Язычница (гет)

Гости съезжались в Дарар. Это началось уже несколько дней назад — с тех пор, как объявили о дате свадьбы наследного князя Актеона Изидор. Представители всех подвластных князьям Изидор домов, представители великих дворянских родов, люди из Сената, из свиты императрицы Ибере, из свит божеств, полубожеств, коллегии кардиналов, должны были приехать двое падишахов и один генерал. Свадьба наследного князя в великом дворянском доме — событие слишком значительное, чтобы быть мелким семейным праздником. Об этой свадьбе на следующий день будет знать весь Ибере. Несколько дней до этого Дарар мыли, чистили и украшали — нельзя, чтобы хоть кто-то из гостей подумал, что Изидор недостаточно богаты или воспитаны. Позолота в этот день кажется особенно яркой, цветы в садах — особенно красивыми, а девушки Дарара — особенно воспитанными и обаятельными. Дарар наполняется гостями, ко дворцу подъезжает множество потрясающей красоты экипажей, украшенных гербами и коронами. Гости шумят, располагаются в выделенных им комнатах, гуляют по садам Дарара, читают древние свитки из изидорской либереи¹, любуются искусно вышитыми полотнами на стенах, на которых изображены сцены из легенд и мифов, с удовольствием вкушают сладости, которых нет нигде больше во всём Ибере, кроме Альджамала, восхищаются внешним и внутренним убранством дворца. Генерал Киндеирн Астарн лично приезжает на эту свадьбу. Аелла считает это дурным знаком — Киндеирн не так давно женился в четвёртый раз. Аелла считает, что союз Актеона Изидор и Ветты Певн не будет крепким и счастливым, считает, что Киндеирн одним своим присутствием проклинает молодых, желает им всяческих несчастий. Что же... Однако то, что Киндеирн приехал лично, можно считать и хорошим знаком тоже — возможно, он сумеет найти общий язык с великой княжной Сибиллой, и тогда не будет войны. Из падишахов прибывают Огнедара Азер и Огастус Роналл, совершенно незнакомые Селене Изидор. Не сказать, правда, что других падишахов она знает намного лучше. Можно увидеть и Джулианну ГормЛэйт — эту жутковатую и очень странную женщину, сестру первой супруги алого генерала. Глав великих родов больше нет, что Селену нисколько не расстраивает. Политика и дела рода — слишком сложные вещи. И девушке совершенно не хочется вникать в это. Ей не хочется говорить о войне, о том, какая партия сейчас является ведущей в Сенате, о прочности крепостных сооружений или о чём-то подобном. Её куда больше интересуют цветы, песни, убранство дворцов и замков... Её куда больше интересуют песни о любви, нежели сказания о бесстрашных воинах и могущественных богах. Впрочем, крутиться под ногами и мешать гостям обустраиваться в Дараре Селене не дают. Её просят подождать самого праздника, который вот-вот должен начаться. Её просят не покидать женской половины Дарара, чтобы не мешать происходящему. Остаётся только наблюдать издалека — забираться тайком в обсерваторию и смотреть оттуда (обсерватория Дарара была самым высоким зданием во дворце, оттуда вполне можно было увидеть то, что происходило в нижних садах). Селена забиралась туда не одна. У неё есть четыре сестры и около дюжины кузин её возраста. И всем жутко интересно увидеть, как идёт подготовка к торжеству, какого ещё не было на протяжении всей их жизни. Ещё неизвестно — выйдет ли Мадалена когда-нибудь замуж, а уж Нарцисс или Сибилла вряд ли когда-нибудь обзаведутся супругами. И всем девушкам было жутко интересно увидеть, как всё подготавливалось. На торжество их, конечно пустят — всех, кому исполнилось хотя бы тридцать лет. Только вот тогда вряд ли будет возможность как следует разглядеть всех гостей, гербы на их каретах и необычные наряды дам с других уровней. Тогда будет куда интереснее смотреть на невесту, на священника, который будет венчать их с Актеоном, на Сибиллу, которая снова появится в одном из своих роскошных парадных платьев... Тогда будет не до гостей. На празднике будут танцы, вкусная еда, приглушённый свет свеч и музыка. Разве будет время разглядывать наряды представительниц других родов? Тем более, что многочисленные тётушки обязательно будут следить за тем, чтобы молодое поколение вело себя в высшей степени прилично. Да и гербов на каретах там тоже не будет. И едва ли можно будет поговорить со всеми, кто прибыл в Дарар. Поэтому остаётся только наблюдать издалека, столпившись у окна в обсерватории.

Подготовка к грядущей свадьбе наследного князя поражала своей грандиозностью. Сколько жемчуга было потрачено, чтобы вышить один только свадебный гобелен! Сколько цветов было срезано, чтобы украсить парадный зал Дарара! Сколько музыкантов было приглашено со всех концов Ибере! Сколько съехалось гостей из великих родов! Любая из девушек рода Изидор была бы счастлива, если бы её свадьба была такой по своему масштабу. Впрочем, вряд ли кто-то из них хотел бы выйти замуж за Актеона — он был слишком увлечён мыслями о предстоящей войне, был иногда чрезмерно груб и резок, не умел идти на компромиссы. Он не умел общаться с девушками, совершенно не умел. С ним едва ли можно было поболтать о чём-то интересном. И за что только его выбрали наследным князем? Он не был полностью Изидор — его отец был незнатного рода, и брак между родителями Актеона считался морганатическим. Невесту Актеона Селена видела лишь однажды — когда Нарцисс привёл её в женскую половину дворца после происшествия с кузеном. Ветта Певн была тогда очень расстроена произошедшим. Ещё бы! Это можно было понять! Селена искренне надеялась на то, что Нарцисс как следует наказал Актеона за его проступок. Подумать только — как он посмел схватить её за волосы?! Селена уверена, что соверши он такое с ней или с одной из её сестёр или кузин, Нарцисс обязательно хорошенько всыпал бы ему за подобную дерзость. Селена была бы вне себя от ярости от такого обращения. Селена бы устроила истерику, плакала бы и жаловалась сёстрам и кузинам. Ветта же была просто расстроенной. Она оставалась спокойной, Селена даже поразилась её выдержке. Невеста Актеона показалась девушке вполне милой. Она была её ровесницей — ей тоже было сто семнадцать. Селене она понравилась. В Ветте было что-то удивительное. Она была сильной, храброй, умной — это всё читалось в её глазах. Её высокий лоб, её густая длинная коса, её высокий рост — всё внушало невольное уважение. Впрочем, пожалуй, Селене было жаль эту девушку. Всё в Ветте было иным, совершенно не таким, как на Альджамале. Она казалась в Дараре совершенно неуместной. В каждом её движении чувствовалось, что она привыкла к совершенно другому окружению, к другой природе, к другой магии... Чувствовалось, как ей здесь тяжело. Наверное — невыносимо тяжело. Селене не хотелось даже думать о том, что она может оказаться на другом уровне когда-нибудь, в другом роду, когда никто не хочет понять, когда нет ничего знакомого, привычного... Невеста Актеона ещё держалась — насколько княжна знала, Ветта Певн за всё время на Альджамале не проронила ни одной слезинки. Сама Селена, должно быть, заливалась бы слезами и просила бы вернуть её домой, к матери и сёстрам. Возможно, после свадьбы всё станет лучше. Тогда Ветта будет женой наследного князя, княгиней. Тогда она будет чувствовать себя увереннее. Селена надеется, что им удастся подружиться. Селена надеется, что когда-нибудь Ветта почувствует себя своей в Дараре или во дворце, который принадлежит Актеону. Возможно, что старая нянька Аелла совершенно неправа — подумаешь, на свадьбу приехал Киндеирн. В конце концов, нельзя сказать, что Варвара Феодорокис или Елизавета Фольмар чувствовали себя особенно несчастными только потому, что обвенчались с ним. Возможно, конечно, что Марии ГормЛэйт и было неприятно, что её муж выбирал себе всё новых и новых жён. Возможно, что Катрина Шайлефен чувствовала себя уязвлённой, когда Киндеирн находил себе новых любовниц, каких было великое множество. Впрочем, у Актеона-то вряд ли будет много любовниц! Селена уверена, что у него и невеста была лишь потому, что тётя Сибилла решила его женить. Вряд ли у Ветты будет много соперниц за сердце её будущего супруга. Актеон совсем не так обаятелен, как Киндеирн, пусть и куда красивее. Самого Киндеирна Селена видела лишь одним глазком. Он держался так, как следовало бы держаться самому императору Ибере, если бы такой был. Впрочем, ходили слухи, что Арго Астал и был императором Ибере, пусть и некоронованным. Он чувствовал себя хозяином этого мира. Полновластным хозяином, который не собирается давать кому-либо больше прав, чем полагается. Наверное, он и был хозяином. Из всех своих министров императрица выделяла его, ставила над всеми. И он управлял Ибере с таким же усердием, как если бы это был только его мир.

