Сильванские луны. Часть третья: Огнептица (гет)

Лексий знал, что запомнит эту зиму на всю жизнь.

Морозы щадили, но любая стужа была бы лучше давящей смури, в которой с са́мой осени не набралось бы и десятка ясных дней. Тяжёлый, слежавшийся снег давил на грудь земли, солнце как будто вовсе не вставало, и что на душе, что вокруг было одинаково стыло, серо и тоскливо. Тут и в мирную пору взвоешь, а уж сейчас...

Восточная и западная части сильванской армии отступали друг другу навстречу, увлекая врага вглубь чужой страны, чтобы соединиться и дать ему отпор. Оттийцы наконец выбрались из леса, и где-то там вовсю кипели бои — без волшебства. Даже Ларс после сурового предупреждения начальства и тот перестал лезть на рожон. Магам пока вовсе запретили соваться в драку, припечатав: «успеется!». И то правда: распоследний гражданский понял бы, что всё только начинается. Нечего было и мечтать управиться до весны...

К Клавдию приезжал посланец от Регины, великодушно предлагавшей Сильване сдаться, но монарх, не приняв, отослал его обратно. Ларс, на правах волшебника и отпрыска знатного рода как-то оказавшийся одним из царских приближённых, был там и подтверждал, что слухи не лгут. В том, что парламентёр приехал с миром, сомневаться не приходилось — Ларс расслышал смысл привезённого им письма, вот только условия этого мира были так себе. Стать частью Оттии. Принять её законы. Отказаться от собственной власти и ничего не решать. Нечего было и надеяться, что Клавдий пойдёт на такое.

Что самое смешное, народ поддержал царя единодушно. Байка о том, как оттийской гонец вернулся к своей госпоже ни с чем, вызвала в сильванской армии волну восторга. Лексий ловил тени тревоги и недовольства на лицах иных командующих, но большинство единогласно соглашалось: мир, который предлагает Регина, им не нужен. Вот ещё! Самим смиренно надеть на себя ярмо! Размечталась! Нет уж, пусть убираются восвояси, своего мы не отдадим. Стоять до конца, чего бы нам это ни стоило! Насмерть!

Слушая этот патриотический шум, Лексий мрачно думал, что Сильване следовало бы бояться своих желаний. Интересно, сколько из кричащих «умрём, но не сдадимся!» действительно готовы умереть, лишь бы не сдаваться? Всё это говорило только об одном — о том, что Клавдий, знающий толк в жизни, в своё время позаботился о пропаганде. Интересно, чего такого им всем наговорили? Не сбеги Лексий вовремя, глядишь, и сам наслушался бы и первым ринулся рубить оттийцев направо и налево...

Сбежать. Забавно, он столько раз пытался сбежать, если не в другой мир, то в другую страну, но судьба упорно возвращала его в Сильвану — так незадачливый беглец в немецкой книжке каждый раз вновь возвращается к мельнице, с которой дал дёру... Может быть, всё дело было в присяге? Лексий так и не понял, действует она на него или нет, но слова всё равно были слишком волшебными, чтобы оказаться пустым звуком. Он присягнул — теперь он сильванский маг и будет таковым до смерти, когда бы она ни наступила. Если уж назвался груздём...

Не то чтобы сейчас был смысл ломать над этим голову.

Дни текли, один бесконечнее другого, сильванская армия двигалась; Лексий ни капельки не интересовался ни маршрутом, ни стратегией — просто делал то, что ему говорили, и всё. На удачу, самые крупные и важные города лежали ближе к побережью, и Оттии пришлось бы пролить порядочно своей и чужой крови, вздумай она прорваться к ним прямо сейчас, но Регина никуда не торопилась. Пока она методично прибирала к рукам то, что попадалось ей по пути. Именно что прибирала, без погромов, без грабежей, без лишней пыли — как будто заранее считала эти земли своими. Рачительная хозяйка понимала: всё, что разрушат сейчас, будет её собственным убытком... Лексий равнодушно слушал новости о городах, в которых никогда не бывал: Идора опустошена чудовищным пожаром, Хонгас и Эгарт под контролем оттийцев, Арниалла пока держится, но окружена со всех сторон... Половина магов Рутьи не была призвана в армию, чтобы не оставлять город беззащитным, потому что в его библиотеке и волшебных архивах хранились вещи, которые ну никак нельзя было давать в руки врагу. Интересно, а библиотеку школы в Урсуле кто-нибудь охраняет? Лексий вспомнил о школе, и у него заныло сердце. Почти дом. Как ни крути, на два с лишним года она почти стала его домом...

Они вставали лагерем в полупустых деревнях — не желая подставлять себя под удар, многие жители покидали родные места, хотя кое-кто так и не смог расстаться с честно нажитым. Деревянные избы в любом случае были лучше палаток, а магов, даже ничем не отличившихся, почему-то старались наравне с командованием устроить под крышу. Если честно, этот комфорт делал Лексию только хуже. Он не ожидал от себя такого, но какая-то его часть вдруг назвала его трусом. Было что-то мерзкое в том, чтобы вот так вот отсиживаться в сторонке, пока другие воюют. Плевать, что Лексий никогда не был героем и по доброй воле не рвался в бой — собенно после того, как увидел, в каком разобранном виде иные из него возвращаются...

