Сага о благородных ворах (гет)

Красная снежинка упала с чёрного неба. Она кружила в горячем, пропитанном дымом и гарью в воздухе, летала среди языков пламени, вспыхивающих в накалённом воздухе, пока не приземлилась на протянутую белоснежную ладонь. Только тогда снежинка растаяла, оставив на коже маленькое бордовое пятнышко — последнее напоминание о своём недолгом существовании.

Красный снег. В этом страшном, давно погибшем месте, где с небес на голову либо сыпалась сера, либо лил кипяток, красный снег казался вполне обычным явлением. Здесь не было солнца — его скрыли бесконечные чёрные облака из дыма, сажи и праха; здесь даже порывистый ветер жалил кожу болезненными ожогами; здесь всякая жизнь приобретала иную, причудливую и отвратительную форму. И здесь смешались вой с грохотом бесконечной дрожи планеты. Здесь взрываются вулканы, выплёскивая артериальную кровь мира в бесконечную ночь, здесь тысячи лет назад океаны обратились в пар, здесь одно страшное желание в считанные секунды унесло жизни миллиардов людей. Здесь, среди бесконечного хаоса и агонии давно умершего мира жил жестокий бог. Бог по имени Зверь.

Стоило лишь подумать о нём, и он являлся. Его глаза испепеляли, его голос грохотал так же оглушительно, так же смертоносно, как грохотала планета от бесконечных землетрясений. И, словно в насмешку над всем людским видом, Зверь был человекоподобным. Его кожа — магма, его тело — раскалённый металл, не способный остыть даже за целую вечность, его лицо искажено гримасой гнева. Те, кому довелось увидеть это лицо, это воплощение инфернальной ярости, сходили с ума, умирали на месте от ужаса, стояли неподвижно, пока от жара не обращались в прах. Он одним взмахом руки сжигал города, он призывал магму из недр планеты, он сеял ужас, он сеял Ад.

Девушка подумала о Звере, и он пришёл. Явился во всём пламенном великолепии своего беспредельного могущества, явились следом за ним, в почтении склонив головы, его твари, состоящие из камня, огня и гнилой плоти. На мёртвых мордах тварей застыли грозные, уродливые оскалы, на их неживых пастях вместо слюны и крови пузырилась густая лава. Они серым бесконечным войском стояли за спиной Зверя, они заслоняли горизонт и они, эти вечно голодные, мёртвые существа выползли из укрытий по безмолвному приказу повелителя.

Девушка смотрела на Зверя и не могла отвести взгляд. Он был прекрасен в своём смертоносном величии, точно умирающая с пылкой страстью сверхновая звезда. От невыносимого жара, исходящего из сердца Зверя, одежда девушки вспыхнула, её волосы сгорели, и в воздух поднялась удушливая вонь жжёной органики. Но она не чувствовала боли. Кожа медленно истлевала, пузырилась, из волдырей хлестала кровь, а она смотрела на Зверя и не могла оторвать глаз.

Он говорил, но его слова не достигали её ушей. Он сиял, но вскоре и этот свет исчез, уступив место вечной тьме полной слепоты. Остался только огонь. Дикие языки пламени, беспощадно лизавшие кожу и пожиравшие мышцы.

Она закричала, но не смогла услышать даже своего крика.

Её крик услышали другие люди, все, кто был рядом. И сводный брат, и одноклассники, и учитель, пытавшийся вести скучный урок истории. Класс взорвался диким, первобытным хохотом, от которого Никс, наконец-то, проснулась. Опустив взгляд в пол, он пальцами потёрла уголки глаз, чувствуя, что у неё горят шея и лицо, но уже не от пламени Зверя, а от стыда.

— Макграт, — учитель постучал указкой по столу, призывая класс к молчанию. — Если тебе так скучно, отоспись у директора.

— А-а… ммм, — она пыталась что-то сказать в свою защиту, но её язык всё ещё спал.

— Заодно останешься после уроков. Там и выспишься.

Стиснув зубы, Никс неслышно выругалась. В голове гудело, тело ныло после бессонной ночи, в глаза будто дунули горстью песка. Всю прошедшую ночь она не появлялась дома. Не хотела возвращаться. Ушла, чтобы позлить мать, чтобы взбесить отчима, чтобы заставить этих двоих понервничать и отправиться на её поиски. Она бы не пришла в школу, если бы не бесплатная еда в столовой и не желание хоть чем-то занять себя до вечера. Вечером она, наверное, снова пойдёт в круглосуточное кафе, где снова будет рисовать или неумело писать коротенькие стишки.

Как так вышло, что теперь она не могла вернуться домой? Никс не могла дать точного ответа на этот вопрос. Все её обиды, накопленные за месяц счастливой семейной жизни в Сиэтле, взяли над ней верх, выплеснулись жестокими словами в адрес матери, гнали её подальше от дома, под проливной дождь, в холод и слякоть ночи. Месяц назад она переехала в ненавистный ей город, месяц назад познакомилась со своим отчимом и сводным братом, месяц назад мать предала всё то, что Никс считала святым и нерушимым. Мама вышла замуж. Мама так просто смирилась со смертью папы и вышла замуж. И теперь, должно быть, мама страшно счастлива оттого, что месяц назад вышла замуж.

Никс посмотрела на своего сводного брата, из-за чего он тут же отвёл взгляд. Его звали Джулиан Купер, и в этой школе, в которую теперь вынуждена ходить Никс, Джулиан был довольно популярным парнем. Он был вежливым, приветливым, отзывчивым, никому не отказывал в помощи, хорошо учился и планировал поступить в Гарвард. У него было много друзей, он всегда вёл себя непринуждённо в незнакомой компании, к тому же, он симпатичный, что делало его предметом воздыхания девушек. Первое, что бросалось в глаза при взгляде на него — длинные кудрявые волосы. Они каштановые, отдававшие золотистым цветом, если на них попадало солнце. У него низкие брови, хитрый, насмешливый взгляд, тонкие губы, на которых часто играла фальшивая улыбка. Он высокий, худощавый, всегда аккуратный, всегда правильный, всегда искусственный. Люди любили Джулиана. Никс в сердцах желала ему смерти.

Отведя взгляд от Джулиана, Никс попыталась сосредоточиться на уроке. Школа для неё всегда была чем-то утомительным, бесполезным, ненужным. За прошедший месяц Никс ни с кем не подружилась, да ей и не хотелось вторгаться в сплочённый, давно сформировавшийся коллектив. Она бы и не появлялась на занятиях, если бы не училась в одной школе с пронырливым Джулианом, который сообщал матери о каждом прогуле Никс.

Милый и приветливый на людях, этот человек срывался с цепи, оставаясь наедине с Никс. Он был вежлив с ней в школе, пытался проявлять заботу при родителях дома, он изо всех сил изображал счастье и улыбался столько, что у него явно болела челюсть. Но, стоило им остаться вдвоём, как каждое слово Джулиана превращалось в сарказм, злую иронию или леденящий холод. Даже после короткого разговора Никс была до того взвинчена, что не могла больше ни на чём сосредоточиться. У неё не получалось рисовать, не получалось читать, не получалось слушать музыку. Никс всякий раз чувствовала себя круглой дурой, и единственное, чего ей хотелось — стать бесчувственным роботом без души, сердца, эмоций.

Никс опустила взгляд на свою тетрадь. Поначалу она пыталась писать лекцию, и это быстро её усыпило. Взяв ручку, она попыталась сделать набросок на чистом листе в клетку. Ей снова приснился кошмар. Кошмар до того реальный, что Никс какое-то время не могла сориентироваться, а её мозг не мог отличить сон от яви. Это мучило её уже три года. С того самого дня, когда Никс увидела мёртвого, бледного отца в гробу, когда уронила прозрачную слезу на его щёку, когда в последний раз сжала белые, ледяные руки. Никс не видела, как гроб опускают в землю. Она вцепилась в руки матери и рыдала до тех пор, пока не обессилела и погрузилась в тяжёлый, мучительный сон.

В кошмаре папа вернулся к ней. У него всегда была лёгкая походка, даже в те дни, когда рак сжирал изнутри его лёгкие, но во сне папа шагал тяжело, с трудом переставляя негнущиеся ноги. Каждое движение как будто отдавалось судорогой во всём теле. Он был бледен, как мел, бескровен, его кожа покрылась жёлтыми пятнами, глазные яблоки вылезли из орбит. Красивый при жизни, он был страшен после неё. Но, что Никс запомнила яснее всего, так это глаза папы. Никс помнила, что они были серыми, словно грозовые тучи. Во сне они были призрачно белыми, полными сверхъестественного, потустороннего света.

И папа… танцевал. Его руки, неповоротливые из-за трупного окоченения, двигались и оглушительно щёлкали в суставах. Его вдруг ноги стали такими подвижными и так изящно двигались, как никогда при жизни. Из его мёртвых, изъеденных раком лёгких, вырвался оглушительный предсмертный хрип. Никс проснулась от собственного крика, когда папа схватил её за руку и попытался увлечь в свою страшную, отвратительную пляску смерти.

Сегодня ей приснился Зверь. Никс не знала, откуда пришёл в её подсознание этот образ всемогущего существа, способного сжечь этот чёртов мир. Он начал сниться Никс задолго до нового замужества мамы, и всякий раз он что-то говорил, а она не могла услышать. Единственное, что она знала об этом существе — его имя.

Вздохнув, Никс ручкой вывела изгиб бровей, бешеные, светящиеся в вечном пламени глаза. Зверь. Никс рисовала его не в первый раз, но ей так ни разу и не удалось в точности передать его лицо. Оно было прекрасным в своём чудовищном гневе, мудрым в бездумной ярости, страшным и таким дьявольски притягательным. Никс почти любила Зверя. Ей и самой хотелось разрушить до основания эту чёртову планету.

Никс рисовала как можно тише, прикрывая рукой тетрадь. Рисуя Зверя, она вспоминала маму, отчима Ральфа, вспоминала, как они целуются, как сюсюкаются друг с другом, как мама постоянно велела ей замолчать и даже не собиралась вникать в суть её проблем. За месяц жизни в новом доме Никс впервые ощутила, что такое бессилие. Её не слушали, её старались не замечать, на неё не обращали внимание. Единственным человеком, с которым она общалась регулярно, был Джулиан. Старые друзья её забыли, новых она не завела, но зато у неё появился враг, рядом с которым Никс хотя бы не чувствовала, как её душит одиночество.

Урок закончился. Последний на сегодня. Никс закрыла тетрадь, убрала её в школьную сумку и поспешила выйти из класса. Ей не хотелось лишний час торчать в школе, не хотелось видеть одноклассников, не хотелось возвращаться домой. Ей было тяжело и больно, она устала, и единственное, чего она сейчас действительно хотела — найти высотный дом, встать на край крыши и сделать шаг в пропасть.

— Эй, Никс.

Она не хотела останавливаться, да и не сделала бы этого, если бы Джулиан не обогнал её и не преградил ей путь.

— Чего?

— Ну и куда ты на этот раз?

— Не твоё дело.

— Верно, — он едва заметно улыбнулся ей, хитро сощурил взгляд. — И дело не моё, и мне плевать. Но отец с Джанет беспокоятся, обзванивают соседей, полицию, больницы. А это раздражает.

— Ну и?

— Отправляйся домой. Это будет единственным правильным решением.

— Ага, — Никс обошла Джулиана, едва сдерживаясь, чтобы не толкнуть его плечом. — Бегу.

— Не хочешь домой? Могу предложить тебе свою машину, — он хмыкнул. — Должно быть, страшно спать в круглосуточном кафе.

Никс в гневе стиснула зубы.

— Как я догадался? — он вновь улыбнулся одной из своих фальшивых улыбок. — Ну, это не так важно. Важнее согласна ты или нет. Скажи «пожалуйста», и я отдам тебе ключи.

Он держал ключи на раскрытой ладони перед лицом Никс, точно игрушку перед невнимательным ребёнком. Никс посмотрела в глаза парню и почти сразу же отвела взгляд. Единственным человеком, взгляд которого она могла выдержать, была мама, ко всем остальным Никс испытывала либо враждебность, либо страх, либо отвращение. Мама же вызывала в Никс бешенство.

Ей нужна была машина. Ей хотелось закрыться в тёплой, удобной машине, лечь на заднее сидение и проспать всю ночь в тишине, тепле и покое. Но принять помощь от Джулиана, от человека, которого она взаимно терпеть не может… Никс презрительно скосила взгляд в сторону.

— Вижу, ты домой тоже не торопишься, — сквозь зубы процедила она. — Могу предложить тебе круглосуточное кафе. Скажи «пойдём», и я покажу тебе хорошее место.

Никс обошла парня и вышла из школы. Вновь, оставшись наедине с собой, она почувствовала себя круглой дурой. Он прав. Тысячу и тысячу раз прав. Никс вела себя, как ребёнок. Как злой никому не нужный маленький ребёнок, у которого украли папу.

Сколько она ещё сможет не появляться дома? Этой ночью Никс держалась на одной лишь злости, от которой из-за усталости и кошмаров остались одни угли. Она шла прочь от школы, едва переставляя негнущиеся ноги, глядя на несущиеся автомобили вдалеке. Никс думала, что если бы сейчас её сбила машина, она бы не стала подавать на водителя в суд. Она была бы ему благодарна.

Никс ускорила шаг. Она чувствовала, что за ней наблюдали, и это ощущение отозвалось странным, почти приятным ударом сердца. Это беспокойство появилось сразу после знакомства с Джулианом и проявлялось даже когда девушка была совершенно спокойна. Поначалу Никс связывала это предчувствие со стрессом и расшатанными нервами, а после начала прислушиваться к своим ощущениям. Она была как раз в том возрасте, когда подросток уже не верит в Зубную Фею и Санта-Клауса, но всё ещё допускает существование сверхъестественного.

Она обернулась и увидела едущий за ней на приличном расстоянии серебристый автомобиль Джулиана.

От одного взгляда на уютную, тёплую и безопасную машину, Никс почувствовала в своём истлевшем сердце новый источник топлива. В ней взыграла гордость человека, который осознавал свою неправоту. Только из гордости Никс ни за что не могла согласиться на заманчивое предложение, вернуться домой и выслушать нравоучения отчима и бесконечные упрёки мамаши. Джулиан торжествовал бы. Этого Никс тоже не могла допустить.

Поправив сумку на плече, она ускорила шаг и настолько быстро, насколько позволяло ноющее от усталости тело, спустилась на ближайшую станцию метро. Метро в Сиэтле грязное, здесь царили либо тошнотворно-зелёные цвета, либо болезненно-жёлтые, либо больнично-белые. Эти раздражающие цвета отражались на лицах людей и превращали их, сонных и усталых, в поднятых из могил трупов. Никс ненавидела метро, ненавидела автобусы, ненавидела находиться в толпе. В такие моменты она остро чувствовала своё беспредельное одиночество. Вокруг так много людей, все они тёплые, живые, со своими проблемами, эмоциями, страхами. А она одна, ей некуда пойти, некому её выслушать, некому обнять её и придать ей сил пережить ещё один чёртов день.

Подойдя к жёлтой линии на перроне, Никс изо всех сил уговаривала себя не броситься под поезд.

— Боже мой, боже мой! — воскликнул стоявший рядом с Никс человек. — Как, оказывается, здесь холодно! — он похлопал себя по плечам. — Ясно, почему Зверь не совался под землю. Он там мёрз!

Никс скосила на него взгляд. Рядом не было людей, незнакомец обращался, очевидно, к ней, но она не знала, что нужно говорить или делать. Краем глаза она увидела у незнакомца изящную, лакированную трость и длинный плащ из чёрного бархата. На улице было не настолько холодно, чтобы так одеваться. Даже Никс была в рубашке, джинсах и кроссовках. Ночью, когда станет совсем холодно, она пожалеет о своей лёгкой одежде.

Он говорил о Звере. Никс тряхнула головой. Нет. Должно быть, незнакомец очень религиозный человек, и сейчас он вспомнил одно из имён Дьявола.

— А вам не холодно, мисс? — спросил он, громко стукнув тростью по плитке пола.

— Нет.

— О, как нагло вы лжёте, — он улыбнулся. — Мисс, я за версту почувствовал леденящий холод в вашем сердце.

Никс нахмурилась и скосила взгляд в сторону. Она полагала, что если на сумасшедших не обращать внимания, то они быстро потеряют интерес и отстанут. А если этого не произойдёт? Никс со всей силы сжала ключи в кармане джинсов. Если этот психопат на неё нападёт, она либо бросит в него ключи, либо воткнёт остриё ему в глаз. Никс уже прицеливалась. Она, конечно, хотела умереть, но не готова была отдать свою жизнь первому встречному.

— Дорогая, — вновь обратился к Никс незнакомец. — Сыграем в смерть?

Никс незаметно сделала шаг в сторону, ещё один и ещё, после чего сорвалась с места.

Незнакомец громко стукнул тростью, и от места удара по полу растеклась густая, всепоглощающая тьма. Тьма поглотила станцию метрополитена, поглотила рельсы, поглотила людей и даже эскалатор, к которому бросилась Никс. Девушка остановилась, замерла в неудобной, практически комичной позе на одной ноге. Под ней, над ней и вокруг неё была тьма, из которой едва проглядывали бисеринки редких, далёких звёзд.

Никс не догадалась даже закричать. Она просто остолбенела, не дышала, все её чувства будто бы притупились, и даже сердце словно перестало биться.

— Я же сказал, — твёрже, без прежних манерности и жеманства произнёс незнакомец. — Мы играем в смерть.

Никс обернулась, боясь даже моргнуть. Незнакомец улыбался, хитро прищурив взгляд. Только сейчас Никс разглядела на нём чёрную маску, закрывающую верхнюю половину лица, только сейчас поняла, что одет этот человек не просто элегантно, а слишком элегантно. Чёрный цилиндр широкими полями, длинный бархатный подбитый алым плащ, белоснежная рубашка, белые шёлковые перчатки, начищенные до блеска чёрные ботинки и трость. Длинная, тяжёлая трость, которая сама по себе представляла грозное оружие, в руках этого человека творила чудеса.

Никс вскрикнула, когда звенящую тишину прорезал гудок приближающегося поезда. Он ехал по пустоте, спокойно преодолевая абсолютное ничто. Свет его огней растворялся в бесконечном космическом мраке. Поезд остановился перед Никс и незнакомцем, двери вагонов раскрылись, точно пасти голодных хищников, и внутри горел отвратительный золотой свет, из-за которого люди становились похожи на мертвецов на ранней стадии разложения.

— Прокатимся? — спросил незнакомец. — Вы же не хотите остаться в таком ужасном месте?

Тростью едва касаясь пола он прошёл в вагон. Никс не слышала звука его шагов, не видела пола под ногами мужчины. Лишь шипел и рычал поезд, и гулко билось в её груди очнувшееся от шока сердце. Никс хотела что-то сказать, но с губ сорвался только глухой стон.

Медленно, невыносимо медленно, с оглушительным шипением двери стали закрываться. Дёрнувшись, Никс вбежала в поезд. Как только она оказалась внутри тёплого, светлого и пустого вагона, двери за ней закрылись, точно капкан.

Первым, что увидел Лео после прибытия на место преступления, было обугленное человеческое тело.

Почерневшее, маленькое, лежавшее в позе эмбриона. Это было тело подростка, и сейчас сложно было определить, мальчика или девочки. Безволосое и тощее, оно источало запах палёной органики и жареного мяса. Труп лежал в центре большого чёрного круга, который выжгли на полу и посыпали серым прахом зверепоклонники.