Селене хочется верить, что всё будет хорошо — с ней самой, с сёстрами, с Веттой Певн, с Дараром, с Альджамалом... Её совершенно не интересуют вопросы чести рода. Ей хочется, чтобы подольше длилось то шаткое перемирие, которое повисло в воздухе около ста пятидесяти лет назад. Ей совершенно не хочется думать, что всё может разрушиться в один момент. Она предпочла бы отдать всю власть Киндеирну, чтобы продолжить сидеть в своём дворце, вышивая и рисуя, бегая с девушками по саду и играя в прятки. Ей плевать, как именно будет поделена власть в Ибере.

Селене не нравится поведение Актеона, и порой ей хочется закричать, когда ей приходится с ним разговаривать. Впрочем, с Актеоном она старается разговаривать как можно реже. То ли дело с Юмелией, его старшей сестрой, девушкой во всех отношениях куда более приятной. Селена была бы рада, если бы Актеона отрекли от их рода. Он был таким грубым, таким вредным, что из всех Изидор, помимо Сибиллы, Нарцисса и Аврелии едва ли мог найтись кто-нибудь, кто мог бы переносить его. Впрочем, Юмелия тоже относилась к нему снисходительно, хоть и порой стыдилось его взрывного нрава и привычки всегда слушать только себя самого. Но Юмелия была ему родной сестрой, единственным человеком, который знал его ещё ребёнком...

Айше расчёсывает длинные волосы княжны. У Селены ужасные волосы, если говорить честно — они вьются, они совершенно непослушные, всё время путаются... Вот у Мадалены волосы просто прелесть. Впрочем, дело там, пожалуй, в отцовских генах. Мадалене не нужно их даже заплетать, а Селене приходится стягивать их в тугой узел и укладывать на затылке, закрепляя так, что потом болит голова. Иначе причёска княжны выглядит так ужасно, что она едва ли сможет показаться на свадьбе. Впрочем, большей части волос Селены видно не будет из-за головного убора.

Айше сегодня сама одета в парадную одежду — она будет сопровождать одну из младших кузин Селены на пиру. Той кузине всего тринадцать, это будет её первое появление на людях, и для неё очень важно, чтобы был кто-то рядом, чтобы кто-то мог сопровождать её, помогать ей. Селене самой бы хотелось, чтобы это был её первый выход в свет — она впервые появилась на Нертузском балу в четырнадцать, окружённая множеством девушек в громоздких атласных платьях с кринолинами и корсетами, увешанных лентами и кружевами, в туфлях на высоком каблуке и с пышными причёсками, украшенными жемчугом, атласными лентами, перьями и живыми цветами. Танцы у Нертузов были ужасно медленными, чинными, с множеством поклонов, приседаний и шагов. Графы Нертузы были одним из самых богатых дворянских родов, что не относились к великим. Они не участвовали в войне, хоть и были в родстве с Астарнами — один из младших братьев Киндеирна был женат на женщине из этого рода. У Нертузов всё было совсем иначе, чем у Изидор или у их вассалов. Селена тогда чувствовала себя отвратительно — среди всего это обилия лент, пышных юбок и жеманства. И никого из сестёр или кузин рядом не было. Как не было рядом и служанок, матушки и тёток. Только дядя, которому было совершенно безразлично, как Селена себя чувствует на этом балу. Так что, Вельвеле очень повезло, что первым её большим праздником будет свадьба Актеона и Ветты.

Селене бы хотелось, чтобы эта свадьба произвела на невесту впечатление, хотелось бы, чтобы Ветта стала чувствовать себя как дома, хотелось бы, чтобы Актеон не вёл себя так отвратительно, чтобы Ветта не думала, что все Изидор такие вредные и грубые, как её жених... И, всё-таки, было ужасно любопытно, какие именно платья будут на всяких там герцогинях, княгинях, княжнах и графинях. Селене бы хотелось посмотреть на все эти платья, украшения, кружева, ленты, хотелось бы побольше поболтать с Ахортонскими девушками — наследный князь Ахортон привёз на свадьбу двух своих дочерей...

Впрочем, княжна ещё не оставляет надежд на то, что ей всё удастся. В том числе, и одна задумка...

Айше рассказывает Селене про Ветту. Служанке певнская княжна совершенно не понравилась. Айше рассказывает, что Ветта стояла совершенно неподвижно, хмурая, всем недовольная, пока её мыли и одевали. А когда уже одели, чтобы вести к Сибилле, эта девушка сорвала с головы и крыльев покрывало и сказала, что пойдёт к великой княжне в традиционной для своего рода одежде. Айше чуть не плачет. Она рассказывает, как груба была к ней певнская княжна, рассказывает, как распоряжалась ей, словно бы Айше была ей рабыня... Селена спрашивает, во что они одели Ветту — этот вопрос почему-то её очень интересует. А когда Айше всё-таки отвечает, княжна едва ли может сдержать смех — служанки перестарались. Сибилла вряд ли стала бы смотреть на то, как аккуратно одета невеста наследного князя. Её это волновало бы в невесте меньше всего, Селена была уверена в этом.

