Сага о благородных ворах (гет)

Даже если бы у Никс хватило духу рассказать о том, что она видела в поезде, слова всё равно не пришли бы ей на ум.

Поезд стремился в бесконечность, и его мерный гул наполнял всё существо Никс, сжимал в тиски перепуганное сердце, заставлял каждую мышцу тела ныть от усталости. Никс смотрела на незнакомца, и её разум не покидала одна-единственная мысль: во что она вляпалась на этот раз? Незнакомец отвечал на её незаданный вопрос лукавой улыбкой, элегантно опустив руки на трость. Никс была не в состоянии ни описать, ни вспомнить, ни разглядеть его лица, но она могла смело сказать, что в его улыбке не было ни зла, ни милосердия, в его взгляде не было ни мудрости, ни слабоумия, и во всей его фигуре не было ничего человеческого, несмотря на всю её человечность и правильность. Он был и красив, и страшен, спокоен и нетерпелив, улыбчив и бесконечно печален.

Никс моргала, но не могла разглядеть лица этого человека.

— Боже мой, как же ты устала, — хохотнул незнакомец. — Еле держишься на ногах! Присядь, мне больно на тебя смотреть.

— Кто вы? — прохрипела Никс.

— Ночная Пора.

Никс мотнула головой и села напротив незнакомца, скрестив руки на груди. Свет в вагоне поезда моргнул, раздался негромкий электрический треск, и этот тихий звук заставил Никс вздрогнуть. Её на мгновение наполнило от макушки до кончиков пальцев удушающее, отвратительное и болезненное равнодушие. Мозг отказывался верить в происходящее, глаза не хотели видеть вечную тьму бесконечного космоса за окном поезда, уши отказывались слышать гул поезда. Никс хотела списать происходящее на бессонницу и усталость, но для подобных галлюцинаций должно было пройти хотя бы четыре-пять дней без сна.

— Никс, — ответила она после недолгого молчания.

— Какая прелесть! — воскликнул Ночная Пора. — Ты представилась! Обычно меня боятся так, что проглатывают язык. Ну или просят автограф — это уже зависит от человека.

— Ав… тограф.

— Я невероятно популярен. Ни один вор не собирал вокруг себя столько полицейских, ни один преступник не дал стражу закона оружие, которое запросто может убить этого самого преступника, — хохотнув, он указал тростью на Никс. — В отличие от меня. Я люблю веселиться, люблю рисковать, люблю оставлять подарки.

Никс промолчала. Свет в поезде вновь моргнул, и открывшаяся её взору тьма за окнами поезда наполнила её сердце экзистенциальным ужасом. Как дома. Здесь, в этом чёртовом пустом вагоне метро, рядом с человеком без лица, Никс чувствовала себя такой же беспомощной, маленькой и слабой, как дома. Дома, где её не слушали, где никому не было до неё дела, где её снедало одиночество и душил страх близкой смерти.

Этот человек, Ночная Пора, казалось, был всюду. Он заполнял собой и этот вагон, и поезд, и воцарившуюся за окном пустоту. Никс поняла, почему не могла разглядеть его лица. Ночная Пора был выше её понимания. Ей всего шестнадцать лет, а сколько лет ему? Тысячи? Миллионы? И, придя к этой мысли, Никс разглядела новый черты лица Ночной Поры — она увидела вечную оживлённость наряду с неисполнимым желанием навсегда сомкнуть веки.

— Ты так пристально на меня смотришь, — улыбнулся он. — Право, я смущаюсь.

— Я не вижу лица.

— И это совершенно нормально! Ни один хороший вор не оставляет свидетелей, способных его описать!

Свет моргнул в третий раз, и Никс зажмурилась, зажала глаза ладонями, чтобы только не видеть сияния полумёртвых звёзд где-то далеко, на самом краю вселенной. Это смерть. Бесконечное несёт смерть! Вечное состоит из смерти! И Никс неслась ей навстречу в компании Ночной Поры, странного человека с длинной тростью и в высоком цилиндре.

Никс попыталась вспомнить отца, и в её памяти ожил её давно забытый кошмар. Папа. Танцующий труп без разума, сердца, без любви и памяти, который двигался так ловко, так грациозно, так элегантно. Почему ей вспомнилось именно это? Разве она уже забыла, как папа учил её рисовать, как ездил с ней в треклятый Сиэтл, садился на аттракционы и снимал видео для своей трусливой дочери? Никс сжала губы в линию. Ничего не осталось. Только труп и его отвратительная пляска смерти.

