Главное - не паникуйте! (джен)

На распутье в диком древнем поле

Чёрный ворон на кресте сидит.

Заросла бурьяном степь на воле,

И в траве заржавел старый щит.

На распутье люди начертали

Роковую надпись: «Путь прямой

Много бед готовит, и едва ли

Ты по нём воротишься домой.

Путь направо без коня оставит —

Побредёшь один и сир и наг, —

А того, кто влево путь направит,

Встретит смерть в незнаемых полях…»

Жутко мне! Вдали стоят могилы…

В них былое дремлет вечным сном…

«Отзовися, ворон чернокрылый!

Укажи мне путь в краю глухом».

Иван Бунин

Хлёсткая пощёчина благотворно действует на память, и я мгновенно вспоминаю, что наклонившийся надо мной светловолосый парнишка — упырь Умир, а выглядывающий из-за его плеча лохматый плечистый мужик совсем не мужик, а полкан Яким. И всё, произошедшее со мной за последние несколько часов не сон, а явь. А сон — те отрывочные видения, которые и заставили меня усомниться в реальности происходящего.

Оглядываюсь и с удивлением понимаю, что лежу почему-то на обочине просёлочной дороги. Неужели во сне с полкана свалился? Но тело совсем не болит, ни капельки. Значит, Умир или Яким заметили, что я заснул, попытались разбудить, а потом меня сонного осторожно сгрузили наземь.

— Что тебе снилось? — требовательно спрашивает обеспокоенно поглядывавший Умир.

Первое желание — поделиться впечатлениями от приснившегося. Всё же и Умир, и Яким жители местные и в здешних странностях лучше меня разбираются. Сон-то какой-то необычный, и по содержанию, и по нежеланию меня в реальность отпускать. Если бы не пощёчина, кто знает, сколько бы я спал. Может, целую вечность?

Но что-то меня останавливает, и это точно не проклятие, мешающее общению. Интуиция, что ли? Обычно, я не такой скрытный.

«Не помню», — царапаю непослушными пальцами в придорожной пыли.

— Жаль, — вполне искренне огорчается Умир, а Яким смотрит как-то подозрительно, словно сомневаясь в моей искренности.

«Почему?» — снова приходится карябать придорожную пыль. Да так у меня скоро руки по локоть в грязи будут!

— Место тут особое, заповедное. Сны вещие сняться. Специально подстроить подобное ещё ни у кого не получалось, сколько не пытались, а если кто не знающий случайно здесь заснёт, то своё прошлое, настоящее и даже будущее во сне увидит. Не всё, конечно, но самое важное, — охотно объясняет мне Яким.

Значит, схватка с чудовищной щукой — не приснившийся кошмар, а потерянные воспоминания детства? Когда полкан про вещий сон заговорил, в голове будто что-то щёлкает, и я как наяву вижу бабку Глафиру, ругавшую нас с соседским Женькой на чём свет стоит. Соседу она рану чем-то смазала и перевязала, а меня жалостливо погладила по голове да велела спать и всё плохое забыть. Я и забыл, а сейчас вот вспомнил.

Смотрю во все глаза на Умира. Это ведь он в моём сне был, да? Вон и шрам неправильной подковкой чуть ниже локтя виден, как раз там, куда щука во сне Женьку цапнула. Теперь-то понятно, почему упырёныш ко мне по-человечески всё время относился: обморочного одного на кладбище не оставил, подобрал. А потом в гости к себе в Иномирье позвал. Понятно, почему огорчился, узнав, что я ничегошеньки о том случае не помню. Я и его-то самого весьма смутно помнил. Ай да бабушка Глаша, ведьма-ведьмой. Не зря, видать, к ней полдеревни лечиться бегает. А сколько всего интересного она мне в детстве рассказывала! Про приметы, про заговоры да наговоры. Про нечисть лесную да домашнюю. Может, она и про Иномирье знает? Увижу её — первым делом об этом спрошу.