— И зачем вы это сделали? — смеётся княжна. — Можно было просто убрать ей волосы под платок — этого было бы вполне довольно! Певны тоже так делают!

Айше смотрит на неё удивлённо. Словно бы эта мысль даже не приходила ей в голову. Что же... Возможно, так оно и было. Вполне возможно, что матушка Айше была так обеспокоена тем впечатлением, которое Ветта должна произвести на Сибиллу, что совершенно забыла, что Сибилла была вовсе не тёткой Мирьям, на которую могли произвести впечатление подобные усилия Норины и Айше. Селена смеялась бы и смеялась над этим случаем, если бы у неё было довольно времени на это. Нужно было готовиться к свадебному торжеству.

— Но... Но мы хотели, чтобы всё прошло как лучше!..

Селена расхохоталась. Что же... Вполне возможно, что Айше и Норина старались сделать всё как лучше. Впрочем, почти всё самое ужасное на свете делалось с этим намерением. Селена уверена, что даже война, которую Киндеирн и Сибилла развязали между дворянскими родами, начиналась с той мысли, чтобы сделать всем только лучше, обеспечить всем справедливость и процветание. Только вот княжне кажется, что лучше пусть каждый род живёт так, как считает нужным. Именно так будет лучше для всех. К великой княжне Изидор Селена относилась с уважением, но настороженно. Киндеирна она видела лишь один раз в жизни — в чердачное окно в тот день, когда он приехал в Альджамал на свадьбу Актеона. Тиберия Ахортон Селена и вовсе ни разу в жизни не видела. А о князе Эливан слышала лишь то, что он выступил ещё одной стороной в этой войне. Селена даже не знала, как его зовут. Впрочем, она и не хотела этого знать. Не хотела слышать ничего о войне, о дворянских домах, гербах и прочей скукотище! Впрочем, наверное, почти все её кузины были с ней в этом солидарны — пожалуй, кроме Аврелии, Мадалены и Цемины. Политикой занимались Нарцисс и Сибилла, Селене не было места в этих играх, в которых она обязательно наделала бы множество ошибок, если бы только была вынуждена вникать во всё это. Селене не было места в этой войне, она не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы сражаться или хотя бы быть уверенной в чём-то. Селене порой кажется, что ей стоило родиться в другой семье. В одном из малых дворянских родов, у каких-нибудь вассалов того же герцогского рода Херитеджей — рода, который пока ещё не вступил в войну. Селене бы куда больше подошла роль мелкопоместной дворянки, которая выйдет замуж по любви и родит множество детишек. Селене совершенно не хочется стать очередной жертвой династического брака — конечно, она надеется на то, что Актеон поладит с Веттой, очень надеется, но...

В конце концов, Актеон скорее всего останется таким же занудой, как и прежде.

Волосы княжне служанка расчёсывает долго, куда дольше того, что было обычно, сегодня девушка хотела бы появиться не с привычным простым узлом из кос, а чем-то более сложным и красивым. Селена терпеливо ждёт, пока Айше уложит ей волосы. Та делает свою работу сегодня необычно долго. Впрочем, княжна на это не сердится — на свадьбе она должна выглядеть как можно лучше, пусть и не является невестой. Платье она себе подобрала уже давно — как только Сибилла обмолвилась с Мадаленой, что хочет найти наследному князю невесту. Это платье кажется Селене просто очаровательным — из ткани небесно-голубого цвета, какой нет нигде на Альджамале. Селена уверена, что большинство девушек их рода будут в платьях розового или кремового цветов, а женщины наденут пурпурные или карминовые — в жёлтом или золотом вряд ли будет кто-то кроме Сибиллы и, возможно, невесты. Впрочем, на счёт Ветты Селена не может быть уверена — Айше говорит, что эта девушка наотрез отказалась венчаться в чём-либо кроме собственной родовой одежды. Княжна уверена, что её служанка просто преувеличивает. Ветта показалась Селене девушкой весьма милой, пусть и несколько вспыльчивой. И княжна уверена, что Ветта не будет настолько упряма, чтобы отказываться от традиционных изидорских покрывал или чего-то такого. Ещё Селена надеется на то, что Ветта не покажется старшему поколению Изидор слишком упрямой и вздорной — вот тогда ей придётся несладко. Впрочем, как и всем, кто осмелится с певнской княжной заговорить или подружиться. Селена уверена, что Ветта будет выглядеть необыкновенно на своей свадьбе. Во всяком случае, на фоне изидорских княжон и княгинь. А ещё Селена надеется, что сама она понравится кому-нибудь из союзников рода Изидор, ей хочется, чтобы кто-нибудь влюбился в неё... Хочется, чтобы эта любовь была такой, как пишут в древних сказках... Впрочем, вряд ли когда-нибудь Селене может настолько повезти.

Когда причёска уже сделана, когда волосы покрывает тонкая жемчужная сетка, из тех, что были недели три назад привезены одним купцом с Альджамала, Селена может отдохнуть. Ей надоело сидеть в душной комнате, но на улице вряд ли намного лучше — на Альджамале всегда слишком жарко, а к фонтанам вряд ли есть возможность подобраться из-за большого числа гостей. Впрочем, это не отменяет того факта, что Селене до полусмерти надоело сидеть у себя и ничего не делать. Ей хочется пробежаться, найти кого-нибудь и рассказать что-нибудь интересное, что-нибудь интересное услышать в ответ и побежать дальше — в ту часть Дарара, которая называлась запретной, куда не мог пройти никто, кроме великих и наследных князей и княжон. Селене, пожалуй, до смерти хочется увидеть что-нибудь из того, чего ей видеть не положено. Она встаёт перед зеркалом и начинает рассматривать своё отражение. То, что она увидела, ей вполне понравилось, так что Айше была отпущена с дюжиной серебряных монет, чтобы девушка могла купить себе что-нибудь понравившееся на базаре, как только ей представится такая возможность. Сколько Селена знает Айше, та всегда обожала сладкое.

Княжна чувствует себя ужасно уставшей, хотя ещё только утро — венчание Актеона и Ветты должно начаться в полдень. Девушка надеется на то, что праздник не будет слишком скучным — всё-таки такое грандиозное событие следовало отмечать со всем возможным в этом случае размахом. Возможно, на пиру будут танцы — если Сибилла сохранит после венчания достаточно хорошее настроение, то юным княжнам разрешат остаться на пиру до самого вечера, разрешат танцевать с гостями. И Селене хочется этого сейчас больше всего на свете. Даже больше, чем мира во всём Ибере. Она так давно не танцевала — нормально, а не на Нертузском балу, где нельзя было и шагу ступить, не нарушив какого-нибудь очередного глупого правила. На Альджамале правил было куда меньше — во всяком случае, тех, нарушение которых было бы заметно сразу.

