Орбиталь, зона 86 (джен)

Маленькая Катрена не имела и малейшего понятия о том, что всё в её жизни может измениться в одночасье. Она вставала рано, чтобы поскорее сделать работу в доме и в саду — прежде, чем откроется лавка. Она сбегала вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, расставляла на столе тарелки и подметала пол. Она не ела ничего вкуснее бабушкиного супа и матушкиных пирогов.

— Причешись как следует, — сурово говорила мать, беря в руки гребень и пряча улыбку.

Вымыв тарелки после завтрака, маленькая Катрена бежала помогать со сбором овощей и ягод на продажу. Бабушка учила её выращивать пищу в неплодородной земле Кагарета, а мама — этой самой пищей торговать, да так, чтобы покупатели уходили довольные и возвращались снова.

Самой большой несправедливостью на свете маленькая Катрена считала то, что её вечно лохматенькую и ужасно шумную младшую сестру работать пока не заставляли — та могла вставать позже на целых полчаса и разве что помогала вытирать тарелки после ужина. Катрена дула щёки, кривила рожи — тайком, пока взрослые не видели, — и высовывала язык, а после обеда хватала сестричку в охапку и утаскивала с собой на поиски приключений. Вдвоём они лазали по деревьям, искали норы грызунов и ловили всех, кто не успевал убежать или улететь, притаскивая домой воробушков, ящериц, даже крыс и лягушек с искусственного прудика неподалёку. Мать хваталась за голову и гнала чумазых детишек мыться, а отец только смеялся и всегда придумывал, куда бы пристроить нового питомца.

Отец для маленькой Катрены был идеалом и примером для подражания. Он учил её тому, чему не мог научить никто другой в их маленькой семье — топить печь, орудовать ножом, защищать себя. В редкие свободные дни он брал её с собой за стену и показывал, как ориентироваться по звёздам и печь картошку в золе. Иногда они ходили на юг, к Серой реке, не теряя стену из виду, — речка была совсем узкой и скудной, но именно в её мутных водах Катрена научилась плавать.

Однажды в их семейную лавочку зашёл солдат — крепкий круглолицый мужчина, оказавшийся воином из элитного отряда, и так вышло, что ему полюбились яблоки из сада Лексисов. Через пару месяцев всю семью приставили к награде за усердный труд на благо города — так в шкафах появились яркие сорочки, в буфете — новая посуда, в гостиной — немного потрёпанное пианино, а во дворе — самый настоящий пёс — большой, чёрный, поджарый — роскошь, стоящая целого состояния.

Маленькая Катрена мела пол и мыла тарелки, лазила везде, где ей только могло вздуматься, читала любые книги, какие могла отыскать, поглядывала на красивого мальчика из дома напротив и жевала кисловатые зелёные яблоки, срывая их прямо с ветки, на которой сидела. Она не знала другой жизни и была рада тому, что имела.

Катрене было двенадцать лет, когда Роза, правившая её маленьким уютным городом, почила. В тамошнее Поместье тот час же объявили набор прислуги. Никто и подумать не мог, зачем новой Розе вдруг понадобилось столько горничных, поваров и рабочих. Никто и никогда в доме Лексисов не был так горд, как в тот день, когда Катрену позвали служить в Поместье. Её поздравляли и провожали с улыбками на лицах.

Когда ворота закрылись за её спиной, жизнь Катрены Лексис разделилась на «до» и «после».

« — Ты бесполезна!»

Катрена старалась изо всех сил, но никто и никогда больше не был доволен её работой.

« — Никчёмная девица!»

Мать редко хвалила Катрену вслух, но всегда давала понять, что довольна ею, — так или иначе. Здесь же слов благодарности будто не существовало вовсе.

« — Лентяйка!»

Ни отец, ни бабушка, ни даже строгая мать никогда не поднимали на Катрену руку. Накричать? Заставить работать после обеда? Запретить выходить в город? Случалось. Не то, чтобы Катрена была особенно непослушным ребёнком, но её детская непосредственность, с которой она порой говорила и делала не слишком уместные вещи, любопытство и постоянные поиски чего-то нового зачастую выливались в не самые безопасные и приятные ситуации для окружающих и для неё самой. Мама нередко повышала голос, бабушка читала нотации, а отец недовольно качал головой и терпеливо объяснял, что дурного сделала дочь и за что конкретно она наказана. Сестрица кривлялась из-за угла — это Катрену злило особенно, ведь с неё самой, как со старшей, спрос был выше, чем с лохматой салаги.

Теперь всё было иначе. Здесь никто не объяснял ей, почему и в чём именно она провинилась. Никто не слушал оправданий. Никому не было интересно, виновата она на самом деле или нет. Виновен был тот, кто попался, тот, кто оказался не в то время и не в том месте. Безусловно, были те, кто пользовался этим, — иначе здесь было просто не продержаться. Катрена быстро поняла: здесь никому нельзя доверять. «Человек человеку волк» — когда маленькая Катрена впервые прочла эту фразу в какой-то книге, она не поверила, что так может быть. Не в её семье, не на её улице, не в её городе. Здесь же, в Поместье, кишмя кишели «волки» — иные просто не выживали. Наивность выветривалась из новоприбывших в первые же дни, выбивалась палками. Мерой тяжести совершённого проступка служило количество ударов. Били всех. Били часто и без жалости: за разбитую чашку, за неправильный взгляд, за зевок или вовсе от дурного настроения. Как говаривала одна высокопоставленная госпожа в таких случаях — для профилактики. Что делали с теми, кто пытался сбежать, Катрена не знала. Она как-то услышала шёпотки в темноте складов, куда её послали за мешком сахара: две девицы планировали выбраться через слуховое окно в коморке со швабрами. На другой день одна из них исчезла, а вторая ходила довольная своим доносом.

В редкие минуты, когда никто не мог увидеть этого, Катрена поднимала глаза. Поднимала их и видела, во что превратился мир, который она знала. Дочь предыдущей Розы была слишком юна, наивна, безвольна, и бразды правления держала её тётка — умная, безусловно умная Госпожа. Жестокая, высокомерная и бесконечно эгоистичная. Об этом порой шептались старшие слуги, заставшие ещё правление предыдущей Розы. Иногда такие шептуны тоже пропадали.

Госпожа окружала себя яркими дорогими вещами. Юная Роза с пустым блеклым взглядом терялась среди этого безвкусного блеска, и её подданным было до неё не больше дела, чем до какого-нибудь буфета у стены. Потом Катрена поняла — пустой взгляд у безвольной леди был неспроста: на обед и к ужину ей подавали бокал чего-то, пахнущего сладко-сладко — так приторно, что от запаха могла закружиться голова. Что именно было в этом бокале, Катрена так и не узнала.

Больше всего Госпожа обожала окружать себя такими же, как она сама, — надменными насмешниками, сплетниками и сплетницами всех мастей, кутающимися в дорогие ткани и звенящими сверкающими украшениями. У них была большая комната наверху — вычищенная до блеска, устланная коврами, заставленная дорогой мебелью и разными безделушками. Они собирались там вечерами, вальяжно расположившись на креслах, диванах, больших подушках, и развеивали скуку, издеваясь над своими слугами. Ядом сочились их взгляды, их речи, яд плескался в бокале их Розы — безвольной куклы. Яд заливал Поместье сверху донизу. Яд был повсюду.

Маленькая Катрена и подумать не могла, что дурман — не просто страшная выдумка, не предел безысходности, когда у какого-нибудь мучившегося непроходящими болями калеки или безутешного страдальца, потерявшего всё, чем дорожил, больше не оставалось сил бороться и нести своё бремя. Теперь Катрена видела, как те, кто должен был мудро править своим городом, заливали дурман в свои глотки из изящных бокалов, вдыхали плывущим из трубок сладким дымом, от которого с непривычки слезились глаза и мутилось в голове. Они поглощали дурман со скуки, веселья ради, и чем больше он заполнял их головы, тем безумнее они становились. Катрене не везло порой бывать на этих вечерах — там её вынуждали петь, пока она не теряла голос. Некоторые господа делали ставки на то, сколько она продержится. Песни были для Катрены осколком её счастливого детства, и она вынуждена была теперь разделять эту маленькую личную святыню с теми, кого ненавидела всем сердцем. Когда голос срывался, Катрену били.

« — Ты что, издеваешься, мерзкая девица?!»

« — Ты это нарочно, да?»

« — Как ты посмела?!»

« — Ты совершенно не стараешься!»

« — Тебя пригласили сюда, а ты, неблагодарная!..»

« — Из-за тебя я проиграл свои деньги!»

« — Дрянь! Дрянь!»

Но Катрена знала: бывало гораздо, гораздо хуже. Кого-то травили собаками, других раздевали догола и заставляли отплясывать прямо на осколках какой-нибудь вазы, разбитой потехи ради… Связывать, бить, резать, колоть, увечить, унижать — господа могли делать со своими слугами всё, что вздумается. Господа давно уже не видели разницы между слугами и рабами.

Катрене казалось, это происходит только в стенах Поместья — за его воротами никто из и понятия не имеет, как обстоят дела. Не потому ли никого из слуг никогда не отпускали домой, повидать родных? Позже Катрена поняла: нет, яд растёкся по всему городу, яд поглотил всё и всех без остатка. Поняла, когда впервые услышала шум боя за окном. Потом всё затихло. Позже это повторялось — раз или два — но следом снова приходила тишина, будто ничего не происходило вовсе. Особенно любопытные пропадали, но теперь исчезавшие возвращались — испуганные, избитые, боящиеся собственной тени. После одной ночи, когда неподалёку снова слышался странный шум, Катрена узнала, почему: на утро её саму за волосы выволокли из комнаты и увели на нижние уровни.

— Твой отец был там, среди них, знаешь? У меня осталось его ухо на память, — Госпожа сказала это напоследок, со злобным торжеством в голосе, прежде чем Катрену бросили в коморку с глухой дверью, где не было ни окон, ни лампы, ни даже подстилки.

Она не знала, сколько времени провела в темноте. Ставший привычным холод в руках и ногах расползся по всему телу, иголками впился в сознание. Она тряслась, будто в лихорадке. В беспамятстве она звала отца и металась в темноте, тщетно пытаясь согреться, пока не перестала понимать, где стены, где потолок, где пол… Тогда она упала в темноту и просто плакала.

Потом дверь открылась, и её снова выволокли на свет.

В какой-то момент Катрена проснулась. Она обнаружила себя около треснувшего зеркала в общей умывальне. Взглянула на себя — исхудавшую, измождённую, потухшую, — и осознала: она больше не сможет, не вынесет. Когда-то одна новенькая громко возмущалась здешними порядками. Потом исчезла и вернулась через какое-то время: теперь она уже молчала. Однажды ночью Катрена проснулась от дурного сна и увидела, как девица что-то пишет на клочках бумаги, а затем прячет в подушку. Катрена не собиралась сдавать её, но знала, что найдутся другие. И они нашлись — выпотрошили тайник, читали вслух, насмехались. Некоторые листы разорвали в клочья, другие куда-то унесли. Катрена так и не узнала, что было написано на них, но девицу прилюдно избили, а на другой вечер уволокли на празднество. С празднества вернулась уже не она — блеклая тень, — и Катрена старалась не думать, что взбрело в одурманенные головы. К концу недели девочки-тени не стало — она повесилась на простынях.

Были и другие, кто уходил вот так, сам. Были и те, кто кражами, доносами и ещё неизвестно как дорывались до дурмана, обманывали самих себя, забывались — эти тоже не жили долго.