Оставалось только поблагодарить небеса за то, что в этой войне в ход не шла артиллерия, но оттийцы орудовали своими мечами как заправские мясники. Тарни, единственный из товарищей по учёбе ставший настоящим врачом, сутками пропадал в лазарете. Лексию оставалось только восхищаться издали — хотел бы он быть хоть вполовину таким храбрым...

Как-то раз, когда они стояли в очередном селении, пока ещё ближе к границе, чем к Урсулу, куда-то спешащий Тарни буквально влетел в случайно встретившегося ему Лексия на полном ходу. Был бы сам чуток потяжелее, наверное, с ног бы сбил.

До этого Лексий совсем не видел друга дня два и уже начинал беспокоиться. Он хотел сообщить ему об этом, но Тарни не дал.

— Ох, прости! — выдохнул он. — Извини, бегу. Всё потом, ладно?

Впрочем, далеко не ушёл — поэтому, когда его качнуло и повело, Лексий успел подхватить его за плечи и усадить на ступеньки удачно подвернувшегося рядом крыльца.

Снежно-бледный, Жеребёнок закрыл глаза, тяжело дыша, прижал ладонь ко лбу.

— Я в порядке, — выговорил он почти твёрдо.

Да уж, Лексий видел. Хотелось спросить: «Когда ты в последний раз отдыхал?», но одного взгляда на этого парня было достаточно, чтобы понять: не время для таких каверзных вопросов.

Айду, он же выгорит. Загонит себя насмерть, как лошадь.

— Послушай, — сказал Лексий, — ты ведь помнишь, что по нашей присяге мы не обязаны лечить никого, кроме командиров? Я всё понимаю, но... про́пасть, вспомни, что говорил Бран. Нельзя всегда думать только о других.

Тарни упрямо закусил губу.

— Я здесь не для того, чтобы сидеть сложа руки! — отрезал он. — Если уж я... не могу всё это остановить, то я хотя бы спасу… хоть кого-то. Кого успею. Спасибо за заботу, конечно... но нет.

Лексий заставил себя выдохнуть, побеждая поднимающуюся внутри злость. Ладно. Хорошо. С Браном эти чары не пригодились, но здесь будут в самый раз.

Слова заклинания, передающего твою силу другому, вспомнились легко. Для него нужно было прикоснуться, кожа к коже, и, не давая Тарни опомниться, Лексий завладел его рукой. Как только Жеребёнок понял, что к чему, он попытался освободиться, но этому парню было не осилить даже девчонку, если та в детстве кушала много каши, и он смирился.

— Хватит, — устало сказал он через какое-то время. — Пожалуйста, хватит.

Лексий выпустил его пальцы.

— Ты ведь всё равно раздашь всё тем, кому нужнее, — вздохнул он. — Тоже мне, Робин Гуд...

К счастью, Танирэ ещё не до конца пришёл в себя и потому не спросил, кто это такой.

Ладно. Лексию было совершенно ясно по меньшей мере одно: если этот человек что-то решил, отговаривать бесполезно. Оставалось если не помочь, то не мешать.

— Куда ты шёл? — вздохнул он. — Пойдём, провожу.

Тем же вечером Тарни наконец вернулся в дом, где разместились они четверо. Вошёл, не раздеваясь, лицом вниз упал на кровать, да так и остался. Встревоженный, Ларс поднялся было, но Лексий прислушался и вполголоса успокоил:

— Не трогай. Он просто спит.

Элиас на другом конце стола, сидящий на стуле, развёрнутом спинкой вперёд, задумчиво посмотрел на Танирэ, встал и тихо присел на край его кровати. Пальцы второго ки-Рина осторожно, чтобы не разбудить, коснулись руки Жеребёнка, и нетрудно было догадаться, какое заклинание безмолвно произносят его губы.

Похоже, Тарни было никуда не деться от того, что он всегда был чьим-нибудь младшим братом. Но, в конце концов, из них четверых только он один по-настоящему умел лечить…

Элиас тоже пытался. Слушать он умел, нужные чары тоже были при нём — впрочем, чего ещё следовало ожидать от лучшего ученика Брана? Вот только для врачевания этого было недостаточно. Требовалось ещё что-то, необъяснимое и неосязаемое, без чего колдовать над живым, не вредя, становилось предельно сложно. Элиас мог поставить на ноги умирающего — вот только его физическим пределом было всего несколько человек в день.

Это страшно его бесило. Война припасла для каждого откровения о самом себе; для Элиаса оно заключалось в том, что он был не таким сильным, каким себя считал. Он уставал, он простужался, его не хватало на трудную магию — не самые приятные истины для того, кто требует от себя безумно много. Часто этот парень добирал чистым упрямством, но всё-таки...

