Человечья магия (джен)

**

Моя мастерская — тоже в подвале, очень удобно. Работаю и слушаю, что там поделывает моя единственная надежда. Все-таки мне с ним повезло. Даже не будь торговля людьми у нас запрещена, мне было бы весьма трудно объяснить желание приобрести подобную редкость и так срочно. Подозрения бы возникли сразу, а оно мне надо? Не надо оно мне.

Левый браслет и ожерелье закончены, укладываю их на черный бархат. На правом осталось наладить заедающую застежку и поправить маленькие шипы поврежденной розы. Работаю без перчаток, пальцы должны чувствовать, иначе такую мелочь не сделать как следует. Серебро иногда обжигает — но только потому, что раскаленное.

Самая тщательно оберегаемая тайна нашего клана — к серебру, алкоголю и солнцу можно привыкнуть, если начинать понемножку и тренироваться каждый день. Тайна клана Фейри-Ке, серебряных дел мастеров, за которую в каждом поколении кто-то платит тем, что притворяется человеком. А иногда притворяется настолько успешно, что притворство незаметно становится правдой, а маска — лицом. Вечная жизнь привлекательна для многих, трудно устоять. Я бы устоял, наверное. Хотя… Кто его знает, что я думал бы по поводу очеловечивания лет этак через триста? Я-сегодняшний точно не знаю. А теперь уже и не узнаю. Когда личное нежелание одного из подданных сталкивается с неумолимой мощью королевского приказа — сложно не догадаться, кто победит.

Насаживаю шипы, аккуратно и осторожно. Из коридора доносятся шорох и сопение. Лапуля подкрадывается, стараясь делать это бесшумно, но при этом сопит довольно зло — значит, хочет еще поругаться. Давай, малыш, давай! Чем яростнее ты будешь сейчас меня ненавидеть — тем проще станет в ближайшем будущем поменять твоим чувствам полярность.

— Всё ведь было подстроено, да? Ты бы не выпил!

Смотрю на него долго, даже паяльник откладываю. Он ждет возражений и отрицаний, а я просто молчу и смотрю, сведя пальцы у подбородка. Трудно держать накал, когда тебе не возражают, трудно долго злиться молча. Вот и у него довольно скоро в глазах появляется легкая тень сомнения. Тогда я спрашиваю:

— Хочешь проверить?

Спокойно так. Даже грустно.

И он опускает глаза.

Забавно.

Я ведь сейчас и сам толком не знаю — выпил бы или нет? Умер бы потом — или все-таки выжил, сильно помучившись? Я не чета прочим, тренированный, ядами меня с рождения отпаивали, полная пасть серебра — и даже не морщусь, и даже вкус вроде как нравиться начал потихоньку.

Но когда пальцы мои сомкнулись на тоненькой стеклянной ножке — был уверен. Да, выпью. Да, умру.

С людьми иначе нельзя. Только полная искренность.

— Что ты делаешь?

Он явно смущен и пытается перевести разговор на другое. И это тоже хорошо.

— Браслет. Королевский заказ. Уже почти доделал, два шипа подновить осталось — и закончу.

— И будешь делать это? Красивый пояс…

«Это» висит над рабочим столом.

Тот самый злополучный свиток из королевской библиотеки.

— Нет. И хотел бы, и сроки, но… Не могу. Пока, во всяком случае. Это амагичка. Я смогу ее сплести, только став человеком. Пока мне к ней нельзя даже прикасаться, чтобы все не испортить.

— А-а...

Звук скорее сочувственный, чем испуганный. Да и отшатнуться он забыл.

Вот и ладушки.

* * *

Я не хочу становиться человеком. Может быть, в этом все дело? Может быть, и он это чувствует? Люди, они ведь очень тонко чувствовать умеют. Это, пожалуй, единственное, что они умеют. Ну, во всяком случае, бабушка не перестает это повторять при каждом удобном и неудобном случае.

Он бродит по дому — я уже не боюсь, что он сбежит или полезет на второй этаж. Ну или иным каким образом навредит себе. Он мог бы это сделать в панике, но паники больше нет. Есть жадный интерес и какая-то странная виноватость в бросаемых им на меня взглядах — когда он думает, что я его не вижу.