Лео видел подобную сцену уже не в первый раз. О культе почитателей Зверя было известно с того самого дня, как стало известно о самом Звере, и их верования уходили вглубь веков. Они отличались жестокостью, любовью к насилию и огненными ритуалами с жертвоприношениями. В век высоких технологий эти люди оставались на низшей стадии эволюции, и их мышление ничем не отличалось от мышления первобытного человека. Они призывали Зверя, верили, что он является на их зов и у них считалось почётом сгореть от его руки.

— Капитан, — Лео коснулся пальцами виска. — Я нашёл тело.

Капитан не ответила, но Лео и не ждал от неё этого. Она всегда была немногословна, всегда спокойна и всегда хладнокровна. Она, хрупкая невысокая женщина, держала в своих загребущих руках и контролировала отряд, состоящий из сотен взрослых мужчин и женщин. Лео не мог понять, что именно служит причиной их (да и его) покорности: давящая аура этой женщины, её авторитет или же сверхъестественные способности.

Лео услышал за спиной негромкие шаги. Капитан прибыла. Эта женщина могла двигаться бесшумно, но сейчас в этом не было необходимости. Сделай она так — и Лео по неосторожности пустит пулю ей в лоб.

— Любопытно, — без каких-либо эмоций произнесла женщина. — Что скажешь, Драгвандиль?

Лео сглотнул. Говорить ему совершенно не хотелось, как и дышать удушливым смрадом сожжённой плоти. Но, если он сейчас даст слабину, капитан ему этого не простит. Она не терпела слабых людей в своих рядах, и запросто могла одним взмахом своей загребущей ладони лишить Лео работы, дома, жизни…

— Скажу… что я польщён. Вы, наконец-то, не искаверкали мою фамилию…

— Ближе к делу, Драгвандиль.

— Простите. Всегда несу чушь рядом с красотками.

Он скосил взгляд на капитана, но она не изменилась в лице. Лео не преувеличил. Несмотря на мужскую профессию, капитан была действительно по-женски красива. У неё бледное, бескровное лицо, чёрные низкие брови, чёрные короткие и идеально прямые волосы. У неё высокие скулы, прямой нос, тонкие губы. Она стройная, изящная, и на ней отлично сидел чёрный китель с серебристыми пуговицами. Её звали Антрис Петтенкофер, и, в отличие от своих подчинённых, она не носила оружия.

— Трупу больше суток. На этот раз нас вызвали слишком поздно.

— Как ты это понял?

— Здесь холодно. Чтобы… прожарить что-то настолько большое, нужна очень высокая температура. Стены удерживают тепло примерно восемь часов, здесь же тепла нет, — Лео прошёл внутрь помещения. — При этом здесь довольно чисто. Нет копоти на стенах, нет дыма в помещении. Если живого человека поджечь, он… даже зверепоклонник, не будет стоять на месте и молча терпеть боль. Он будет бегать, будет орать, попытается себя спасти. Он привлёк бы внимание, и мы бы успели его спасти.

— Продолжай.

— Когда они подожгли человека, он был уже мёртв, — он вздохнул. — Либо его сожгли изнутри.

Антрис прошла в комнату, держа руки за спиной. Она не была детективом, не была полицейским. Лео слышал, что, прежде чем занять должность капитана, Антрис работала хирургом в самой обыкновенной больнице на Земле. Для Лео по-прежнему оставалось загадкой, как в такое захолустье под названием Земля занесло истинного аристократа. Петтенкоферы, эти чёртовы богатеи с даром богов, всегда держались друг за друга, считали позорным даже мыслить о Земле и, более того, к окружающим относились с давящим высокомерием. Лео ненавидел свою начальницу. Ненавидел до того болезненно, что эта ненависть была способна перерасти в пылкую страсть. Антрис была недоступна, холодна, ей было безразлично, жив Лео или мёртв, да и, что более важно, из-за неё семья Лео погрузилась в беспросветную нищету.

Отец говорил, что счастливую, сытую и ленивую жизнь Лео с Колсоном разрушило одно слово этой высокомерной выскочки. Отец говорил, что люди, услышав это слово, заклеймили его позором и передали Антрис, абсолютному профану в военном деле, его звание капитана Кси. Отец говорил, что стоял на коленях перед этой женщиной и умолял её принять на службу Лео и Колсона, говорил, что их разговор длился целый вечер и целую ночь, и Антрис впервые в жизни проявила милосердие. Отец часто предавался воспоминаниям, когда был пьян до того состояния, что не мог себя контролировать.

Антрис склонилась к трупу и перевернула скрюченное в позе эмбриона тело. Лео почувствовал новый приступ тошноты, когда увидел лицо трупа. Его глаза были широко раскрыты, но глазницы были полны желтоватого гноя. Антрис не без усилия разжала мертвецу стиснутые и скованные трупным окоченением челюсти.

— Языка нет, — проговорила она. — Лопнул.

Лео заставил себя посмотреть на тело. Антрис — внимательная женщина, у которой за ненадобностью атрофировалось чувство отвращения, внимательная, но всё же не всевидящая. Что-то она могла упустить, чего-то не заметить, что-то оставить без внимания. От подобного никто не застрахован, поэтому в глазах таких людей, как Антрис и Лео, установлены камеры, которые можно разглядеть только в очень сильный микроскоп. Их тела подверглись частичной роботизации ещё в далёком детстве: в их вены ввели крохотных ДНК-роботов, которые активировались, если коснуться пальцами виска.

— И не только язык, — прохрипел Лео.

— Мягкие ткани первыми страдают от термического воздействия, — объяснила она. — Глаза, язык, половые органы, уши, нос... Эти части тела первыми съедают хищники.

— А мусорщики?

— Тоже. Но этих тварей больше всего интересует спинной мозг.

Антрис достала из внутреннего кармана кителя пластиковые пакеты, скальпель, шприц. Должно быть, не так уж плохо заниматься расследованием, если ты доктор с кое-каким стажем работы. Антрис аккуратно провела скальпелем по запястью трупа, сделала незаметный надрез. Лео не отрывал взгляда от её бледных, холодных рук. У мертвеца не текла кровь. Лео даже не видел мышц, лишь почерневшее, сгоревшее мясо, которое источало отвратительное зловоние.

Антрис срезала часть ткани и поместила её в герметичный пакет. Сжав пальцами шприц, она осмотрела тело придирчивым, дотошным взглядом доктора. Ей нужно было извлечь ДНК-роботов — последнее, что осталось от жертвы зверепоклонников.

— Капитан, — Лео вздохнул. — Проще сразу его в дезинтегратор.

— Лишним не будет, — она надавила на шею трупа и погрузила длинную острую иглу в сонную артерию. — Так мы сможем сделать предположение, как именно его сожгли.

— Не хочу умничать, капитан, но обычно сжигают огнём.

— Правильно, не умничай, Драгвандиль, — отрезала она. — Сжечь человека можно и электричеством, можно вскипятить его кровь, можно нагреть воздух вокруг него. Такие способности существуют, они объявлены вне закона, и скажем спасибо Ночной Поре, который ничего не собирается о них докладывать.

В существование Ночной Поры Лео верил с трудом. Некий бессмертный, способный изменять реальность; настолько отчаянный вор, что запросто украдёт даже память и жизнь человека; страшилка, которой пугают непослушных детей. Лео перестал верить в Ночную Пору ещё в десять лет, в то время как Колсон трясся от страха и был послушным до зубовного скрежета. Для Лео казалось сомнительным, что Ночную Пору, этого преступника вселенского масштаба, за миллионы лет так и не смогли поймать да и, более того, никто не мог описать, как он выглядел. Люди помнили трость, чёрный бархатный плащ и весёлость голоса. По такому размытому описанию невозможно составить ориентировку, невозможно кого-либо вычислить и превратить в национальный символ.

Однако Антрис верила в Ночную Пору. Более того, все сослуживцы Лео всерьёз верили, что Ночная Пора существует. Действительно, почему бы в их безумном мире, где человек сжигает человека, не поверить в существование Дьявола?

Лео почувствовал лёгкое давление в виске. Входящий вызов. Он ответил, легонько коснувшись на кожи у правого глаза.

— Капитан, Тюрвинг докладывает об активности Ночной Поры.

— Где?

— Земля. Сиэтл, штат Вашингтон.

— Плохо, — она поднялась и стянула с рук испачканные в частичках сожжённого тела белые перчатки. — Земляне. Тц. С безволосыми обезьянами всегда слишком много мороки.

Она протянула руку к мертвецу, и из её раскрытой ладони в комнату вырвался леденящий душу холод. Почерневшее тело заиндевело, стало твёрдым от слоя прочного прозрачного льда, сковавшим его плотной оболочкой. Лео знал, что если сейчас прикоснётся к трупу, его пальцы хрустнут и отвалятся. Тело заберут другие люди, транспортируют в морг, а после обратят в атомы в дезинтеграторе. Этот процесс, эти похороны пытались сделать красивыми: мёртвое, бескровное тело сияет изнутри, словно под его кожей зажглось второе солнце, а после медленно исчезает. Никаких запахов, никаких звуков, просто эффектное и спокойное исчезновение. Лео ненавидел это.

— Наша задача, — произнесла Антрис, коснувшись пальцами виска. — Не поймать Ночную Пору, а предотвратить последствия. Отряд, оцепить территорию. Драгвандиль, идёшь первым.

Лео коснулся пальцами виска, вновь активируя своих ДНК-роботов. Телепортация в другой мир, на планету Земля выглядела красочно, красиво, но от этого вызывала в Лео только большее отвращение. Он ненавидел красоту, не проникался ей, не чувствовал трепета в сердце, и потому не понимал щенячьего восторга людей, которые телепортировались в первый раз.

Мир перед его глазами рассыпался на миллионы ярких, разноцветных пикселей, эти пиксели перемешались, собрались вновь и стали отсталой, недоразвитой, серой Землёй. Земля. Должно быть, каждый с планеты Сирисо относился к этому месту, как к первобытному миру, в который не пришли технологии, прогресс, разумная мысль. Антрис Петтенкофер ненавидела Землю, Бранд Тюрвинг, его напарник, ненавидел Землю, Лео Драгвандиль ненавидел этих двоих и назло им испытывал к Земле милосердие.

Лео поёжился, оказавшись на безлюдной станции метро. Казалось, он должен был привыкнуть к сильному холоду, учитывая, какими силами обладает его начальница, но здесь ему по-настоящему стало зябко. Здесь гуляли сквозняки, в воздухе видал запах сырости, и от бледно-жёлтого освещения становилось дурно.

— О, — в звенящей тишине раздался женский голос. — Какая встреча.

Спиной к рельсам, на жёлтой линии стояла девушка. Невысокая, хрупкого телосложения, с длинными каштановыми волосами и в очках на половину лица. Красная татуировка в форме жгучих языков пламени на ключице выдавала в ней зверепоклонницу. Она курила. И она была спокойна. Спокойна, хотя ей, по мнению Лео, следовало бы хвататься за голову, ругаться, беситься, громко топать ногами, жестикулировать. Лео знал её, помнил её, да и сложно было забыть единственную девушку в Кси, которая всерьёз увлекалась культурой землян, которая выглядела, как землянка, да и, в конце концов, сбежала на Землю, на прощание взбунтовавшись в штабе. Все, кто был младше её по званию в Кси, опасались подходить к ней из-за вызывающего внешнего вида, да она и не расстраивалась на этот счёт. Она не любила людей, и единственное, что она к ним испытывала — смертельную скуку.

Её звали Юмелия Блутганг. И среди всех дезертиров, Юмелия дезертировала со страстью.

— Юми? — произнёс Лео. — Что ты здесь делаешь?

— Юми? — она хмыкнула. — Не думала, что запомнилась тебе, лейтенант, — Юмелия стряхнула пепел с сигареты. — Как поживаешь?

— Я не в земной одежде, не в розыске и меня не ждёт казнь после появления на Сирисо. У меня всё не так плачевно, как у тебя, Юми.

Она улыбнулась, искренне и нежно, робко опустив взгляд в пол, и от этой скромности после давящего высокомерия Антрис сердце Лео дрогнуло.

— Юми.

— Что?

— Бранд в порядке.

Лео не в первый раз сталкивался с женской злобой, не первый раз задевал человека за живое и видел его истинное лицо под маской спокойствия и безучастности. К тому же, Юмелия, в отличие от своих сослуживцев в Кси, не могла сдерживать эмоций. Лео видел, как она прыгала от радости, как пела от счастья, как плакала, как ругалась, как била кулаком по столу. Вот и сейчас, от одного имени Бранда Тюрвинга, Юмелия изменилась в лице: она покраснела, её руки задрожали, сигарета выпала из пальцев.

— А мне какая разница? — ответила она. — Лейтенант… ты пришёл за Ночной Порой. Ты, возможно, хочешь поймать его, грезишь об этом. Хочешь хотя бы короткой встречи с ним. Но сам не нужен Ночной Поре. Даже не видишь снов о прошлом.

Лео ответил ей натянутой улыбкой. Получив способности, встретив Ночную Пору, Юмелия стала совершенно другим человеком. Она научилась давать сдачи. Её голос, раньше робкий и нежный, стал грубее, её пухлое лицо осунулось, в её взгляде вспыхнуло пламя. Юмелия похорошела с того момента, как Лео видел её в последний раз три года назад. Что послужило катализатором превращения из скромной девочки в привлекательную женщину? Предательство? Бегство на Землю? Встреча с Ночной Порой?

Лео не отрывал глаз с пламенной татуировки на левой ключице Юмелии. Как это происходит? Когда преданный солдат Кси, присягнувший на верность Антрис, поклявшийся служить ей ценой своей жизни, предаёт вбиваемые ему в голову идеалы и превращается в зверепоклонника? Но, что более важно, почему зверепоклонник здесь? И как он оказался рядом с Ночной Порой раньше Кси?

— Юми, — прохрипел Лео. — А ты в порядке? Бранд беспокоится.

Последнее было лишним. Юмелия провела пальцами по кулону-гильзе у себя на шее, и из его золотистых недр вырвалось пороховое облако. Оно окутало тело Юмелии, бережно обняло его и собралось в чёрную шляпу с широкими полями, в длинный чёрный плащ с золотистым воротником и рукавами, в чёрный топ, в чёрные узкие брюки и высокие кожаные сапоги с золотыми носками. Воровская одежда. Воровская, потому что её вместе с кулоном отдаёт человеку легендарный вор — Ночная Пора. Верхнюю половину лица Юмелии закрывала золотая маска с сердечком на лбу.

Лео уже видел Юмелию в воровской одежде. В тот самый день, когда она со всей своей страстью дезертировала, взорвав одну из семи башен Кси.

— Мне бы такую верную девушку, Юми, — хмыкнул Лео. — И чем тебя привлекла такая замороженная вобла, как Бранд?

Сколько бы времени ни прошло, а некоторые вещи оставались неизменными. Юмелию так же легко было вывести из себя, так же просто было её спровоцировать. Вот только теперь Юми была опаснее, и об этом Лео не успел подумать.

— Доставай пистолет, — сквозь зубы процедила она.

— Зачем? Разве так общаются с сослуживцами?

Юмелия закрыла глаза и приказала себе успокоиться. От её ног в воздух поднимались серые струйки горючего пороха. Лео смотрел на неё и завидовал. Он смотрел на своего капитана и завидовал. Он слушал свидетельские показания людей, видевших Ночную Пору, и сходил с ума от зависти. Почему не он? Почему снова не он? Почему Ночная Пора охотнее дарит кулоны испуганным, беспомощным, слабым?

— Не бьёшь безоружного? — Лео улыбнулся. — Как благор…

— ЗАТКНИСЬ! — рявкнула она. Юмелия выдохнула и взяла себя в руки. — Лейтенант. Подкрепление не опаздывает?

Лео потянул пальцы к виску, не сводя пристального взгляда с Юмелии. Нет сигнала. Абсолютная тишина. Сеть, которая едва ли не всю жизнь наполняла мозг Лео данными, безмолвствовала, телепортация не работала, сообщения не отправлялись и не поступали. Сеть, распространившаяся на три обитаемых планеты, впервые за историю своего существования дала сбой.

Или же этот сбой тоже был вызван чьей-то уникальной способностью?

— Юми… сколько же вас здесь?

— Ты не представляешь, лейтенант, в скольких людях живёт тяга к разрушению, — она улыбнулась, и в её улыбке Лео увидел оскал хищника. — Сколько из вас, лицемерных и лживых солдат Кси, мечтают о жестоком насилии. Что скажешь, лейтенант? Чувствуешь это в себе?

Она собрала в кулаке серый пороховой шар и швырнула его на пол раньше, чем Лео успел выхватить из кобуры пистолет. Порох, едкий и удушающий, заполнил станцию облаком серого непроглядного тумана. Если Лео выстрелит, порох вспыхнет, и похоронит в пламени и Юми, и Лео, и Ночную Пору, и его новую жертву. Едкий порох резал глаза, жёг горло и лёгкие, оседал на коже.

Вдалеке Лео услышал стук каблуков Юми по металлическим рельсам.

Даже если бы у Никс хватило духу рассказать о том, что она видела в поезде, слова всё равно не пришли бы ей на ум.

Поезд стремился в бесконечность, и его мерный гул наполнял всё существо Никс, сжимал в тиски перепуганное сердце, заставлял каждую мышцу тела ныть от усталости. Никс смотрела на незнакомца, и её разум не покидала одна-единственная мысль: во что она вляпалась на этот раз? Незнакомец отвечал на её незаданный вопрос лукавой улыбкой, элегантно опустив руки на трость. Никс была не в состоянии ни описать, ни вспомнить, ни разглядеть его лица, но она могла смело сказать, что в его улыбке не было ни зла, ни милосердия, в его взгляде не было ни мудрости, ни слабоумия, и во всей его фигуре не было ничего человеческого, несмотря на всю её человечность и правильность. Он был и красив, и страшен, спокоен и нетерпелив, улыбчив и бесконечно печален.

Никс моргала, но не могла разглядеть лица этого человека.

— Боже мой, как же ты устала, — хохотнул незнакомец. — Еле держишься на ногах! Присядь, мне больно на тебя смотреть.

— Кто вы? — прохрипела Никс.

— Ночная Пора.

Никс мотнула головой и села напротив незнакомца, скрестив руки на груди. Свет в вагоне поезда моргнул, раздался негромкий электрический треск, и этот тихий звук заставил Никс вздрогнуть. Её на мгновение наполнило от макушки до кончиков пальцев удушающее, отвратительное и болезненное равнодушие. Мозг отказывался верить в происходящее, глаза не хотели видеть вечную тьму бесконечного космоса за окном поезда, уши отказывались слышать гул поезда. Никс хотела списать происходящее на бессонницу и усталость, но для подобных галлюцинаций должно было пройти хотя бы четыре-пять дней без сна.

— Никс, — ответила она после недолгого молчания.

— Какая прелесть! — воскликнул Ночная Пора. — Ты представилась! Обычно меня боятся так, что проглатывают язык. Ну или просят автограф — это уже зависит от человека.

— Ав… тограф.

— Я невероятно популярен. Ни один вор не собирал вокруг себя столько полицейских, ни один преступник не дал стражу закона оружие, которое запросто может убить этого самого преступника, — хохотнув, он указал тростью на Никс. — В отличие от меня. Я люблю веселиться, люблю рисковать, люблю оставлять подарки.

Никс промолчала. Свет в поезде вновь моргнул, и открывшаяся её взору тьма за окнами поезда наполнила её сердце экзистенциальным ужасом. Как дома. Здесь, в этом чёртовом пустом вагоне метро, рядом с человеком без лица, Никс чувствовала себя такой же беспомощной, маленькой и слабой, как дома. Дома, где её не слушали, где никому не было до неё дела, где её снедало одиночество и душил страх близкой смерти.

