Золотой ворон (джен)

Их спешно увозили из милого сердцу Хаймотта обратно в столицу, где они провели первые годы своей жизни и которая сейчас была захвачена гредфелльцами — город душный, пыльный, в котором почти всегда дурно пахло. А ещё там всегда было шумно, и слуг было столь много, что невозможно было вздохнуть, не беспокоясь, что за тобой кто-то наблюдает. Это был огромный город по меркам Жекренка. И далеко не самый чистый и приятный. По правде говоря, мелкие замки на юге королевства были куда приятнее. Там всегда было красиво, там легче было дышать и можно было неспеша прогуливаться по одному из фруктовых садов, тогда как в столице было практически невозможно выйти за пределы своих покоев. Никто не спрашивал принцесс, хотят ли они уехать отсюда. Хотят ли оказаться в столице и даже не заскочить хотя бы на некоторое время к матери, заточённой в аббатстве Гийтем, хотят ли покинуть замок, уже давно ставший им настоящим домом — царю Стево было абсолютно всё равно, что думают на этот счёт сами девушки... Исабель злилась из-за этого, хотя смутно осознавала, что злиться не стоит — захватчики могли поступить с ними куда хуже. Захватчики могли просто убить их или продать в рабство, захватчики могли сжечь все деревни и города Жекренка — как когда-то поступил с королевством Мадевек король соседнего с ними Овитха. Стево поступал иначе. И Исабель злилась куда больше, понимая, что ей следует быть благодарной за эту ничтожную милость. Если бы на то была её воля, она никогда не покинула бы места, в котором им пришлось провести так много дней со смерти отца. Хаймотт по праву считался одним из самых красивых замков Жекренка — маленький и уютный, окружённый садами и озёрами... Возможно, кто-то из младших девочек — и Сесилия — и считал, что это место было их тюрьмой, замок был похож скорее на тихую обитель, нежели на темницу. Хаймотт был одной из жемчужин в короне Жекренка, одной из немногочисленных отдушин, позволенных правящей семье. А теперь... Теперь было неизвестно, останется ли от их семьи хоть кто-нибудь. Как Стево решит поступить с ними? О нём ходило множество слухов. Пожалуй, большинству слухов не следовало верить, но только вот как понять — что действительно происходило на самом деле, а что было лишь очередной выдумкой, не стоившей внимания? Исабель боялась его — этого гредвелльского царя, который вторгся в их королевство без чьего-либо разрешения. Просто потому, что ему этого захотелось. Он, очевидно, считал себя вправе вершить человеческие судьбы и даже судьбы целых государств. Он, очевидно, считал себя вправе поступать с сёстрами поверженного короля как с пленницами, как с обычными девчонками с улицы, как будто бы и не существовало никогда их рода — одного из древнейших в Жекренка. Будто бы их мать не была королевой, а их отец — королём, будто бы ничего не значили достижения их деда, их прадеда... Исабель ужасно возмущало само отношение к ним, но она изо всех сил старалась не наговорить чего лишнего генералу Атанаю и держаться как можно более спокойно и высокомерно. Только так можно было сохранить хотя бы лицо, если уж их положение стало настолько шатким. Только так можно было чувствовать себя если не в безопасности, то хотя бы уверенно. Только так можно было сохранять хотя бы видимость спокойствия и царственной величественности, если уж больше ничего не оставалось... Их спокойная жизнь, возможно, слишком уж тихая и уединённая, но, впрочем, счастливая и уютная, не лишённая своих маленьких радостей и волнений рассыпалась на глазах, таяла, становилась всего лишь воспоминанием. Оставалось всего несколько минут, прежде чем принцесс Жекренка должны были посадить в экипажи — довольно скромные по сравнению с теми, какие предпочитала их матушка. А потом... Исабель знала, что пройдёт ещё полчаса, и из окон экипажа уже не виден будет Хаймотт — дорога дальше шла таким образом, что замок оставался позади, а высунуться из окна не представлялось никакой возможности: это было бы просто некрасиво с их стороны. Если уж положения в собственном королевстве у них не осталось, манеры должны были быть идеальными. Бывшим принцессам никто не простит вольности или жеманства. Бывшим принцессам вообще ничего не простят — их отец мёртв, их братья мертвы, их мать стала узницей... В целом мире не осталось ни одного человека, кто мог бы их защитить.

