Перстень царицы Ульяны (джен)

Я вновь засиделся у Гороха до глубокой ночи. Государь потребовал отчёта о текущих делах, пришлось рассказывать. Я действительно не хотел пока посвящать его в расследование чудесных воскрешений, но деваться мне было некуда. Если бы Сухарев не объявился у царя практически под носом, я бы, может, и сумел потянуть время, но тут уж, как говорится, шила в мешке не утаишь. Царь попытался было отчитать меня за скрытность, но я сказал, что в таком случае обижусь и вообще ничего не расскажу. Он подумал, кивнул, велел подать наливку с изюмом и потребовал подробного доклада.

Я старался как мог. Рассказал и про собаку, и про Мирошкина, и про самую непосредственную связь Фильки Груздева с этим делом. Про дворника царь и так уже многое знал. Я добавил лишь, что собаку и Николая Степановича — если не знать заранее, что с ними что-то не так — ни за что не отличишь от живых. Про пса Яга в самом начале сказала, что не мёртвый он, живой, но «как-то странно». Больше я ничем удовлетворить царское любопытство не мог. Мирошкина я не видел, Митрофана Груздева же нам ещё предстояло поймать. Горох искренне хохотал, когда я описывал ночные приключения бывшего храмового дворника.

— А ведь верно, что все, кому охальника ни опиши, сразу Фильку представляют! Не так уж мы и ошибались, — подвёл итог государь. — Но кто ж знал-то!

— Никто не знал, Ваше Величество, потому что ну сами подумайте… невозможно это! Пятнадцать лет человек в земле лежал — и нá тебе! Самый странный, кстати, случай из всех четырёх.

— Здесь всякое возможно, Никита Иваныч, — Горох развёл руками. — По делу тебе ничем помочь не могу, а мешать так тем более не стану. Действуй согласно намеченному плану. Вы опергруппа моя верная, токмо на вас я в таких делах положиться могу.

Я кивнул. Мне показалось, что царь хочет сказать что-то ещё, но он промолчал, лишь подлил нам обоим тягучей сливовой наливки из графина.

— Ваше Величество, поздно уже, пора мне. Да и вас супруга заждалась, думаю.

— Давай по последней, участковый, за здоровье. И отпускаю тебя с Богом.

Мы выпили. Я поставил на стол пустую стопку и встал. Царь тоже поднялся, отечески обнял меня за плечи и даже перекрестил на прощание. Лишь у самых дверей, провожая меня, он вновь тихо заговорил.

— Никита Иваныч, найди того, кто это делает, да пред очи мои поставь.

— Найду, Ваше Величество. Во всяком случае, буду стараться.

— Найди, — голос царя странно дрогнул. — Ксюшкин отец ежели встал, то сама Ксюшка… что ж?

Я его понял и лишь беспомощно опустил взгляд. Лучше бы воскрес кто угодно другой, но только не Николай Степанович — лишнее напоминание о последней, бессмысленной и неправильной, но такой бескорыстной любви нашего государя. Мне вновь стало невыносимо грустно.

Если честно, я надеялся, что он её забыл.

— Ты не смотри на меня так, Никита Иваныч. То дело прошлое, и я уж женат безвозвратно. Ни о чём не жалею, Лидочку мою люблю и готов на всё, чтобы ей со мной хорошо было. А токмо… безвинно ведь сгинула девка, не должно так быть. Поставь мне этого колдуна бесстыжего, пусть Ксюшку поднимет. Отпущу, приданого дам, замуж пусть идёт — но пусть будет счастлива. За какие ж грехи перед Господом её прежде времени в могилу?

— Я сделаю всё, что от меня зависит, Ваше Величество, — твёрдо ответил я. Горох пожал мне руку.

— Иди с Богом, участковый.

Когда я вернулся в отделение, было уже около часа ночи. Митька дрых в сенях, из бабкиной комнаты раздавались заливистые рулады. Я даже позавидовал, если честно. У них обычный человеческий режим, а у меня… а ведь я начальник! Эх, ладно, чем жаловаться, пойду-ка я тоже спать. Всё равно эта горластая скотина опять заорёт ни свет ни заря.

Собственно, так оно и вышло. Когда я утром сполз вниз, бабка посмотрела на меня самым сочувственным взглядом. Не подумайте, после вчерашних посиделок у Гороха меня не мучило похмелье, просто хронический недосып ещё никого не доводил до добра.

— Никитушка, чтой-то мне вид твой не нравится. Накось, выпей, — Яга порылась на полках, достала какой-то пузырёк и накапала из него мне в стакан золотистой ароматной жидкости. Пахло травами и чем-то сладким.

— А что это, бабуль?

— Бальзам особый. Взбодриться поможет, — она улыбнулась. — Да ты пей, не бойся, али я травила тебя когда?

Я выпил. Жидкость разлилась по телу приятным теплом. На миг мне показалось, что уже осень. Да, именно осенью она и пахла — сухими степными травами и ветром. Буквально через пару минут головная боль отступила, и я почувствовал себя гораздо лучше — словно выспался на неделю вперёд.

— Полегчало, Никитушка?

— Так точно, бабуль. Спасибо. Но вообще нам с нашим режимом надо что-то делать, потому что это никуда не годится.

— Закончим дело — выспишься, участковый. Правда, на третий день от скуки взвоешь, — лукаво улыбнулась бабка. — А теперь давай-ка к столу.

* * *

После завтрака я начал собираться в путь. Ехать мне предстояло на речку Смородину — это около часа верхом от городских ворот. Именно там я предполагал встретить Ивана Полевика, давнего знакомца нашей бабки. Я с ним уже однажды виделся — когда приезжал за живой водой. Интересный тип, кстати. Яга говорит, он старше неё, но выглядит как мальчишка лет семи. Я бы в жизни не догадался, что этот забавный малыш силу имеет не меньшую, чем Леший или там, к примеру, Водяной. Воистину, иногда внешность бывает обманчива.

Пока я собирался, нагрянули стрельцы с докладом. Оказывается, Еремеев велел им идти на старое кладбище ночью, якобы так они с большей вероятностью обнаружат присутствие нечисти. Ребята честно выполнили задание: взяли Фильку Груздева под белы рученьки да при полной луне потащили его на могилу предка. Дьяк орал как резаный, пришлось вновь закатать его в ковёр и заткнуть рот. Впрочем, это, пожалуй, было единственной неувязкой всего мероприятия. В остальном у них всё прошло гладко: могилу Митрофана Груздева они нашли без проблем и честно проторчали там пару часов, дожидаясь хоть какого-нибудь сверхъестественного явления. Не дождались, решили копнуть, покойника в могиле не обнаружили. После чего с чистой совестью отправились в отделение, по дороге выгрузив дьяка у его дома.

Итак, Митрофан Груздев действительно воскрес. Нет, я мог и дальше продолжать закрывать глаза на очевидное и представить дело как вандализм (некто неизвестный похищает покойников из могил), но это было бы уже смешно. Ни у меня, ни у Яги уже не осталось сомнений: кто-то, обладающий достаточным могуществом, воскрешает людей. И не только людей — в конце концов, про Барбоса тоже не будем забывать.

Зачем — неизвестно, чем это нам грозит, мы тоже не знаем. Самое, наверно, дурацкое из моих дел здесь.

— Езжай, Никитушка, — напутствовала меня бабка. — Привет Ванюше Полевичку передай да совета его спроси. Он ведь, Ванюша, многое знает, что мне и не снилось даже.

— Всё сделаю, бабуль.

Она собрала мне с собой пару варёных яиц, несколько яблок, кусок пирога и флягу с водой и сложила это всё в сумку, которую я повесил через плечо. Затем я влез на коня, на прощание помахал всем присутствующим и выехал со двора. Я не оглядывался, но знал, что Яга обязательно перекрестит меня на дорогу.

У меня оставалось всего два дня (если считать сегодняшний), чтобы разобраться в этой странной истории с воскресающими покойниками. Я сильно сомневался, что успею, но, с другой стороны, мы и так делали всё возможное. Я сам, бабка, Еремеев с ребятами… все старались по мере сил. Да у нас и вариантов не было.

Мой путь лежал через восточные ворота. Дежурные стрельцы откровенно скучали, а потому попытались завязать со мной беседу, но я сослался на занятость и попросил просто выпустить меня из города. Они заметно огорчились, но ворота открыли, и я выехал на широкую пыльную дорогу. По ней мне предстояло целый час скакать до Смородины. Я пустил коня лёгкой рысью.

Снег давно сошёл, дождей не было, а потому дорога была сухой. Копыта моего коня выбивали из неё шлейф пыли, остававшийся позади. За время моего пребывания в сказочном царстве я стал держаться в седле гораздо увереннее, чем в первые дни, а потому мог себе позволить смотреть по сторонам. Красиво здесь. В который раз я подумал, как же сильно люблю это место. Я сделаю всё возможное, чтобы разобраться со свалившимся на меня делом, и верну Лукошкину его спокойную жизнь.

