Дожить до весны (гет)

В Валиноре было тепло.

Маглор с этой фразы говорить и начал. Закралась мысль о том, что далее можно уже ничего не говорить, но это не дело. Тепло под одеялом, у печи, у костра, в таверне — да мало ли где. Для него это слово выражало все, а для Кендамаре совсем немного. И нельзя ее было в этом винить.

В Валиноре было тепло.

И в то утро тоже, когда Маглор проснулся от щебета птиц. Они собрались на яблоне, что росла под окном, собралась целая стайка, и чего налетели? Прилетели, устроились, а теперь чирикают, как сумасшедшие. Будто чему-то рады, да так, что надо сообщить об этом кому-то, например эльфу, который спал, а теперь не спит — разбудили.

Маглор встает, не одевшись (в комнате все равно никого) и подходит к окну посмотреть, что творится. Еще раннее утро, свет Лаурелина только начинает разбавлять небесное серебро, пока робко и почти незаметно. Маглор видит ветви яблони, черные, на фоне темного неба кажутся силуэтами с отблесками золота. Птицы прыгают, возятся, щебечут о чем-то. Маглор напрягает глаза и видит на яблоне первые нераспустившиеся почки. Весна идет, понимает он, деревья стояли голыми, а теперь распускаются заново.

Спать Маглору не хочется. Сон слетел, растаял, вернется только к вечеру, а до него еще далеко. В комнате темно, но все видно: так часто бывает перед тем, как по небу разольется свет. Окно закрыто, в комнате душно. В комнате как-то всего слишком много: тяжелый воздух, темнота, звуки из-за стены: в соседней комнате спит Маэдрос, сопит во сне, ну, хоть не храпит, и на этом спасибо. Слишком тесно тут, хотя комната почти пустая — мебели мало. Маглор стоит босиком на полу, но не мерзнет, только чувствует, как касаются ступни досок.

Он открывает окно — распахивает настежь. После теплого одеяла Маглору холодно, но недолго, всего пару секунд. В окно прилетает теплый ветер, пахнущий свежестью и едва распустившейся зеленью. Птицы щебечут, ветер ласкает: весна, весна, и вроде бы ничего не изменилось, а на сердце такая радость, что хочется петь. Маэдрос над ним посмеялся бы (это не говоря о младших, те бы точно фыркнули с презрением), но в комнате никого нет. И Маглор, наслаждаясь редкой возможностью, когда никто не засмеется и не выскажет своего драгоценного мнения, закрывает глаза и раскидывает руки, потягивается, наслаждаясь светом и первым весенним теплом.

Маглор стоит так несколько минут, а потом прикрывает окно. Сон все-таки возвращается. Спал мало, тревожно, да, что об этом думать, раз с утра судьба преподнесла такой подарок? Маглор возвращается под одеяло, закрывает глаза, и думает, как сейчас на море. До него ведь недалеко, надо было одеться и сходить, но Маглору не хочется своим топотом перебудить весь дом. Будут вопросы: что такое, куда, зачем — спал бы! И буду спать, думает он, схожу потом, когда будет золотой свет, голубое небо, когда можно будет скинуть сапоги и пройти по теплому песку. Сделать несколько шагов и почувствовать, как ноги гладит холодная морская вода.

На море странно ходить одному, всегда хочется взять кого-то с собой, но не сегодня, не в первое утро Аманской весны. О ней рассказывать-то не хочется, а уж тем более с кем-то делить. Глупо, думает Маглор, лежа под одеялом, глупо неимоверно. И ладно, я в своем сознании сам себе судья, какое кому дело, что я чувствую, открывая окно настежь ранним утром, оттого, что проснулся от пения птиц?