— Что за про́пасть! — зло высказался он однажды. — Неужели я и впрямь слабее, чем вот этот ягнёнок?! Без обид.

— Какие уж тут обиды, — печально улыбнулся Тарни, который ежедневно латал людей едва не десятками и, судя по всему, научился вовсе обходиться без сна.

Понять чувства второго ки-Рина было несложно: на кону стоял его Гелльс. Элиас поднимал раненых не из человеколюбия, а для того, чтобы было кому воевать, раз уж ему самому пока не дают. Ему, в общем-то, было плевать и на столицу, и на жертвы — он просто не выносил мысли о том, что Гелльс окажется в руках у Регины. Вот уж точно не в этой жизни.

Если честно, порой Лексий был даже рад, что у него нет ничего настолько родного, чтобы так за это ненавидеть.

Он сам чаще всего работал посыльным. Его величество велел приставить бестолкового мага к делу — что ж, теперь тот курсировал между командованием и отдельными тысячами, возя приказы и донесения. Вроде как считалось, что волшебник хотя бы точно не заблудится, а если на него вдруг нападут, сможет защитить себя и доверенные ему письма. Лексий понятия не имел, что там, под их печатями. При желании он мог бы подслушать, послания от такого вроде не заговаривали, но, честное слово, ему даже не было интересно. Не его собачье дело, он рядовой сильванин, он ничего не решает. Да и напасть на него не попытались ни разу — правда, может быть, из-за того, что Лексий слышал оттийские разъезды издали…

Ещё ему несколько раз поручали разбирать мосты. Не то чтобы это могло задержать оттийцев всерьёз, но нужно же было сделать что-нибудь, чтобы жизнь не казалась им мёдом. На самом деле, Лексию даже нравилось: нужно было внимательно прислушаться, нащупать в опорах самое слабое место и легонько ударить по нему, а потом наслаждаться зрелищем. По камню бежали трещины, и он, поднимая тучи снежной пыли, рушился сам собой, ломая лёд на реке... На Земле этот несчастный мост просто взорвали бы, и дело с концом. Шум, грязь и никакого изящества.

Лучше всего было то, что эта зима, мелькающая у него перед глазами, как бессвязные эпизоды фильма, в котором ты давно потерял нить, не давала думать о слишком глубоком. Мотаться туда-сюда с важным пакетом за пазухой и заниматься демонтажем стратегических переправ через речку Канаву значило не вспоминать о леокадской осени, о двери в кабинет Рада и о самом Раде где-то там. Просто смешно, как это всё умудрялось делать Лексию больно даже посреди войны, мёрзлого снега и общей бестолковости бытия. Расстроенная помолвка, разлука с другом — казалось бы, какая мелочь перед лицом момента, в котором вершится история...

Как же Лексию порой хотелось плюнуть в это лицо.

В один прекрасный вечер, когда они обустраивались в чьём-то доме на ночлег, Ларс ни с того ни с сего сказал:

— У меня тут письмо из дома. Мама пишет, у Лады всё хорошо, только она с тех пор, как вернулась, сама не своя…

Лексий вздрогнул: этот разговор застал его врасплох. Он давно забыл, что Ларс причастен к их с Ладой истории — в конце концов, это было уже неважно. Сам Халогаланд, как ни странно, тоже не напоминал об этом раньше, и теперь, когда он наконец заговорил, Лексий понял, почему: ему было стыдно.

— Прости меня за неё, — сказал Ларс, и в его голосе зазвучало незнакомая нотка раскаяния. — Она пообещала, а я, дурак, поверил. Всё бы ничего, но в тот же день его величество отправил нас к армии в Гётебор. На следующее утро и выехали… Она, наверное, не упомянула меня в своей записке, потому что её родители за мной не посылали. Я бы рассказал им, куда она делась, вот только я узнал о том, что Лада пропала, только из маминых писем, буквально за декаду до того, как она сама вернулась назад. Никогда бы себе не простил, если бы с ней что-нибудь-…

— Перестань, — без выражения сказал Лексий. — Чего теперь? Всё ведь обошлось.

Ларс посмотрел на него долгим и очень серьёзным взглядом.

— Лексий, что между вами случилось? Я же не слепой. У тебя на руке нет кольца.

Лексий был рад, что стоял к нему спиной, расстёгивая пряжку плаща. Пальцы замерли, не закончив начатое.

— Она не виновата, — сказал он, не поворачиваясь.

Ларс с досадой мотнул головой.

— Ничего не понимаю. Я знаю тебя уже не первый год, ты не из тех, кто мог бы...

— Я тоже не виноват.

— Кто же тогда?

Лексий стиснул зубы. Ларс просто беспокоился о них, это было понятно и похвально, но, Айду! — пожалуйста, не надо, ты что, правда не видишь, когда лучше переменить тему?..

— Халогаланд!

Лексий вздрогнул и обернулся к Элиасу, незаметно для них возникшему на пороге.