На деревьях вдоль дороги уже появились почки, на некоторых зеленела молодая листва. Воздух пах землёй и пылью. Я не доехал до излучины реки каких-то метров сто, когда прямо передо мной на дороге появился мальчуган в залатанной рубашонке. Конь встал как вкопанный, и я едва не вылетел из седла.

— Дядь, а дядь, дай фуражку померить!

Ванюша Полевичок собственной персоной. Я осознал, что по-прежнему в седле, а не улетел головой в ближайший куст, и перевёл дыхание.

— Уф… здравствуйте. Зачем было так меня пугать? — я сполз с коня и взглянул на Полевика сверху вниз. Глаза у него смеялись.

— Прости, участковый, привычка. Ты не по мою ли душу?

— По вашу.

— Ну я так и понял. Коня вон к деревцу привяжи, да пойдём прогуляемся. Вижу, дело у тебя ко мне серьёзное.

В прошлую нашу встречу он вёл себя куда более ребячески, даже всю мелочь у меня выклянчил. Я никак не мог привыкнуть к невероятному несоответствию внешности и поведения этого мальчишки его истинной сущности.

Я привязал коня к раскидистой иве. Ванюша Полевичок, не оборачиваясь, зашагал в сторону реки. Я двинулся за ним.

— Ну рассказывай, участковый, что тебя тревожит. Раз уж ты ради встречи со мной в такую даль забрался.

Мы уселись на крутом берегу Смородины, и я кратко изложил ему суть дела. Ванюша не перебивал, слушал внимательно, расправляя тонкими детскими пальцами складки на подоле своей мятой рубашки.

— Ох, Никита Иваныч… откуда ты на наши головы взялся — не знаю, но только не было ведь здесь раньше такого. Вот не пойму, ты неприятности притягиваешь на свою головушку бедовую, али что?

— Я не специально, — попытался оправдаться я.

— Да знаю. Но вот судьба у тебя, участковый, нехорошая, не видать тебе покоя на этом свете.

Я уж не стал уточнять, каким образом он это видит. И так новости не сильно радостные. Я порылся в сумке и предложил ему яблоко. Ванюша взял, повертел его в руке.

— Добрый ты человек, Никита Иваныч. Здесь я бы должен сказать, что помогу тебе, но…

— Что, не поможете? — думаю, разочарование было столь явно написано на моём лице, что он едва не рассмеялся.

— Я бы рад, участковый, да вот только не знаю, что и сказать тебе. Задал ты мне задачку. Были б обычные упыри — так тут и вопросов бы не было, как с ними бороться — многие знают, нет в том сложности. А такие, как у тебя… а нужно ли с ними вообще бороться? Мирные люди, от живых неотличимые. И собака на радость хозяину. Казалось бы, наоборот, всем от этого хорошо. А вот прав ты, Никита Иваныч, что-то здесь и меня царапает.

— Нам с Ягой тоже не нравится, — согласился я. — Всё нас толкает к тому, чтобы бросили мы это дело, потому что нет от него никакого вреда. Но не могу я так, есть в нём что-то неправильное.

— Вот русалки, например, Никита Иваныч. Девчата с поломанными жизнями. Ходят, говорят, каждая — красавица, каких поискать. А всё ж таки они мёртвые. А тут… Я слышал про такое, участковый. Да и то — на уровне «одна бабка сказала». Потому как с редкой вещью ты столкнулся, Никита Иваныч. Редкой, древней, очень зыбкой. Об этом только легенды ходят, да и те… кто их знает, где там правда. Сам я с этим не сталкивался, поэтому что здесь истина, а что нет — решай сам, я тебе не помощник.

Я достал блокнот и приготовился записывать. Ванюша Полевичок смотрел куда-то вдаль, взгляд его был серьёзным и печальным.

— Для таких, как ты описываешь, даже название есть, надо ведь их как-то обозначать. Кличут их «неживые-немёртвые», хотя правильнее было бы наоборот. Немёртвые-неживые, потому как из объятий смерти они вырвались, а до живых не дотягивают. Но тут уж как повелось. Как их сделать… это сложно. Такое лишь праведнику святому под силу, Божьим даром наделённому. Сказано в Писании, Никита Иваныч, что лишь Господу нашему и Двенадцати Его дозволено воскрешать. Понимаешь, в чём тонкость? Тот, кто это делает, поступками своими, милосердием, праведностью заслужил такие полномочия на земле. Он поднимает из могил почивших людей и возвращает их безутешным семьям, даря им покой. Неживые-немёртвые несут радость, воссоединение, но они не дотягивают до живых, потому как создатель их — человек. Не с врагом ты воюешь, участковый, перед тобой — святой мученик, страсти мирские победивший. Мало их на земле, и мало кто из них на такое решится, потому и не изучено сие. Никто не знает, нужно ли с ними что-то делать и если да, то что.

Я молчал, пытаясь осмыслить услышанное. Ванюша Полевичок неторопливо продолжал:

— Начнёшь с ними бороться, Никита Иваныч, — не поймут тебя люди. Ты ж на целостность семьи покусишься, любимых забрать попытаешься. Сам врагом станешь. Всё указывает на то, что бросать ты должен это дело, но вот подчинишься ты или нет — решать тебе. Тот, кто это делает, лишь чистыми помыслами руководствуется, не ищи тут зла. Сила его добром да милосердием питается, как только погрязнет он во грехе — так и утратит всё, и отвернётся от него Господь.

— Значит, не Кощей, — вынужденно признал я.

— Да ну о чём ты, какой Кощей, — отмахнулся мой собеседник. — Ты имеешь дело с праведником, каких и на свете-то единицы. Все мы грешны, Никита Иваныч. Будешь ты копать это дело — решай сам, с совестью своей договаривайся. Захочешь остановить их — ополчатся против тебя люди, остановишься сам — и никто не знает, что будет дальше. Больше я тебе, участковый, ничем помочь не могу.

— Спасибо и на этом, — вздохнул я. Припекало солнце, внизу несла свои воды Смородина, а на душе моей скребли кошки. — У меня пирог есть, будете?

— А чего ж не буду, давай. Разделю с тобой трапезу.

Я вытащил из сумки завёрнутый в бумагу пирог с капустой, развернул его и разломил на две части. Одну протянул Ванюше, от другой откусил сам.

— Бабка твоя пекла?

— Ага.

— Ох и знатная она в этом деле мастерица! Привет ей передай, пусть будет здорова. В общем, я тебе так скажу, Никита Иваныч: обычно вы, милиция, злодеев ищете, ну так вот теперь ищи праведника.

Я кивнул. Не было печали. Мы сидели на берегу, жевали пирог и яблоки, запивая водой из моей фляги, смотрели на реку. Среди сухой прошлогодней травы то тут, то там проглядывали золотые головки мать-и-мачехи. Я провёл рукой по земле, ощутив под ладонью её тепло, — стало немного легче.

— Спасибо тебе, участковый, за угощение да за привет от Яги. Давно мы с ней не виделись.

— Так, может, зашли бы как-нибудь на чай? Она рада будет.

— Она-то, может, и будет, а вот тот, кто защиту городу ставил, — явно нет.

— Защита города? — не сразу понял я. — А, этим у нас отец Кондрат занимается. Широкой души человек да веры неистовой. А в чём дело?

— Понимаешь, Никита Иваныч, мы все… я, Леший, Водяной, даже бабка твоя — мы ведь ещё до крещения на этой земле жили. А теперь для люда православного получаемся как бы немного… вне закона? Короче, отрицают нас верующие, нет нас. Потому мы никому на глаза и не показываемся, зачем ворошить прошлое? И священник православный, когда барьеры вокруг города возводит, — он ведь не от кого-то определённого, он всем нам дорогу в Лукошкино закрывает. А зачем, сам посуди, я пойду туда, где мне не рады, где дверь для меня на замок замкнута?

Я понимающе кивнул. Вечный конфликт веры.

— Но я, если честно, думал, что это действует только на Кощея… он ведь, злодей, сколько раз уже пытался Лукошкино разрушить. Вот государь и повелел отцу Кондрату защитой заняться.

— Как ты себе это представляешь, участковый? Невозможно такие барьеры против кого-то одного выставить, прочих не зацепив.

— А Яга?

— А что Яга? Она-то уже в городе. Она даже выйти спокойно сможет, а вот вернуться назад — нет, пока святой отец защиту не снимет, помолившись. То есть нет, хрычовка старая тоже не лыком шита и что-то в запасе наверняка имеет, и прорваться сможет, скорее всего, но это изрядно потреплет и её, и вашего отца Кондрата. Зачем такие сложности?

— И то верно, — вздохнул я. Об этом я не задумывался. Да что уж там, я действительно жил с мыслью, что отец Кондрат защищает Лукошкино исключительно от Кощея.

— Ладно, Никита Иваныч, пора мне. С тобой интересно, да только и дела не ждут. Бывай, участковый.

