Озеро самоцветов (джен)

Комната тонула в полумраке, лишь слабый свет камина отбрасывал на стены танцующие тени. Римус сидел на краю кровати, вонзив пальцы в грубую ткань одеяла. Весь он являл собой взведенную пружину, готовую в любой момент сорваться. И даже воздух густел, насыщаясь грозным предчувствием.

Римус закрыл глаза, пытаясь подавить дрожь, но холодный пот, стекающий по позвоночнику, напоминал — время истекает, песок в часах уже на исходе.

— Ты снова забываешь дышать, — теплый голос Тонкс прозвучал так близко, что он вздрогнул. Она коснулась его руки, нежно разжала пальцы, словно распутала узлы невидимой веревки. — Вдох… выдох… На три счета, помнишь? — Прижала его ладонь к груди, где сердце билось ровно, как метроном. — Вот так. Вместе со мной.

Он повиновался, вдыхая дым с горьковатыми нотами ежевичных духов и полыни. Тонкс устроилась рядом. Ее волосы цвета темного меда поглощали свет, словно стремясь скрыть тревогу.

— Спасибо, — прошептал Римус, но тут же пожалел. Благодарность повисла в воздухе клинком на тонкой нити, готовая упасть и разрезать хрупкое спокойствие.

— Не благодари. Ты бы сделал то же самое. — Она улыбалась, но в уголках ее фиолетовых глаз пряталась крошечная тень страха.

Он хотел возразить — нет, никогда не оказался бы на ее месте, не позволил бы ей сидеть рядом с чудовищем, чьи клыки уже точились под кожей. Но слова застряли в горле, превратившись в комок колючей проволоки, а в сердце отозвались далёким воспоминанием.

Запах сырой земли и корней.... Римус сидел, прижавшись спиной к холодным каменным стенам, в крошечной комнатке, которую Дамблдор оборудовал для его превращений. Железные решётки на дверях дрожали от ударов ветвей Плакучей Ивы снаружи, а лунный свет пробивался лезвиями сквозь щели. Он слышал голоса — насмешливый смех Сириуса, яростный шёпот Снейпа — и каждый звук впивался в него шипами.

«Они не понимают. Они даже не догадываются…»

Луна поднималась выше. Римус чувствовал, как её свет жжёт кожу сквозь толщу земли. Кости начинали ныть, суставы выкручивало, но хуже всего было знание. Знание того, что Снейп, ведомый яростью к Сириусу и любопытством, сейчас войдёт в тоннель.

— Пусти, Блэк! — голос Снейпа разнёсся эхом. — Ты совсем спятил!

«Сириус… Зачем?»

Римус вжался в угол, ногти впились в ладони.

«Не заходи. Умоляю…»

Но ветви Плакучей Ивы уже давно раздвинулись с грохотом, пропуская Снейпа внутрь.

— Люпин? — в его глубоком голосе звучал не страх, а презрение. — Так вот куда ты пропадаешь…

Луч луны скользнул по руке Римуса. Кожа задымилась.

«Нет. Нет-нет-нет…»

— Беги! — вырвалось хриплым рыком, но тело уже выходило из-под контроля. Кости ломались, рёбра впивались в лёгкие. Он видел, как Снейп отпрянул, а затем Джеймс, от души ругаясь на Сириуса, схватил его за руку и поволок к выходу.

Римус запомнил лицо друга, одним только чудом подоспевшего вовремя: бледное, с перекошенными от ужаса чертами.

Тьма поглотила всё. Наутро он очнулся в разорванной одежде, с кровью на губах, но на полу не было следов чужих ран. Джеймс спас Снейпа. Но Римус знал: трещина в его душе уже никогда не зарастёт.

Последний полузвериный рык затих в пустоте.

— Римус? — Тонкс потрясла его за плечо. Ее пальцы сплелись с его, точно приковывая к настоящему, к этой комнате, к этому мигу. — Ты здесь. Со мной. Все в порядке.

— Нет, не в порядке. И не будет в порядке, — голос сорвался на хриплый шепот. — Я мог убить его. А сейчас… — Он посмотрел на их соединенные руки. — Ты заперта здесь со мной, как он тогда.

Она нахмурилась, нос слегка вытянулся, выдавая волнение.

— Меня никто не тащил сюда силой. Я сама… — она отвернулась и смешливо зажмурилась, предвкушая праведный гнев.

— Ты сама решила рискнуть жизнью? — он резко встал. — Это безрассудство! Даже с зельем…

— А если его нет? — Её резкий взгляд отзеркалил возмущение. — Ты думал, я позволю тебе сражаться в одиночестве?

