Сильванские луны. Часть третья: Огнептица (гет)

В дом Рада Лексий не вернулся. Разве он мог?

Потоки дождя на окнах гостиницы смывали с мира последние краски, но Лексия не хватало даже на то, чтобы грустить. Что-то было кончено. Он не настолько обезумел от горя, чтобы заламывать руки и трагически восклицать, что кончено «всё», но что-то определённо было, непоправимо и безнадёжно. Что-то очень, очень важное, для чего не существовало отдельного слова — что не вмещалось в набившее оскомину «любовь», потому что укореняло его в этом мире, где для него после всех этих лет до сих пор не было места.

Так странно было не чувствовать кольца на пальце.

Апатия уничтожала чувство времени, и Лексий не смог бы точно сказать, сколько дней прошло до того, как Рад разыскал его снова.

Визит, как выяснилось, был не праздный.

— Я отправил госпожу Горн в Урсул с сильванским посольством, — сообщил Рад. — Там трудится мой хороший товарищ, он пообещал, что доставит её родителям прямо в руки.

— Хорошо, — бесцветно отозвался Лексий. — Спасибо.

Настоящая, главная суть слов Рада дошла до него не сразу. Сильванское посольство покинуло Леокадию. Значит, всё. Значит, уже воюем... Мысль должна была ужасать, но ему почему-то захотелось сказать: «наконец-то». Все так этого ждали, давно пора...

— Так твоя королева всё-таки уломала степняков на мир? — спросил он просто потому, что молчать было неловко.

Рад ответил не сразу.

— Да, — сказал он наконец. — Всё обговорено и решено. Степняцкий кхан и его люди скоро прибудут лично, чтобы подписать договор. И он обещал её величеству свою конницу. Наша армия и так справилась бы, даже без дополнительных призывов, но тех ведь ещё и не жалко... Они подойдут попозже. А мы… оттийцы готовы перейти границу уже сейчас. Я сам скоро еду.

— Что-то ты, кажется, не слишком рад, — сказал — и только потом понял, что́ ляпнул. Такой глупый каламбур. Даже самому не посмеяться.

Рад с досадой сжал губы.

— А с чего бы мне быть? — неожиданно горько хмыкнул он. — Перестань, мы же сто лет знакомы. Я что, похож на человека, который радуется войнам? С кочевниками разговор особый, они первые лезли, а тут... Защитник из меня ещё около дела, но захватчик!.. Я уж не знаю, кто там двести лет назад был прав, кто неправ, и имел ли король Янош вот так вот дарить землю направо и налево. Я знаю только, что в вашу Сильвану нас никто не звал. Что я пойду в бой против людей, которые сражаются за свой дом… и что я его у них отниму. Знаешь, фанфары и белый конь как-то немного не из этой истории.

В этих словах звучал настоящий, прежний Рад с Земли, и его голос заставил Лексия очнуться.

— Но если так, — спросил он, — то почему ты во всём этом участвуешь?

— А что ты предлагаешь? — фыркнул друг. — Дезертировать? Но я давал присягу. Сам, добровольно, это был мой выбор. Подать в отставку? Чтобы какой-нибудь идиот, пришедший на моё место, по глупости отправил моих людей на смерть? Ну уж нет. Назвался груздём — полезай в кузов... — он невесело усмехнулся. — Её величество ещё и намекнула, что намерена дать мне повышение… На что оно мне? Мне и так неплохо с моей тысячей…

Он тряхнул головой, провёл рукой по светлым волосам.

— Но я-то ладно... Лёш, а ты что решил?

Лексий пожал плечами.

— А что я должен был решить?

— Ты в курсе, что этот твой волшебник на самом деле брат королевы?

Живи они в каком-нибудь мексиканском сериале, на этом самом месте должны были бы начаться финальные титры.

— Ты шутишь, — только и смог выдать Лексий.

— И в мыслях нет, — Рад был серьёзен. — Гвидо Локки, родной брат её величества Регины. Он, кажется, куда-то пропадал, а теперь вот... нашёлся. Сейчас тебе к нему точно не попасть, она охраняет его так, словно боится, что его снова кто-нибудь украдёт... Но Регина намерена лично командовать армией, и он отправится с ней. Так что, возможно, если ты последуешь за ними, вам выпадет шанс встретиться наедине...

Он помолчал.

— Если хочешь, поехали со мной. Затеряешься в моей части, благо, народу хватает; в бой тебя гонять не стану, а там посмотришь... Первое время это всё равно на войну толком похоже не будет. Спешить особо некуда.

— Это ещё почему? — удивился Лексий.

— Вы как вообще в своей школе, изучали местную военную историю? — у Рада на губах мелькнула невольная улыбка человека, коснувшегося любимой темы. — Тут войны ведут не как у нас — потому что пороха нет. То есть в Шень-то его уже давно изобрели, но они свой секрет хранят так, что не отвоюешь, даже с магией. Да и мне ли тебе объяснять, что волшебство придумали не для войны? Им драться — всё равно что косой, или нет, цепом: оружие страшное, вот только и для того, кто им машет, тоже... Поэтому Оттия старается воевать пореже: пока перережешь всех врагов мечами, без артиллерии и ружей — забудешь, зачем начинал... Война — неэффективная трата времени и денег, если, конечно, противник достойный. Опрокинуть того, кто слабее — ещё куда ни шло, а вот с Пантеем, например, мы бы точно бодаться не стали. И он с нами. Там другие пути — экономические в основном...

Рад умолк, словно нарочно останавливая себя.

— Короче говоря, — подытожил он, — если война случается, то в начале сто́роны обычно выматывают друг другу душу перемещениями туда-сюда и боями, которые ничего толком не решают. А потом, когда всем уже вконец надоедает и хочется домой, устраивают генеральное сражение, и у кого в итоге останется больше армии, тот и победил. Нет, ясное дело, что играют роль ещё и ресурсы, деньги там, снабжение, пополнения армии... Но в самых общих чертах — как-то так.

— Тебе никогда не приходило в голову открыть начальству шеньский секрет? — хмыкнул Лексий. — Нет, серьёзно, ты же с детства читаешь приключенческие книги, и по химии у тебя была пятёрка. Об заклад бьюсь, ты не только cможешь им рассказать, из чего и в каких пропорциях делать порох, но при необходимости и принцип работы пушки объяснишь... Уж после этого-то твоя Регина точно бросится к тебе на шею!

Если только не прикажет казнить, чтобы ты никому больше не разболтал, конечно. Но Рад только головой покачал.

— Кто я такой, чтобы взять и изменить всю историю этого мира? Нет уж, пусть она течёт как течёт, а то как бы ненароком всё не сломать... Да и, знаешь, мне что-то совсем не хочется своими руками умножать число жертв. Ну, нет тут огнестрела — может, и к лучшему… Если воевать станет удобнее, то воевать станут больше, а я за это отвечать не хочу.

Словом, как-то так Лексий попал в Радову тысячу.

В самом деле, а почему бы и нет? В гущу событий его, правда, особо не тянуло — ни Оттия, ни Сильвана, ни весь этот мир целиком не сдались ему настолько, чтобы рисковать за них жизнью. Но какой у него был выбор? Остаться зимовать в Леокадии значило сойти с ума от тоски, но и в Сильвану было не вернуться — его уже наверняка успели десять раз счесть изменником и оттийским шпионом... Лексий взвесил альтернтивы и сказал себе: ладно. Чёрт с ним. Война так война.

Он снова сделал то, что умел лучше всего: отдался течению. Он понятия не имел, как всё обернётся и чем кончится. Он изучал историю, но из всех её войн в памяти осталась только одна — Канкарская, да и та по рассказам Брана… Лексий был в курсе, что Радмил Юрье — хи́льен, командующий десяти сотен, во главе каждой из которых стоит свой экато́н; что десятью тысячами заведуют просто стратеги, а всей армией целиком — главный стратег. На этом его знания и кончались. Такая же система досталась в наследство и Сильване, в своё время можно было бы потрудиться в ней разобраться, но Лексий как-то не думал, что будет нужно...

Рад достал ему лошадь — прекрасную буланую кобылу с золотистой шкурой, тёмными ногами и гривой, чёрной, как ночь. Эта красота заслуживала лучшего седока: Лексий до сих пор ездил верхом как неуклюжий горожанин, спасибо Ларсу за то, что вообще хоть из седла не падал... Гладя новую знакомую по крутой шее, Лексий вспомнил то своё первое лето, и у него вдруг так закололо внутри, что на мгновение стало больно дышать. Почему человек всегда понимает, что был счастлив, только постфактум?..

Словно разворачивая свёрнутый трубкой ковёр, воспоминание о Халогаландах потянуло за собой другие. Как-то они там — остальные трое последних учеников Брана Лейо? Лексий до сих пор наизусть помнил текст присяги: когда речь шла о войне, волшебникам нечего было и думать отсидеться в сторонке…

Они с Радом покинули Леокадию в тот день, когда выпал первый снег. Сумь глотала тяжёлые крупные хлопья так, как глотают слёзы.

Путь до границы слился в один длинный день на стыке зимы и осени. Подчинённые хильена Юрье то ворчали, то шутили о том, что их королева могла бы дотерпеть до весны, а ещё лучше — до лета, когда воевать, как известно, гораздо приятнее. Все эти люди, кажется, давно привыкли к походной жизни с палатками и кострами, но и Лексий, к счастью, уже не был таким неженкой, как на Земле. Неудобства дороги не давили и вполовину так сильно, как одиночество. Лексий время от встревал в чужие разговоры, чтобы не привлекать внимания своей нелюдимостью, но это не считалось. Из всей этой тысячи человек он знал двоих — вторым был Пал Данаи, круглое лицо которого неизменно маячило где-то недалеко от Рада. Порученец ничем не выдавал, что они с Лексием знакомы — то ли не узнал, то ли командир не велел... Наверное, второе, потому что на людях Рад и сам не его узнавал. При посторонних они делали вид, что друг другу чужие. Сказать по правде, в последнее время это стало гораздо легче, чем раньше.