— Спасибо за помощь! — ответил я, но уже в пустоту — Ванюша Полевичок умчался.

Я ещё немного посидел на берегу, наблюдая за ленивым течением реки. Чуть поодаль находилась отмель, на которой в прошлый раз я едва не попался в ловушку коварных русалок. Сейчас на берегу реки было пустынно и тихо. Я доел варёное яйцо, завернул скорлупу в бумагу (выкину в городе), сложил в сумку и встал. Ленивый ветер медленно гнал по небу редкие облака.

Я вернулся к оставленному у дороги коню, отвязал его, взобрался в седло и двинулся в обратный путь. Времени было, по моим подсчётам, около одиннадцати. Я пустил коня шагом и погрузился в размышления. Разговор с Ванюшей Полевиком, несмотря на общую размытость, всё же привёл меня к некоторым выводам, основной из которых был озвучен им самим. Ищи праведника.

Старый бабкин знакомый был прав: обычно-то мы и в самом деле ищем злодеев. Воров, убийц, заговорщиков… да кого угодно, с разными преступлениями мне приходилось сталкиваться, но вот чтобы в поле нашего зрения попал безгрешный, чистый помыслами человек — это, честно говоря, у меня впервые. Я даже понятия не имел, где мне такого найти. К тому же я всё ещё не решил, полезу ли в это дело. Воскресают обычные люди — любимые, друзья, родственники. Ну, за исключением Митрофана Груздева (тут, видимо, вышла ошибка) и собаки. Что бы я сделал, если бы воскрес, к примеру, мой дедушка, который умер, когда мне было восемь? Ну, опустим то, что от шока я бы поседел… а так — я бы радовался! Я о многом не успел его спросить.

Вот и с остальными так. У Мирошкина семья, у Николая Степановича — три дочери, внуки… Я растерянно почесал в затылке. Имею ли я право лишать этих людей общения с родными? Ведь куда ни поверни — одна польза, только мне вечно что-то не нравится. Я чувствовал, что окончательно запутался. По большому счёту, смущало меня одно: они воскресают, а я никак не могу это контролировать. И государь не может, и духовенство — никто не может! Я просто обязан разобраться.

С этими мыслями я вновь пустил коня рысью. Хватит прохлаждаться, пора за дела.

В город я въехал незадолго до полудня. Заезжал я через восточные ворота, а потому о том, что именно сегодня в город приезжает польская делегация, вспомнил лишь в центре. Оно и понятно, поляки-то через западные пойдут, там в основном народ толпиться будет. А я попросту забыл. Один я на весь город, делами пришибленный.

До обеда ещё оставалось время, а потому я решил, что успею заехать к отцу Кондрату. Я мог бы оставить коня в участке, но, не будем отрицать очевидное, верхом быстрее. А святой отец мог помочь мне в расследовании. Да и потом, к кому, как не к представителю православного духовенства, обращаться с вопросом о праведниках?

В храме Ивана Воина было тихо. Я привязал коня к колышку в углу двора и отправился искать настоятеля. Я был настолько погружён в свои мысли, что едва не подскочил, когда меня окликнули.

— Никита Иванович! — ко мне быстрым шагом приближался отец Онуфрий. За ним, виляя хвостом, трусил пёс. — Вы не меня ищете? Нет ли новостей по делу?

Священник остановился, пёс тоже. Я постарался сохранять невозмутимое выражение лица. Барбос подошёл ко мне и привычно стукнул меня лапой по колену. Как и в прошлый раз, я сел перед ним на корточки, вот только теперь пёс не стал давать мне лапу. Вместо этого он подошёл ближе и поставил обе передние лапы мне на ногу.

— Вы ему нравитесь, Никита Иванович.

— Он мне тоже, — я взъерошил шерсть на загривке пса, он ещё активнее замахал хвостом. Главное не думать о том, что этот пёс воскрес и что я был на его могиле. Иначе я просто двинусь крышей. Морда пса так и лучилась дружелюбием. Чем плохо, что он снова рядом с хозяином? — Как у вас тут дела в целом?

— Господь милостив, — ответил отец Онуфрий. — Тихо всё, пока больше ничего необычного не случилось. Барбос, оставь батюшку воеводу, иди сюда.

Пёс послушно убрал лапы с моего колена и подошёл к хозяину.

— Вы не боитесь, что с ним снова что-то случится?

— Боюсь, Никита Иванович. За ворота особо стараюсь не выпускать боле. Понимаете, батюшка участковый, мне не хотелось бы думать, что в Лукошкине живут люди, способные животине бессловесной вред причинить, а всё ж таки… У нас в Пятиполье такого не случалось.

— Поверьте, у нас раньше тоже. Грустно, что вам пришлось с этим столкнуться. Рад был повидаться, но не могли бы вы проводить меня к отцу Кондрату?

— Разумеется. Думаю, он как раз не занят. Служба через час, вести её я буду, так что…

Отец Онуфрий приглашающе махнул рукой. Я пошёл следом за ним. Барбос немного постоял и подумал, а потом побежал с нами.

Отца Кондрата мы нашли в его каптёрочке. Святой отец отдыхал в компании самовара.

— Добрый день.

— Изыди, сатана! — густым басом ответствовал настоятель. Никак не привыкну к этому приветствию. Но, в конце концов, он дважды у нас сидел. Отец Онуфрий, сдав меня с рук на руки, поманил пса и вышел. Мы с отцом Кондратом остались вдвоём.

— Садись, Никита Иваныч, зачем пришёл?

— Посоветоваться. Мне требуется ваша помощь как специалиста.

— Чай будешь?

— Буду.

Отец Кондрат встал, взял с полки глиняную кружку с отбитой ручкой и налил в неё чай из самовара.

— На. А теперь излагай.

Если честно, с момента расставания с Ванюшей Полевиком меня мучило любопытство, а потому начал я совсем не по делу.

— Отец Кондрат, мне просто интересно. Ведь защита города — ваших рук дело?

— Моих. А почему тебя, участковый, это вдруг интересовать начало? — невозмутимо отозвался отец Кондрат, ставя на стол блюдо с ватрушками. — Государь наш, храни его Господь, повелел мне Лукошкино от нечисти оградить, вот я и расстарался.

— А как вы это делаете?

Отец Кондрат пожал плечами.

— Молюсь. Прошу Господа нашего и всех святых о защите, потому как токмо на их и уповаю. Ежели не будет слово моё достойно помощи — так в тот же миг упадут барьеры, я первым же это и пойму.

— А как они выглядят?

— Про то не ведаю. Не всякое оружие видеть дóлжно. А токмо нет через них врагу прохода, не пропустит город православный чужую магию.

— А свою?

— И свою тоже. Я, Никита Иваныч, лишь Господа нашего признаю и жизнь, ежели надобно, за Него покладу. А кто с непонятными намерениями пройти попытается, так тот сгорит сей же час, сожгут его барьеры мои огнём адовым.

— Слушайте, а помягче нельзя как-то? Не все же к нам со злом идут.

— Никита Иваныч, ты про городскую защиту поговорить пришёл? Так про то не со мной — с государем беседу веди. Я приказ исполнил и его предупредил, что ежели словом своим огражу город, то никто не пройдёт, никакая колдовская сила — ни чужая, ни местная. Никто, понимаешь? Или так, или никак, избирательно такие вещи не действуют. Государь согласие своё дал. Что тебе не нравится?

— А если, допустим, бабушка наша за городскую стену по грибы выйдет, а обратно потом вернуться не сможет?

— Никита Иваныч, ну ты совсем меня за дурака держишь! С бабушкой твоей мы ещё до тебя всё решили. Когда ей прижмёт из города выйти, а потом вернуться, она ко мне пришлёт кого-нибудь, а сама наготове будет. Я помолюсь да на пару минут защиту уберу.

Святого отца начинали раздражать мои вопросы, но он взял себя в руки.

— Защита эта, участковый, завсегда в руках наших настоятелей была. До меня отец Алексий её держал, да токмо святой он человек был, мягкий, ко всякому злу с прощением. И город оборонял так же, гнулись его стены во все стороны под врагом любым. А времена тяжёлые были, Никита Иваныч, колдунов всяких не счесть было. Тогда и попросил он для меня позволения у государя, дабы я этим занялся. Ну… как видишь.

— Вижу. Вы отлично справляетесь, — вежливо похвалил я.

— С Божьей помощью. Так ты о деле-то когда говорить начнёшь?

— Ах да. Сперва вот, — я раскрыл блокнот и показал настоятелю картинку, перерисованную мной с забора вдовы. — Вы когда-нибудь видели эту женщину?

Он взял блокнот и присмотрелся.

— Бабу эту вживую — нет, но картинка знакомая. Погоди-ка… здесь у нас я её видел. Дворник наш бывший малевал срам сей, ещё при отце Алексии. Фильки Груздева отец. Похабник был, каких мало. А что за баба?

— Жена его.

— Да ладно?!