— Тот факт, что у тебя нос в локоть длиной, ещё не даёт тебе права совать его в чужие дела! — жёстко бросил Элиас. — Отстань от него.

Ларс ничего ему не ответил, однако замолчал. Лексий посмотрел на второго ки-Рина с благодарностью, но тот даже не повернул к нему головы.

Этой зимой они все были на нервах. Пускай сильванской армии пока не приходилось хуже разумного, кочевье по холодам выматывало. Сильване пытались сохранять бодрость духа, напоминая себе, что оттийцам так же несладко, а они к тому же на чужой земле, так что подкреплениям и обозам с припасами до них тащиться и тащиться. Что исход войны вовсе не предрешён... Но помогало не каждый раз. Не срываться друг на друге становилось всё сложнее…

Ларс, например, поскандалил с Клавдием.

Ученики Брана честно старались быть полезными, и у Халогаланда это получалось лучше всего. Лексий не знал подробностей истории о том, как монарх приблизил его к себе, но факт есть факт: участвуя в обсуждениях разных важных дел, Ларс мог иногда сказать что-то, что будет услышано царским ухом. И его величество очевидно был им доволен... до тех самых пор, пока вдруг с треском его не прогнал, запретив показываться ему на глаза.

Лексий поначалу ушам своим не поверил. Ладно какой-нибудь взрывной Элиас ки-Рин, но умный господин Халогаланд, который, без всякого сомнения, прекрасно знал, когда стоит говорить, а когда держать язык за зубами?..

— Что такого ты ему сказал?! — спросил он у Ларса.

— Правду! — всё ещё кипя, фыркнул тот. — О том, что сильванская корона надета на трухлявый пень вместо башки! Потому что хоть кто-то должен был! Нет, ну это же надо!.. — он сердито тряхнул головой; выдохнул, беря себя в руки. — Тебе известно, что́ выдумал наш с тобой блистательный и мудрый повелитель, пусть он живёт вечно?

Лексию известно не было, и рассказ друга в самом деле заставил его усомниться в том, всё ли у Клавдия хорошо в личной жизни.

Причина, по которой его величество бережёт профессиональных магов, не была тайной: любой понял бы, что от них будет больше пользы в генеральном сражении, которое непременно случится, чем в мелких стычках. Но, как выяснилось, совсем отказываться от магии на поле боя царь не желал. Поэтому добровольцам из обычных людей предлагалось выучить одно-единственное заклинание, принести специально укороченный вариант присяги и идти с этим в бой. Собственно, последний, потому что большинство из тех, кого не пыряли мечом при попытке сосредоточиться посреди драки, всё равно выгорало.

— Как? — удивился Лексий. — С первого раза?

— Да ты бы видел ту формулу! — фыркнул Ларс. — Она совершенно… неразумна! Да, нарочно короткая, да, предельно простая, но, чтобы ты представлял себе, это примерно то же самое, что пытаться потушить свечу, уронив на неё Гейрангский ледник! И знаешь, что Клавдий сказал мне на это? «Зато они точно её запомнят!» От этих несчастных дураков даже не скрывают, что они едва ли переживут свой подвиг. Наоборот, все делают вид, будто так и надо — впишешь своё имя в анналы истории, удвоенная пенсия для вдовы или матушки, нужное подчеркнуть... И идут ведь! Да, конечно, забирают с собой десяток врагов, имевших несчастье оказаться рядом, что есть, то есть, но пропасть побери!..

Он вздохнул, уже не столько со злостью, сколько с безнадёжной досадой.

— Лексий, напомни мне в следующий раз добивать всяких гадов на дуэлях!

У Лексия в голове что-то щёлкнуло.

— Это Лорейн, да? — догадался он. — Его идея?

— Он самый, — кивнул Ларс. — Змеюка же присягнула осенью — попробовал бы не присягнуть... Но, честно, кроту понятно, что он не успокоится. Ему уж точно не улыбается умереть молодым, и он из кожи вон лезет, лишь бы заслужить одобрение монаршей особы — чтобы его не заставляли драться. Лично я на месте Клавдия давно уже прогнал бы его в шею. В пропасть таких магов, честное слово...

Он повёл плечами, словно признавая, что бессилен.

— Я сказал его величеству, что́ я обо всём этом думаю. Что это нечестно по отношению к его собственным людям, что это нечестно по отношению к магии как искусству, в конце концов, что это неправильно, что так нельзя. Всё, что я получил в ответ — «война есть война». Что ж, пусть.

И по его упрямому взгляду Лексий отчётливо понял, что даже если бы случилось невозможное, и Клавдий первым попросил о примирении, Ларс не пошёл бы навстречу.

Вот только скоро они получили новости, разом затмившее все внутренние раздоры: её величество Регина Локки вышла замуж за степняцкого кхана Темира. Только что. Взаправду.

