Все краски мира (джен)

Она стоит у окна, маленькие ладони опираются на каменную плиту подоконника. Даже по сравнению с этим оконным проёмом она чувствует себя крошечной. Да, это огромный замок — древний, загадочный, удивительный и… холодный. Почему она не замечала раньше, какой он холодный? В голове проносится мысль — это место строили не для детей. Тогда для кого? У неё возникает порыв найти Северуса — он единственный, с кем она может говорить на подобные темы, не чувствуя себя странной. Но воспоминание об ухмыляющихся лицах его новых «друзей» гасят это желание. Нет уж, она не побежит к нему первой ­- пусть приходит сам, с извинениями. Сознание собственной правоты придаёт ей сил, но не спасает от чувства одиночества — такого, что хочется вернуться домой: к маме, папе и Туни…

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, она смотрит в окно. Там идёт снег: крупные хлопья плавно опускаются на землю и собираются в солидные сугробы. Мальчишки радуются этому первому снегу, как беззаботные щенки. Они лепят снежки и заставляют их левитировать, чтобы затем запустить в товарища целую батарею снежных снарядов. Крики, восторженные возгласы, даже какие-то самодельные песенки-кричалки разлетаются по всему внутреннему двору. От этой картины ей становится ещё тоскливее и даже как-то завидно. Она завидует их простой радости и ещё той непринуждённости, с которой колдуют дети волшебников. Зависть превращается в негодование: «Если бы я выросла в мире магии, уж точно умела бы сейчас что-то более существенное, чем лепить летающие снежки».

Кто-то тихо встаёт рядом с ней:

- Они это не ценят. Для них магия — это игра.

Она поворачивает голову и видит темноволосую девочку в такой же форме, как и у неё. На треугольном скуластом лице особенно выделяются большие карие глаза. Мэри — её одноклассница. Уже полгода они вместе учатся и даже спят в одной комнате, но молчаливая, странная Мэри так и остаётся практически незнакомкой. Сейчас их взгляды встречаются, и она сразу ощущает какое-то особое взаимопонимание. Так что следующий вопрос она задаёт не из вежливости, а с искренним интересом:

- А что такое магия для тебя?

- О, — бледное лицо озаряется выражением восторга и, одновременно, озорства, словно приглашая разделить некую тайну:

— Магия для меня — самая важная вещь на свете!

Этот сон приснился Эшли уже на следующую ночь после той, первой, когда она вынырнула из небытия в уютном домике в Коукворте. Хотя, правильно ли называть это сном? Эшли сразу почувствовала, что ночное видение — не просто игра воображения. Вся сцена, в мельчайших деталях, происходила в реальности, только не с ней, а с предыдущей хозяйкой этого тела. Как будто она вселилась в чужой опустевший дом, и обнаружила в старом комоде письма ­- свидетельства той жизни, которая когда-то наполняла это место. Вот только Эшли в том сне была больше, чем просто свидетелем, сторонним наблюдателем за жизнью Лили Эванс. Во сне она была ею, видела и ощущала мир так, как это делала Лили. «Влезть в чужую шкуру» — Эшли смогла проверить на себе, что это значит. Ощущения были странные, и не сказать, чтобы очень приятные: быть одновременно собой и кем-то другим. Эшли любила вживаться в чужой образ, когда рисовала портреты. Но отдаваясь потоку воображения, она всегда оставалась собой. А тут… После пробуждения она даже не сразу вспомнила своё имя. «Конечно это очень интересный опыт, но мне и своих воспоминаний вполне достаточно». В последующие дни видения из прошлого больше не повторялись, и Эшли надеялась, что этот сон останется разовым явлением.

Жизнь Эшли словно раздвоилась. И дело было даже не в том, что ей приходилось играть роль другого человека. Быть Лили Эванс оказалось совсем не сложно — видимо они, и правда, были похожи. Эшли вела себя вполне естественно, но у родителей не возникало никаких подозрений. Только один раз мама сказала:

— Ты стала как-то взрослее в последние дни. Я иногда заглядываю в этот ваш «Ежедневный пророк»… Думаешь, и правда будет война?

— Надеюсь, что этого удастся избежать, — твёрдо сказала Эшли. «В конце концов, зачем я здесь, если не для этого?»