Римус сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Она права — после их последней ссоры со Снейпом зелье исчезло из его жизни. Но как объяснить, что страшнее любой боли — очнуться с её кровью на руках?

— Джеймс вытащил его, — сказал Римус, глядя куда-то сквозь стену. — Сириус тогда думал, что это будет «смешно». А Джеймс, даже ненавидя Снейпа, не смог стать соучастником убийства. Мы все были слепы: Сириус — от ярости, Джеймс — от гордости, я — от страха. И только Снейп… Снейп видел правду. Ту, что я — чудовище.

Тонкс сжала его ладонь и потянула, будто пытаясь вырвать корень этой мысли.

— Он видел только то, что хотел. А правда в том, что ты сейчас здесь, со мной, а не держишь кого-то за горло, — твёрдо произнесла она. — Джеймс подарил тебе этот шанс. Не отнимай его у себя сам.

Она подошла вплотную, положив ладонь ему на грудь, где сердце выбивало барабанную дробь.

— Снейпа спас Джеймс. А тебя спасаю я. Потому что… Потому что верю в тебя.

Римус задохнулся. На миг проявившийся зверь внутри принимал и видел куда глубже и яснее то, что робко пряталось за простой верой, и плотоядно скалился. Захотелось отстраниться, убежать, спрятаться в темный угол, где проклятие никого больше не коснётся. Но Тонкс уже обняла его, и запах розмарина — терпкий, землистый — смешался с горечью старой боли.

— Я не заслуживаю этого, — прошептал он.

— А я не спрашивала, — усмехнулась Тонкс. Ее черты поплыли: нос укоротился, глаза округлились. Ни тени страха. Только упрямая надежда со щепоткой юмора. — Я закрою дверь. — Она потянулась к цепям, но вместо холодного металла ее пальцы задержались на его коже — мягкие и твердые одновременно. — Помни: это не клетка. Это я с тобой.

Луна приблизилась, утопив её голос в холодном свете. Растворила, стерла, посмеялась — он точно увидел жестокий образ в глазах-аметистах.

Тишину разорвал хруст. И крик, перешедший в волчий вой.

Римуса скрутило пополам. Мышцы вздувались, рвались и сплетались в узлы, перекраивая тело на новый лад. Рубашка лопнула, ткань разорвалась с хриплым всхлипом, обнажив кожу, покрытую шерстью — чёрной, жёсткой, как пепел после пожара. Каждый волосок жёг поры раскалённой иглой. Когти, кривые и острые, вонзились в пол, оставив длинные борозды, глубокие шрамы.

Но голос Тонкс пробивался сквозь этот ад:

— Держись, Римус. Я здесь. Ты сильнее этого.

Он попытался сфокусироваться на её словах, но боль накрыла новой волной. Челюсть вывернулась, клыки впились в губу, наполнив рот железным привкусом крови. Глаза затянула пелена — мир стал чёрно-белым, полным расплывчатых теней, но её силуэт, мерцающий и непостоянный, маячил перед ним. Тонкс металась по комнате, её форма менялась: то высокая и стройная, то хрупкая, как подросток. Волосы полыхали алым, освещая мрак.

— Нет! — её крик перебил рык оборотня. Она рванулась вперёд, едва увернувшись от когтей, и вцепилась в цепь. — Ты не дашь ей победить! — Голос дрожал не от страха, а от ярости, направленной на луну, проклятие, всю несправедливость его существования.

Звенья лязгнули, высекая искры из камня. Но Тонкс вцепилась в цепь — пальцы исказились, словно ветви древнего дерева.

— Слушай меня! — в её глазах вспыхнуло что-то дикое, первобытное. — Ты сильнее! Ты — Римус Люпин!

Оборотень замер. В жёлтых глазах мелькнула искра — короткая, как жизнь светлячка. Но луна, холодная и безжалостная, осталась неумолимой. Он ударил, сбив Тонкс с ног. Та перекатилась, волосы сменили цвет на ядовито-зелёный — вызов, брошенный в лицо судьбе.

— Я не боюсь! — прошипела она, поднимаясь. На руке зияла царапина, но она будто не чувствовала боли. — И ты не бойся себя!

Оборотень завыл, но Тонкс шагнула навстречу, уперев ладонь в его грудь, покрытую колючей шерстью.

— Возвращайся… — её голос смягчился, как в те вечера у огня. — Я здесь.

Что-то дрогнуло в его взгляде. Оборотень затрепетал, шерсть начала опадать, когти втянулись обратно в распухшие пальцы.