Это было громом среди ясного неба, ошеломляющим, невозможным. До того дня сильване никак не могли поверить даже в то, что Регине вообще удалось заключить с кочевниками какой-то договор, не говоря уже о том, что он продержится долго. Испокон веков степняки были только врагами. Жестокие уроки истории научили и оттийцев, и сильван: с такими не помиришься. Когда-то Оттия пробовала, но её парламентёров отправляли домой по частям…

И только одна Регина поняла, что времена меняются.

Говорили, она стала женой своего кхана прямо в чистом поле, под снегом и ветром; её гостями были сотни её воинов, а служитель Айду не мог толком произнести нужные слова, напуганный беснующимся подле степняцким шаманом…

А свадебным подарком молодой жене стала отменная степняцкая конница, которую кхан привёз с собой. И вот это уже было поводом начинать бояться по-настоящему, потому что о степняцких всадниках ходили легенды. Оставалась надежда на то, что кочевники, привыкшие к морозным, но бесснежным зимам в Степи, растеряют свою прыть на сильванских сугробах...

Но она не оправдалась.

Донесение о первой деревне, сожжённой дотла, казалось слишком диким, чтобы быть правдой. Второе селение, стёртое с лица земли через несколько дней, уже не оставляло места для недопонимания. Они выреза́ли гражданских. Целенаправленно, не щадя женщин и детей, сжигая всё, что нельзя убить — и сильванская армия не могла помешать, потому что просто не успевала опомниться. Степняки окружали деревни, не оставляя ни лазеек, ни времени для бегства, и наутро позади оставалось одно пепелище.

Королева Регина давала понять, что она не шутит.

Она не скрывала, что это её приказ. Она хотела напугать и сделать больно; что ж, ей удалось — не только сильванам. Её подданные наверняка были ошеломлены ничуть не меньше. Здесь воевали не так. Никто никогда хладнокровно не уничтожал мирных; тронуть женщину или старика считалось непростительно подлым. На это были способны только степняки. Ни один оттиец в здравом уме не пошёл бы на такое... кроме того единственного, который, по слухам, был поставлен королевой по главе её страшной конницы. Лексий понятия не имел, кто это, но не сомневался: он чудовище.

Что ж, Клавдий ведь сам сказал: война есть война.

Регина во второй раз прислала к нему человека, чтобы напомнить, что сдаться ещё не поздно. Клавдий его не принял.

— Это уже вообще ни на что не похоже! — заявил Ларс. — Нет, верность своим убеждениям — похвальная штука, и, видит небо, мне не больно-то хочется в оттийские подданные, но неужели никто, кроме меня, не видит, что этот человек намерен потопить всю страну из-за своей дочери?!

— Может, всё-таки не только из-за неё? — предположил Лексий, потому что мысль была на редкость неуютная.

— Забыл, сколько я проторчал с ним рядом? — фыркнул Ларс. — Нет уж, я слышал. Его Амалия — это камень, об который ломаются все косы здравого смысла. Он не простит её Оттии. Ни-ког-да. Нет, честно, я всегда считал его величество разумным человеком... до сих пор. Пропасть! Паршиво прожить в родной стране двадцать лет и вдруг выяснить, что твой монарх — из тех, кто в один прекрасный день производит коня в министры! Слава Айду, честно, я рад, что он больше не желает меня видеть…

Боги! Для полного счастья Сильване не хватало только монарха, упёршегося рогом — или это дурное влияние года Огнептицы? Спасибо большое, Лексий и так уже почти не спал по ночам...

У него из головы не шёл Рад. Айду, ведь он был влюблён в свою королеву — смог ли он смириться с тем, что она будет принадлежать другому? Одно дело смотреть на недосягаемо прекрасную даму издали и совсем другое — видеть её в чужих руках... В руках степняка. Оттийцам теперь придётся сражаться с заклятыми врагами бок о бок. Раду придётся. Лексий так и не смог забыть след от лямки у него на плечах.

Про́пасть, если уж на то пошло, ты ведь даже — снова — не знаешь, жив ли твой друг. Сколько декад вы не виделись? Сколько всего могло случиться?..

Часть армии, к которой принадлежал Лексий, продолжала движение с запада на восток. Соединение со второй половиной было не за горами, а значит, наверное, и развязка. Командование вовсю планировало генеральное сражение. Лексий не имел не малейшего представления об этих планах.

Очередной ночью они встали на ночёвку у большого озера. Было уже темно, стареющие луны в мокром небе расплывались в дымке, как размытая акварель, и Лексий вдруг почувствовал, что сейчас сойдёт с ума от этой суматохи. Остальные устраивались на ночь, ставили палатки, разводили костры, а он, повинуясь неодолимой жажде тишины, бросил всё и пошёл на берег.

Озеро спало. Спал бугристый лёд, спали укутанные снегом валуны на берегу, спали бурая осока и маячащий поодаль голый березняк... Лексию вдруг вспомнилось, как в свои самые первые дни в Сильване он любовался ею из окна дилижанса. Интересно, он скоро перестанет видеть сны о том, что тонет? Или любое озеро будет до конца жизни напоминать ему треск льда под ногами?

‘забудешь. всё забывается.’

