Мечта о Весне (джен)

Видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Я не знал, сколько времени прошло. Видел только, что мы оба стояли, как вкопанные, опустив носилки на снег. И ещё чувствовал на лице слёзы.

— Лаки… — прошептал я минуту спустя, — что за хуйня?

* * *

Страшнее всего было то, что сцена показалась мне знакомой. Началось с того, что наш нестройный дуэт превратился в трио:

— And the people bowed and prayed to the neon God they made… — нечеловечески прекрасное сопрано плавно, но стремительно приблизилось слева. Вместо того, чтобы тут же схватиться за оружие, двое хорошо обученных бойцов просто застыли в трансе и замолчали.

— And a sign flashed out its warning in the words that it was forming… — неведомая певица мастерски брала ноты и переходы, несмотря на то, что её душили слёзы. Всхлипывала она только на вдохе, на выдохе выдавливая из измученной груди смесь пения и плача, которую вряд ли повторили бы даже звёзды довоенной оперы. Именно мысль о нечеловеческой природе пения заставила любопытство победить оцепенение: я медленно повернул голову.

— And the sign said: the words of the prophets are written on a subway walls…

Меньше всего я ожидал увидеть на соседней ветке огромную чёрную птицу с женской головой. Это — один из законов мира: происходит именно то, чего ты ожидаешь меньше всего. Красивое лицо в обрамлении рассыпанных чёрных кудрей действительно плакало. Существо смотрело сквозь нас, и это показалось мне милосердием — до сих пор не знаю, что случится, если встретиться с ним глазами. Приближение самой высокой ноты было похоже на покрытый мёдом кинжал, неумолимо приближающийся к самому сердцу…

Допев, существо не улетело, а просто растворилось в сумерках.

* * *

Не оборачиваясь, Лаки снял очки и вытер глаза. Медленно надел обратно. Помолчал ещё с минуту.

— Сирин, — наконец ответил он севшим голосом. — Ничего, скоро отпустит…

— Яблочный спас, девятнадцатое августа, — машинально ответил я. — Значит пролежал я… стоп.

Я вполне мог допустить, что помню общую школьную программу. Даже наличие каких-то остатков строевой подготовки допускал. Но мифология?!

— Лаки, я увлекался мифологией?

Лаки тряхнул головой и снова взялся за носилки. Я поспешил помочь.

— Да. Но вообще это было в обязательной программе.

Мы двинулись дальше.

— Славянская мифология?!

— И мировая. Но ты ошибся: сегодня шестое июля. Вспоминается?

— День как день. Впрочем, дело уже к ночи… — неуверенно начал я. — Купальская ночь, да?

— Вот именно, — зло ответил Лаки. — Эта пташка — только начало. Сегодня ночью будет завал. Как вся эта нечисть с Чёртовой Площади попрёт…

— То есть Сирин это только цветочки? — вопросов становилось всё больше, но задавать их все одновременно было физически невозможно. Да и совестно — Лаки выглядел не очень хорошо.

— Сирин, Саня, это даже хорошо. Она питается болью, но она же и помогает её снять — честный обмен. Другие существа — не такие.

Я не знал, о чём ещё спросить. Было жутко обидно находиться в таком положении.

— Чёртову Площадь ты, конечно, не помнишь. Вообще-то Красная Площадь, но… смотри: вот есть наш мир…

— Ага…

— Он же — Явь. А есть… Неведомая Ёбаная Хуйня, так же известная как: Коллективное Бессознательное, Эйдос, Загробный мир, Небывальщина, Лукоморье, Тридевятое царство, и прочая, и прочая. В официальной терминологии Инквизиции это место называется Навь. Это целый отдельный мир со своими законами и принципами. Явь и Навь разделены, но на Чёртовой Площади они как бы сложены. То ли это Площадь существует и здесь, и там, то ли это там дырка какая… — Лаки замолчал, пытаясь вспомнить ещё что-то. — Короче, оттуда-то вся эта погань и лезет.

— Не любишь ты, значит, оперу?

— Саня, блядь, это серьёзно! Думаешь, там одни Монсераты с Кабалье сидят?! — Лаки всё больше распалялся. Похоже, это было личное. — Нам охуенно повезло с этим летающим психотерапевтом!

Тяжело дыша, он остановился, я чуть не врезался в него. Снова положили носилки. Лаки повернулся ко мне и наконец снял очки и размотал шарф. Я отшатнулся: лицо человека было белоснежным, на меня глядели напряжённые розовые глаза.

— Это не заразно, — Лаки сделал глубокий вдох. — Понимаешь, Саня… эта Чёртова Площадь — настоящий рассадник всяких опасных нежитей. Среди них встречаются и относительно добрые, но по большей части все порождения Нави — опасные хищники, признающие только человечину — в том или ином смысле слова. Они притворяются людьми, обманывают, заманивают, а потом — убивают. И это ещё полбеды: наша мифология ещё довольно добрая…

— Но Война уничтожила не древнюю Русь, а Российскую Федерацию…

— Именно. И теперь оттуда, — Лаки кивнул в сторону Москвы. — лезут вперемешку мавки, попобавы и слендермены.

— То есть всё, что русские навоображали за всю свою историю…

— Ага.

— И даже…

— Ага.

— А вот…

— Да, Дед Максим тоже есть. Сам не видел, но рассказывали.

Наступило молчание. Давным-давно, целую вечность назад, этот человек был моим другом.

— Лаки… я нихера не помню. И мне очень страшно. Так что пойдём скорее.

— И то верно, — вздохнул он.