Тысяча Рада принадлежала к той части армии, которая вошла в Сильвану в её западной части. Говорили, будто вторгшиеся в чужую страну с востока уже дрались, потому что там, в степях, было где развернуться; на западе предстояло прежде выбраться из сковывающего движения леса. По сути, это было всё, что Лексий уловил из планов оттийских стратегов. Не то чтобы старался узнать побольше — даже в чужие разговоры особо не трудился вслушиваться. Если честно, ему было неинтересно. Здравый смысл мог говорить сколько угодно умных вещей, но сердцу было всё равно, что там будет дальше и чем всё это кончится. Оно словно покрылось прозрачной коркой льда, как реки, попадавшиеся им на пути. Даже перемена мест не помогала — облетающие сильванские леса были ни на йоту не веселее оттийских…

На самом деле, в тот момент Лексия даже не занимало, встретится ли он когда-нибудь с этим Гвидо Локки. Он уже не верил, что это к чему-нибудь приведёт. Всё, чего он пытался добиться в этом мире, провалилось, так почему эта затея должна кончиться иначе?..

Он слышал, что численный перевес Оттии над сильванским войском сейчас не так уж огромен -пока она отправила воевать только свою регулярную армию, для размеров страны довольно небольшую. Во всеобщей мобилизации не было необходимости; да даже позвать княжеские ополчения с границ со Степью Регина и то не сочла нужным. Сильвана — та, наверное, уже подняла по тревоге всех, кого могла, чтобы силы были хотя бы сопоставимы... Вот только Лексий, который ни черта не смыслил в том, что вообще происходит, и тот не верил, что это поможет. Он то и дело слышал от оттийцев вокруг: «на что эти сильване вообще надеются?!». Как-то раз собеседники пришли к выводу, что об этом надо бы спросить у них самих, и Лексий едва не брякнул, что понятия не имеет. Сильванин, чёрт побери, нашёлся...

Иногда он и сам начинал гадать: а правда, на что? Неужели Клавдий в самом деле сошёл с ума от предательства драгоценной дочки? В версию с приворотной магией Лексий не верил: любой волшебник знал, что такой не бывает. Видимо, клавдиевы методы воспитания всё-таки… дали осечку. Н-да, вот уж удивительно, кто бы мог подумать…

Рад считал, что сильванская армия встретит их на выходе из леса, к которому она попытается прижать врага, чтобы лишить его свободы манёвра, но сильване появились раньше — нападая на оттийские обозы. Докладывали, что это были маленькие, лёгкие на подьём конные отряды лучников. Отбить обоз и уж тем более его удержать они не могли, а вот поубивать кого сумеют, отвлечь охрану на погоню и что-нибудь учудить, например, поджечь — вполне. Тактика себя оправдывала, потому что доставка припасов и прочих важностей по лесным дорогам была медленной и неудобной — действенный способ досадить врагу без лишних затрат... Исчезали всадники так же быстро, как и появлялись, оставляя оттийцев озадаченными и взбешёнными. В оправдание последних, стоило помнить, что неуловимые сильване были на своей земле — разных мелких речек, оврагов и прочих проблемных деталей рельефа на оттийских картах не рисовали...

Рад отрядил часть своих людей для усиления обозной охраны, но это не возымело должного эффекта. В этом походе весьма средняя внешность Лексия определённо играла ему на руку — на него особо не обращали внимания, и он иногда слушал чужие разговоры. Одним из таких стал отрывок рассказа о стычке с сильванскими вредителями от непосредственного участника событий.

— ... да это всё одни и те же, — говорил тот. — Отвечаю — я некоторых уже в лицо узнаю́! Совсем страх потеряли...

— Вы что там, кучку партизан приструнить не можете?! — хмыкнул кто-то из слушателей.

— Партизан!.. — рассказчик негодующе сплюнул себе под ноги. — Для кучки партизан они уж больно хорошо построены!.. Да и откуда у партизан волшебники?!

Аудитория ахнула. Предсказуемый эффект — живой волшебник для оттийца, наверное, был сродни какой-нибудь мифической твари.

— Брешешь, — постановил кто-то, и Лексий был согласен. Посылать мага партизанить в леса было всё равно что вскрывать консервные банки драгоценным старинным кинжалом — слишком уж высоко ценлись волшебные кадры...

— Сам видел! — обиделся рассказчик. — Одного. Длинный такой рыжий парень, издалека узнаешь...

Лексий вдруг очень-очень отчётливо услышал очередной удар собственного сердца, подпрыгнувшего к горлу. Да-да-да, понятно, что глупо делать поспешные выводы из байки какого-то оттийца и всё такое, но... подумай сам, сколько в сильванской армии длинных рыжих волшебников?

Айду, это ведь была их с Ларсом самая долгая разлука с тех самых пор, как они встретились в первый раз, и Лексий и не осознавал, как… скучал. И не только по одному Халогаланду…

О волшебнике-партизане скоро судачила едва не вся тысяча, и в один прекрасный вечер, когда Лексий с Радом одни сидели у костра, Рад задумчиво произнёс в пустоту:

— Догнать бы их.

Лексий даже оглянулся, чтобы убедиться, что он обращается именно к нему. Если честно, в последнее время они редко разговаривали как друзья. Рад был слишком занят — немудрено, когда у тебя две тысячи людей и лошадей, и нужно следить, все ли здоровы, не отстал ли кто-нибудь и не расковался ли... Помочь Лексий не мог, поэтому предпочитал хотя бы не мешать. Но раз уж Рад заговорил первым...

— Кого? — уточнил он.

— Да этих, которые воду мутят. Сильван твоих.

«Твоих». Лексия почему-то покоробило от этого словечка. Таких же моих, как и твоих, милый мой оттийский воин! И незачем лишний раз напоминать, какая между нами трещина, если только не про́пасть...

— Чего ради? — хмыкнул он. — Только зря лошадей утомишь. Всех всё равно не переловишь, а если кого и поймаешь, думаешь, другие не объявятся?..

— Всех и не надо, — спокойно возразил Рад. — Если один из них правда волшебник, то его будет достаточно.

Лексий уставился на Рада поверх костра. Хотелось в лоб спросить: «Чёрт побери, а Ларс-то тебе на что сдался?». Даже если это на самом деле никакой и не Ларс вовсе...

— Я помню, что ты рассказывал мне о вашем обучении и присяге, — пояснил Рад. — Если сильванские волшебники все без вариантов служат государству, то эти ребята портят нам кровь не сами по себе, а по распоряжению свыше. Схватим этого — новых начальство сюда не пошлёт. Сообразит, что выходит себе дороже и магию лучше приберечь для настоящих боёв... А с обычными партизанами как-нибудь разберёмся.

Лексий заставил себя проглотить горечь. А чего ты хотел, отправляясь на войну, приятель?

— Логично, — кивнул он. — Кому поручишь ловить?

Рад задумчиво посмотрел в огонь, сощурил глаза.

— Да сам займусь, — отозвался он. — Возьму людей, кто порасторопнее...

— Тогда я с вами, — быстро сказал Лексий. — И не спорь.

Друг вскинул брови.

— Это ещё зачем?

— Если он и правда волшебник, то ты точно станешь для него первой целью. Потому что ты командир, такое в людях очень хорошо слышно. А кольчуга от магии не особо помогает.

Лексий попытался убедить самого себя, что говорит правду. Что беспокоится за Рада, а не за... кого-то другого. Что внезапное решение о том, что обязательно должен быть там, продиктовано разумом или, на худой конец, интуицией мага, а не дурацким нерациональным желанием увидеть, правда ли-...

— Да ты вообще хоть раз в жизни бывал в бою? — Рад звучал откровенно ошарашенно.

— Ты не хуже моего знаешь, что нет, — фыркнул Лексий. — Даже в армии на Земле не служил, потому что в университет поступил вовремя. Но, в конце концов, я же маг.

Друг нахмурился.

— Ты уверен, что это хорошая идея? Я меньше всего на свете хочу, чтобы из-за меня ты-...

— Уверен, — прервал Лексий.

Рад посмотрел на него долгим-долгим взглядом. Он часто делал так, когда соглашался с тем, с чем на самом деле не был согласен. Словно взвешивал свои слова, тщательно, дважды, чтобы потом не винить никого, кроме себя...

— Ладно, — сказал он. — Как знаешь.

Не то чтобы Лексий правда знал, но он сам поставил себя перед фактом, и с этим оставалось только смириться.

Новой встречи с сильванами не пришлось ждать долго — она случилась через два дня, утром, когда оттийцы поднимались с ночёвки. Обоз, среди охраны которого сегодня были Лексий, Рад и отобранные им люди, ждал, пока пройдут конница и пешие. Утро стояло ясное; прежде, чем первая повозка наконец двинулась в путь, успело рассвести, и вот тогда откуда-то из хвоста раздались крики и посвист стрел.

Проинструктированные заранее бойцы Рада бросились к лошадям. Вскакивая на спину своей буланой, Лексий словил непонимающий взгляд от оттийца в кольчуге и при щите у седла, потому что сам был без них. Ой, про́пасть, да кому охота таскать всю эту тяжесть? Переть без щита против стрел, конечно, грустновато, но только если ты не волшебник. У Лексия в арсенале имелось заклинание, которое защищало не хуже; правда, это была одна из тех неудобных формул, которые действуют только тогда, когда ты их произносишь, так что, если хочешь остаться целым, придётся бормотать её, как мантру или молитву... Вот интересно, ведь должен же быть более удобный способ? В Урсульской библиотеке точно нашёлся бы. В голове промелькнуло: а ведь все нормальные волшебники наверняка готовились к этой войне, выбирая чары, которые могут пригодиться...