Умир и Яким шёпотом что-то обсуждают, но я даже не прислушиваюсь. С прошлым разобрались, настоящее — это, видимо, поездка на автобусе. А вот будущее вызывает много вопросов. Камень с путеводными стрелками наверняка олицетворяет собой выбор, который мне ещё предстоит сделать. Надпись, сложившаяся из обломков камня, наводит на мысль, что все три лежащие на поверхности решения проблемы заведомо неверны. И придётся в срочном порядке придумывать четвёртое. Мало мне проблем, так теперь ещё и в будущем придётся голову ломать да проблемы непонятного характера решать.

— Едем дальше, тут совсем немного уже осталось, — громко говорит Умир, видимо подводя итог какому-то спору с Якимом.

Полкан приклоняет колени, я с помощью упырёныша неуклюже залажу ему на спину, а сам Умир устраивается у меня за спиной. Яким поднимается на ноги и лёгкой рысью следует дальше. Задумчиво смотрю по сторонам, снова отмечая очевидное сходство пейзажа Иномирья с нашей земной природой. Просёлочная дорога, по которой мы едем, извилистой лентой петляет между рощиц да пригорков. За всё время, что мы по ней движемся, лишь раз мимо нас прогромыхала громоздкая вычурная карета, запряжённая шестёркой лошадей, да резво скачущие рысью стражники на встречу попались в количестве трёх полканов. Торс каждого упрятан в железную кирасу, на головах красовались заострённые шлемы, а на поясе —всевозможное холодное оружие. Завидев нашу троицу, они на миг притормозили, с неприкрытым интересом нас оглядели, а потом дружно поскакали дальше по своим делам. Искали они, что ли, кого-то?

Дорога карабкается на очередной пригорок, и Яким резко останавливает, да так, что мы с Умиром вынуждены вцепиться друг в друга, чтобы равновесие удержать, и, не скрывая гордости, объявляет:

— Слезайте, приехали. Вон она — наша Смородинка.

С любопытством озираюсь по сторонам, пытаясь найти ту самую Смородинку, но ничего похожего поблизости не наблюдается. Трясу за плечо Умира и всем своим видом изображаю недоумение. Упырёныш к моей мимике, видимо, попривык, потому что сразу понял, что меня беспокоит.

— Да вот же она! — машет нетерпеливо рукой, помогая мне слезть с полкана.

Вот этот заболоченный неширокий ручей и есть та легендарная Смородинка, которая в стольких сказках упоминается? И в этой неприятной даже на вид мутной жиже мне придётся искупаться, чтобы проклятие чубаси с себя снять? Сказать, что я несказанно разочарован и раздосадован, это ничего не сказать. Фантазия и реальность в очередной раз не совпадают. Поначалу даже сомнения возникли: может, полкан с упырёнышем подшутить решили, и это просто какой-то безымянный ручей?

Пристально смотрю на Умира и Якима. Если разыграть меня задумали, то всё равно себя выдадут словом там или жестом каким. Но на розыгрыш ситуация не похожа. Если полкан еле заметно усмехается, явно надо мной да злорадствуя, то Умир серьезно и ободряюще кивает, тянет за руку к воде, ни на секунду не переставая растолковывать, что же надобно сделать:

— Теперь всё от тебя зависит. Слушай внимательно и запоминай накрепко. Дойдёшь до середины реки не оборачиваясь, остановишься, три раза окунёшься с головой в воду. И так же, не оборачиваясь, пятишься назад до самого берега. И когда ты снова на берегу окажешься, тогда заклятие чубаси с тебя и спадёт.

Мне кажется, или здесь точно какой-то подвох скрывается? Если по какой-то причине обернусь, тогда какую-нибудь неведому зверюшку превращусь? Почему Умир об опасности умалчивает: испугать опасается или намеренно подробности утаивает, чтобы моим незнанием в своих коварных замыслах воспользоваться? Упырёнышу я вроде бы доверял, но сомнения в его добрых намерениях возникали. Нечисть — она такая, никогда не знаешь, что от неё ожидать. Сегодня тебе поможет, а завтра возьмёт и напакостит.