Он снова думает про море. Весна, они все похожи, и каждый год Маглор ждет ее с нетерпением, хоть и это со стороны кажется абсурдным — он сам понимает. Радуется в душе, как птица, но когда эмоции, особенно столь светлые, как радость и искреннее восхищение были чем-то постыдным? Море, попасть бы туда скорее, там песок, едва согретый лучами, камни блестят мокрыми боками. До горизонта простор воды. Лучше не заходить, только немного опустить пальцы, чтобы тут же вынуть. А потом гулять по берегу, наслаждаться прохладным ветром и запахом соли, сочинять бессмысленные пустые стихи, что забудутся через пять минут. Дело здесь не в искусстве, а в красоте, в наслаждении наблюдать, как весна, свет, море и первая зелень переплетаются в сознании образами, перемешиваются со словами, обрастают ими. И еще, еще, снова — а потом улетают куда-то: над водой, дальше, забываются, смываются волнами холодного моря и новых мыслей — да и пусть, не жаль.

Мне не жаль, думает Маглор, засыпая в своей комнате, где мало мебели, где теперь свежо, потому что он только что открывал окно. Где за стеной слышно сопение Маэдроса. Жаль только, что я не сходил до моря сейчас. Сейчас там, должно быть, настолько красиво, что представить себе сложно. Это надо увидеть, а потом взять перо и бумагу, записать, безмолвно коря себя за то, что не можешь словами выразить все, что увидел. Слова грубы, прямы и почему-то никогда не соответствуют истинному смыслу. Так уж вышло, таков мир. Эти мысли проносятся сквозь затуманенное сном сознание, и исчезают, не задерживаясь — очевидно же, что тут еще думать?

Море не нужно описывать, успевает он подумать, прежде чем заснуть. Слова-строки-рифмы улетели над волнами к горизонту. Слушать, смотреть, растворяться — ничего больше, остальное излишне. Весна, помилуй, что еще нужно — а дальше обрывается, потому что Маглор все же засыпает. Чтобы проснуться, когда уже совсем светло, а весне почему-то почти никто не рад, и все воспринимают как что-то само собой разумеющееся.

* * *

— Я, по-моему, один ей так радовался, — сказал он, — не знаю, нормально это или нет. Наверное, нормально, я же творческая личность, вроде как, ну, тогда был, по крайней мере.

Он потянулся и повернулся на спину. Кендамаре легла ему на плечо. Маглор почувствовал прикосновение ее щеки, почувствовал, как она провела ладонью ему по груди и по животу. Ему было очень тепло, а спать до сих пор не хотелось. Странная жизнь, подумал он: когда переполняют мысли, то почему-то что-то мешает: сон ли, усталость, тревога. А сейчас надо сказать что-то еще, а слов нет. Хоть лежи и смотри в потолок.

Смотреть в потолок было неинтересно, потому вместо этого Маглор огляделся, стараясь смотреть на комнату, а не на Кендамаре. В комнате было темно и тихо. Дождь кончился, ветер уже не завывал, словно за окном метель, а что рассказать еще он не знал. Воспоминаний об Аманской весне у Маглора было много, но сейчас все казались какими-то неуместными.

— Ты так делал каждый год? — спросила Кендамаре.

— Нет, вроде бы один раз такое было. Иначе бы я не запомнил. То, что повторяется от года в год, со временем перестает радовать. Хотя к весне это вряд ли относится. Не знаю, правда. Ты меня запутала.

Кендамаре засмеялась, уткнувшись ему в плечо. Маглор зевнул.

— Теперь ты довольна? — улыбнулся он.

— Да, вполне. Извини, что не могу сейчас ничего сказать по этому поводу, мне надо обдумать. Я как-то под впечатлением, — она усмехнулась, — прямо тоже весны захотелось. У нас весной холодно, словно осенью, но радостно все равно. Солнечно, голубое небо, блики на холодной воде.

Маглор почувствовал, как в сердце словно ткнули острой льдиной.

— Не трави душу…

Помолчали некоторое время. Маглора все-таки начало клонить в сон. Кендамаре чертила какой-то узор кончиками пальцев по его груди, что-то напевала себе под нос, и Маглор, прислушавшись, узнал одну из своих песен, что пел в таверне. Он улыбнулся и прикоснулся губами к виску девушки. Кендамаре пропела еще пару тактов и замолчала. Чуть покашляла, наверное, у нее запершило в горле.

— Извини, я совсем не умею петь, — сказала она, — менестрель из меня бы не получился.

— А тебе оно надо? Станешь еще такой, как я, вот морока-то.