Словно в ответ на эту мысль одна из повозок вдруг полыхнула. Прямо мигом, с хлопком и столбом пламени, словно облитая бензином, которого в этом мире не придумали. Про́пасть, даже если не слышишь, как волшебник, такое колдовство сложно проглядеть! Лексий заметил серого в яблоках жеребца Рада, скачущего в ту сторону, и повернул следом свою кобылу. Значит, про мага всё-таки не врут...

Обогнувших горящую повозку оттийцев встретили стрелы, но луки всё-таки не годятся для ближнего боя, так что сильване и не собирались подпускать противника близко. Судя по крикам у Лексия за спиной, какая-то часть осталась позади, там, где пытались потушить не думающий униматься огонь, но остальные, не изменяя своей обычной тактике, дали дёру.

У календарей был свой счёт, но природа давно раскрыла объятия зиме. Снег, пусть пока неглубокий, уже не собирался сходить до весны. Лошади оттийцев, устремившихся вслед за незваными гостями, взрывали копытами рыхлые сугробы. Сильване, конечно, тут же свернули с дороги в лес, но здесь он, к счастью, уже не был таким густым, как там, у самой границы, хотя расслабиться всё равно не давал: выбыть из строя, потому что тебя вышибло из седла веткой — даже не смешно...

Самой яркой разумной мыслью, которую Лексий успел ухватить, была мысль о том, что он наконец занимается вещами, приличествующими попаданцу из книжки. Магия, погоня, опасность, все дела — с тем лишь отличием, что, когда смотришь экранизацию очередного фэнтази-бестселлера, тебе открываются более впечатляющие ракурсы, чем сплошные конские крупы. Коктейль из чувств был ужасн странный -почему-то, с непривычки, что ли, Лексий никак не мог осознать этот бой как бой, хотя стрелы летели только так. Было, конечно, страшновато, но самой большой опасностью в ту секунду казался риск врезаться в кого-нибудь или сверзиться с седла чужому коню под копыта — прежние мирные путешествия верхом к такому его не готовили. Краем глаза Лексий видел, как рядом кто-то падал — правда, не успевал заметить, в кого попали, в лошадь или в седока; видел, как часть их отряда резко свернула, уходя в сторону, чтобы, по плану, попытаться обогнать неприятеля и окружить... В какой-то момент разлапистая ель у них на пути вдруг сама ни с того ни с сего стряхнула на проносящегося мимо всадника гору снега, его конь шарахнулся, налетев на чьего-то чужого и создав хаос. Едва не попав в возникшую свалку, Лексий даже не успел ни о чём подумать, но чутьё мага само развернуло его в сторону того, кто колдовал — и защитное заклинание замерло у него на губах на полуслове.

Конечно, Лексий его узнал. Даже если бы человек там, на расстоянии полёта стрелы, нетерпеливо мотнув головой, не сбросил капюшон, мешающий смотреть, Лексий узнал бы это длинное, стремительное движение, которым он доставал из-за плеча стрелу — потому что столько раз видел это движение до́ма, там, на площадке за школой...

Лексий натянул поводья так резко, что его буланая взвизгнула и заплясала, оторвав передние копыта от земли. Не глядя в его сторону, Ларс выпустил стрелу, попав чьему-то скакуну в шею, развернул лошадь и поспешил догонять своих. Лексию пришлось закусить губу, чтобы вслух не выкрикнуть его имя...

— Ты там заснул?! — на скаку рявкнул кто-то из оттийцев, и Лексий, очнувшись, дал своей кобыле шпор.

Был ли тому виной снег или что-то другое, но хвалёные быстрые сильване никак не могли толком оторваться от погони, пока не выбрались на открытое место — большую поляну или что-нибудь вроде того. Как только деревья впереди расступились, непонятные партизаны прибавили темпа и порскнули в разные стороны, оставив оттийцам только расходящиееся веером следы копыт на снегу. Ничего, и справа, и слева их должны были встретить и оттеснить обратно, а тут вроде как раз достаточно просторно для того, чтобы поговорить по-мужски... Оттийцы, не успевшие затормозить сразу, с разбегу вылетели на середину пустыря и только там сумели немного сбавить скорость. Оказавшийся в серединке отряда, Лексий видел, как Рад там, во главе, не останавливаясь, привстаёт в стременах, чтобы оглядеться...

А потом его приметный серый жеребец споткнулся, но как-то странно, на ровном месте, и, ещё не успев осознать, Лексий почему-то заорал:

— Стойте! — и только потом сам понял, почему кричит. Вообще всё понял, только поздно...

Потому что лошадь Рада не споткнулась. Она провалилась. Провалилась копытом под лёд.

Это была не поляна, а озеро, спрятавшееся под обманчивым снежным ковром. Всё сразу встало на свои места: сильване не удирали. Они заманивали.

Нет. Ну нет же! Они ведь сами как-то проскочили! Даже пятиклашкам рассказывают в школе, что сказки о Ледовом побоище — всего лишь сказки. Что, если уж лёд выдержал Александра Невского, то выдержал бы и ливонцев, потому что вес доспехов не играет роли... В мозгу вдруг щёлкнуло: вот только у русских князей на службе вряд ли были волшебники. Чёрт. Чёрт, чёрт...

Всё это галопом успело пронестись у Лексия в голове за ту бесконечно долгую секунду, пока до других доходило. Спереди началась сумятица, кто-то закричал «Назад! Назад!», но зловещий треск льда, прогибающегося под людьми и конями, был красноречивее любых предупреждений. Лексий резко осадил лошадь, на него тут же налетели сзади, так что он едва удержался в седле; народ в другой части отряда смекнул, что к чему, и теперь пытался развернуться, наседая на тех, кто был в хвосте. Кто-то, кажется, уже тонул — ох, господи, там же Рад, там же-...

Теперь кричали уже со всех сторон. Кому-то удалось развернуться, но добраться до берега уже не вышло: лошади проваливались одна за другой, сначала задними ногами, передние пытались найти опору, но кромка льда не держала. Отряд смешался. Лексию не повезло оказаться в самой гуще панической толкотни. Никто не мог разобраться, куда бежать, что делать, от ржания звенело в ушах, или звенело бы, если бы в них, заглушая всё остальное, так отчаянно не отдавался стук сердца... Лексий зажмурился, запрокинул голову и заставил себя вдохнуть. Соберись! Соберись, маг! Разве не за этим тебя учили держать себя в руках, какие бы мрак и апокалипсис ни творились вокруг? Раз уж ты смог не потерять контроль из-за кота с бритвой в свой самый первый год, то сейчас точно справишься. Представь себе, какими глазами посмотрел бы на тебя Бран, будь он здесь — спорим, он бы решил, что зря тратил на тебя время? Ну, пришёл в себя? Вот и славно, а уж заклинание для замораживания воды ты точно вспомнишь, это же элементарно, проще некуда...

Он выдохнул сквозь сжатые зубы и начал произносить нужные слова — беззвучно, одними губами, как привык, хотя никто всё равно не расслышал бы посреди этого безумия человеческий голос. Сразу всё озеро не заморозить, значит, будем по частям — начиная оттуда, где Рад. Не потому, что он друг и землянин, чёрт с ними, с привязанностями сердца — просто потому, что он командир, и без него хоть кто-то из этих нескольких десятков вряд ли снова окажется на твёрдой земле. Оттийцы, не оттийцы, свои, не свои — всё это почему-то мгновенно стало неважно. Людям грозит гибель. Этого нельзя допустить.

Сдерживая всхрапывающую кобылу, которую со всех сторон теснили другие, Лексий мысленно поблагодарил Ларса за тренировки со стихами и шпагой. Он привстал в стременах, выискивая глазами Рада, и с облегчением увидел, что тот сумел вывести свою лошадь на укреплённый лёд. Друг словно почувствовал чужой взгляд и обернулся; их разделяла беспорядочная толпа, но они как-то умудрились встретиться глазами, и Лексий закричал про себя: «Пожалуйста, ради кого-нибудь, приведи их в чувство и доставь на берег, потому что я понятия не имею, на сколько ещё хватит меня и льда!». Он окликнул бы его вслух, но заклинание нельзя было прерывать, и Лексий только мотнул головой, указывая подбородком налево, туда, где уже сделал лёд безопасным. Рад понял. Закусил губу, кивнул, перекрывая шум, скомандовал что-то людям вокруг себя — Лексий не слышал, что́...

Его словно толкнули, и, обернувшись через плечо, он увидел за деревьями на берегу силуэты сильван. Остались добивать уцелевших? Или просто поглазеть? В первых рядах рыжела яркая шевелюра Ларса. Он без всякого интереса обвёл взглядом кошмар на льду, отвёл глаза — но вдруг резко развернулся обратно и уставился прямо на Лексия, определённо именно на него. Неужели наконец узнал?

Вся абсурдность ситуации просто криком требовала помахать ему рукой. Лексий правда сделал бы это, не будь у него более насущных проблем. Его лошадь, доведённая до предела, взбрыкнула, и он только чудом успел спрыгнуть прежде, чем она его сбросила. Как ни странно, он приземлился удачно, на ноги; схватил кобылу за узду, не давая ей встать на дыбы. Ну же, девочка, не надо брыкаться, не убей меня раньше времени... Уже в который раз начиная заклинание заново для нового кусочка льда, ещё каким-то чудом держащего людей, Лексий краем глаза заметил, что кто-то уже целым и невредимым преодолел полпути до берега. Слава богу — слава богам, — хоть кто-то-...

Кобыла дёрнула повод, вырывая его из рук, Лексий всё-таки сбился на полуслове, хотел было начать заново и вдруг почувствовал, что теряет опору.

Он ещё успел отстранённо подумать: Айду, никакой ты не волшебник, ты дурак. Укрепить прежде всего тот участок, на котором стоишь сам, было бы разумнее и вернее с любой точки зрения, так нет же, ты ведь, чтоб тебя, альтруист!.. Нет, если бы Бран был тут, он точно взял бы назад все слова, которыми тебя хвалил...

