытаясь поточнее подобрать слова, — под влиянием эмоций непроизвольно запустила процесс передачи.

Нази знобко повела плечами, все еще избегая смотреть Кролоку в лицо. Влияние эмоций. Пожалуй, это было самое нейтральное определение ощущениям, которые погребли под собой остатки ее разума и здравого смысла. Ощущениям, заставлявшим ее в перерывах между быстрыми, почти яростными поцелуями жадно хватать воздух открытым ртом, судорожно цепляться за графские плечи, оставляя на бледной коже почти мгновенно исчезающие без следа царапины, и смутно завидовать тому, что Кролоку, в отличие от нее, дышать не нужно вовсе. Она и впрямь хотела отдать ему все, что он захочет получить, и последствия этого опрометчивого желания не имели ровным счетом никакого значения. Тогда все было гораздо проще, чем теперь. Возможно, потому что тогда между ними еще не пролегла ночь зимнего солнцестояния, в которую граф претворил в жизнь свое решение сделать из нее ходячий труп, а возможно, потому что Нази была уверена — эта пара часов одного безумия на двоих ни к чему их не обязывает. Всего лишь эпизод в короткой и уже подходящей к финалу истории двух взрослых «людей». Эпизод, который никогда не будет иметь продолжения.

Строя догадки, чем именно закончится для нее пребывание в «вампирском логове», Дарэм и представить себе не могла, что ей предстоит в нем жить в компании графа. А точнее, что ей предстоит в его компании не умирать. И это, по мнению Нази, делало факт совместно проведенной ночи чертовски неудобным.

Особенно сейчас, когда стало ясно — сидящий напротив нее вампир абсолютно не собирается помогать ей сделать вид, будто ничего такого между ними никогда не происходило. И для того, чтобы его помощь получить, от Дарэм требовалась сущая безделица — она должна была всего лишь попросить, тем самым признав, что, вопреки всем попыткам забыть, тоже помнит. В этом, пожалуй, заключалась вся суть их отношений — странных еще во времена, когда Нази была жива, и после ее смерти сделавшихся лишь причудливей. Что бы ни испытывала к нему Дарэм — интерес, симпатию, негодование или ненависть, фон Кролок всегда был рядом. В полувздохе и в полушаге, ни на дюйм не отступая, и ни на дюйм не приближаясь. Эти злосчастные полшага были ее свободой, которая временами превращалась в настоящую пытку. Более чем трехсотлетний вампир наблюдал за ней светло-серыми, внимательными глазами, которые, казалось, видели ее насквозь, и Нази прекрасно знала — если она чего-то хочет, последние полшага она должна сделать сама.

Посмотрев, наконец, на графа, Дарэм обнаружила, что тот рассматривает ее с веселым любопытством, которое, к сожалению, было вполне понятным. Нази не сомневалась, что подобные «гастроли» в обществе фон Кролока если и давали, то не часто.

— Но, раз уж ты не отмела эту идею сразу, значит, дело может быть не только в том, что ты просто была весьма специфическим донором, подобрать аналог которому затруднительно? — как ни в чем ни бывало, поинтересовался он.

— Теоретически, может, — со вздохом согласилась Нази, решив на время отложить свои моральные терзания и все-таки сосредоточиться на деле. — Теоретически, дело может быть не в специфике донора, а в специфике приемника… но в таком случае Герберт с его неугасимым пылом в отношении хорошеньких мальчиков давно бы уже благополучно сел на безгемоглобиновую диету. А он, насколько я поняла, все еще склонен кусать четырех из десяти своих любовников.

— Трех, — педантично поправил ее Кролок, который, как давно уже заметила Нази, вообще во всем любил точность. — Но с оставшимися семью он, как видишь, все-таки находит в себе силы сдержаться. Я не слишком силен в таких вопросах, однако, можем ли мы предположить, будто от обычного человека вампир таким оригинальным способом всего лишь получает куда меньше энергии, чем я получил от тебя, как от некроманта?

— Как вариант, — задумчиво покусывая губу, пробормотала Дарэм и, немного помолчав, добавила: — Или суть вообще в том, что вы весьма плотно пребывали в моем сознании, активно пользуясь нашей ментальной связью, из-за чего энергетический канал был открыт. Или и то, и другое одновременно.

Со своей стороны фон Кролок многое мог бы добавить, относительно вопросов пребывания и активности пользования отнюдь не только разумом фрау Дарэм, однако, посмотрев на сосредоточенное лицо женщины, решил, что сейчас игра абсолютно не стоит свеч.

— И здесь мы вплотную подходим к самому главному, — сказал он и, поймав на себе вопросительный взгляд Нази, уже абсолютно серьезно пояснил: — Все это, без сомнений, любопытно, но даже, если теория — рабочая, с моей точки зрения она представляет лишь научный интерес. Практическое воплощение абсолютно неприемлемо.

Несколько секунд Дарэм молчала, недоуменно глядя на графа серо-зелеными глазами, которые после инициации стали заметно ярче, приобретя отчетливый малахитовый оттенок, а затем тихо спросила:

— Что значит — неприемлемо?

— Ты внезапно позабыла значение этого слова? — поинтересовался граф, чуть приподнимая брови в притворном изумлении. — Неприемлемо, драгоценная моя фрау, означает, что подобный выход из положения меня категорически не устраивает. Допустим, что догадка верна и при определенных обстоятельствах даже реализуема, но как, позволь спросить, ты себе это представляешь? Если предположить, что энергии от такого способа обмена вампир получает гораздо меньше, это автоматически означает, что и перерывы между пополнением запаса станут короче, — губы Кролока искривились, и на лице его появилось недовольное и даже несколько брезгливое выражение. — То есть ты полагаешь, будто я примерно раз в месяц, если не чаще, стану ложиться в постель со случайными женщинами? Право, Нази, не сомневаюсь, что Герберт с восторгом отнесется к перспективе подобной «замены», однако я не имею ни малейшей склонности к беспорядочным связям. И начинать ее в себе вырабатывать не намерен.