Этот человек, Ночная Пора, казалось, был всюду. Он заполнял собой и этот вагон, и поезд, и воцарившуюся за окном пустоту. Никс поняла, почему не могла разглядеть его лица. Ночная Пора был выше её понимания. Ей всего шестнадцать лет, а сколько лет ему? Тысячи? Миллионы? И, придя к этой мысли, Никс разглядела новый черты лица Ночной Поры — она увидела вечную оживлённость наряду с неисполнимым желанием навсегда сомкнуть веки.

— Ты так пристально на меня смотришь, — улыбнулся он. — Право, я смущаюсь.

— Я не вижу лица.

— И это совершенно нормально! Ни один хороший вор не оставляет свидетелей, способных его описать!

Свет моргнул в третий раз, и Никс зажмурилась, зажала глаза ладонями, чтобы только не видеть сияния полумёртвых звёзд где-то далеко, на самом краю вселенной. Это смерть. Бесконечное несёт смерть! Вечное состоит из смерти! И Никс неслась ей навстречу в компании Ночной Поры, странного человека с длинной тростью и в высоком цилиндре.

Никс попыталась вспомнить отца, и в её памяти ожил её давно забытый кошмар. Папа. Танцующий труп без разума, сердца, без любви и памяти, который двигался так ловко, так грациозно, так элегантно. Почему ей вспомнилось именно это? Разве она уже забыла, как папа учил её рисовать, как ездил с ней в треклятый Сиэтл, садился на аттракционы и снимал видео для своей трусливой дочери? Никс сжала губы в линию. Ничего не осталось. Только труп и его отвратительная пляска смерти.

— Боишься темноты? — Ночная Пора улыбнулся. — Почему? Разве в ней живут монстры?

— Да, — сорвалось с губ Никс. — Живут. Живут под землёй, в тоннелях, на кладбищах! Живут в людях!

Она зажала руками рот, будучи не в силах остановить льющийся поток слов. Ночная Пора сидел, указав на неё тростью, и внимательно слушал весь тот бред, что вырывался вместе со страхом, слезами и скорбью из её горла. Никс не помнила, что говорила, не помнила, что спрашивал Ночная Пора, но этот разговор длился, казалось, целое десятилетие. Боль, с годами забродившая и загустевшая в сердце Никс, отравляла воздух смолистой чернотой. И, когда слова всё же иссякли, закончились, Ночная Пора опустил трость, и тело Никс, точно неживое и кукольное, упало на сидение.

— Надо же, — улыбнулся мужчина. — Кто бы мог подумать, что спустя целые эпохи я встречу саму богиню всех несчастий. В былые годы ты за мою бестактность оставила бы от меня только угли, моя дикая Соммерос.

Никс содрогнулась от острой иглы ностальгии, пронзившей сердце.

— Не беспокойся, — он поднялся, пошарил во внутреннем кармане своего фрака и достал из него маленький элегантный кулон на серебряной цепочке со сверкающим алым камнем в форме капли. В отвратительном жёлтом свете вагона кулон сиял, словно маленькая звёздочка, которую поймал Ночная Пора и надел на неё тяжёлые серебристые кандалы. — Со временем память ко всем возвращается.

Никс не смогла сопротивляться, когда Ночная Пора надел кулон ей на шею — для этого она была слишком слаба, слишком беспомощна. В тот момент она ощутила лишь жгучую боль в затылке, боль, которая мучительно медленно растеклась по венам, пробралась в мозг, в кончики пальцев, во внутренности и наполнила собой капилляры. Это длилось не дольше секунды, и всё же Никс схватилась за кулон в тщетной попытке сорвать его с шеи.

— Никому не позволяй сорвать с тебя кулон или маску, — с прежней улыбкой произнёс Ночная Пора. — Ну, а теперь, с твоего позволения мы вернёмся в реальность, не моя богиня. Прости мне мою верность Эуфорио.

Он громко стукнул тростью по полу, и в вагоне поезда воцарилась кромешная тьма. Поезд продолжал движение и его монотонный гул, казалось, наполнял пустое сознание Никс, проникал в мозг и грозился взорвать черепную коробку. Медленно, боясь даже дышать, Никс поднесла ко лбу трясущуюся ледяную руку, и вскрикнула, когда тьму озарила яркая алая электрическая вспышка.

Поезд резко затормозил, и его колёса издали пронзительный, оглушительный визг. Никс зажала руками уши, но это не спасло её ни от шума, ни от резкого торможения, ни от электрических вспышек на кончиках пальцев. Поезд дёрнуло. От резкого торможения Никс приложилась грудью к поручню. Из её лёгких выбило дух, тело наполнилось новой, незнакомой болью, с губ сорвался тихий, неслышный стон. Никс не успела даже подумать о том, что произошло. Единственное, за что она была благодарна — за целые зубы и неразбитое лицо.

Издав протяжный, полный боли стон, вагон накренился. Никс не могла пошевелиться, когда земля у неё под ногами пришла в движение и наклонилась, точно пытаясь сбросить с себя буйного и нелюбимого подростка. Вагон повалился набок. Стёкла взорвались сотнями острых дождевых капель. Никс, из последних сил вцепившаяся в поручень, разжала онемевшие пальцы, и её тело безвольным мешком свалилось на стену поезда и битое стекло.

— П… п…

Никс не чувствовала боли. Её трясло, каждая клетка тела пылала от невыносимого жара, она не ощущала боли. Сжав левую ладонь в кулак, девушка почувствовала пальцами липкую, маслянистую влагу. Кровь. Тёмная и вяло текущая из ноющих от боли вен.

— Эй!

Никс дёрнулась, услышав громкий женский голос, эхом отразившийся от стен тоннеля.

— Я… — просипела Никс. — Я здесь!

Её глаза обожгло слезами. Две крупные капли скатились от уголков глаз к ушам. Никс не чувствовала ни боли, ни страха, только тяжесть кулона на своей шее, исходящий от него невыносимый жар, и от этого незнакомого ощущения ей хотелось плакать.

— Я здесь! — прокричала она, пальцами вцепившись в свои длинные волосы. — Я здесь! Я здесь! Я здесь!

Никс рыдала, и вскоре её слова превратились в бессвязные, бессмысленные стоны испуганного и раненного человека. До неё начинало доходить. Её не просто похитили, её заперли, покалечили, вывернули наизнанку душу и насмешливо улыбнулись в ответ на самое сокровенное. Что она сказала Ночной Поре? Неважно. Эти слова вернули к жизни печаль, которая должна была умереть ещё до рождения Никс, воскресили её скорбь, её тоску, её отчаяние. Никс рыдала от чувства, которого не ведала ещё час назад.

Она слабо всхлипывала, когда кто-то спрыгнул внутрь перевёрнутого поезда. Этот кто-то без труда нашёл Никс в густой тьме тоннеля.

— Эй, — обратилась к Никс незнакомка. — Ты цела?

Она не дождалась ответа. Просто сжала кровоточащую руку Никс своими тёплыми ладонями в чёрных перчатках. Никс подняла на неё взгляд и увидела чёрную шляпу с широкими полями, золотую маску с сердечком на лбу и… черты лица. Никс ясно видела в слабом потоке льющегося откуда-то сверху света и глаза женщины, и полные губы, и прямой нос, и убранные назад длинные волосы.

— Ночная Пора — отвратный психолог, не так ли? — спокойно произнесла она, глядя в глаза Никс. — Зато он не скупится на декорации. Какой ещё мужчина способен перевернуть ради женщины поезд? — она натянуто улыбнулась.

— В… вы знаете?

Никс вздрогнула, когда незнакомка выдернула осколок стекла из её ладони. Она не успела ни вскрикнуть, ни испугаться. Просто смотрела на то, как крохотная, но глубокая кровоточащая рана медленно затянулась, оставив в воспоминание о себе только вытекшую кровь.

— Э… это…

— Давай выбираться отсюда, — произнесла девушка. — Как тебя зовут?

— Н… Никс.

— Юмелия. Юми — если коротко. Идти можешь?

— Да. Думаю, да.

Юмелия кивнула и помогла Никс подняться, позволила опереться себе на плечи. Ноги Никс были ватными, она не чувствовала ни пола под ногами, ни своей обуви, ничего ниже пояса. Она могла ходить, могла волочить свои непослушные ноги, могла двигаться, но ничего не чувствовала.

— Ш-ш-ш, не так быстро. Ты же упадёшь, — Юмелия попыталась улыбнуться. — Давай. Смотри на свои ноги. Шажок правой, шажок левой. Не торопись.

Никс кивнула и, опустив голову, послушно пыталась волочить негнущиеся ноги. Она старалась изо всех сил ровно до тех пор, пока в могильной тишине вагона не раздалось тихое шипение, пока мрак тоннеля не осветился золотисто-белым, дрожащим и резвым огоньком. Она подняла взгляд на Юмелию, и увидела, как из её ладони вырывается сверкающая серебристо-серая пыль, вспыхивающая в воздухе и плавящая толстое металлическое дно вагона.

— Ю… ми?

— Не бойся, — ответила она. — Мы с тобой воры. Благородные воры. Вот только ты стала им десять минут назад, а я вор уже много лет, — Юмелия улыбнулась, и поток горючей пыли из её руки усилился. — А у вора должны быть в запасе трюки, чтобы вскрыть любой сейф.

С этими словами часть толстого, оплавленного дна вагона рухнула под собственным весом, открыв для Никс и Юмелии путь на свободу. Никс отсутствующим взглядом смотрела на ровное квадратное отверстие с опалёнными, пахнущими пластиком и расплавленным металлом проводами. Её паника достигла вершины и обернулась глухим, обволакивающим, отупляющим шоком.

Юмелия вывела её из вагона поезда, помогла спуститься на рельсы.

— Оп, — произнесла она. — Шажок. Ещё шажок. Ты молодец, Никс.

— Спа… сибо.

— Я понимаю, тебе сложно вспомнить, — Юмелия выдержала недолгую паузу. — Ночная Пора дал тебе имя? Обычно это странное, чужеродное слово. Меня, например, он назвал Кровопийцей.

Никс утёрла лицо ладонью, чувствуя подступающую к горлу тошноту.

— Соммерос. Он назвал меня Соммерос.

Юмелия остановилась и подняла на Никс недоумевающий взгляд.

— КТО?!

Мужской голос, раздавшийся из темноты тоннеля, заставил девушек вздрогнуть. Он отразился эхом от стен, точно раскат грома, и было в нём больше гнева, чем удивления или растерянности.

— Тц. Лео, — сквозь зубы произнесла Юмелия.

— Кто это? — шепнула Никс.

— Хороший парень с плохой идеологией и самая приставучая заноза в заднице, — она вздохнула. — Спрячься. В случае чего беги. При крайней необходимости проведи пальцами по кулону на шее.

Никс не успела ничего ответить. Юмелия завела её за один из вагонов, убедилась, что Никс может самостоятельно стоять, прислонившись к передней стенке вагона, и вышла навстречу невидимому Лео с его страшным, звенящим от гнева голосом.

Юмелия не сомневалась и не боялась, и этому мужеству, этому бесстрашию Никс могла только позавидовать.

— Выглядишь паршиво, Лео, — произнесла она.

— Если бы я знал, что рядом со мной взорвётся пороховая бочка, — процедил сквозь зубы он. — То прихватил бы с собой костюм химзащиты!

Раздался громкий, оглушительно громкий щелчок, приведший Никс в чувства. Она никогда в жизни не слышала этого звука, но знала его происхождение. Это щелчок пистолетного предохранителя.

Юмелия подняла вверх раскрытые ладони.

— Я не ослышался? — выдохнул он. — Ночная Пора вернул к жизни Соммерос?! Демона?!

— Богиню, Лео. Ты зря забивал на историю…

— Я изучил её достаточно и помню, что такое Соммерос, — перебил её парень. — Ходячее бедствие ничем не лучше Зверя.

— Сейчас это просто перепуганный ребёнок, Лео.

— Какого хрена ты её защищаешь?! Ты, зверепоклонница..!

Он не успел договорить. Его гневный голос утонул в оглушительном грохоте выстрела. Никс перестала дышать. Она не закричала, не вздрогнула, просто смотрела как Юмелия пошатнулась и согнулась пополам, и из её живота хлынула горячая, алая кровь. Она зажала пальцами рану, попыталась что-то произнести, но могла лишь стонать.

— Юми…

Это было первое слово, которое услышала Никс, когда у неё перестало звенеть в ушах. Кто его произнёс? Лео или же сама Никс?

Юмелия придерживала рану ладонью, и кровь текла неостановимым фонтаном сквозь её тощие пальцы, просачивалась сквозь стиснутые зубы. Никс не могла пошевелиться. Во второй раз она видела, как человека стремительно и мучительно больно покидает жизнь. Она вспомнила лицо папы. Вспомнила его бескровные губы, его холодные руки, его безумную пляску смерти. Вспомнила и ледяными пальцами провела по своему кулону на серебристой цепочке.

Из её кулона, красной кровавой капли, вырвались на свободу агрессивные алые молнии. Они объяли тело Никс, стали ярче и с тихим электрическим треском остыли, превратившись в другую одежду. Никс не видела себя со стороны, но чувствовала тонкие перчатки на руках, давление в груди, полы плаща, касающиеся голеней и едва ощутимую тяжесть маски на лице.

Юмелия подняла на неё взгляд, и это лицо врезалось в сознание Никс. Незнакомая девушка с перепуганным взглядом, искажённым от боли лицом, окровавленным ртом. Это… справедливо? Эта смерть справедлива? Ранняя смерть справедлива?!

Молнии в руках Никс тысячами алых солнц прорезали густой сумрак тоннеля метро. Они перебрасывались на металлические вагоны поезда, на рельсы, одним смертельным прикосновением сжигали провода, плавили пластик. Поднялся ветер, он трепал полы плаща Никс, цеплялся за штаны, рвал её волосы и болезненно врезался в кожу. И в поднявшейся буре, среди беснующихся молний Никс впервые почувствовала себя под защитой.

В ветре не было надежды, в молниях не было доброты, и с ними, такими неконтролируемыми и яростными, она ощущала единство. И это чувство тоже казалось для Никс далеко не новым. Как будто однажды, когда-то давно, за тысячи тысяч лет до своего рождения Никс жила среди облаков и одним трепетаньем ресниц лишала людей жизни.

— Никс, — просипела Юмелия. — Сдерживайся.

Никс мотнула головой. Наваждение рассеялось, и она вновь вернулась в реальность, в которой был тоннель метро, разбившийся поезд и умирающая девушка.

Юмелия улыбнулась ей той слабой, той беспомощной, но тёплой улыбкой, какой одаряет окружающих умирающий без сожалений человек. Она сделала это сразу после того, как алые молнии отступили по безмолвному приказу Никс. Как только это случилось, Юмелия без сил рухнула на рельсы, крепко прижав к правому виску указательный и средний пальцы.

Улыбаться вошло в привычку.

Каждое утро Бранд Тюрвинг подолгу проводил у зеркала, изображал перед ним злость, сострадание, печаль, радость, восторг, страх. Изображал мастерски, очень умело, со знанием дела, при этом даже не помня, каково это — испытывать эти самые эмоции. Всё, что он чувствовал на протяжении большей части своей жизни — мёртвое и холодное, точно лунный свет, равнодушие. Чувства давно оставили его тощее тело, ничто не способно заставить это истлевшее сердце учащённо биться, и никто, никто в трёх обитаемых мирах не знал и не мог знать, что представляет из себя чудовище по имени Бранд Тюрвинг.

Разве что... да нет. Она, должно быть, уже давно мертва, а её кулон вновь выкрал и присвоил себе Ночная Пора.

Впервые за долгое время Бранд курил. Особый отряд под руководством капитана Антрис Петтенкофер впервые за свою историю не справился с поставленной задачей. Они должны были предотвратить бедствие, обезопасить людей, скрыть факт существования сверхъестественного от недоразвитых и эгоистичных землян, должны были стать лучиком света после появления Ночной Поры и не справились. Угодили в ловушку, не были готовы к отпору со стороны зверепоклонников, вернулись домой, на Сирисо, в штаб Кси побитые, раненные, мёртвые.

Отчасти Бранд понимал причину провала. Во-первых, особый отряд состоял из сброда. Хорошо дисциплинированного, вышколенного, выученного, но всё-таки сброда. Все они были детьми, когда их, одиноких, брошенных, напуганных и голодных отобрала в свои ряды Антрис Петтенкофер, вручила в их трясущиеся руки оружие и посвятила в свои верные рыцари. Они не имели права на отказ. Они были хорошо знакомы с голодом, с лишениями, с побоями, со смертью, чтобы иметь право на отказ, и Антрис хорошо это понимала. Она лично надела на их шеи копии своего кулона в форме солнца с острыми стрелками вместо лучей, лично обучала нести в живой мир тепловую смерть, лично превратила сотни человек из бесформенной руды в разящую сталь.

И всё же, она не была ни капитаном, ни воспитателем. Она была доктором, для которого любое человеческое существо давно превратилось в говорящий кусок плоти, доктором, который имел столько кровавого опыта за плечами, что не допускал в своей работе ошибок, доктором, способным на показательную казнь своего воспитанника. Впрочем, нет. Антрис была хорошим доктором, а не мясником, она лучше чем кто-либо другой понимала, что есть вещи пострашнее смерти.

Второй причиной провала были отдельные люди в отряде. Долгая служба под крылом у Антрис Петтенкофер должна была вытравить в них такое чувство, как страх. Должна была, но не вытравила. У кого-то тряслись руки, кто-то столбенел от ужаса, кто-то реагировал на приказ слишком медленно. Таких людей было мало, но, глядя на них, читая их отчёты и слушая жалобы, Бранд чувствовал в океане своего равнодушия острый укол презрения. Слабые не достойны быть в отряде Петтенкофер, а трусы — жизни.

Третью причину провала Бранд увидел в отчётах, на карте метро Сиэтла, слышал в докладах и сведениях солдат. Стратегия. У предсказуемых, первобытных, отупевших от своей жестокости зверепоклонников была чёткая, гибкая и элегантная стратегия. Бранд смотрел на появившуюся на голографическом экране карту с отметками, глубоко затягивался сигаретой и впервые за долгое время чувствовал, что улыбается. По-настоящему, без притворства и лести. Особый отряд Кси с позором разгромлен, сослуживцы либо в госпитале, либо мертвы, а Бранд улыбался, как идиот.

— Потрясающе, — тихо, едва слышно проговорил он, затягиваясь второй сигаретой, третьей, четвёртой…

Горький привкус сигарет, привкус позорного поражения отряда Петтенкофер, дурманил, затуманивал разум, с дымом забивался в лёгкие и вызывал тошноту. Бранд смотрел на карты, воспроизводил отчёты, активируя прикосновением к виску послушных ДНК-роботов, просматривал свидетельские показания, пока его руки не затряслись, пока его не бросило в озноб, пока желудок не сжался в тугой узел, моля о пощаде. Только после этого он остановился. Его глаза заслезились. Видеть этих треклятых карт он больше не мог.

— Спасибо, — прошептал он, вытирая глаза пропахшими сигаретным дымом пальцами. — Спасибо.

Нужно отвлечься. Оправив длинный чёрный китель, Бранд вышел из своего кабинета. За пятнадцать лет службы у Антрис Петтенкофер он дослужился до лейтенанта, полтора года назад встретил Ночную Пору, и на этом череда ярких событий его службы в Кси обрывалась. Он занимался бумажной работой, Антрис редко использовала его силы против зверепоклонников и берегла его, словно джокера, в своей игре на выживание. И это было невероятно глупо. Бранд был силён, но ему было далеко до той бешеной энергии, что таила в себе тепловая смерть, его можно и нужно было использовать в критической ситуации. Он высказал эту мысль Антрис, но она не стала его слушать.

— Я знаю, что ты мечтаешь о самоубийстве, Тюрвинг. Думаешь, я это допущу?