— Честное слово, — я развёл руками. В принципе, я понимал, чем так удивлён святой отец: Митрофан Груздев, судя по описанию, был такого же тщедушного теловычитания, как и сын. А вот супруга его являлась женщиной во всех отношениях примечательной.

— Чудны, Господи, дела твои… — прогудел отец Кондрат. — Ну так и что, излагай далее.

— Излагаю, — я придвинул себе ватрушку и неспешно, за чаем, пересказал отцу Кондрату события последних дней. Настоятель слушал внимательно, не перебивал, лишь рассеянно теребил окладистую бороду.

— Да-а, дела, — наконец изрёк он. Я выдохся и теперь молча жевал. — Значит, говоришь, воскресают они, а ты и повлиять не могёшь?

— А почему я-то должен на это влиять? Мне кажется, это дело скорее в компетенции церкви, но уж никак не милиции.

— На собаке я уже силу слова Божьего опробовал — безрезультатно. Как ты верно подметил, мы имеем дело не с нечистой силой, не с бесовскими происками. Потому и я тут тебе ничем помочь не смогу.

— Подметил не я, Ванюша Полевичок. Я утром к нему на Смородину ездил.

— Ну, это на поверхности лежало, Никита Иваныч. Уж коли я молитвой да святой водой не смог наваждение отогнать, значит, то и не наваждение вовсе. Пёс этот по нашему двору бегает, ничем худым себя не проявляет, дружелюбен да ласков ко всем. К детям идёт, опять же. Обычный пёс, таких в городе сотни. Я, участковый, в этих материях не силён, не чую я за ним ничего необычного. Но ежели кто из старой гвардии об этих воскрешённых покойниках слышал да может их отличить, тому и карты в руки, как говорится. Может, от Ванюши твоего какой толк будет.

— А вы знакомы с ним?

— Никита Иваныч, — строго взглянул на меня отец Кондрат. — Я православный священник, мне с такими, как он, знакомства водить не дóлжно.

— Зря вы, он забавный мальчишка.

— Он не мальчишка, участковый, а внешность бывает обманчива, заруби себе на носу. Они были здесь ещё до веры христианской и будут всегда. Они помогают не по доброте душевной, скорее, от скуки — или просто потому, что не видят смысла вредить. Их можно использовать как источник мудрости, просить совета, но водить с ними дружбу? Храни тебя Господь, участковый, но я не в своё дело не полезу.

Я посмотрел на отца Кондрата с некоторым удивлением, он лишь пожал широкими плечами. Я решил не продолжать дискуссию: по большому счёту, его тоже можно понять. Мощь его веры я не раз видел в действии, он имеет полное право отрицать всё, что выходит за рамки его мировоззрения.

— Святой отец, я вот о чём хотел попросить. Первое: Митрофан Груздев сейчас перемещается по городу довольно хаотично, но нам кровь из носу нужно его поймать. А если мы предположим — просто предположим! — что однажды он объявится в местах, где часто бывал при жизни? Таковых у нас два, его собственный дом, где сейчас проживает Филимон Митрофанович, и храмовый двор. У дома дьяка я уже приказал выставить караул, там проблем не будет. Надеюсь, вы не против, если в ближайшие дни ребята из еремеевской сотни подежурят в ваших владениях?

Святой отец поскрёб бороду.

— Раз ты считаешь нужным, я, конечно, возражать не буду. Да токмо его ж отсюда погнали годов тридцать тому, я ещё послушником был. Ты уверен ли, что наш двор — то место, где он бывал часто?

— Других версий у меня нет, — обезоруживающе улыбнулся я. — Проверим эту.

— Ну тогда я своих предупрежу, они препятствий чинить не станут. А токмо смотри мне, коли хоть каплю спиртного у твоих стрельцов унюхаю — погоню взашей отседова! Потому как во храме Божием змию зелёному не место.

— Договорились, — кивнул я. — Да они и сами понимают, все ж люди крещёные. И второе, отец Кондрат. Нет ли у вас догадок о том, кто мог бы быть этим самым праведником? Ванюша Полевичок неоднократно упомянул, что создание неживых-немёртвых подвластно лишь человеку, чистому помыслами, искренне верующему, а может быть, и святому мученику. Должны же у вас такие быть на примете.

Настоятель крепко задумался. Молчал он долго, и я не нарушал его размышлений. Недопитый чай давно остыл, да мне уже и не хотелось.

— Задал ты мне задачку, Никита Иваныч, — наконец вновь заговорил святой отец. — Тут сходу-то и не сообразишь. Все мы грешны, участковый. Среди высшего духовенства таких не ищи, тут я тебе точно говорю, потому как в этих кругах обретаюсь. Сам я грешен, искушают меня страсти мирские да происки диаволовы, ежедневно и еженощно борюсь с ними. В Никольском соборе святых праведников и подавно нет, достаточно на епископа Никона посмотреть — сразу всё поймёшь. Юродивые? Тут, конечно, возможно, проверь на досуге…

Я едва не подскочил. Неужто Гришенька?! Отец Кондрат, впрочем, моего энтузиазма не разделял.

— Проверяй вначале, участковый, потом выводы делай. Вполне возможно, что юродивые могут быть к этому причастны. А могут и не быть. Да и на Гришеньке свет клином не сошёлся, в городе много таких… на которых Творец наш отдохнул.

Я сделал пометку в блокноте.

— Монахи? — продолжал размышлять отец Кондрат. — Тут вишь в чём сложность… человек может все заповеди блюсти, милостыню исправно подавать да исповедоваться хоть каждый день, а токмо душа его всё равно будет далека от Престола Божьего. В душу мы заглянуть не можем. Потому и не поймёшь ты сразу, праведник перед тобой али так, крест нацепил. На совести каждого это. Подумаю я над твоим вопросом, Никита Иваныч, да токмо всё равно непросто это. Мало таких и не на виду они, потому как истинно верующий к славе не стремится, они обычно в леса уходят, от искусов мирских подале, да молятся неустанно в пещерах да хижинах.

— Я и так уже понял, что просто не будет, — я вздохнул, встал и пожал отцу Кондрату руку. — Спасибо за чай и за беседу, святой отец. Буду искать дальше.

— С Богом, участковый, — отец Кондрат, не вставая со своего места, широко перекрестил меня. — Стрельцов своих приводи, пущай охраняют.

— Придут к вечеру, — пообещал я и двинулся к выходу.

Я настолько привык к полумраку помещения, что в первые мгновения едва не ослеп от солнечного света. Когда глаза немного адаптировались, я заметил, что неподалёку от моего привязанного коня сидит Барбос. Конь, впрочем, не обращал на него никакого внимания. При моём приближении пёс встал и активно завилял хвостом.

— Кому пришло в голову тебя травить, дружище… — я снова почесал его за ухом. Я и в страшном сне не представлял человека, который смог бы это сделать. Мне неприятно было думать о том, что отец Онуфрий, ехавший к нам из Пятиполья с открытым сердцем, теперь вынужден оглядываться по сторонам и лишний раз не выпускать пса за ворота. Не было ведь здесь такого! Если и случались у нас неприятности — так сразу было понятно: злодей орудует. Кощей, пастор Швабс, Алекс Борр… а тут даже не знаешь, в какую сторону кидаться. Ищи праведника! Где его найдёшь-то? Преступников — завались, один трактир на Кобылинском тракте чего стоит, а вот с праведниками беда.

Я выехал с храмового двора и пустил коня неспешной трусцой. Пообедаем, посоветуюсь с Ягой, а там авось что в голову и придёт. Дурацкое дело, но деваться некуда. И это хорошо ещё, что о наших воскресающих друзьях пока не проведали бояре — они ж мне проходу не дадут! Пусть пока сосредоточатся на заборах.

Яга ждала меня за накрытым столом.

— Ты как всегда вовремя, участковый! Мой руки — да и обедать.

— Слушаюсь!

Я, признаюсь, уже успел проголодаться. Ватрушка с чаем у отца Кондрата при моих забегах по городу и хроническом недосыпе — так, семечки. Яга выдала мне новое, расшитое петухами полотенце, и я сел за стол. Митька чем-то чавкал в сенях, стрельцы, освободившиеся с дежурства, с плошками в руках расселись на берёзовых чурбаках у забора. Бабка поставила передо мной тарелку борща.

— Кушай, Никитушка, совсем измучили тебя злодеи проклятущие.

Сил на возражения у меня не было. Я наворачивал за обе щеки, попутно пытаясь рассказать бабке новости сегодняшнего утра, но она решительно меня заткнула.

— Что ж ты неслух какой, Никитка! Доешь сначала!

На десерт Яга выставила плошку смородинового киселя и налила мне чашку чая. Потом, подумав, налила себе тоже и уселась напротив.

— Ну вот, теперь слушаю.

Я второй раз за сегодня пересказал свой диалог с Ванюшей Полевиком. Яга выслушала, задумчиво кивнула.

— Вот видишь. Я не сомневалась, что он что-нибудь присоветует. Ванюша многое знает, о чём я и не слышала даже.