— По-вашему, лучше продолжать убивать ни в чем не повинных людей? — запальчиво спросила Дарэм, которая и впрямь с трудом представляла описанную графом перспективу, причем и в отношении себя тоже, однако считала, что проблемы стоит решать по мере их поступления. А заодно, что, когда на кону стоят человеческие жизни, чистоплюйством, которое столь ярко демонстрировал Кролок, можно и поступиться.

— Ни в чем не повинных людей не существует, фрау Дарэм, пора бы вам это уяснить. Но, тем не менее, да, все именно так, — даже не раздумывая над ответом, уверенно проговорил граф. — Если выбор, который мне предоставляется, выглядит именно так, я предпочту сохранить верность концепции человекоубийства. Она, поверь, не вызывает во мне отторжения, достаточного, чтобы я хоть на секунду задумался о втором варианте.

— Есть шанс, что вы передумаете? — выслушав графскую отповедь, поинтересовалась Дарэм, заранее догадываясь, каким будет ответ.

Как неоднократно говорил ей сам фон Кролок, люди его волновали мало. Уж точно меньше, чем его собственный моральный комфорт. Свои многолетние изыскания и эксперименты Их Сиятельство проводил исключительно ради себя, не желая оставаться зависимым от чего бы то ни было, включая кровь, ну а человечеству всего лишь повезло, что цели этих изысканий предполагали заодно и снижение количества жертв среди мирного населения.

— Ни малейшего, — полностью подтверждая ее догадки, отозвался фон Кролок и, внимательно посмотрев на Дарэм, добавил: — А что же ты сама, Нази? Мне действительно любопытно, если теория применима на практике, ты сочтешь возможным для себя регулярно спать с незнакомыми тебе мужчинами?

Пожалуй, ответ на этот вопрос интересовал графа даже больше, чем он готов был признать. Невзирая на то, что фрау Дарэм не была скована никакими обязательствами и, формально являясь вдовой, имела статус свободной женщины, у самого графа на этот счет имелись несколько иные взгляды. Фон Кролок не «заявлял о своих намерениях» впрямую, как это было принято между людьми. Во многом оттого, что сам еще до конца не был уверен в том, каковы же на самом деле эти намерения и насколько далеко они простираются, однако он совершил нечто куда большее. Он дал Нази Дарэм бессмертие, и она, пускай неохотно, пускай еще не до конца, но все же приняла этот «подарок», оставшись в замке на правах уже не гостьи, а полноправной обитательницы. Зная характер этой женщины, Кролок всячески избегал лобового давления, не без оснований полагая, что это приведет к строго обратным результатам. Он позволил Дарэм самой выбирать форму отношений, так же, как степень их близости, и плоды подобного подхода были налицо — поняв, что граф ни на чем не намерен настаивать, с каждым новым месяцем Нази медленными, неуверенными шагами пересекала разделявшую их пропасть, которую сама же и создала после инициации. И предполагаемые посторонние мужчины, претендовавшие не на душу, но на хладное тело фрау Дарэм, в планах графа были абсолютно лишними. Так что фон Кролок искренне надеялся, что Нази, всю жизнь едва ли осознававшая себя именно женщиной, а не бесполым членом нежно любимого ей Ордена, своим ответом не вынудит его саботировать ее исследовательские начинания.

— Интересные же вы задаете вопросы, — тем временем пробормотала Дарэм, и на ее лице, к вящему удовлетворению графа, на секунду проступило нечто похожее на смесь отвращения и крайней степени неловкости. — По идее, должна счесть. Все же это куда гуманнее убийства… но… послушайте, вы же понимаете, что бросить такую догадку просто так мы не можем? Хотя бы для развития последующих теорий мы должны знать, верная она или все-таки ложная, и о ней смело можно забыть.

— Я ничего не имею против того, чтобы подтвердить или же опровергнуть идею в целом, — фон Кролок едва заметно пожал плечами, — однако испытывать мы ее будем определенно не на мне.

«И не на тебе».

Этого граф так и не сказал, но Нази прекрасно «услышала» это уточнение так, как если бы Кролок произнес его вслух. И, надо признать, Дарэм была унизительно этому рада, несмотря на то, что, по сути, сама же и была инициатором эксперимента.

От смутной радости по поводу того, что сам Кролок тоже не горит желанием «вырабатывать в себе склонность к беспорядочным связям», Нази предпочла попросту отмахнуться, не желая даже вдумываться в природу ее появления.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание, во время которого граф и Нази задумчиво смотрели друг на друга, и, судя по всему, мысли их двигались в одном и том же направлении.

— Кстати, Ваше Сиятельство, а где Герберт? — глубокомысленно спросила Дарэм.

— Герберт, если ты уже удовлетворил свою неуемную тягу к подслушиванию чужих разговоров, может, соблаговолишь, наконец, зайти? — почти одновременно с ней произнес Их Сиятельство.

— Ах, значит, я, по-вашему, здесь самый небрезгливый, так что гожусь для черной работы? — широко распахнув дверь в комнату Нази, поинтересовался виконт, возмущенно скрещивая руки на груди и всем своим видом демонстрируя степень собственного негодования. — Между прочим, не только у вас есть чувство собственного достоинства!