Лексий вздрогнул, но тут же выдохнул снова. Он узнал этот голос, звучащий прямо у него в голове.

Лунолис застенчиво выглянул из-за большого камня.

‘прости. не хочу пугать. не хочу зла...’

Айду, да кого ты вообще такой напугаешь, красота потусторонняя?..

— Я думал, ты живёшь в пустыне, — сказал Лексий, чувствуя себя довольно глупо.

‘не там... нигде. повсюду. нет тела... нечему привязывать к месту.’

Ах, вот оно как.

— Так ты, значит, за мной следишь? — хмыкнул Лексий. — И зачем же, скажи, пожалуйста, я тебе сдался?

Лунолис робко приблизился, обвился вокруг ног человека и по-кошачьи потёрся о его колени.

‘тот, кто понимает. единственный, кто понимает...’

До чего же часто ты всё-таки думаешь только о себе, Лексий ки-Рин.

— Точно, — сказал он. — Прости, я совсем забыл.

Немудрено, конечно — вокруг всё-таки происходит столько всего, что имя своё забудешь, но...

‘я знаю, что страшно,’ кажется, Лунолис иногда читал его мысли. ‘всем вокруг страшно. но ты не бойся... он жив... он цел... тот, за кого тебе больно.’

В этот момент Лексий даже не задумался, откуда Лис знает.

Рад! Ох, Айду, хвала небесам, с Радом всё хорошо, он-...

‘Рад? но я не о Раде.’

Он похолодел.

— Но о ком же тогда?

‘о Генрихе.’

Лексий сел. В самом буквальном смысле, на камень.

— Нет, — сказал он, не слыша своих слов. — Этого не может быть.

Наверное, именно так это и бывает. На тебя всей своей тяжестью рушится небо, и ты из последних сил цепляешься за своё «не может быть», как будто если ты произнесёшь это достаточно твёрдо, всё снова станет хорошо. Как будто что-то изменится от силы твоего нежелания верить.

Лунолис смотрел на него своими ночными, звёздными глазами.

‘но это есть. я видел сам... видел его. там, среди пепла.’

И тут до Лексия дошло.

Кто ещё стал бы выполнять жестокие приказы чокнутой королевы? Только степняки, у которых другое понятие о том, что хорошо и что плохо… И человек с сердцем, которое не чувствует.

— Господи, — произнёс он в ужасе.

Мысли путались. Рад — его Рад — самоубийца-генрих — бессердечный слуга Регины Оттийской...

Это было всё равно что услышать, что он погиб в бою. Слова были другими, но говорили то же: его больше нет и никогда не будет.

Лексий попытался было ухватиться за последнюю соломинку: Лис лжёт. Лжёт, перепутал, оговорился, и это всё неправда, это чей-то другой лучший друг сделал с собой непоправимое и ужасное, это-... Вот только не верить призрачному зверю не получалось. Помнишь? Он указал вам, где искать пропавшую царевну. Если он говорит, значит, он знает.

‘чем я тебя расстроил?’

В огорчённом нездешнем голосе звенело искреннее непонимание. Ох, пушистик, святая простота, ты, кажется, и в самом деле мыслишь не так, как люди...

— Ты не виноват, — сказал Лексий и вспомнил Ладу. Это его чёртово проклятие: всё летит к чертям, и никто не виноват. Просто зима, просто война, просто так получилось, никто ведь не в ответе за то, как получается...

Когда он вернулся в лагерь, ему словно сделали укол анестезии. Сердце чувствовало то же, что окоченевшие на морозе пальцы — как будто было не его.

Никто из его друзей ни о чём его не спросил. Может быть, просто не заметили, потому что у каждого хватало своей усталости, своей боли и своих невзгод... Тем более что внешне Лексий продолжал функционировать почти как всегда — наверное, по инерции. У него никогда никто не умирал. Ни бабушки с дедушками, ни любимые собаки... Один только Бран, но тогда Лексий чувствовал, что у многих других куда больше права на горе, чем у него. Не близкого, не друга, просто одного ученика из тысячи, к тому же не самого лучшего...

А здесь был Рад. Его Рад, с которым они были знакомы полжизни... который напоминал себе и другим, что любая боль проходит. Господи, он ведь всегда был таким сильным. До чего же страшно, когда тот, кто казался сильнее тебя, сдаётся первым...

Однажды Лексию довелось побывать в выпотрошенной степняками деревне.

Это было первое разорённое селение на пути западной части армии — та уже зашла достаточно далеко на восток, где и бесчинствовали новые Регинины воины. Словно издеваясь, степняки нанесли очередной удар прямо под носом превосходящей, но неуклюжей и неповоротливой силы. Боя, естественно, не навязывали — и не ждали, когда им навяжут: сильванские конные попытались было их догнать, но какое там...

Одной сотне приказали отстать, чтобы помочь: кто-нибудь мог остаться под обломками сгоревших домов. Четверо неразлучных волшебников отправились с ней. Пока экатон строил своих людей на подступах к свежему пепелищу и отдавал приказы, Лексий с остальными, не дожидаясь, направились в деревню посмотреть, есть ли там вообще кого спасать.