Катрена смотрела на своё отражение в треснувшем стекле и отчётливо говорила себе: нет. Она всё ещё была слишком гордой для того, чтобы уйти вот так — в темноту, в забытье, посиневшим трупом, лужей крови или в безумие наркотического дурмана, с пеной на онемевших губах. Мать дала ей жизнь, отец научил её жить, «малявка», должно быть, подросла, бабуле нужна была помощь в саду… Катрене снова хотелось плакать, но она не плакала. Кусала губы, царапала ладони, но не плакала. Она смотрела на своё разделённое трещиной отражение и твердила себе:

«Они живы».

«Я выживу».

«Я обязательно выберусь».

«Я найду их, и мы убежим отсюда».

Катрену всё ещё били. Катрена всё ещё боялась — празднеств, глухой тёмной коморки на нижних уровнях, того, что её планы раскроют.

Катрена продолжала работать не покладая рук, продолжала смотреть в пол, когда мимо проходил кто-то из господ, но взгляд этот теперь стал куда осмысленнее. Теперь Катрена знала, что должна сделать, и знала, что сделает это. Она понимала: если бы Госпожа и её мерзкое окружение не были так опьянены дурманом, если бы смотрели чуть внимательнее… Катрена опасалась и делала всё, что было в её силах. Она знала: собственное лицо бы выдало её, раскрыло бы внимательному взгляду все мысли и намерения, и потому она позволяла себе обдумывать побег лишь ночью. Только в темноте общей спальни никто не смог бы разглядеть сосредоточенность, решимость, никто не сумел бы увидеть, как в давно потухших глазах снова разгорался огонь.

Катрена долго вынашивала свой план, тщательно обдумывала разные варианты, тайком следила, опустив глаза, слушала, анализировала. Ей хотелось бы записать — она боялась, что память подведёт её. Но ещё больше она боялась повторить судьбу той девицы, прятавшей записи в подушку. Катрена не могла так рисковать. Она подготовилась настолько хорошо, насколько могла.

И всё же, стоя одной тёмной ночью у окна в умывальной, она не сумела унять дрожь в коленях. Катрена стояла неподвижно несколько минут и просто не могла решиться. Треснувшее зеркало позади неё тонуло в темноте, но оно было больше ни к чему: Катрена знала, что увидит в нём. И потому она, уставшая от бесконечного кошмара, сделала свой шаг.

« — Кто не пытается — не имеет и шанса получить то, что хочет», — говорил когда-то отец. И дочь внимала этим словам как никогда прежде. Она шагнула прочь — прочь из ненавистного ей мирка. Она плохо помнила, как всё это произошло — и тогда, и позже. Вылезла, кралась, бежала, пряталась, снова бежала. Ей всё чудилось, что её вот-вот поймают, — раз или два патрулировавшие территорию стражники с фонарями проходили совсем близко. Катрена лихорадочно тряслась, её руки были мокрыми от ледяного пота, но она выбралась. Поместье было позади, и она снова бежала, бежала по городским улицам — бежала босиком, чтобы только не шуметь. Бежала мимо пересохшего прудика, где когда-то ловила лягушек с сестрой, десятой стороной обходила бездомных, которых никогда на её памяти не было столько. Она неслась, летела — прочь, прочь от проклятой безысходности, в мир из её детства…

Свой дом она отыскала не сразу, а когда нашла — не поверила.

Её дом был пуст. Пуст и разорён: выбиты окна, поломан забор, а от сада, много лет кормившего её семью и других горожан, остались высокие заросли сухих сорняков. Её дом был пуст — у Катрены ничего не осталось. Ничего, кроме слепой, ничем не подкреплённой надежды: отец жив, все они живы — схватили свои пожитки и убежали прочь. Убежали, просто не сумев забрать её с собой, — иначе зачем бы отцу было рисковать, отправляясь на вылазку, заведомо обречённую на провал? Как бы ни прогнили те, кто нёс в своих руках власть, — они всё ещё были способны держать её достаточно крепко, чтобы обезопасить себя. Нет, отец, знала Катрена, не был ни порывистым глупцом, ни безрассудным храбрецом, как знала и то, что человек вполне способен жить с отрезанным ухом.

«Они выжили», — упрямо твердила себе Катрена на протяжении долгих лет после, пускай с каждым днём её надежда истлевала, превращаясь в призрак, меркла, как воспоминания об отрочестве, проведённом в неволе.

Катрена приложила все усилия. Она смогла, она выбралась, убежала из проклятого города. Не оборачиваясь, оставила позади стену. Она знала: для этого места точка невозврата давно уже была пройдена, и дожидаться, когда его болезнь достигнет своего пика, не стала. Катрена много читала в детстве и много слушала, о чём говорят взрослые. Она знала, чем заканчиваются такие истории: недовольствующие рано или поздно свергли бы тех, кто ими правил, убили бы Розу, лишив свою зону последней иллюзии защиты. Катрена могла бы сама стать частью такой истории, но не стала. Потому что она знала: конец — всегда хаос. Такова была правда, в которую она верила, и потому покинула насквозь пропитавшийся ядом город без всякого сожаления.

Мир её детства был безвозвратно утрачен.

Перед юной Катреной тогда раскинулся Кагарет: суровый, но свободный, полный опасностей, но сулящий вольный полёт, искалеченный давнишней катастрофой, но по-своему прекрасный. Скудные пыльные пустоши пьянили Катрену почти так же, как дурман пьянил нелюдей, оставленных позади. Она вспоминала время, проведённое с отцом за стеной, вспоминала всё, чему он учил её, как вспоминала и истории о тех, кто бросал всё и пускался в вольное странствие. На книжных страницах таких всегда рисовали сильными и свободными…

Конечно, Катрена понимала, что реальность не так прекрасна, как описывали в романах. Отец говорил ей: кочевники могут быть опасны. Не все и не всегда, разумеется, но их жизнь так же сурова, как и земля, по которой они ходят. Кто-то охотится, а кто-то грабит путников. Кто-то проявляет стойкость, а кто-то сходит с ума. Все они ищут спасения от зимней стужи. Все они бывают голодны.

И Катрена была голодна тоже, а охотиться, имея при себе лишь туповатый ржавый нож, украденный из Поместья, выходило совсем дурно. Кагарет был скуден, и в мутных водах Серой реки едва ли можно было отыскать что-то живое.

Катрена взяла западнее и, в конце концов, обнаружила костёр. Несколько дней она смотрела издалека, приглядывалась, наблюдала, подбираясь ближе. Люди у костра не казались ей опасными: они ходили на двух ногах, носили воду из реки, пытались охотиться, кушали раз в день, спали по очереди, кутаясь в тряпьё… Люди казались неопасными, но Катрена уже привыкла не доверять и делала всё, чтобы не быть замеченной

И тем не менее она всё ещё была голодна. Голод становился невыносимым.

В какой-то миг она решилась. Дождалась, пока часть отойдёт к реке, в сумерках подобралась совсем близко. Ей казалось, она продумала каждое своё слово, выдумала ответ на любой вопрос, какой только могли бы ей задать. Она готова была охотиться, носить воду, собирать сухую траву и поддерживать огонь, караулить чей-то сон, стать наёмницей, пускай даже воровать… — жить по каким угодно правилам, только бы жить. Не для того она сбежала из рабства, чтобы свобода её закончилась смертью от голода. Она вышла к костру, полная решимости прибиться к его хозяевам во что бы то ни стало и готова была бежать в случае малейшей опасности.

И тем не менее они окружили её. Заметили ли они её задолго до того, как она решила показаться сама? Заманивали ли они её в ловушку? Или, быть может, просто обстоятельства сыграли против неё? Катрена не знала. Она кричала: «Стойте! У меня ничего нет! Я не собиралась красть у вас!» Она кричала, но её будто и не слышали. Теперь, вблизи, она видела их остекленевшие глаза, видела их искажённые зверскими гримасами, осунувшиеся лица, в которых едва угадывались черты мужчин и женщин. Катрена поняла: она совершила ошибку и осознала это слишком поздно.

Катрена всё ещё была наивной девицей.

Они напали на неё как стая волков. Она боролась, как только могла, — дрожащая от ночной прохлады, ослабшая от голода. В её руках был всё тот же туповатый нож со следами ржавчины — в какой-то миг она воткнула его в мягкую плоть, стараясь не думать, не смотреть на то, что сделала. Потом нож выбили у неё из рук. Нападавших было немного, но они окружили Катрену, не давая ей шанса сбежать. Они опрокинули её на землю, били, хватали, тянули, дёргали, душили… Катрена понятия не имела, что с ней сделают эти люди, потерявшие человеческий облик. Забьют до смерти просто со злости? Отберут последнее? Изнасилуют? Или разорвут на части и съедят?.. Катрена слышала, как грохочет её сердце, полное животного страха. В исступлении она продолжала бороться и надеялась, что умрёт быстро.

…

Когда Катрена открыла глаза, она увидела небо. Как ни пыталась она потом, после всего, — так и не сумела вспомнить, что именно случилось, когда одичавшие скитальцы напали на неё. Над головой расстилалось тёмное небо, будто подёрнутое огнём у самого горизонта — она увидела это, стоило только приподняться. Близился рассвет.

Катрена не ощущала больше ни боли, ни холода, от голода больше не кружилась голова и не немели конечности. На краткий миг ей подумалось: мертва?.. А в следующий она уже вскочила на ноги и огляделась, готовая бороться, защищаться. Но никто не напал. Под ногами лежала подстилка из сухой травы и несуразная куча тряпья, а сверху упал белый плащ, которым Катрена была накрыта. Плащ оказался незамысловатым отрезом ткани, но добротным и удивительно, неуместно чистым. В паре шагов от лежанки дотлевал костерок, курясь тонкой струйкой сизого дыма… а у остывавшего кострища сидела незнакомая девушка, слишком опрятная для кочевницы. Слишком расслабленной и уверенной была её поза для попавшей в засаду торговки. И Катрене совершенно точно не нравились её глаза цвета гречишного мёда — чересчур внимательны был их взгляд.

« — С пробуждением», — вот и всё, что сказала незнакомка. И улыбнулась.

Голос у неё был мягкий, негромкий, но Катрена вздрогнула от неожиданности и отшатнулась: её тело в тот миг было словно натянутая струна, она всё также была готова драться или убегать. Но незнакомка только рассмеялась и поднялась на ноги, отряхиваясь.

« — Я Эфилия», — сказала она невозмутимо.

Потом они говорили. Точнее, поначалу Катрена просто заговаривала зубы, нарочно грубила, несла несусветную чушь и невпопад задавала вопросы — словом, как умела — отвлекала внимание, оценивая ситуацию и отчаянно пытаясь придумать, как ей действовать дальше. Неподалёку паслась хорошенькая белая лошадь — топталась всего в нескольких десятках шагов от кострища. Стоило только отвлечь незнакомку, заставить её замешкаться, закинув ей плащ на голову, — и… Собственная идея казалась Катрене жалкой и смешной. И незнакомка действительно рассмеялась, без труда раскусив её, потому что намерения Катрены всегда точно были написаны у неё на лице. Незнакомка смеялась, но отчего-то совсем не злилась — ни на грубость, ни на недоверие, ни на дурное намерение. Вместо этого она спокойно повернулась к Катрене спиной, достала из седельной сумки пару красных яблок и протянула одно незадачливой беглянке.

Яблоко Катрену смутило: никогда раньше она таких не видела. Она вертела его в руках, разглядывала, прежде чем решилась надкусить. Плод оказался непривычно жёстким и сладким, почти приторным, словно карамель.