— Порой, глядя на твое поведение, я сильно в этом сомневаюсь, — усмехнувшись, откликнулся граф и добавил: — Проходи, присаживайся. Полагаю, несмотря на твои громкие заявления, нам все же найдется, что обсудить.

— Даже и не знаю… — окончательно вдвинувшись в комнату, заявил молодой человек, которого, похоже, благодаря своевременному подслушиванию не требовалось вводить в курс дела. Герберт покрутил головой, глядя, куда бы сесть, и, поскольку в покоях графа, отданных Нази в бессрочное пользование, кресел было всего два, недолго думая, улегся на живот поперек кровати, подперев ладонями узкий подбородок и болтая в воздухе обутыми в щегольские туфли ногами. — Любовь — это такая тонкая материя, веление души, полет чувства, пламя страсти…

— …Водоворот эмоций, оползень желаний, селевой поток вдохновения, — перебил сына фон Кролок. — Мы по достоинству оценили все богатство метафор, которое ты способен предъявить миру, так что можешь переходить к следующему пункту.

— Вот вечно вы, папА, влезете и все испортите своим невыносимым занудством, — досадливо скривился виконт, но тем не менее, послушно «перешел»: — Я имею в виду, что чувственные удовольствия — всегда нечто спонтанное, и превращать этот прекрасный порыв в какой-то там лабораторный опыт — это низко!

— Как по мне, так одно другому не мешает, — сказала Дарэм, которая подозревала, что Герберт, пользуясь своей внезапно образовавшейся незаменимостью, просто набивает себе цену, развлекаясь от всей души. И судя по насмешливо-снисходительному взгляду, которым Их Сиятельство разглядывал собственного отпрыска, подозрения эти были более чем оправданы. — В кои-то веки совместишь приятное хоть с чем-то полезным.

— Ах, так? — молодой человек сурово сдвинул светлые брови, прожигая Нази взглядом самого оскорбленного существа на свете. — Раз вы у нас, матушка, такая исключительно полезная, в отличие от меня, то ступайте и сами совмещайте, что пожелаете. Вы это придумали, вам и карты в руки. А я не могу. У меня, знаете ли, что-то нет настроения!

— Я тоже не могу, — хладнокровно заявила Дарэм, уже привычно пропустив «матушку» мимо ушей. — Я пока еще не слишком хороший менталист, и способна завалить весь эксперимент. К тому же я понятия не имею, как у вампиров срабатывает… все, что там отвечает за «чувственные удовольствия».

— Как ко мне в мозги лезть, так менталист из тебя хоть куда. А что до прочего… — виконт хмыкнул и, покосившись на графа, широко улыбнулся, выставив на всеобщее обозрение идеально белые, слегка заостренные клыки. — Ты всегда можешь спросить у отца. Уверен, он тебя с готовностью просветит, как у нас все работает. Не только в теории, но и на практике. С демонстрационной, так сказать, частью.

В ответ на это заявление Нази раздраженно поджала губы, не найдясь сразу, что бы такого ответить скалящемуся во все тридцать два вампирских зуба юноше, однако отвечать ей и не потребовалось, поскольку Кролока, в отличие от нее самой, пронять чем-то подобным было попросту невозможно.

— Какая трепетная забота, — невозмутимо сказал он. — Однако, полагаю, вопросы какого бы то ни было просвещения мы с Нази при необходимости решим и без твоего активного участия. А сейчас предлагаю тебе перестать ломать эту комедию и вернуться, наконец, к делу. Если ты отказываешься, скажи об этом прямо и не трать попусту мое время. Летние ночи достаточно коротки и без твоих сомнительных острот.

Граф легко поднялся на ноги и прошелся по комнате, сложив руки на груди и задумчиво постукивая когтистыми пальцами по предплечьям. Герберт и Дарэм, как по команде, повернули головы, наблюдая за его передвижениями.

— Я не говорил, будто отказываюсь! — пошел на попятную юноша, напоследок бросив на Нази короткий и донельзя ехидный взгляд, свидетельствовавший о том, что этот «бой» Герберт все-таки выиграл, оставив последнее слово за собой. — В принципе, я даже готов пойти вам навстречу и, вспомнив юность, вновь принести себя на алтарь науки. Но мне нужно, чтобы кто-нибудь из вас толком объяснил, что от меня требуется. Разумеется, помимо страсти и нежности, коими полнится моя трепетная душа!

* * *

Скромно обставленная, но безукоризненно чистая квартирка состояла всего из трех комнат и ютилась под самой крышей высокого и узкого краснокирпичного дома, зато из окон ее открывался великолепнейший вид на освещенный ночными огнями город. Именно сюда вел остаточный ментальный след, отпечаток которого отец сумел подхватить без особого труда, и за минувшие десять дней Герберт до отвращения успел насмотреться на заветную квартиру снаружи. Однако внутрь решился войти только теперь.

Сам граф принимать участия в «охоте» не пожелал — доставив Герберта к искомому дому и указав нужное направление, «шагнул» обратно в замок, предоставив сыну самостоятельно мучиться с так скверно дающимся ему зовом, который Герберту худо-бедно удалось закрепить только к седьмой ночи. Похоже, отец считал всю эту историю неплохим поводом для еще одной тренировки. Ну, или категорически не желал надолго покидать свою немертвую избранницу, общению с которой в последние несколько недель посвящал столько времени, что, будь Герберт помоложе лет эдак на семьдесят, он бы непременно начал ревновать. Впрочем, ничто не мешало ему делать вид, будто он и впрямь ревнует, не давая ни отцу, ни Дарэм особенно расслабляться. Отказывать себе еще и в этом развлечении виконт ни в коем случае не собирался.