— Не говори так, — вздохнула Кендамаре, — не надо. Мне муж, пока жив был, тоже говорил, мол, не надо то, не надо это. А я, может, хотела бы быть хоть немного на тебя похожей. С тобой говоришь — и поражаешься, как столько всего можно знать, сочинять, петь, рассказывать… Неужели и вправду морока?

— Ты была замужем?

Маглор очень удивился. Ему казалось, что такая девушка, как Кендамаре, не может быть замужем в привычном смысле этого слова. То ли непохожа на замужнюю, то ли характер не тот. Маглор знал об этом мало, но почему-то был уверен, что замужние женщины так не выглядят, тем более если овдовели. И уж точно не водят эльфов-менестрелей к себе на ночь домой.

— Да. Недолго прожили, правда, вместе. Три года назад поженились, а слег от страшной простуды он прошлой зимой, — Кендамаре погрустнела и отвернулась. Говорить продолжила после паузы, глядя куда-то мимо, — простыл, ослаб, у нас тут еще с едой было неладно. Думали, пройдет, а эта гадость, как сказал целитель, на легкие перекинулась, и что-то еще говорил, не помню… Дело давнее было, вспоминать больно. Извини меня… Теперь понимаешь, что я чувствую, когда вижу, как кто-то хрипит или кашляет? Сразу как перед глазами — хоть падай на кровать и рыдай.

Маглор ничего не ответил. Что такое страшные воспоминания он и сам знал, уж кому не знать, как ему. Кендамаре молчала, слез у нее на глазах не было, но она сильнее прижалась к нему, закуталась в одеяло и закрыла глаза. Словно Маглор сейчас, лежа с ней в кровати, мог спасти ее от всех неприятностей и залечить те раны на сердце, что никак не хотели заживать. Он тоже молчал, только гладил ее по растрепавшимся волосам, слушал ее дыхание. Тихое, ровное, лишь чуть подрагивающее иногда, да и то все реже и реже.

— Кошмар, — сказал он, наконец. Шепотом, и скорее просто ради того, чтоб что-то сказать, — и с тех пор одна живешь?

— Да, я привыкла. Сложно представить теперь, как это — жить с кем-то еще. Хотя не сказать, что люблю одиночество. С другой стороны — свобода, что хочу, то и делаю. Давай не будем это обсуждать, затянется надолго, а прийти к согласию в таких вопросах всегда тяжело.

Маглор поймал себя на мысли, показавшейся настолько очевидной, что он укорил себя за то, что не спросил ранее. Он почувствовал, как снова начинает волноваться.

— Но раз уж заикнулись… — он запнулся, подбирая слова, — Кендамаре, слушай. Я не знаю ваших обычаев, да о своих как-то не думал никогда… Скажи, после того, что между нами произошло сейчас, я должен на тебе жениться?

Она секунду смотрела на него в упор, а потом усмехнулась и покачала головой, словно Маглор сказал несусветную глупость.

* * *

Маглор проснулся оттого, что на лицо упали лучи солнца. От света заболели глаза, и Маглор, приподнявшись на локтях, поморгал немного, чтобы привыкнуть, и огляделся. Было утро. Сон прошел, рассвет позади, а Маглор все равно чувствовал, что не выспался. Голова была тяжелая, словно к волосам привязали якорь.

Поначалу было непривычно оттого, что вместо берега вокруг была комната, где тепло и нет ветра, но спустя секунду Маглор все вспомнил. Что было, о чем говорили, что натворили — Эру, да как так вышло, неужели из-за вина, или одиночество растворило остатки здравого смысла? Под шум дождя и ветра, под шепот и тихие вздохи касаться обнаженной кожи, губ, волос, ресниц… Маглор встряхнул головой. Кендамаре все еще спала. Одеяло во сне сползло до пояса, обнажая ее грудь и плечи, и Маглор укрыл девушку до шеи. Не хватало еще и с утра соблазниться.

Он оделся, зашел в купальню умыться и вышел в комнату-кухню. И не скажешь, что тут кто-то живет, что вчера тут ужинали двое, сидели у печи, глядя на огонь. Поленья прогорели, в печке была только зола, потому в доме было прохладно. Маглор отдернул занавеску на окне, и ему в лицо ударил луч солнца.

