Давай оставим это между белых клавиш (гет)

Мне не хотелось вспоминать о его сухих ладонях и аромате парфюма, пробивавшемся сквозь плотный алкогольный запах. Он бормотал что-то бессвязное, и доверчиво опирался на мое плечо. И странно было думать, что этот взрослый человек беззащитен, и у него свои неразрешимые проблемы… он не забыл… он не пережил… я слышала ее имя, едва-едва различимо.

Он звал свою жену.

По возвращении домой, я тут же уединилась в собственной комнате, проигнорировав приглашение на ужин.

— Ты не заболела? — дежурный мамин вопрос.

— Я поужинала раньше, — отвечаю из-за закрытых дверей.

Мне хочется лечь побыстрее, хочется спрятаться в безопасной стране Пододеялии, но глупая тряпка будто душит меня, изгоняя прочь из постели, а за окном уже темно. И в доме становится тихо-тихо. Но мне не спится, и тогда я встаю, чтобы бродить по комнате и вновь искать покоя в кровати, и так круг за кругом.

Решаюсь. Хотя и не понимаю зачем.

Под пальцами, как ломкий наст, хрустит пергамент. Перо сажает то кляксы, то многоточия, а строки так и не рождаются, застревая, терзая изнутри.

И тогда я сажусь за старенькое фортепиано, что стоит в моей комнате. Оно не раз и не два находило слова вместо меня. Между диезами и бемолями спрятаны нужные строки, остается лишь извлечь, и я стараюсь, заглушив, как всегда, его громогласную песню педалью. Пусть оно нашепчет мне ее на ухо.

«Доброй ночи. Доброго времени суток, мистер Малфой.

Мне странно обращаться к Вам, но я обеспокоена. Хотелось быть уверенной, что с Вами все в порядке. Когда я провожала Вас домой, несколько раз услышала имя миссис Малфой, когда Вы обращались ко мне. Возможно, это не мое дело, и может быть, мое предложение не ко времени и не к месту, но я хотела бы помочь Вам! Как я могу это сделать?

Очень надеюсь на письмо. Роза Уизли».

Совы с ответом не было. Ни в то утро, ни в следующее, ни через день. Я в нетерпении изучала серый пейзаж за окном, и в груди становилось все теснее. И я не понимала от чего, не понимала собственных мотивов, ведь мистер Малфой всегда находился в стороне, даже когда мы с бабушкой гостили у миссис Малфой. Но его можно понять. У взрослых мужчин его положения и статуса всегда слишком много дел. Работа. Бесконечные встречи.

Сова появилась на четвертые сутки, и пергамент, который был прикреплен к ее лапке, содержал всего несколько сухих строчек.

«Здравствуйте, мисс Уизли.

Разрешите поблагодарить Вас за помощь. В тот вечер я действительно перебрал, и этот поступок говорит о Вас с лучшей стороны. Я несколько не понимаю: какого рода помощь Вы предлагаете мне. Смею заверить, что со мной все в порядке.

С Уважением — Драко Люциус Малфой.»

Наверное, мне тут же следовало забыть о нем. Ну в порядке, так в порядке. Но из головы упорно не шел дождь той ночи, смешивающий шепот капель с тихим голосом мистера Малфоя, табуном мурашек забиравшийся мне под мантию.

Он называл меня Асторией. Никаких сомнений в этом не могло быть. И передо мной новый пергамент:

«Здравствуйте, мистер Малфой.

Должно быть это глупо звучит, а по сему хорошо, что сказано не вслух, а только написано пером. Я прошу Вас о встрече. Буду ожидать в Кабаньей голове завтра после шести часов. Да. И можете не отвечать, потому что ждать все равно буду.

Роза.»

…

Он пришел, раздраженный, резкий, пахнущий табаком и одеколоном. Мистер Малфой обжег меня льдом серого взгляда, когда склонился, как того требовал этикет, над моим запястьем.

— Я не понимаю, — молвил он, — что за записки? Чего Вы, мисс Уизли, от меня хотите?

Слов в ответ приготовлено не было. А сочувствие ржавым гвоздем продолжало царапать мое сердце. Я не представляла, что можно ответить на прямой вопрос, как продолжить разговор, а поэтому сказала:

— Если вы не откажитесь. Знаете ли… я по воскресеньям пою в церкви.

— И что?

— Вы верите в Бога, мистер Малфой?

— Почему вы спрашиваете, Роза? Мои религиозные взгляды никоим образом не должны волновать вас.

— Знаете… когда я прихожу в церковь и пою… не для себя, а для кого-то, то понимаю, что все на свете можно пережить, и в доме Божьем людям становится легче.

Я пропустила тот момент, когда мои ладони легли на его сцепленные пальцы. Впервые решаюсь выглянуть из-за щита своего нашейного платка и рассмотреть его подробнее. Снова вернулась зима? Или пекарь рассыпал здесь муку — виски мужчины совершенно седы. Чтобы проверить, не иней ли это, я протягиваю руки и касаюсь его волос. Он вздрагивает и пытается отстраниться. А пальцы самовольно продолжают исследовать мелкие овраги его лица: вот острое высокогорье скул: я поднимаюсь по нему отважно, в самый холод, лед взгляда. И тогда вторая рука ложится на его щеку — сухой, колючий чертополох. Но его все еще можно узнать среди всех этих провалов серой породы и впадин. Глубокие носогубные складки становятся еще заметнее, когда он с недоброй ухмылкой приставляет два пальца, символично сложенные пистолетом к моему виску. Я вздрагиваю и роняю руки. Он тоже, кажется, сконфужен и возвращается к чашке кофе, стоящей перед ним.

Молчит. Кажется, целую вечность. Тогда, вновь решаюсь я.

— Я прошу Вас. Прошу, не понимая, но чувствуя, что ВАМ ЭТО нужно.

Он молчал и смотрел прямо перед собой. В пустоту, сошедшуюся в одной точке на потрескавшемся лаке столешницы. И вдруг он крепко ухватил меня за пальцы. Он сжимал их до тех пор, пока жалобно не хрустнули суставы.

— Потанцуйте со мной, мисс Уизли, — хрипло прозвучало в ответ.

— Хорошо. Но здесь нет музыки.

— Вы же волшебница, Роза.

И трансгрессия уносит нас в полный красками жизни зал. Пьяные лица и винные краски на них, и в макияже женщин, что сидят за столами рядом с хмельными мужчинами, слишком громко смеясь. Здесь тесно, накурено, и тапер не играет, а просто балуется с клавишами. Но мне все равно. Руки мистера Малфоя почти больно сжимают мою талию, и это приглашение моим ладоням на его плечи. Круг, другой, мы как игла на старой пластике, мелодия фальшивая, и плохая в исполнении. Он прижимает меня чуть теснее и шепчет:

— Вы знаете эту песню?

— Да, конечно.

— Тогда спойте ее для меня.

И он прижимает мою щеку к своей, ровно настолько, чтобы не мешать тихо запеть ему в самое ухо. И я стараюсь выводить ноты прилежно и тихо, несмотря на сбивающееся дыхание. На то, что это почти невозможно — петь, когда после каждой строчки он сильнее и сильнее прижимается ко мне, запрещая дышать.

Звук пощечины и мой изумленный возглас:

— За что?! Что произошло?! О, Господи!

А он не говорит ни слова. Вижу только быстро удаляющуюся спину.