И всё же, как ни серьёзна была угроза, при свете дня она порой казалась просто дурным сном. Эшли наслаждаясь уютом родительского дома, чувствуя, что обрела ту семью, о которой мечтала. И даже больше: ту, которая должна была у неё быть. Отец — литературный критик — большую часть времени работал в своём кабинете. По вечерам, когда мама готовила ужин, он приходил на кухню и зачитывал ей вслух особенно сильные или, наоборот, уморительно смешные отрывки из книжных новинок. Мама, в основном, занималась домом и садом. И хотя Эшли не особенно любила хозяйственные работы, а фраза: «место женщины — на кухне» действовала на неё как красная тряпка на быка, сейчас она следовала за мамой по пятам. Она помогала подрезать розы, готовить еду, но никак не могла привыкнуть, что всё это реально. Это было так удивительно: видеть маму, делающей что-то с искренней увлечённостью, а не с видом смиренного робота, слышать, как она напевает за работой.

У этой идиллической картины был только один, но крайне неприятный изъян — Петуния. Эшли смотрела на её надменное, вечно хмурое лицо и видела злую тётушку Гарри Поттера из книжки, но никак не родную сестру. «Как? Как у моих родителей могла вырасти такая дочь? Неужели всему виной одна лишь зависть?»

Петунию раздражала отнюдь не только магия — на эту тему при ней старались не говорить — её раздражало всё хоть сколько-нибудь необычное, выбивающееся из стандартного уклада жизни. Она высмеяла папину новую шляпу с широкими полями. Прочитала матери целую нотацию за то, что та вынесла воды для какого-то бродяги — дни стояли жаркие. Лица всех домашних приобретали напряжённое выражение, когда Петунья входила в комнату. С одной стороны, Эшли было даже жаль сестру. Она знала, каково это — чувствовать себя чужой в собственном доме. Вспоминая своё приютское прошлое, Эшли вначале пыталась растопить лёд между ними, но получив несколько особенно едких острот в свой адрес, отступила. Тем более что у Эшли были и другие причины для беспокойства.

Как ни прекрасно было чувствовать себя ребёнком в родительском доме, это не могло продолжаться вечно. Каждый день с наступлением сумерек, тревожные тени той первой ночи обретали реальность. Где-то бродил человек, выстреливший в её двойника смертельным заклинанием. Знает ли он о том, что произошло после? Думает, что заклинание дало осечку и собирается исправить ошибку? Или просто наблюдает за чудесным образом «воскресшей»? Пока всё было тихо, но спала Эшли с закрытыми окнами и волшебной палочкой под подушкой. А ещё, проводила большую часть дня, штудируя учебники Лили, особенно акцентируя внимание на защитных и боевых заклинаниях. «Вряд ли я смогу что-то наколдовать, не имея ни дня практики, но нельзя же сдаваться без боя? Впрочем, скорее всего меня раскроют в первую же неделю учёбы, и все остальные проблемы окажутся неактуальными».

Но спустя две недели, Эшли уже стала опасаться, что проблема её «самозванства» может решиться сама собой. Вопреки её ожиданиям, тот первый сон о жизни Лили оказался всего лишь началом серии. Похоже, что вместе с телом ей достались в наследство ещё и чужие воспоминания, но открывались они не сразу, а по эпизодам: как сериал с нехронологическим повествованием. Происходило это далеко не каждую ночь — похоже, что сны эти провоцировались актуальными событиями, чем-то, с чем Эшли сталкивалась наяву. Так, один из снов привиделся ей после того, как она, листая учебник заклинаний за пятый курс, обнаружила в нём засохшие бордовые лепестки.

Она в гостиной. Комната уже хорошо знакома Эшли, но в этом сне все предметы оказываются неожиданно большими. Она даже не может дотянуться до верхнего шкафчика, в котором, как она знает, хранятся конфеты. Но сейчас ей не хочется конфет, сейчас ей хочется танцевать. У неё новое платье чудесного небесного цвета с широкой юбкой, в котором так и хочется кружиться. И она кружится по комнате, раскинув руки, представляя себя то ли бабочкой, то ли феей. И тут её взгляд останавливается на горшке с розой, той самой, которую сестра, под руководством мамы, посадила два года назад. Той розой, которую она должна была поливать в отсутствие сестры. Лепестки облетели, листья пожухли и покрылись жёлтыми пятнами — весь вид растения говорит о том, что про него забыли, и дни его сочтены. Чудесное летящее настроение тут же испаряется. Она знает, как сестра дорожит своими вещами, этой розой особенно. Туни будет злиться на неё, но что ещё хуже — плакать. Ей так хочется отмотать время назад и всё исправить, за это она отдала бы даже своё новое платье. Она выливает целый стакан воды в горшок, и держит его в руках, словно надеясь передать цветку часть своей жизненной силы. На самом деле, она сама не верит, что это поможет, поэтому едва не роняет горшок, когда роза вдруг оживает. Пожухлые веточки наполняются влагой, стебель распрямляется, листья зеленеют прямо на глазах. Несколько минут — и роза выглядит так же, как до отъезда сестры, может быть даже лучше. Чудесное превращение уже закончилось, а она всё ещё стоит с цветком в руках и шепчет: «Я волшебница, я, и правда, волшебница…»