Не раз за эти злосчастные десять ночей Герберта одолевало желание плюнуть на зов и перейти к более активным действиям, однако он находил в себе достаточно терпения, чтобы не рисковать. Одно дело — очаровывать юношу, который и так не против быть очарованным, и совсем другое — идти «на штурм» человека, не только не склонного к увлечению представителями своего пола, но к тому же имеющего некое предубеждение против тебя лично. При таких условиях повредить сознание мгновенным и сильным воздействием было легче легкого, а молодой человек нужен был виконту в своем уме. Так что он, ругаясь себе под нос, честно потратил изрядное количество времени, чтобы его ментальное присутствие в разуме «жертвы» стало как можно более незаметным и привычным — это все, на что виконт мог рассчитывать. Взывать так, как делал это отец, Герберт не умел, а посему и тянуть дольше смысла не видел.

Простенькое светлое платье, из тех, что нынче были в моде у мелкого пошиба горожанок Европы, аккуратно примостилось на стуле. Его хозяйка крепко спала, умиротворенно посапывая слегка вздернутым, «обрызганным» светлыми веснушками носом, и Герберт усмехнулся, на мгновение склонившись над ее постелью, вглядываясь в знакомые черты миловидного личика. Сейчас, когда он видел ее прямо перед собой, виконту вовсе не требовалось зрительного контакта: попавший под зов однажды — навсегда сохранял в своем разуме некий след, пройти по которому не составляло труда, даже если след этот был оставлен другим вампиром. Тем более, Герберту не требовалось от девушки ничего серьезного — лишь слегка коснуться ее сознания, делая и без того глубокий и безмятежный сон еще глубже.

Бесшумной тенью скользнув к двери, виконт подумал о том, насколько все же эта фроляйн — или, судя по всему, уже фрау — везучая особа. Мало того, что сумела избежать верной смерти от вампирских клыков, будучи всего в шаге от участи весьма и весьма незавидной, но и теперь, волей провидения, даже не узнает, что пережила не одну встречу с немертвыми, а целых две.

Крошечный кабинет, стены которого почти невозможно было рассмотреть из-за заставленных книгами стеллажей, освещался одной-единственной лампой, теплого света которой было более чем достаточно, чтобы осветить письменный стол с разложенными на нем конспектами и самого хозяина квартиры, увлеченно склонившегося над записями, так что от двери была видна только его темно-русая вихрастая макушка.

Очевидно, поймав боковым зрением некое движение возле двери, молодой человек вскинул голову… да так и замер, уставившись на Герберта круглыми серыми глазами, изумления в которых, благодаря слабенькому, но все же оказывающему определенный эффект зову виконта, было гораздо больше, нежели тревоги. Немного знакомый с характером этого смертного, Герберт не сомневался, что без стороннего вмешательства удивление очень быстро уступило бы место страху, а потом — отчаянной решимости. Той самой, которая позволяла своему владельцу предположить, будто швыряться книгами в лицо высшему вампиру — не такая уж плохая идея.

— Здравствуй, Альфред, — пристально глядя юному ассистенту профессора Абронзиуса в глаза, непринужденно улыбнулся младший фон Кролок и шагнул к столу. — Как поживаешь? Ах, я вижу, вас с фроляйн Шагал можно поздравить! Что ж, с моей точки зрения, это весьма неплохой выбор, хотя и не уверен, что городская жизнь дается ей просто. Однако, при твоей рыцарской помощи, думаю, она справляется, верно? Так я присяду?

— Д-да, конечно… — растерявшись, выдавил из себя Альфред, после чего, несколько раз моргнув, добавил: — Ты?! Как ты?…

— Тише, — укоризненно цикнул на него Герберт, небрежно смахнув свернутые в трубку бумаги с единственного в кабинете стула, и уселся, закинув ногу на ногу. — Жену разбудишь. Нельзя же так, в самом деле. Я, разумеется, польщен, что ты настолько рад нашей встрече, но все же выражай свою радость как-нибудь менее бурно. Да, как видишь, это и вправду я. Счастлив видеть, что и ты меня не забыл.

— Тебя забудешь… — совершенно искренне сказал Альфред, радости в голосе которого не было ни на грамм.

Как и тогда, в декабре, сознание юноши отчаянно сопротивлялось воздействию Герберта, однако, если в прошлый раз виконт испытывал его на прочность вполсилы, больше забавляясь, нежели действительно желая очаровать молоденького студента, то сейчас перед ним стояла вполне конкретная задача. Которая, впрочем, не вызывала у него ни капли отторжения. Как ни крути, а юношей Альфред был весьма симпатичным и вполне соответствовал эстетическим предпочтениям виконта. К тому же тот факт, что Альфред ухитрялся хоть как-то противиться его обаянию, только подогревал азарт Герберта, пробуждая в нем желание взять своеобразный реванш за плачевно окончившийся разговор в замковой библиотеке.

— Я тоже скучал, — согласился он. — Вот и решил навестить по старой памяти, взглянуть, как вы здесь устроились. Можно сказать, душа потянула.

На самом деле душа Герберта, пожалуй, прекрасно и дальше обходилась бы без профессорского ассистента, однако, так уж вышло, что именно он оказался идеальным кандидатом для проведения эксперимента, который его отец затеял на пару со своей не то ученицей, не то все-таки возлюбленной. Так и эдак опросив Герберта на предмет его внутренних ощущений после свиданий с многочисленными любовниками и выяснив, что сам виконт затрудняется сказать, чем вызвано временное облегчение после подобных встреч — удовлетворением сугубо человеческим или все-таки еще и вампирским — Дарэм с досадой заявила, что ничегошеньки ей непонятно и стоит все как следует проверить. В идеале — хотя бы на простеньком ритуальном круге. Однако, после ироничного предложения виконта не мелочиться и сразу же отправить его предполагаемого любовника зарабатывать катар на жертвенном алтаре в центре какой-нибудь сатанинской октограммы, женщина согласилась, что для начальной проверки ее теории можно обойтись и без ритуалов, заметив при этом, что идеальным вариантом для них стал бы «ментально несговорчивый» человек. Такой человек, согласно ее изобилующей нудной терминологией речи, послужил бы «более ярким индикатором, по которому сразу и точно можно было бы сказать, есть ли смысл дальше возиться, или нет».