Девушка выходит из своих комнат, чтобы зайти к Юмелии и попросить её что-нибудь рассказать. У Юмелии всегда было множество интересных историй про запас — она придумывала множество сказок, которые тут же рассказывала всем своим младшим кузинам, искренне обожавшим её. С тех пор, как эта девушка очутилась у Изидор, она стала всеобщей любимицей — она была очень похожа на свою покойную матушку, женщину весьма приятную в обращении и очень добрую, хоть и довольно упрямую, когда дело касалось её чувств. Юмелии было шесть, когда умерла её мать, и десять, когда умер её отец. Она была одним из тех несчастных детей, которых жалко всем. Нужно сказать, что внешностью она мало напоминала Изидор — в мать лицом пошёл именно Актеон, а Юмелия была похожа на своего отца.

Юмелия кажется грустной, даже более грустной, чем обычно. Сколько Селена её помнит, она всегда казалась необычайно задумчивой и тихой, что, пожалуй, соответствовало действительности. Она была полной противоположностью своему деятельному, но буйному и грубому братцу. Она редко на кого-то повышала голос, а если повышала, то потом долго стыдилась этого. Юмелия всегда умела придумывать красивые сказки. Не о любви, правда, но о любви многочисленные княжны Изидор могли прочесть и в книжках, если только добирались до либереи Нарцисса — в либерее княжны Сибиллы было куда больше книг интересного содержания, но она рассердилась бы куда больше, чем её брат, если бы узнала, что её племянницы туда проникли, даже не спросив разрешения. Юмелия придумывала сказки о магии. Придумывала сказки о всяких необыкновенных существах, о людях, которые живут в далёком-далёком мире... Все её сказки были грустными и обыкновенно кончались так, что хотелось плакать. Но сейчас Юмелия явно не в настроении придумывать даже самые грустные из своих рассказов. Кажется, что она вот-вот расплачется. И Селена наклоняется, чтобы её утешить.

Юмелия всхлипывает. По её лицу не текут слёзы, но это кажется Селене даже более пугающим. Все девчонки иногда ревут. К этому вполне можно было привыкнуть — сама княжна тоже часто плачет из-за всякой ерунды вроде запрета танцевать на каком-нибудь родовом празднике. Но с Юмелией всё было иначе. Она никогда никому не возражала, не плакала, не пыталась заставить кого-нибудь из жалости отменить своё решение — даже тогда, когда тётушка Мирьям запретила ей даже думать о своей свадьбе с юношей из одного из вассальных родов — того тогда женили на кузине Азили. Юмелия даже тогда казалась всем очень спокойной. Хоть и очень грустной. Быть может, всё дело в том, что на свадьбе скорее всего будет и Исаак? Возможно, всё дело именно в этом. Впрочем, Селена не может позволить себе напоминать кузине об этом событии. Юмелия кажется уставшей, очень уставшей и очень горячей. Это немного пугает девушку — стоило помнить, что родители Юмелии умерли именно от болезни лёгких, правда, это случилось совершенно на другом уровне, сыром и холодном, где зимой обыкновенно был снег. На Альджамале снега никогда не было. На Альджамале всегда было тепло, даже скорее жарко. Селене кажется глупой мысль, что Юмелия могла заболеть здесь. Разве можно было заболеть чем-нибудь здесь, на Альджамале, где всегда было так хорошо и спокойно? Но Юмелия так бледна, а на её щеках, обыкновенно таких же бледных, как и лицо, застыл румянец, который никак нельзя назвать здоровым. А ещё княжна сильно похудела за последнее время, пусть этого обычно и не слишком видно из-за её нарядов. Она всегда была худенькой, но сейчас Селене кажется, что от Юмелии могут остаться одни глаза — настолько тонкой и почти что прозрачной она кажется. Княжне остаётся только надеяться, что это не проявляется та страшная болезнь, которая свела в могилу обоих родителей этой девушки. Правда, от княжон обычно скрывали, как протекают те или иные болезни, в одной из книг дяди Нарцисса девушка вычитала, что тот недуг проявлялся именно так — в чрезмерной худобе, бледности, жаре и лихорадочном румянце.

— Мне так жаль, что всё случилось именно так! — говорит Юмелия со вздохом. — Не могла бы ты пока оставить меня одну?

Княжне немного обидно, что кузина практически выставила её из своих комнат. И это сейчас — когда так хотелось немного отдохнуть, немного развеяться, ведь потом весь вечер будет занят... И что именно так расстроило Юмелию, что она говорит «мне так жаль»? Неужели, всё дело в свадьбе Актеона? Но почему, если это так, девушка кажется такой расстроенной? Или всё дело в Исааке и Азили? Но эта история, кажется, произошла уже целую вечность назад — прошло уже почти двадцать пять лет. Разве может Юмелия до сих пор грустить из-за этого? Разве можно было вообще об этом вспоминать иначе, чем со смехом?

Селена не уверена, что она сама могла бы так долго любить кого-нибудь, если он был бы чьим-то мужем. Девушка надеется, что ей никогда не придётся испытать ничего подобного. Юмелию было жутко жаль. Селене хочется остаться, хочется утешить её, поговорить... Только вот вряд ли девушка сейчас будет благодарна своей кузине за утешение, даже если ей оно необходимо.

Впрочем, возражать Юмелии Селена не смеет. Та всегда была для неё старшей сестрой, и девушка любит и уважает её. Спорить с ней кажется глупым — тем более, учитывая то, что сейчас княжна находится именно в комнате кузины. Так что Селена выходит из комнаты и снова бредёт по коридору, думая, чем бы таким ей заняться. И заслышав чьи-то голоса, она бежит туда — возможно, ей тоже можно будет с кем-то поговорить. Вполне возможно, что это кто-то из её кузин. Некоторые из них были ещё теми болтушками. Селене так скучно, что она готова поболтать даже с тёткой Мирьям, которая вечно ворчит из-за каждой мелочи, которая ей не нравится. Разговаривает, кажется, Аврелия. Говорит она по своему обыкновению довольно долго, не давая собеседнику или собеседнице вставить хотя бы одно слова. Так что, Селена идёт быстрее, чтобы успеть, пока её кузины — ей кажется, что Аврелия общается именно с одной из её кузин — не решат пойти болтать в другое место. Для того, чтобы оказаться там, нужно преодолеть не такое уж большое расстояние — всего лишь дойти до конца коридора, повернуть и подняться на десять ступенек (когда-то в детстве девушка их сосчитала).

— Она была бы очень красивой, если бы сама чувствовала себя красавицей, — говорит Аврелия.

Голос Аврелии не казался насмешливым, как это было обычно. Селена даже не сразу смогла его узнать. Обыкновенно она всегда смеётся над всеми, считает своих родственников глупыми, достойными высмеивания. Обыкновенно Аврелия ни о ком не говорит серьёзно. Впрочем, Селена не особенно часто общалась с ней, чтобы знать или понимать кузину достаточно хорошо. Даже скрытную, мечтательную Юмелию она знала и понимала куда лучше.

Селена даже приостанавливается, чтобы услышать, с кем говорит Аврелия. Младшую княжну всегда было трудно впечатлить. И если Ветта показалась ей красивой, значит, что-то в певнской княжне было. Аврелия сама была необыкновенной. Хоть её нравственность и вызывала опасения у старшего поколения Изидор — Аврелии нравился один мужчина из военных Ибере.