Лёд подался у Лексия под ногой, и он не успел даже вскрикнуть, как оказался в полынье по грудь. Онемевшие от холода руки тщетно искали опоры, обжигающе ледяная вода сжала лёгкие, не оставляя места даже для дыхания, не то что для мыслей и памяти, разом растерявшей волшебные слова, и Лексий отчётливо понял: всё. Господи, в каком-то смысле это было даже смешно: он всего лишь хотел вернуться обратно на Землю, а в итоге утонет, как последний тевтонец в учебнике по истории для младших классов. Кажется, книжки про попаданцев обычно заканчиваются как-то не так...

Небо было безупречно голубым, шум вокруг давно перешёл ту грань, после которой он кажется тишиной, рядом с Лексием тонули люди и лошади, до последнего борющиеся в обречённой битве за жизнь, которую он не смог для них выиграть… Его буланая, не успевшая убежать, била копытами подле и, кажется, ненароком лягнула бывшего седока под рёбра, но Лексий, хлебнувший чёрной воды, не почувствовал удара. Потому что ничего уже не чувствовал. Только холод...

А потом не стало и его.

Гвидо ненавидел себя за трусость.

Регина говорила ему, чего хочет, и он выполнял. Она велела наложить на свою бесценную королевскую персону защитные чары — что ж, он это сделал. Почему нет? Иногда Гвидо казалось, что Амалии хватило бы на то, чтобы сделать неуязвимой хоть всю оттийскую армию. Интересно только, знала ли королева, что раз он произнёс заклинание, то мог его и отменить? Мог убить Регину, если бы захотел — если бы вообще умел хотеть убивать. Или превратить её в змею. А что? Это даже не было бы метаморфозой, Гвидо просто показал бы миру её истинный облик. Или нет, не в змею — в веретеницу. В ящерицу без ног, которой даже кусаться нечем...

Он мог бы это сделать. И на какой-то момент, пока он ещё не опомнился, он был бы счастлив.

Но королевские волшебницы следили за ним и Амалией. Ни одна из них так и не раскрыла рта, но Гвидо постоянно ловил на себе их взгляды — не одной, так другой. Кто-нибудь из них неизменно оказывался рядом, хоть и не слишком близко. Открытой охраны не было — зачем? Гвидо шутя справился бы с любой из этих девчонок поодиночке, но вряд ли сдюжил бы, встань они против него впятером. В самом начале пути, который привёл его сюда, на сильванские равнины, он узнал одну простую истину: волшебник — это перемычка песочных часов. Сколько бы у тебя в запасе ни было сил, они могут течь лишь тонкой струйкой. Так глупо: смотрите, я великий колдун, и я сотворю вам любые чудеса — но только если не станете мешать...

Честь и мораль были ни при чём. Магия не предназначена для войны — так же, как прялка не предназначена для того, чтобы ею пахать, вот и всё. Это знал любой волшебник, вот только не-волшебникам было всё равно. Регина намеревалась использовать вновь обретённого брата где только сможет. С паршивой овцы — а кто, скажите, пожалуйста, всегда был в семействе Локки паршивой овцой? — хоть шерсти клок...

Разумеется, Регина его не боялась.

Гвидо понимал: он сам виноват. Он выдал свою слабость в тот самый момент, когда явился в королевский дворец, признавая тем самым, что не обойдётся без помощи... Но факт оставался фактом: Регина была уверена, что он ничего не сможет ей сделать, и самым мерзким, самым отвратительным было то, что она была права. Потому что он знал, что вряд ли станет даже пытаться. Потому что какая-то часть Гвидо — упрямая, трусливая часть — с детства раз и навсегда уяснила: всё на свете всегда и непременно устраивается так, как хочется твоей блистательной сестре. Сопротивление только всё усложняет. Иные уроки запоминаются надолго: даже осознавая, насколько он смешон и жалок, он не мог преодолеть сам себя.

Итак, ему было тридцать, у него в руках была огромная волшебная мощь, и он был не в состоянии пойти против женщины. Он страшно устал ночами напролёт лежать в объятиях бессонницы и с кривой усмешкой думать: а стоило ли вообще вспоминать, кто он такой? Загадочный даже для самого себя Чародей уж точно являл куда более приличное зрелище, чем неприглядная фигура Гвидо Локки...

Регина умела путешествовать с комфортом. Каждый раз, входя в её палатку, Гвидо не мог отделаться от мысли, что какой-нибудь оттийский бедняк за всю свою жалкую жизнь и мечтать не смел о такой роскоши. А входить ему приходилось часто, потому что Регина звала его, когда ей хотелось поговорить. Именно поговорить, а не побеседовать — в осмысленных ответах и тем более в возражениях она особо не нуждалась. Порой Гвидо недоумевал, на что ей сдался он, если с тем же успехам она могла обратиться к своим колдуньям, немым, как мебель...

Сегодня сестра вызвала его к себе и с порога сунула ему под нос какую-то бумагу.

— Ты слышал? — потребовала она. — Эту историю про озеро? Айду, я так смеялась, нет, честное слово, эти сильване — просто прелесть, какая фантазия! Но Юрье всё-таки умница, что не утонул, это была бы до обидного бессмысленная трата...

Вполуха слушая её болтовню, Гвидо пробежал глазами вручённое ему письмо.

— У тебя что, до сих пор на него большие планы? — уточнил он.

— Ну да, — королева даже не разозлилась, что он позволил себе её перебить; она, кажется, вообще считала его слишком ничтожным поводом для злости. — Дам ему командование над степняцкой конницей, как только она прибудет. А что, ты против?

Ну, как бы тебе сказать. Начать хотя бы с того, что несколько немилосердно приказать человеку, которого степняки держали в рабстве, воевать и жить с ними бок о бок, но, милая сестрица, когда такие мелочи всерьёз тебя волновали...

— Он же позволил утопить своих людей в озере, — Гвидо бросил донесение на складной письменный стол.

— Впредь будет умнее, — беззаботно отмахнулась Регина. — Спорим, зато теперь он никогда в жизни не забудет, что всегда нужно делать поправку на магию? И, кроме того, судя по тому, что там пишут, если бы не он, до берега не добрался бы вообще никто. А он спас больше половины.

— Даже если так, он же всего лишь хильен, — напомнил Гвидо.

Королева фыркнула.

— Как ты думаешь, я стала бы приглашать просто хильена на все эти военные советы? Он как-то раз принял командование над ополчением своего князя и выиграл ему битву на Юоме, — она поймала ничего не выражающий взгляд брата и усмехнулась. — Ты со своим беспамятством пропустил много всего интересного, правда? Короче говоря, я точно знаю, что Юрье может лучше. И будет. Особенно если я скажу ему пару подходящих слов. Я даже готова изобразить, будто испугалась за его жизнь, уверена, это его вдохновит. И, как бы то ни было, он до сих пор мой единственный командир, который понимает язык Степей. Командовать степняками другому степняку я, конечно же, не доверю…

— Ты и так слишком им доверяешь! — вставил Гвидо. — Почему ты вообще так рассчитываешь на армию их кхана? Ему-то от твоих войн какая польза?

— Как?! — притворно ужаснулась Регина. — Ты смеешь думать, что благороднейший солнцеподобный кхан не окажет военной помощи своей невесте?..

До Гвидо даже не сразу дошло.

— Кому? — тупо переспросил он, когда снова обрёл дар речи.

— А, я тебе не сообщила? — её тон звучал спокойно и равнодушно. — Поздравь меня, я снова выхожу замуж.

Гвидо попытался осмыслить то, что услышал.

— Ты пошла даже на это, чтобы добиться заключения мира?!

Регина пожала плечами:

— Вполне, знаешь ли, обычное дело у нас, монархов.

Гвидо провёл рукой по лицу, собираясь с мыслями. Вот уж точно, сестрёнка всегда умела огорошить...

— Ты понимаешь, что Оттия этого не потерпит? — выходнул он наконец. — Ты с ума сошла. Народ ненавидит кочевников. Тебя сбросят с престола, не успеешь ты поцеловать своего кхана на вашей свадьбе. Такое могли бы простить какому-нибудь восьмипудовому Дордю с полной галереей надменных предков, но не Локки, которая сидит на троне всего три года!

Чужому человеку могло бы показаться, что лицо Регины осталось неподвижным, но Гвидо знал её слишком хорошо. Он заметил, как она стиснула зубы.

— Четыре, — сказала она голосом, в котором зазвучало что-то смертельно опасное, пускай пока и посаженное на цепь. — И Надзиратели видят, что за эти четыре года я уже сделала больше, чем иной Дордь за всю свою никчёмную жизнь! Если моя страна со мной не согласна, что ж, пусть брыкается сколько угодно, я готова. Но, клянусь, я добьюсь того, что меня запомнят как королеву, которая после сотен лет страданий и горя наконец избавила Оттию от угрозы из Степей. И, пропасть побери, я готова выйти замуж хоть за кханского коня, если этот брак поможет мне добиться того, чего не добился ни один из хвалёных прошлых королей!..

Она гордо вскинула голову и обворожительно улыбнулась.

— Мы поженимся сразу, как только прибудет мой жених. Да-да, прямо здесь, служитель у меня с собой, платье — тоже. И, добром или нет, этот день точно запомнят — королевы сотни раз выходили замуж в роскошных залах, а в поле я буду первой. Ай, нет, второй после Финнавар, они с этим… Гэйнором тоже, помнится, соединились браком где-то в лесу под раскидистым дубом, или какой ещё чуши там насочинял Шаумдорф...

— О, — сказал Гвидо без выражения, — так вот, значит, как. А я-то всё гадал, почему кочевники пошли на переговоры… Степняк-оттийский король! Бьюсь об заклад, о таком они и мечтать не решались. А этому своему мужу ты наследника всё-таки родишь? Стой, или у кочевников в ходу многожёнство и можно не переживать, что он останется бездетным?