— Про наш случай он слышал. Впрочем, он и сам говорит, что на уровне домыслов. Неживые-немёртвые — редкая вещь. Однако я, признаться, надеялся, что разговор с ним прояснит ситуацию, а я пойму, кого мне искать.

— Да говори уж честно, участковый, ты надеялся, что он тебе прямо так и скажет: на Ивовой улице в пятом доме живёт маг Берендей, мухоморы жуёт да людей воскрешает, иди, Никита Иваныч, да крути ему руки, — хохотнула бабка. — Ан нет, так не бывает, самому тебе искать придётся.

— Ну… да, я на что-то подобное и рассчитывал, — улыбнулся я. — Хотя чего уж там, одну идейку мне сегодня всё-таки подкинули.

— Да ну?

— Я имел беседу с отцом Кондратом и задал ему этот вопрос, о праведниках. Судя по его реакции, с праведниками у нас в городе негусто.

— Тяжки грехи наши, Никитушка… Уж ежели Ванюша говорит, значит, правда сие. Не от дьявола та сила, что умерших поднимает, и человек ею владеет чистый, страстями греховными не отмеченный.

— Вот, кстати, это мне тоже неясно. С каких пор у нас некромантия к числу добрых поступков причисляется? Ведь грех же страшный, бабуль, против Божьей воли человек идёт.

— Так-то оно так, белке в глаз бьёшь. Но вишь в чём тут тонкость, по моему разумению: тот, кто неживых-немёртвых в мир возвертает, — он ведь чем руководствуется? Люди к семьям идут, к любимым, значит, истинное благо сие. И думает он не о своей корысти или там, прости Господи, захвате мира, а исключительно о счастии скорбящих. Иначе не сработает его слово, Никитушка.

— Ага… то есть армия живых мертвецов — плохо и грех великий, а этих из земли поднимать, чтобы обратно к родичам шли, — хорошо и всячески одобряется. Слушайте, ну и стандарты тут у вас!

— Ты угадал, Никитушка, примерно так оно и работает. Я давно хотела тебе сказать, да решила повременить, пока ты с Ванюшей не встретишься. Это что-то очень древнее, дохристианское, языческой моралью писанное… да вот получилось так, что в наши каноны укладывается. Создатель их действительно чист душой, и ежели ты ему руки крутить начнёшь, он ведь не поймёт, в чём его злодеяние. Все ведь довольны, родичей своих почивших встречают… один ты вечно что-то выдумываешь. И, заметь, весь город будет думать именно так.

— Ванюша мне об этом тоже сказал, — с кислой миной ответствовал я. — Кстати, бабуль. У нас с отцом Кондратом небольшое обсуждение вышло, так вот спросить хочу… а как он на самом деле выглядит, Ванюша Полевичок?

— Про то не ведаю, Никитушка. Он испокон веку всем является в облике мальчишки. А там может статься, что истинного облика у него и нет вовсе. Не лез бы ты в это, участковый, есть вещи, человеческому разуму не доступные.

Я кивнул. Такой ответ меня устраивал. В конце концов, действительно ли я хочу это знать?

— Ладно, пока действующая версия одна. Отец Кондрат думает, что под описание святого праведника могут попадать юродивые. Дескать, они к искусам мирским равнодушны и вообще на своей волне. Как вам такое?

Бабка задумалась.

— Разумное зерно в том имеется. Походи, поспрошай… мы всё равно не знаем, в какую сторону копать. Что у тебя ещё на сегодня, Никитушка?

— Поляки к Бодрову приезжают, — я заглянул в блокнот. — Думал пойти посмотреть.

— А зачем они тебе, прости Господи?

— Понимаете, тут та же логика, по которой я на хоккейные матчи ходил. Народ разный соберётся, потолкаюсь в толпе, послушаю. Вдруг по городу уже слухи пошли? Мне нужно знать, чем, образно выражаясь, люди сейчас дышат.

— Ах вот оно что… тогда конечно, ступай, участковый.

— Вы со мной не хотите?

— Я-то? А пожалуй, схожу и я, разомну косточки. Может, ты и прав, Никитушка, насчёт сборищ-то народных.

— Вот-вот. Тем более новостей всё равно больше нет. Фоме отправим записку, пусть отрядит десяток стрельцов к отцу Кондрату.

— Ох не было нам печали с Груздевым — второй такой же добавился. Как думаешь, изловят они его?

— Рано или поздно изловят. Лучше рано, конечно, но тут уж как получится. А то забодал уже своей наскальной живописью, честное слово!

* * *

Я подождал, пока бабка соберётся, и мы вместе выдвинулись в сторону западных ворот. Шли не торопясь — Яга о чём-то размышляла, я оглядывался по сторонам. Весна была тёплой, в садах горожан начинали цвести деревья. Жужжали первые насекомые, летали бабочки. Красота! А мы тут с заборами да с воскресшими мертвецами увязли. Сейчас бы на рыбалку…

Почему-то вспомнился Горох. Ему возвращение Николая Степановича наверняка поперёк горла, потому как вновь ожили воспоминания о Ксюше Сухаревой. Любил он её или нет — не знаю, но подпустил очень близко. Жаль девчонку, вот честно. Ни за что ведь сгинула, а могла выйти замуж и устроить себе неплохое будущее. Бабка наша, помнится мне, обещала ею заняться — в смысле сделать её нормальной. А оно вон как вышло, не успела.

На миг я представил, что вернётся и Ксюша. Нет, то, что государь сохранит супружескую верность, даже не обсуждается, но больно ему будет. И Лидии, которая почует опасность, и Ксюше, которая не поймёт, почему больше ему не нужна. Одним словом, ничего хорошего из этого не выйдет. Нужно как можно скорее остановить эту эпидемию, иначе у нас полгорода воскреснет.

Вот так, в задумчивом молчании, мы приблизились к воротам. Я пробежал взглядом по толпе, намереваясь найти знакомых. Наше появление не осталось незамеченным: народ радостно загудел, указывая в нашу сторону:

— Никита Иваныч с бабкой экспертизною! От ща оглядятся да как пойдут заарестовывать — тока головы полетят!

Хорошего же о нас мнения…

— Ох и несладко иноземцам придётся! Бегать им сёння по городу сусликами да барсуками!

Яга лишь самодовольно хмыкнула. Похоже, ей такое внимание льстило.

— А чего ж токмо иноземцам? Кто правопорядок нарушать почнёт — того мигом в ежа лысого оберну, — пригрозила она и цыкнула зубом. — Ибо милиция на посту!

Я представил лысого ежа и хрюкнул от смеха. Откуда-то из толпы к нам пробирались Афанасий Тихомиров с напарником.

— Здорóво, Никита Иваныч! Как жизнь? Слышал ли, что в городе бают?

Я удивлённо приподнял брови.

— Видимо, нет… а что?

— Ребята вона с утра новость принесли, будто дворник с государева двора воскрес. Ну, тот, ядом травленный…

Мы с бабкой переглянулись. Получается, как минимум среди стрельцов слухи уже пошли. А ещё (в этом я тоже не сомневался) среди дворцовой прислуги и в скором времени дойдёт и до бояр.

— А ещё, слыхал ли? Говорят, что в городе колдун объявился силы безграничной, каковой это всё и затеял. Будто нет его силе преград, он с самим Кощеем тягаться может, а уж человека из землицы поднять да родичам безутешным возвернуть для него и вовсе пустяк обыкновенный. У тебя, Никита Иваныч, тоже ведь кто-то умер, небось, по ком ты скучаешь?

Я вновь вспомнил деда. Как бы я отреагировал, если бы он воскрес? Я бы… Господи, да я бы счастлив был! Мировой мужик, рыбачить меня учил, мастерить разное… я словно снова почувствовал смесь запахов, насквозь пропитавших его гараж. Машинное масло, резина, ещё что-то. Я столько не успел у него спросить.

Яга тронула меня за локоть, прогоняя неуместные воспоминания. Мне следует жить здесь и сейчас, я сыскной воевода столицы и обязан распутать это дело.

— А что, мóлодец, что ещё в народе бают?

— Да разное, бабушка. На площади, верите ли, Абрам Моисеич с утра засел. Кажет, будто бы с колдуном тем могучим знаком, а потому всякую просьбу передать может.

— К-какую просьбу? — прозаикался я, уже начиная догадываться. Кстати, вполне возможно, что байка о могучем колдуне идёт как раз от нашего гробовщика.

— Дык известно какую, о воскрешении. Люди ему записочки с именами несут и пожертвования посильные в ящик особый складывают. Мол, кто боле пожертвует, того родичи в очереди на воскрешение выше подымутся. Как думаешь, участковый, правда сие?

— Нет, конечно! — от возмущения едва не заорал я. Вы подумайте только! Уже нашёл возможность навариться. Раз люди не умирают, а воскресают, будем делать деньги на этом. Ох доберусь я до него…

— Да ладно? — стрельцы вытаращили глаза. — А то вона Степанова маменька колечко золотое в тот ящик кинула, мужа своего воротить хочет.