Одного такого человека и граф, и Герберт, и сама Дарэм действительно знали. Именно он сейчас сидел за столом напротив виконта, и в сознании его царил самый настоящий хаос, который младший фон Кролок медленно, но неумолимо брал под собственный контроль. Благо Альфреду так и не хватило ума, а точнее, знаний, чтобы перестать столь откровенно пялиться Герберту прямо в глаза.

— А не все ли тебе равно, как я здесь очутился? — отбросив свою излюбленную маску легкомысленного, болтливого подростка, мягко улыбаясь, спросил виконт, чуть подавшись вперед, так что зажженная лампа двумя яркими огоньками отразилась в голубых глазах, высветив их до самого дна, — Если я все равно уже здесь. Я пришел, потому что ты нужен мне. Именно ты, и никто не способен тебя заменить. Наша предыдущая встреча не была случайностью, — это была судьба. Ответь мне, милый мой Альфред, ты веришь в судьбу?

— Нет… — пробормотал юноша, завороженно глядя в бледное лицо вампира, который в его восприятии с каждой секундой делался все прекраснее.

По медленно расширяющимся зрачкам и легкому румянцу, проступившему на щеках Альфреда, прекрасно разбиравшийся в подобных вопросах виконт понял, что зрительный контакт уже совершенно не обязателен. Как бы ни велик был потенциал профессорского ассистента, он толком не умел им пользоваться, даже не подозревая о его наличии. И противопоставить что-то действительно серьезное Герберту, за плечами которого лежал без малого век ментальных тренировок и весьма богатый опыт в области разжигания в душе человеческой особого рода желаний, юный Альфред попросту не мог.

— И совершенно напрасно, — одним плавным движением поднявшись со стула, младший фон Кролок обогнул стол, и ученик профессора поспешно поднялся ему навстречу, толком уже не понимая, намерен ли он броситься прочь из комнаты или, напротив, предпочитает остаться. — Я ждал именно тебя все эти годы… и ты действительно появился лишь на краткое мгновение, чтобы вновь меня покинуть. Неужели ты думал, что я отпущу тебя так просто? Или даже не так… сейчас, глядя мне в лицо, скажи — неужели ты действительно желаешь, чтобы я тебя отпустил?

Ответом ему послужило молчание — только дрогнули стыдливо густые темные ресницы, когда Альфред, прикрыв глаза, сам сделал неуверенный шаг младшему Кролоку навстречу. Герберт вздохнул, чутко втягивая пряный, будоражащий запах стремительно бегущей по венам юноши живой крови. Сегодня у него было четкое указание ни в коем случае «не распускать клыки», однако оно, по большому счету, виконту и не требовалось. Кусать Альфреда он бы, пожалуй, не стал и без всяких инструкций. Отчасти потому, что жизнь этого мальчика была куплена немалой ценой, и Герберт, внутренне содрогаясь от давно забытой смеси жалости, отвращения и ужаса, собственными глазами видел, какой именно. И как бы ни сетовал он на появление в замке Нази Дарэм, у него не поднималась рука вот так, ради минутной прихоти, перечеркнуть ту жертву, которую и она, и его отец принесли на балу. Одна — согласившись умереть, в том числе и за этого едва знакомого ей юношу, второй — вынужденный наблюдать за этим на протяжении мучительно долгих тридцати минут.

Однако, Герберт не стал бы поступать подобным образом еще и потому, что виделось ему в этом нечто неизмеримо подлое и несправедливое — чудом избежать смерти лишь затем, чтобы она нагнала тебя полгода спустя, когда ты так вопиюще молод и только-только открыл для себя радость любить и быть любимым в ответ.

Виконт ощущал эту любовь в стоящем рядом Альфреде настолько ярко, что, прежде чем мысленно коснуться темного, жаркого желания юноши, создавая между ними устойчивую двустороннюю связь и тем самым «разжигая» еще и собственное, давно остывшее тело, Герберт испытал мгновенный, горький укол зависти. Вампиры не умели «создавать» любовь — только страсть, и сам виконт давно уже забыл, каково это, когда тебя не просто желают, но еще и любят.

«Ничего не бойся, — с нежностью коснувшись губами приоткрытых губ Альфреда, обращаясь напрямую к его разуму, сказал он. И, чувствуя, как одурманенный юноша с поспешной готовностью отвечает на поцелуй, мягко обхватил его рукой за талию, притягивая к себе, готовясь шагнуть прочь из опрятной студенческой квартирки, где в соседней комнате глубоко спала бывшая фроляйн Шагал. — Все это навсегда останется между нами. Вернее, обо всем этом буду знать только я. И никогда никому об этом не расскажу».

* * *

Возвращения Герберта в склеп снедаемая нетерпением Дарэм так и не дождалась, хотя тянула с отходом ко сну до последнего. То есть до того момента, как старший фон Кролок, которому за ночь, видимо, осточертело наблюдать ее метания, не терпящим возражений тоном велел ей «изойти» в гроб. В ответ на все жалкие протесты Нази Их Сиятельство вполне резонно заметил, что разговора, ввиду часа настолько раннего, что для немертвых уже категорически позднего, все равно не выйдет, а торопиться всем собравшимся под крышей замка некуда. За исключением разве что Куколя. Никуда Герберт, вместе со своим отчетом, за день не убежит.