— Ого! — Регина воззрилась на него любопытством. — Айду, кажется, новости задели тебя за живое. Ведёшь себя как настоящий старший брат, которому не нравится кавалер сестрёнки. Ревнуешь, что ли?

Кажется, она испытала искреннее удовольствие от кислого выражения, исказившего его лицо. Чего бы Гвидо ни дал за то, чтобы наконец научиться сохранять перед ней спокойствие!..

— А теперь убирайся, — уже совсем другим тоном велела её величество. — Мне работать надо.

Гвидо сдержал вздох и молча вышел из палатки. Что ж, пора признаться хотя бы самому себе: он стал для королевы никак не придворным магом — скорее, придворным шутом...

В самом деле, почему новости так его взволновали? Какое ему дело до того, что будет со всей этой проклятой страной и особенно с её королевой? Если сестричка хочет провести войска кочевников через Оттию, чтобы по всей длине их пути вспыхнули бунты — пусть. Если она намерена и впрямь стать женой варвара из диких и грязных земель — что ж, скатертью дорога, он первым поздравит молодожёнов, может, ради такого случая даже выучит пару слов по-степняцки...

— Гвидо!..

Он так увяз в своих мыслях, что заметил Амалию только после того, как она пискнула его имя. Оно почему-то ей нравилось, и она не упускала случая произнести его вслух — без злого умысла, вот только Гвидо всё равно каждый раз передёргивало…

— Что ты здесь делаешь? — выдохнул он, пожалуй, слишком резко. Но, в самом деле, сколько раз он просил её не гулять одной! Она никак не могла взять в толк, что здесь не роскошный сад из её рассказов о доме, а военный лагерь, полный мужчин, у которых боги знают что на уме. Впрочем, какое там — что все предупреждения значат для женщины, которая честно не знает, что её красота может вскружить самую благородную голову? Амалия была красива до замирания сердца — даже сейчас, с лицом, серо-бледным от тягот похода, которые были плёвым делом для Регининых бойцов и целым подвигом для девочки, выросшей взаперти. И красная меховая накидка, подарок королевы, очень ей шла. Регина одевала дочь Клавдия, как свою куклу, словно в детстве не наигралась вдоволь, но уж в чём-в чём, а в отменном вкусе у королевы не было недостатка...

— Я тебя искала, — Амалия, схватившая его за руки, снизу вверх смотрела на него тревожными синими глазами. В последнее время они казалсь Гвидо ещё больше; за весь путь от Леокадии он ни разу не видел в них слёз, и от этого ему становилось страшно. — Не сердись.

Всевидящие!.. Когда я вообще на тебя сердился? Вот на себя — да, но на себя есть за что...

Он обнял её, закрыв глаза. Амалия прижалась щекой к его груди, а её тонкие пальцы стиснули ткань рубашки у него на плечах.

— Ну, что стряслось? — мягко спросил Гвидо, ласково гладя царевну по спине.

— Они говорят, папа лично собрался возглавить сильванскую армию, — Амалия шмыгнула носом, уткнувшись лицом ему в грудь, и он едва смог разобрать её слова. — И я вдруг поняла, что это уже всё, что это навсегда теперь... что я никогда больше... больше никогда... Гвидо, я его очень люблю! Я не хотела! Я не думала, что так будет!..

Гвидо почувствовал, как его сердце падает куда-то, где холодно и глубоко. Он стиснул зубы и крепче прижал Амалию к себе.

Думал ли он, что так будет? Он просто хотел вернуть себе себя. Как вышло, что существо, которое в жизни не видело бед страшнее плохого конца в книжке, воюет ради него против собственного отца? Как вышло, что он любит её и не может защитить?..

Если бы только её сила выбрала кого-нибудь другого.

— Прости меня, — шепнул он. — Нам лучше было бы никогда не встречаться...

Амалия чуть отстранилась, чтобы посмотреть ему в лицо — совершенно сухими глазами. И того, что она произнесла потом, Гвидо никак не ожидал от неё услышать.

— Нет, — сказала она. — Ты не виноват. Остаться с тобой... Это был мой выбор. Я сама решила. Я ни о чём не буду жалеть.

Он не придумал, что ей ответить. Смог лишь погладить свою царевну ладонью по щеке, любуясь её храбростью. Жаль только, что она сама не знала, о чём говорит. Боги, пичужка, да разве у тебя был выбор? Ну, разве что между тем, чтобы остаться в руках сумасшедшего мага, и прыжком со скалы... И я знаю, что ты бы не прыгнула. Кто бы там ни был на моём месте.

— Я ни о чём не жалею, — повторила Амалия. — Я ведь люблю тебя.

Перестань. Ты влюбилась в Чародея. Просто пока ещё не поняла, что он и Гвидо Локки — не одно и то же. Интересно, что будет, когда поймёшь...

— Я тоже тебя люблю, — сказал Гвидо, и, хотел он того или нет, хотя бы это не было ложью.

Хотя бы это.

Лексий очнулся, не имея ни малейшего понятия, где он и как сюда попал.

Когда он пришёл в себя, над ним был низкий деревянный потолок, а он сам лежал на спине, укрытый чем-то вроде тёплого тяжёлого одеяла, и чувствовал себя страшно разбитым. Всё тело ломило, как — он сказал бы, «как после хорошей драки», но, если честно, Лексий не припоминал за собой ни одной драки, которая была бы настолько хороша. Ну, ладно, тогда как после тренировки с Элиасом, после них он вообще разогнуться не мог...

Память вдруг вернулась, как бумеранг, который зазевавшйся метатель поймал лицом. Точно. Элиас... школа волшебства... параллельный мир с королями, войнами и волшебством. Спасибо хоть без говорящих единорогов. Уф. А как хорошо всё начиналось.

Но где же он всё-таки? На дно замёрзшего озера что-то не похоже.

Преодолевая тошноту, подступающую к горлу от слабости, Лексий заставил себя сесть. Закрыл глаза, пережидая приступ головокружения...

— ... Лексий? Лексий!

Ох, боги. Он тысячу лет не слышал этого голоса, от волнения звенящего, как детский.

Лексий не успел и глазом моргнуть, как Тарни оказался у него на постели и порывисто его обнял. Рёбра тут же отозвались новой болью, Лексий стиснул зубы, сдерживая невольный стон; опомнившись, Танирэ тут же отстранился и, подогнув одну ногу, боком сел на край кровати.

— Ох, извини, — смущённо сказал он. — Я не хотел сделать тебе больно. Тебе... здорово досталось, ты прямо на са́мом пороге стоял. Всё опасное я вылечил, но все эти ушибы — уж не обессудь...

Тяжёлая голова Лексия соображала крайне неохотно, но до него всё же дошло: человек, спасший тебе жизнь в обмен на часть своей, просит прощения за то, что не избавил тебя от пары синяков. Про́пасть, какое же этот мир всё-таки чудно́е место...

— Айду и её дурной брат! Ты что, всерьёз перед ним оправдываешься?!

Элиас стоял у дверей, скрестив руки на груди с таким видом, словно видал весь этот старый прогнивший мир в гробу. Должно быть, Лексий немного бредил, потому что он вдруг понял, что рад видеть даже это его лицо.

— Благодари маленького праведника за то, что ему не терпится умереть поскорее! — с отвращением выплюнул Элиас. — Лично я вот точно не стал бы тратить силы на починку изменника вроде тебя!

Он порывисто развернулся и вышел, хлопнув дверью, пусть и не слишком громко.

Лексий подавил рвущийся из груди вздох. Что ж, почему он не удивлён?..

Тарни проводил Элиаса долгим взглядом и тихо улыбнулся чему-то.

— Не слушай его, — посоветовал он. — С тех пор, как тебя привезли, он места себе не находил, — он легонько провёл ладонью по тому, что служило Лексию одеялом. — И плащ, кстати, тоже его...

Жеребёнок тряхнул головой и пристально вгляделся Лексию в лицо.

— Как ты? Я точно ничего не проглядел? У тебя нигде не болит особенно сильно? — он потрогал его лоб; в прикосновении тёплой узкой руки было что угодно, но только не деловитая отстранённость врача. — Всё ещё горячий... Ничего, если жар не спадёт к утру, там разберёмся...

Лексий просто молча слушал, а потом сказал:

— Спасибо.

Тарни улыбнулся ему, чуть сощурив глаза. Его пушистые волосы ореолом золотились в свете очага, согревающего полутёмную комнату.

— Перестань, — мягко сказал он. — Не мог же я просто сидеть и смотреть, как ты умираешь.

— Лексий!..

Чуть ли не настежь распахнув дверь, Ларс прямо с порога шагнул к кровати и обнял его, бережно, но горячо. Вернувшийся с холода, он и сам был холодным; Элиас, молча вошедший следом, так и остался стоять поодаль, всем своим видом показывая, что он в этой нежной сцене не участвует.

— Слава богам! — облегчённо вздохнул Ларс. — С возвращением... — он невесело усмехнулся, — во всех смыслах. Честное слово, я из-за тебя чуть не поседел!

— Что ты вообще там забыл?! — Айду, можно подумать, этот вопрос сейчас был самым важным. — Чем у вас тут вообще думают, если посылают магов партизанить? Бран бы сказал всем пару ласковых...

Ларс улыбнулся.

— Я сам попросился. А что ещё мне было делать? Сложа руки, ждать, пока эти ребята спокойно погуляют по лесу и будут готовы надавать нам пинков? Ну уж нет, спасибо! О ратных подвигах я, положим, никогда не мечтал, но раз уж мы воюем, то я намерен участвовать.

— Да как скажешь, — устало вздохнул Лексий, — ничего не имею против. Ребята, а где мы?

— В месте, откуда сейчас комндуют сильванской армией, — Ларс вдруг помрачнел. — Ах да... Лексий, его величество Клавдий хочет тебя видеть.

Ох, чёрт.