И вот, нагулявшись по коридорам, поздним утром он снова останавливается у двери в мастерскую. Я уже закончил последний браслет, малый Королевский комплект снова работоспособен и готов к отправке, давно бы надо отнести наверх и вызвать посыльного, а я все чего-то жду.

Вот и дождался.

Стоит, жмется у притолоки, смотрит в сторону.

— Ты… ну это… не урод. И не чудовище. Но я не смогу тебя… полюбить. Извини.

Я смотрю в опустевший коридор.

И понимаю, что к деду идти все-таки придётся.

* * *

Дед у меня — живая легенда. Полвека назад самая популярная баллада была, про них с бабушкой. Он ведь человеком родился, мой дед, и вечность променял на любовь. А бабушка — как раз наоборот, любовь на вечность. До сих пор они с дедом по этому поводу ругаются, вернее даже не ругаются — трудно ругаться с тем, с кем не разговариваешь. Она ему все простить не может проявленной тогда торопливости.

Она тоже была последней из клана, и тоже хотела стать человеком, а не только казаться. У нее получилось, причем с первой попытки, то, что дед обратную глупость сотворил — не в счет, у бабушки-то ведь все-таки получилось. Так почему же у меня ничего не выходит?!

— Дед… мне нужна твоя консультация. Как человека. Пусть и бывшего. Скажи, я — привлекателен? Для человека?

Дед оглядывает меня со всех сторон, внимательно и изучающе. Долго смотреть и ничего не говорить — этому я у него научился. Меня этим уже не проймешь, и с волнением ждать ответа я не буду.

— Дед! Меня можно полюбить? Опять же — с человеческой точки зрения.

Дед, не выдержав, фыркает в тонкие черные усики.

— Решился таки. Ню-ню. А… эээ… объект уже имеется?

— Имеется. Месяц назад прикупил. Свеженький совсем… Только он, в смысле, объект этот, меня любить не хочет. Ни в какую.

— Это бывает.

Голос у деда сочувственный. Знай я его похуже — купился бы.

— Дед, кончай издеваться. У меня только два дня осталось. Или стану человеком — или придется Королю правду сказать.

— Угроза серьезная… Лаской пробовал? Иногда хорошо срабатывает.

— Только лаской и пробовал!

— А вот это, кстати, зря. Иногда и поколотить не грех, если для пользы дела — потом только сильнее любить будет.

— Я бы… хм… не хотел. А иначе — никак?

— Да почему же никак? — Дед вздыхает. — Просто дольше. Украшения предлагал? Они на это дело падкие… Подпоить пробовал? Стихи читал? О любви говорил?

— Да лучше бы не говорил! Все вроде нормально шло, разговаривали, шутили даже… В шахматы играли — ему вроде нравилось. А как услышал про любовь — так словно взбесился! Аж затрясся весь, и глаза с твой реал. Опять пришлось приручать, как с нуля! Не понимаю я! И подпоить пробовал, и украшения… думал — снова все потихоньку налаживается начинает… А он сегодня вдруг подходит и такой прямо в лоб: «Извини, мол, дорогой, но я тебя полюбить никак не смогу».

— Стоп. Почему ты все время говоришь: «Он»?

— Да при чем тут это?! Какая разница, как его называть?! Я что делать не знаю, это куда важнее!!!

— Ничего.

— ?!

— Ничего! — повторил дед и вдруг заржал. Не засмеялся, а именно что заржал, вцепившись руками в собственные волосы и дергая их в такт ржанью, не обращая внимания на то, что от идеально уложенного пробора не осталось и следа. Сейчас он очень напоминал лапулю, только тот — бормотал с подвыванием, а этот — ржал.

— Придурок!

Сходство усилилось.

— И это — мой внук?! Мальчика от девочки… Любви он хочет! Как он тебя чем промеж глаз не приголубил еще, любвеобильного такого, терпеливый, видать, человек попался… И еще удивляется, что ничего не выходит!

— Но у вас же с бабушкой получилось!

— У меня! С бабушкой! Вот именно что! А не с каким-то там… дедушкой!

— То есть… — я окончательно растерялся. — Из-за такой ерунды… ты уверен, что дело только в этом?