— Боишься темноты? — Ночная Пора улыбнулся. — Почему? Разве в ней живут монстры?

— Да, — сорвалось с губ Никс. — Живут. Живут под землёй, в тоннелях, на кладбищах! Живут в людях!

Она зажала руками рот, будучи не в силах остановить льющийся поток слов. Ночная Пора сидел, указав на неё тростью, и внимательно слушал весь тот бред, что вырывался вместе со страхом, слезами и скорбью из её горла. Никс не помнила, что говорила, не помнила, что спрашивал Ночная Пора, но этот разговор длился, казалось, целое десятилетие. Боль, с годами забродившая и загустевшая в сердце Никс, отравляла воздух смолистой чернотой. И, когда слова всё же иссякли, закончились, Ночная Пора опустил трость, и тело Никс, точно неживое и кукольное, упало на сидение.

— Надо же, — улыбнулся мужчина. — Кто бы мог подумать, что спустя целые эпохи я встречу саму богиню всех несчастий. В былые годы ты за мою бестактность оставила бы от меня только угли, моя дикая Соммерос.

Никс содрогнулась от острой иглы ностальгии, пронзившей сердце.

— Не беспокойся, — он поднялся, пошарил во внутреннем кармане своего фрака и достал из него маленький элегантный кулон на серебряной цепочке со сверкающим алым камнем в форме капли. В отвратительном жёлтом свете вагона кулон сиял, словно маленькая звёздочка, которую поймал Ночная Пора и надел на неё тяжёлые серебристые кандалы. — Со временем память ко всем возвращается.

Никс не смогла сопротивляться, когда Ночная Пора надел кулон ей на шею — для этого она была слишком слаба, слишком беспомощна. В тот момент она ощутила лишь жгучую боль в затылке, боль, которая мучительно медленно растеклась по венам, пробралась в мозг, в кончики пальцев, во внутренности и наполнила собой капилляры. Это длилось не дольше секунды, и всё же Никс схватилась за кулон в тщетной попытке сорвать его с шеи.

— Никому не позволяй сорвать с тебя кулон или маску, — с прежней улыбкой произнёс Ночная Пора. — Ну, а теперь, с твоего позволения мы вернёмся в реальность, не моя богиня. Прости мне мою верность Эуфорио.

Он громко стукнул тростью по полу, и в вагоне поезда воцарилась кромешная тьма. Поезд продолжал движение и его монотонный гул, казалось, наполнял пустое сознание Никс, проникал в мозг и грозился взорвать черепную коробку. Медленно, боясь даже дышать, Никс поднесла ко лбу трясущуюся ледяную руку, и вскрикнула, когда тьму озарила яркая алая электрическая вспышка.

Поезд резко затормозил, и его колёса издали пронзительный, оглушительный визг. Никс зажала руками уши, но это не спасло её ни от шума, ни от резкого торможения, ни от электрических вспышек на кончиках пальцев. Поезд дёрнуло. От резкого торможения Никс приложилась грудью к поручню. Из её лёгких выбило дух, тело наполнилось новой, незнакомой болью, с губ сорвался тихий, неслышный стон. Никс не успела даже подумать о том, что произошло. Единственное, за что она была благодарна — за целые зубы и неразбитое лицо.

Издав протяжный, полный боли стон, вагон накренился. Никс не могла пошевелиться, когда земля у неё под ногами пришла в движение и наклонилась, точно пытаясь сбросить с себя буйного и нелюбимого подростка. Вагон повалился набок. Стёкла взорвались сотнями острых дождевых капель. Никс, из последних сил вцепившаяся в поручень, разжала онемевшие пальцы, и её тело безвольным мешком свалилось на стену поезда и битое стекло.

— П… п…

Никс не чувствовала боли. Её трясло, каждая клетка тела пылала от невыносимого жара, она не ощущала боли. Сжав левую ладонь в кулак, девушка почувствовала пальцами липкую, маслянистую влагу. Кровь. Тёмная и вяло текущая из ноющих от боли вен.

— Эй!

Никс дёрнулась, услышав громкий женский голос, эхом отразившийся от стен тоннеля.

— Я… — просипела Никс. — Я здесь!

Её глаза обожгло слезами. Две крупные капли скатились от уголков глаз к ушам. Никс не чувствовала ни боли, ни страха, только тяжесть кулона на своей шее, исходящий от него невыносимый жар, и от этого незнакомого ощущения ей хотелось плакать.

— Я здесь! — прокричала она, пальцами вцепившись в свои длинные волосы. — Я здесь! Я здесь! Я здесь!