— Вот вам и ладно! Он понятия не имеет, кто это делает, и никакой связи с исполнителем у него нет! Господи, ну что за люди, почему ж вы всему верите…

— Так а сам-то ты знаешь что-нибудь?

— Я… скажем так, догадываюсь, но у меня пока нет доказательств.

Не знаю, зачем я соврал. Возможно, просто хотел выглядеть авторитетнее в их глазах.

— Так а если не врёт Шмулинсон? Вдруг он правда за наших словечко замолвит? У меня вот сестра в младенчестве померла, мать так убивалась…

— Вы, мóлодцы, всё, что еврей говорит, на десять делите, — посоветовала бабка. — Вот когда у него действительно народ по заказу воскресать начнёт — тогда подумаете, а сейчас-то что, один дворник.

— Так это, бабушка… — Тихомиров поскрёб бороду. — Говорят, не один. Вроде как Мирошкин старый ещё. Тот так вообще всего неделю как помер.

Я только отмахнулся от них. Пусть несут свои деньги кому хотят. А Шмулинсона я завтра же в отделение вызову. Тоже мне, посредник нашёлся. Сворачивать надо эту лавочку.

Городские ворота начали медленно открываться, и мы с бабкой протиснулись ближе. Польская процессия впечатляла. Впереди шёл пастор — невысокий, средних лет мужчина в богатом бело-золотом облачении. На груди его красовался массивный золотой крест. За ним следовала группа молодых людей в чёрном, они негромко, но слаженно пели на латыни. А уже за ними, по всей видимости, Казимир Венславский со свитой. Эти были верхом. Я остановил взгляд на всаднике, который, по моему мнению, должен был быть Ларискиным женихом.

На вид ему было лет тридцать пять. Высокий, худой, с хищно загнутым носом и длинными усами, что обрамляли рот. Одет он был неброско и даже немного небрежно, что ли, словно не видел нужды привлекать к себе внимание. Я обратил внимание на одну деталь. Он носил кольца, штуки по четыре на каждой руке, и вначале я заметил просто золотые ободки. Но пан Казимир приветственно поднял руку, и я понял, что это перстни, развёрнутые камнями к ладони. Судя по размерам и блеску этих камней, на них можно было купить небольшое поместье.

Навстречу процессии вышел епископ Никон, троекратно облобызал польского пастора в обе щеки. Затем появился Бодров с сыновьями, кто-то из особо приближённых бояр, красивая девушка вынесла каравай и соль. Пан Казимир спрыгнул с коня, передал поводья кому-то из своих и направился к будущему тестю. Я навострил уши, но безрезультатно: разговор пошёл по-французски. Что интересно, кстати: наш Бодров туп как пробка, его свита немногим лучше, а по-иностранному чешет вообще без усилий, как по-русски. И главное, остальным тоже всё понятно! Пастору, спутникам пана Казимира, нашим боярам. Я почувствовал себя неучем. Ладно бы по-английски, тут я ещё хоть что-то бы понял, но на французском разве что поздороваться смогу.

— Почему Лариски нет? — пробормотал я себе под нос. Яга пожала плечами:

— А на кой она тут? Он её до самой свадьбы не увидит, пока её рядом не поставят. Чего она тут-то забыла?

— В смысле? Подождите, бабуль… а они вообще виделись хоть раз?

— Нет. А зачем? — Яга, в свою очередь, тоже не понимала меня совершенно искренне. Её в этой схеме ничего не смущало.

— Вы хотите мне сказать, что здесь это нормально — не видеться до свадьбы? — шёпотом уточнил я. Впрочем, я мог и не шептать, на нас и так не обращали внимания. Народ интересовали красивые заграничные кони, песня церковных служек на непонятном языке, блеск одеяния священника и несколько гружёных телег, охраняемых вооружёнными всадниками.

— А что такого-то, Никитушка? Никак я в толк не возьму. Веками ж здесь так жили, чего ты удивляешься? Лариску покрестят по их обряду, а увидятся они у алтаря уже, там назад пути не будет. Развод им не дадут, у католиков это запрещено, да и какой развод, за тыщу вёрст отседова… стерпится-слюбится, ещё и детишек нарожают. Многие по сто лет так живут, увидевшись на венчании токмо.

— Так а если она не полюбит его?!

— Никитушка, — строго взглянула на меня снизу вверх бабка, — ты ежели на Лариску виды какие имеешь — скажи прямо. Потому как женой она ему перед Богом станет, поклянётся в горе и в радости рядом быть. Нет пути назад, понимаешь? Просто нет. Полюбит, причарует, свыкнется — бабья доля такова.

У меня голова кругом пошла от таких откровений.

— В моём мире всё не так, бабуль. И разводиться можно.

— Ну то дело твоё, конечно, но токмо здесь так. Все мы под Богом ходим. Бодров Лариску свою абы кому не отдаст, ежели иноземец забижать её станет — его наши и в Крякове изловят да головой в навоз окунут.

— Да Бодров продаёт же её! Вон, смотрите, сколько всего поляки привезли, — я возмущённо кивнул на телеги.

— Окстись, Никитушка! Там ведь мелочь всякая — дичина к столу, овощи да иной провизии помалу. Так, для соблюдения традиции, чтобы не с пустыми руками ехать. Это ж Бодров, у него своего золота — сундуки не закрываются, а Венславский гол как сокол, на франкские гроши живёт. Ты как-то всё диковинно переворачиваешь. Всё уговорено ужо, государь благословил, отец отпускает — чего ж тебе не нравится?

Я пожал плечами.

— Не по-людски это, бабуль. Пусть даже за титул — неизвестно с кем, на чужую землю… И нет у меня на неё никаких видов! Просто жалко девчонку.

— Чего зазря жалеть, коль доля такая. За королевича идёт, в замке жить будет.

Пока мы препирались, Казимир вновь вскочил на коня, Бодров взгромоздился в коляску, и они отбыли в сторону боярского подворья. Священника подцепил под руку епископ Никон — наверняка пойдут кагор пить за здоровье молодых. Телеги с конвоем тоже направили куда-то в центр, и понемногу вся процессия рассосалась. Мы с бабкой ещё немного потолкались в толпе и решили больше время не тратить.

— Домой, бабуль?

— Домой, Никитушка.

Она подцепила меня под локоть, и мы пошли.

— Бабуль, я вот спросить хотел. Я Ванюшу Полевика к нам на чай звал, а он сказал, что городскую защиту пройти не сможет. Потом я спросил об этом у отца Кондрата, он подтвердил: городскую защиту вообще никто пройти не сможет из тех… ну, на кого она направлена. Леший, Водяной, мавки и все остальные.

— Истину глаголет святой отец, так и есть.

— Бабуль, а вам не кажется, что это обидно? Вроде бы все они ещё до людей здесь жили, а их теперь куда-то не пускают.

— Почему обидно? Все всё понимают, городу защита необходима. Лучше не иметь возможности куда-то войти, чем знать, что если тебе дозволено, то и любому злу тоже. Им сюда и не надо особо, зачем? У них своя вотчина — леса, реки, у Ванюши вон — степь да поле. Чего они в городе не видели? Да и нельзя по-другому, участковый, избирательно такое не работает, то ж тебе не пропускной режим на воротах: этого впускать, а этого гнать в шею.

— А вы? Вы ведь тоже вернуться не сможете, в случае чего.

— Ну, я-то, Никитушка, и не выхожу. Мне за воротами делать нечего. А отец Кондрат великую службу городу служит, ибо не было до него у нас нормальной защиты. При отце Алексии так вообще одно название вокруг Лукошкина стояло — гнулось во все стороны да врагов пропускало. Тишайший был человек, всегда под удар подставлялся, а оборониться не мог. Но уж отец Кондрат навёл порядок, теперь кто только сунься с лихими намерениями — сгорит сей же час. Ох, Никитушка… а чтой-то у нас возле дома деется?

Я присмотрелся. До отделения было ещё полквартала, но нехорошо мне стало уже сейчас. На улице возле отделения гудела толпа. Из огня да, как говорится, в полымя. А ведь я надеялся на тихий вечер. Почему они все не у западных ворот?

Мы подошли ближе. Нет, ладно, к присутствию в жизни милиции особо ретивых лукошкинцев я почти привык, но к тому, что на нас возмущённо воззрится почти весь штат собора Ивана Воина, — вот к этому я был не готов. Монахи, диаконы, служки всех мастей смотрели на нас так, словно мы осмелились помешать как минимум пришествию самого Христа. Что же тут случилось?! Над своими подчинёнными грозно возвышался отец Кондрат.

— Никита Иваныч! — густым басом начал он. — Это что ж такое во храме Божием твои сотрудники себе позволяют?!

Я мысленно сложил два и два. Митька! Бабка, видимо, пришла к тому же выводу, а потому огляделась в поисках нашего младшего сотрудника. Он обнаружился без труда — связанный верёвками, как бабочка в кокон, лежал на земле и смотрел на нас добрыми печальными глазами.