И если не о подстерегающих Смородинке опасностях, то хотя бы о дальнейших планах моих попутчиков узнать следовало. Я пристально смотрю на полкана и мысленно спрашиваю: «А вы с Умиром, пока я в речке отмокать буду, чем займётесь?» Яким тяжко вздыхает и неохотно поясняет:

— Здесь ждать будем. Нам с Умиром ближе подходить рискованно, Смородинка — река пограничная. На той стороне уже Беловодье начинается, другое государство. У нас с ними лет триста уже как мирный договор подписан, нарушать его по пустякам неосмотрительно.

— Не бойся, — подхватывает Умир, — тебе ничего не грозит, ты не здешний. Даже охранные камни на тебя не среагируют.

Помню из рассказа упырёныша, что в Иномирье пять царств-государств, но пограничье себе не так представлял. Для меня граница — это либо высокая кирпичная стена на подобие Китайской, либо ров да столбы с колючей проволокой. А здесь — гуляй, не хочу. И даже ни одного пограничника-караульщика нет. Какая же это граница?

Дойдя до берега, раздеваюсь до белья и осторожно вхожу в воду. Об охранных камнях я бы подробнее узнать не отказался, но сейчас главное — проклятие снять. А после можно будет обо всём интересующем подробненько расспросить. Вода в Смородинке на удивление тёплая да приятная и совсем не такая мутная, как издали казалась. Она тёмная, на торфе настоянная, но довольно-таки прозрачная. А вот дно реки скользкое и илистое, поэтому особо не тороплюсь. Не хочется поскользнуться да лишний раз окунуться.

Вот вроде бы и средина. А как точнее определишь, если оборачиваться нельзя? Придётся на глазомер да память полагаться. Вся надежда, что примерного местоположения где-то «посередине реки» будет достаточно для соблюдения условий, и от проклятия я избавлюсь. Зажимаю пальцами нос, крепко зажмуриваю глаза и резко приседаю три раза так, чтобы голова точно под водой оказалась. В ушах звон, в глазах красные круги. Это визуальное шоу для одного зрителя, скорее всего, от нехватки воздуха. Хочется верить, что не зря мучения терпел, и проклятие меня скоро покинет.

Окунаюсь ещё раз (для верности), открываю глаза — и не узнаю окружающий меня ландшафт, так резко он изменился. Вместо мутной и спокойной речушки вокруг бурлит пенистый бурный поток, а берег со стороны Беловодья уже не пологий и не заболоченный, а высокий и скалистый. Так и тянет оглянуться и узнать, что же меня на «нашем» бережку ожидает, но в последний момент вспоминаю: оборачиваться нельзя. Осторожно пячусь к суше, надеясь, что обратный путь не окажется слишком долгим. Кто знает, насколько далеко мог отодвинуться берег и то место, где я одежду оставил. Может, вообще на несколько километров.

Ох, не зря я, ещё входя в воду, так поскользнуться боялся. Мокрые камни под ногами в этом отношении не менее опасны, чем склизкий ил. Отойдя метра на три от места омоновения, на таком камне как раз равновесие теряю и шумно шмякаюсь в речку. Вода неожиданно обожгла разгорячённое тело ледяным холодом. Я пытаюсь подняться, но бурный поток сбивает с ног и куда-то резво тащит. Поначалу пугаюсь, но заметив, что окружающий мир после очередного «купания» снова изменился и выглядит более безобидно, почти как раньше, успокаиваюсь. Река неширокая и неглубокая, плаваю я хорошо, так что утонуть мне вряд ли грозит. Главное сейчас не паниковать и наплаву удержаться, чтобы при первой же оказии на сушу выбраться.