В столице девушкам следовало «занять положение, приличествующее их статусу». О том, каков же их статус, им никто не говорил — займут ли они свои старые покои или их заточат в темницу... Ожидать можно было и того, и другого. Исабель опасалась, что Стево решит выдать их замуж за своих подданных. По мнению самой девушки, это был далеко не самый худший вариант, но вряд ли Эйлит и Кеиле придётся подобная новость по душе. Сесилия бы и вовсе не обратила на подобную мелочь внимания. И, всё-таки, пожалуй, Исабель не хотелось становиться женой какого-нибудь нищего сквайра или безродного купца. Семнадцать лет готовиться к трону, к жизни королевы, и в один миг потерять это — для принцессы подобное испытание было, пожалуй, слишком тяжёлым. А думать следовало, всё-таки, о младших сёстрах — чтобы не впадать в отчаяние, чтобы не терять голову от страха, сковывавшего всё тело и сжимающего сердце с такой силой, что в голове не находилось больше слов, чтобы описать весь тот ужас, который Исабель испытала в тот самый миг, как увидела генерала Атаная рядом со своей младшей сестрой, глупышкой Сесилией, которая, кажется, даже довольна всей ситуацией. Вообще-то, Сесилия редко когда чем-то была довольна. Она часто дулась на всех подряд — начиная мадам Миленой которую эта девчонка совершенно не переносила (следует отметить, что вполне взаимно), и заканчивая Агатой, которую Сесилия чуть ли не боготворила. Обиженное выражение на лице девочки появлялось столь часто, что Исабель иногда хотелось дёрнуть её за волосы посильнее и как следует объяснить, из-за чего именно стоит дуться и переживать, а из-за чего — нет. И, пожалуй, Ис едва понимала, что её останавливало от такого шага. Возможно, будь она решительна, как их матушка, она бы обязательно показала Сесилии, как следует себя вести. По матери Исабель скучала ужасно. Как и по отцу. И по дяде. И по всем тем, кого рядом не было. Принцесса чувствовала, что нуждается в человеке, который мог бы дать ей совет, как следует поступить. Только вот никто не советовал. Сёстры и сами не знали, что им делать, мадам Милена казалась подавленной, а рядом не было никого из тех людей, в чьих силах было хотя бы понять, что происходит и как следует действовать.

В Хаймотте было тепло и солнечно. Окружавшие замок сады лишь добавляли этому месту очарования, и Исабель было особенно жаль покидать его сейчас — когда природа ещё дышала полной грудью и листья ещё не пожелтели. Возможно, поздней осенью или ранней весной девушка не так жалела бы о том, что ей приходится уезжать в столицу. Поздней осенью или ранней весной им почти постоянно приходилось сидеть в своих комнатах или в классной, но сейчас... Сейчас они могли бы провести ещё много-много дней на свежем воздухе, в саду и на терассе... И уж — во всяком случае — в Хаймотте они могли бы горевать по умершему брату. Здесь его смерть было бы проще пережить. Брат бывал здесь столь редко, что ничто не напоминало о нём, а в столице... А в столице девушкам всё будет напоминать об отце и брате. И о матери тоже.

На сборы ушло всего ничего времени — много вещей им взять не позволили. Как и собираться достаточно долго — генералу Атанаю не терпелось отправиться в путь. В столицу королевства Жекренка. Почти все драгоценности оказались изъяты в пользу короны — точнее, царя Стево, который, кажется, решил таким образом выказать своё презрение к их королевскому происхождению. Девушкам оставили лишь их личные вещи, да и то, не все — разрешили взять с собой повседневные платья, принадлежности для рукоделия и некоторые книги. Ничего лишнего. Только самое необходимое. Дорогие ткани и нити были отброшены в сторону, и принцессам вручили лишь самые простые, те, в которых было бы жутко стыдно показаться на балу или на приёме. То, что, пожалуй, было просто невозможно продать достаточно дорого. Впрочем, наверное, не следовало возмущаться из-за подобной мелочи. Думать о деньгах — что может быть мелочнее, что может быть противнее, думалось Исабель. Только вот думать о них придётся, напоминала себе девушка, если Стево лишит их титула и земель. И Исабель не была уверена, что хотя бы кто-то из её сестёр знает, что можно сделать в такой ситуации, чтобы не умереть от голода.