С яблок начался их разговор: Катрена слишком долго была голодна, а незнакомка совершенно невинно, как бы невзначай поинтересовалась, чему она так удивилась и какие яблоки она ела до этого… и вышло так, что маленькие кисловатые яблочки росли в саду у дома, а в доме жили родители, и бабушка, и сестра, и что дом потом сменился жутким Поместьем, и безвольная Роза — выцветшая декорация, — и жестокие господа, и побег…

Катрена не собиралась говорить ничего из этого, не собиралась есть сладкие яблоки — одно за другим — и совершенно точно не собиралась плакать. Но всё шло совсем не так, как должно было идти. Она говорила и не могла заставить себя замолчать, она окуналась в события прошлого и едва не тонула: моменты беззаботного, безвозвратно ушедшего детства; моменты, когда безысходность окружала стенами отправленного Поместья и забиралась глубоко в душу; моменты, когда пьянящая свобода едва не стала погибелью. Пережитого было слишком много, чтобы удержать это внутри. Оно рвалось прочь словами и невольными слезами горя, боли, облегчения, страха, осознания.

« — Всё это ушло, — мягко говорила незнакомка — точнее, Эфилия, как она представилась, — это осталось в прошлом. То, чего больше нет, не стоит слёз».

От неё веяло теплом и отстранённым сочувствием, внушавшим ощущение безопасности. Однако стоило ей протянуть руку — и Катрена отшатнулась: её надломленная, но всё ещё гордая натура боялась обнаружить жалость в этом простом утешающем жесте.

И незнакомка — Эфилия — оценила это. Она продолжала улыбаться, её поза оставалась уверенной и расслабленной, а голос — мягким, — но теперь она говорила о серьёзных вещах, хотя Катрена о них не спрашивала.

« — Насмешкой судьбы ты была рождена в месте, где нет никакого будущего», — говорила она.

« — Рождённые рабами — рабами и умирают. На пустоши не взрастает ничего, какие бы благородные семена в её землю не посадили», — говорила она.

« — Там, откуда я родом, нет нищих и безработных — есть ленивые».

« — Даже рабы всегда сыты, одеты, согреты… и заняты».

« — Разве не прекрасно было бы видеть таким не один город, а целое множество… или пусть даже целый мир?» — вот, что она говорила.

Процветание, прогресс, жизнь в сытости и усердном труде — вот, о чём она говорила.

Она — Эфилия — была красноречива, мёд был в её глазах и в её словах, она не говорила о счастливой жизни как о праздной неге, но как о созидании, о работе и о достойной награде за неё, о свободе быть и выбирать.

Эфилия была красноречива, и хотя Катрена выискивала в её словах какой угодно подвох — никак его не находила. Потому что слова Эфилии были не о золотых горах и не о беспечной жизни — эти слова были о надежде.

И она сказала:

« — Иногда судьба даёт один-единственный шанс всё изменить. Воспользуешься им? Я думаю, тебе хватит сил, чтобы начать всё заново».

«Один-единственный шанс» — Катрене чудилась манипуляция в этих словах.

« — У тебя есть выбор», — добавила Эфилия, и Катрена знала, что это так: у неё действительно был выбор — умереть с голоду или принять условия. Катрена хотела быть свободной, но ещё больше она хотела жить. Жить и надеяться, быть может, однажды снова увидеть свою семью.

« — Кто не пытается — не имеет и шанса», — говорил когда-то отец.

«Кто не рискует…» — вторила ему Катрена и в тот час отчаянно хотела верить, что он, как и всегда, был прав. Потому Катрена доверилась едва-знакомой-Эфилии, потому она сказала «да», хотя ей всё ещё было страшно. Она выбирала: страх грядущего и страх пустоты владели ею в равной степени. Но в грядущем ей виделась надежда.

…

А потом выяснилось, что у восемьдесят шестой зоны — действительно красивого светлого города — не одна Роза, а две — и новая-знакомая-Эфилия оказалась одной из них. Потом Катрена клялась в верности на клинке и на розе — скромная, но торжественная была церемония. Потом Катрена стала солдатом: не этого она хотела в жизни, но клятва связывала её в той же мере, что и надежда. Впереди её ожидали долгие годы службы. Ей многое ещё предстояло обдумать, осознать, понять. Тогда она терялась в вопросах: сколько боли принесут перемены? Сколько радости? А главное — верным ли было безвозвратно принятое решение? Она не знала этого тогда и не знала теперь, как и того, сколько в действительности судеб это решение изменило.

Не об этом она думала в ясную летнюю ночь, сидя у окна в спальне Поместья Роз двадцать седьмой зоны — совершенно чужого и недружелюбного города, который теперь так важно было уберечь от возможной войны.

* * *

Когда Катрена очнулась от воспоминаний, корзинка с яблоками опустела почти наполовину, а небо за окном уже начинало светлеть, подёрнутое розоватой дымкой там, где касалось городской стены. Спать теперь хотелось неимоверно — сознание балансировало между сном и явью. Веки стали совсем тяжёлыми, и Катрена решила всё же немного вздремнуть — лето было в зените, и светало рано, но несколько часов до завтрака в запасе всё ещё оставалось. Голова теперь была пуста, и едва та коснулась полушки — капитан мигом провалилась в сон.

Проснулась Катрена от того, что свет бил ей в лицо — окно спальни выходило на восток, а солнце уже достаточно поднялось над городской стеной. В общей комнате сидели трое солдат — все довольно бодрые: им для дежурства досталась вторая половина ночи. Спешно приведя себя в порядок в ванной комнате, Катрена велела разбудить остальных и, когда отряд был в сборе, повторила весь план действий на день.

Анта явилась ровно в девять часов. После краткого стука в дверь она сухо пожелала доброго утра и вкатила в комнату тележку с едой. Завтрак оказался плотнее лёгкого ужина: подали яйца, бутерброды и даже свежевыжатый сок. Горин был всё так же мрачен, но проверять, не отравлена ли пища, на сей раз не стал — к вящей радости сослуживцев, изрядно проголодавшихся за ночь.

После завтрака солдаты снова отправились патрулировать город. Капитан Лексис прекрасно понимала, как мала вероятность того, что они обнаружат хоть что-то действительно полезное, но это было лучшим, что они пока могли делать. Самой же Катрене в это утро предстояло изрядно побегать и понервничать.

Приёма у Альберты она добилась на диво легко: конечно, стража и тут пыталась ставить палки в колёса, но, похоже было, Катрену уже и так ждали с утренним визитом.

— А, вот и ты, — сказала леди, и это прозвучало почти небрежно.

Катрена нервничала, ожидая снова столкнуться с вежливыми отказами, безразличием или жутким взглядом хладнокровной убийцы. Но Альберта встретила её совсем иначе: открыв дверь кабинета, капитан Лексис обнаружила сестру леди Эбель отстранённо-спокойной и немного сонной. Она сидела за письменным столом без своего мундира — в штанах и рубашке, — из её прежде идеальной причёски выбилась светлая прядь, а взгляд казался несколько рассеянным. Тем не менее её осанка оставалась такой же безукоризненно ровной, как и прежде.

«Она не спала», — подумала Катрена при взгляде на это зрелище. Такое положение дел не слишком удивляло: она знала, к примеру, что Эфилия тоже часто не спала ночами, поглощённая работой.

— Проходи, присаживайся, — сказала Альберта, откладывая документ, который прежде читала.

— Вы знали, что я приду с утра, — это был даже не вопрос — Катрена просто констатировала факт.

— Догадывалась, — леди пожала плечами. — Хорошие солдаты не откладывают на потом то, что им поручают. Впрочем, я всегда встаю рано — вне зависимости тот того, пришла бы ты или нет, у меня полно работы сегодня. Моя царствующая сестра не справилась бы со всем этим в одиночку.

Альберта позвала слугу и велела подать чаю.

— Совет затянулся до поздней ночи, — пояснила она, поправляя причёску. — Слишком много проблем накопилось за последнее время. Вся эта история с убийством вашего посла случилась совсем не вовремя.

Леди тихо вздохнула:

— Кофе бы сейчас.

Это прозвучало едва слышно, но Катрена всё же различила её слова и немало удивилась.

«Она теперь совсем другая, не такая как вчера», — подумала капитан Лексис, разглядывая хозяйку кабинета. Альберта в тот миг казалась такой простой, понятной, обыкновенной девушкой, страдающей от недосыпа, даже уязвимой по-своему…

«Не обманывай себя, — напомнил противный внутренний голосок. — Это всё часть большой игры».

И капитан Лексис не строила иллюзий — она искала подвох, у неё было много мыслей на этот счёт.

«И всё же, она велела подать чай, хотя сама хотела кофе».

Спустя четверть часа слуга принёс поднос с заварником и двумя чашками. Альберта поднялась из-за своего стола и, подойдя ближе, села напротив Катрены на небольшой диванчик, взяв одну из чашек. Всё это время Катрена молчала, раздумывая, с чего начать разговор. То, как изменилось поведение прежде безукоризненной, собранной и гордой леди, попросту сбило её с толку. Сидеть в тишине в этом небольшом светлом кабинете было крайне некомфортно, но нужные слова почему-то никак не находились.

— Я знаю, зачем ты здесь, — Альберта заговорила внезапно, без всяких предисловий, её голос оставался ровным и спокойным, хотя в нём едва заметно читалась усталость. — Но леди Эбель ещё даже не проснулась. Вчерашний совет был очень напряжённым… Моя царствующая сестра сильно устаёт в последнее время.

Эти слова, конечно, прозвучали совершенно нейтрально, но что-то всё же зацепило в них. «Очень устаёт в последнее время» — Катрена повторила это у себя в голове, но не обнаружила никакого подвоха.

«Это уже паранойя какая-то — я становлюсь совсем как Горин. Но всё же…»

— Ты не доверяешь мне, я знаю, — сказала леди — и этот вовсе не было вопросом. Капитан Лексис дала себе мысленную оплеуху: лицо снова выдавало её.

— Не вполне, — уклончиво ответила она. Её пальцы против воли снова стали теребить ниточку на манжете.

— Тем не менее я верно служу своему городу, как того требует присяга, — а это прозвучало почти резко, словно недоверие Катрены оскорбляло её высокородную собеседницу. — Городу ни к чему ссориться с восемьдесят шестой зоной. Моей царствующей сестре нужен этот мир — опрометчиво было бы его нарушать. Но, говоря откровенно, наши внутренние проблемы беспокоят меня куда сильнее.

Альберта поднесла чашку к губам и не спеша сделала глоток, давая время обдумать сказанное, а после продолжила:

— Так или иначе, из-за этого убийства город решено было полностью закрыть — никого не впускать и никого не выпускать, а патрули усилить.

«Палка о двух концах, — безрадостно подумала Катрена, — так пробраться в дом будет ещё труднее — и ведь всё равно придётся. А толку от этих мер… при желании и должном умении улизнуть от патрулей — плёвое дело, да и выбраться из города тоже возможно».

Катрене снова вспомнился Милк: вот, кто действительно умел исчезать и появляться безо всякого шума, не привлекая к себе внимания. Вот, кто мог пробраться куда угодно и откуда угодно выбраться.

— Насчёт сержанта Алваса. Он сказал, его почти сразу отстранили от расследования, — капитан Лексис нервно выдохнула — куда больше Алваса её беспокоила безопасность солдата, которого она отправила приглядеть за ним.