Такая возможность вскоре подворачивается. Заметив низко склонившуюся над водой плакучую иву, пытаюсь ухватиться за её ветви, и мне это без особого труда удалось. Потихоньку подтягиваясь на руках, медленно выбираюсь на берег. Сажусь под спасительницу-иву, прислонившись спиной к её шершавому стволу, и пытаюсь сообразить, что дальше делать. По всему видно — возвращаться надо. Только не по воде, потому что течение коварное, а пешком по берегу. Одежду найду, Якима с Умиром отыщу. Надеюсь, они меня ещё дожидаются. Или хотя бы один Умир, он же меня в Иномирье пригласил, значит теперь за меня и отвечает. И настолько себя в этом убедил, что когда невдалеке голоса слышатся, первым делом думаю, что Яким с Умиром, не дождавшись моего возвращения, сами на поиски отправились. Хочу навстречу кинуться, но вдруг стесняюсь. Мало того, что мокрый, так ещё в одних прилипших к телу трусах.

Голоса становятся громче, видимо, говорившие приближаются. Прячусь за ствол дерева и жду. Если это действительно Умир и Яким, попрошу одежду принести, раз уж сами не догадались. Представить упыря и полкана, аккуратно сворачивающих мою одежонку, а потом доставляющих мне оную по доброте душевной, у меня как-то не получается. Наверняка, где лежала, там и оставили.

Но это не они. Не может у язвительного, но отходчивого Якима быть такого злобного, будто ядом сочащегося, свистящего жуткого голоса. Да и Умир вряд ли бы стал перед ним заискивающе пресмыкаться да шепелявить. Вовремя спрятался, мало ли кто в Иномирье может по кустам шастать. Голоса приближаются настолько, что уже можно различить в общем гуле отдельные слова:

— Стражники так и рыщут... Проходы перекрыты... Сам князь... Опасно...

Это шепелявый перед злобным оправдывается. Бубнит и бубнит, не переставая. А второй изредка вставляет жуткие реплики:

— На дубу... Живьём сниму... Жить захочешь — сделаешь...

Как-то сразу не по себе стало. Явно не компьютерные игры обсуждают, а что-то нехорошее сделать заставляют. Шепелявый выкручивается, словно уж на раскалённой сковородке. А голоса всё ближе, и разговор более понятен и пугающ:

— Охрана в царском тереме никакая. Легко постовых скрутить да на своих подменить...

Вот так случайно оказался свидетелем встречи заговорщиков, задумавших власть в государстве поменять. А свидетели, как известно, долго не живут. Обессилено сползаю вниз по стволу ивы, с ужасом осознав, что ещё несколько мгновений, и заговорщики меня увидят. Что они тогда предпримут, даже гадать не хочется. Место здесь пустынное, кричи-закричись — никто не услышит и не поможет. Один выход — бежать, пока не заметили.

Стараясь не шуметь, на четвереньках ползу к реке. Соприкосновение воды с моей озябшей тушкой выходит слишком громким. Ждать, пока до заговорщиков дойдёт, что их разговор подслушан, не стал и мощными гребками рванул в ту сторону, откуда меня на этот злосчастный берег вынесло. А в след несутся грозные, но постепенно затихающие приказы:

— Догнать! Поймать! Обезглавить!

Плыть против течения — это вам не щи лаптем хлебать. Бурный поток так и рвётся вернуть к обозлённым преследователям, которые бегут следом, перекрикиваясь. Меня кружит и затягивает в глубину, все силы уходят, чтобы удержаться на поверхности да кое-как двигаться в нужную сторону. Но всё неприятное рано или поздно заканчивает. Вскоре сквозь взвесь мелких брызг замечаю на берегу две знакомыми фигуры. Умир и Яким, пока я из последних сил со взбесившейся рекой сражаюсь, мирно посиживают у костерка да неспешно о чём-то беседуют. Обидно до злости. Но самое страшное позади, и я мысленно злорадствую над незадачливыми злодеями, которые меня так и не догнали, хотя я против течения плыл, а они по сухому бережку бежали. Спортом надо заниматься, приседать и наклоняться. Может, это слишком по-детски, но лучший способ от испуга избавиться — над врагом посмеяться. Не верите? А вы попробуйте! Только не забудьте убедиться, что враг в тот в момент далеко находится.