Бранд смотрел в пол, вспоминая слова Антрис, её бесстрастное, спокойное лицо и высокомерный взгляд аристократки. Это она ей рассказала. Только у неё хватило бы глупости поделиться с капитаном своими глупыми наблюдениями. Только она никак не желала взрослеть. Только эта беспросветная дура могла догадаться, что у него на сердце… стоило лишь один раз показать ей настоящего себя.

Зайдя в стеклянный лифт, Бранд нажал на кнопку первого этажа. Госпиталь, в который доставили его сослуживцев, находился в другом здании. Практичнее было бы коснуться пальцами виска и телепортироваться в холл, но Бранд не хотел этого делать. Телепортация отслеживалась, и его это раздражало. К тому же, сейчас ему нужно было проветриться, привести мысли в порядок, подумать.

Стратег. Этот человек бежал на Землю с Сирисо — это Бранд понял сразу, как только услышал, что рядом со зверепоклонниками не работала сеть. Сеть пронизывала галактики невидимыми и неуловимыми волнами, и единственное место, куда она не могла пробраться и отправить обратный сигнал, была чёрная дыра. Сложно представить, что это технологическое чудо может отключиться и перестать работать. Это была способность — очевидно, и эту способность деактивировали в спешке, позволив недобитым солдатам бежать.

Этот человек знал, где появился Ночная Пора, успел к этому подготовиться и расставить ловушку для Кси. Неужели он предвидел будущее? Нет. Исключено. В последний момент что-то пошло не так, что-то заставило зверепоклонников отступить и прекратить кровавую расправу, что-то, что не входило в их планы. Её один дар богов, как у Петтенкоферов? Возможно. Даже в штабе Кси невозможно предсказать появление Ночной Поры, можно лишь вычислить его активность и ликвидировать последствия.

И этот человек служил в Кси. Обыкновенный зверепоклонник, будь это буйный подросток с Земли или ленивый отброс с Сирисо, не смог бы предугадать и предотвратить каждый манёвр особого отряда. Он точно распределил баланс сил, он знал, что капитан прибудет в авангарде, и потому смог отвлечь её, как самую значимую угрозу. Сеть перестала работать, вход на станцию метро взорвали, и внутри оказались заперты Ночная Пора, Драгвандиль, новый вор и, скорее всего, стратег.

Почему именно Драгвандиль? К тому же, Лео. Это же безмозглый выскочка, который вечно действует не по уставу. У него не было пытливого ума его брата-близнеца, не было особых достижений, он не мог похвастаться встречей с Ночной Порой. К тому же, его отца с позором лишили звания капитана, лишили работы, жилья и большую часть своей пустой жизни он ошивается на Земле. И всё же, Лео, именно этот дегенерат, валяющийся сейчас в госпитале с переломами, удостоился встречи со стратегом. Почему? Они знакомы? Возможно.

Мысли о том, что стратег — отец Лео и Колсона, Герберт Драгвандиль, у Бранда не возникало. Он тщательно изучил биографию этого человека, просмотрел его тактику сражения, его приёмы в бою и способности, которыми он пользовался. Герберт родился в то время, когда Зверь был особенно агрессивен, и с тупой, бездушной силой предпочитал бороться тупой, бездушной силой. И эти атаки в лоб были действительно эффективными и подарили человечеству двадцать лет покоя, который периодически нарушали преданные фанаты Зверя. Нет. Будь там на месте стратега Драгвандиль-старший, он бы напрямую атаковал капитана. Чем бы закончилась эта атака? Эти двое стёрли бы Сиэтл с лица Земли.

Выйдя из лифта, Бранд направился в госпиталь, игнорируя приветствия сослуживцев. Обычно он отвечал им кивком, улыбкой, что-то говорил, но сейчас у него не было сил изображать дружелюбие. Он был измотан. Он был уже очень давно и, видимо, на всю жизнь измотан, вот только запрещал себе думать об этом, запрещал себе впадать в апатию, запрещал себе вспоминать.

Выйдя из помещения, он вновь зажал губами очередную сигарету, и после первой затяжки надсадно, болезненно закашлялся. Нет. Курить он точно больше не мог. Теперь сигареты, которые жгли горло и одаривали мозг дурманящим дымком, вызывали лишь тошноту. Он выбросил окурок, и за ним тут же отправился стоящий до этого у стены андроид.

Андроиды. Белые, из металла и пластика, человекоподобные и искусственные. Это были единственные во всех трёх мирах существа, к которым Бранд испытывал подобие симпатии. У андроидов нет сердца, нет эмоций, к ним не приходит Ночная Пора, их не мучают кошмары. Бранд хотел бы однажды стать таким же. Хотел бы, чтобы его лицо побелело, чтобы в мыслях появился точный и холодный расчёт, чтобы вместо сердца у него был аккумулятор.

В госпитале царила суета. По длинным коридорам единственного этажа беспокойно сновали белые андроиды, люди в белых халатах, белые от ран и ужаса солдаты Кси. Кулоны-копии на шеях солдат помогали залечить раны, но не так быстро, как те побрякушки, которые дарил Ночная Пора. Если бы Бранд был на поле боя вместе с остальными, он, наверняка, даже не попал бы в госпиталь. Его кулон, как и кулон Антрис, не смог бы справиться только с двумя видами ран: ампутацией конечности и ожогами, оставленными Зверем.

— Тюрвинг.

Бранд вздрогнул и мгновенно выпрямился, услышав голос капитана. На его лице автоматически появилась добродушная улыбка, взгляд хитро сощурился, в голове образовалась звенящая пустота.

— Капитан! Вы целы..!

Антрис сняла окровавленные перчатки. Она была в белом халате, её чёрные волосы были гладко зачёсаны назад, на лице медицинская маска. И она была в крови. Среди этой мертвенной белизны чужая кровь на медицинском халате вызывала гипнотический и дурманящий эффект. Бранд встретился с Антрис взглядом, и впервые увидел в этих разумных, но бездушных глазах блеск одержимости.

Профессия Антрис допускала врачебные ошибки, вот только сама Антрис за все пятнадцать лет знакомства с Брандом не совершила ни одной. Это говорило об огромном опыте, о богатой врачебной практике и преданности своей профессии. И только та дура смело утверждала, что Антрис пытала людей.

— Драгвандиль очнулся, — ответила она.

До того, как Бранд повстречал Ночную Пору, он долгое время жил и работал отдельно от других людей. К нему Антрис относилась с некоторым пониманием, знала, что он ни с кем не уживается, видела, как людям тяжело рядом с ним. И это время, за исключением пары эпизодов с той идиоткой, Бранд считал самым счастливым в своей жизни. После встречи с Ночной Порой ему в напарники определили Лео Драгвандиля.

Лео был младше Бранда на пять лет. Антрис обесчестила его отца, Герберта Драгвандиля, заняла его должность и поставила жирную точку в унижении Драгвандилей, взяв под свою опеку двух малолетних оборвышей. Лео и Колсон. Шумный, эмоциональный, импульсивный Лео, который вечно раздражал Бранда одним своим видом, и его вечная тень — Колсон. Лео быстро прижился в Кси, стал душой компании среди людей, которых должен был ненавидеть, завёл себе друзей и даже хорошо отзывался о той умственно отсталой. Колсон же чувствовал себя вечно всем обязанным, вечно боялся заговорить первым, вечно получал больше всего ударов на тренировках.

Бранд не знал, почему Антрис определила Лео ему в напарники, да и она не собиралась объяснять причин своего решения. Антрис приказывает, особый отряд исполняет, а взамен получает крышу над головой, покровительство, карьеру и возможность сдохнуть на следующий день.

— Он в порядке? — без какого-либо интереса спросил Бранд.

— Требует сигарет, дешёвого пива и всеми силами показывает, что стал совершеннолетним, — Антрис закрыла глаза. — Я загрузила данные с его ДНК-роботов.

Бранд почувствовал, как к лицу прилил жар.

— Он видел главаря зверепоклонников? — его голос дрогнул на середине фразы. — Нашёл нового вора?

Антрис скосила глаза в сторону, закусив внутреннюю сторону нижней губы. Бранд проследил за её взглядом. Она смотрела на солдат, приходящих в себя от ранений и испуга, смотрела на них без особого выражения или жалости, пустым безжизненным взглядом куклы. Бранд без слов понял, что всё очень плохо. Случилось нечто такое, о чём даже она, этот бессердечный и жестокий человек, не могла сказать в присутствии своих воспитанников.

— Драгвандиль поклялся, что не проболтается, — тихо, едва слышно произнесла она. — Если он поклялся не болтать, значит об этом узнает как минимум каждый, кто вызовет у него жалость. Проследи, чтобы он себя контролировал.

— Есть, — ответил Бранд.

— Я вышлю тебе данные Лео. Приготовься. Он… наговорил о тебе лишнего.

— Я привык, капитан.

Антрис коснулась пальцами виска. Бранд кивнул, когда ощутил под кожей у височных долей едва заметное, почти приятное сокращение мышц. Данные получены, но ещё не открыты.

— Ты ведь понимаешь, почему только у тебя есть доступ к этим файлам?

— Потому что я напарник Драгвандиля.

— Потому что ты доказал свою компетентность, беспрекословно исполнял приказы и даже после встречи с Ночной Порой не поддавался эмоциям. Сегодня мы столкнулись с человеком, который долго копил силы для первого удара и испытывает к Кси куда более глубокую ненависть, нежели одержимые фанатики Зверя. Я проработаю новую тактику. Это несложно сделать. Но ты тоже будешь работать над тактикой, и в критический момент мы будем следовать твоим указаниям.

— Есть.

— Просмотришь файлы у себя в кабинете. Вольно.

Бранд кивнул. Он вышел из больницы спокойным шагом, бросился ко второй башне Кси и, едва дыша от волнения и бега, точно одержимый давил на кнопку лифта. Оппонент. Оппонент, принесший ему повышение. Оппонент, который запросто убьёт Бранда, если он проявит недостаточно смекалки. Оппонент. Оппонент. Оппонент.

Бранд тряхнул головой. Подумать только… минуту назад капитан сказала, что он не поддавался эмоциям даже после встречи с Ночной Порой, а на самом деле он так легко, словно по мановению руки, потерял над собой контроль.

Он всегда слепо восхищался умными людьми, его непреодолимо влекло к хитрым и изворотливым личностям, но, чего он не мог себе простить, его манило отвратительное. Он чувствовал, как шевелятся угли в его истлевшем сердце, когда смотрел на допросы зверепоклонников, когда стрелял в них, когда наблюдал за казнью. Бранд смотрел на пролитую кровь, на изуродованные тела, видел ужас в глазах умирающего и упивался отвращением.

И теперь он, Бранд Тюрвинг, человек, который каждое утро смотрел на револьвер и с трудом подавлял желание пустить себе пулю в висок, должен противостоять умному, опытному и закалённому в боях человеку. Кровь бросилась Бранду в голову. Подъём на лифте казался ему бесконечно долгим, точно последний день для преступника, приговорённого к казни.

Он заперся в кабинете, где на голографическом экране всё ещё была открыта карта со всеми отметками и краткими замечаниями Бранда. Коснувшись пальцами виска и глядя на голографический экран, Бранд отправил на него присланный капитаном файл.

— Ладно, — тяжело выдохнув, Бранд провёл ладонью по лицу. — Что ты там увидел, Драгвандиль?

Видео запустилось, и первым, что увидел Бранд, была полная отвратительного жёлтого света станция метрополитена.

— Юми?

Бранд застыл, когда Лео произнёс это имя.

— Юми? — повторил знакомый женский голос. — Не думала, что запомнилась тебе, лейтенант.

Бранд поставил видео на паузу. Там была девушка. До боли знакомая девушка. Настолько знакомая, что Бранд узнал её даже в очках, даже худощавой, даже без прыщиков и с ярким макияжем. Юмелия. Юмелия Блутганг. Эта дура, эта идиотка, эта умственно отсталая! Что она забыла на станции метро?! Какого чёрта она всё ещё жива?!

Бранд стиснул зубы. Его била дрожь. Его руки похолодели, к лицу прилил жар, в голове образовалась пустота. Юмелия. Они были едва знакомы, но это не помешало нелепой, несуразной, странной, эмоционально неуравновешенной Юмелии признаться Бранду в чувствах. Бранд ничего ей не ответил. Юмелия не стала настаивать. И в этом удручающем безмолвии к ней пришёл Ночная Пора.

Она не рассказала, где, когда и что случилось, не передавала данных со своих ДНК-роботов. Капитан нашла её полумёртвой от страха, всю в крови своей и чужой, и с кулоном-гильзой на шее. Прошло не так много времени, и Юмелия предала Кси. Одним щелчком пальцев она взорвала четвёртую башню, где располагался оружейный склад, оставила подругам в напоминание о себе пороховые ожоги и скрылась от правосудия на Земле.

А теперь вновь дала о себе знать, да ещё и набила себе татуировку зверепоклонников на ключице. Бранда трясло. Бранда никогда в жизни так не трясло. Нет. Это какая-то ошибка. Эта идиотка не могла быть стратегом! Она даже не могла нормально общаться с людьми! Она запросто могла сломать себе руку отдачей от револьвера! Зверепоклонница. Только такие идиоты могут вляпаться в подобное общество.

Бранд смотрел на застывшее, надменное и самодовольное лицо Юмелии. Прошло три года с того самого момента, как она взорвала четвёртую башню с оружейным складом. Что могло измениться с тех пор? Глупая, эмоциональная девочка научилась выживать, завоевала доверие зверепоклонников и открыла в себе лидерские качества.

Бранд продолжил смотреть видео, и каждое слово Лео заставляло его закатить глаза.

— Драгвандиль, — в сердцах прошептал Бранд. — Мог хотя бы с предательницей не флиртовать?

Он зарылся пальцами в свои длинные волосы, внимательно слушая Лео и глядя в пустоту перед собой. Видео всё не кончалось. Из глубокой задумчивости Бранда выдернуло одно единственное, произнесённое перепуганным девичьим голосом слово:

— Соммерос.

Соммерос. Бранд поднял голову, но не увидел на видео нового вора. Только Юмелию. Юмелию с огнестрельным ранением в животе.

— Драгвандиль, — Бранд скосил взгляд в сторону. — Тц… молодец.

Видео обрывалось, когда Юмелия едва заметно, болезненно улыбнулась окровавленными губами.

Соммерос, Юмелия и её послушная армия зверепоклонников. Бранд закрыл глаза и потёр пальцами воспалёнными глаза. Соммерос, Юмелия и зверепоклонники. Далёкое туманное прошлое, жестокое настоящее и кровопролитное будущее. Все эти люди смешивались в гремучую смесь для Бранда под названием «Отсроченное самоубийство».

— Ладно, — негромко произнёс он. — Ладно. Сыграем. Но учти, Блутганг, я не джентльмен и поддаваться тебе не буду.

Он направил в сторону изображения Юмелии сложенные пистолетом пальцы, и, казалось, услышал сквозь толщу прожитых и безрадостных лет её звонкий, заразительный смех.

Дома Никс оказалась только после полуночи.

Измотанная, опустошённая и совершенно разбитая, она проглотила свои обиды, свою гордость и приплелась домой, еле волоча онемевшие ноги. Дверь ей открыла мама. Раздражённая, уставшая, с чёрными мешками под глазами, Джанет Купер выглядела гораздо старше своих тридцати пяти лет. И, взглянув ей в глаза, Никс впервые подумала, что мама тоже не вечна.

Чем была вызвана эта мысль? Ранением Юмелии или поездкой в поезде с Ночной Порой? У Никс не было сил для поиска причин. Ей страшно хотелось спать, хотелось принять душ и хотелось никогда не вспоминать сегодняшний день. Никс была ранена, несмотря на то, что все её раны затянулись, её тело ныло от усталости и боли, и на сердце у неё было неспокойно. Она боялась. Впервые в жизни боялась за себя, боялась, что может погибнуть от сил такого же вора, как она, боялась, что ей подобные будут её преследовать, захотят сорвать кулон. Но, что для Никс было в новинку, она впервые переживала за маму. И мама, такая уставшая, такая раздражённая и взвинченная, была невероятно лёгкой мишенью.

— Никс, — мама тяжело вздохнула.

— Мам… не выгоняй.

Никс виновато опустила голову. Если мама её сейчас выгонит, Никс либо уснёт на крохотной скамейке рядом с домом, либо ляжет прямо на дороге и дождётся, когда её переедет один из вечно несущихся мимо автомобилей. Но… поможет ли? Теперь раны Никс заживали с пугающей скоростью. Не важно. Никс всё равно попытается. Она слишком устала, чтобы продолжать жить.

— Никс, — мама протянула руки и сжала в крепких объятиях свою неразумную, маленькую и вечно грустную дочь. — Милая… я так волновалась.

Голос мамы дрогнул. Она зарылась носом в пыльные, пропитавшиеся порохом красные волосы Никс и громко, болезненно громко всхлипнула. Услышав это, Никс не сдержалась. Она зарыдала, уткнувшись в плечо матери. Зарыдала тихо, робко, будто боясь в такой момент привлечь внимание к своей персоне.

— П… п… прости, — взвыла Никс. — Мам…

— Ну-ну, — мама вновь всхлипнула. — Ты меня прости. Девочка моя. Как же ты меня напугала.

Они долго стояли, обнявшись, наверное, впервые с того момента, когда папа ушёл из жизни. В своём бесконечном одиночестве, в своей депрессии и тоске Никс уже успела забыть, что люди тёплые. Все три года после смерти папы Никс думала, что её окружают безликие и бездушные фарфоровые куклы — красивые, безмозглые и способные причинять только боль.

Оказавшись дома впервые за двое суток, Никс впервые подумала, что на самом деле любит это место. Она любила пухлые мамины оладьи, любила горячий чай с ароматом персика, любила тепло, царящее в этих кремовых стенах, любила крышу над головой, любила тишину, любила, что здесь не было незнакомцев. И ещё сильнее она полюбила горячий душ.

Никс вздрогнула, когда увидела цвет воды, текущей в слив. Серо-чёрная. Порох.

Люди, прибывшие за Юмелией, вывели Никс из тоннеля метро, отвезли домой, умыли её, кое-как привели в порядок. Они сказали, что позаботятся о Юми, что с ней будет всё в порядке, что в скором времени она выйдет на связь. И все они были… странными. Все с одинаковыми татуировками в форме языков пламени, все со шрамами, ожогами, увечьями, с диким блеском в глазах и огрубевшими голосами. Никс было страшно рядом с такими людьми, а им самим было страшно причинить больший вред Юмелии.

Выйдя из душа, Никс вытерла тощей рукой запотевшее зеркало. Собственное лицо казалось ей чужим. Слишком молодое, слишком угловатое, слишком уставшее, с самым обыкновенным ярко-красным прыщиком на кончике носа. Уже три месяца Никс красила свои длинные волосы в красный цвет. Полтора месяца назад, узнав о скором замужестве матери, она проколола себе нижнюю губу. Никс долго вглядывалась в свои тёмно-синие глаза, в которых уже целых три года не видела ни блеска жизни, ни надежды, ни веры, лишь глубоко засевший в сердце ужас. Сейчас в них отражалось тусклое, едва заметное свечение маленького кулона в форме кровавой капли.

— Это я? — прошептала Никс, вглядываясь в своё лицо.

Отражение ей не ответило. Никс бы не удивилась, случись обратное. Яркие ночные кошмары, усталость и бесконечный стресс были обязаны оставить рваную рану на её психике и повлечь за собой галлюцинации.

Тряхнув головой, Никс оставила свои рваные, испачканные в крови и порохе вещи в корзине для белья. Надев длинную чёрную футболку до колена, в которой она обычно спала, Никс почувствовала, насколько сильно соскучилась даже по своей импровизированной пижаме. Мягкая, поношенная футболка, которой уже целых пять лет. Никс крепко обняла себя за плечи, впервые за долгое время чувствуя себя хоть немного счастливой.