— Да, я уже видела отчёт капитана стражи сегодня утром. Там было сказано, что сержант Алвас сам попросил об этом по причине «прямой угрозы жизни», как он выразился. Не слишком убедительно. Так или иначе, капитан стражи отчитался, что уже передал это дело другому человеку, но не указал, кому. Словом, у меня много вопросов к этому отчёту, — Альберта покачала головой. — Можешь взглянуть, если хочешь.

Катрену совершенно не радовал тот факт, что ей снова придётся искать концы самостоятельно.

«Беспорядок тут у них какой-то, — возмущённо подумала она. — Эфилия-то, поди, не допустила бы такого».

— Халатность некоторых солдат меня огорчает, — формулировка снова была максимально нейтральной, но по тону Альберты Катрена поняла: капитана стражи в ближайшее время не ждало ничего хорошего. Она слышала, как нарастало раздражение в голосе собеседницы, хотя внешне та всё ещё казалась спокойной и достаточно расслабленной. Вместе с тем нарастала тревога самой Катрены — она вдруг снова почувствовала тот животный страх, когда подкашиваются ноги и хочется хвататься за оружие. Хищный взгляд Альберты против воли снова и снова вставал в её памяти.

— Ты, очевидно, полагаешь, мы недостаточно серьёзно относимся к произошедшему?

Катрену прошиб холодный пот. Леди Альберта смотрела на неё прямо и открыто, в ней совсем не осталось той аккуратной безликой учтивости, с которой она встретила делегацию. И такая искренность, скорее, пугала, чем подкупала.

— Вовсе нет, — капитан Лексис сказала это прежде, чем успела подумать. Эти слова были совершенно не искренними — грубая ложь, призванная защитить её саму.

И Альберта рассмеялась — мрачно и коротко.

— Ты не умеешь толково лгать — твоё лицо выдаёт тебя, — сказала она. — Если бы все солдаты были такими честными, моя работа стала бы куда проще.

«Хороший солдат», «удивительно скромный для капитана» — вспомнила Катрена. «Наивная малявка», «тебе здесь не место» — вот, что она услышала тогда.

— Однако я действительно не могу просто бросить все силы стражи на расследование этого убийства — проблемы с сепаратизмом требуют постоянного контроля, малейшая оплошность может поставить под удар нас всех. Кроме того — я уже говорила тебе — убийство посла вполне может быть делом рук тех же людей, которые пытаются подорвать нашу целостность.

Леди снова прервалась, сделав глоток, и Катрена сочла это подходящим моментом для следующего своего вопроса — не самого удобного, — но коль скоро речь зашла о сепаратистах…

— А леди Ритара — кто она?

Катрена спросила это не слишком уверенно, искренне надеясь, что правильно запомнила то, о чём минувшей ночью сказал ей Горин. Тема сама по себе казалась довольно щекотливой, и повисшая ненадолго пауза только прибавляла неловкости.

— Леди? — переспросила Альберта, и недоумение на её лице сменилось усмешкой. — Занятно. Ритара — генерал-губернатор в той части города, что находится за стеной. Странное звание в данном случае, конечно. В каком-то смысле, она управляет той частью. Это создаёт иллюзию диалога между нами и сепаратистами. Но, говоря честно, от этого уже немного толку — все и так всё понимают.

— Выходит, она до сих пор поддерживает сепаратистов? — аккуратно уточнила Катрена: то, что она слышала сейчас, не слишком ей нравилось.

— Не совсем так. Скорее, создаёт видимость поддержки. Ритара, какой бы она ни была, — наш человек. И мы прекрасно осведомлены обо всём, что она говорит и делает. Хотя, моя царствующая сестра имеет некоторые подозрения на её счёт. Тем не менее лично я считаю, что они не оправданы.

— Боюсь, я не вполне понимаю, — на самом деле, капитан Лексис, конечно, понимала, но ей нужно было услышать больше подробностей. И от Альберты это не укрылось.

— А ты пытаешься лезть глубже, чем следовало хотя бы для твоего душевного спокойствия. Лезть в вещи, которые не касаются твоей миссии напрямую. Твоё осторожное любопытство по-своему забавно, капитан Лексис, — она улыбнулась. В её тон и в её взгляд окончательно вернулась та отстранённая вежливая мягкость, какую она показала при первой встрече. — Этот конфликт начался ещё до нас. Мне действительно трудно представить, как две правящие Розы могут ужиться при власти, даже если они родные сёстры. Не удивительно, что они стали враждовать меж собой. Потому была построена эта стена. Но стена — это просто кусок камня — едва ли возможно решить проблему таким образом. Потом уже родились мы — я имею в виду леди Эбель, себя и Ритару… у Розы из-за стены тоже была дочь. Мы унаследовали этот конфликт, который в какой-то момент снова перерос в гражданскую войну. Конечно, Орбиталь воспользовалась этим — вряд ли твои Розы смогли бы найти более подходящее время для того, чтобы напасть.

На последней фразе Альберта не слишком изящно скривила рот, словно ощутив горечь этих слов на вкус.

«Я понимаю», — хотелось ответить Катрене — ответить не только леди Альберте, говорящей сейчас так искренне те вещи, которые не принято было произносить вслух в её положении. Ответить всем тем стражникам и простым горожанам, которые смотрели вслед прибывшей процессии, совершенно не скрывая своей ненависти. Но вместо этого Катрена сказала другое:

— Выходит, Ритара… леди Ритара — и есть наследница второй Розы? Она, на самом деле, жива?

— Нет, — Альберта покачала головой. — Второй правящей Розой стала леди Мартина, дочь нашей тётки. И моя царствующая сестра сочла нужным прервать её род раз и навсегда. У неё были причины поступить так, и это значительно облегчило ситуацию, пускай в итоге мы всё равно проиграли войну с Орбиталью. А Ритара… ну, скажем, она наша родственница. К сожалению, наша мать когда-то допустила досадную ошибку, и Ритара — её результат. Забавно, верно? Ритара — самая старшая из нас троих, и мы все боялись, что она унаследует способности вслед за нашей матерью. Но, похоже, сама природа оказалась против этого. Несмотря на первородство, Ритара — всего лишь обычный человек, — в то время как леди Эбель — правящая Роза. Я считаю, это справедливый исход, наиболее благоприятный для нас всех.

«Досадная ошибка» — Катрену передёргивало от этих слов. Леди Альберта всё также сохраняла сдержанность и некий такт, подбирая более-менее нейтральные определения. Но за ними она совсем не скрывала своего презрения. И это вызывало отторжение, это казалось Катрене ужасно несправедливым, кощунственным: сама она и помыслить не могла, как можно презирать свою родную сестру просто потому, что она незаконнорождённая.

— Нет ничего удивительного в том, что Ритара поддерживала сепаратистов в прошлом, — продолжила Альберта всё также спокойно. — Но когда леди Мартина пала, всё изменилось. Мы выросли вместе, мы хорошо знали, какова Ритара на самом деле. Мы дали ей шанс, и она, конечно, этим шансом воспользовалась. Ритара — это тот человек, который всегда ищет для себя «тёплое место», комфортное и безопасное. Она не амбициозна, в ней нет такой принципиальности, чтобы бороться до конца за свои идеи и умереть ради них. Вот потому из неё бы не вышло толковой правящей Розы, и нам всем это только на руку. Пускай моя царствующая сестра не слишком уверена в её лояльности, особенно — в последнее время, но леди Эбель… к сожалению, порой она склонна делать поспешные выводы.

Эти слова, конечно, внесли некоторую ясность, ведь и сама Катрена не слишком приветствовала приспособленчество. Однако её всё ещё задевало то, что кто-то может говорить о собственной сестре с таким нескрываемым презрением или подозревать в самых дурных вещах, даже не имея веских оснований.

— Впрочем, — чуть помолчав, добавила Альберта, — я не буду против, если ты станешь копать под Ритару. Коль скоро она и правда окажется связана со всем произошедшим — мы от этого только выиграем. Такой исход решил бы множество проблем. Вообще говоря, тебе был бы более полезен генерал Флетчер. В первую очередь, вся отчётность стражи проходит через него, в то время как я занимаюсь вопросами, связанными с нашей основной армией. Но, учитывая сложившуюся теперь ситуацию… так или иначе, я тоже вынуждена плотно работать со стражей. Да и добиться встречи с генералом Флетчером сейчас немногим проще, чем аудиенции у моей царствующей сестры — генерал находится подле неё едва ли не круглые сутки.

Лицо Альберты на миг переменилось — почти неуловимо, но Катрена заметила. Генерал Никус Флетчер — это имя она тоже слышала вскользь: Эфилия упоминала его раз-другой, как и Ритару, не придав его фигуре особой важности. Встречалось это имя и в отчётах погибшего посла. «Близкий соратник леди Эбель» — говорила Эфилия, но теперь Катрена задумалась — насколько на самом деле близкий?

— Непростой человек, — задумчиво добавила Альберта, — очень гордый и весьма неглупый. Его амбициозности позавидовали бы многие… Впрочем, личные отношения моей царствующей сестра меня ни коим образом не касаются — нравится мне это или нет. Не будем об этом.

Леди поставила пустую чашку на стол и поднялась со своего места. На этом — поняла Катрена — их разговор был окончен. Она всё же прочла краткий отчёт капитана стражи, и он, конечно, ничего нового ей не открыл, кроме необходимости с этим самым капитаном побеседовать. И она побеседовала — первым же делом разузнала, где его найти, и отправилась прямиком к нему. Впрочем, ничего полезного он не сказал: всё то же угрюмое нежелание сотрудничать, неохотные сухие ответы и нервозная неловкость, когда капитан стражи признался, что так до сих пор и не нашёл подходящего человека, которому можно было поручить это дело. Не слишком-то и старался — думала Катрена, — но от попыток вразумления, как и от угроз доложить высшему командованию о некомпетентности или вовсе о подозрениях в пособничестве убийце, толку оказалось немного: очевидно, на немолодого тучноватого мужчину угрозы юной пылкой девицы должного впечатления не произвели, пускай даже девица эта носила униформу метрополии и имела при себе важный разрешительный документ.

У сержанта Алваса прихватило сердце — очевидно было, на нервной почве, — но Катрену с молодым стражником, передавшим записку, он, как и обещал, свёл. Попросил, правда, оставить приглядывавшего за ним солдата из отряда ещё на денёк-другой — уж больно Алвас переживал за свою семью. Катрена, повздыхав, согласилась — просьба сержанта отдалась где-то в её сердце глухой болезненной пустотой — она-то семьи не имела.

«Сентиментальная, наивная, мягкосердечная малолетняя дура», — ругала она себя, прекрасно понимая в тот миг, почему никто не желает принимать её всерьёз. И тем не менее отказать у неё духу не хватило.

Разговор со стражником, передавшим записку, также особых плодов не принёс: мальчишка был едва ли не моложе самой Катрены, мялся, терялся, бледнел как полотно и ничего толком не знал.

— Какой-то нищий дал мне этот листок — грязный такой, оборванный… ну, нищий, в смысле. А глаза такие… озлобленные. Если б я записку эту не взял — даже не знаю. Ходил бы, оборачиваясь постоянно. А у меня жена беременная, вот… И вообще, я его лица толком не запомнил — он чумазый весь был и вроде как в капюшоне, да. Их тут много таких… всяких. Я его спросил, от кого записка, — он сказал, господин какой-то велел передать, монетку подкинул. Не знаю, я не уточнил тогда, не подумал. А мало ли, кто это был, — у них кто заплатит — тот и господин. Вот…

Катрена раздосадовано вздыхала, закатывала глаза, злилась на собственное бессилие и мысленно кляла всех подряд: и дурачка-стражника, и леди Эбель с её приближенными, что не слишком рвались помочь, и Эфилию, которая послала «набираться опыта» с риском закончить дело едва ли не новой войной.