— Что происходит, святой отец?

— Ирод твой, Никита Иваныч, при всём народе во время службы в храм ворвался да отцу Алексию промеж глаз граблей своей зарядил!

Я поперхнулся невысказанной фразой. Всё бы ничего, но ведь отца Алексия-то похоронили лет двадцать тому! Я выразительно посмотрел на отца Кондрата. Тот правильно истолковал мой взгляд и кивнул. Полагаю, если у него и оставались после нашего разговора сомнения по поводу нашего дела (ну там, к примеру, участковый развлекается, рассказывая небылицы, или с ума сошёл), то сейчас они развеялись окончательно. Отец Алексий воскрес.

Яга тяжело вздохнула.

— Ох и за что нам это, Никитушка… грешны мы.

— Ну, нам в любом случае деваться некуда, — это было сомнительным утешением с моей стороны, но хоть что-то. — Граждане! — я повысил голос, обращаясь к собравшимся. Полсотни пар глаз смотрели на меня крайне укоризненно. Честное слово, не будь я настолько закалён общением с местными — устыдился бы. — Прошу всех разойтись. Я разберусь в случившемся и, уверяю вас, виновные понесут наказание.

— Да он же ж из отца Алексия чуть дух не вышиб! Не потерпим такое! — загудела толпа. У Митьки, кстати, уже не первый раз с ними стычки. То он на пару с Абрамом Моисеевичем арестовал целый крестный ход, то с храмовыми бабками повздорил… Не складываются у нашего младшего сотрудника отношения с духовенством. Чего он, кстати, к отцу Алексию прицепился? Подумаешь, воскрес человек, с кем не бывает. Где он сам-то, кстати? Я огляделся в поисках человека, наиболее, по моим представлениям, соответствовавшего описанию прежнего настоятеля. Не нашёл.

— А где ж отец Алексий-то? — негромко уточнил я у отца Кондрата.

— При храме остался, с нами не пошёл. Никита Иваныч, ну ты ж уйми своего аспида! Ведь который раз кровь нашу пьёт!

— Я с ним проведу разъяснительную беседу и дам по шее, — пообещал я. — А теперь, будьте любезны, отправьте своих обратно и пожалуйте в участок, чай пить будем. И вы мне спокойно расскажете, что к чему.

Теперь была моя очередь угощать святого отца. Он чинно кивнул:

— Ну коли так… но смотри мне, геерон сладкоречивый! Ежели на тормозах спустишь издевательство над преподобным — прокляну!

— Договорились.

Отец Кондрат повернулся к своим.

— Братья! Сыскной воевода клянётся, что со всей строгостью накажет ослушника. На том я лично стоять буду! А посему идите с миром да за отцом Алексием присмотрите, ибо слаб он здоровьем. Я же побеседую с участковым и к вечерней молитве возвернусь.

Его подчинённые ещё немного побубнили, но противиться не стали. Оно и разумно, отцу Кондрату попробуй возрази — он и по загривку огреть может, во славу Божию. Но так-то, конечно, по-православному, с молитвой да с прощением.

Мы трое прошествовали в терем. Митьку я велел развязать и без лишних слов отправил его топить баню. Дело к вечеру, не помешает и помыться перед сном. С ним я потом разберусь, для начала мне нужно выслушать версию отца Кондрата, а уж потом, если силы останутся, то и Митькино представление посмотрим. Хотел бы я знать, зачем он к немощному старику полез, да и в целом — каким ветром его в храм занесло.

Пока отец Кондрат крестился на иконы в углу, Яга принялась колдовать с самоваром. Словно сами собой, на столе появились протёртая с сахаром клюква, пирожки с повидлом и кисель в миске.

— Не побрезгуйте, святой отец, уж чем богаты.

— Благодарствую, матушка!

Мы расположились за столом, я раскрыл блокнот.

— Я готов. Излагайте.

— Ох, Никита Иваныч… от токмо мы с тобой поговорили — и нá тебе! Выхожу я во двор, а ну как проконтролировать что нужно, смотрю — Господи спаси и помилуй! Идёт наш отец Алексий. Я уж на что историю твою чуднýю выслушал, можно сказать, готов был, но не настолько же близко! Не в нашем же храме, участковый, второй случай за неделю! И ладно бы собака, на это я ещё готов закрыть глаза, но преподобный наш, какового я сам же перед смертью исповедовал осьмнадцать годов тому? Вот веришь, Никита Иваныч, я там так на ступеньки и сел.

— Верю, чего ж нет. Если бы кто-то из моих знакомых воскрес, я бы не то что сел — я упал бы. Вы пейте чай, святой отец, бабуля туда пустырник кладёт, для успокоения нервов.

— Благодарствую, оно мне вчасно. Так вот, идёт наш отец Алексий, каким я его помню, с палочкой, с крестом на шее… с крестом, Никита Иваныч! Значит, Божья сила с ним, не диаволовы то происки. Чтой-то ты, говорит, Кондрат, как беса увидел. И перекрестил меня эдак отечески. Я, участковый, человек не робкий, сам знаешь. Я православную жизнь в городе поддерживаю, мне внешние барьеры подвластны, в подчинении у меня человек сто… а тут я, признаться, опешил. А он смотрит на меня так ласково, давненько, говорит, меня не было. Ну теперь-то уж я помогу тебе с делами управляться, ибо вижу груз на твоих плечах великий. А я сдуру-то и спроси: а где ж вы были-то, отче? Сам ведь я над могилкой евонной стоял…

— Прощальную молитву вы читали?

— Нет, не я, а какое это имеет значение? Отец Феофан, но он вскоре после того в монастырь дальний уехал. А жив ли — про то не ведаю.

— Да не знаю, может, и не имеет… — впрочем, пометку в блокноте я сделал.

— А я ж смотрю на него, Никита Иваныч, а сердце так и колотится. Шутка ли, отец Алексий воскрес! Я, говорит, в паломничество по святым местам ходил, вот токмо вернулся, совсем родную обитель забросил.

Паломничество, значит. Интересно. У Сухарева, например, полгода с момента смерти вообще вылетели, в его понимании он просто спал одну ночь. А отец Алексий понимает, что прошло несколько лет. Что это, мнимые воспоминания? Врёт? Для меня это пока оставалось загадкой. Ясно одно: череда диковинных воскрешений продолжается. В среднем по одному случаю в день, но, возможно, мы не обо всех знаем.

— Святой отец, пока к слову пришлось. Вы говорили, что отец Алексий при жизни был праведником и чуть ли не святым. Под мой сегодняшний запрос он не подходит?

Отец Кондрат задумался.

— Сам себя, что ли? Но ведь он токмо сегодня появился, а остальные-то раньше. Или, думаешь, он воскрешал остальных, а сам в это время находился где-то ещё?

— Примерно.

— Вроде бы зерно истины есть… и отец Алексий под твоё описание подходит как никто, ибо праведен он был при жизни, учение Господа нашего чтил да свет Его в души людские нёс. Но ведь вот затык, Никита Иваныч. Что-то мне не верится, что осьмнадцать годов спустя он сам себя из землицы сырой извлёк. Почему не раньше, ежели то в его власти? А если не своими силами он воскрес, то кто его поднял? Тогда мы вообще на том же месте топчемся, ибо всё это веточки, а до корня мы добраться не можем.

— Кто стрижёт парикмахера, — не к месту пробормотал я. — Не обращайте внимания, глупая присказка. Я, честно говоря, тоже склоняюсь к версии, что это не он. Ну, в смысле, что он хоть и праведник, но в остальном ничем не отличается от прочих. Ладно, с этим вроде понятно… что ничего не понятно. Давайте дальше, чего там Митька наш опять устроил?

— Значит, слушай дале. В храме моём народ сменился, молодых много, они отца Алексия-то и не застали. Помимо меня, всего трое его помнят. Собрал я их, посоветоваться дабы, потому как дело сие запутанное. Как я людям объясню, что отец Алексий воскрес? Сначала не поверят, а потом и вовсе панику учинят.

— Это верно, — вздохнул я и взял с блюда пирожок с черникой. Кстати, да, основная проблема этого дела в том, что нам же действительно никто не верит. А убеждать широкие массы — себе дороже, да и смысла нет. Приходится врать.

— И пришли мы ко мнению, что попросим отца Алексия назваться просто паломником, пилигримом, моим давним другом. Уж как мы это ему самому объясним — так и не придумали, а токмо с тем намерением направились мы в храм, где отец Онуфрий службу читал. Тут как раз и стрельцы твои подтянулись, и этот изверг с ними.

— А он-то зачем? — скорее сам себя, чем окружающих, спросил я.

— Так от скуки небось, Никитушка, — подала голос бабка. — Он же, когда руки занять нечем, вечно выдумывает всякое.

— Отец Онуфрий — он ведь как читает: спокойно, размеренно, тишина у него на службах, ибо не слышно ж ничего.