С ними обращались как с пленницами, а не как с девушками королевской крови. Впрочем, пожалуй, они и были пленницами. Их брат был мёртв. Их дядя был мёртв. Их отец был мёртв уже давно. Их мать находилась в заточении в одном из монастырей, а их самих должны были как можно скорее доставить в столицу, чтобы предоставить на милость победителя — того человека, которого ни одна из них, пожалуй, не хотела бы даже увидеть когда-либо в своей жизни. И по правилам всех этих дворцовых игр им, принцессам, следовало улыбаться, беззаботно танцевать на балах и целовать руки убийце своего брата. Несправедливо и слишком жестоко было обходиться так с ними — со слишком ещё юными девушками, которые едва-едва успели смириться со смертью отца, чтобы теперь ещё горевать по погибшему старшему брату. К тому же, на горе им вряд ли оставили право. Теперь, когда Жекренка было захвачено врагами, у них не оставалось возможности горевать по погибшим родственникам. У них, должно быть, вообще не оставалось никаких прав и следовало вести себя как можно более осторожно, чтобы не оказаться в ещё более уязвивом положении.

Осень в этом году выпала даже теплее, чем это обычно бывало. На небе не было ни облачка, что почему-то лишь ещё больше раздражало Исабель. Обычно она любила солнце, любила лёгкий ветерок и шуршание листвы, но сейчас она чувствовала такую злость на всех на свете, что всё то, что могло вывести её из состояния равновесия — развеселить или расстроить — лишь сердило принцессу. Больше всего в этот миг ей хотелось покоя. Тишины. Чтобы ни шороха, ни всхлипа, ни окрика — ни звука. Чтобы не было ничего, что могло бы помешать ей думать о провизии, пожитках и ничтожном комфорте по дороге в столицу — о том, о чём некому было думать, кроме неё. Всем будет хуже, если она, Исабель, не позаботится о таких простых вещах, твердила себе девушка. Всем будет хуже, если она не примет на себя хлопоты о дозволенных им удобствах. Только вот никто больше этого, казалось, не понимал.

Мадам Милена была совершенно уничтожена известием о поражении Жекренка и теперь только и делала, что причитала да охала, и Исабель пришлось поддержать за локоть закапризничавшую Розамунд, чтобы та не натворила чего и держалась как подобает. Исабель приходилось почти насильно впихивать в руки младшим сёстрам их вещи — какие-то книги и один комплект одежды для каждой. Исабель приходилось следить за тем, чтобы никто из маленьких не упал и не ушибся, когда они забирались в карету. Поведение наставницы в этот момент девушку ужасно раздражало — эта женщина должна была заниматься младшими принцессами, следить за их поведением и тем, чтобы они по неосторожности не причинили себе вреда. Но та только беспомощно разводила руками и цеплялась за Эйлит, которая сама была не лучше — всё шептала молитвы и старалась лишний раз не смотреть на тех людей, которым было поручено их сопроводить. Она всегда говорила о долге и о чести, но теперь, когда нужно было показать себя в деле, Эйлит пряталась за наставницу, а та за неё, Исабель. И все словно забывали о том, что ей было всего семнадцать, что ей было так же страшно, так же горько, как и почти всем сейчас в Хаймотте, что она даже не была здесь старшей — вообще или из сестёр...

У Исабель уже тряслись руки. Ей было очень страшно, но изо всех сил девушка старалась не падать духом, не показывать ещё как-то свой страх и не сорваться на кого-нибудь из сестёр или кузин. Она старалась быть спокойной, но знала, что стоит ей оказаться в одиночестве — все силы моментально покинут её. И девушка продолжала распоряжаться, какие вещи в какую карету стоит положить, кому стоит помочь забраться в карету, кому стоит помочь заплести косу, чтобы волосы не были слишком растрёпанными, кому стоит отдать любимую куклу, чтобы потом не слушать несколько часов подряд совершенно искренние рыдания.

— Роззи, немедленно отдай куклу Мэг — она младше тебя и кукла принадлежит ей! — велела Ис капризной Розамунд.

Девочка лет восьми надулась и хмуро посмотрела на старшую сестру, всем своим видом выражая обиду. Она, как и Сесилия, всегда считалась довольно своевольной, редко кому уступала и всегда была не прочь поспорить или устроить очередное представление с криком, плачем и воем. Обычно Исабель старалась быть к девочке снисходительной, помня, что та младше её почти на девять лет, но сейчас ей совершенно не хотелось быть к кому-то снисходительной. Ей, пожалуй, вообще ничего не хотелось. Разве что разреветься от досады и страха.

— Вообще-то, это моя кукла! — почти крикнула Розамунд и топнула ногой.

По правде говоря, стоило оставить всё, как было. Так было бы честно и правильно — если кукла принадлежала Розамунд, та имела полное право играть с ней, даже если она была на два года старше Мэг. У всех младших принцесс были свои игрушки для того, чтобы играть с ними. И Маргарет не была исключением, только вот ей, кажется, очень понравилась кукла Роззи — довольно крупная, в платье из атласа кораллового цвета, украшенного бежевыми и розовыми бусинами, с расшитым бисером чепцом на голове. Розамунд имела полное право не отдавать свою любимицу сестре.