Неимоверными усилиями капитан Лексис отыскала и служанку, которая обнаружила тело, — та не особо отличалась от прежде допрошенного стражника: испуганно бледнела и в сбивчивой манере, грозившей перейти в истерику, описала зрелище мёртвого тела в луже крови. Больше она никого не видела. Только одного Катрена сумела добиться — у служанки оказался запасной ключ от дома, где жил убиенный. Под мольбы и клятвы в непричастности капитан отпустила служанку восвояси, конечно, забрав у той ключ. Испуганной девице, она, в целом, поверила, но, тем не менее, решила не сбрасывать её со счетов окончательно.

Таким образом, когда солнце вошло в свой зенит, Катрена Лексис брела по улицам двадцать седьмой зоны странно уставшая и совершенно вымотанная, хотя до вечера оставалось ещё довольно много времени. И дело было даже не в недостатке сна — её утомляла вся эта неопределённость, нависшая над ней. Она попросту не знала, с какого ещё конца взяться за это дело: все ниточки, какие ей удалось обнаружить, обрывались рано или поздно. Время беспощадно уходило. Патрули действительно усилили, а вот аудиенции у леди Эбель Катрена так и не добилась. Доверия к правящей Розе это не добавляло, но капитан всё ещё была уверена, что кто-то нарочно подставлял её. И этим кем-то могла оказаться Ритара. А могла и не оказаться. Всякий раз, когда Катрене казалось, что она всё наконец поняла и вот сейчас появится верный ответ, что-то не вязалось, что-то было не так. И это «не так» рушило всю конструкцию, логично выстроившуюся в её голове, — а ведь нельзя было даже записать всё это куда-нибудь.

«Кто бы только знал, как я устала», — вздыхая, думала Катрена.

Она встретилась со своим отрядом за обедом, но возможности поговорить наедине толком не выдалось — только и оставалось, что снова отправить их патрулировать до наступления темноты. И вот уже тогда… У Катрены теперь был ключ — вещь не слишком полезная, так как пробираться в дом почившего посла предстояло отнюдь не через парадную дверь. Сумела она выведать и примерный план дома — всё у той же напуганной служанки. Этого всё ещё было слишком мало, чтобы капитан Лексис могла быть уверена в успехе своей затеи, но ничего другого она попросту не имела.

«Пробраться в дом» значилось первой задачей. Второй — встретиться с Ритарой. Катрене этого делать откровенно не хотелось, но, понимала она, иначе было никак. Оставалась ещё и аудиенция у леди Эбель — в конце концов, поговорить с ней стоило бы не только ради возможности попасть в посольский дом. Ко всему теперь прибавилась и необходимость побеседовать с генералом Флетчером.

Но пока Катрена решила получше обдумать план ночной вылазки, а за одним проверить кое-что ещё.

«Леди Альберта говорила о сепаратистах так, будто они за стеной табунами бегают», — думала она. Не то, чтобы Катрена сомневалась в серьёзности этой проблемы — о таковой она услышала задолго до того, как началась беготня с расследованием: всё из тех же отчётов и всё от той же Эфилии.

«А Эфилия наверняка так сидит в своём кабинете, перебирая бумажки, пока мы тут носимся сломя головы и пытаемся хоть что-то выяснить», — ворчала про себя Катрена.

Когда солдаты ушли, она заперлась у себя в спальне и достала из походного мешка запасную одежду. Та была свёрнута так же аккуратно, как и тогда, когда её туда складывали, но Катрена всё равно была уверена, что её вещи осматривали. Стараясь не думать об этом, она сняла свой мундир и принялась переодеваться.

«Быть может, — думала она, — мне удастся затеряться в толпе и что-нибудь разузнать. А то, поди, наша форма слишком приметная — её только слепой не увидит. Вот и прячутся все по углам, пока мы ищем. Знать бы, кого ищем-то…»

Катрена повертелась перед зеркалом, разглядывая себя: простая туника и бриджи по колено — в целом, получилась вполне неприметная миловидная девочка из простой семьи, какой Катрена когда-то и была. Это только она знала, что под кожаными вставками на груди и по бокам были скрыты тонкие стальные пластины, дававшие хоть какую-то защиту при внезапном нападении. Этот хитрый наряд для неё сшила главная портниха при Поместье, почтенная госпожа Райада, но Катрена, впрочем, знала, из чьего кармана за это было уплачено, и ей оставалось лишь гадать, была ли это искренняя забота Эфилии или очередной хитроумный долгоиграющий расчёт.

Так или иначе, несмотря на скрытую защиту, девица в зеркальном отражении всё ещё оставалась миловидной, особенно — с улыбкой на лице.

«Интересно, — вдруг подумала Катрена, — а Эпсилону бы понравилось?»

Эта мысль смутила её: молодой учёный был давно симпатичен ей, проводить редкие свободные минуты рядом с ним было так же интересно, как и с Юривиэлем. Но если Юривиэль был для Катрены наставником, то Эпсилон — кем-то совершенно иным. Тем не менее, даже предполагая, что симпатия эта вполне взаимна, Катрена прекрасно понимала, что её служба Орбитали всегда будет стоять на первом месте. Никто не запрещал ей дружить или влюбляться — на это просто не было времени. И Эпсилон это понимал тоже. Понимали все обитатели Розария, и, может, именно поэтому многие из них не спешили обзаводиться собственными семьями. Особенно те, кто служил непосредственно Эфилии.

Закрепив на бедре небольшой кинжал и прикрыв его полой туники, Катрена покинула свою спальню.

Ворота между частями города были открыты, но, что немало удивляло, никто через них не проходил — напротив, жители будто старались держаться от них подальше. Только несколько стражников, нёсших караул на этом посту, проводили Катрену удивлёнными и настороженными взглядами, но ничего спрашивать не стали. Город за стеной, казалось, не слишком отличался от того, что Катрена видела прежде: всё те же домики в два-три этажа и те же мощёные улицы. Вот только всё это выглядело ужасно обветшалым — мостовая была ухабистой и разбитой, штукатурка на стенах домов растрескалась, с некоторых крыш осыпалась черепица, ставни на окнах покосились, а то и вовсе отсутствовали. Порой попадались дома, в которых, было похоже, давно не жили. Но больше всего Катрену поражали люди: мрачные, осунувшиеся, всё больше оборванные и грязные, они смотрели на неё, не скрывая презрения, отвращения и какого-то злобного, хищного интереса.

«Неужели уже весь город знает меня в лицо? — удивлялась она. — Я же переоделась в гражданское. Или они тут вообще всех ненавидят?»

Чем больше Катрена смотрела, тем сильнее это место напоминало ей родной город, воскресший в её памяти минувшей ночью, — такой, каким она видела его в последний раз, — когда тлен и безысходность охватили его целиком.

«Не удивлюсь, если здесь приторговывают дурманом, — думала она, и от этого становилось тоскливо и противно. — Что тут вообще происходит? Такой контраст…»

Катрена раздумывала, как и с кем бы ей начать разговор. Она припасла немного денег — тот молодой стражник, которого она опрашивала утром, сам того не зная, подал ей дельную мысль. Однако ей всё ещё не хотелось привлекать к себе внимание, потому, помешкав немного, она свернула с главной улицы и двинулась переулками, силясь отыскать кого-нибудь в месте менее приметном. Подворотни смердели — порой так, что хотелось зажать нос. Но дурные запахи и грязь были не самой большой проблемой: кто-то преследовал Катрену — осторожно, держась на расстоянии. Ей это совсем не понравилось, но она, скрепя сердце, решила, что это, возможно, имело смысл использовать для получения информации. Однако прежде, чем она успела что-либо сказать, её уже обступили сзади и спереди, с обеих сторон были только стены. Катрена нервничала, но отнюдь не чувствовала того животного страха, что ощущала, например, около Альберты. Она видела: это не солдаты, а простая уличная шайка. Катрена знала, что справится с ними без особых проблем. Кто бы там что ни говорил — в элитный отряд она попала не просто так.

— Глядите-ка, кого принесло! — заговорил один из окружения, очевидно — главный.

Паренёк был немного чумазый и довольно молодой, как, впрочем, и все остальные из его банды. Несколько девиц и ребят — всего Катрена насчитала восьмерых.

— Что вам от меня нужно? — спокойно спросила она, оборачиваясь, однако, так, что за её спиной оказалась стена, а в поле зрения попали все потенциальные противники.

— Что нужно? — главарь даже удивился её вопросу. — А что нам может быть нужно от девки из-за стены? Надо же, даже слово такое знаешь — «нужно». А я думал, у вас там, за стеной, никакой нужды нет. Я что, неправ, что ли?

Паренёк оскалился, но в этой уродливой пародии на улыбку была всё та же озлобленность, что и во взглядах всех, кого Катрена видела в этом месте.

— Жрать мы хотим — вот что. И вообще, чего вы там жируете, пока мы тут в грязи ползаем? Ненавижу вас, уродов, из двадцать седьмой зоны! Бей её!

Катрена не собиралась доводить дело до драки: она подумала, эта шайка вполне сошла бы за информаторов, но теперь она поняла, что вопрос стоял не только за деньгами. Как поняла и то, почему люди так смотрели на неё, даже когда на ней не было мундира.

«Они ненавидят тех, кто живёт за стеной».

Переулок был не очень узкий, но налететь разом со всех сторон у уличной шпаны всё равно не вышло, и это Катрене было на руку. Самого первого нападавшего она с силой оттолкнула — так, чтобы бросившиеся за ним замешкались, налетев на товарища. Второго она сбила с ног одним быстрым точным ударом. Наставники, что изматывали тяжёлыми тренировками последние два года, достойно обучили её драться врукопашную, в том числе — и с группой противников. Катрена знала болезненные уязвимые точки — нос, гортань, живот, пах, колени, — била точно, стараясь рассчитывать силу и не слишком увлекаться: капитан Лексис совершенно точно не собиралась всерьёз калечить или, тем паче, убивать кого-то. Всё, что ей было нужно, — урезонить, продемонстрировать силу и заставить выслушать. Кто-то попытался схватить её за волосы, но Катрена увернулась, и нападавший зацепился за тунику.

— У неё цепочка! Серебро! — воскликнул он, хватаясь за краешек украшения, спрятанного под воротом одежды.

Катрена среагировала моментально: она выхватила кинжал и полоснула по запястью. Хулиган взвыл, от неожиданности его рука разжалась, и Катрена ударила его ногой в живот, отбрасывая от себя и сшибая с ног того, кто оказался позади него.

— Только тронь, скотина! — прорычала она и тут же развернувшись, огрела рукоятью другого нападавшего по голове.

Главарь кинулся к ней, уже выхватив нож из сапога, но Катрена без труда увернулась от удара, и, поймав руку противника, вывернула её до хруста, заставив выпустить оружие. Теперь у неё было два ножа, и преимущество казалось очевидным…

— Проклятье, отступаем! — заорал вдруг главарь. — Девка, по ходу, солдат!

И банда вдруг кинулась врассыпную.

— Подождите! — Катрена опешила от неожиданности — такие они были шустрые. Она запоздало кинулась за кем-то из них, но, похоже, шпана слишком хорошо знала не только здешние улочки, но и места, где можно было скрыться.

Катрена осталась одна посреди вонючего грязного переулка.

«Перестаралась», — с досадой подумала она.