Лексий закрыл глаза. Он слишком хорошо представлял себе, какого рода будет встреча. Едва ли Клавдий распахнёт блудному подданному отеческие объятия...

Ларс сжал губы.

— Я понимаю, чем ты рискуешь, — сказал он, — но не привези я тебя сюда, ты бы не выжил. Моих талантов к врачеванию точно не хватило бы, чтобы тебе помочь.

Лексий провёл рукой по лицу. Голова болела какой-то гулкой, пустой изнутри болью.

— Ты спас меня, — напомнил он. — Я этого не забуду. И не смей просить у меня прощения.

Он глубоко вдохнул, пытаясь собраться с мыслями.

— Когда Клавдий ждёт меня к себе?

— Завтра к полудню, — сказал Тарни. — Он повелел было доставить тебя, как только ты очнёшься, но я сделал непреклонное лицо и объявил, что они себе там как хотят, а я не позволю трогать больного до утра. И знаешь что? Он послушался! Наверняка из-за одной только оторопи, но!.. — он вполголоса рассмеялся. — Айду, дома бы точно не поверили...

Ещё бы.

— И сбежать мне не удастся, да?.. — рассеянно проговорил Лексий, размышляя вслух. Встреча с его царским величеством не привлекала. Вообще. Если честно, будь один непутёвый маг сейчас в более тесном контакте с реальностью, перспектива повергла бы его в ужас. Ух, вспомнить бы, что там по сильванскому законодательству полагается за государственную измену...

Тарни и Ларс обменялись странными взглядами.

— Если у тебя есть причины считать, что это единственный выход, — наконец сказал Ларс, — то, чисто теоретически, может быть...

Лексий посмотрел на них, сначала на одного, потом на другого.

— Я здесь под вашу ответственность, так? — догадался он. — Но вы, конечно, не хотите, чтобы Клавдий меня казнил, поэтому не станете меня останавливать, если я попытаюсь улизнуть... — он шумно выдохнул. — Ох, про́пасть. Не бойтесь, никуда я не денусь. Я не такой подлец и трус, чтобы подставлять ваши головы под удар вместо своей...

— Ещё бы ты попробовал! — едко фыркнул Элиас. — Айду, парни, неужели вы с ним заодно? Чего вы так с ним носитесь? Он предатель!

— Помолчи, — негромко велел Ларс, и, странное дело, Элиас подчинился.

Халогаланд вздохнул и сжал пальцами переносицу.

— Послушай, Лексий, — сказал он, — я не буду спрашивать тебя о том, что ты забыл там, в лесу, и о том, где ты пропадал всё это время... Это твоё дело. За других говорить не имею права, но я всё ещё считаю нас друзьями, поэтому мне хватит твоего честного слова. Обещаю поверить в то, что ты скажешь. Серьёзно, даже мысли читать не буду. Слово волшебника. Просто ответь: ты желаешь Сильване зла?

Лексий не отвёл взгляда. Даже не моргнул.

— Нет, — сказал он без колебаний, и это была чистая правда. Ларс мог бы заглянуть к нему в голову — хотя бы тут скрывать Лексию было нечего.

Но Халогаланд сдержал обещание просто взять и поверить.

— Вот и славно, — улыбнулся он. — В таком случае, добро пожаловать домой.

Лексий вдруг почувствовал, что у него даже нет сил ответить ему улыбкой. Он тяжело вздохнул, закрыл глаза и откинулся на подушку.

— Всё, хватит, — сказал Тарни. — Дайте ему отдохнуть. Обо всём остальном завтра договорите.

Погружаясь в тяжёлый сон, чёрный, как озёрная вода, Лексий успел подумать о чём-то ужасно важном, но уже не сумел ухватить, о чём.

Когда он проснулся снова, в безлюдную комнату заглядывало серое утро. Голова оставалась всё такой же тяжёлой, но хотя бы болеть перестала. Заставить себя подняться было настоящим подвигом. Он сел, спустил ноги с кровати, провёл рукой по встрёпанным волосам... Ну же, маг его величества царя славной и доблестной Сильваны, возьми себя в руки! И причешись, что ли. Правда, зеркала в доме, кажется, нет — только кровать, стол да лавки...

Почему-то Лексий заранее знал, чью упрямую спину он увидит, выйдя на крыльцо. Услышал случайно, наверное.

— Спасибо, — коротко сказал он, протягивая Элиасу его плащ.

Волшебник взял его, не глядя. Благодарность, кажется, и вовсе пропустил мимо ушей.

— Я здесь только затем, чтобы проследить, что ты не попытаешься дать дёру, — сообщил он.

— Само собой, — устало согласился Лексий и отвернулся, чтобы уйти. В конце концов, нужно было выяснить, куда именно ему до́лжно явиться к полудню...

Стояла неприятная, гниловатая оттепель. Гнетуще низкое небо спрятали тучи; отвратительный ветерок, которым тянуло между бревенчатых домов, был не тёплым и не холодным. Как раз идеальный день для того, чтобы откатиться на два года назад, в те далёкие дни, когда Бран забавлялся, глядя на своих нелепых учеников, не способных находиться друг другом в одной комнате... Так смешно. Лексий в последнюю очередь ждал, что ему будет жаль, но если Элиас так хочет... Что ж, пожалуйста. Поступайте как знаете, господин бастард.

— Ки-Рин!

Лексий оглянулся.

— Ты что, собираешься явиться к его величеству в таком виде? — язвительно осведомился Элиас. — Ты вообще себя видел? В гроб и то краше кладут.

Как всё-таки хорошо, что Бран научил их контролировать свой гнев.

— Ну спасибо, — фыркнул Лексий без особого чувства. Да отвяжись уже, честное слово, и без тебя тошно...

— Тебе надо поесть.

Лексий, который уже двинулся было прочь, замер на середине шага.

Это было как в тот день в библиотеке. Когда их было только трое — два ки-Рина и Скриптор Каллиопейский, — и Лексий впервые в жизни услышал, что этот парень умеет разговаривать как человек.

— Я серьёзно, — сказал Элиас. — Пойдём завтракать.

Лексий улыбнулся.

— Ну раз уж ты приглашаешь...

По пути им не попалось ни души, хотя где-то поодаль ржали лошади. Местечко смахивало на обычную деревню, только вот её жители куда-то делись. То ли поспешили подобру-поздорову убраться с дороги у войны, то ли получили приказ освободить жильё для армии... Один из домов, из трубы которого многообещающе валил густой дым, оказался чем-то вроде столовой. Длинные столы пустовали — похоже, время завтрака уже закончилось, а до обеда было далеко. Человек над большущим котлом посмотрел на припоздавших гостей с неодобрением, но они всё же получили по тарелке степнячки с мясом — к своей гордости, Лексий давно уже, забывшись, по старой памяти не называл её гречкой...

Удивительно, до сего дня он и не знал, что горячая еда может действовать как самый настоящий эликсир жизни. После третьей ложки Лексий наконец перестал чувствовать себя утопленником. Даже аудиенция у Клавдия и та на минутку перестала слишком его тревожить.

Какое-то время они ели молча, а потом Элиас отложил ложку.

— Послушай, — сказал он, не глядя на Лексия, — мне как-то даже странно говорить такое, но, чтобы ты знал, смотреть на твою казнь не доставит мне никакой радости. Так что ты уж постарайся как-нибудь отовраться, ладно? Вообще-то мне всё равно, но нас и так мало осталось. Те, кого учил не Бран — это уже совсем не то.

Ого! Лексий воззрился на братца, пытаясь понять, точно ли он сегодня уже проснулся. Из уст второго ки-Рина эти слова звучали почти как признание в любви. Интересно, он это всерьёз? О том, что смерть родственничка и вроде как изменника будет ему не в ра-...

Радость. Лексия словно ударили по затылку. Он вспомнил, о чём успел подумать ночью, прежде чем уснул.

— Рад!.. — выдохнул он вслух.

— Что? — Элиас непонимающе нахмурился. — Стой... этот твой здоровяк-оттиец? Он-то тут причём?

Конечно, он, кто же ещё! Не я же рад твоим внезапным тёплым чувствам! Какое мне до них дело, когда Рад там-...

— Господи! — в ужасе сказал Лексий в пустоту. — Он ведь даже не знает, что я не погиб!..

— И что с того? — холодно заметил Элиас. — Переживёт.

Лексию захотелось застонать.

— Ты не понимаешь!..

Братец зло фыркнул.

— Да куда уж мне!.. — но Лексий его толком не слышал.

— Мне нужно дать ему знать, — сказал он.

— Не советую.

Лексий почувствовал себя так, словно разбежался, чтобы выбить дверь плечом, и в этот самый момент её открыли изнутри — потому что Элиас произнёс это совершенно спокойно. Не запрет, не угроза — именно что совет, и только. Хочешь — слушай, хочешь — нет, хозяин барин.

— Это ещё почему? — растерянно осведомился он.

Элиас вздохнул, как учитель, которому приходится разжёвывать тупоголовым школьникам самые простые вещи.

— Даже если Клавдий почему-нибудь простит тебе выходку с исчезновением, я почти совершенно уверен, что за тобой станут присматривать. По крайней мере, какое-то время. Не слишком разумно будет вести себя... подозрительно. Если вероятный изменник начнёт переписку с вражеским командиром, пусть и не ахти каким, это любого заставит насторожиться, как считаешь?

Про́пасть, Лексий. Дурак, а не волшебник, теперь уже однозначно.

— Ты прав, — устало сказал он. — Айду, я и не подумал.

Элиас равнодушно дёрнул плечом.

— А стоило бы хоть иногда! Ты уже большой мальчик, пора учиться работать головой, пока она у тебя ещё есть. Так что, ты наконец готов? Я понимаю, опоздание у Ринов не считается за грех, но мне нужно доставить тебя его величеству, пока тебя не сочли беглецом, а нас — твоими пособниками. Честное слово, у нас с парнями и без тебя хватает забот.