Я кивнул, вспоминая тихий, сонный голос помощника настоятеля. Таким голосом только колыбельные петь.

— Народ слушает, стрельцы, все слушают. Отец Алексий по дряхлости лет на скамеечке в углу присел и дремлет. И тут я глядь — Филька Груздев, как на грех, прямо к нему чешет. Остановился, руки в боки, смотрит эдак любопытственно. А потом как заорёт на весь храм: «Да ведь это ж отец Алексий! Прямиком из могилки воскрес!». Ну вот сам подумай, Никита Иваныч, как я этому вертопраху мог в ухо не дать?!

— Дали? — уточнил я.

— Дал, не сдержался. Грешен я, но за то помолюсь на сон, Господь милостив. В ухо я ему зарядил, заткнулся аспид, к стенке отлетевши, а токмо панику посеял ужо. Народ как из храма ломанулся — кого-то там же и затоптали, лекарей звать пришлось. А Митька твой отца Алексия за шиворот схватил да как даст ему щелбан промеж глаз! Дескать, щас посмотрим, живой ты али мёртвый. Вроде как храбрость великую почуял, будто бы во храме Божием с бесами сражается. От щелбана того тебе или вот мне, к примеру, одна обида была бы разве что, но отец Алексий-то! Он ведь при жизни ещё немощен был, а уж по воскрешении и вовсе на ветру колышется — так без чувств и повалился. Ну тут уж ребята мои не стерпели. Навалились всем миром да повязали супостата, ибо мыслимое ли дело — святого человека щелбаном промеж глаз одаривать? Ну и Груздева, знамо дело, за паникёрство.

— А Груздев где?

— В храме застался. Учат его уму-разуму ребята мои, что негоже на старика Божьего глотку драть.

А, стало быть, у Филимона Митрофановича сегодня тоже весёлый вечер… Мы с бабкой злорадно хмыкнули.

— Так, а после вы решили доставить нашего младшего сотрудника в отделение. Спасибо, я это ценю. Скажите своим, что он получит фронт работ по дому и ещё пару дней со двора не выйдет.

— А как вы это проверите? Утечёт ведь.

— Ну, Кондрат Львович, ты меня совсем уж недооцениваешь, — улыбнулась Яга, демонстрируя кривой клык. — Как токмо со двора шаг сделает — мигом в полено обернётся, оно ж просто всё. Тут, кстати, участковый меня днём спрашивал, не держу ль я на тебя обиду, что ты мне тайно в город и из города шастать не дозволяешь.

— Эвона как, — покивал святой отец. — Ну и как, не держите?

— Да Господь с тобой, Кондрат Львович!

— Благодарствуем, матушка. А токмо, Никита Иваныч, ты уж не бросай следствие, ибо зело странно сие. Первый случай ведь так близко от нас — и сразу отец Алексий! Что мне с ним делать теперь — ума не приложу. Он ведь искренне считает, что был в пилигримке. А ежели скажу я ему, что он осьмнадцать годов в земле лежал — а ну так обратно умрёт он удара сердечного? Грех на мне будет.

— Ну… тогда придерживайтесь версии с возвращением. Я так понимаю, те, кто его знал, будут молчать?

— Будут. На том мы договорились, люди надёжные. Разве что Груздев…

— Груздева я бы вообще в поруб на пару дней отправил, пусть посидит в холодке, подумает. В каждом деле ведь нам от него покоя нет! Да, кстати, стрельцы на службу заступили?

— Истинно, — кивнул отец Кондрат. — Особливо бдят за воротами. Вечерю им выдадут, а там пущай дежурят, своих я предупредил. Стрельцы твои — люди мирские, нам с ними делить нечего.

— Караул у дома Груздева мы тоже поставили. Думаю, прорвёмся, одним делом меньше станет. Бояре ведь с этими заборами самого государя на уши подняли…

— Бог тебе в помощь, Никита Иваныч. А токмо пойду я дела править. Митьку своего накажи примерно, дабы неповадно было руки распускать.

— Накажу, не сомневайтесь. Он у нас со своей самодеятельностью уже в печёнках сидит.

Расстались мы на самой дружеской ноте. Я видел в окно, как святой отец пересёк наш двор, благословил сунувшихся к нему стрельцов и вышел за ворота. Я закрыл блокнот с заметками и тяжело вздохнул.

— Не горюй, Никитушка, прорвёмся, — бабка обняла меня за плечи. — Но ведь нудное какое дело, согласись. Уж лучше б убили кого, честное слово.

— Для баланса, что ли? — кисло скривился я. — Нет уж, пусть лучше так, иначе мы вообще погрязнем. Одни умирают, другие воскресают… хватит!

— Шёл бы ты, участковый, в баню, — посоветовала бабка. — А то на тебя смотреть больно.

— Уже иду, бабуль.

Она выдала мне с собой чистую одежду и полотенце, и я вышел во двор. Заходящее солнце освещало город розово-оранжевыми лучами. Скоро зацветёт черёмуха. Скоро этих пьянящих ароматов станет больше в разы. Сердце моё переполняла тёплая любовь к окружающему меня миру.

По моим ощущениям, я провёл в бане часа полтора. Когда я, чувствуя невероятную лёгкость во всём теле, вышел, на улице уже стемнело. Стрельцы зажгли фонари по периметру двора. На фонари в нашем квартале тратятся далеко не все — это дорого. Но, в конце концов, не можем же мы допустить, чтобы неугомонный Митрофан расписал своими художествами и наш забор. Бабкин кот Василий сидел на берёзовом чурбаке и сверкал глазами. Инфернальное зрелище, кстати. Я помахал дежурным стрельцам и скрылся в сенях.

А в тереме меня встретил неожиданный, но приятный гость. Государь приехал, чтобы разделить с нами ужин. Заметьте, не нас к себе вызвал, а решил наведаться сам. Мы обменялись дружескими рукопожатиями.

— Здорóво, Никита Иваныч! Должно же ты полощешься.

— Так вы б предупредили, — я сел на своё место у окна. Царь выглядел настолько счастливым, что на его сияющей физиономии можно было блины жарить.

— Новость у меня для вас великая!

— Подождите, дайте угадаю… Бодров решил, что ему надоел наш климат, и переезжает жить за границу? Нет? Лариску выдают за дьяка Филимона, а поляки уезжают ни с чем?

Яга тихо прыснула в кулачок.

Опять нет? Хм.

— Три богатыря одновременно воскресли?

— Да ну тебя, Никитка. Что ты чушь-то городишь! Говорю ж тебе, новость великая. Лидочка моя разлюбезная обрадовала меня ныне. Наследник у нас будет, участковый!

Ого. Я ещё раз торжественно пожал государю руку.

— Поздравляю! Отличная новость, Ваше Величество.

Я в самом деле был за них рад. Горох, конечно, ещё молод, ему и сорока нет, но вопрос престолонаследия последние годы стоял особенно остро. Наш государь был вдовцом и долгое время не спешил связывать себя узами нового брака. Внебрачных детишек по царскому подворью носилось штук пятьдесят, многих, как своих, воспитывали царские слуги. А вот законного наследника не было. Бояре ему, кстати, на эту тему все уши прожужжали, дескать, не дело это — не то что сына, а и дочки нет! У самих-то бояр, конечно, по трое-четверо, а то и больше, есть на кого нажитое непосильным трудом оставить. Тот же Бодров, например, двух взрослых сыновей в думу протащил. Короче, нет, это просто отличная новость!

— За такое дело не грех и выпить, — бабка удалилась в свою комнату и вынесла оттуда небольшую тёмную бутылочку. — Смородиновая настойка. Как раз для особого случая берегла.

Я достал с полки три гранёных стакана, и Яга разлила в них густую тёмную жидкость. Сладкий запах ягод немедленно поплыл по горнице.

— Ну, за будущего наследника! — с чувством произнёс Горох, перекрестился и залпом выпил. — Ух хороша! Вы, бабушка, у нас на все руки.

— В свободное время, — скромно потупилась бабка. Я пил медленно, маленькими глотками. Хотелось подольше чувствовать на языке медовый вкус лета. Яга, расчувствовавшись, промокнула глаза уголком платка. — Храни Господь вашу семью, государь. Вся страна ведь этого сколько лет ждала.

И тут же, словно поняв, что сказала что-то не то, осеклась. Горох сдвинул брови, по его лицу пробежала тень неясной грусти, но он тут же отогнал её и вновь улыбнулся.

— Прошлые дела, бабушка. Пусть всё идёт как идёт. Сегодня я счастлив, и вы, верная моя милиция, будьте счастливы вместе со мной.

Будем, конечно! Хотя повод для печали у нас, конечно, был: мы явно не укладывались в установленные сроки, но повлиять на это никак не могли. Думаю, даже Гороху было ясно, что дело только разворачивается в полную силу. Но это тоже потом. Сегодня у нас будет тёплый вечер в дружеской компании, сладкая настойка с запахом лета и отличные новости.