Солнце, голубое небо, а что там дальше, что?..

Маглор зажмурился и отшатнулся от окна. В глазах потемнело, голова закружилась, но через пару секунд прошло. Все еще он не мог проснуться полностью, вроде лежать больше не хотелось, а во всем теле была такая тяжесть и слабость, словно он проснулся слишком рано. Маглор услышал, как Кендамаре что-то побормотала во сне.

Пусть спит. Вчера долго не засыпала, все вертелась, пока не устроилась удобно. Маглор вышел в коридор, тихо ступая по скрипучему полу, и вышел на улицу. Подышать свежим воздухом и немножко прогуляться. Он не думал о том, что придется идти назад, собирать вещи и уходить, он даже не знал, как объясниться ему с Кендамаре, почему надо уйти. Он шел просто вперед, мимо деревьев, скалы, ибо помнил, что дальше должно быть море. Где-то тут недалеко, место несостоявшейся ночевки, соленого ветра и шума воды, где чайки, камушки, мокрый песок. Снова в путь, только зайти назад, взять плащ, лютню, сумку, что у него там еще было? А в доме все равно останется часть его души — пусть и глупо так думать, но никаких умных мыслей Маглору в голову не шло. По крайней мере, мыслям своим он не придавал особой ценности.

Так уж вышло. Что рассуждать, это просто удачная ночевка. Он снова подумал о Кендамаре. Она не ответила вчера ему, чем считать эту ночь? Простым лечением одиночества, приступом безумной тоски, когда что угодно, кто угодно — эльф, человек — только не оставляйте одного в этой ночи, перемешанной с шумом дождя и ревом ветра? Или все-таки он ее полюбил? Мог ведь, все на свете бывает. Маглору, после всего, что произошло в его жизни, казалось, что его уже ничто не сможет удивить.

Тропинка была узкой и немного заросшей. Трава с лета высохла, остались только жалкие пожелтевшие листья, прибитые дождем, мелкие камушки и холодный песок. Маглор шел дальше, миновал скалу и вышел на берег. Море простиралось до горизонта: ни острова, ни корабля — ничего, кроме бесконечной водной глади. Волны сегодня ленились, медленно накатывали на берег, и от этого море казалось застывшем. В голубом чистом небе сияло солнце, освещало холодную воду.

Я тогда лег спать, не пошел на берег, а сейчас я тут наконец-то. Что я думал, чего хотел — складывать слова в строки, строки в стихи, а они бы улетали от меня, срывались с краев сознания, чтобы никогда больше не прозвучать, да и не стоит того это. Ранняя весна похожа на позднюю осень, разница лишь в том, что дальше, а дальше — что? Там вообще есть что-нибудь?

Маглора ослепили блики на воде. Он пошатнулся, с трудом удерживаясь на ногах, зажмурился, прислушался к себе и почувствовал, как лицо согревают лучи. Первое тепло, вот оно, неужели… Какой-то умирающий остаток здравого смысла кричал, что это не весна, это просто солнечный день осени, до весны еще далеко. Через стужу, через ветры, через тысячи приступов страшного кашля, и тогда может быть, если доживешь, не помрешь от своей простуды, выплюнув через горло рваные куски легких. Замолчи, приказал ему Маглор, не осуждай меня, мне тепло, дай погреюсь.

Он, не открывая глаз, посильнее подставил лицо солнцу, и расслышал далекое пение птиц. Они тоже рады, как тут не радоваться, такое уж мгновение, когда все еще спят… Спит и та девушка, которая приютила его. Кендамаре, думал он, а ведь вправду читаешь судьбы, раз сказала, что я доживу до весны. Он подумал он ней снова. Вернуться? Если уйдет: снова берег, снова осень, конец той мимолетной весенней радости, что ловил он сейчас. Или уж не уходить? Прибежать в ее дом, обнять ее, зарывшись лицом в ее рыжие волосы, признаться, что влюбился в нее по кончики ушей всего за одну ночь, как аданский мальчишка. А будет ли она счастлива, он не мог сказать. Дева, рано овдовевшая, выйдет замуж за какого-то бродягу-эльфа, у которого руки по локоть в крови. Пойдет молва, пойдут проблемы, впрочем, это мелочи. А может, и родятся дети. Черноволосый папаша с закопченной кровью первого дома, рыжая мамаша-хозяйка. Наплодите семерых, воспитайте по своей мудрости, а они, когда вырастут, разорвут этот мир на клочки, зальют чьей-то кровью и бросят на дно. Пусть лежит, чтоб его твари морские сожрали.