— Она честная, — говорит Мадалена, которая больше всего на свете ценит в окружающих искренность.

Селена тяжело вздыхает. Что же... Подслушивать чьи-либо разговоры с Мадаленой было просто бессмысленно. Хотя бы потому, что нормально с ней поговорить попросту невозможно, если вы не Аврелия. Мадалена была так принципиальна, что переубедить её было нереально, а говорить с ней иногда было просто невыносимо. Что же... Бесполезно теперь даже идти к ним.

Княжна поворачивает назад, а потом спускается на первый этаж — да, конечно, вряд ли она найдёт там хотя бы одну из кузин, зато там куда прохладнее, можно будет немного передохнуть. Она спускается по мраморной лестнице, мимо огромных бронзовых ваз, которые так нравятся тётке Мирьям — они были привезены её мужем с одного из давно забытых уровней. Кажется, это было чьё-то захоронение. Впрочем, Селена не вдавалась в подробности. Ей хватало и того, что вазы были довольно красивы, и что там можно было прятать записки и разные вещи, которые тётушкам совершенно не стоило видеть.

Девушка бежит по одной из картинных галерей, которыми так гордится Нарцисс Изидор. Князь привозил картины со всех уголков Ибере — кажется, особенно ему нравился уровень Нщезин, где жили многие художники. Правда, картин, которые писал бы кто-то знаменитый, Нарцисс не покупал — Селена никогда не могла понять, почему именно. Пожалуй, всё было в небольшой странности Нарцисса — он терпеть не мог признанных художников и музыкантов. Впрочем, стоит отдать должное его вкусу — все картины в его галерее были прекрасные. Особенно много в галерее было пейзажей — Нарцисс не слишком-то жаловал другие картины, ему нравились именно те, на которых были изображены другие уровни. Там были и Грайвен, и Троади, и Миртилле, и даже Леафарнар, с которого прибыла невеста Актеона... Сама княжна ни разу в жизни не была где-либо, кроме Альджамала и Лемерра.

Картинная галерея сменяется портиком. Селена продолжает бежать, уже чуть медленнее — вряд ли кто-нибудь хватится и заставит её вернуться. Тем более, что многие гости находятся в саду. Никому из них не доставит особого удовольствия смотреть за тем, как одну из изидорских княжон заставляют вернуться в свои покои. И это вполне может спасти Селену от неминуемого наказания. Девушка уверена, что если тётка Мирьям увидит её здесь, то на пир её вряд ли пустят. Селена надеется, что никто из своих её не увидит. Во всяком случае, до того, как пройдёт свадебный пир. Селена прекрасно знает правила. И прекрасно знает, что выходить сюда, когда так много гостей прибыло в Дарар, её категорически запрещено — это в обычные дни она может гулять по любому из садов, если её будет сопровождать одна из тётушек или старая нянька.

Останавливается она — княжне хотелось попасть в сад, пока никто из старших её не увидел, пусть портик и был для неё куда безопаснее, чем картинная галерея Нарцисса — лишь потому, что видит вдалеке мужскую фигуру в красном плаще. Киндеирн. Это он — его угловатую громоздкую фигуру невозможно спутать с чьей-либо. К тому же, этот плащ... Девушка осторожно прячется за одну из колонн. Не хватало ещё, чтобы кто-то увидел её рядом с Киндеирном — да это даже хуже, чем прогуливаться по саду ночью наедине с молодым человеком! Впрочем, старший герцог Астарн не один. Рядом с ним стоит мужчина в чёрной одежде с вышитым на ней серебряным знаком, значения которого девушка не знает, кажется, тоже один из гостей. Селена прячется за колонной. Почему-то ей кажется, что разговор этих мужчин вовсе не предназначен для её ушей. Княжне очень страшно, что кто-нибудь из них заметит её и убьёт. Люди, подобные Киндеирну, способны на что угодно, так ведь? Княжна старается ступать как можно тише — ей хочется, чтобы эти двое поскорее ушли, чтобы она могла выйти в сад и забыть обо всём, что она здесь увидела... Ей так хочется сбежать...

— Не забывайте, что это и в ваших интересах тоже, дорогой Доминик, — говорит генерал Астарн.

Его голос кажется Селене грубым, насмешливым и слишком низким... Он стоит сейчас спиной к той колонне, за которой княжна спряталась, но девушку не покидает ощущение, что сделай она хоть одно лишнее движение — он заметит её, подойдёт ближе, схватит и уничтожит, расправится, как обычно расправляются с ненужными свидетелями. Селена впервые ловит себя на мысли, что ей страшно настолько сильно, что кровь почти застывает в жилах.

Девушка боится даже пошевелиться. Она лишь смотрит, стараясь увидеть как можно больше. Она видит драгоценные перстни на пальцах Киндеирна, видит перчатки на руках его собеседника, этого Доминика, видит, как первый снимает один из перстней и отдаёт второму, а тот прячет его в карман... Он оглядывается в поисках посторонних, и Селена прижимается к мраморной колонне, стараясь стать совершенно незаметной. Ей хочется исчезнуть, раствориться в воздухе...

Киндеирн кажется крайне спокойным. Он уверен в своих силах — иного и невозможно было ждать от алого генерала. Киндеирн Астарн — слишком влиятелен, чтобы чего-то страшиться. Селена уверена, что такие значительные фигуры в истории Ибере, как он и Сибилла, вообще не должны чего-либо бояться. Такие, как он, всегда останутся безнаказанными, даже если совершат что-то, что для другого было бы совершенно непростительно. Впрочем, Селена всё равно теряется. Ей кажется, что на её глазах происходит что-то ужасное — настолько, что потом всю оставшуюся жизнь она будет сокрушаться, если сейчас поступит неправильно. Ей кажется, что эти двое замышляют что-то такое, что когда-нибудь аукнется Изидор. Селене приходит в голову мысль, что Киндеирна она боится так сильно, что никогда не посмеет больше наблюдать за ним — даже в шутку, как делали все её кузины.

— Про свои интересы я, уважаемый Арго, никогда не забываю! — смеётся второй мужчина. — Впрочем, как и вы!

Только когда Киндеирн увлекает собеседника за собой вглубь сада, Селена осмеливается выдохнуть и отцепиться от колонны. Ноги едва-едва держат её. Девушке хочется упасть и разрыдаться от бессилия. Княжна осторожно возвращается в картинную галерею Нарцисса — теперь ей надо незаметно пройти уже обратно, на второй этаж, где находятся комнаты всех княжон. Ей надо вернуться туда. И сегодня она вряд ли осмелится выйти за пределы Дарара, как хотела вместе с кузинами. Ей совершенно не хочется подвергать свою жизнь опасности, а свои нервы такому испытанию.