Моё неожиданное появление производит на Якима с Умиром неизгладимое впечатление. Глаза у обоих, как блюдца, от удивления становятся.

— Митрофан, что с тобой? — осторожно интересует Умир.

Решительно открываю рот, чтобы высказать наболевшее, но вместо возмущённо-язвительной тирады раздаётся жалкое «хрю». Да что ж такое! Опять накосячил. Все наставления по снятию проклятья нарушил, хоть и не специально. И как теперь полкану с упырёнышем о заговорщиках расскажу? Если из-за моего молчания кто-то пострадает, я же себе этого никогда не прощу.

Якиму мысли читать запретил, но не карябать же снова буквы в придорожной пыли? Долго, да и где столько ровной поверхности найти, чтобы всё случившееся хотя бы вкратце изложить? Выход один: воспользоваться телепатией Якима. Осторожно трогаю полкана за плечо, заглядываю в глаза и мысленно командую: «Прочти меня». Яким вначале ничего не понимает и досадливо хмурится. Потом пристально заглядывает мне в глаза, а кажется будто бы в душу.

Рано обрадовался, что решение проблемы найдено. Дробный топот заставляет испуганно дернуться и обернуться. Подумалось вдруг, что это заговорщики, и сейчас нам хана придёт. Но незваными гостями оказываются стражники. Возможно, те самые, которых по дороге к Смородинке нам встретились. Только теперь выглядят они не так импозантно и представительно, как раньше. Кирасы и шлёмы, прежде сияющие, как мартовское солнце, во вмятинах и пятнах, а сами полканы словно в мясорубке побывали. У одного фингал на пол-лица, у второго рука к туловищу рёмнём примотана, а у третьего торс тряпицей холщовой наскоро криво-косо перебинтован. И тёмные пятна по той тряпице стремительно расползаются. Кровь! Вот чего-чего, а вида крови совершенно не выношу.

Сразу дурно становится. В глазах плывёт, голова кружится, сознание теряется. Стыдно парню от вида крови в обморок падать, но я давно с этим смирился. У всех какие-то фобии есть, моя ничуть не хуже, чем у других. А думаете, легко живётся тем, кто пауков или бабочек боится? Ничуть, вы уж мне поверьте. Хорошо ещё, что у полкана рана под повязкой спрятана, и от вида текущей крови я избавлен, поэтому обморок пока отменяется.

— Князь, беда! — хрипит один из стражников, резко затормозив в нескольких метрах от нас. — Младшенький-то ваш сыночек пропал!

Князь? Я-то точно не князь, да и Умир тоже. И детей у нас ещё по молодости нет. Значит, полканы к Якиму обращаются? И этот получеловек-полуконь, на котором я верхом ехал, которого время от времени то неосознанно, а то и намеренно доставал — князь?!

— Накажи по всей строгости, княже, — хором вступают в разговор остальные полканы. — Нет нам прощения — не уберегли мы наследника.

Значит, это совсем другие полканы, а не те, что нам ранее попадались. Эти молодого княжича охраняли, да со своей работой не справились, а те просто дороги патрулировали. Но не показалось же тогда, будто слишком уж пристально стражники нас рассматривают. Может, они похитителей княжеского сына разыскивали?

Яким, до этого вполне спокойный и расслабленный, разом подбирает и спрашивает:

— Когда?

— Вчера, княже. Утром наследника в опочивальне не оказалось, видимо ночью его и похитили.

Даже мне понятно — за это время похитители далеко вряд не ушли. Видимо, Яким тоже так думал, потому что сразу подскакивает и командует:

— Вперёд! Рысью!

Не успеваю и глазом моргнуть, как оказываюсь на спине чёрного полкана. На этот раз мы с Умиром скакали по отдельности. Я на одном полкане, он — на другом, сером в яблоках. Третий же стражник, раненый который, был как Яким, каурым, только чуточку темнее. Сам Яким вырывается далеко вперёд. Князь так спешил, что даже не оглянулся ни разу.