Раньше новая комната казалась Никс моргом с белыми стенами, белым потолком, холодным деревянным полом. Здесь всегда было пусто и тихо, и это место Никс не могла заполнить теми мелочами, которые создают подобие уюта в любом помещении. Она не украсила стены плакатами с любимыми музыкальными группами, не расставила на полках книг, безделушек, фотографий в рамке, не вытащила из чемодана своих альбомов для рисования. Да и единственным существом, которое Никс хотела и не могла нарисовать, всё это время был Зверь.

Теперь в её никчёмной жизни появились Ночная Пора, Юмелия и напавший на неё Лео. Юмелия. Рана от пули была очень глубокой. Никогда в жизни Никс не видела столько крови. Кровь просачивалась сквозь пальцы, лилась изо рта, пропитала чёрно-золотые одежды, так похожие на карнавальный костюм. Но Юми не боялась. Она не дрожала от страха, не кричала, и её тихий, спокойный голос достучался до Никс, заставил её угомониться.

Стоило Никс лечь на кровать, как она тут же провалилась в тяжёлый, глубокий сон без сновидений. Она не знала, что этой ночью к ней впервые за долгое время пришла мама. Не знала, что мама укрыла её одеялом, провела ладонью по ярко-красным волосам, ласково поцеловала в холодный лоб. Странного кулона на шее дочери она не заметила.

Никс проснулась без звонка будильника и была благодарна своему рассудку, что эту ночь она провела без кошмаров. Ещё больше она была благодарна жизни за мягкую постель, за тёплое одеяло, за тишину и покой.

Покой ли? Никс коснулась маленького кулона в форме кровавой капли. Значит, всё это было взаправду. Ночная Пора, метро, тоннель… Юмелия и её пулевое ранение.

Никс поднесла к глазам раскрытую ладонь. Ничего. Чистая бледная ладонь с темноватыми линиями, по которым предсказывали доверчивым людям судьбу шарлатаны. Не осталось ни грязи, ни пороха, ни ожогов от молний, ни шрама от вонзившегося в руку осколка стекла.

Стоило вчера провести по кулону, как на Никс тут же появилось странное одеяние. Только ли её одежда изменилась? Нет. Никс была бурей. Маленькая, испуганная, никому не нужная плаксивая девочка впервые в своей недолгой жизни ощутила пробуждение. Все её чувства, до этого замороженные и умерщвлённые скорбью, вернулись к жизни; возродились её злоба, её ярость, её желания, её грусть. Эти эмоции, давно забытые и похороненные где-то в недрах души, наполняли всё существо Никс от макушки до кончиков пальцев. Она больше не могла думать о папе. В её жизни, которая длилась гораздо дольше привычных шестнадцати лет, была ещё одна смерть. Смерть целого мира.

В разуме Никс возникали смутные, обрывочные воспоминания. Она помнила дикие, золотые степи с высоты птичьего полёта, помнила склонившихся в почтении людей, помнила чужую кровь на своём мече, помнила, как по мановению руки сметала города. Это была её память, несмотря на то, что тогда не существовало ни Никс, ни мамы, ни папы, ни даже самого первого Макграта на Земле.

Тихий, едва слышный стук в дверь отвлёк её от размышлений.

— Никс? — прошептала мама.

— М-м-м?

— К тебе пришли. Журналистка.

Журналистка? Никс поднялась с кровати. Ей казалось, что после вчерашнего её тело будет неповоротливым и отзовётся болью даже на дуновение ветра, но сейчас, как ни странно, она ощутила непривычную лёгкость.

— Я не успела ничего сказать, как она вломилась в дом, — мама отвела взгляд в сторону. — Я уже и забыла, насколько они все обнаглевшие.

— Что за журналистка? — Никс поспешно оделась в чёрные джинсы и чёрную рубашку в красную полоску — первое, что попалось под руку. — Что ей нужно?

— Опрашивает свидетелей инцидента в метро, — мама поджала тонкие губы и прямо посмотрела на Никс. — Милая… что вчера произошло?

— Не знаю, — она скосила взгляд в сторону. — Если там что-то и произошло, то я этого не видела.

Закусив губу, Никс спустилась на первый этаж по ступеням слишком высоким для её маленького роста. Как странно. Она не боялась. Раньше, стоило незнакомому человеку подойти к ней или заговорить, Никс шарахалась так, словно её обжигало чужое присутствие. Сейчас же ей было плевать. Когда-то давно она полюбила общество людей, ещё раньше она влюбилась в одиночество и свирепые молнии в чернильном небе.

Гостья не сидела на месте. Она осматривалась, тихо шагая по гостиной в своих лёгких кроссовках, ненадолго задерживала взгляд на заинтересовавшем её предмете, но ни на чём не заостряла пристального внимания. Она была в чёрной кожаной куртке, из-под которой торчал подол фиолетовой рубашки и белый ремень на чёрных джинсах. Она бесшумно ступала по скрипучему деревянному полу своими ношенными кроссовками, и двигалась до того осторожно, будто боялась нечаянным вздохом разрушить хрупкий покой комнаты.

— Здравствуйте, — обратилась к девушке Никс. — Вы ко мне?

Незнакомка обернулась. В очках со стальной оправой и без золотистой маски Никс узнала её не сразу. Юмелия. В тусклом свете тоннеля метро Никс не увидела, что у этой девушки каштановые волосы, не увидела яркого макияжа и задумчивых глаз, которые меняли цвет в зависимости от освещения.

— Здравствуйте, — Юмелия улыбнулась. — Я репортёр The Seattle Times Юмелия Блутганг.

— Никс, — буркнула девушка. — Макграт.

— Мисс Макграт, у меня к вам пара вопросов. Раз уж вы не в школе, пройдёмся? — с прежней невозмутимостью продолжала Юмелия. — Погода просто чудесная, как будто создана для нашего с вами небольшого интервью.

— Для начала, — вмешалась мама, — было бы неплохо объяснить мне, что случилось.

Юмелия коротко взглянула на Джанет, и этого задумчивого, туманного взгляда было достаточно, чтобы заставить маму умолкнуть. Эта девушка, эта липовая журналистка была, должно быть, в два раза младше матери Никс, но было в ней что-то такое, что-то неуловимое, что-то дьявольское, что позволяло ей контролировать любую ситуацию. Этот взгляд означал одну тяжёлую для любой матери мысль: ваш ребёнок вырос, выпустите его из-под крыла, не отравляйте его жизнь своим надуманным беспокойством. И в этих глазах Никс чувствовала раздувающиеся угли тихого бешенства.

— Я-я-я, — протянула Никс, надеясь успокоить и Юмелию, и маму, — я потом всё объясню, мам, ладно? Мисс Блутганг, должно быть, спешит…

— Верно, — Юмелия кивнула и, спохватившись, одарила маму спокойной улыбкой. — Не беспокойтесь, миссис Купер, ваша дочь всегда будет с вами на связи — я права?

— А? Да, — Никс втащила из кармана джинсов смартфон. — На созвоне.

Мама кивнула, но Никс всё же чувствовала в её взгляде, мимике, жестах — во всей её ауре затаённую тревогу. Неудивительно. Наверное, Никс бы тоже сходила с ума от страха, если бы её ребёнок, с которым она вечно ссорилась и которого каждый день ждала из школы, вдруг взбесился, нагрубил ей и исчез бы на целую ночь.

Никс опустила взгляд в пол. Впервые в жизни ей стало стыдно за своё поведение. Как странно. Когда все её чувства были в мучительно длительном анабиозе, её бы подобное не тронуло. Сейчас, глядя на маму, на уставшую и обеспокоенную молодую женщину, Никс почувствовала, как её сердце болезненно сжалось.

Юмелия не стала ждать. Она направилась к выходу и задержалась в дверях, чтобы удостовериться, что Никс точно пойдёт за ней, а не струсит и громко хлопнет дверью у неё за спиной. Сжав челюсти, Никс впервые добровольно подошла к матери. Впервые стиснула её в коротких, но крепких и искренних объятиях, и убежала, оставив Джанет в полнейшем недоумении. Юмелия хмыкнула, наблюдая за отношениями матери и дочери, и в этой ухмылке не было ни злорадства, ни насмешки, ни одобрения.

— Ну? — Юмелия вновь усмехнулась, когда входная дверь за ними закрылась, отрезая для Никс пути к отступлению. — Каково чувствовать себя богом?

— Не знаю, — буркнула Никс. — Ещё не определилась. А вы не могли ещё официознее пробраться в мой дом, мисс Блутганг? А то моей матери маловато впечатлений за неделю! Журналист! Почему не мэр?!

— Потому что я и есть журналист, — Юмелия достала сигарету из пачки, закурила и глубоко затянулась. — А что? По мне не скажешь?

— Но… ты же вор.

— В свободное от работы время! На одних грабежах банков и спасении девочек из перевёрнутых поездов не проживёшь. Нужно хоть какое-то алиби.

— Я думала…

— …что появились суперспособности и можно смело сказать рутине «Чао»? — Юмелия снова затянулась. — Ты не читала супергеройских комиксов?

— Читала, — Никс покраснела до кончиков ушей. Ей не нравилось, когда её в чём-то упрекали. — Но… мы ведь в реальности, а не на нарисованных страницах.

— Верно. В реальной жизни всё гораздо абсурднее.

Никс остановилась и встала перед Юмелией, настойчиво глядя ей в глаза. Раньше она всегда прятала взгляд. Раньше, когда была маленькой, никому не нужной девочкой, несущей в своём сердце тяжёлый траур.

Юмелия улыбнулась в ответ на её вопрошающий взгляд.

— С чего мне начать? Очевидно, ты требуешь объяснений.

— Для начала я хочу знать, как ты пережила выстрел в живот, — Никс указала пальцем на талию Юмелии.

— Ах, это? — девушка подняла подол рубашки и показала Никс бледную, здоровую кожу без шрамов, царапин или ссадин. — Мой кулон быстро лечит такие раны. Жалко, что пули не растворяет, вот как у Зверя…

— Кто такой Зверь?

— Трудный вопрос, — Юмелия вновь затянулась. — Кто-то говорит, что это тот, в ком силы победили человечность. Кто-то утверждает, что это незавершённый генетический эксперимент. Для кого-то он бог вроде Ночной Поры, Сасори, Ниро и прочих... В мире, откуда я родом, Зверь — это зло, которое всегда возвращается. Вот только я так никогда не считала.

Никс стояла, наклонив голову, не зная, что спросить в первую очередь. В простых словах Юмелия рассказала о серьёзных и жутких вещах: силы могут взять контроль над человеком и превратить его в стихийное бедствие; кто-то проводит генетические эксперименты и создаёт монстров; боги существуют, и с одним из них Никс отправилось на жуткое рандеву в метро; Юмелия пришла из другого мира.

— Погоди, — Никс тяжело вздохнула. — Откуда ты родом?

— С Сирисо, — Юмелия отвела взгляд в сторону. — Есть такая планета. Гиблое место. Поначалу тебе бы там даже понравилось, всем землянам поначалу нравится Сирисо. Там царит технологический рай, там людям прислуживают послушные роботы, а в наших головах встроены ДНК-машины, делающие нас самих совершенными. Потом вам приедается и наша аккуратность, и наша безупречность. Потом до вас доходит, что сирисоняне считают землян недостойными существования. Наша идеология внушает нам, что мы — потомки богов, а вы произошли от обезьян.

Никс прыснула.

— Это теория эволюции. Чем она вам не угодила?

— Не знаю, — Юмелия улыбнулась. — Если бы меня поставили перед таким выбором, я бы лучше произошла от обезьян. Желательно от мартышки.

— Почему от неё?

— У неё есть хвост.

Юмелия до того спокойно и серьёзно говорила и о своём мире, и о желании стать мартышкой, что в какой-то момент перед Никс размылись границы между правдой и шуткой. К тому же, это её отвлекло. Зверь, чужая планета, населённая злостными расистами, боги. Всё это воспринималось иначе, с юмором, который однажды перерастёт в истерику, которая однажды перерастёт в паническую атаку.

— И… почему ты здесь, Юми?

— По разным причинам, — она достала из кармана ключи, нажала на брелок, и один из припаркованных автомобилей отозвался на нажатие громким писком отключенной сигнализации. — Я тоже никогда не любила Сирисо, не вписывалась в их надменное, снобистское общество, да и ничего у меня там не получалось, ничего не хотелось. Потом ко мне пришёл Ночная Пора, и я при первой же возможности смоталась оттуда. Как видишь, я ни о чём не жалею.

Никс уловила едва заметную нотку лжи в последней фразе Юмелии.

— Правда? А как же родители?

— Я сирота.

— Друзья?

— Оказались теми ещё суками.

— А парень?

Юмелия на мгновение замолчала, в последний раз затягиваясь сигаретой. Никс тоже курила, вот только у неё это получалось не так элегантно, не так естественно, как у Юми. Джулиан как-то раз сказал, что Никс не курит сигареты, а сосёт, из-за чего она бросила окурок ему под ноги и ушла.

— Да не было его у меня, — ответила Юмелия. — Да и ничего меня там не держало. А здесь хоть котёнка завела.

Никс улыбнулась. Юмелия казалась ей простым, уверенным в себе и адекватным человеком, и эти качества после затянувшегося одиночества казались для Никс чем-то невероятным. Быть может, у неё наконец-то появится подруга? К тому же, крутая подруга, старшая по возрасту, с которой было бы весело проводить время, с которой Никс впервые попробовала бы алкоголь и отправилась путешествовать по стране. Никс чувствовала разливающееся по венам тепло надежды.

— Ну а ты? — Юмелия открыла дверь автомобиля и села на водительское сидение. Никс села на пассажирское рядом с ней. — Что-то ты тоже не выглядишь так, будто у тебя каждый день — праздник. Жизнь — отстой, не так ли?

— Да, — Никс вздохнула. — Всё пошло под откос, когда умер папа. Потом переезд, новая семья, новая школа… и Ночная Пора.

— Все мы встречаем его в свой самый чёрный час.

— Он назвал меня Соммерос, — Никс закусила губу. — Богиней всех несчастий.

Юмелия какое-то время молчала. Она завела автомобиль, пристегнулась, и только сейчас до Никс дошло, что она села в автомобиль к едва знакомому человеку. И всё же, Юмелия не вызывала у неё страха. Учителя вызывали страх, одноклассники вызывали страх, семья вызывала страх, а рядом с Юмелией было спокойно и даже уютно. В её автомобиле пахло сигаретами и крепкими духами, на заднем сидении покоились сумка и косметичка, с зеркала заднего вида свисала маленькая плюшевая фигурка-скелетик. Никс тронула его пальцем, от чего скелетик качнулся в бок.

— Скажу честно, это скверно, — прервала тишину Юмелия. — Не из-за тебя лично, а из-за той, кем ты была в прошлой жизни.

Юмелия выехала с парковки, одновременно с этим начав длинный рассказ об истории давно погибшего мира. Некогда существовала обитаемая планета под названием Авиш. Планета, созданная богами специально для богов, которую до основания уничтожил Зверь, и которая горела от его пламени ярче собственного небесного светила. Он не оставил ничего. Он уничтожил миллиарды живых существ и продолжал это делать спустя миллионы лет после своего появления. Зверь нападал на Сирисо, Зверь был на Земле, Зверь одним ударом приводил в движение литосферные плиты, обращал в пепел страны, пробуждал давно заснувшие вулканы. И он без конца возрождался, сколько бы люди ни убивали его и сколько бы ни разрывали на части его остывающее, состоящее из обсидиана тело.

До Зверя мир под названием Авиш пребывал в относительной гармонии. Первой богиней, ступившей на бесплодную землю планеты, была Эуфорио. Она пришла из далёкого космоса, спустилась с высоты невидимых для первых людей звёзд, и принесла на Авиш то, что носит название перводвигателя — любовь. Эуфорио покинула Авиш, и тогда из космической пыли и звёздного света появилась её младшая сестра — Керарет. Керарет накрыла Авиш прочным щитом из кислорода и льда, остудила планету, защитила её от губительных метеоритов, от смертоносного солнца, от радиации… Керарет поселилась на луне Авиша — Иткаш, и оттуда наблюдала со своего великого трона за развитием жизни. Третьей появилась Соммерос. Она родилась со вспышками молний, со свистом ветра, со снегом и дождём. Она кричала, и её крик обращался в раскаты грома, она плакала, и её лицо заботливо умывал дождь. Соммерос жила среди облаков, гоняла их хлыстом, точно послушных овец, призывала шторма, обращала людей в пепел.

— Её прозвали богиней-демоном, — проговорила Юмелия. — За рога, острые когти, клыки… Ей всегда было скучно, и развлекалась Соммерос только когда устраивала кровопролития. Однажды правитель одного мелкого государства, чтобы обезопасить себя от Соммерос, подарил ей меч, острая сталь которого одним лёгким прикосновением резала кожу и мышцы людей. Этот меч был настолько великим, что ему дали имя. Кровопийца.

— Кровопийца? — Никс наклонила голову набок. — Это же…

— Да. Это я. Ночная Пора был ошарашен во время нашей встречи. Он сказал, что меч, обретший душу и вернувшийся, чтобы вкусить свежей крови, достоин восхищения. А потом пошутил. Сказал: «Боже мой, теперь мне страшно ломать свою трость, вдруг и она возродится?»

Никс улыбнулась, услышав издевательские нотки в интонации Юмелии.

— Что случилось с Кровопийцей?

— Сломался, — Юмелия вздохнула. — На Соммерос напала Керарет со своим Губителем. Сталь звенела, мечи высекали искры, и людей, попавших под удар, разрывало на части. Бой закончился, когда Кровопийца от удара Губителя взорвался мельчайшими стальными осколками. Эти осколки месяц окропляли Авиш металлическим дождём.

— А с Губителем что стало?

— Заржавел.

Юмелия упомянула и о четвёртой богине. Самой младшей, самой болезненной, родившейся в жерле вулкана и состоящей из лавы и белоснежной чешуи. Драрира. Единственное живое существо, которое любили и Керарет, и Эуфорио, и даже свирепая Соммерос. Драрира, пускай и была слаба по сравнению с сёстрами, могла остановить их размолвку, могла ненадолго примирить их, могла разрешить их спор. Драрира жила в центре планеты, в своей Скорлупе, где болезни не донимали её, где люди, окружавшие её, не умирали, где не было солнца, не было тревог, не было войн. И однажды Драрира умерла. В тот самый день, когда появился Зверь.

Юмелия припарковала автомобиль рядом с неприметным круглосуточным баром. Это место было самым обычным, с обычной неоновой вывеской с надписью «Devil». Никс ничего не увидела за окнами этого места — они были зеркальными.

— Тела богов распались на части, — Юмелия вновь закурила. — На мельчайшие части. Они затвердели, приобрели особую форму, сохранили в себе античную, первобытную силу богов. И все их украл Ночная Пора. Первый легендарный вор.

— Кулоны… это части тел богинь?

— Отвратительно, не так ли? Жизнь богинь вообще полна отвратительного, да и наша ничем не лучше.

— Можно мне тоже сигарету?

Юмелия кивнула и протянула Никс пачку. Прикурив, Никс тут же закашлялась. Она привыкла к дешёвым, дамским сигаретам, мерзкий запах от которых не выветривался целых пять часов. Юмелия же курила дорогие сигареты, крепкие, как и её духи.

— Зверь создал между нами неравенство, — продолжила Юмелия. — Люди с тепловыми способностями попадают под жёсткий контроль военщины с Сирисо. Ты, я, да и ещё около хреналиона человек. Один неверный шаг, и казнь через срывание кулона с шеи.