Маглор приоткрыл глаза и посмотрел на море. Солнце разгоралось все ярче, припекало, баловало своими лучами. Маглор, сам того не осознавая, снял плащ и бросил его на один из прибрежных камней. Их было много, с обеих сторон, но он на них не смотрел. Что камни, стоят от сотворения мира, застыли. Берег не меняется, море вечно, пронеслись у него мысли, а я прошел мимо. И нет меня, ушел куда-то еще. То ли и вправду стал столь ничтожным, растворился в морском ветре, что уносит меня по крупинкам, как уносил когда-то мои паршиво срифмованные строки. Не знаю, смогу ли я еще петь, сочинять, играть что-то: лютня осталась в доме у Кендамаре, а она спит и не знает, что я тут. Ей и не нужно знать, не стоит ей думать о той ерунде и сумбуре, что творится у меня в голове.

Он разулся и сделал шаг к морю. Ног коснулась холодная вода.

Волна отступила от берега и тут же вернулась, сонно и лениво. Маглор сделал еще шаг, другой, пока не вошел в воду по колено. Мокрые штанины прилипли к ногам, кожу жгла холодная вода, почти ледяная, а он все шел, глядя на солнце. Ему думалось что-то о доме, о величии мира и о той до этого туманной и незримой, оставшейся где-то в прошлом Аманской весне. Он не знал, что делать, куда идти, потому шел по дну, покуда вода не начала касаться шеи, а как начала — поплыл. Медленно, куда-то к горизонту. Рассудок мутнел, высвечивался лучами солнца, воздух казался теперь горячим, как в летний погожий день.

Странное чувство овладело им — ощущать себя частью моря. Море огромно, бесконечно, а он — вроде не пустое место, ранее значимой персоной был, лордом первого дома, тогда, когда это имело смысл, — теперь почти ничто. Былое величие, прошлое, та влюбленность, которой он предался этой ночью — все словно растворилось, смылось, утонуло. Что он там хотел сказать, да так и не сказал? Кендамаре, скажи мне кто я, мне хотелось узнать, а теперь не трудись, я слишком ничтожен на фоне бесконечного моря, чтобы отвечать на столь банальные и земные вопросы…

Может, меня вообще уже нет, у тебя обо мне останется теплое воспоминание. Я дожил до весны — пусть это, возможно, иллюзия, — дожил и все, нечего больше говорить. У тебя останется моя лютня, мои деньги, что я заработал в трактире своими фальшивыми песнями…

И тут Маглор очнулся.

Он отплыл от берега совсем недалеко, всего несколько метров — и он коснется ногами дна. Что за приступ безумия, назад, назад, вернуться! Остаться в том доме, и плевать на молву, на проблемы, все решаемо, если Кендамаре согласится. Она не будет против, наверняка ведь не будет, так одинока ведь сама… У Маглора закружилась голова от всех этих мыслей, он судорожно развернулся и начал грести к берегу, чувствуя, как ноги немеют. Он уже почти было добрался до места, где мог бы встать на дно, еще, может, совсем немного, и тут горло свело кашлем. Как он забыл про простуду, вчера даже говорить не мог... Из легких вырвался сухой горячий воздух, было так больно, словно он выдыхал раскаленную угольную пыль. Маглор судорожно вдохнул, но в горло полилась морская вода. А он никак не мог перевести дыхание, кашлял, пока боль в груди не отняла последние силы. Маглор, перед тем, как его укрыло волной, успел поднять голову и увидеть лучи солнца. Я ведь дожил, дожил до весны, почему не подумал, что дальше…

Через несколько минут потревоженные волны успокоились. Было все так же солнечно. Голубое небо и блики на холодной воде.