Следующие несколько часов девушка проводит, блуждая по коридорам женской половины Дарара и пытаясь забыть то, что она услышала и увидела в саду. Княжне совершенно не хочется об этом даже думать, не то что говорить. Она вряд ли может пойти с этим к кому-нибудь из старших — ни Киндеирн, ни его собеседник не сказали ничего, что могло повредить им. Они не сказали ничего, что могло бы считаться объявлением войны. Во всяком случае, Селена этого не слышала. Она не знала об их замысле ничего, кроме того, что это было в интересах обоих — и Киндеирна, и Доминика. Селене совсем не хочется, чтобы её приняли за сумасшедшую. Совсем не хочется, чтобы на её словами посмеялись, не хочется, чтобы подвергать свою жизнь — и, возможно, и жизнь того, кто решит во всём разобраться — такой опасности. И поэтому княжна Селена решает ничего никому не рассказывать.

Венчание Ветты и Актеона начинается ровно в полдень, как и положено по одной из тех древних традиций, которые Изидор так чтут. Солнечный свет падает на них, проходя через цветные стёкла, сложенные в причудливые узоры, приобретая тот почти сиреневый оттенок — на Альджамале этот цвет считался цветом счастья, благополучия и процветания. Это кажется Селене очень красивым. Актеон одет в белое, как ему и положено. Он кажется настоящим красавцем в этот момент. И даже неподвижное, словно каменное, лицо, тёмное от загара, его в этот момент не портит.

Ветта сильно напряжена. Во всём — в позе, в осанке — видно, что она совершенно не рада своей свадьбе. И лицо. Её лицо так же неподвижно, как и у её жениха. Только вот Ветта кажется настолько несчастной в своей гордости, в своей силе, что Селене хочется пожалеть её, подбежать, обнять и убедить, что всё будет хорошо. Только вот такие действия совершенно непозволительны с её стороны. Вот когда венчание и пир закончатся, Ветту нужно будет подготовить к первой брачной ночи, помочь ей снять её платье и переодеться в батистовую сорочку. Тогда Селена и попытается её утешить. А сейчас надо сидеть и молчать, делая вид, что всё проходит хорошо.

Сибилла в своём жёлтом шёлковом платье, расшитом золотом, жемчугом и драгоценными камнями, кажется, наоборот, очень довольной происходящим. И, кажется, ей очень нравится, что её голые плечи рассматривают все Изидор и гости. Она улыбается так открыто, так насмешливо, что Селене становится немного не по себе. Сибилла рада этой свадьбе. Возможно, рада только она одна — княжне кажется, что и Актеон, и Ветта с радостью отказались бы от этого торжества, впрочем, как и от самой свадьбы, если бы у них была такая возможность.

Киндеирн сидит с другой стороны. Он и великая княжна Изидор кажутся частью какой-то композиции. Пожалуй, если бы Селена была художником, она обязательно попыталась бы их нарисовать — монументальное торжество, силу и власть, которые пронизывали всю фигуру Арго Астала, и змеиную изворотливость, коварство, ярость, которые были так присущи Сибилле. Селена наблюдала бы за ними с куда большим интересом, чем за женихом и невестой — в противостоянии старшего герцога и великой княжны было куда больше страсти, чем в молчаливом соглашении между Актеоном Изидор и Веттой Певн. Они были прекрасны в своей вражде. Взгляд Селены скользит по самодовольному лицу Киндеирна, по его седым волосам и хищной, но очень спокойной улыбке, скользит по его прямому носу и высокому лбу. Девушка с интересом — словно видит впервые — разглядывает изогнутые в усмешке губы Сибиллы, её тонкие брови, поднятые, словно в удивлении и белые-белые зубы... Девушка уверена, что спокойствие обоих — показное. Только вот доказать или объяснить свою уверенность она не может.

Сама Селена, как и следовало ожидать, сидит в окружении своих многочисленных сестёр и кузин. Саму процессию им приходится наблюдать издалека — впрочем, можно попытаться встать, но тогда совершенно точно к ним подкрадётся кто-нибудь из тёток и шикнет на весь зал, так, что всем княжнам будет ужасно стыдно за то, что на них весь зал обратит внимание. Селене кажется это ужасной несправедливостью — что тётушки контролировали каждый их шаг и вздох, не давали сказать лишнего слова и всячески ограничивали. Но просто сидеть и молчать скучно. Во всяком случае, у Селены уже нет сил просто молчать. У неё и без того нет никакой возможности поведать кому-либо о том разговоре, который она не сумела подслушать в саду. Так что княжна готова говорить о любых глупостях, только чтобы не думать о том, что может нарушить её спокойствие, что может разрушить её жизнь...

Она боится, что Киндеирн и Доминик видели её в саду, видели, как она прячется за колонной. Кто из них будет думать о том, слышала ли княжна что-нибудь из их разговора или нет? Кому из них будет интересен тот факт, что Селена почти ничего не смогла понять и вряд ли сможет пойти с этим к великому князю или великой княжне? Вряд ли их вообще будет волновать подобная мелочь.

Остальные княжны Изидор кажутся весёлыми, довольными жизнью... Ещё бы — им нравится то торжество, которое устроили ради такого события, как женитьба наследного князя. Селене же совершенно не видно ни одного из платьев знатных дам с других уровней, а ей очень бы хотелось на них поглазеть. Впрочем, наблюдать за Киндеирном и Сибиллой — куда большее удовольствие, чем рассматривать чьи-то наряды. Селене теперь даже хотелось увидеть Астарна рядом с той женщиной, с которой он часто выступает в судах — и чаще всего, на разных сторонах баррикад. О той женщине — по многочисленным слухам, сотканной из чистого льда, как и императрица — ходило немало легенд. Впрочем, она была из другого мира. И больше легенд и сказаний о ней было, вероятно, там, а не в Ибере. В Ибере же куда более известен был Киндеирн.

— Я слышала, что тётя Сибилла сказала, что Ветта очень смелая, умная и сильная! — шепчет Иантина своей соседке.

Кто-то из княжон усмехается, что эта дурочка — Иантина — опять что-то выдумывает. Селене даже хочется пихнуть эту девицу — что усмехнулась — локтём, чтобы не смела обижать эту девочку. Впрочем, она совершенно не знает, кто из её сестёр или кузин смеялся — в полумраке этого понять невозможно. Селена считает это совершенно излишним — смеяться над наивной Иантиной.

Верить младшей сестрице Аврелии, впрочем, княжны не привыкли — с самого детства она была той ещё врунишкой и фантазёркой. Впрочем, сказки она умела рассказывать не хуже той же Юмелии, хоть сказки были уже совсем про другое. Сказки у княжны были куда веселее. Девушка вообще любила посмеяться — не над кем-то, а скорее над самими ситуациями, хорошо посмеяться, по-доброму. В её сказках обычно было место необыкновенным животным, любви и счастью, семейному теплу, радостям встреч, грусти расставаний и снова радости встреч — всему, что Юмелия обычно никак не затрагивала. Словно бы боялась. Юмелия была трогательной, грустной, всё её существо словно было пронизано обречённостью...