Но шестилетняя Мэг ревела во всю и требовала назад куклу, которую Роззи у неё отобрала. И, по правде говоря, Исабель было не до разборок — её нервы и без того были истощены, а настроение с каждой минутой только больше портилось. Девушке совершенно не хотелось с кем-то спорить. И уж тем более — успокаивать избалованную постаянным потаканием со стороны мадам Милены Мэг.

— Мне это надоело, — нахмурилась Исабель и вырвала злополучную куклу из рук Роззи, после чего всучила её Мэг. — И перестаньте, наконец, реветь и спорить! И без ваших капризов тошно!

Вероятно, Розамунд обиделась на старшую сестру ещё больше. И, наверное, её можно было понять. Только вот Ис сейчас совершенно не хотелось кого-либо понимать. Ей хотелось, чтобы они все как можно скорее тронулись в путь, если уж оставаться в Хаймотте стало невозможно. Ей хотелось, чтобы всё закончилось как можно скорее. Исабель чувствовала себя настолько рассерженной, что сейчас могла наговорить что угодно, только вот, пожалуй, это было бы слишком невежливо и грубо с её стороны. Она едва-едва сдерживалась. И едва могла понять, что ей следует делать минуту спустя. Но делала. Вспоминала, что делала их мать, когда собирала их в Хаймотт, и старалась сделать это теперь.

Девушка оставила младших сестёр разбираться дальше самим и отошла обратно к генералу, с которым следовало ещё довольно многое обсудить. Тот казался весьма удивлённым её деловитостью и расторопностью, а, может, и наглостью, но, однако, ничего по этому поводу не говорил, держась несколько более отстранённо, нежели следовало бы. Его губы то и дело складывались в усмешке, и Исабель не знала, как это следует воспринимать — как откровенное неуважение к ней или за снисходительную доброжелательность. Впрочем, и то, и другое её не слишком-то устраивало. Она не была легкомысленной и общительной Сесилией, которая практически с любым мужчиной умела найти общий язык, хотя пока и не осознавала этого. Она не была кроткой Агатой, которая никому в жизни не причинила вреда или неудобств. До этого момента.

Теперь Агата плакала. Очень тихо, как и всегда, если кто-то доводил её до слёз. Лишь подносила носовой платок к глазам и едва слышно всхлипывала, стараясь, кажется, сделаться ещё более незаметной, чем это было на самом деле. От этого было только хуже. Лучше бы она ревела, как Мэг — во всё горло, так, чтобы было слышно всем вокруг. Лучше бы она читала молитвы, как Эйлит — забыв обо всём остальном. Лучше бы она улыбалась и висла на руке генерала Атаная, как Сесилия — что угодно, но только не этот тихий плач, который всё больше выводил Исабель из себя. Иногда принцесса искренне не понимала, что удерживает Эйлит — всегда довольно вспыльчивую — от того, чтобы не отвесить Агате пощёчину.

Прядь светлых волос выбилась из причёски, и Ис убрала её за ухо, чтобы не мешалась. Девушка была противна сама себе — растрёпанная, разозлённая, нервная... Совсем не такая, какой следовало быть принцессе — аккуратной, спокойной, учтивой... Только вот сил на то, чтобы держать себя в руках, уже не оставалось. Голова кружилась, а перед глазами уже плыло. Корсет в одно мгновение стал слишком тугим, Исабель чувствовала, что ещё немного и она может свалиться в обмороке. С каким удовольствием содрала бы она с себя этот дурацкий панцирь! И, пожалуй, как только они окажутся в столице в своих покоях, она это обязательно сделает. А ещё скинет туфли и снимет головной убор. И расплетёт волосы. В общем, сделает всё как обычно.

Остальные из сестёр тоже нервничали и не знали, что делать. Кто-то из младших держался за юбку няньки, которая ревела в голос и просила генерала не разлучать её с «милыми деточками». Насилу Исабель удалось объяснить женщине, что её повезут с ними в столицу. Если честно, Ис совершенно не понимала, почему никто не пытается сделать хоть что-нибудь разумное — не плакать, не причитать, не реветь, а сделать что-то действительно стоящее, что может облегчить им жизнь хотя бы на некоторое время.