Долго ли, коротко ли мы сломя голову скакали — не знаю. Бешеная тряска да мелькавшие то и дело перед глазами стволы деревьев не позволяли толком сосредоточиться на происходящем. Ещё Умир, не переставая, тарахтел, пытаясь на скаку ввести меня в курс дела. Яким действительно не простой полкан, а князь. И бродил он переодетым и замаскированным по своему княжеству не от нечего делать, а с целью изучения настроений в народе. Брожения ныне разные в массах происходят: кто налогами недоволен, кто ещё чем. Не иначе, какие-то злодеи козни строят.

Спрятать княжескую сущность в Иномирье, где столько колдовства и мистики, для настоящего умельца — раз плюнуть. Амулет, маскирующий внешность полностью или частично, здесь так же часто встречается, как дешёвая бижутерия в моём мире. Одел такой амулетик — и мать родная тебя не узнает. Остаётся, правда, всегда опасность, что и под личиной тебя сильные волшебники узнать могут, но ведь стопроцентной гарантии ни в чём не бывает.

А пока князь по миру по своим шпионским делам шастает, владениями его жена Любомира управляет. Услышав об этом, я хоть и ни разу не сексист, но невольно всё же усмехнулся и про себя подумал: «Много чего женщина в управлении княжеством понимает, понятно теперь, откуда недовольных столько!» Заметив мою реакцию, Умир терпеливо объясняет:

— Ты, Митрофан, не думай, что княгиня — слабая женщина, и в государственных делах ничего не разумеет. Любомира — дочь полесского князя из рода Берендеев. Она бояр в ежовых рукавицах держит. Те ей слово поперёк молвить опасаются и куда больше князя боятся.

«Почему?» — попыюсь изобразить вопрос жестами и мимикой. Умир, как ни странно, меня понимает:

— Когда князь в прошлом лете на границе с войском неприятелей усмирял, хотели бояре в княжестве власть захватить, да Любомира с горсткой верных воинов ночью всех скрутили, а на утро казнили. И показательной казнью княгиня самолично руководила.

Понятно, почему полкан так домой торопится. Такая жена за любой косяк с мужа сурово спросит, а уж за похищенного сына — вдвойне. Как ни крути, а стражников, оберегающих наследника, наверняка сам князь выбирал да назначал. Те же с оказанным доверием не справились, позволили княжича у себя из-под носа умыкнуть. Да и вообще, что за порядки в Иномирье, раз едва ли не под каждым кустом заговорщики попадаются?

Вспомнив про злодеев, с которыми недавно чуть ли не нос к носу столкнулся, даже дышать почти перестал от осознания глубины своего просчёта. Надо было Якима в его безудержном стремлении куда-то срочно мчаться остановить и «поведать» о своих приключениях у реки. Хотя как бы я останавливал полкана, который раза в три меня крупнее? Но если бы каким-то образом удалось это сделать — всё бы по-другому было. Глядишь, и спешили бы мы сейчас не к княжескому терему, а совсем в другую сторону, тех гнавшихся за мной у реки супостатов ловить.

Не верилось почему-то, что они к похищению младшего княжича не причастны. Разговоры какие-то у них мутные да пугающие, едва ли не открытым текстом на переворот намекающие. Да и вряд ли в Иномирье заговорщики, как грибы после дождя, на каждом шагу встречаются. Наверняка та же банда.

Умир рассуждает о слухах, о возможности переворота и захвата власти в княжестве, о внезапной пропаже наследника. Похитили, как есть похитили. Не сам же молодой княжич взял да сбежал? Жил он припеваючи, как сыр в масле катался, ни в чём отказа не знал. И теперь нам надо быстрее в княжий терем вернуться и поисками наследника заняться. Да ещё царю-батушке по возвращении депешу отправить: сообщить о непорядках в отдельно взятом княжестве.