Никс рыдала, и вскоре её слова превратились в бессвязные, бессмысленные стоны испуганного и раненного человека. До неё начинало доходить. Её не просто похитили, её заперли, покалечили, вывернули наизнанку душу и насмешливо улыбнулись в ответ на самое сокровенное. Что она сказала Ночной Поре? Неважно. Эти слова вернули к жизни печаль, которая должна была умереть ещё до рождения Никс, воскресили её скорбь, её тоску, её отчаяние. Никс рыдала от чувства, которого не ведала ещё час назад.

Она слабо всхлипывала, когда кто-то спрыгнул внутрь перевёрнутого поезда. Этот кто-то без труда нашёл Никс в густой тьме тоннеля.

— Эй, — обратилась к Никс незнакомка. — Ты цела?

Она не дождалась ответа. Просто сжала кровоточащую руку Никс своими тёплыми ладонями в чёрных перчатках. Никс подняла на неё взгляд и увидела чёрную шляпу с широкими полями, золотую маску с сердечком на лбу и… черты лица. Никс ясно видела в слабом потоке льющегося откуда-то сверху света и глаза женщины, и полные губы, и прямой нос, и убранные назад длинные волосы.

— Ночная Пора — отвратный психолог, не так ли? — спокойно произнесла она, глядя в глаза Никс. — Зато он не скупится на декорации. Какой ещё мужчина способен перевернуть ради женщины поезд? — она натянуто улыбнулась.

— В… вы знаете?

Никс вздрогнула, когда незнакомка выдернула осколок стекла из её ладони. Она не успела ни вскрикнуть, ни испугаться. Просто смотрела на то, как крохотная, но глубокая кровоточащая рана медленно затянулась, оставив в воспоминание о себе только вытекшую кровь.

— Э… это…

— Давай выбираться отсюда, — произнесла девушка. — Как тебя зовут?

— Н… Никс.

— Юмелия. Юми — если коротко. Идти можешь?

— Да. Думаю, да.

Юмелия кивнула и помогла Никс подняться, позволила опереться себе на плечи. Ноги Никс были ватными, она не чувствовала ни пола под ногами, ни своей обуви, ничего ниже пояса. Она могла ходить, могла волочить свои непослушные ноги, могла двигаться, но ничего не чувствовала.

— Ш-ш-ш, не так быстро. Ты же упадёшь, — Юмелия попыталась улыбнуться. — Давай. Смотри на свои ноги. Шажок правой, шажок левой. Не торопись.

Никс кивнула и, опустив голову, послушно пыталась волочить негнущиеся ноги. Она старалась изо всех сил ровно до тех пор, пока в могильной тишине вагона не раздалось тихое шипение, пока мрак тоннеля не осветился золотисто-белым, дрожащим и резвым огоньком. Она подняла взгляд на Юмелию, и увидела, как из её ладони вырывается сверкающая серебристо-серая пыль, вспыхивающая в воздухе и плавящая толстое металлическое дно вагона.

— Ю… ми?

— Не бойся, — ответила она. — Мы с тобой воры. Благородные воры. Вот только ты стала им десять минут назад, а я вор уже много лет, — Юмелия улыбнулась, и поток горючей пыли из её руки усилился. — А у вора должны быть в запасе трюки, чтобы вскрыть любой сейф.

С этими словами часть толстого, оплавленного дна вагона рухнула под собственным весом, открыв для Никс и Юмелии путь на свободу. Никс отсутствующим взглядом смотрела на ровное квадратное отверстие с опалёнными, пахнущими пластиком и расплавленным металлом проводами. Её паника достигла вершины и обернулась глухим, обволакивающим, отупляющим шоком.

Юмелия вывела её из вагона поезда, помогла спуститься на рельсы.

— Оп, — произнесла она. — Шажок. Ещё шажок. Ты молодец, Никс.

— Спа… сибо.

— Я понимаю, тебе сложно вспомнить, — Юмелия выдержала недолгую паузу. — Ночная Пора дал тебе имя? Обычно это странное, чужеродное слово. Меня, например, он назвал Кровопийцей.

Никс утёрла лицо ладонью, чувствуя подступающую к горлу тошноту.

— Соммерос. Он назвал меня Соммерос.

Юмелия остановилась и подняла на Никс недоумевающий взгляд.

— КТО?!

Мужской голос, раздавшийся из темноты тоннеля, заставил девушек вздрогнуть. Он отразился эхом от стен, точно раскат грома, и было в нём больше гнева, чем удивления или растерянности.