Сесилия единственная из всех обитателей замка казалась воодушевлённой. Она не переставая трещала, дёргала генерала за рукав куртки, рассказывала ему о каких-то невообразимых глупостях и смеялась. Она носилась вокруг карет и отвлекала солдат разговорами — пыталась что-то выяснить и радовалась тому, что они наконец покинут скучный Хаймотт. Замок, где они оказались, никогда ей не нравился. Тут всегда было слишком тихо для беспокойной натуры Сесилии. Тут всегда было слишком спокойно, никогда ничего не происходило и в целом нельзя было ждать от жизни чего-то невероятного и необыкновенного. А Сесилии хотелось необыкновенного. Больше, чем кому-либо ещё из принцесс. Она с детства привыкла быть особенной и теперь не желала жить иначе, не собиралась мириться со сводом правил и обязанностей, которым необходимо было следовать... Пожалуй, не стоило относиться к ней из-за этого слишком строго — мадам Милене было бы куда проще поладить с девочкой, если бы она проявила побольше мягкости и сочувствия. Но наставница вряд ли была склонна к кому-нибудь прислушиваться, считая — и, вероятно, не без оснований — что если уж она с самого рождения приставлена к старшим принцессам, то и остальных воспитать сумеет. Методов воздействия у мадам было много. И все они были так или иначе действенны, когда дело касалось других девочек. Но с Сесилией ничего не работало. Кажется, долгое время ей было позволено играть с Реджем — их сводным братом. И это, по мнению матери и наставницы, не пошло ей на пользу. Исабель же считала, что винить их брата не в чём. Даже если бы к маленькой Сесилии приставили самых почтенных дам, но продолжили так же баловать, она всё равно выросла бы столь же своевольной девчонкой. И, вероятно, не было ничего плохого в том, что Редж внушил ей хоть какие-то мысли о храбрости и благородстве. Во всяком случае, Сесилия не стала подлой. А это уже было не так мало. Сесилия была просто невоспитанной, взбалмошной, глупой девчонкой, но, в принципе, честной, смелой и иногда даже сообразительной, так что вреда от неё было немного. Разве что шуму было многовато.

Исабель вздохнула. К сожалению, она вряд ли могла придумать что-нибудь, как это сделала бы Сесилия. У неё просто не хватало на это фантазии. И уж тем более она никак не могла чувствовать себя безмятежно, если не имела ни малейшего представления о том, как с ними обойдутся. Рассчитывать приходилось лишь на благородство и благодушие гредвелльского царя, а про него Ис слышала много ужасов. Вряд ли все из них были правдой, но ведь дыма без огня не бывает.

Ждать помощи было неоткуда. Никто из сестёр или кузин не собирался брать на себя какую-либо ответственность. Все они просто покорно ждали. Ждали, когда Исабель со всем разберётся. Они видели, что она пытается хоть с чем-то справиться и, видимо, считали, что так и должно быть. Кеила прятала под одеждой томик недочитанных ещё ею «Сказаний о рыцаре» и с опаской посматривала на мадам Милену и Эйлит. Пожалуй, она не совсем понимала, что происходит, и, по правде говоря, Ис ей немного завидовала.

Всего лишь вчера Исабель могла ни о чём не беспокоиться, ни о чём не переживать — лишь читать и вышивать себе в Хаймотте и ждать той поры, когда брат решит выдать её замуж за какого-нибудь заграничного принца. Ещё вчера она чувствовала землю под своими ногами, чувствовала опору, знала, что жизнь её донельзя благополучна, безмятежная и что нельзя желать чего-то лучше. Да и утром она ещё даже представить ничего не могла и переживала лишь о том, что петли в вязании выходят недостаточно одинаковыми, что ряды недостаточно ровные. До того момента, как прибежала испуганная Агата и, сбиваясь через слово, захлёбываясь рыданиями рассказала о том, что к замку подъехали какие-то всадники в цветах Гредвелла, что Сесилия — эта маленькая дурочка — побежала к ним навстречу, что во главе тех всадников был человек в чёрном, похожий на ворона... До этого момента в жизни второй принцессы Жекренка всё было хорошо.

— Не могли бы вы положить в карету к младшим девочкам побольше хлеба, сыра и молока? — спросила Исабель у одного из солдат. — До столицы ехать довольно долго, они могут проголодаться.

Солдат посмотрел на Атаная в ожидании разрешения. Тот как-то странно усмехнулся и махнул рукой — мол, делайте, что хотите. Таким образом, о провизии для младших можно было не беспокоиться. Исабель в ту же минуту почувствовала себя чуточку лучше. Не сказать, что жизнь её в это же мгновенье снова заиграла яркими красками, но спокойнее девушке совершенно точно стало.