Иантина же была очень наивна, вечно рассеяна, не умела на кого-либо злиться или лукавить. И нередко принимала желательное за действительное. Впрочем, она была хорошей подругой, никогда не бросала в беде, была щедрой и покладистой — в детстве с ней всегда было очень хорошо играть, потому что эта девочка никогда не стремилась быть первой и с кем-то спорить. Селена смотрит на неё и видит всё то же простоватое личико и широко распахнутые глаза, которые просто не умели врать. Селена верит, что смеяться над таким светлым, открытым человеком — большой грех. Верит, что нельзя поступать так безжалостно к той, кто так доверял им всем. А Иантина доверяла. Доверяла так, словно бы сёстры и кузины никогда её ни в чём не обманывали. Доверяла так, как обычно не принято доверять кому-либо, кроме себя самого. И в этом не было никакого сомнения. Иантина, пожалуй, нравилась Селене больше, чем кто-либо из всего рода Изидор. Конечно, помимо Юмелии. В них обеих — этих двух княжнах — было что-то такое необыкновенное, что-то такое сказочное, что Селена просто не могла устоять перед искушением относиться к ним совершенно по-особенному.

— Я уверена, что ты, Иантина, всё совсем не так поняла! — смеётся Руфина. — Ты всегда преувеличиваешь! Тётя Сибилла редко говорит про кого-нибудь хорошо. Если это, конечно, не её драгоценные мальчики!

Руфина точно такая же, как и всегда — язвительная, злая... В её голосе, как и обычно, столько яда, что Селене хочется дёрнуть её за волосы, чтобы замолчала. Она всегда смеялась над Иантиной... И над другими тоже. Впрочем, от неё никогда не ждали чего-то другого — она была дочерью князя Омида, этого вечно хмурого и весьма жестокого мужчины, который никогда никого не хвалил. Омид считался неплохим полководцем, Сибилла ценила его, как одного из лучших своих помощников, впрочем, не слишком-то жаловала. Нет, ему доставалось весьма довольно земель, замков, доходов и слуг, но Омиду всегда всего было мало. Наверное, этим он был похож на Сибиллу — такой же ненасытный, как и она. И такой же жестокий и коварный. Пожалуй, именно из-за этого они никак не могли быть друзьями — такие люди не любят себе подобных.

Впрочем, обаяния у Омида было куда меньше, нежели у его кузины. Быть может, он был хорош на поле боя, но под крышей Дарара он чувствовал себя совершенно неуютно. У Омида было двое сыновей и одна дочь. Жена его умерла много лет назад — Руфине, младшей из его детей, тогда было всего полтора года. И ходили слухи, будто бы это Омид забил свою супругу до смерти. Поверить этому было весьма просто, учитывая нрав князя. Он мог поднять руку на кого угодно. И на жену в том числе. Селена до сих пор помнит, как он избил своих сыновей, Актеона и Шера за одну их шалость. Нарцисс тогда насилу сумел оттащить кузена от мальчишек, пока он не убил их. Актеону тогда не было и тринадцати, а остальные были лишь немногим старше. И Селена — она тогда оказалась случайной свидетельницей этого избиения — лишь чудом смогла сообразить позвать дядю Нарцисса, чтобы он со всем разобрался.

Руфина была похожа на своего отца. И внешне, и характером, и душой. В её тёмных глазах всегда плескалось раздражение, её волосы были такими же жёсткими, а тонкие губы были так же некрасивы, как и у князя Омида. Она никогда не была плаксой, не любила сказки и девичью болтовню, не прощала никому обид и насмешек и сама смеялась над каждым, кого видела рядом с собой. Кажется, она в любом могла увидеть врага. Возможно, её можно было понять — девушка росла без матери, которая бы её пожалела, под опекой жестокого, неразговорчивого и гордого отца. Омид вряд ли мог дать ей очень много любви и понимания. Он и сам, пожалуй, всегда чувствовал себя непонятым, отвергнутым, незаслуженно забытым, пусть Сибилла и упоминала его — во всяком случае, Шер говорил кузине об этом именно так — на каждом родовом собрании.

Впрочем, как ни странно, отношения между отцом и дочерью всегда были хорошими. Насколько Селена знала, Омид никогда не поднимал на Руфину руку, хотя его сыновья порой очень страдали от его жестокости. Возможно, дело было в том, что Руфина была послушнее братьев. Спокойнее, покладистей, прилежней — училась и занималась она всегда с большой охотой, её никогда не приходилось заставлять. И науки, и танцы, и игра на мивиретте, и рукоделие — всё удавалось Руфине необыкновенно легко. Она могла часами просиживать в классной комнате и учить бесконечные стихи, названия планет, городов и знатных родов, имена известных полководцев, божеств и героев баллад и поэм, она могла часами музицировать на мивиретте, добиваясь идеального звучания, могла танцевать без устали так долго, как это было необходимо. Руфина была изящна, упорна и трудолюбива. Княжну любили даже учителя. Ей даже позволяли учиться верховой езде, пусть и в дамском седле. Руфине запрещали только пользоваться оружием, впрочем, она и не слишком к этому стремилась.

Кузины не слишком-то любили её. Из-за её способностей и трудолюбия многим из них приходилось заниматься куда больше, чем им хотелось бы. И Селене в том числе. А её язвительность, раздражительность только способствовали тому, что Руфину чаще всего дразнили «княжной Колючкой» или «леди Дикобразом». Иантина же была одной из тех, кому чаще всего доставалось из-за прилежности Руфины. Всё дело было в том, что Тина никогда не была особенно усидчива. Она не могла долго находиться на одном месте, а уж думать дольше десяти минут о чём-либо — тем более. Руфина же всегда задирала её, смеялась над её неуклюжестью, над неровным почерком, куче клякс, над не слишком крепкой памятью... Но разве Тина была виновата в том, что не была так прилежна, так талантлива и так изящна с самого рождения?.. Из всех княжон, пожалуй, только Юмелия и могла состязаться с Руфиной за звание лучшей ученицы. Только вот Юмелию совершенно подобная слава не интересовала. Она просто продолжала заниматься, стараясь к каждому быть ласковой и доброй, никогда не кичилась тем, что усвоение наук давалось ей куда лучше, чем остальным. И кузины любили её, уважали, никогда — ну почти что — не дразнили и не пытались заставить чувствовать себя неуютно.

Впрочем, возможно, в некотором смысле Руфина была даже права. Про мальчиков княжны Сибиллы ходило множество слухов. Тётя вообще была весьма любвеобильна, любила плотские развлечения и жизнь «в золоте и шёлке», как смеясь говорил Нарцисс. Однако, из младшего поколения, только Аврелия и Руфина осмеливались шутить про это. Никто больше не смел произносить что-то подобное. Все боялись. В первую очередь, даже не Сибиллу — та, возможно, только посмеялась бы подобной выходке одной из своих племянниц. Тёток Мирьям, Птолемы, Юсуфии и Айгуль княжны боялись куда больше, чем Сибиллы. Последняя, хотя бы, не заставит их провести несколько часов в классной, выписывая на грифельную доску, чего приличной девушке делать не следует. И вообще отнесётся к этому более понимающе.