— Ничего себе ерунда! У людей за такое порой убивают — и не за само действие даже, а лишь по подозрению. Ты ведь пришлого взял, ну да, откуда тут местные, давно всех вычистили… и вот попадает он, весь такой наивный и неподготовленный, а тут — ты. Ндя… мне в свое время, похоже, просто феноменально повезло.

— Все равно не понимаю… Ладно, пусть, хотя и глупо это, так ограничивать выбор, но — пусть их. Это их людские заморочки. Там. Но он-то теперь — тут. Тут другие законы. Все нормально и никто не станет убивать. Наоборот! Я бы ему заплатил…

— А вот этого — совсем не советую. Он ведь и всерьез обидеться может.

Я содрогнулся.

Что такое обиженный людь — это у нас все очень хорошо знают. Не зря же у Шенка стремянка висит.

Дед трет лоб, смотрит сочувственно:

— Как бы тебе объяснить попонятнее… Ну это вроде как если бы какая-то течная сучка предложила бы тебе стать временным отцом ее нового помета. Ну вот попал ты в странный мир, где такое — нормально… а тут — она. Добрая такая. Ласковая… И — не принуждает, просит по-хорошему. И даже заплатить предлагает, вену сама подставляет, пользуйся…

С лестницы я скатился чуть ли не кубарем — а в спину мне все бил издевательский хохот деда. И даже хлопнувшая входная дверь не сумела его обрубить.

* * *

Осень вроде бы, а день теплый. Солнце давит на затылок и плечи, лучи по-летнему горячие и тяжелые. Ногам холодно — тень от холма покрывает их почти до колена, поднимаясь при каждом шаге ещё на чуть. Скоро я с головой уйду в эту тень, словно в сумрачную холодную воду. Листья шуршат под ногами, сотни оттенков золота и киновари с редкими вкраплениями темного изумруда.

Я и не заметил, как оказался на старом кладбище. Долго бродил среди обросших мхом камней, и все мне казалось, что продолжаю слышать дедовский смех. Отвратительный, громкий и неотвязный.

Уши горели.

Назад пошел дальней дорогой, огибающей холм и выводящей к дому со стороны чёрного хода. Напрямик гораздо быстрее, но мне некуда больше спешить. И незачем.

Солнце окончательно скрывается за холмом, больше на плечи ничто не давит. Если смотреть только под ноги, можно подумать, что сейчас раннее утро или поздний вечер. День — время тех, кем я никогда не стану и кого никогда не пойму, сколько бы ни пытался.

И пытаться не буду больше, хватит. Напытался уже.

Холодно.

В тени холма осень чувствуется яснее, тянет промозглой сыростью от влажной земли — здесь она не просохла после ночного ливня. И уже не просохнет. Осень. Будут новые ливни. Листья сгниют. Покроются тонким налетом лунного серебра, таким же красивым, как настоящее, и обжигающим не хуже. Но это случится еще не завтра.

Завтра…

Может быть, Король и не потребует показательной казни. Может быть, даже и вообще казни не потребует. Никакой, даже номинальной. Вполне может быть. Человек там или не человек, но я все-таки мастер серебряных дел, единственный в столице и лучший в Предгорье. Вряд ли Король захочет терять такого мастера.

Но доверять он мне перестанет.

А от королевского недоверия до королевской немилости…

К тому же он несдержан на язык, наш Король. Он совершенно не умеет хранить секреты, особенно чужие, а я за последние полсотни лет пользовался лицензионным правом пользовался хоть и не так уж часто, но все-таки пользовался.

Вынырнувшее из-за крыши дома солнце неожиданно бьет в глаза, заставляя жмуриться. Как быстро дорожка кончилась, а ведь вроде бы дальняя, обходная. Солнечные лучи ощутимо давят в лицо, оттесняют назад, словно пытаются столкнуть с вершины холма вниз, в холод и сумрак. Меня разбирает задавленный смех, колючими пузырьками царапает горло, мелкой дрожью дергает плечи. Солнце торопится. Не спеши! И без тебя найдется — кому.

На дверях у меня сроду не было замков, репутация хранит куда надежней. Только щеколда. Серебряная, правда, но это уже скорее дань традиции. Привычное легкое жжение в пальцах почему-то тоже кажется ужасно смешным. Давлю приступ на вдохе и плотно прижимаюсь щекой к фигурной серебряной обрешетке прежде чем войти. На пару ударов сердца, чтобы обожгло как следует. Зато смеяться больше не хочется. Остается только дрожь, легким отголоском, мелкая и противная.