Светило солнце. Пожалуй, даже захватчики не могли быть злыми постоянно. Тем более, когда небо было таким чистым и высоким, а Хаймотт едва не светился в окружении едва тронутых позолотой листьев. Тут даже самая чёрствая душа станет хотя бы чуточку мягче и восприимчивее к чужим бедам.

— Мадам Милена и Эйлит постоянно мёрзнут, — рискнула добавить Исабель, пока Атанай был в настроении что-либо им позволить. — Им необходимы шали.

На какое-то время стало тише. Все замолкли, и принцессе даже показалось, что она снова может дышать и думать, что её виски ничто не сдавливает словно в тисках. На какое-то время Ис показалось, что она снова может дышать полной грудью — отвлечься от всех грустных мыслей и снова оказаться во вчерашнем дне, когда ещё всё было хорошо. Ей нравилась эта тишина — когда никто не пытался никого перекричать, никто не ахал, не охал, не всхлипывал... На некоторое время замолчала даже Сесилия, внимательно разглядывавшая герб Гредвелла на карете.

И снова — плач Мэг. Исабель видит, что та лежит в крапиве и вопит, что есть мочи — Роззи всё-таки отобрала свою куклу и толкнула младшую сестру так, что та упала. Никто из сестёр не обратил на это внимания. Мадам Милена даже не обернулась. А няня и вовсе ни за кем не смотрела. И в груди у Исабель снова возник тот комок, который на минуту исчез вовсе, когда стало тихо. Ей хотелось разозлиться. На Мэг, на Роззи, на Эйлит, на мадам Милену, на няню, на генерала Атаная — на всех, кто находился поблизости. Впрочем, валяться в крапиве Мэг уже скоро надоело, и она кое-как поднялась на ноги и стала реветь уже стоя.

— А верхом я поехать не могу? — услышала Исабель звонкий голос легкомысленной младшей сестры. — Никак-никак не могу? Даже если ближе к столице я сяду в карету? А поехать на козлах я тоже не могу?

Принцесса вздохнула и решила не обращать никакого внимания на выходку Сесилии. В конце концов, им всем уже следовало привыкнуть к вбалмошности этой избалованной девчонки. И то, что Сесилия сейчас не капризничала, не дулась и не пыталась перетянуть на себя внимание Исабель, дорогого стоило. Во всяком случае, она не унывала и не мешалась под ногами. На выходку Розамунд, пожалуй, тоже не следовало обращать никакого внимания. Будет только хуже, сказала себе Исабель, если она снова вмешается. Роззи довольно вспыльчива и может серьёзно навредить Мэг или кому-нибудь ещё, если спор не будет решён в её пользу. Пожалуй, злить её сейчас — себе дороже. И мадам Милене тоже. Это ведь ей придётся ехать в одной карете с младшими девочками. Мэг хоть и умела громко кричать, была относительно безвредна. Уж во всяком случае, она никогда не пыталась с кем-то подраться — только плакала и жаловалась нянькам и наставнице на тех сестёр, которые ей что-то не уступали.

Следовало отдать должное Атанаю — тот стойко терпел все выходки Сесилии и даже, кажется, немного улыбался. Как ему удавалось выносить эту взбалмошную девчонку оставалось для Исабель загадкой. Зато Сесилия в его обществе вела себя несколько спокойнее. Так, что её при желании даже можно было назвать леди, хоть и с натяжкой. Сесилия даже старалась выглядеть любезной, хотя обычно от неё было этого не дождаться, и Ис, по правде говоря, очень радовалась, что подобное настроение пришло к ней именно сегодня, а не неделю назад, когда это было не так сильно необходимо.

Наконец, все распоряжения были отданы, а принцессы, их наставница, няня и несколько служанок расселись по каретам. Исабель достала книгу и положила её себе на колени. Руки её дрожали, но девушка изо всех сил старалась держаться. Пока она не окажется в полном одиночестве, ей нельзя терять самообладания и здравомыслия, если уж она единственная, кто ещё старался держать себя в руках.

Карета, наконец, тронулась. Исабель смотрела в окно на замок, от которого они отъезжали. Всего полчаса или даже меньше — и его и вовсе не стало видно. К горлу подступил комок рыданий, и Ис постаралась улыбнуться, чтобы слёзы не покатились по её лицу. Не стоит портить всем и без того плохое настроение, твердила себе принцесса. Сесилия единственная, кто смотрел вперёд с надеждой и радостью. Пожалуй, мать и брат были неправы, запирая этого свободолюбивого ребёнка вместе со всеми в уютном тихом Хаймотте. Для всех так было лучше, но только не для Сесили, любимицы отца и многих его советников. Исабель почти что радовалась за неё. И злилась на Агату, которая заревела почти так же громко, как и Мэг, как только осознала, что замок скрылся из виду. Агата со своих двенадцати выглядела совсем взрослой леди. Только вот вела она себя даже хуже восьмилетней глупой Розамунд.