Они наткнулись на первые трупы, даже не доходя до домов. Тела чернели на взрытом копытами снегу, как брёвна — по крайней мере, Лексий предпочитал думать о них именно так. Он сам пока не бывал в бою, но успел повидать поля сражений, так что от вида мёртвых людей падать в обморок уже не тянуло — если смотреть издали. Вся штука была в том, чтобы особо не приглядываться. И стараться не думать. Вот и сейчас он велел себе сосредоточиться на дороге перед собой... Пока одна из тёмных фигур слева от него не застонала.

Айду, живой! Лексий рывком обернулся к нему — и отшатнулся, как обожжённый, разглядев на плоском лице узкие полузакрытые глаза. Степняк лежал навзничь со стрелой в боку — не боевой, в армии пользовались другими, а с такими обычно ходят на охоту... Ох. Выходит, здесь не хотели сдаваться без боя…

Они разделились на пары — Ларс с Элиасом входили в деревню с другого края, так что Лексий в растерянности посмотрел на Тарни... и замер. Танирэ, не отрываясь, глядел на лежащего, и Лексий ожидал увидеть на его тонком, усталом лице ненависть, отвращение, ужас... что угодно, но только не это.

Не сострадание.

Здешние врачи не давали ничего похожего на клятву Гиппократа, но некоторые в ней и не нуждались.

Лексий вдруг почувствовал то же самое, что чувствовал там, на озере. Перед ним умирал человек. Сильванин, оттиец, степняк, который наверняка убил бы их, если бы мог — неважно. Почему-то именно сейчас совершенно неважно.

Лексий быстро огляделся, чтобы убедиться, что никто не видит.

— Послушай, — окликнул он, — если ты хочешь ему помочь, то давай. Я никому не расскажу.

Тарни закусил губу и покачал головой.

— Я не могу, — глухо сказал он, не глядя на него. — Присяга не даст. Содействие врагу и всё такое — это тебе не шутки...

Он зло тряхнул волосами и вздёрнул подбородок.

— Идём. Хватит глазеть.

Сотня сильван плюс четыре волшебника до ночи разбирали завалы и ворошили пепел. К счастью, это место только казалось вымершим — кое-кто уцелел. Пока самые храбрые отвлекали степняков отчаянной и обречённой попыткой дать им отпор, часть селян успела убежать в примыкающий к краю деревни лесок; видя, что бояться больше нечего, они вышли и помогали искать выживших. Маги с их умением слушать здорово облегчали работу — можно было зря не ворочать обгорелые брёвна там, где под ними точно не было никого, кто ещё дышит. Лексий отыскал под рухнувшей стеной вход в погреб, в котором пряталась целая семья. Степняки, которые ненавидели даже лес, закрывающий небо, не сунулись за беглецами под землю, но погреб завалило наглухо, и они ни за что бы не выбрались сами. Ничего, их откопали, целыми и невредимыми. Очень многим, увы, повезло меньше...

Обожжённые и задохнувшиеся от дыма, разрубленные саблями степняков, иссечённые бичами, попавшие под копыта коней, погребённые под обломками собственных домов. Лексий усилием воли заставил себя не считать погибших. Мёртвыми занимался не он, он искал ещё живых, иногда помогал относить их в наспех поставленные палатки врачей... и старался не смотреть в лица. Потому что иначе ему некуда было деться от вопроса, почему три года назад вместо бесполезной шпаги, годной разве что для шутовских дуэлей, он не взял в руки справочник по анатомии. Чтобы тоже научиться спасать. Чтобы не быть сегодня таким убийственно, кошмарно бесполезным.

Лексий не помнил, когда он в последний раз чувствовал себя настолько беспомощным.

Вечером экатоны отдали приказ разжигать костры и готовить ужин. Все, кого можно было найти, кажется, были найдены, и те, кто остался от целой когда-то деревни, собралось на её окраине. Эти люди лишились семей, припасов, крыши над головой, защищающей от серой и злой зимы. Их нужно было хотя бы накормить.

Интересно, думал ли хоть кто-нибудь из них о том, как быть дальше? О том, что сейчас время остановилось, но завтра наступит новое утро, и, раз уж ты выжил, жизнь пойдёт дальше, и её волей-неволей придётся жить. Искать, где поселиться заново, думать, как дотянуть до весны и до мира...

Тарни вынырнул из вечерней темноты и подошёл погреться к костру. Трое его друзей уже были там.

— Как ты? — без предисловий спросил Ларс.

— Жить буду, — устало отозвался Жеребёнок и улыбнулся. Где только силы нашёл...

В костре уютно трещали остатки чьего-то дома, пахло мирным, кухонным дымом. Где-то неподалёку рыдали в голос — кажется, даже не в один. Лексий так устал, что смог подумать только: немудрено.