Крыть Дарэм было нечем — Кролок, как и всегда, оставался раздражающе рационален, и подкопаться к его логике при всем желании не представлялось возможным. Так что Нази ничего не оставалось, как последовать дельному совету, который лишь наметанный глаз способен был отличить от прямого приказания. Но, даже с комфортом устроившись на устилающих дно гроба подушках, женщина продолжала чутко прислушиваться к окружающему пространству, надеясь уловить легкие, энергичные шаги виконта. Она и сама не могла с точностью сказать, из-за чего именно волнуется — из-за результатов их смелого эксперимента, или все же из-за бедняги Альфреда, которому не посчастливилось оказаться слишком удачным кандидатом на роль лабораторной мышки. Пожалуй, именно за судьбу смышленого и, как ни крути, весьма отважного профессорского ассистента она беспокоилась сильнее. И клятвенное обещание фон Кролока-младшего, заверившего Дарэм, что он не причинит юноше ни морального, ни физического вреда — одно сплошное удовольствие, нисколько женщину не успокаивали. Во многом потому, что все клятвенные обещания Герберта зачастую были для него звуком еще более пустым, чем для графа его собственное честное слово.

Уже чувствуя, как тяжелым, стылым холодом наливается тело, ощущая, как истончается и без того бывшая для вампиров почти иллюзорной граница между реальностью и изнанкой, Нази уловила снаружи спотыкающиеся, неровные шаги. Оглушительно загрохотала массивная каменная крышка, обвалившись на пол, и сквозь этот грохот до слуха Дарэм донеслось глухое ругательство виконта, угасающих сил которого, судя по звукам, хватило только на то, чтобы «довести» свое умирающее тело до гроба и с тихим стоном рухнуть в него навзничь.

Нази хотела было шевельнуться и попытаться выглянуть из своего дневного укрытия, но тело уже совершенно перестало ее слушаться, и женщина, решив, что убиться при падении Герберт в любом случае не мог, позволила себе, наконец, провалиться в жадно ожидавшую ее тьму.

Вынырнув из объятий которой, по традиции, раньше остальных обитателей замка, обнаружила, что вчерашние ее предположения оказались абсолютно верны. Крышка Гербертова саркофага действительно валялась на полу, а сам виконт — в гробу. Причем положение его тела не оставляло ни малейших сомнений в том, что заснул, а точнее, умер припозднившийся с возвращением Герберт едва ли не прежде, чем его падающее тело коснулось золотисто-бежевого бархата внутренней обивки.

Не то милосердия, не то интереса ради перевернув юношу на спину, Дарэм с любопытством вгляделась в него, но не обнаружила ровным счетом ничего необычного, за исключением разве что феноменально растрепанного вида. Да, пожалуй, отсутствия галстука, который на время выхода «в люди» заменял Герберту шейный платок, так же, как светлый пиджак заменял привычный ему в домашней обстановке камзол. Глядя на вполне современный, со вкусом подобранный костюм, в котором виконт на улицах любого европейского города выделялся из толпы разве что своими длинными волосами, Нази внезапно задумалась, каким именно образом зимой ни Абронзиуса, ни Альфреда ухитрилось не насторожить одеяние хозяев, вкупе с длинными, тяжелыми плащами отставшее от моды примерно лет на сто. Впрочем, судя по всему, точно так же как «не насторожили» их ни трупная бледность, ни весьма впечатляющего вида когти — любая монстроподобная тварь способна была сойти в обществе «за своего», если владела на нужном уровне искусством влияния на человеческий разум.

— Черт возьми, Дарэм, нельзя же так пугать! — тем временем заявил Герберт, распахивая глаза. — Что я должен, по-твоему, подумать? Стоишь здесь, смотришь на меня оценивающим взглядом… Тебе бы еще топор в руки, и картина «Даже смерть не повод изменять Орденским заветам» была бы абсолютной.

— Альфред цел? — тут же поинтересовалась Нази.

Герберт, который так и оставался в счастливом неведении о происходивших в этом самом склепе четырьмя месяцами ранее морально-нравственных метаниях Дарэм, даже не представлял, насколько безошибочно точно он попал в цель своим заявлением.

— Ах, Альфред! Он пребудет вечно в нашей памяти, — буквально выпорхнув из собственного гроба, мечтательно протянул виконт и, бросив взгляд на скрестившую руки перед грудью Нази, негромко рассмеялся. — Ну или, по меньшей мере, в моей. О, не жгите меня гневным взором, матушка, насмерть все равно не сожжете. Все с ним в полном порядке, жив и уж, коль скоро дважды таковым от вампиров ушел, теперь точно проживет еще долго и, кто знает, возможно, даже счастливо. И вообще, не ему жаловаться! Удовольствия он получал не меньше моего, а, пожалуй, что и гораздо больше, а терзаться томительными воспоминаниями об этих восхитительно проведенных часах мне одному!

— Ты ему в мозгу, надеюсь, ничего не повредил? — шумно выдохнув, спросила Дарэм, у которой в этот момент, можно сказать, от небьющегося сердца отлегло.

— Какая же ты все-таки зануда, — посетовал виконт, проводя обеими ладонями по растрепанным волосам. — Если я сказал, что все в порядке, значит, так оно и есть! Это с твоей стороны весьма гнусно — не доверять моему слову…

— ...которое ты имеешь привычку держать исключительно по четвергам, — насмешливо добавила Нази.