Ветер, встретивший их за дверью, определённо стал холодней. Лексий закрыл глаза, прислушался и понял, что эта зима будет суровой.

Их путь лежал через более оживлённую часть деревни, превращённой в военный лагерь. Погружённый в свои мысли, Лексий рассеянно скользил взглядом по встреченным лошадям и людям в одинаковых плащах — наверное, форменных... У Элиаса был такой же, он почему-то нёс его под мышкой.

— Оденься, — машинально сказал Лексий, — на тебя смотреть холодно.

Мама всегда так говорила, когда он уходил гулять без шапки. Лексий вдруг понял, что не вспоминал о матери уже лет сто.

Элиас посмотрел на него, приподняв брови, и даже не потрудился фыркнуть.

По дороге они не обменялись ни словечком. Лексия не мучал безысходный страх перед чем-то неизбежно плохим — скорее, так мутно бывает на сердце, когда директор школы вызывает тебя к себе, а ты не помнишь, в чём провинился...

Что Клавдий захочет с ним сделать? О его величестве говорили, что он разумный человек, но ещё о нём говорили, что от него можно ожидать чего угодно...

Их целью оказалось здание деревенской гостиницы. У жизни определённо имелось чувство юмора — на выцветшей вывеске ещё можно было различить название: «Царское подворье». У коновязи не осталось свободных колец. Зачем столько народу сразу? Там, внутри, наверное, какое-нибудь совещание. Ещё, того и гляди, заставят до ночи ждать в приёмной...

Приёмной тут, конечно, оказалось не предусмотрено; её роль играла небольшая полутёмная прихожая, и какой-то человек, сидевший на сундуке, встал им навстречу. Элиас сказал ему нечто, чего Лексий не расслышал, человек кивнул и скрылся за внутренней дверью. Должно быть, пошёл доложить.

На удивление, ждать не пришлось совсем — слуга открыл перед Лексием дверь и посторонился, давая посетителю войти. При этом не проронил ни звука, но посмотрел что-то не слишком приветливо. Да что ж такое, в этом лагере что, все до последней кошки уже знают, что Лексий ки-Рин предал Родину? Которая ему, если хотите знать, вообще и не родина никакая...

Столы в зале были сдвинуты вместе и едва не сплошь завалены картами и бумагами. Люди, сгрудившиеся вокруг и сидящие на лавках у стен, скорее создавали впечатление напряжённой планёрки в каком-нибудь офисе, чем чинного военного совета. Клавдий стоял спиной к двери, опираясь могучими руками о стол, но даже сзади его было не спутать ни с кем другим.

Когда Лексий вошёл, обсуждения поутихли, и часть глаз рассеянно обратилась к нему. Ладно, ладно, хорошо, каков шанс, что приказ о казни будет отдан при таком количестве посторонних? Странно вообще, что Клавдий позвал его, не доведя до конца своих дел, ненадёжный волшебник всё-таки не такая уж важная птица и даже вроде как не слишком опасный преступник...

Его величество выпрямился и повернулся к вошедшему.

— Опять ты, — сказал он. Все знали о его привычке тыкать подданным, особенно тем, кто младше; что интересно, обиженно кричать про субординацию никому и в голову не приходило. — Почему я не удивлён? Странно только, что ты вернулся так скоро. Успел продать Оттии ещё какие-нибудь тайны? Кстати, давно хотел спросить: Регина хотя бы прилично заплатила тебе за то, что ты нашёл для неё мою дочь?

Говорят, сухим летом торфяники могут тлеть месяцами. Огня, спрятанного в глубине, не видно, и поверхность выглядит обманчиво целой, вот только если ступишь — провалишься. Лексию вдруг стало страшно даже дышать. Клавдию вовсе не обязательно было орать, чтобы внушать ужас — о нет, хватало одного его тона, такого обманчиво спокойного...

— Ваше величество.

Звук знакомого голоса заставил Лексия вздрогнуть. Заговорил Ларс — до этого он молча стоял в углу, и Лексий его не заметил. Обычно господин Халогаланд был первой вещью, которая бросалась в глаза, как только вы входили в комнату, но сейчас вся его нарочито эксцентричная харизма куда-то пропала. Раболепия перед монархом, впрочем, тоже не было ни капли: сдержанная серьёзность — и только. Наверное, так могут только настоящие лучшие люди — не самые богатые или самые родовитые, а именно настоящие...

Клавдий сверкнул на Ларса тёмными глазами.

— Чего тебе, Халогаланд? — грозно буркнул он.

— Если мне будет дозволено высказаться, я хотел бы напомнить, что, соверши господин ки-Рин хоть одно из деяний, в которых вы его обвиняете, его присяга не позволила бы ему остаться в живых.

Ох, чёрт побери, а ведь и правда. Присяга ведь карает за любое нарушение закона — и за государственную измену, уж конечно, тоже...

— Ты правда думаешь, что я не знаю текста вашей присяги?! — громыхнул Клавдий. — Но если он ни в чём не виноват, то какой пропасти ради сбежал из страны и потом нашёлся во вражеской армии? Или, — он вновь обратил взгляд на Лексия, — ты так боялся меня из-за моей дочери?..

Он задумался и несколько спокойнее прибавил:

— Хм, может быть, и правильно делал...

Лексий почувствовал, что непременно должен сказать что-нибудь в своё оправдание.

— Я надеялся получить сведения о планах Оттии, — выдохнул он, не успевая толком подумать. — Есть один человек, располагающий ими... — его мозг работал на полную, придумывая ложь лишь немногим быстрее, чем её произносил язык. — Я познакомился с ним во время поисков в пустыне. Разумеется, нарочно, с целью разведки.

Айду, слава всем богам на свете, что непредсказуемый второй ки-Рин остался за дверью, с него сталось бы припомнить Лексию его оттийского «друга детства»...

Клавдий, впрочем, так и так особо не поверил.

— Да ну? — скептически хмыкнул он. — И что же тебе удалось выяснить?

Лексий открыл рот, судорожно ища что-нибудь стоящее. Мне удалось выяснить, что моя невеста не была со мной счастлива, а в Леокадии страх как красиво. Так, что ли?

— Её величество Регина заключила мир с кочевниками, — наконец сказал он и понял: да, вот оно. Ропот, пронёсшийся над столом, подтвердил, что в Сильване об этом ещё не знали, а если и знали — то не верили... — И намерена получить от них значительные подкрепления.

Клавдий посмотрел на Лексия как-то странно — словно сквозь него.

— Халогаланд, — произнёс он, — ваша присяга охватывает ложные донесения?

Чувство было такое, словно он сам прекрасно знал ответ, просто хотел, чтобы кто-то другой произнёс его вслух.

Ларс звучал всё так же безукоризненно спокойно:

— Разумеется, ваше величество.

— Разведка приносила мне похожие вести, — задумчиво проговорил Клавдий, не обращаясь ни к кому в особенности, — но я думал, что они все посходили с ума... Связалась с кочевниками! Пропасть побери, это ведь невозможно... — он упёр руку в бок и хмыкнул, — И о чём девчонка только думает! Если это всё правда, то я погляжу, как эта лиса потом станет вытаскивать голову из кувшина!..

Его величество помолчал с минуту, словно обдумывая что-то про себя, а потом объявил:

— Ладно, господа, я предлагаю нам вернуться к теме.

Он хотел было вновь обратить всё внимание на лежащие на столе карты, когда его взгляд упал на Лексия.

— А, ты всё ещё здесь? Ступай. Халогаланд, проследи, чтобы его приставили к делу. Крей, о чём бишь ты говорил?..

— ... и всё?

Лексий прикусил язык, но, видит небо, слишком поздно. Боги! Разве тебя не учили, что всегда надо думать, прежде чем сказать! Но, честное слово, он ожидал чего угодно, но только не... этого. Готовился к худшему, а тут...

Клавдий вскинул брови:

— А тебе этого мало?

Вот так вот. Это всё равно, что спросить у учителя: «А что, ничего не задано?».

Но монарх устало вздохнул и пояснил:

— Если присягу ты не нарушал, то какой вообще с тебя спрос? Ты какой-то странный, но за это го́ловы не рубят. Небо видит, сейчас не до тебя. Думаешь, у меня нет других забот, кроме суда над парнем, который и так успеет раза три погибнуть, пока довоюем? Убирайся и займись чем-нибудь полезным. И да, чтобы я больше о тебе не слышал! Лучше даже хорошего. Я не шучу, учудишь ещё что-нибудь, даже ничтожное — и мигом окажешься за порогом.

И, снова отвернувшись к столу, добавил вполголоса:

— И за что только Лейо тебя хвалил...

Так вот оно что.

«Нас и так мало осталось...»

Это было как прикосновение руки Брана к плечу. Привет от человека, который давно умер...

На мгновение Лексий забыл, как он сейчас смешон и жалок. Бывают такие моменты — будто жизнь вдруг целует тебя в щёку, и всё, что давило и не давало дышать, на мгновение становится лёгким, как голова после обморока...

Каким человеком всё-таки надо быть, чтобы одно твоё имя защищало твоих учеников, даже когда ты сам уйдёшь? Бран всегда говорил, что они с Клавдием не были друзьями, Бран-...

Лексий смутно помнил, как выбрался из гостиницы. Он просто вдруг обнаружил себя стоящим на её крыльце и почему-то совершенно, до эха, опустошённым. Бестолковые мысли разбегались. Ладно. Ладно. Смотри, как всё хорошо, течение опять провело тебя через опасный порог, а не разбило в щепки...

— Ну что, живой? — осведомился Элиас, сидящий на ступеньке.

Лексий не нашёл для него остроумного ответа.

— Как видишь.

— Жаль, — беззаботно отозвался братец. — Я передумал, по-моему, хорошая казнь — как раз то, что всем нам сейчас нужно.