В другой раз Эшли приснилась Петуния, только какая-то другая. Во сне сестра была младше, но главное отличие ­- не было ни намёка на эту вечную озлобленность. Даже заострённые от природы черты лица казались мягче, а взгляд — светлее. Во сне Лили рассказывала про какого-то мальчика по имени Филипп, который нечаянно устроил в Хогвартсе потоп, а потом, при попытке исправить ситуацию, превратил лужи в лёд. Петуния заливисто смеялась, слушая о том, как почтенные профессора скользили по коридорам Хогвартса. Только под конец рассказа Петуния погрустнела:

- Всё-таки это ужасно не справедливо, что я не волшебница.

И Эшли услышала свой собственный голос:

- Подожди, Туни. Я обязательно что-нибудь придумаю. Есть у меня одна идея…

Ощущать себя другим человеком было не очень комфортно, хотя Эшли старалась утешаться мыслью, что играть роль Лили будет намного проще, обладая её воспоминаниями. Но после нескольких таких снов, она стала замечать у себя приступы тревоги перед сном. Возможные видения стали пугать Эшли — потому что ощущались слишком родными, и чем дальше, тем больше. «А что если однажды утром я уже не смогу вспомнить своё настоящее имя?» ­- эта мысль всколыхнула уже знакомый Эшли страх — страх исчезновения. У неё даже возник порыв рассказать всё родителям, невзирая на последствия, лишь бы кто-то ещё знал, кто она на самом деле. Но каковы шансы, что они ей поверят? Немного успокоившись, Эшли решила не рубить с плеча, а использовать менее рискованное, уже проверенное средство. За шестнадцать лет своей жизни Эшли не раз ощущала, что земля уходит у неё из-под ног. И почти всегда ей удавалось вернуть утраченное равновесие рисованием.

Что странно, похоже, её «сестра-близнец» совсем не интересовалась живописью. Эшли не удалось найти в её комнате не то что красок, но даже цветных карандашей. «Может, всё дело в том, что она волшебница и может воплощать свои фантазии в реальности, а не на бумаге?» Пришлось Эшли сходить в местную лавку и купить обыкновенную акварель и альбом. Рисовать она отправилась в парк — подальше от Петунии с её длинным носом и едкими замечаниями.

Сейчас Эшли захотелось нарисовать ту ночь, с которой и начались её волшебные приключения. Для Эшли это был, своего рода, ритуал, соединяющий её прошлую с собой настоящей. Изобразить незатейливый пейзаж было не сложно — волны прибоя, набережная, несколько фонарей, потерявшихся в тумане. Самое сложное — передать то чувство, что охватило её тогда: что границы реальности плавятся, как воск в руках, и ей открывается мир бесконечный, удивительный, непредсказуемый. Требовалось немалое волевое усилие, чтобы погрузиться в это состояние сейчас, будничным летним днём на скамейке в парке. Но вскоре Эшли совершенно забыла о том, где она находится, уплывая вместе с пристанью в мир своих грёз.

По мере того, как белый лист заполнялся красками, у Эшли усиливалось ощущение присутствия. Она уже отчётливо слышала плеск волн, вдыхала влажный воздух с запахом водорослей и древесины. Ей и раньше случалось глубоко погружаться в то, что она рисует, но сейчас это было как-то иначе. Когда она дорисовала последнюю деталь — зависший в воздухе лиловый шар — и отстранилась, чтобы оценить рисунок целиком, то чуть не выронила альбом от удивления. Картина двигалась. Волны вздымались и опадали, шар выписывал сложные пируэты, неисправный фонарь мерцал, грозясь вот-вот погаснуть.

«Вот это да…» — прошептала Эшли, с трудом веря, что маленькое окно в другой мир создано её собственной рукой.