Никто из них не заметил, откуда взялась эта женщина. Она просто появилась из ночной темноты, а когда Тарни обернулся, наотмашь ударила его по лицу — с такой силой, что он едва устоял на ногах.

Она ударила бы снова, если бы Ларс и Лексий, не сговариваясь, не оттащили её, схватив под руки. Элиас заслонил держащегося за щёку Тарни плечом.

— Ты обещал, что с ним всё будет хорошо! — задыхаясь от ненависти, выкрикнула женщина. Неверные тени от костра искажали её лицо, пряча истинный возраст, тёмные волосы в беспорядке падали на грудь. — Он умер! Умер! Т-только что, у меня на руках, он умер, ты слышишь?!..

Танирэ прижал ладонь к белым губам.

— Ваш сын? — выговорил он, узнавая. — Нет, стойте, не может быть, он же-... Ох, Айду, он, наверное-... Проклятье!..

Женщина сверкнула глазами — так, что было видно даже в темноте.

— Зачем? — выдохнула она с болью. — Зачем было врать? Если бы ты не дал мне надежду!..

Тарни отступил на шаг и отвернулся. На его бледном лице ярко пылал след от пощёчины.

— Отпустите её, — негромко сказал он далёким, чужим голосом. — Вы что, не слышали? У неё только что умер ребёнок.

Лексий и Ларс переглянулись с сомнением, но подчинились. Женщина покачнулась, словно собираясь упасть ничком, закрыла лицо руками и с рыданиями бросилась прочь.

Когда она опрометью, с головой нырнула во тьму и исчезла, на какой-то миг стало очень тихо.

Не глядя на друзей, Танирэ поднял руки и принялся развязывать шнурок, стягивающий его волосы.

— Я что-то упустил, — тихо сказал он; тряхнул головой, и его пушистая светлая грива рассыпалась по плечам. — Слишком торопился и что-то недолечил, потому что не заметил. Всего-то и нужно было, что послушать ещё раз. Это заняло бы минуту. Вот только мне никуда не деться от мысли о том, что у кого-то этой минуты нет. Что, пока я сомневаюсь, рядом умирают...

Он говорил отрешённо, не им — в пустоту, а красивые, как у девушки, руки машинально скручивали золотистые волосы в жгут, чтобы снова завязать их хвостом. Некоторые вещи делаешь по инерции, просто потому, что привык. Потому, что иногда тебе нужен хоть какой-то якорь, чтобы вообще остаться в здравом уме...

— Я знаю, что всёх на свете не вылечить, — сказал Тарни. — Но не могу же я просто сказать себе: «ты сделал хоть что-то, хватит с них» и успокоиться. Клянусь, я намерен продолжать до са́мой-… пока могу. Я… знаю, что давно уже умер бы, если бы вы со мной не делились, хотя, пропасть побери, вам не кажется нечестным, что ни один из вас ни разу не спросил моего согласия?..

Ошеломлённые и подавленные, они слушали его молча. Жеребёнок покончил с причёской, провёл рукой по лицу.

— Но это всё слишком... просто слишком. Мне... сто тысяч раз говорили, что будет трудно... но я и представить себе не мог, насколько. Я н-не подписывался на войну и безумие. Я больше не-... Я так-... — он стиснул зубы и зябко обхватил себя руками. — Я просто мечтаю проснуться в школе и обнаружить, что через полчаса Бран ждёт меня на проверку по физике, к которой я не готов. Чтобы... всего этого не было. Просто не было. Я больше так не могу.

Что они трое могли ему сказать? Что вообще можно было сказать, чтобы стало легче? У них не было ни слов утешения, ни сил, чтобы утешать, и мир вокруг них был бесконечно пустым и холодным.

Так и не взглянув на остальных, Тарни тряхнул головой и пошёл прочь. Никто из старших не попытался его догнать. Они просто постояли ещё немножко и тоже разошлись — молча и поодиночке.

Лексий сбежал от костров, света и людей в безмолвие зимней ночи. Ветер гнал позёмку по гребням сугробов, открытое небо наваливалось безысходно чёрной громадой. Он зажмурился и запрокинул голову. Когда же всё это кончится...

— Ки-Рин!

Элиас стоял у него за спиной, поодаль, и не пытался подойти ближе.

— Не вздумай сломаться, — сказал он очень серьёзно. — Я знаю, паршиво, и, помяни моё слово, дальше будет только хуже, но ты всё равно не вздумай, слышишь?

Наверное, он был прав. Наверное, впереди и в самом деле не ждало ничего хорошего.

Лексий сделал глубокий вдох и выдохнул. Ты точно не доберёшься до конца этой войны, если не будешь сильным. Возьми себя в руки. Или хотя бы возьми руку, которую протягивает тебе этот человек.

Лексий заставил себя усмехнуться.

— Ещё чего! — фыркнул он. — Нет уж, только после тебя!

Элиас улыбнулся, щуря кошачьи глаза.

— Ну, в таком случае я за тебя спокоен.

Так или иначе, из этой игры им всё равно было не выйти.