Однако правота Руфины никак не может отменить того факта, что Селена просто не может относиться к ней хорошо. Ей кажется это просто немыслимым — любить эту колючку, которая сама никогда никого не уважала и никого не считала достаточно важным, чтобы любить... Селена с удовольствием никогда не видела бы эту свою кузину. И была бы просто счастлива, если бы её поскорее выдали за кого-нибудь замуж — только бы она больше никогда не доставала её своими язвительными замечаниями на уроках каждый раз, когда Селене что-то не удаётся.

— Мне кажется, её беда в том, что она слишком сильная, слишком смелая и слишком умная, — вздыхает Юмелия. — Будь она слабой, трусливой и глупенькой — мой брат смог бы относиться к ней хорошо.

Это, пожалуй, первое, что сказала Юмелия за сегодняшний день, если не считать той пары слов, которые Селена слышала от неё утром. Все княжны поворачиваются к Юмелии — её все, пожалуй, любили послушать. А тут — разве мог быть кто-то более осведомлён об этой свадьбе, чем она? Юмелия была родной сестрой наследного князя, была старше его на три года и очень беспокоилась о его судьбе.

Голос у княжны очень слабый, но говорит она довольно уверенно. Куда увереннее, чем обычно. Она вся дрожит. От нервного напряжения — как кажется Селене. Глупо было думать, что от холода — в помещении, где они сидят, скорее жарко. Все княжны молчат, давая слово своей старшей подруге (Юмелия была не особенно старше их всех, но почему-то всеми признавалась старшей безоговорочно). Даже язвительная Руфина замолкает. Ждёт, пока Юмелия скажет что-то ещё. Но та ничего больше не говорит и становится ещё более грустной.

Селене не хочется видеть кузину такой расстроенной. Её слова кажутся девушке совершенно непонятными. Разве может всё быть так? Разве может Актеон быть таким? И почему Юмелия говорит об этом, словно всё происходящее — её личная трагедия, её личная боль?.. Руфина кажется притихшей, хоть и совершенно не пристыженной. Она просто старается не возражать лишний раз кузине, хотя дразнит всех остальных...

— Юмелия, но ведь они только-только поженились! — удивляется Селена. — Почему ты говоришь так, будто бы всё уже решено? Почему ты говоришь о беде, ведь ещё ничего не случилось?

Серые глаза Юмелии смотрят очень грустно. И как-то... обречённо. Будь на её месте Руфина, та уже сто раз успела бы подразнить Селену по поводу её умственных способностей. Только вот Юмелия совершенно не такая. Она куда мягче, куда добрее, куда тактичнее... Она никогда не скажет прямо, что именно ей не нравится. Её никогда ничего не раздражало... Она была словно ангелом. Бестелесным существом, которое просто не умело злиться, обижаться или делать что-то дурное.

Только сейчас Селене приходит в голову мысль, что Юмелия Изидор похожа на умирающую. Она кажется настолько хрупкой, настолько неземной, что княжне становится страшно. Что станет с ними, если Юмелия покинет их? Селена хочет схватить кузину за руку, но та едва заметно отстраняется. Девушка хочет что-то сказать, но тут видит, что Руфина смотрит на неё с таким осуждением, что осекается. Руфина всё уже давно поняла... Поняла, что Юмелии недолго осталось — вот почему никогда не дразнила и не пыталась превзойти. Она просто понимала, что княжне осталась так мало времени жизни в Ибере, что не желала чем-либо омрачать столь малое, что было отмерено Юмелии...

— Мне кажется, всё уже решено, — говорит Юмелия со вздохом. — Понимаешь... Я всё-таки немного знаю своего брата. Мне кажется, что он никогда её не полюбит и наживёт себе этим страшного врага...

Весь остаток венчания ни одна из княжон Изидор не осмеливается что-либо сказать. Они молчат, сидят так тихо и спокойно, что могли бы при желании заслужить похвалу даже от тётушки Мирьям.

Ветта Певн стоит неподвижно, словно боясь сделать даже лишний шаг, Актеон Изидор старается не касаться даже её руки. Он кажется таким же напряжённым как и она, хотя ему, пожалуй, этот брак сулит куда больше выгод и куда меньше огорчений. Князь лишь немного старше своей невесты. И лишь чуть-чуть выше. Последнее могло бы послужить поводом для насмешек со стороны Руфины, но та будет молчать. Теперь Селена уверена в этом. Руфина не будет тревожить Юмелию, потому что совершенно не хочет, чтобы грех, такой как обида умирающего человека, лёг тяжёлым камнем ей в душу.

Селене хочется разрыдаться от мысли, что Юмелия может умереть. Слёзы вот-вот потекут по её щекам, и девушка едва-едва может сдержаться. На свадьбе нельзя плакать. Это слишком радостное событие для подобного поведения. И Селене совершенно не стоит думать о смерти. Даже если это смерть такого близкого друга, каким является Юмелия. Даже если это занимает все её мысли.

— Согласны ли вы, Ветта Певн, взять в мужья этого человека? — слышит Селена сквозь свои мысли монотонный голос священника.

После этих слов Актеон поворачивается к невесте, словно ждёт ответа... Ему ведь совершенно безразлично — женится он на ней или нет. Почему же он чего-то ждёт?.. Ждут ведь только то, что считают важным, так? Селена считает, что именно так. Не следует ждать чего-то, что совершенно безразлично. И Актеону небезразлично. Иначе бы он не смотрел на Ветту так.

Быть может, Юмелия не совсем права, и этих двоих ждёт счастливое будущее?

Невеста молчит. Даже издалека Селена видит, как дрожат её руки, как напрягается её спина... Ветта Певн молчит. Княжне кажется, что она даже отсюда слышит, как девушка сглатывает. Словно бы хочет что-то ответить, но не может. Словно кто-то сжал её горло, не даёт ей даже вдохнуть...

Ветта молчит непростительно долго. На лице Актеона Селена читает волнение. Наследный князь нервничает. А ещё Селена видит усмешку, играющую на губах Арго Астала. Он словно смеётся над происходящим. Ещё бы... У самого Киндеирна было четыре жены. Едва ли во всей вселенной могло найтись больше десятка женщин, которые могли бы отказать алому генералу.

Молчание певнской княжны затягивается настолько сильно, что по залу идёт шёпот. Гости удивлены происходящим. Им кажется смешным подобное. И Селене хочется схватить Ветту за плечи и тряхнуть, чтобы не смела больше позорить князей Изидор, чтобы не смела поступать так подло, так некрасиво по отношению к Актеону, которого сама Селена не слишком-то жалует... Сибилла приподнимается со своего кресла, княжна видит, как побледнело её лицо. Но Ветта не смотрит ни на неё, ни на Киндеирна, ни на кого-либо ещё в зале. Она словно борется сама с собой.

— Согласна, — наконец, отвечает невеста.

И в её голосе Селена явно слышит слова: «У меня нет выбора»...

1. Либерея — библиотека