— Вот видишь, как юноше повезло, — ничуть не смутившись, отозвался Герберт и пояснил: — Нынче как раз четверг! Все, Дарэм, отстань от меня со своими мерзкими подозрениями, мне срочно, просто немедленно, сию же секунду нужно принять ванну! Смыть с себя, так сказать, следы порока и разврата. И переодеться. И причесаться. Боже, мне даже представить страшно, на какое пугало я похож… Куколь! — не давая Нази вставить хоть слово, Герберт шагнул прямо сквозь потолок. Как, прислушавшись, поняла Дарэм — в замковый холл, обладающий на диво прекрасной акустикой. — Куколь! Где тебя носит?! Горячей воды, умоляю! В кои-то веки ты мне срочно нужен, а тебя нет! Ну что за человек!

— Как вы с ним сто двенадцать лет вообще протянули? — уловив шорох в принадлежащем графу саркофаге, философски поинтересовалась Дарэм, со вздохом поднимая обеими руками так и оставшуюся валяться на полу крышку и водружая ее на место.

— Ты удивишься, насколько быстро к этому привыкаешь, — как и всегда, с непринужденной легкостью выбираясь из своего дневного пристанища, сказал старший фон Кролок. — Каких-то пять-шесть лет, и мир без Герберта начнет казаться тебе слишком пресным и слишком благополучным местом.

— Тут главное, эти пять-шесть лет как-нибудь продержаться, — пробормотала Нази, уже почти машинально опираясь на поданную графом руку и вместе с ним отправляясь прямиком в кабинет, поближе к заветному журналу, в котором ночь за ночью составлялось ее собственное, весьма подробное вампирское «личное дело». — Как думаете, у него получилось?

— Знаете, чему, помимо всего прочего, учит нас бессмертие, моя бесценная фрау? — на секунду задержавшись перед висящим на дальней стене гладким бронзовым зеркалом, граф аккуратно поправил сначала платок на собственной шее, а затем выбившуюся из хвоста на затылке прядь волос, приведя таким образом свой облик в обычный для него образцовый порядок. — Особенно бессмертие, разделенное с моим сыном? Терпению. Поверь, Герберт прекрасно знает, как тебе хочется поскорее узнать о результатах его свидания с юным Альфредом. А значит, ждать его стоит не раньше, чем через час. Но, пожалуй, не позднее, чем через полтора, потому что дольше не выдержит он сам и непременно явится делиться накопленными впечатлениями. А пока мы ждем, предлагаю заняться более насущными делами.

Дарэм в ответ только фыркнула и кивнула, придвигая свое кресло поближе к столу.

На богатый жизненный опыт графа определенно можно было положиться — посвежевший, благоухающий парфюмом и лавандовым мылом, облаченный в светлые бриджи и белоснежную рубашку Герберт возник на пороге кабинета спустя час и пятнадцать минут. Обнаружив, что оба «родителя», вместо того, чтобы метаться в нетерпении по кабинету, мирно обсуждают некий средневековый трактат по теургии, молодой человек насмешливо фыркнул и, на минуту скрывшись за дверью, вернулся, без особого труда неся в руках массивное, обитое плюшем кресло, позаимствованное, очевидно, в одной из нежилых комнат.

— В этом доме уже давно пора повсюду завести третий стул! — заявил он, устанавливая свою добычу сбоку от стола и, придирчиво отряхнув темно-зеленую обивку, расположился с комфортом, вытянув вперед длинные ноги. — Скажи, отец, тебе не кажется довольно ироничным, что спустя сто двенадцать лет сидеть опять негде именно мне?

— Поскольку ты, как и сто двенадцать лет назад, сам прекрасно решаешь эту проблему, не спрашивая ничьих советов и разрешений, не вижу особого повода для недовольства, — отозвался фон Кролок и, послав сыну одну из тех редких, исполненных искренней теплоты улыбок, наблюдать которую в его исполнении Дарэм доводилось всего пару раз, добавил: — Ты полностью достиг своей цели, и мы уже вполне дозрели до того, чтобы скончаться от любопытства, так что можешь рассказывать.

— Ах, это была просто чудесная ночь! Кстати, папА, ваша несостоявшаяся невеста, уверен, непременно передала бы вам привет, да вот беда, она бессовестно проспала все на свете. Воспитание у нее по-прежнему просто ужасное! Знаете, этой девчонке Саре невероятно повезло с мужем, и я не уверен, что она заслужила подобного счастья. Ну, в самом деле, мало того, что на балу мы ее не съели, так еще и замуж вышла за такого темпераментного, нежного и неуемного в постели юношу! — виконт капризно искривил губы. — Вот и где здесь справедливость, хотел бы я знать? Так или иначе, мы с Альфредом прекрасно провели время в Зальцбурге, хотя он, разумеется, едва ли обратил внимание на смену города.

— Почему в Зальцбурге? — озадаченно спросила Дарэм, решив прочие откровения виконта оставить вовсе без комментариев.

— Альфред, судя по его жилищу, совсем не богат, — уже несколько серьезнее откликнулся Герберт. — В его владении три комнаты под стрехой, и на все три комнаты только одна кровать. В которой, замечу, спала его юная супруга. Знаешь, Нази, третий в постели отнюдь не всегда является лишним, но только не в этом случае! К тому же, у отца в Зальцбурге есть вполне удобная квартира…

— У вас есть квартира в Зальцбурге?! — перебила женщина, с изумлением глядя на графа.

— Да, у меня есть квартира в Зальцбурге, — невозмутимо согласился Кролок. — И небольшой дом в Кембридже. И все это сейчас не имеет ровным счетом никакого отношения к делу. Позднее, если тебе так любопытно, я предоставлю в твое распоряжение полный список моего имущества, а заодно и приходно-расходные документы, касающиеся моих финансов.