Слушаю упырёныша и киваю, безмолвно соглашаясь со всем сказанным. И размышляю: надо о заговорщиках своим спутникам поведать, или не к спеху? Знают ведь, похоже, и князь, и слуги его о врагах-супостатах, на законную власть покусившихся. Значит, мои откровения особой роли не сыграют. А задержка в пути может дорого обойтись. Вдруг в этот самый момент судьба будущего всего Иномирья решается, а мы по кустам непойми кого гонять начнём вместо того, чтобы своевременную помощь оказать. Хороша ложка к обеду, а поступок к сроку.

Налетевшие откуда ни возьмись всадники на породистых скакунах, числом превышавшие нас втрое, врасплох полканов не застают. Умир не только трещит безумолку, но и успевает вертеть головой едва ли не на триста шестьдесят градусов и обозревать окрестности. Нападавших он сразу замечает, о чём и предупреждает заливистым свистом.

Я едва на одно ухо не оглох, а вот полканы сразу притормаживают и круговую оборону занимают. Само сражение оказывается на редкость скучным и незрелищным. Это только в фильмах герои принимают красивые позы и устрашающе машут оружием так, что у противников всякое желание сопротивляться отпадает. Здесь же полканы со всадниками мечами да секирами орудуют настолько быстро, что движение отследить не успеваю. Только поднимает воин секиру, а в следующий миг она уже в другом месте находится. И что между этими двумя моментами происходит — полная загадка.

Мой полкан крутится волчком, успевая отмахиваться сразу от трёх-четырёх противников. Оно, наверное, так и надо, только о своём пассажире, он в такие моменты совершенно не думает. Поэтому приходится проявлять чудеса ловкости, чтобы удержаться на его спине. Не мудрено, что вскоре я всё-таки с полкана сваливаюсь. Боли в запале не чувствую, откатываюсь в сторону от побоища, чтобы под копыта не попасть, а потом шмыгаю в кусты.

Нет, я не трус. Но и не дурак. Что с голыми руками можно сделать с вооружённым противником? Разве что погибнуть героически, как самый последний идиот. Одно дело, будь от моей смерти какая-никакая польза. Гибнуть же просто так, доказывая, что не трус, глупость несусветная. Поэтому и решаю пока в кустиках отсидеться, а там видно будет. Если наши победят — замечательно. А если проигрывать начнут, возможно, моя помощь как раз и пригодится, чтобы исход боя изменить. Даже один человек многое может. Треснуть кого-нибудь сзади по башке или оружие из рук выбить.

Но кусты не такая уж надёжная защита, и мелькнувшее перед лицом мощное копыто наглядно это доказывает. Неуклюже переваливаясь раскормленной гусеничкой, отползаю всё дальше и дальше. И вскоре только удаляющийся звон да скрежет металла напоминает, что сражение всё ещё идёт. Облегчённо выдыхаю и решаю пока из кустов не высовываться. Бережёного, как говорится, и Бог бережёт.

Шум боя вскоре совсем стихает, и тут я понимаю, что остался в незнакомом месте совершенно один. Чужой мир, чужие обычаи и нравы. Один я здесь пропаду! Подскакиваю и кидаюсь в ту сторону, куда сражающиеся ускакали. Но их уже нет. Осталась притоптанная трава, местами вырванная копытами до самой земли да срубленные кое-где ветки. Видать, махали оружием от всей души о сохранности природы ни капли не думая.

Бегу, забыв про осторожность и недавний страх. Кажется, что за кустами кто-то мелькает, и я кидаюсь туда. Пусто! Решаю на всякий случай заглянуть в соседние заросли. И там никого. Зато сразу за кустами обрыв начинается. Не успев затормозить, камнем качусь вниз. От ужаса глаза сами собой закрываются.

Но видимо, я в рубашке родился, как бабушка Глаша утверждала, потому что вскоре удачно приземляюсь на небольшой островок посреди вонючего болота.