Украшение было простое и не слишком дорогое. Вернее сказать, оно не стоило целого состояния ни для кого, кроме самой Катрены. Очень давно, когда гордые родители радостно провожали её служить в Поместье, бабушка подарила ей колечко, как она говорила, на удачу — простой тонкий серебряный ободок — ничего примечательного. Кольцо, конечно, очень скоро отобрали, как и большинство других личных вещей. Оно так и осталось в том жутком, пропитанном ядом месте, откуда Катрена когда-то сбежала. А уже позже, поднакопив денег, она купила себе новое — практически такое же — и носила его на шее под одеждой, повесив на цепочку, коль скоро регламент не позволял к униформе никаких видимых украшений. Пускай это было уже не то кольцо, что дарила ей бабушка, — оно напоминало Катрене о тех днях, когда она ещё не знала настоящих забот, не носила мундир и не отдавала службе почти всё своё время и силы. Это было напоминание о той надежде, которую Катрена упорно хранила глубоко в своём сердце: её семья жива — пускай даже где-то далеко.

«Я постараюсь отыскать их, — обещала Эфилия. — Я постараюсь, но не могу ничего тебе гарантировать, если они ушли достаточно далеко за эти годы».

Эфилия не лгала — у Орбитали была неплохая шпионская сеть. И тем не менее прошло уже два года.

Катрена повертела кольцо между пальцами и спрятала под тунику, воровато озираясь по сторонам: ей вовсе не хотелось, чтобы кто-либо ещё позарился на её маленькую личную драгоценность.

«Я вышла из себя, — признала она, бредя между изуродованными временем домами. — Я должна держать себя в руках. Всё это — моя работа».

Она повторяла это себе снова и снова. Горячка боя отпустила её, напряжение спало, и она почувствовала, как усталость вновь наваливается тяжким грузом.

Узкие улочки привели её на небольшую площадь.

«Когда-то это место, наверное, было очень людным», — подумала она, оглядываясь по сторонам. Теперь же оно ничем не отличалась от остальной «двадцать пятой зоны» — города-за-стеной. В центре площади стояло небольшое круглое возвышение — раньше здесь, очевидно, был искусственный прудик или даже бил фонтан. Катрена вздохнула и присела на растрескавшийся каменный борт.

«И что мне делать? — безрадостно думала она, устало наблюдая за мрачными и подозрительными прохожими. — Та банда, поди, совсем скоро разболтает всем здешним, кто я такая. Надо найти хоть кого-нибудь, пока ещё не поздно. Порасспрашивать, что тут да как, — может, хоть за что-то получится уцепиться. Денег должно хватить без проблем… но я так устала. Что за мерзкое место — этот город? Не могут же все здесь быть сплошь интриганами, бандитами, сепаратистами или кем ещё похуже? Не могут. И чего мне так не везёт?»

— Здесь когда-то был фонтан.

Катрена рассеяно кивнула, а мгновением позже сообразила, что голосок — беззаботный, звонкий почти по-детски — принадлежал отнюдь не её мыслям. Она обернулась: рядом, раскачиваясь с носка на пятку, стояла девица — едва ли не ребёнок. Капитан Лексис мысленно выругалась — насколько же глубоко она зарылась в свои безрадостные думы, что не заметила, как кто-то подобрался к ней настолько близко!

— А я умею очень тихо ходить, — будто прочтя мысли, заявила девица, и прежде, чем Катрена опомнилась, заявила: — Меня зовут Марго. А тебя?

И протянула руку.

Девица — Марго — была невысокая и довольно щуплая, одетая просто, но опрятно, с непосредственной улыбкой и хитрыми карими глазами — всё это Катрена успела отметить прежде, чем её собственный взгляд стал бы излишне пристальным.

— Рена, — представилась капитан, без зазрений совести уполовинив своё имя. Не то, чтобы ей чудилось дурное в этой девчонке, но терять бдительность снова она не собиралась. Катрена пожала протянутую руку, готовая в случае чего эту самую руку вывихнуть.

Но ничего не произошло — рукопожатие вышло мягким и недолгим.

— Я присяду? — вежливо спросила Марго.

— Садись, — капитан кивнула, раздумывая, сколько полезной информации могла бы дать её новая знакомая.

«Она ещё только подросток, — рассуждала про себя Катрена, пока Марго щебетала про пресловутый фонтан, — много ли она может знать о здешних протестных настроениях? Вряд ли — только в общих чертах… Но, если подумать, та шайка, что напал на меня, например, была не намного старше. И чего эта девчушка вдруг ко мне подсела? Никак ищет, чего бы стащить…»

Ход собственных мыслей Катрене не особо нравился.

«Паранойя Горина» прогрессирует, — заключила про себя девушка. — Паранойя, которая в любой момент может спасти мне жизнь».

— Будешь половину? — спросила Марго, и эту её манеру резво перескакивать с темы на тему Катрена тоже подметила: вот только жизнерадостная девчонка рассказывала про фонтан — а уже протягивает разломанную напополам лепёшку. Есть не хотелось — обедала Катрена совсем недавно, да и жара в самом разгаре аппетиту не прибавляла. Однако она согласилась: коль скоро решила использовать девочку в качестве какого-никакого информатора, стоило быть с нею дружелюбнее. Потому капитан приняла угощение и откусила небольшой кусочек — разумеется, прежде дождавшись, пока сама Марго укусит свою половину. Лепёшка оказалась самая обычная на вкус, разве что немного суховатая.

— А это ничего, что ты поделилась со мной? Тебе самой-то хватит? — миролюбиво спросила Катрена, найдя, наконец, как подвести разговор к нужной теме. — А то, я смотрю, многим здесь нечего есть.

— Дедушка говорит, что нужно делиться, — ответила Марго, и это прозвучало едва ли не назидательно. — Тем более что тебе наверняка хочется есть после драки.

Катрена подавилась — кусок лепёшки встал ей поперёк горла. И прежде, чем она, прокашлявшись, смогла что-то на это ответить, девица убила в ней последние сомнения, что это была не случайно брошенная фраза.

— Слушай, а «Рена» — это ведь от имени «Катрена», правильно?

«Вот же ж проклятущая девка!» — не то возмутилась, не то восхитилась капитан Лексис, с трудом проглотив застрявший кусок. Ситуация вырисовывалась скверная — Катрена не знала, что и думать.

«Спокойно, — сказала она себе, — пускай расскажет больше».

Она мельком огляделась по сторонам — казалось, ничего подозрительного кругом не происходило. Ничего, кроме не в меру любопытной и какой-то слишком уж догадливой девчонки.

— А «Марго» — это от имени «Маргарет»? — вопросом на вопрос ответила Катрена.

Девчушка покачала головой.

— Нет, — сказала она, — просто Марго. Меня дедушка так назвал.

И это снова прозвучало с прямо-таки нескрываемой гордостью.

— А ещё, — добавила Марго уже совсем другим тоном, — дедушка велел мне связаться к капитаном Катреной Лексис, которая ищет убийцу посла и кого-нибудь, кто мог бы ей помочь.

Катрена нахмурилась: похоже, девица наконец перестала паясничать, а это значило, что дальше могло произойти что угодно.

— И зачем же тебе капитан Лексис? — осторожно уточнила та, не выпуская из виду рук Марго. Но та и не думала их прятать — небольшие, аккуратные ладошки с коротко стрижеными ногтями — почти такие же ладони, как у самой Катрены.

— Дедушка Сорон хочет с тобой поговорить, — просто и прямо ответила Марго. Её голос стал серьёзнее, лишившись прежней беззаботности, — теперь девица совсем не казалась ребёнком. Но её тёмные глаза всё так же хранили лукавый, почти игривый блеск.

— Он хочет помочь. И я хочу, — сказала Марго и, чуть помявшись, уточнила: — Честно.

«Ага, вот так я и поверила только потому, что ты сказала «честно», — проворчала про себя Катрена, но вслух этого не произнесла.

— И где же твой «дедушка Сорон»? — вместо этого спросила она.

— Дома, — ответила Марго и пожала плечами так, словно это было слишком очевидно. — Тут недалеко — я отведу.

Идти куда-то со странной девицей Катрене решительно не хотелось.

«Тьма знает, куда эта Марго меня заведёт, а главное — к кому. И из оружия, как назло, — только кинжал. Против уличной шайки ещё ничего, но не против обученных солдат».

Расклад вырисовывался прескверный — с какой стороны ни посмотреть: практически безоружная и не защищённая бронёй, Катрена, ко всему, не знала здешних улиц. Ей снова вспомнилось то противное чувство липкого страха, что она ощущала минувшим вечером, переулками добираясь до Поместья. И тот факт, что солнце стояло ещё достаточно высоко, не слишком её успокаивал.

— Не бойся, — Марго улыбнулась — лучезарно, совсем по-детски, снова будто читая мысли собеседницы. — Мы не враги. Это я вчера за тобой наблюдала.

«Не показалось, значит», — подумала Катрена, мрачнея пуще прежнего.

— Думаешь, это способствует доверию? — она криво усмехнулась: было в этой безусловно паршивой ситуации и что-то забавное.

Марго в ответ лишь снова пожала плечами:

— Ну, я же честно сказала.

— Честная какая, — передразнила капитан Лексис, поднимаясь с бортика старого фонтана и отряхивая тунику от пыли. Ей всё также не хотелось никуда идти за этой шибко наблюдательной девицей. В том, что кто-то подстраивал ловушку, Катрена почти не сомневалась. Как не сомневалась и в том, что это могло стать новой зацепкой в планомерно заходившем в тупик расследовании — а такую возможность упустить она попросту не имела права.

«Ты ведь пожалеешь об этом», — нервно усмехнувшись, сказала она себе. И тем не менее…

— Ну, идём.

Катрена ожидала, что ей снова придётся петлять переулками, но Марго будто нарочно двинулась по главной улице и лишь дважды свернула под конец.

— Мы пришли, — радостно объявила она.

Они остановились около двухэтажного строения — обшарпанное и ветхое, оно ничем не отличалось ото всех прочих. Все чувства Катрены были обострены до предела, но, как и прежде, она не замечала ничего страннее косых взглядов.

Девочка вошла в дом — Катрена последовала за ней.

— Надумаешь дурить — синяками не отделаешься, — на всякий случай предупредила она, затворяя за собой дверь. Катрена постаралась, чтобы это прозвучало как можно более серьёзно, но Марго лишь коротко хихикнула на угрозу и даже не обернулась.

— Дедушка живёт выше, — всё тем же беззаботным тоном ответила она и пошла вверх по посеревшим от старости скрипучим ступеням.

Когда Марго отворила единственную дверь на втором этаже, Катрена даже удивилась — каморка, хотя и тесная, оказалась довольно чистой и уютной, пахла чаем и старыми книгами. Они были повсюду, куда только падал взгляд, аккуратно уложенные на многочисленные полки и расстеленные на полу тряпицы. А посреди этой импровизированной библиотеки, в простом, но добротно сколоченном кресле сидел человек.

— Марго, ты привела подругу? — спросил он мягко — его голос, отметила Катрена, вовсе не казался по-старчески скрипучим.

— Так точно! — задорно отчеканила девица и заложила руку за спину, словно уже поступила на службу. — «Враг моего врага — мой друг».

— Молодец, — старик кивнул и повернулся так, что Катрена наконец смогла хорошенько его рассмотреть. Мужчина был совсем седой, его лицо расчерчивали морщины, но он не выглядел ни нищим, ни оборванным. И озлобленным не выглядел тоже — он улыбался, его почти прозрачные глаза будто излучали мягкий свет. Катрена слабо представляла, почему этот человек жил в подобном месте.