— Агата, перестань реветь, ты нас позоришь! — бросила Эйлит так строго и резко, что несчастная кузина вся сжалась и мгновенно перестала всхлипывать, только задрожала всем телом и практически вжалась в сиденье, и Исабель почувствовала прилив благодарности к старшей сестре.

Пожалуй, впервые в жизни. До этого Эйлит никогда не вызывала у неё чувства благодарности. Она всегда казалась ей слишком чопорной и слишком правильной, чтобы быть достаточно близкой подругой. Они никогда и не были подругами, хоть им и приходилось делить одну спальню на двоих. Агата и Сесилия — были. Кеила и Идель — были. Но не они с Эйлит. Никогда. Даже в детстве, когда обе они ещё игрались с куклами, как Мэг и Роззи. Впрочем, каких-либо ссор между ними тоже никогда не было. Эйлит даже в пять лет, насколько Ис помнила, была очень серьёзна и важна, никогда не плакала и не капризничала. И уж точно они никогда не ссорились из-за кукол или других игрушек. Наверное, Мэг мечтала о такой сестре, что делила бы с ней комнату.

За окном проносились деревья, и Ис вспоминала, как чуть больше года назад они так же ездили в Хаймотт. Только тогда всё ещё цвело, и вокруг было так много цветов, что принцессы упрашивали наставницу останавливать кареты каждые полтора часа, чтобы нарвать себе букеты или сделать ещё один венок... В ту пору большинству из них почему-то совсем не было грустно. Ис тогда слышала, как многие из них смеются. Пожалуй, тогда только сама Исабель, Эйлит и Сесилия не были совершенно счастливы. Возможно, младшие тогда совсем ничего не понимали. А, возможно, наставница и матушка даже не потрудились им что-то объяснить. Впрочем, это было теперь уже не так важно. Теперь они возвращались в столицу. Домой. И стояла уже осень, время, когда природа потихоньку засыпала, а не весна, когда всё вокруг пело и цвело.

Сесилия чувствовала себя превосходно, без перерыва щебетала и смеялась, Эйлит сосредоточенно молилась и перебирала чётки, а Агата не переставая плакала и утирала чистеньким носовым платочком — сколько же их, однако, у неё было — слёзы. Остальные сёстры — ещё слишком маленькие, чтобы ехать одним — сидели в одной карете с мадам Миленой, что ехала чуть позади, а генерал Атанай возглавлял процессию и даже его окликнуть не было никакой возможности, из-за чего Сесилия, всё-таки, не была совершенно довольна поездкой. Генерал девочке, кажется, нравился. Пожалуй, Атанай вполне заслуживал симпатии. Исабель уже не чувствовала такой острой неприязни к нему, но всё равно не могла относиться к генералу совсем невраждебно. Пожалуй, она до сих пор боялась его. По правде говоря, всем обитательницам Хаймотта было чего бояться.

Карету сильно трясло — ехали они по не слишком хорошей дороге — и читать или вышивать было совершенно невозможно. Из-за вынужденного бездействия Исабель чувствовала себя совершенно подавленой. Уж лучше было собирать всех в путь, говорить, распоряжаться... Разговаривать же теперь было не с кем — болтать с Сесилией ей совершенно не хотелось, а Агата и Эйлит явно не были настроены на то, чтобы общаться с кем-то.

Оставалось лишь глядеть в окно и предаваться воспоминаниям. Всё равно, делать в карете было больше нечего, а ехать им предстояло ещё очень и очень долго. Исабель уже знала, как у неё будут болеть голова, спина и плечи, когда они приедут в королевский дворец. У неё всегда всё болело после долгой дороги. И, пожалуй, она даже понимала, почему Сесилия просилась проехаться верхом. Сама Ис, вероятнее всего, тоже не отказалась бы от такого подарка, если бы им предложили подобный вариант.

Дорога была долгой и не слишком-то приятной. В каретах порой было слишком душно и жарко, порой — слишком холодно. Окна не открывались, так что в те часы, когда становилось душно, никак нельзя было облегчить себе путешествия, впустив в карету воздух, однако из щелей дуло, и когда становилось холодно, от этого никак невозможно было спрятаться. Исабель не любила холод. Она пыталась закутаться в шаль, которую ей дали, но это помогало мало. Тряску девушка тоже выносила плохо. И из-за этого чувствовала теперь головокружение, головную боль и тошноту. Больше всего на свете в этот момент принцессе хотелось оказаться в собственной постели — да в какой-нибудь постели, если уж на то пошло — и заснуть. И больше всего она боялась, что прежде чем отвести их в те комнаты, которые будут им выделены на время проживания во дворце, их поведут на какой-нибудь пир или бал, как это любил устраивать их отец, столь щедрый на развлечения, что денег после его смерти в казне осталось куда меньше, чем предполагали.