— То есть… срывать с шеи опасно?

— Эта штука вгрызается в твою нервную систему. Ночная Пора подарил нам поводки и спустил нас на общество.

Юмелия вышла из автомобиля, Никс последовала её примеру.

— Так что тебе придётся завести друзей среди таких же… нелюбимчиков. Готова к плохой компании?

Никс затянулась и вновь закашлялась.

— Юми, — прохрипела она. — А почему ты помогаешь мне?

— Неудачники должны держаться вместе, — просто ответила девушка, — иначе гнилая система нас раздавит. Да и люблю я это. Помогать потенциальным преступникам, бесить верхушку Сирисо, драконить всяких капитанов…

— И получать пули в живот?

— А как же? Без этого кровь густеет, тело заплывает жиром, а мозг — тупостью, — Юмелия улыбнулась. — Да и я твой верный меч.

— Меч… без рукояти.

Никс затянулась, глядя в пустоту перед собой. Эти слова сами сорвались с её языка, прежде чем она успела осмыслить их значение. Сквозь толщу лет она видела свои окровавленные руки, видела пронзённое острым лезвием сердце.

Юмелия ничего не ответила на странные слова Никс. Она просто прошла ко входной деревянной двери в кафе и постучалась костяшками пальцев. Ей не открыли.

— Я сгорю и ты сгоришь, — произнесла она.

Юмелия захлёбывалась отвращением.

Обычно это чувство накрывало её с головой, стоило ей оказаться в людской толпе. Так было всегда. Так пошло с детства. С раннего детства Юмелия задыхалась в толпе, чувствовала сонливость и усталость, мечтала сбежать, спрятаться, потеряться. Но люди никогда не оставляли её. Они всегда были рядом, всегда тянулись к ней, всегда им было что-либо нужно, всегда раскрывали свои рты — либо голодные, либо болтливые. И чем больше была толпа, окружавшая Юмелию, тем сильнее её тяготило извечное одиночество.

Когда-то давно родители оставили её в такой толпе. Юмелия не помнила ни отца, ни матери, не помнила, где её оставили, как её нашли. Просто тёплая рука самого родного в мире человека выскользнула из ладошки маленькой девочки и навсегда пропала из её жизни. Юмелия не злилась на родителей. Она испытывала к ним взаимное равнодушие. Их место в её жизни заняли военная служба, другие брошенные дети и Антрис Петтенкофер.

Дети, озлобленные, брошенные и обиженные на весь мир были для Юмелии, словно родные братья и сёстры, Антрис Петтенкофер заменила ей мать, а Бранд Тюрвинг… впрочем, не важно. Тогда, будучи маленькой девочкой, Юмелия полагала, что мир и без того слишком холодный и жестокий, и должен хоть кто-то быть добрее, относиться к другим с пониманием, дарить им свою любовь. С детства мало что изменилось, и даже в свои двадцать три года Юмелия не считала себя неправой. Это все вокруг ошибались.

— Эй, Юми, — обратилась к ней Чибузо. — Соммерос уже доверяет тебе?

Юмелия закурила, оттягивая время ответа. Никс Макграт. Её пришлось познакомить с частью зверепоклонников из числа тех, кто не убивал людей, и чей интеллект был чуть выше уровня шестилетних детей. Юмелия не скрывала своего отвращения к этому обществу. Она хамила, она ругалась, она разговаривала с таким острым цинизмом, что он наносил глубокие колотые раны. В зверепоклонники не попадали честные, умные, добросовестные люди. Только такие идиоты, как Юмелия, могли вляпаться в подобны круг общения.

Бранд бы назвал её умственно-отсталой.

— Никс — девочка одинокая и очень замкнутая, — Юмелия выдохнула струйку серого дыма. — Доверие таких людей завоевать очень тяжело. Сделаю всё возможное, Чибузо.

— Ты молодец, Юми, — Чибузо улыбнулась полными губами. — От такой жертвы, как сама Соммерос, Зверь точно пробудится. Он напьётся её крови, он вернётся и озарит мир своим величием, и мы станем его ангелами.

Юмелия нахмурилась. Фанатизм Чибузо был ей глубоко отвратителен, и в особенности в нём отвращала та неискренность, которой была пропитана каждая фраза. Чибузо была слишком глупа для изящной лжи. Ангелы Зверя, да? Зверю плевать на своих поклонников, плевать на почитание, плевать на весь мир. Это тупая, животная сила, которую, наверняка, породили не боги, а общество.

Чем чаще Юмелия обращалась мыслями к Зверю, чем дольше жила, тем больше понимала это неостановимое, состоящее из чистого гнева чудовище. Иногда ей хотелось самой сжечь планету дотла. Иногда ей хотелось самой сгореть от своих же сил.

Бранд назвал бы её дурой.

Она часто думала о Бранде Тюрвинге. С того самого момента, когда впервые увидела его своими слегка подслеповатыми глазами. Тощий, высокий парень, с длинными каштановыми волосами, спокойной улыбкой и мрачным взглядом, вечно устремлённым в пол. У него тонкие губы, прямой нос, карие глаза с хитрым прищуром, высокие скулы, тонкие, интеллигентные черты лица. Единственное, что в нём было неидеальным, и к чему Юмелия испытывала особенную нежность — это огромные, кустистые брови, больше похожие на незамысловатый апокалипсис.

— Ты оправилась после встречи с Кси, Юми? Там были твои друзья, твоя семья…

Чибузо подалась вперёд. Теперь Юми в полумраке бара могла разглядеть в тусклом свете ламп тонкие, словно нитки, брови, чёрные глаза, выпученные, словно у рыбы, выброшенной на поверхность, широкий нос, тёмную кожу. Неприятный образ Чибузо завершали толстые, жёсткие дреды, от которых шла вонь серы, немытого тела и тухлого сыра.

— Зверь — моя семья, и я сгорю в его пламени, — ответила Юмелия. — После нашей выходки Кси направятся на Землю под прикрытием. Коренного сирисонянина легко вычислить, если приглядеться… — Юмелия посмотрела на Чибузо и тяжело вздохнула, — прикажи нашим прятать татуировки. Остальным займусь я.

Чибузо кивнула и упала на спинку кресла, вновь скрывшись в густом мраке алькова.

— Я сгорю, и ты сгоришь, Юми.

Не попрощавшись, Юмелия вышла из бара. Её работа на сегодня завершена. Она познакомила Никс с самыми безобидными представителями этой чёртовой секты, с тремя людьми, которые носили на шеях копии кулона Юмелии.

Когда Юмелия служила в Кси и носила копию кулона Антрис, в её подаренных силах не было ничего особенного. Все пули, которые Юмелия заряжала своими скудными способностями, и которые вечно летели мимо цели, разрывались сотнями снежинок. Снег, созданный Юмелией, был прекрасен. Снег вообще прекрасен. Особенно, когда неосознанно вырывался из-под кисти Бранда, стоило ему забыться в рисовании.

Когда же Юмелия получила свой кулон от Ночной Поры, она почувствовала на собственной шкуре разницу сил. Снежинки уступили место пороху, тринитротолуолу, оружию; вечный испуг сменился удушающим ужасом; доброта обросла цинизмом и злобой. Юмелия надеялась, что кулон, который может исцелить даже огнестрельное ранение, вылечит её подслеповатые глаза и разбитое сердце. Не вышло. Похоже, кулон не исцеляет четырёх видов ран, а не двух, как было принято ранее: ожоги Зверя, ампутированные конечности, повреждения даром богов и человеческую глупость.

Если бы Бранд узнал, что она слепнет от бесполезного дара богов, то точно назвал бы её идиоткой.

В детстве Юмелия думала, что эта особенность есть у всех. Неосознанно, рассуждая о конкретном человеке, она мысленно ускользала из своего тела и видела мир чужими глазами. Длилось это недолго, объяснить происхождение этого дара было некому, да и Юмелия на тот момент была так глупа, что разбалтывала всё, что видела. Если бы она знала, что однажды предаст Кси, то ни за что не сказала бы Антрис, что Бранд часами сидит, приставив к подбородку дуло револьвера.

Антрис — умная женщина, такая же пронырливая гремучая змея, как и все Петтенкоферы. Она знала, в каких отношениях друг с другом находятся её дети, знала, что Юмелия в жизни не стала бы свидетелем настолько личной сцены, знала, что Бранд никогда не покажет настоящего себя. Именно поэтому, когда Юмелия пришла к ней, трясясь от ужаса, Антрис в первый и последний раз в жизни протянула к ней руки для объятий.

— Сука, — Юмелия выдохнула дым и бросила сигарету, перепачканную красной помадой, на тротуар. — ЛИЦЕМЕРНАЯ ЛЖИВАЯ СУКА!

Стиснув зубы, Юмелия приказала себе успокоиться. Эмоции — её злейшие враги. Эмоции срывали с неё маску взрослой, спокойной, уверенной в себе женщины, и из-под неё проглядывала маленькая, слабая, подслеповатая девочка, верящая в добро и чудеса. Юмелия ненавидела себя в детстве. Ненавидела это толстое, тупое, слишком болтливое существо с глупыми шутками и нелепыми идеями. Ненавидела ровно настолько, насколько и любила. Никто в целых трёх мирах не любил Юмелию Блутганг, почему бы ей при таком раскладе не пойти против общества и не полюбить саму себя?

— Эй, Ланселот, — произнесла Юмелия, садясь в машину. — Живой, собака?

Большая сумка, до этого мирно лежавшая на заднем сидении, зашевелилась, заёрзала, и из неё вылез сонный, зевающий комок рыжей шерсти. Кот. У него была белая морда, белые носки на лапах, белые длинные усы. На его шее поблёскивал маленький медный кулон в форме короны. Таких существ, как Ланселот, на Сирисо называли исами. Ис — это животное, к которому пришёл Ночная Пора, и во времена богинь эти существа состояли из металла, камня, стекла, воздуха… Это были покорные слуги без сердца и здравых мыслей, но, как выяснилось благодаря Ланселоту, с сарказмом, обжорством и вечно недовольным взглядом.

Ланселот лениво потянулся, широко зевнул и прыгнул на переднее пассажирское сидение.

— Ты крайне груба, Юми, — протянул он. — С такими темпами ты никогда не найдёшь себе пару и не съедешь из моего дома.

— С каких пор ты считаешь мой дом своим?

— Он всегда был моим, как и весь город, — промурлыкал Ланселот. — Я просто позволяю вам жить на моей территории.

Он вытянул голову, и Юмелия, как это обычно бывало, почесала его подбородок. Закрыв свои яркие зелёные глаза, Ланселот громко замурлыкал. Он был своенравным исом — иногда вредным и кусачим, иногда ласковым, заботливым и нежным, иногда злющим и точил когти обо всех вокруг. Он шипел на всех, кроме Юмелии, и считал людей без кулона недостойными его кошачьего величества. Логика Ланселота была прозрачной: в собственных глазах он был величественным гением, и те, кто не мог уловить ноток смысла в его речи, были недостойны права дышать, существовать и осуществлять обмен веществ рядом с ним. А таких людей было много. Простые земляне и сирисоняне без способностей и те, кто носит кулоны-копии, не понимали его речь, для них он просто часто и надоедливо мяукал.

При первой встрече Юмелия едва не сбила его на машине. Грязный, насквозь мокрый и истощённый маленький котёнок без сил лежал на асфальте под проливным дождём. К тому же, это был ис, которых отлавливали на Сирисо и отправляли в анабиоз. Юмелия не могла пройти мимо. Она пропустила рабочий день, спустила остаток зарплаты в ветеринарной клинике и наплакалась на пять лет вперёд. До того дня она не знала, что в ней осталась хоть капля жалости. А потом Ланселот заговорил и говорил столько, что Юмелия успела сто раз пожалеть о своей доброте.

— Что скажешь? За нами был хвост?

— М-м-м, — Ланселот выгнул спину, потягиваясь. — Если я скажу, ты закажешь мне суши?

Юмелия кивнула.

— Воздух провонял такими, как ты, — промурлыкал Ланселот.

— От Никс шёл запах?

— М-м-м, нет. И рядом с нами никого не было. Если бы были, я бы дал знать.

Юмелия вздохнула. Она была тем человеком, который приносит с собой одни разрушения. Её силы были созданы для этого — для взрывов, вспышек, уничтожения; её характер создан для этого — эгоистичный, импульсивный, злой. Но всё же, Юмелия знала меру. Она, как и её названная мать, не видела смысла в убийствах, лишний раз не появлялась в маске на людях, старалась не показывать врагу всего арсенала своих возможностей. Ланселот был не таким. Он никогда не сдерживался. Он позволял себе поиграть с добычей, прежде чем лишить её жизни, он без раздумий вонзал в живую плоть острые когти, он атаковал, рискуя быть убитым. И всякий раз он делился добычей с Юмелией и только с ней.

— Это вопрос времени, когда меня обнаружат, — она закурила. — Придётся тебе присматривать за Никс здесь, на Земле. Время от времени будем отправляться на Авиш. Справишься?

— М-м-м, а что мне за это будет?

— А тебе что-то нужно?

— Чтобы ты убралась из моего дома, — он боднул Юмелию в руку. — И никогда не возвращалась.

Юмелия не ответила. Она выехала с парковки и отправилась в ближайший к дому японский ресторан. Очередной утомительный день завершён. Если рядом с ней не перевернётся автомобиль, ничего не взорвётся и никто не будет убит, то Юмелия может с чувством выполненного долга отправиться спать. К тому же, главный редактор вряд ли пробудит в ней желание работать в выходной день.

— Жди здесь. Не высовывайся.

— Мяу.

Выйдя из машины, Юмелия закурила очередную сигарету, глубоко затянулась и выдохнула серый едкий дым через нос. Сегодня она скурила половину пачки. Должно быть, ей не давал покоя едкий привкус лжи на кончике языка. Как журналисту, который вступил в ряды зверепоклонников, лгать Юмелии приходилось так же часто, как и дышать. Лгать, чтобы выжить, лгать, чтобы заработать, лгать, чтобы столкнуть конкурентов в пищевой цепи в пропасть. И теперь лгать маленькой девочке, чтобы её руками сотворить хаос и пробудить к жизни Зверя.

— Ты слишком заморачиваешься, Блутганг, — Юмелия тряхнула головой.

Верно. Однажды маленькая девочка вырастет в такую же высокомерную сволочь, какой стала Юмелия, и породит куда больше бед. Люди — болезнь, надоедливые и заразные вирусы, распространившиеся на целых три мира. Проще уничтожить их, когда они малы и слабы, нежели дать им право окрепнуть.

Стоило ей войти в пропахшие соевым соусом стены японского ресторана, как её тут же приковал к месту радостный возглас. Этот возглас прозвучал на её родном языке — общем для каждого сирисонянина.

— Эй, Юми, а тут твоей замороженной воблы нет! К счастью для меня.

Когда Лео поднялся посреди земного ресторана, полного скучающих зевак и сидящих в смартфонах людей, и заорал на общем языке Сирисо, Колсон помертвел, Бранд заткнулся, Антрис заткнулась, сержанты заткнулись — все заткнулись! И лишь одна Юмелия вскинула брови и впервые улыбнулась ему.

— Хулиганишь, лейтенант? — спросила она тем же витиеватым, красивым и омерзительным для Лео общим языком.

— А как же? — он улыбнулся. — Мне есть с кого брать пример.

Юмелия посмотрела ему в глаза, и в её улыбке он увидел лукавство лжеца, чей обман легко раскрыли. В тоннеле метро между ними возникли особые отношения, инициатором которых была сама Юми. Лео не выстрелил бы в неё. Она это знала, и потому пуля сама с грохотом вылетела из дула и попала в незащищённый живот девушки. Это Юмелия. Юмелия использовала свою власть над порохом, взрывчаткой, оружием, чтобы ранить себя чужим пистолетом. Юмелия готова была какое-то время терпеть мучительную боль, строить из себя жертву, лишь бы сильнее завоевать доверие новой Соммерос.

— Я бы поступил так же, — проговорил Бранд, рассказав Лео о плане Юмелии. — Все её решения предсказуемы.

Но Бранд был не в состоянии объяснить последней выходки Юмелии. Когда силы вырвались из рук Соммерос, Лео не зажарило заживо разрядом электричества, а отбросило потоком пороха, точно взрывной волной. Удар о бетонную стену тоннеля выбил из него дух, лишил сознания, сломал пару рёбер и подарил Лео надежду на продуктивное знакомство с симпатичной девушкой. Юмелия спасла ему жизнь, и Лео подозревал, что это было не простой любезностью в ответ на использование его револьвера без спроса.

— Эй, на связи, — произнесла Юмелия на английском. — Я не скучаю.

Она показала Лео средний палец. Юмелия хорошо знала, как проходит отправка на Землю. Кто-то, обычно это человек пять-шесть, следили за происходящим дистанционно, в реальном времени, и всё то, что видел Лео, эти люди видели на своих экранах с задержкой в десятую долю секунды. Фак Юмелии они тоже видели и никак его не прокомментировали.

— Не знаю, что шокировало штаб больше, Юми, — улыбнулся Лео. — Твоя грубость или твоя сексуальность.

Юмелия улыбнулась и скромно опустила взгляд.

— Драгвандиль! — взорвался в голове Лео голос Бранда. — Действуй по уставу!

— Тишина, — спокойно произнесла Антрис, мгновенно усмирив Бранда. — Драгвандиль, у неё крайне опасные способности. Будь осторожен. Попробуй завоевать её доверие.

— Что говорит штаб? — Юмелия вновь посмотрела в глаза Лео.

— Какой-то бред про доверие, опасность и устав, — Лео едва заметно нахмурился. — Если бы я всё время слушал руководство, точно превратился бы в такое же неповоротливое чучело, как Тюрвинг.

Во взгляде Юмелии на короткое мгновение появился странный, томный блеск. Лео не в первый раз видел подобную реакцию. Он всегда был популярным, всегда стремился к обществу девушек и всегда был щедро одарён их вниманием. Ему признавались в чувствах, его приглашали на свидания, с ним флиртовали, на него бесились, ему давали пощёчины, ему изменяли. И всё это казалось ему закономерным, логичным, правильным… но не волнующим.

В слепой верности Юмелии было нечто притягательное, нечто манящее и нечто нелогичное. Для Лео оставалось загадкой, как человек, предавший свои идеалы, свою семью, свой мир и почти всё человечество способен быть таким преданным по отношению к другому человеку. И эта загадка интересовала его куда больше, нежели недовольное ворчание Бранда или устав Кси.

— Оскорбляешь человека за спиной? Это подло.

— Не переживай, — Лео зарылся пальцами в свои отросшие волосы и зачесал их назад. — Я и в лицо его оскорблю, а то заплесневеет у себя в кабинете.

Это заставило Юмелию вновь улыбнуться.

— Извините, — раздался голос из-за спины Лео.

— Колс, исчезни, — произнёс он в сторону своего брата-близнеца. — Не видишь, я флиртую.

— Мисс Блутганг, — продолжил Колсон, поправляя рукава рубашки. — Вы подлежите аресту.

— Неужели? — ответила Юмелия. — А можно заказать суши перед казнью?

— А?.. Д-да.

Юмелия обдала Колсона гневным взглядом и села за свободный столик.

Лео долго смотрел на своего брата, который был старше его ровно на полтора часа, и не понимал, как в таком почтенном возрасте можно быть таким нелепым и неловким. Внешне они были невероятно похожи. Низкие брови, прямой нос, тонкие губы, высокие скулы, волевой подбородок, у обоих янтарные глаза матери и чёрные, как смоль, волосы отца. Они оба высокие, оба худощавые, оба бледные. Отличие было одно: Колсон совершенно не умел уживаться в обществе.