— Ну, что же ты встала у двери, капитан Лексис? — добродушно спросил он. — Проходи, располагайся — ты гостья в этом доме.

— А… спасибо, — неловко промолвила Катрена и, чуть помявшись, прошла вглубь и присела в кресло напротив хозяина.

— Марго, милая, завари чаю, пожалуйста, — попросил тот, и девчонка с задорным «й-есть!» тут же захлопотала.

— Она у меня давно, — продолжил старик, обращаясь теперь к гостье. — Совсем уже взрослая стала. Ещё чуть-чуть — и на службу пойдёт. Хорошая девочка, добрая, работящая — я и забывая временами, что она мне не родная.

«Сирота, значит»,- подытожила Катрена. Забота старика о девице трогала её, но она всё ещё не доверяла им обоим и совершенно точно не собиралась вести светских бесед.

— Очень благородно с Вашей стороны, — Катрена как бы подвела черту, намереваясь сама вести разговор. — Так как, Вы сказали, Вас зовут?

— Ну, — старик по-доброму усмехнулся, — меня обычно так и называют — «дедушка Сорон». Ты тоже можешь звать меня так, капитан.

— И кто же Вы такой, раз знаете моё имя?

— А чего его не знать? — удивилась подоспевшая Марго. Она поставила закоптившийся жестяной поднос с простыми глиняными чашками на старый, но крепкий столик, отделявший старика от его собеседницы, и пожала плечами. — Ты ж его так громко озвучила тому беглецу, которого вы поймали. «Я капитан Катрена Лексис, меня послали разобраться, что за дрянь здесь творится…» — прямо так и сказала.

Катрена даже смутилась немного, хотя интонация передразнившей её Марго вовсе не была похожа на то, как это было сказано на самом деле.

— Ну-ну, не надо дразниться, — Сорон лукаво прищурился, взглянув на воспитанницу, — морщинки-лучики в уголках его глаз проступили чётче. — Я сам когда-то служил в страже — давно это было. До капитана, правда, так и не дослужился — у них там, наверху, свои игры — не так всё просто.

— Не сомневаюсь, — Катрена фыркнула в ответ и отчего-то вспомнила капитана нынешнего, а следом — то, что леди Альберта сулила ему неприятности за безалаберно написанный отчёт — а он и не боялся даже.

«Похоже, этот старик просто не захотел лезть в змеиное гнездо. Или не осмелился».

— Ты не бойся, капитан Лексис, пей — чай не отравлен. Марго его хорошо готовит. Можешь сама выбрать чашку.

Катрена помешкала, но чашку всё-таки взяла — та исходила горячим паром и в такой жаркий день совсем не манила, хотя в коморке и было довольно прохладно. Тем не менее, подождав, пока хозяева сделают по глотку, она тоже немного пригубила — чай оказался вполне обычный, разве что только недостаточно крепкий.

— Зачем Вам понадобилось искать меня? — спросила Катрена и в упор взглянула на старика. Тот, однако, и бровью не повёл — только снова улыбнулся своей доброй тёплой улыбкой.

— Сразу переходишь к делу, значит? Это верно, конечно, — он утвердительно покивал. — Марго тебе не солгала — мы хотим помочь. В прошлом я уже имел некоторый опыт в расследовании убийств по долгу службы. Ты, поди, сама в страже не служила?

— Нет, — ответила гостья. То, что сказал ей старый Сорон, звучало, конечно, хорошо. После всех взглядов, полных ненависти и подозрений, после всех недомолвок и нежелания сотрудничать… после всего этого найти, наконец, союзников, искренне желавших помочь, — это было очень хорошо. Слишком хорошо.

— Только один вопрос, — сказала Катрена и против воли улыбнулась — грустно, разочаровано, с горечью. — Зачем? Зачем вам мне помогать?

Старик никак не отреагировал, а потому она продолжила.

— Я хочу сказать, зачем вам обоим помогать захватчикам? Разве восемьдесят шестая зона… разве мы не отобрали у вас свободу? Я понимаю — прекрасно понимаю, — почему все кругом ненавидят меня и моих солдат: даже если мы не застали эту войну, даже если не мы лично её начали — это сделали те, кому мы служим. Так зачем бы, скажите на милость, вам помогать мне? Я не вижу ни одной причины — ни единой! — помогать тем, кто забрал у вашего города свободу!

Катрена вдруг разгорячилась не на шутку — она вскочила с места, её голос звенел негодованием, ей хотелось не то смеяться, не то плакать. Её несло — она это понимала. Будто вся ненависть, лившаяся на неё в этом городе, захлестнула её саму. Она вдруг потеряла над собой контроль и будто со стороны видела, что творит: она, казалось, совсем забыла о субординации, забыла, что не имеет права вот так публично осуждать своих Роз. В тот самый миг Катрене вдруг представилось, будто она говорит это всё самой Эфилии — высказывает как есть, как она сама думает. А потом запускает проклятущую чашку чая в её вечно улыбающееся чему-то лицо. Как вообще можно улыбаться, объявляя кому-то войну?!

Вспышка угасла так же быстро, как и появилась. Катрена стояла посреди тесноватой каморки, пропахшей чаем и старыми книгами. Глядящие на неё старик и девица хранили молчание, их лица были совершенно нечитаемыми, а сама Катрена теперь уже заливалась краской стыда, праведный гнев в её взгляде уступал место самой настоящей растерянности.

«Я устала, я просто чудовищно устала и наговорила чепухи, за которую меня разжалуют, низвергнут до рабыни или вовсе снимут голову, если только узнают. Какая же я дура, дура!..» — думала она лихорадочно, без толку перебирая в голове варианты своих дальнейших действий — один бессмысленнее другого.

Улыбка старика — всё такая же тёплая и удивительно понимающая — была, мягко говоря, не совсем тем, к чему Катрена была готова.

— Ты действительно добрая и искренняя девушка, капитан Лексис, — всё прямо как говорила о тебе Марго. Но хороший солдат не должен так вести себя, и ты знаешь это, как я вижу.

— Я… не хотела, — смущённо пробормотала Катрена прежде, чем поняла, что оправдывается, и оправдывается не перед тем человеком, перед которым следовало бы, но уж очень зацепило её это упоминание «хорошего солдата».

«Интересно, — подумала она, — леди Альберта теперь перестала бы так обо мне думать, или что? Наверняка смеялась бы. Да я просто человек-анекдот, тьма меня побери! И Эфилия на такое… что бы она сделала на самом деле?»

— Конечно, ты не хотела. Просто твоё сострадание и чувство справедливости не дают тебе покоя — так ты думаешь, — Сорон даже не спрашивал — утверждал. — Но у всего этого есть и другая сторона, верно? Скажи, ты действительно считаешь, что всё здесь было так замечательно, пока не пришла Орбиталь?

Вопрос застал Катрену врасплох: она ожидала чего угодно, но не этого. И совершенно точно пока не понимала, к чему старик клонит.

— Я думаю, ты в курсе гражданской войны, которая, по сути, так и идёт до сих пор — только втихую теперь. Я вот сколько живу здесь — никогда не любил все эти их игры: кто тут имеет больше прав на власть, кто главный и кто главнее. Представь себе: родные сёстры ненавидели друг друга настолько, что отгородились стеной. И дочери их, к сожалению, оказались не шибко-то умнее. Что леди Мартина — мир её праху, — что леди Эбель — обе они проливали кровь собственного народа — и ради чего? Только чтобы называть себя единственной правящей Розой. А потом леди Эбель просто убила собственную кузину. Когда родные люди убивают ради какой угодно власти — это самое скверное проявление алчности из всех, что я могу вообразить. Когда они при этом льют кровь тех, кого должны бы защищать — это эгоизм чистой воды, я считаю. Да, твои Розы пришли сюда с войной, но они постарались принести хоть какой-то порядок. Я слышал речи леди Эфилии, я слышал то, о чём она говорила, и я не думаю, что она лгала. Орбиталь честно делится с нами ресурсами и старается следить за порядком — иначе зачем ещё тебя сюда прислали, капитан Лексис? То, о чём она, леди Эфилия, говорила — это единство. Порядок, процветание, развитие и труд во благо человеческое — всё это в единстве. В единстве сила и безопасность — вот так я считаю. Я прочитал за свою жизнь немало книг, как ты видишь, я не повёлся на медовые речи красивой женщины — я услышал её и сделал выводы своей головой. Твоя Роза — не святая, — её руки в крови, как и у её соратницы. Им обеим выпала тяжёлая доля нести единство — не только мечом, но и им тоже. Я действительно считаю, что это жестокий и грубый метод — но никто другой на моей памяти и пальцем не пошевелил. Независимость — это прекрасно, но это всего лишь иллюзия: мы всегда были зависимы от ресурсов, которых вечно не хватает и за которые нужно бороться; мы были зависимы от слабостей и пороков наших Роз, не желавших делить власть друг с другом; мы всегда были, есть и будем зависимы от своих страхов — разве не так, капитан Лексис? Поэтому я считаю, что единство — это самый надёжный залог нашего выживания: вспомни Утопию, девочка, вспомни, чего достигли люди, когда, наконец, объединили ресурсы и усилия. А теперь подумай, насколько нынче труднее добиться этого пресловутого единства, когда кругом скудная пустошь, на которой ничего толком не растёт. Теперь понимаешь, что я имею в виду, капитан Лексис? Единство — это благо, и если Орбиталь действительно несёт это единство — значит, и она тоже благо.

Старик говорил это, и Катрена просто не могла не поражаться: никто на её памяти действительно не говорил об Орбитали так. Никто, кроме, разве что, самой Эфилии. Катрену коробило то, что Сорон с такой готовностью прощал им эту захватническую войну.

«Это неправильно! — хотелось воскликнуть в негодовании. — Ваши сослуживцы гибли на этой войне целый год! Целый год они проливали свою кровь…» Но вот за что — Катрена не могла сказать с такой же уверенностью. В конце концов, солдаты двадцать седьмой зоны просто хотели жить. Солдаты — знала Катрена — всего лишь инструменты в руках своих правителей. «Независимость — это прекрасно» — Сорон не спорил с этим, и Эфилия не спорила тоже. Но независимость действительно в какой-то мере была лишь условностью.

«В конце концов, — понимала Катрена, — все земли когда-то объединяла Утопия, и это действительно было лучше сотен воюющих королевств».

Катрена тоже читала достаточно, чтобы знать и понимать это. Она всё ещё не была согласна со всем, что сказал в ту минуту старый Сорон, не была согласна со многим, что делала Эфилия для достижения своей цели, в которую Катрене всегда верилось с трудом: может ли один обычный человек, даже будучи Розой, построить новую Утопию — сделать то, что сделали сотни правителей сотен воюющих государств века назад? Это всё казалось не более, чем красивой сказкой, почти детской фантазией — казалось бы, пожалуй, звучи оно из уст ребёнка. «Ты не всемогуща, — хотелось возразить на это, — ты умрёшь раньше, чем увидишь хотя бы один из берегов этих земель». Из уст Эфилии эта мечта о новой Утопии звучала отнюдь не безобидно — в её руках была власть, была армия, были нити, сплетающие, казалось, всё и вся кругом в один её безумный замысел. Эфилия, в конце концов, сама посмеивалась над собой, говоря об Орбитали как о новой Утопии — будто не верила в собственный замысел.