Королевский эдикт висит невысоко, достаточно руку протянуть. Возиться с хитрыми защелками лень, поэтому просто разбиваю стекло об угол и выколупываю шелковую бумагу из серебряной (а как же иначе!) рамочки. Стряхиваю осколки и спускаюсь в подвал.

Дверь оставляю открытой.

И вторую — тоже.

Хорошо, что отпечаток решетки жжет кожу — боль отвлекает.

— Клан Фейри-Ке приносит гостю-пленнику официальные извинения за недостойные поступки, совершенные мысленно, словесно и деятельно представителем клана Фейри-Ке по отношению к гостю-пленнику. Клан Фейри-Ке намерен возместить причиненный ущерб в полном объеме и безо всяких оговорок…

Хорошо, что есть официальная формула, за которой можно спрятаться, и не надо ничего выдумывать самому. Хорошо, что формула эта предписывает смотреть в пол, а не разглядывать в упор того, к кому обращаешься. Жаль только, что формула эта короткая, и предки далеко не все сумели предусмотреть.

— Вот, — желтый листок с шелестом падает на пол. Надеюсь, ты не сочтешь это еще одним оскорблением, но уж тут выбирать не приходится. — Это пропуск. Вид на жизнь. И лицензия на… ну, сам разберешься. Только имя свое впиши, я бы и сам, если бы знал. Ты свободен. Можешь идти куда хочешь. Наверху… на столе — серебро. Твое. И еще раз. Извинения. От клана. И от меня. Лично.

Все.

Можно уходить.

Отворачиваюсь и делаю шаг. Нет, я не бегу — просто шаг, быстрый, но не оскорбительный. Я ведь не входил далеко, у самой двери встал, специально, чтобы…

— Что с твоим лицом? — спрашивает он вдруг.

Пожимаю плечом, не оборачиваясь. Не ответить — оскорбление.

— Обжегся.

А вот теперь я уже бегу.

В мастерскую нельзя — он может туда прийти и попросить… а, не важно, чего, главное, что придется с ним разговаривать и на него смотреть, зная, чего я от него хотел. И кем он меня из-за этого может — и должен! — считать.

На второй этаж тоже нельзя — там дед.

Какой же он, оказывается, маленький, наш клановый дом…

Выхожу на веранду и быстро пробегаю по ней за угол. Тут навалено всякого хлама, но если второй раз завернуть — будет маленький закуточек, старое кресло и какие-то ящики, кажется, чей-то старый гроб, была раньше мода... Здесь я прятался, когда был мелким, в кресле как раз хватает места усесться с ногами.

Пусть уходит.

Я и так уже натворил слишком много.

Но кто же мог знать, что такая мелочь… Дед мог. И я бы мог — если бы спросил. Не спросил. Значит — сам виноват. Самому и отвечать.

Странно. А ведь не страшно совсем. Становиться человеком я куда больше боялся. Во всем есть свои плюсы, если подумать и поискать хорошенько.

Только вот холодно…

Скрип досок. Ближе. Ещё ближе… совсем рядом. Сопение.

Ну что ему еще надо?!

— Тебя сегодня долго не было… ну я и подумал, что должен хотя бы что-то, ну раз уж… глянь вот!

Стоит, чуть высовываясь из-за угла, смотрит виновато. Улыбается. Так не улыбаются тем, кого ненавидят. Вытягивает из-за спины что-то, влажно поблескивающее:

— Вот… Я тут подумал... Ведь если там главное, чтобы именно человек, то какая разница — кто? Глянь, я правильно сплел?

А в руках у него — амагичка.

Самая что ни на есть настоящая. Я даже на расстоянии чувствую, как окружает ее плотным коконом полное отсутствие какой-либо магии. Настоящая амагичка. Выполненный королевский заказ. И мне больше не надо становиться человеком.

Странно. Я должен был бы испытать облегчение. Но его нет. Наоборот

— И это... меня Алеком зовут, а то действительно как-то не по-людски...

Он улыбается кривовато. Симпатичная такая улыбка.

И именно в этот момент мне почему-то и становится по-настоящему страшно.