Колсон густо покраснел, глядя в пол. В этот раз Лео решил проявить благородство и не стал добивать его.

— Колс, смотри и учись, — прошептал Лео, обращаясь к старшему брату. — Любишь суши, Юми? — спросил он у девушки.

— Скармливаю их коту.

— Так всё плохо?

— Нет, — Юмелия вздохнула. — Суши отличные, кот — вредный.

— И что же ему нравится?

Юмелия повернула меню к Лео, заботливо показала блюда, которые предпочитал её домашний питомец, рассказала, из чего они состоят и как их готовят. Многие названия не вызывали у Лео каких-либо ассоциаций, и Юмелия, как беглец с Сирисо, хорошо это понимала. Она пыталась рассказать о блюдах простым языком, доступным даже человеку, который питается синтетической пищей и живёт ином тысячелетии.

Лео же было глубоко плевать на меню, на суши и на Кси. Ему была важна Юмелия. Девушка, бежавшая от правосудия и склонившая на свою сторону саму богиню-демона. Что нужно зверепоклоннику от Соммерос? Разрушения? Смерти? Хаос? Или же её, как богиню давно умершего мира, сожгут во славу Зверя?

Я сгорю, и ты сгоришь. Старый, как сама Земля, девиз зверепоклонников, такой же банальный, жестокий и… интригующий.

— Юми, — оборвал девушку Лео. — Прежде чем к тебе пришёл Ночная Пора… что тебе снилось?

Юмелия побледнела.

— Не помню.

— Танцующий труп?

— Ты что… — Юмелия нахмурилась. — Собрался получить суперспособности?

Лео наклонил голову набок, ничего не ответив. Он не видел странных, гротескных снов, которые предвещали появление суперспособностей. Ему вообще редко что снилось. Каждый день он выматывался так, что, едва прислонившись спиной к жёсткой койке, проваливался в чернильную темноту сна.

Но не так давно сны видел его напарник, Бранд Тюрвинг. Обычно скрытный, нелюдимый и замкнутый, он полтора года назад подробно докладывал капитану, что видел во сне и при каких обстоятельствах. Докладывал, скуривая одну сигарету за другой, глядя в пустоту в пространстве и постоянно делая долгие паузы. Лео впервые видел, чтобы этой конторской крысе давались с трудом слова.

Он видел танцующие трупы. Видел, как отец, всё ещё горящий даже после стольких лет, схватил под руку мать с отвалившейся чёрной челюстью и закружил её в долгом, быстром, непрекращающемся вальсе.

Антрис в тот день не произнесла ни слова. Она поднялась из-за стола и взглядом велела Лео выйти. Когда они оба покинули помещение, она заперла дверь.

— Капитан, — Лео скосил взгляд в сторону. Хладнокровие этой женщины не в первый раз вызывало в нём естественное отвращение. — Разве мы не должны поддержать его?

— Жалость для него — оскорбление.

Как и для Юмелии.

— Это была мама, — Лео опустил взгляд. — Такая же… как в день перед дезинтеграцией.

— Лео…

— Знаешь, Юми, — он вздохнул, переведя взгляд в сторону притихшего Колсона. — Хорошо, что она приснилась мне. Колс первым нашёл её. Мне же отец успел закрыть глаза.

— Что с ней случилось?

— Мой отец убил Зверя, — он смотрел в пустоту перед собой. — Твои друзья этому не обрадовались.

— Я не собираюсь извиняться.

— А я и не требую, — Лео выдавил из себя улыбку. — Но… я всё ещё помню, в каком состоянии нашли тебя, Юми. Да и Соммерос тоже пришлось несладко. Раз уж Ночная Пора — такой садист, обещаю сломать ему нос при встрече.

Юмелия вновь улыбнулась, опустив взгляд. Сейчас, когда на ней не было маски, и когда кулон-гильза гипнотизирующе поблёскивал у неё на шее, она была такой же, как прежде. Обыкновенной девушкой из странного приюта, в котором детей учили убивать. Маска же пробуждала от долгого сна обиды, лишения, страдания, боль. Что должно было произойти с добрым, чудаковатым человеком, чтобы он вдруг решил предавать огню других людей и убивать тех, кого искренне любил и считал семьёй? Неужели виной всех бед было разбитое сердце?

Коснувшись пальцами виска, Лео отправил Бранду короткое личное сообщение со смайликом-средним пальцем.

— Драгвандиль, — сквозь зубы произнёс Бранд. — Относись серьёзно к своей работе. Перед тобой предатель…

— Эй, Юми, — Лео улыбнулся. — Пошли на свидание.

— Перед тобой предатель!

— Пошли, — пожала плечами Юми. — Но у меня три условия.

— Я весь во внимании, — он подался вперёд.

— Ты не сдерживаешься. Ты не отказываешь мне. Ты не связываешься с Кси во время свидания.

Лео не смог сдержать хищнической улыбки. Одной безобидной ложью он легко и изящно унизил троих людей, которые по его мнению были достойны унижения. Их нужно таким образом встряхнуть, пустить через их тела электрический ток, вернуть к жизни эти замороженные трупы. Он унизил Антрис Петтенкофер многократным нарушением устава, за которое его не ждёт никакого наказания; он унизил Колсона Драгвандиля своей способностью находить общий язык даже со зверепоклонниками — ублюдками ещё более ничтожными, чем земляне; и, самое сладкое, он унизил Бранда Тюрвинга, очаровав верную ему девушку.

— Как тебе можно отказать, Юми? — он улыбнулся. — У меня рядом с тобой даже молчать не получается.

— Все твои действия, — прозвенел в голове Лео голос Бранда. — Ведут к незамедлительной казни.

— Выполни её условия, Драгвандиль, — приказала Антрис. — Она не свяжется с человеком, который отключает сеть — не рискнёт выдать его. В случае опасности телепортируешься.

Лео коснулся пальцами виска. Ему потребовалось полминуты, чтобы ввести своих ДНК-роботов в автономный режим, чего он не делал, наверное, с пяти лет — с того самого момента, когда машины ввели ему под кожу. Он огляделся. В голове вновь образовалась пустота, никто не вторгался в его сознание, никто не приказывал, никто не разговаривал, никто не отправлял сообщений. Тишина. Тишина, которую всю свою жизнь слышат земляне. И как они не глохнут от грохота собственных мыслей?

— Необычное чувство, правда? — хмыкнула Юмелия.

— Теперь я и сам… как землянин, — Лео внимательнее оглядел людей, сидящих за столами, задержал взгляд на Колсоне. — Не отличишь.

— Нам легко маскироваться среди них, — она улыбнулась. — Единственная проблема — эмоции.

— Поясни.

— Ты всегда будешь смотреть на землян с высокомерием. Они это чувствуют, как бы ты ни пытался выглядеть дружелюбнее. И поэтому они остерегаются тебя. Как бы сказала капитанша, они на подсознательном уровне чувствуют представителя совершенного вида.

Юмелия поднялась из-за стола, заказала блюда, названия которых ни о чём не говорили Лео и не вызывали у него никаких ассоциаций. Суши ей отдали в пластиковом контейнере, который Юмелия зачем-то открыла и оставила в своей пустой машине. Лео заметил это, но не придал значения. Ему было обидно, что Юмелия его не угостила.

— Насколько хорошо ты справляешься с силами капитана? — спросила девушка.

— Настолько, что мой старший брат у меня в подчинении, — хмыкнул он.

— Значит, с моими силами тоже справишься.

Лео вскинул брови. Не обращая внимания на прохожих, наплевав на законы Сирисо и наказание, которое повлечёт за собой её выходка, Юмелия активировала кулон. Чёрно-фиолетовые повседневные вещи сменились чёрными с золотом элегантными одеждами вора, и эта незначительная перемена отразилась даже во взгляде Юмелии. Под маской она вновь стала другой собой — жестоким человеком с лукавой ухмылкой, озлобленным взглядом и опасной силой в руках. Ночная Пора разделил её жизнь на до и после, и лучше бы он никогда не надевал треклятого кулона на шею Юмелии.

В её ладонях вспыхнули тусклые золотые огоньки. Они сливались воедино, приобретали размытую, едва различимую форму языка пламени, и этот слабый огонёк, остывая, твердел. Он становился материальным, тяжёлым, осязаемым и очень плотным и, в конце концов, приобрёл форму золотистой гильзы.

Кулон с запрещёнными способностями. Лео смотрел на него и чувствовал растущее где-то в груди искушение. Каково это — сжигать, а не уничтожать любой источник тепла? Он давно хотел познать это, но осознал силу этого желания только после того, как приблизился к его исполнению.

— Ты же помнишь мои условия? — спросила она.

— Да, — закрыв глаза, Лео снял с шеи кулон-копию, который выдала ему Антрис. — А я думал, ты поведёшь меня на ужастик и угостишь выпивкой.

— Единственное, чем я тебя угощу, — детским питанием.

— Если будешь делать это с ложки — я не буду против.

Лео наклонился, чтобы Юмелия сама надела на него кулон. Он был высоким и остро ощущал это рядом с невысокой девушкой. Он смотрел на хрупкую Юмелию, которая при желании обратила бы его в пепел по мановению пальца. Он мог бы полюбить её. Мог бы заботиться о ней, совершить ради неё предательство, сойти ради неё с ума и набить татуировку зверепоклонников.

Мог бы, если бы не разбитое сердце Юмелии и не его тщеславие. Никому, никогда, ни за что Лео Драгвандиль не будет подчиняться. Капитан отняла у него дом, честь и гордость и превратила в сироту при живом отце; особый отряд отнял у него покой и сорвал с глаз розовые очки; Зверь и его фанатики отняли у него мать. Слишком многое Лео позволил отнять у себя, слишком многого его лишили и продолжат лишать, если он не оскалит клыки. И он точно не позволит Юмелии отнять у себя сердце.

Лео дёрнулся, когда кулон невидимыми нитями вгрызся в его позвоночник, наполнил вены тяжёлым, разрывающим изнутри жаром, добрался до черепа, до кончиков пальцев, до сердца. Лео забыл, как дышать. Он пошатнулся, схватился за крышу автомобиля Юмелии и едва удержал равновесие.

— Ю… ми, — он тяжело выдохнул. — Сколько… сколько сил в этой штуке?

— Всяко больше, чем в тех побрякушках, что выдаёт Петтенкофер, — она выдержала паузу. — Активируй его.

Трясущимися пальцами Лео провёл по кулону. Порох вырвался из золотистой гильзы, ослепил его, осел тяжёлой пылью на теле, которая превратилась в чёрно-золотистую воровскую одежду. Лео коснулся ладонью лица и ощутил на нём тонкую, словно волос, маску.

Юми коснулась пальцами виска, опустив свободную руку на плечо Лео. Мир вокруг них, серая и бесцветная Земля, рассыпался тысячами пикселей, исчез, обратился в огонь, пепел и удушающий смог. Лео перестал дышать. Над ним простиралось бесконечное, угольно-чёрное небо, под его ногами дрожала от бесконечных кровоизлияний давно погибшая планета. Этот мир он видел только на голографических экранах, этот мир был притягателен для каждого достаточно тщеславного сирисонянина, и с этого мира пошло начало времён. Родина богов. Колыбель всех бед. Авиш.

Лео хотел что-то сказать, но вместо слов издал неясный стон. Юмелия, видя его замешательство, сделала шаг назад и раскрыла руки, точно собиралась обнять весь этот погибший мир.

— Нравится? — только и спросила она.

— Будь я Зверем… — прохрипел Лео, глядя на бесплодную, выжженную, серо-чёрную пустыню. — Я бы…

— Что? — Юмелия дёрнула руками, элегантно шагнула вперёд, сделала шаг назад. Она танцевала под музыку, которой не слышал Лео, и в её танце не было изящества или соблазна. Лишь инфернальное веселье. — Добил бы оставшиеся две планеты?

— Я… — он зачесал растрепавшиеся волосы назад. — Сдох бы здесь от скуки.

Юмелия расхохоталась. Звонко, искренне, несдержанно, как смеялась в своей полной лишений и трагедий юности. И почему-то от этого смеха Лео стало по-настоящему жутко.

— Я не сказал ничего смешного.

— Я знаю, — она улыбнулась в ответ, и её улыбка в этот момент больше напоминала гримасу. — Меня смешит другое. Ты и я. Мы всё ещё живы. Разве это не комично?

По затылку Лео пробежали мурашки. Юмелия, крохотная скромная девушка, постоянно глядящая в пол, пригвоздила его к месту своим тяжёлым, пронзительным, леденящим взглядом. Она улыбалась, щурила подслеповатые глаза, и её лицо само по себе больше напоминало белую маску без каких-либо черт. Лео смотрел на неё и думал, что ей место только в снежном аду, там, где погибает надежда, вера, жизнь, там, куда никогда не придёт Эуфорио со своей вечной любовью.

Улыбка медленно растаяла на лице девушки. Она наклонила голову набок, пристально вглядываясь в лицо Лео, будто пытаясь что-то узнать. И отсутствие ответов выводило её из себя. И это была не вспышка ярости милой, несдержанной девушки, это был истинный, пожирающий изнутри, душащий гнев.

— Хочешь это исправить? — хмыкнул он.

Она не ответила. Лишь закрыла глаза, и только после этого Лео почувствовал подобие облегчения.

— Я хочу петь, — она вновь сделала шаг вперёд, повела рукой. — Как звучит песнь Ночной Поры?

Она стукнула каблуком, хлопнула в ладоши и затанцевала, окружённая пеплом, гарью и копотью. И сам Авиш будто бы отзывался на её аморальную, жуткую, зловещую пляску смерти. Планета грохотала, готовая вновь закровоточить магмой, завывал обжигающий ветер, небо проливало горячие красные слёзы. И посреди всеобщей могилы танцевала и пела зверепоклонница.

— Я скребусь, мечусь в могиле, — улыбалась Юмелия. — И никто в проклятом мире не услышит, не примчится, не откликнется на зов. Только мёртвые вернутся. ДАЖЕ мёртвые проснутся! И склонятся, подчинятся МНЕ, что проклят навсегда, и ни света, и ни солнца не увидит никогда!

Порох, летучая золотисто-серебристая пыль, поднималась от ног Юмелии, вихрилась и вспыхивала. Девушка прервала и танец, и пение. Она подняла взгляд на Лео, и в её глазах он увидел бледное, мертвенное, гипнотизирующее свечение.

— Почему ты стоишь на месте? — спросила она. — Танцуй. Танцуй! ТАНЦУЙ!

На Лео обрушился обжигающим потоком дождь из зажжённого пороха.

По её венам струилась печаль.

Так, по крайней мере, начиналась одна из легенд, которая сложилась из воспоминаний людей, видевших сны о прошлом. Печаль в венах, скорбь во взгляде и бесконечное, холодное и вечное одиночество всюду, где бы ни ступала её нога. Её платья ткали из чернильной тьмы, в её волосы вплетали звёзды, ей вложили в руки Губителя и заставили утихомирить младшую сестру. Её карающая длань обращала людей в лёд, её голос гремел, точно удар метеорита, от неё бежали в ужасе, точно от неминуемой гибели. Богиня звёзд, планет и далёкого космоса. Несчастная Керарет.

Линн Джулс прочитывала все имевшиеся на Сирисо легенды о богинях сотни и тысячи раз, но так и не могла ничего вспомнить. Ни человеческой жизни, ни жизни в теле богини. В голове царила давящая пустота. Прошло уже целых два года, а первым воспоминанием в жизни Линн по-прежнему была Антрис Петтенкофер в белом халате, стягивающая с лица медицинскую маску.

— Как самочувствие, мисс Джулс? — спросила она, касаясь пальцами виска. — Ваши первые часы после встречи с Ночной Порой едва не закончились трагедией.

Линн смотрела на неё отсутствующим взглядом. Единственное, что она чувствовала — ноющую боль в каждой клеточке тела. Она едва дышала, из её лёгких вырывался только слабый хрип, и в голове не было ничего, кроме белых стен медицинского кабинета, оборудования и доктора, разговаривавшего с ней в тот момент. Линн не помнила даже своего имени. Если бы его ей не назвали, она бы никогда в жизни на него не отозвалась.

На её ДНК-роботах не было никаких данных. Эти машины обязаны были непрерывно и скрупулёзно записывать на свои микроскопические носители всю жизнь Линн с момента их введения в её тело и до самой дезинтеграции. Но они были пусты. Антрис говорила, что удалить записи ДНК-роботов можно, и сирисоняне делают это в случае сильной психологической травмы. Есть вещи, которые человек отказывается вспоминать и воспроизводить в своей голове, и их Линн страшилась больше всего на свете. ДНК-роботы в её теле безупречны, но насколько безупречен её мозг? В жизни Линн случилось что-то настолько ужасное, с чем её разум не смог справиться, и что она навсегда решила забыть. Какова вероятность, что воспоминания никогда не вернутся?

Она опустила взгляд, велев себе не думать об этом. Всё-таки, прошло уже целых два года, и всё это время память безмолвствовала. Никто не приходил навестить Линн Джулс, никто не спрашивал о её самочувствии, кроме доктора Петтенкофер, и у неё не было другой семьи, кроме особого отряда Кси, занимающегося преследованием Ночной Поры. Передовые отряды были предназначены для борьбы со Зверем, зверепоклонниками и всеми, кому на шею давят кулоны-вместилища тепловых способностей. Линн была в числе последних.

У неё был серебряный кулон в форме скрипичного ключа. Земной символ. Из-за него Линн думала, что прибыла на Сирисо с Земли, но доктор Петтенкофер быстро опровергла это предположение.

— У тебя светло-розовые волосы, Джулс, — ответила она. — Красные глаза, идеальные черты лица и нет даже намёка на какие-либо наследственные дефекты. Ты искусственный человек. Ты результат безупречной настройки генов и ювелирной работы учёных. Лысые обезьяны с Земли не способны создать такое совершенство.

Это не льстило Линн. Слова доктора Петтенкофер значили для неё совершенно иное: ни на Земле, ни на Сирисо у Линн нет родных. Она появилась, как микроскопический набор клеток в округлой капсуле, напоминавшей материнскую утробу, она развивалась и росла в тёплой жидкости, пока однажды капсула не раскрылась, и Линн не заплакала впервые в жизни. Кто первым взял её на руки? Должно быть, андроид. Такой же искусственный, как и она сама.

А вчера Лео, едва придя в себя после ранений и переломов, едва зализав раны, ворвался в комнату Линн и с жаром рассказал ей, что у неё появилась младшая сестра. Он велел никому об этом не говорить, но сам был до того разгорячён и воодушевлён, что сам вряд ли был способен молчать.

Линн долго смотрела на него, сжав ледяными ладонями подол своей простой чёрной кофты. Когда Лео утихомирился, она сделала шаг вперёд и стиснула его в крепких объятиях. Это была первая хорошая новость в едва начавшейся жизни Линн, и за неё она была благодарна.

Но одной новости ей было мало. Если младшую сестру, Соммерос, обнаружили, то Кси должны были больше узнать об этой девушке, разузнать о её биографии, выяснить, кто она. Линн даже верила в это. Впервые за два года в ней проснулся тёплый и воодушевляющий оптимизм. Но обращаться к доктору Петтенкофер с просьбой поделиться информацией Линн не решилась. Антрис откажет, и против очередной волны её давящего равнодушия Линн не смоет выстоять. Но она знала, кто точно не откажет ей в просьбе, и кто никому не выдаст охватившего её любопытства.

— Привет, Губитель, — произнесла она, тихо войдя в кабинет Бранда Тюрвинга.

Ей нравилось называть этого человека его подлинным, истинным именем, да и Бранд не возражал. В этом чувствовалось нечто магическое. Тень далёкого прошлого, которое связывало богиню и её верный меч, и которое утекло сквозь пальцы так же легко, точно натуральный шёлк.