« — Я могу хотя бы попытаться что-то сделать, верно?» — говорила она и улыбалась — всегда улыбалась. Но Катрене улыбаться не хотелось, потому что она знала, видела, имела представление о том, сколько крови ради этого прольётся и сколько судеб сломается всего-то ради одной эфемерной, почти безумной надежды.

И тем не менее Катрене просто нечем было возразить: ни Эфилии — тогда, когда она поделилась с ней этой надеждой, — ни теперь, когда обо всём этом говорил старый Сорон. Слишком сильными были аргументы, слишком невозможным Катрене казалось придумать ответ на вопрос «А как иначе? Что ты можешь предложить взамен?» Катрене предложить было попросту нечего. Катрене было нечего возразить — по крайней мере, пока что.

Старик так и остался на удивление спокоен — он сидел в своём кресле, держа чашку чая — недостаточно крепкого и решительно остывающего. Его поза, его тон — всё это выражало спокойную, твёрдую, искреннюю уверенность в собственных словах. И Катрене действительно нечего было ему возразить.

— Я… понимаю, — вот и всё, что она ответила.

На мгновение меж ними повисла тишина — капитану Лексис она показалась мучительно затянувшейся: она не знала, что должна теперь сказать. Тишину эту, однако, нарушила Марго. Завороженная и восхищённая речью своего благодетеля, она вдруг отмерла и со всей своей детской непосредственностью спросила:

— А вы не забыли, что мы собирались обсуждать убийство посла?

Сорон рассмеялся и потрепал девочку по волосам, будто Марго и впрямь была маленьким несмышлёным ребёнком.

— Я же говорил, Марго — умница, — не скрывая гордости, сказал он, после чего продолжил уже серьёзнее: — Как ты уже поняла, капитан Лексис, здесь всё насквозь пронизано интригами и сомнительными политическими играми — даже теперь. И мне хотелось бы знать, что ты сама об этом думаешь.

Катрена нахмурилась — недоверие вновь вернулось к ней. В конце концов, несмотря на впечатление, что произвели на неё слова старика, она всё ещё не могла ручаться, что он был искренним сподвижником идей Орбитали, а не подставным лицом сепаратистов или кого угодно ещё, причастного к убийству посланца.

— Ты мне не доверяешь, — Сорон лукаво прищурился, безошибочно читая это по лицу Катрены. — Что ж, это говорит о том, что обучили тебя как следует. По факту, у тебя и нет оснований нам доверять — это верно. Но подумай, справишься ли ты в одиночку?

Ответ был очевиден, и Катрену это радовало ещё меньше, чем откровения старика.

«Тем не менее, — думала она, — я пока знаю лишь то, что рассказали мне леди Альберта и здешняя стража — а это никакая не тайна, особенно — если у врага есть связи в высших кругах. А я в этом даже не сомневаюсь — иначе к послу бы он так просто не подобрался».

И помешкав, Катрена всё же ответила:

— Я не уверена до конца, но думаю, леди Эбель кто-то однозначно подставляет. Сепаратисты, возможно, причастны к этому убийству, и Ритара… леди Ритара. Так, во всяком случае, считает леди Эбель, со слов её сестры.

Старик покивал и, чуть погодя, ответил:

— Хорошее предположение. Мы тоже думаем, что она ко всему этому причастна. Видишь ли, на самом деле, двадцать седьмая зона не делится строго на сепаратистов и людей леди Эбель. Всё устроено несколько сложнее. Есть вот такие, как я, кто поддерживают идею единства с Орбиталью… хотя, это довольно непопулярная позиция. Есть те, кто слепо предан леди Эбель, — это тоже верно, но их куда меньше, чем может показаться на первый взгляд. Среди сепаратистов и им сочувствующих тоже не всё так однозначно: кто-то из них тоже готов поддержать леди Эбель, но только в том случае, если она выведет город из-под владычества Орбитали. Есть те, кто поддерживал леди Мартину и поддерживает, представь себе, до сих пор — несмотря на то, что она мертва, её образ продолжает жить в народе. Госпожу Ритару… часть людей рассматривает её как оппозицию леди Эбель, другие считают её всего лишь марионеткой действующего режима. Кто-то даже ратует за воцарение леди Альберты. Кто-то просто… ну, знаешь, просто устал от всего этого и хочет какого угодно мира. И, конечно , есть те, кто желает свободы любой ценой — даже если это будет означать новую войну, они желают освободиться или за эту свободу умереть. Видишь, какие все разные?

— И чья же тут правда? — вопрос Катрена задала, конечно, риторический, но Сорон всё равно ответил:

— Кабы кто-то это знал — всё стало бы гораздо проще, — он беззлобно усмехнулся и потёр поросший седой щетиной подбородок. — Мы подозреваем, что госпожа Ритара действительно связана с сепаратистами и действительно поддерживает их. Но убийство посла с целью подставить леди Эбель? Нет, при всём уважении, госпоже Ритаре не достало бы фантазии и, будем честными, ума тоже. Впрочем, она же не настолько глупа, чтобы осознанно подставлять под удар двадцать седьмую зону, зная, что город не готов к очередной войне. Ты встреться с ней, побеседуй — и поймёшь это сама. Нет, думается мне, за этим стоит кто-то другой. Кто-то более хитрый и расчётливый. Верно, Марго?

Девица закивала, после чего, хитро прищурившись, сказала:

— И вот тебе вопрос, капитан Катрена Лексис: кто бы это мог быть, м?

— Да я понятия не имею, — ответила Катрена, окончательно уставшая от этих интриг и игр, где все против всех.

«Не понимаю я этого, — сердилась она про себя, — мы тут серьёзные вещи обсуждаем — а она паясничает, словно дитя неразумное».

— Ну и лицо у тебя, — поникнув, совсем другим тоном произнесла Марго, — честное слово, как будто открытая книга. Очень-очень хорошая и совершенно точно очень-очень скучная. Мы думаем, это Никус.

— Генерал Никус Флетчер, — пояснил Сорон. — Очень неглупый человек, надо сказать. И очень амбициозный, раз сумел так высоко взобраться. Подумать только, дослужился до генерала в неприлично короткий срок! Военный из него неплохой, но вот так сразу — и генерал? Нет, тут явно есть что-то ещё. Недаром же поговаривают о его скорой свадьбе с леди Эбель.

— Свадьба? — Катрена едва не уронила свою чашку: слова Альберты о близком союзничестве генерала Флетчера с правящей Розой теперь приобретали совсем иной смысл.

— Впрочем, это не совсем общеизвестная информация и не совсем достоверная.

— Сплетни, — кивнула Марго. — Но, знаешь ли, улицы никогда не лгут, а об этом говорят многие — начиная с таких обтекаемых формулировок как «особые отношения» и заканчивая вполне конкретным словом «свадьба».

— Но почему тогда вы думаете, что генерал Флетчер играет против… собственной невесты? — Катрену эта мысль смутила ничуть не меньше, чем пресловутое презрение леди Альберты к собственной незаконнорожденной сестре. — Неужели он настолько беспринципен?

— Именно, — Сорон кивнул. — Никус Флетчер, как я и говорил, — человек больших амбиций. Если леди Эбель так очарована им и так ему доверяет — было бы странно, не воспользуйся он этим.

«Так вот почему леди Альберте так неприятно о нём говорить, — поняла Катрена. — «Личные отношения сестры меня не касаются — нравится мне это или нет» — вот, к чему она это сказала. Кому бы вообще подобное понравилось?»

— Но вот, что странно, — продолжил старик задумчиво, — Генерал Флетчер и так имел бы огромную власть, женившись на леди Эбель. Однако он, возможно, действует против неё — и вот это странно. Предполагаю, у него есть ещё какая-то поддержка — кто-то более влиятельный, нежели леди Эбель. Возможно, кто-то вовсе извне — тот, кто использовал его амбициозность как некий… рычаг давления. И вот тогда это уже обретает смысл, если этот кто-то хочет навредить Орбитали и использует ситуацию в двадцать седьмой зоне с этой целью. Тогда наш город — просто разменная монета.

Сорон говорил, и с каждым его словом Катрену пробирала дрожь: если его предположения были хоть в чём-то верны, ситуация оказалась бы куда страшнее и серьёзнее, чем локальный конфликт, не выходящий за городские стены. В какой-то миг капитану Лексис стало казаться, что мир кругом теряет краски, становясь серым и зловещим, а сама она — всего лишь жалкая слабая девчонка, заложница своих страхов, которой суждено однажды захлебнуться в крови десятков тысяч погибших. И старик, заметив её состояние, замолк, возвращая себе вид добродушный и понимающий.

— Не думай об этом сейчас, девочка — это всего лишь мысли старика, ничем не подкреплённые, в сущности. В любом случае, нужно пока решить те проблемы, которые нам по плечу: у нас есть госпожа Ритара и её предположительная связь с сепаратистами — вот с неё и стоит начать, я думаю.

— Я планировала встретиться с ней, — Катрена кивнула, — если, конечно, с аудиенцией у неё не получится так же, как у леди Эбель.

— О, нет-нет, не волнуйся, — старик покачал головой, — леди Ритара принимает всех подряд и по любому поводу. Толку от этого, впрочем, никакого — проблемы не решаются. Считай это своего рода популизмом.

— Тогда я встречусь с ней завтра, — решила Катрена.

— Не волнуйся, — деловито сказала Марго, скрестив руки на груди, — я тоже туда собираюсь. Видишь ли, в её Поместье ужасная текучка — людей увольняют за всякое. Ну, знаешь, голодные часто воруют еду… или у них чего-нибудь эдакое находят, запрещённое. Сама же видела, как живётся с этой стороны стены. Вот я и подумала наняться к ней служанкой, буду смотреть за всем этим изнутри — вдруг чего раскопаю? Я очень наблюдательная, знаешь ли.

— Я заметила, — Катрена хмыкнула, затем взглянула в прикрытое полупрозрачной тканью оконце и поднялась на ноги: день постепенно шёл на исход, а впереди её ждала ночная вылазка. Она ещё раздумывала, стоит ли посвящать в это дело новых союзников…

— А ведь ты ничего не спросила про леди Альберту, — вдруг заметила Марго. — Неужто настолько ей доверяешь?

И Катрена вдруг поймала себя на том, что да, действительно не подумала поставить её слова под сомнения — а ведь это многое могло изменить…

— Не переживай так, — Сорон усмехнулся, вновь безошибочно читая по лицу гостьи, — леди Альберта — умная девушка. Она, безусловно, хитрый и опасный противник — уж кто, а она своё звание генерала заслуживает однозначно. Но, мне хочется надеяться, ей действительно достанет мудрости не плести интриг против леди Эбель — в конце концов, мне не кажется, что леди Альберта желает зла ей и, тем более, собственному городу. Тем не менее, советую проявить осторожность, даже если ты сотрудничаешь с ней.

«Будь осторожна с нею» — Эфилия говорила об Альберте то же самое, что теперь говорил Сорон. Эфилия вообще была на удивление прозорливой, говоря о чём-либо, — рано или поздно опыт Катрены это подтверждал.

«Будь осторожна» — говорила Эфилия, а ещё она говорила «этот мир жесток».

Катрене было страшно так, словно ей снова двенадцать и она вдруг осознала, что стала рабыней в Поместье, насквозь пропитанном ядом. «Этот мир жесток» — разве она не убеждалась в этом всю свою недолгую, но наполненную мучениями жизнь? Или, быть может, она просто слишком не хотела верить в это — настолько, что боялась признать: быть может, Эфилия права?..

Нет, Катрена всё равно не желала в это верить.

Катрене всё ещё было страшно.