Римус рухнул на пол, судороги выжали из него остатки сил. И темнота накрыла его, тяжёлая и беззвучная.

...Он стоял на умытой кровью земле. В воздухе пахло смертью. Тонкс лежала у его ног, словно тень самой себя: волосы слиплись в багровые пряди, а глаза превратились в мутные стекляшки, лишенные блеска.

Где-то вдали звучал голос, знакомый и ненавистный: «Чудовище остаётся чудовищем».

— Нет… — прохрипел Римус, но из горла вырвался лишь волчий вой. — Это не я…

И словно в насмешку над тем, что он даже не мог заплакать, Тонкс пошевелила губами:

— Почему ты не остановился?..

Он очнулся с воплем, сердце колотилось, разрывая грудь. Метнулся взглядом по сторонам — стены, цепи, следы когтей на полу. Кровь… Он не видел её, но чуял.

— Тонкс! — голос сорвался на крик.

Римус вскочил. Побежал, не чувствуя ничего, кроме леденящего ужаса.

… Тонкс спала в кресле, подогнув ноги, как ребёнок. Обесцвеченные усталостью волосы напоминали пепел костра, но на щеке алел отблеск зари — поцелуй солнца, пробившегося сквозь тучи.

Плед, который она вязала для него, сполз на пол, превратившись в хаотичный узор из петель.

Римус замер, опёршись о дверной косяк. Слёзы текли по его лицу, смешиваясь с потом и пылью. Он опустился на колени рядом с ней, дрожащими пальцами коснулся руки — тёплой, живой.

— Прости… — прошептал он, прижимая хрупкую ладонь к своему лбу. — Прости, прости, прости…

— Ты… цел, — сонно сказала она, и в ее голосе звучало не удивление, а тихое торжество. — Я здесь. Мы оба здесь.

— Благодаря тебе, — хрипло отозвался он и надолго замолчал, позволяя её голосу глубже впитаться в кровь.

— Смотри, — Тонкс указала на окно. На подоконнике подрагивала паутина, усыпанная каплями росы. — Как диадема. Красиво, да?

Воздух в комнате постепенно наполнялся густым ароматом огневиски — сладким, с нотками корицы и жжёного сахара, словно кто-то растопил янтарь в медном котле. Тонкс, не выпуская Римуса из объятий, шевельнула палочкой, и кружка сама материализовалась перед ней. Напиток дымился, золотистый, как жидкое солнце, а на поверхности танцевали искорки, похожие на светлячков.

— Пей, — мягко приказала она, поднося кружку к его губам. — Это поможет.

Римус сделал глоток. Тепло разлилось по груди, сжигая остатки кошмара. Вкус был сложным — мёд, смешанный с имбирной остротой и чем-то неуловимо волшебным. Он закрыл глаза, чувствуя, как дрожь в пальцах стихает, а сердце меняет ритм.

— Ты добавила сливочный эль, — уловил он знакомую ноту, заставляющую напиток пениться.

— И щепотку драконьей мяты, — призналась Тонкс, улыбаясь. Её волосы, всё ещё тусклые, начали потихоньку розоветь, словно впитывая тепло огня. — Чтобы ты не забыл: даже в самой горькой горечи есть место чему-то сладкому.

Он прижался лбом к её плечу, вдыхая смесь огневиски и её запаха — розмарина, дыма, горьковатых ежевичных духов и ощутил, как неумолимо теряет цену его звериная суть. Его боль, его мука, его страхи.

— Знаешь, о чём я думала, пока ты… — она запнулась, её рука замерла на его спине. — О нашем первом совместном глотке огневиски. Ты тогда сказал, что он пахнет надеждой.

Римус кивнул. В тот вечер её волосы были цвета фуксии, а она дразнила его: «Ты жмуришься, как будто пьёшь яд!»

— Он и сейчас ею пахнет, — прошептал он, делая ещё один глоток. На этот раз сладость перевешивала горечь.

Смех Тонкс, звонкий и беззаботный, разогнал последние тени. Она взяла его руку и положила себе на грудь, где сердце билось ровно и громко.

— Слышишь? Оно всё ещё здесь. И твоё тоже.

Они допили напиток молча, передавая кружку, как эстафету. На дне осталась капля, и Тонкс перевернула её, показывая гравировку: «Свет прогонит любое проклятие».

— Дамблдор подарил, — сказала она, проводя пальцем по буквам. — Видимо, знал, что пригодится.

Римус улыбнулся — впервые за эту ночь без горечи.

Проклятие никуда не исчезло, но пока её рука была в его, а на губах оставался вкус огневиски, он верил: света хватит. Хотя бы до следующей луны.