Линн вздрогнула, когда Бранд обернулся к ней. Он улыбался, как и всегда, вежливой и спокойной улыбкой, но в его взгляде было настоящее, неподдельное бешенство. Никогда Линн не видела у него подобных эмоций. Если подумать, она вообще никогда не видела его эмоций.

— Привет, Керарет, — он вздохнул и закрыл глаза. — Извини. Драгвандиля спустили с цепи, и он смешит Землю своим существованием.

— Разве… это плохо? — Линн едва заметно улыбнулась. — Лео ведь любит, когда люди смеются.

— Слишком любит.

Голос Бранда звенел от гнева. Он и сам это понял, поэтому глубоко вздохнул, выдохнул и, казалось, взял себя в руки.

— Эм… Если что-то случилось, — начала Линн. — Ты можешь поделиться со мной. Я никому не расскажу.

Бранд какое-то время молчал. Линн знала, что это за человек, успела за два года изучить его. Ему было глубоко отвратительно любое общество, будь то сослуживцы, командование или же простые гражданские. Он одинаково презирал как зверепоклонников, так и Кси. Однако ей он не мог отказать, не мог сорвать на ней злость или же нагрубить ей. Линн знала почему и часто этим пользовалась. Она не утешала себя мыслью, что он уважает её, как свою богиню, что в его голове живо воспоминание о той Керарет, какой она когда-то была. Нет. Бранд видел в ней существо ещё более несчастное, чем он сам, и в тёмных и холодных глубинах его сердца шевелилась, точно ядовитый змей, грусть.

— В рядах зверепоклонников появился разумный человек, — он закурил. — Вчера по её плану особый отряд был разгромлен. А сегодня Драгвандиль вовсю с ней флиртует, игнорирует устав и нарушает все правила пребывания на Земле. Он даже связь отключил.

— Лео же просто собирает информацию. Он всегда знал, как завоёвывать доверие.

— Знаю, — он затянулся. — Но в моих глазах он всегда был потенциальным предателем.

— Он же простой человек, — Линн едва заметно улыбнулась. — Без каких-либо способностей и особенных навыков. Разве он такая страшная угроза?

— Ненавижу предателей.

Линн промолчала. Она чувствовала, что тревога Бранда была куда глубже, но бередить старые раны без его добровольного согласия не решалась. Она не так много знала о его прошлом. Она не знала, почему её верный меч никогда искренне не улыбался, не знала, почему он постоянно курил и вызывался на самые опасные задания. Она видела перед собой спокойного, невероятно вежливого человека, о котором ходили не самые приятные слухи. Сослуживцы судачили о его жестокости, об опасных способностях, которые нужно было бы взять под контроль, и о некоей Юмелии Блутганг. Линн не была знакома с этой девушкой, но знала из архивных записей, что это была невзрачная одиночка, которая заполучила сверхспособности и взорвала четвёртую башню с оружейным складом. Башню восстановили примерно за год, и Линн не увидела ни ремонтных работ, ни масштабов бедствия.

— Это… по плану Юмелии действуют зверепоклонники?

— Да.

— Вы с ней знакомы?

— Нет.

— Она тебя беспокоит?

— Она идиотка. Тут не о чем волноваться.

Линн смотрела в пустоту перед собой. Эмоции Бранда никак не вязались с его словами, он лгал и делал это, как и любой плохой лжец — не веря сказанному. И всё же он лгал. Быть может, таким образом он пытался себя убедить и успокоить? Юмелия — вероломный человек, опасный и жестокий, и причина тревоги Бранда вполне обоснована.

— Это же она — Кровопийца?

— Да.

— По легендам Губитель уничтожил его, — Линн попыталась улыбнуться. — Не волнуйся. Я верю, ты сможешь повторить это и убьёшь её.

Бранд смотрел на неё, не отрывая взгляда. Он побледнел.

— Губитель? — Линн склонила голову набок.

— Ты права, Керарет, — он закурил и глубоко затянулся. — Убью. Вот только… меч — ничто без мечника.

— А я думала, ты не умеешь делать комплименты, — она улыбнулась.

— Ты что-то хотела? Ты бы не стала отвлекать меня от работы…

— Я хочу встретиться с Соммерос.

Бранд мгновение молчал.

— Я прикажу лишить Драгвандиля зарплаты на четыре месяца. Обоих.

— Пожалуйста, Бранд! — Линн судорожно вздохнула. — Капитан никогда не согласится на подобное.

— А я соглашусь? — он затянулся. — Отклонено, Джулс. Во-первых, мы не знаем, кто стал Соммерос. Блутганг с её цепными псинами не позволяет приблизиться к ней. Во-вторых, история Авиша…

— Но я ведь человек, — настаивала она.

— Ты создаёшь звёзды движением пальца, — он выдохнул дым сквозь зубы. — Уверена, что ты человек?

Линн опустила взгляд.

— Извини, — Бранд втёр докуренную сигарету в переполненную пепельницу. — Я говорил по факту. Ни ты, ни я, ни капитан, ни эта свихнувшаяся Блутганг не имеем права называться людьми. Мы… больше, чем это.

— Бранд, — она глубоко вздохнула. — Я не помню, каким была человеком. И не знаю, была ли им вообще. Искусственные люди ведь… ненастоящие.

— Линн…

— А вчера Лео сказал, что у меня есть родной человек, — Линн закусила губу. — Без общих генов, без мамы или папы, без какого-то сходства. Но ведь когда-то мы были семьёй. Буйная и жестокая она и справедливая и спокойная я.

Бранд долго молчал.

— У меня нет полномочий.

— Я могу одна отправиться на Землю. Мне нужны только координаты.

— У тебя слишком вызывающая для землян внешность.

— Лео сказал, что многие подростки ходят с разноцветными волосами.

— Пять, — он вздохнул. — Пять месяцев.

Линн сжала губы в линию.

— Но… нельзя же медлить. Соммерос связалась со зверепоклонниками. Если они убьют её, я… я отправлюсь следом.

Голос Линн сорвался на последнем слове, она громко всхлипнула и тут же зажала рот ладонью, сама от себя не ожидая подобных эмоций. Её глаза обожгло слезами. Все эти два года, что она провела под крылом Кси, Линн не подозревала, как же ей гадко от собственной никчёмности. От неё отреклись родные чуть ли не при зачатии, её подвёл собственный разум, её вернули к жизни и приютили в Кси, где она была совершенно бесполезной в рядах солдат, которые служили здесь с самого детства. Её, Керарет, богиню открытого космоса. Как же Линн ненавидела этот титул. Как же презирала и древний мир, и богов, и кулон у себя на шее. И всё отвращение, вся скорбь, вся долго гнившая в сердце боль, наконец, вырвалась на свободу со слезами.

Линн зажмурилась и приказала себе успокоиться. Бранд, не зная, что делать в такой ситуации, робко и даже как-то неуклюже протянул ей носовой платок. Линн сжала грубый кусочек ткани и спрятала в нём опухшее, раскрасневшееся лицо.

— Ты… ведёшь себя, как Блутганг, — произнёс Бранд, чтобы хоть как-то её успокоить. Он даже опустил ладонь ей на плечо.

— П… чему? — выдавила из себя Линн, задыхаясь от слёз.

— Да так. Та тоже привязывалась ко всяким монстрам.

Он коснулся пальцами виска, и Линн вздрогнула, когда на её ДНК-роботов поступило входящее сообщение. Оно было коротким, лаконичным, как и все сообщения от Бранда. «Почти».

— Что почти? — Линн подняла на него заплаканные глаза.

— Ты почти меня провел, Скофнунг. Поразительно, как быстро ты освоился со своими способностями.

— Что меня выдало?

— Ничего. Я блефовал.

Кеннет Скофнунг нахмурился. Воздействие его способностей исчезло, и теперь Бранд видел перед собой не миленькую хрупкую девушку, а жилистого, высокого юношу в чёрной военной форме Кси. Юношу с бескровным, бесстрастным лицом, на котором нельзя было прочесть ни одной выразительной эмоции. Всё менялось, когда Кеннет начинал притворяться другим человеком. В нём рано проявились актёрские способности, наблюдательность и убедительное подражание. Кеннет мог отыграть заболевание так, что ему верили и давали отгул, мог отыграть ужас, смех, заинтересованность… и его ложь находила в других людях живой отклик. Кеннета любили, над его шутками смеялись, но всякий раз настораживались, стоило маске соскользнуть с его безжизненного лица.

Пришла сила, способность воздействовать на чужой разум, и Кеннет не отказывал себе в удовольствии стать другим человеком. Иногда он становился капитаном Петтенкофер, иногда — третьим Драгвандилем, иногда — кем-то, кто его злил.

Сложнее всего было отыгрывать Антрис Петтенкофер, проще всего — Линн Джулс. Капитан была странной даже для такого странного человека, каким был Кеннет, но в особом отряде было принято этого не замечать. Как и все аристократы на Сирисо, она была хорошо воспитанной, властной, холодной и высокомерной женщиной с блестящим образованием и не менее блестящим будущим. Она всегда была сдержанной, спокойной и трудолюбивой. Она ненавидела землян, презирала сирисонян, и свой отряд, набранный из доверчивых сирот, считала не более чем пушечным мясом. И всё же, Кеннет видел в её глазах затаённую, глубокую и давнюю грусть. Грусть, заглушить которую можно было тяжёлым трудом, чужой кровью, войной. Кеннет не понимал природу этой грусти.

Линн была для него понятнее по ряду причин. Во-первых, Кеннет тоже был искусственным человеком, о чём говорили его глаза разного цвета и чёрные, с зеленоватым оттенком волосы. Левый глаз у Кеннета голубой, правый — зелёный, и оба неестественно яркие, точно глаза пластиковой куклы. Ему было просто понять тот затянувшийся шок, в который впала Линн, когда узнала, что её матерью была обыкновенная капсула с тёплой жидкостью. Кеннет догадался о своей природе в далёком детстве. Он был в бешенстве.

Во-вторых, он часто наблюдал за Линн. Сначала он относился к ней с настороженностью, потом с безразличием, потом стал испытывать сочувствие к одинокой, перепуганной девушке. Это ему не нравилось. Он пытался вызвать в себе настороженность, агрессию, злобу, постоянно напоминал себе, кем он стал, какое имя дал ему Ночная Пора, убеждал себя, что должен быть естественным врагом Блутганг и Тюрвинга. Блутганг было просто ненавидеть, Тюрвинга — ещё проще, а вот Джулс — невозможно.

Ночная Пора выдал ему кулон-спираль и назвал его Грехом, острым мечом Эуфорио, который впитал в себя души всех, кто был им убит.

— Знал бы Драгвандиль, какой он идиот, — Бранд сел в кресло и резко откинулся на спинку.

— Ну, не такой уж и идиот, — Кеннет заставил себя улыбнуться. — Всё-таки, тайна дошла до нужных ушей, а не сожгла надеждой разбитое сердце.

Бранд снова закурил, глубоко затянулся, выдохнул дым через нос. До вчерашнего дня Кеннет не видел его курящим.

— Я доложу капитану.

— И подорвёшь её доверие, — Кеннет опустил взгляд в пол. — Этого делать не стоит, верно, Тюрвинг? Особенно, когда считаешь всё, происходящее в Кси, несправедливым и странным.

Бранд нахмурился.

— Ты не из того типа людей, кто умеет прощать, Тюрвинг. Ты слишком горд, слишком высокомерен, слишком опытен с людьми. Другие так не считают, потому что ты мастерски скрываешь свою суть под натянутыми улыбками и напускной вежливостью, — Кеннет наклонил голову набок. — Но ты полон ненависти. Ты закалён в ней. Ты горишь в ней. Тебя не так сложно прочесть, нужно лишь видеть истинную суть вещей…

— Ближе к делу.

— А разве мы торопимся? — он улыбнулся. — Не так давно я наткнулся на ряд любопытных отчётов. О, они написаны отвратительно, уверяю тебя, и этот чудовищный юридический текст приходилось перечитывать несколько раз, чтобы в нём разобраться. Эти отчёты были написаны после нескольких стычек наших со зверепоклонниками.

— Обычная бойня.

— Обычная? — Кеннет вскинул брови. — Как знать. Я так привык к безвкусным пулевым ранениям, что получал эстетическое удовольствие, когда видел замороженные трупы или тела с аккуратными порезами в области сухожилий, вен, артерий… Капитан невероятно аккуратна. Чего не могу сказать о тебе.

Бранд молчал.

— Человеческий череп, — Кеннет надавил указательным пальцем на большой. — Мгновенная смерть. Разве зверепоклонники заслужили такой участи?..

— Тебя это не касается, Скофнунг, — огрызнулся Бранд.

— Может быть. Я не знаю истории твоей жизни, — он опустил взгляд в пол. — Но, раз ты здесь, и я здесь, то мы точно не в любимчиках у богини удачи. Мне неинтересно, почему ты так ненавидишь зверепоклонников. Мне интересно, почему ты не можешь обагрить руки кровью предателя.

Бранд глубоко затянулся. Его взгляд, его лицо, да и вся поза выражали привычное для Кеннета ничего. Ничего ли? Не совсем. Это был обыкновенный способ психологической защиты — изо всех сил показывать равнодушие, тем самым прикрывая рваную рану в сердце.

— Это предательство, — продолжил Кеннет. — Безусловно. Пороховые ожоги, взорванный оружейный склад, помощь нашему врагу. С её способностями и проявленной жестокостью она запросто превратится в очередное стихийное бедствие. Разве Сирисо недостаточно ожогов Зверя, Губитель? Хочешь увидеть свежие раны, оставленные Кровопийцей? Убей её. С твоим могуществом так легко оборвать одну напрасную жизнь.

— Почему бы тебе самому не заняться этим, Скофнунг? — хмыкнул Бранд. — Ты запросто превратишься в любого человека из её окружения.

— Зачем мне это? Я ведь истое милосердие.

— Ты прав, — хмыкнул Бранд после недолгого молчания. — И насчёт убийств, и насчёт Блутганг. Я расколол черепа тем зверепоклонникам. Это было просто. Махнул рукой, и одним ничтожеством меньше.

— Среди них были несовершеннолетние.

— Думаешь, меня мучает совесть, Скофнунг? — Бранд поднял на него немигающий взгляд. — Я жалею только об одном. Я не заставил этих уродов мучиться перед смертью. Увидел их и сорвался. И ничего другого они не достойны. Они не люди.

Кеннет внимательно слушал Бранда, улавливая каждое слово, отмечая для себя перемену интонации в его голосе. Он впервые видел, как человек обычно спокойный и невозмутимый задыхается от глубинного, чёрного, всепроникающего гнева. И настолько разрушительное чувство сложно вызвать обыкновенной идеологией и отчётами о преступлениях. Бранд мстил. Мстил всем зверепоклонникам без разбору, наплевав на всю ту пользу, которую из них можно было извлечь. На Земле для таких людей существовало одно ёмкое слово, которое невероятно нравилось Кеннету. Линчеватель.

— Блутганг не позволит убить себя с такой же лёгкостью.

— Разве? — Кеннет вскинул брови. — А это не она призналась тебе в…

— Заткнись.

Это заставило Кеннета улыбнуться.

— Разве могла такая милая, наивная девочка предать любимого человека? Она ведь называла капитана мамой.

— Заткнись.

— О, как-то на День рождения она подарила мне белую маску из папье-маше. Это было невероятно мило с её стороны.

Бранд закрыл глаза. Его было сложно вывести из себя, но Кеннет никогда не терял надежды и всякий раз верил в успех. Без этого детского озорства было сложно понять характер Лео Драгвандиля, его мысли, поступки, решения. В нём тоже была тайна, давняя, тщательно скрываемая и ждущая своего часа, когда надломит душу Лео, точно сухую тонкую ветку. Впрочем, тайны Лео не волновали Кеннета. Он просто чувствовал тепло где-то глубоко в сердце, когда Бранд приближался к нервному срыву.

— Скажи, сложно делать вид, будто ты её ненавидишь?

— Если ты превратишься в неё, — ответил Бранд. — Я в этот раз сдержусь. И буду держаться, пока не сломаю каждую косточку в твоём теле.

— Какая ужасная идея, — Кеннет широко улыбнулся. — Какое жестокое наказание.

Иногда Кеннету было интересно, что видят другие люди, когда он воздействует на их сознание. Видел ли сейчас Бранд Юмелию молодой и доброжелательной или же повзрослевшей и отрастившей клыки и когти — оставалось загадкой. Какой бы Юми ни была, она заставила Бранда отвести взгляд и сжать губы в тонкую линию.

— Знаешь, Бранд, — Кеннет в облике Юмелии улыбнулся. — Наш мир ужасен, но даже ему не сравниться с твоими бровями.

Бранд покраснел до корней волос.

— Скофнунг, ты сейчас жив только потому, что я не смогу объяснить твоё убийство Петтенкофер.

— Хочешь меня убить? — Кеннет надменно хмыкнул, воспроизводя вечно беспокойную мимику Юмелии. — Становись в очередь.

— Ладно. Скажу по-другому. Что тебе нужно?

— Ты знаешь, что мне нужно, — он подошёл к столу Бранда, без спроса открыл несколько голографических окон наугад. В компьютере были отчёты, видеозаписи и скупые на эмоции данные, которые были неинтересны Кеннету, но заинтересовали бы Юмелию. — Координаты, отчёт Драгвандиля и прочее, прочее, прочее. У меня есть силы, навыки, и мне скучно вечно сидеть на скамье запасных, потому что так велела одна надменная выскочка.

Бранд втёр докуренную сигарету в пепельницу и тут же закурил новую.

— Ну что? — поторопил Кеннет.

— Вернись в свой реальный облик.

— Зачем? Мне комфортно, — он потянулся. Юмелия не могла просто стоять без движения. — По крайней мере, сейчас меня захочет убить девяносто девять процентов Кси, и ты не в их числе.

— Откуда такая уверенность?

— Ну, ты даже не пошевелился после намёка выщипать брови. Скажи это Драгвандиль, Мистелтейн и прочие из лейтенантской шайки, ты, как минимум, заставил бы их заткнуться.

— Думаешь, мне сложно заткнуть Блутганг?

— По крайней мере, сейчас ты даже не пытаешься.

Он не стал возражать. Просто выдохнул струйку дыма в потолок, изо всех сил пытаясь расслабиться рядом с якобы ненавистным ему человеком. Самое главное — он держался. Он был достаточно упрям, чтобы выдержать натиск двух небезразличных ему женщин. И какой мужчина способен проявлять такую леденящую душу стойкость? Тот, который парализован ниже пояса, либо тот, который ни разу в своей жизни не сталкивался с женской лаской.

— Значит, — прервал тишину Бранд. — Ты думаешь, что Блутганг не смогла бы предать нас.

— Я похожа на человека, у которого хватит яиц на подобное?

— Ты похож на человека, который меня раздражает, — он затянулся. — Ладно. Получишь ты свои данные.

— Ты всё-таки согласен восстановить доброе имя Юми? — улыбнулся Кеннет. Его воздействие исчезло, и перед Брандом он вновь предстал в истинном облике.

— Мне плевать на Блутганг, и я в это ввязываюсь из личных интересов, которые тебя не касаются, — он выдохнул струйку дыма в потолок. — И мне плевать, как ты воспользуешься этой информацией.

— А если я её распространю?

— Сделай это, и Петтенкофер лишит тебя пальцев и языка. А, может быть, мышц — смотря в каком настроении она будет.

— Справедливо, — Кеннет вздохнул. — Я не позволю моей богине удаче окончательно отвернуться от меня.

— Одно условие, Скофнунг.

— Да-да?

— На Земле ты не превращаешься в меня.

— Почему? Боишься, что соблазню Юми?

Бранд бросил в сторону Кеннета недокуренную сигарету.