— Тц. Лео, — сквозь зубы произнесла Юмелия.

— Кто это? — шепнула Никс.

— Хороший парень с плохой идеологией и самая приставучая заноза в заднице, — она вздохнула. — Спрячься. В случае чего беги. При крайней необходимости проведи пальцами по кулону на шее.

Никс не успела ничего ответить. Юмелия завела её за один из вагонов, убедилась, что Никс может самостоятельно стоять, прислонившись к передней стенке вагона, и вышла навстречу невидимому Лео с его страшным, звенящим от гнева голосом.

Юмелия не сомневалась и не боялась, и этому мужеству, этому бесстрашию Никс могла только позавидовать.

— Выглядишь паршиво, Лео, — произнесла она.

— Если бы я знал, что рядом со мной взорвётся пороховая бочка, — процедил сквозь зубы он. — То прихватил бы с собой костюм химзащиты!

Раздался громкий, оглушительно громкий щелчок, приведший Никс в чувства. Она никогда в жизни не слышала этого звука, но знала его происхождение. Это щелчок пистолетного предохранителя.

Юмелия подняла вверх раскрытые ладони.

— Я не ослышался? — выдохнул он. — Ночная Пора вернул к жизни Соммерос?! Демона?!

— Богиню, Лео. Ты зря забивал на историю…

— Я изучил её достаточно и помню, что такое Соммерос, — перебил её парень. — Ходячее бедствие ничем не лучше Зверя.

— Сейчас это просто перепуганный ребёнок, Лео.

— Какого хрена ты её защищаешь?! Ты, зверепоклонница..!

Он не успел договорить. Его гневный голос утонул в оглушительном грохоте выстрела. Никс перестала дышать. Она не закричала, не вздрогнула, просто смотрела как Юмелия пошатнулась и согнулась пополам, и из её живота хлынула горячая, алая кровь. Она зажала пальцами рану, попыталась что-то произнести, но могла лишь стонать.

— Юми…

Это было первое слово, которое услышала Никс, когда у неё перестало звенеть в ушах. Кто его произнёс? Лео или же сама Никс?

Юмелия придерживала рану ладонью, и кровь текла неостановимым фонтаном сквозь её тощие пальцы, просачивалась сквозь стиснутые зубы. Никс не могла пошевелиться. Во второй раз она видела, как человека стремительно и мучительно больно покидает жизнь. Она вспомнила лицо папы. Вспомнила его бескровные губы, его холодные руки, его безумную пляску смерти. Вспомнила и ледяными пальцами провела по своему кулону на серебристой цепочке.

Из её кулона, красной кровавой капли, вырвались на свободу агрессивные алые молнии. Они объяли тело Никс, стали ярче и с тихим электрическим треском остыли, превратившись в другую одежду. Никс не видела себя со стороны, но чувствовала тонкие перчатки на руках, давление в груди, полы плаща, касающиеся голеней и едва ощутимую тяжесть маски на лице.

Юмелия подняла на неё взгляд, и это лицо врезалось в сознание Никс. Незнакомая девушка с перепуганным взглядом, искажённым от боли лицом, окровавленным ртом. Это… справедливо? Эта смерть справедлива? Ранняя смерть справедлива?!

Молнии в руках Никс тысячами алых солнц прорезали густой сумрак тоннеля метро. Они перебрасывались на металлические вагоны поезда, на рельсы, одним смертельным прикосновением сжигали провода, плавили пластик. Поднялся ветер, он трепал полы плаща Никс, цеплялся за штаны, рвал её волосы и болезненно врезался в кожу. И в поднявшейся буре, среди беснующихся молний Никс впервые почувствовала себя под защитой.

В ветре не было надежды, в молниях не было доброты, и с ними, такими неконтролируемыми и яростными, она ощущала единство. И это чувство тоже казалось для Никс далеко не новым. Как будто однажды, когда-то давно, за тысячи тысяч лет до своего рождения Никс жила среди облаков и одним трепетаньем ресниц лишала людей жизни.

— Никс, — просипела Юмелия. — Сдерживайся.

Никс мотнула головой. Наваждение рассеялось, и она вновь вернулась в реальность, в которой был тоннель метро, разбившийся поезд и умирающая девушка.

Юмелия улыбнулась ей той слабой, той беспомощной, но тёплой улыбкой, какой одаряет окружающих умирающий без сожалений человек. Она сделала это сразу после того, как алые молнии отступили по безмолвному приказу Никс. Как только это случилось, Юмелия без сил рухнула на рельсы, крепко прижав к правому виску указательный и средний пальцы.