— Так вам вообще интересно или нет? — заметив, что внимание собеседников с него переключилось на некие отвлеченные вопросы, Герберт слегка повысил голос и продолжил: — Как я и говорил, там мы пробыли почти до самого рассвета, и из природной стеснительности я, пожалуй, опущу подробности того, чем именно мы были заняты. Но, возвращаясь к твоим мерзким подозрениям, Дарэм, все с его разумом будет в порядке! Разве что голова поболит несколько дней, ну да, все лучше, чем если бы я ему воспоминания о наших веселых развлечениях оставил, не так ли? Этот юный семинарист абсолютно не искушен и не осквернен пороком, так что, не удивлюсь, если прочие временные физические неудобства по пробуждении он спишет на что угодно, кроме того, чем они вызваны на самом деле.

Герберт скабрезно усмехнулся, слегка разведя руками.

О том, что он терпеливо ждал, пока утомленный, разомлевший от удовольствия Альфред не уснет, доверчиво пристроившись щекой на его груди, и лишь потом, действуя аккуратно и мягко, битый час перестраивал его память, не рискуя вмешиваться столь серьезно в работу бодрствующего сознания, виконт предпочел умолчать. Предпочел умолчать он и о том, как вернулся в Кенигсбергскую квартиру Альфреда с ним самим на руках едва ли не с первыми лучами солнца, потратив десять драгоценных минут, чтобы уложить юношу в постель рядом с крепко спящей Сарой. И лишь после этого, чувствуя, как с каждой секундой утекают остатки жизни из его собственного тела, шагнул в замковый склеп. Мальчишка бы не пережил. Еще бы! С его-то наивностью, честностью, «правильностью» и чистой любовью к супруге, даже тень воспоминаний о случившемся навсегда бы отравила его существование. И Герберт, со своей стороны, сделал все возможное, чтобы этого не случилось. Хотя бы в качестве платы за эти несколько часов, в которые одурманенный, обманутый Альфред был уверен, что любит именно его. Однако таких подробностей ни отцу, ни Нази о виконте фон Кролоке знать было не обязательно.

— Ну и, в качестве дижестива… Ни черта твоя теория, Дарэм, не работает! — торжественно и ехидно заявил он. — Активную ментальную связь, как ты и просила, я обеспечил наилучшим образом, все остальное тоже было на уровне, но… Нет, я чувствую в себе понятный прилив воодушевления, и из-за него даже голод как будто кажется слабее, однако никакого энергетического подъема. Ни-ка-ко-го. Так и знай. Впрочем, не буду врать, будто я не получил удовольствия… так что спасибо вам, матушка, за ваши гениальные теории! Будут еще подобные, дайте знать — и я с готовностью пожертвую собой во благо прогресса!

После ухода Герберта, заявившего, что, раз на поиски новых амурных приключений пока отправлять его никто не намеревается, он, пожалуй, найдет себе занятие повеселее, чем созерцание их с Кролоком постных лиц, Нази некоторое время молчала, задумчиво вертя в пальцах графскую перьевую ручку.

— Ты же не думала, в самом деле, что за какой-то месяц сможешь решить вопрос, который пока никому не удалось решить за несколько тысяч лет? — глядя на ее хмурое, сосредоточенное лицо, спросил граф.

— Честно говоря, нет, — призналась Нази. — Мне вообще кажется, что дело в целом безнадежное. Вы, вот, за двести с лишним лет так ни до чего и не дошли, а уж я… Я практик, Ваше Сиятельство, и искать решение вечных проблем — не наше дело. Наше дело — быстро бегать, быстро соображать и бить без промаха, остальным пусть занимаются умники из аналитического корпуса. Если б все было так просто, кто-нибудь уже обязательно бы додумался. Но это ведь не повод не попытаться, верно?

— Верно, — согласился фон Кролок, мягко отобрав у Нази ручку и принявшись постукивать ей по столу. — Если бы все на свете считали, будто решать вечные проблемы должен кто-то поумнее, чем они, человечество давно бы вымерло, не находишь?

— Знаете, что самое забавное? — спросила Дарэм и, не дожидаясь ответа, сказала: — В глубине души я испытываю просто колоссальное облегчение от того, что этот путь оказался ложным, и эксперимент с треском провалился. Сама же с пеной у рта вам доказывала, что ради сохранения человеческих жизней можно пойти на компромисс с собой, и…

Махнув рукой, она замолчала — все и так было предельно ясно. Граф фон Кролок внимательно смотрел на нее через стол с легкой, едва заметной и чертовски понимающей полуулыбкой, которую Дарэм почти ненавидела. Или почти любила — зависело от точки зрения.

Всегда рядом и всегда в полушаге, сделать который было, пожалуй, гораздо труднее, чем пробежать марафонскую дистанцию. И гораздо страшнее.

— Иногда разного рода нравственные сделки и впрямь уместны. Что греха таить, становясь вампирами, мы так или иначе идем на некий внутренний компромисс со своей человечностью, совестью и даже честью, — негромко заметил Кролок и уверенно добавил: — Однако, бесценная моя Нази, существуют ситуации, в которых торг не уместен. И эта, без сомнений — одна из них.

1) Опубликованный в 1819 году рассказ "Вампир" за авторством Джона Полидори был первым литературным творением, по-настоящему романтизировавшим образ бессмертного кровопийцы, представив его не как монстра, а как утонченного "томно-бледного" аристократа. Рассказ этот в свое время приобрел бешеную популярность, не в последнюю очередь из-за того, что изначально авторство приписывали лорду Байрону, который лишь натолкнул Полидори на нужную идею.

Вернуться к тексту