Постоянное бормотание Эйлит, вздохи Агаты и радостная болтовня Сесилии, что не прекращались почти всю дорогу, утомляли Исабель ещё больше. Ей оставалось только радоваться тому, что ей не пришлось ехать в одной карете с младшими девочками. Там было бы шумно. Очень шумно. Кеила бы обязательно начала петь. Пела она хорошо и обычно слушать её было одно удовольствие. Но не сейчас. А Роззи и Мэг продолжили бы ссориться из-за куклы уже в карете, и только пара сильных шлепков могла бы их успокоить хотя бы на несколько минут.

Они въехали во двор королевской резиденции — бывшей королевской резиденции, напомнила себе Исабель, — и карета остановилась. Ис глубоко вздохнула и постаралась выдавить из себя как можно более доброжелательное выражение лица, что получалось с трудом.

Исабель чувствовала себя измотанной. От усталости она едва держалась на ногах. Она не подала виду, но была очень благодарна генералу за то, что тот подал ей руку, когда она вылезала из кареты. Из экипажа, к слову, она вышла первой — Агата сжалась в уголке, Эйлит брезгливо морщилась от одного вида генерала, а Сесилия за время их вынужденного путешествия задремала.

— Благодарю вас, — как можно более холодно и спокойно сказала девушка, чувствуя, что голос её, однако, уже дрожал от нервного напряжения.

Генерал Атанай заслуживал благодарности за свою заботу. Пусть он и принадлежал к захватчикам, но он несколько раз останавливал процессию, когда это требовалось, и даже на час позволил Сесилии выбраться из кареты и усесться верхом, благодаря чему у Исабель голова болела теперь не настолько сильно, насколько могла бы. Генерал Атанай во всяком случае сделал всё возможное, чтобы их путешествие прошло как можно более гладко. И теперь, после стольких часов в дороге Исабель это прекрасно понимала. Только Ис это не слишком-то помогало.

Агата — уже не всхлипывающая, но с красными от долгого плача глазами — подала руку генералу следующей, в то время как Эйлит растолкала спящую Сесилию. Последняя, к слову, очень обрадовалась тому, что дорога, наконец, закончилась, отпихнула старшую сестру в сторону и с помощью генерала спрыгнула на землю, после чего поднялась на цыпочки, обвила одной рукой его шею и поцеловала Атаная в щёку. Так просто. Широко улыбаясь и весело смеясь, нисколько не смущаясь своей выходки. И только недовольный взгляд Эйлит заставил эту девчонку покраснеть.

Пожалуй, Сесилия заслуживала хорошего внушения, но, с другой стороны, она была так непосредственна, что вряд ли в её действиях можно было заподозрить нарушение приличий. Во всяком случае — осознанное нарушение. Исабель даже смогла улыбнуться её проступку. Сама она никогда не осмелилась поцеловать так даже отца в то время, когда он ещё был жив.

Им были отданы те покои, в которых они жили до того, как их отправили в Хаймотт, и было позволено гулять по саду. Невиданная щедрость, если подумать. Как Исабель до них добралась, как служанки помогали ей переодеваться и расплетали волосы, как она оказалась в постели — девушка и не помнила. Помнила только, что, засунув руку под подушку, обнаружила там золотой медальон, оставленный ей самой там ещё до того, как их увезли в Хаймотт. Тогда, собираясь, она не успела зайти в спальню, и медальон остался на том самом месте, где девушка положила его той ночью. Исабель натянула одеяло по самую макушку, чтобы Эйлит ничего не слышала и не видела, и улыбнулась. Возможно, какие-то преимущества у их положения были. Если уж Стево так хорошо обращается с ними, вероятно, у него нет намерения их убивать. А если так, велика вероятность, что он захочет взять замуж одну из сестёр — вероятно, Эйлит, так как она была старшей, а остальных выдать замуж за каких-нибудь безродных дворян. Это было бы, пожалуй, вполне логично. И Исабель, если честно, очень надеялась на такой исход. Она прижимала к своей груди медальон и думала о том, как хорошо было бы выйти замуж за её милого Уилбера, а не за какого-то заграничного принца, которого она в жизни не видела.