Пару секунд они молча смотрели друг на друга, а потом Элиас подвинулся, давая ему место.

Лексий вздохнул и сел рядом.

Если уж один этот день казался таким отчаянно долгим, то что уж было говорить о всей зиме целиком?

Лексий знал, что запомнит эту зиму на всю жизнь.

Морозы щадили, но любая стужа была бы лучше давящей смури, в которой с са́мой осени не набралось бы и десятка ясных дней. Тяжёлый, слежавшийся снег давил на грудь земли, солнце как будто вовсе не вставало, и что на душе, что вокруг было одинаково стыло, серо и тоскливо. Тут и в мирную пору взвоешь, а уж сейчас...

Восточная и западная части сильванской армии отступали друг другу навстречу, увлекая врага вглубь чужой страны, чтобы соединиться и дать ему отпор. Оттийцы наконец выбрались из леса, и где-то там вовсю кипели бои — без волшебства. Даже Ларс после сурового предупреждения начальства и тот перестал лезть на рожон. Магам пока вовсе запретили соваться в драку, припечатав: «успеется!». И то правда: распоследний гражданский понял бы, что всё только начинается. Нечего было и мечтать управиться до весны...

К Клавдию приезжал посланец от Регины, великодушно предлагавшей Сильване сдаться, но монарх, не приняв, отослал его обратно. Ларс, на правах волшебника и отпрыска знатного рода как-то оказавшийся одним из царских приближённых, был там и подтверждал, что слухи не лгут. В том, что парламентёр приехал с миром, сомневаться не приходилось — Ларс расслышал смысл привезённого им письма, вот только условия этого мира были так себе. Стать частью Оттии. Принять её законы. Отказаться от собственной власти и ничего не решать. Нечего было и надеяться, что Клавдий пойдёт на такое.

Что самое смешное, народ поддержал царя единодушно. Байка о том, как оттийской гонец вернулся к своей госпоже ни с чем, вызвала в сильванской армии волну восторга. Лексий ловил тени тревоги и недовольства на лицах иных командующих, но большинство единогласно соглашалось: мир, который предлагает Регина, им не нужен. Вот ещё! Самим смиренно надеть на себя ярмо! Размечталась! Нет уж, пусть убираются восвояси, своего мы не отдадим. Стоять до конца, чего бы нам это ни стоило! Насмерть!

Слушая этот патриотический шум, Лексий мрачно думал, что Сильване следовало бы бояться своих желаний. Интересно, сколько из кричащих «умрём, но не сдадимся!» действительно готовы умереть, лишь бы не сдаваться? Всё это говорило только об одном — о том, что Клавдий, знающий толк в жизни, в своё время позаботился о пропаганде. Интересно, чего такого им всем наговорили? Не сбеги Лексий вовремя, глядишь, и сам наслушался бы и первым ринулся рубить оттийцев направо и налево...

Сбежать. Забавно, он столько раз пытался сбежать, если не в другой мир, то в другую страну, но судьба упорно возвращала его в Сильвану — так незадачливый беглец в немецкой книжке каждый раз вновь возвращается к мельнице, с которой дал дёру... Может быть, всё дело было в присяге? Лексий так и не понял, действует она на него или нет, но слова всё равно были слишком волшебными, чтобы оказаться пустым звуком. Он присягнул — теперь он сильванский маг и будет таковым до смерти, когда бы она ни наступила. Если уж назвался груздём...

Не то чтобы сейчас был смысл ломать над этим голову.

Дни текли, один бесконечнее другого, сильванская армия двигалась; Лексий ни капельки не интересовался ни маршрутом, ни стратегией — просто делал то, что ему говорили, и всё. На удачу, самые крупные и важные города лежали ближе к побережью, и Оттии пришлось бы пролить порядочно своей и чужой крови, вздумай она прорваться к ним прямо сейчас, но Регина никуда не торопилась. Пока она методично прибирала к рукам то, что попадалось ей по пути. Именно что прибирала, без погромов, без грабежей, без лишней пыли — как будто заранее считала эти земли своими. Рачительная хозяйка понимала: всё, что разрушат сейчас, будет её собственным убытком... Лексий равнодушно слушал новости о городах, в которых никогда не бывал: Идора опустошена чудовищным пожаром, Хонгас и Эгарт под контролем оттийцев, Арниалла пока держится, но окружена со всех сторон... Половина магов Рутьи не была призвана в армию, чтобы не оставлять город беззащитным, потому что в его библиотеке и волшебных архивах хранились вещи, которые ну никак нельзя было давать в руки врагу. Интересно, а библиотеку школы в Урсуле кто-нибудь охраняет? Лексий вспомнил о школе, и у него заныло сердце. Почти дом. Как ни крути, на два с лишним года она почти стала его домом...

Они вставали лагерем в полупустых деревнях — не желая подставлять себя под удар, многие жители покидали родные места, хотя кое-кто так и не смог расстаться с честно нажитым. Деревянные избы в любом случае были лучше палаток, а магов, даже ничем не отличившихся, почему-то старались наравне с командованием устроить под крышу. Если честно, этот комфорт делал Лексию только хуже. Он не ожидал от себя такого, но какая-то его часть вдруг назвала его трусом. Было что-то мерзкое в том, чтобы вот так вот отсиживаться в сторонке, пока другие воюют. Плевать, что Лексий никогда не был героем и по доброй воле не рвался в бой — собенно после того, как увидел, в каком разобранном виде иные из него возвращаются...

Оставалось только поблагодарить небеса за то, что в этой войне в ход не шла артиллерия, но оттийцы орудовали своими мечами как заправские мясники. Тарни, единственный из товарищей по учёбе ставший настоящим врачом, сутками пропадал в лазарете. Лексию оставалось только восхищаться издали — хотел бы он быть хоть вполовину таким храбрым...

Как-то раз, когда они стояли в очередном селении, пока ещё ближе к границе, чем к Урсулу, куда-то спешащий Тарни буквально влетел в случайно встретившегося ему Лексия на полном ходу. Был бы сам чуток потяжелее, наверное, с ног бы сбил.

До этого Лексий совсем не видел друга дня два и уже начинал беспокоиться. Он хотел сообщить ему об этом, но Тарни не дал.

— Ох, прости! — выдохнул он. — Извини, бегу. Всё потом, ладно?

Впрочем, далеко не ушёл — поэтому, когда его качнуло и повело, Лексий успел подхватить его за плечи и усадить на ступеньки удачно подвернувшегося рядом крыльца.

Снежно-бледный, Жеребёнок закрыл глаза, тяжело дыша, прижал ладонь ко лбу.

— Я в порядке, — выговорил он почти твёрдо.

Да уж, Лексий видел. Хотелось спросить: «Когда ты в последний раз отдыхал?», но одного взгляда на этого парня было достаточно, чтобы понять: не время для таких каверзных вопросов.

Айду, он же выгорит. Загонит себя насмерть, как лошадь.

— Послушай, — сказал Лексий, — ты ведь помнишь, что по нашей присяге мы не обязаны лечить никого, кроме командиров? Я всё понимаю, но... про́пасть, вспомни, что говорил Бран. Нельзя всегда думать только о других.

Тарни упрямо закусил губу.

— Я здесь не для того, чтобы сидеть сложа руки! — отрезал он. — Если уж я... не могу всё это остановить, то я хотя бы спасу… хоть кого-то. Кого успею. Спасибо за заботу, конечно... но нет.

Лексий заставил себя выдохнуть, побеждая поднимающуюся внутри злость. Ладно. Хорошо. С Браном эти чары не пригодились, но здесь будут в самый раз.

Слова заклинания, передающего твою силу другому, вспомнились легко. Для него нужно было прикоснуться, кожа к коже, и, не давая Тарни опомниться, Лексий завладел его рукой. Как только Жеребёнок понял, что к чему, он попытался освободиться, но этому парню было не осилить даже девчонку, если та в детстве кушала много каши, и он смирился.

— Хватит, — устало сказал он через какое-то время. — Пожалуйста, хватит.

Лексий выпустил его пальцы.

— Ты ведь всё равно раздашь всё тем, кому нужнее, — вздохнул он. — Тоже мне, Робин Гуд...

К счастью, Танирэ ещё не до конца пришёл в себя и потому не спросил, кто это такой.

Ладно. Лексию было совершенно ясно по меньшей мере одно: если этот человек что-то решил, отговаривать бесполезно. Оставалось если не помочь, то не мешать.

— Куда ты шёл? — вздохнул он. — Пойдём, провожу.

Тем же вечером Тарни наконец вернулся в дом, где разместились они четверо. Вошёл, не раздеваясь, лицом вниз упал на кровать, да так и остался. Встревоженный, Ларс поднялся было, но Лексий прислушался и вполголоса успокоил:

— Не трогай. Он просто спит.

Элиас на другом конце стола, сидящий на стуле, развёрнутом спинкой вперёд, задумчиво посмотрел на Танирэ, встал и тихо присел на край его кровати. Пальцы второго ки-Рина осторожно, чтобы не разбудить, коснулись руки Жеребёнка, и нетрудно было догадаться, какое заклинание безмолвно произносят его губы.

Похоже, Тарни было никуда не деться от того, что он всегда был чьим-нибудь младшим братом. Но, в конце концов, из них четверых только он один по-настоящему умел лечить…

Элиас тоже пытался. Слушать он умел, нужные чары тоже были при нём — впрочем, чего ещё следовало ожидать от лучшего ученика Брана? Вот только для врачевания этого было недостаточно. Требовалось ещё что-то, необъяснимое и неосязаемое, без чего колдовать над живым, не вредя, становилось предельно сложно. Элиас мог поставить на ноги умирающего — вот только его физическим пределом было всего несколько человек в день.

Это страшно его бесило. Война припасла для каждого откровения о самом себе; для Элиаса оно заключалось в том, что он был не таким сильным, каким себя считал. Он уставал, он простужался, его не хватало на трудную магию — не самые приятные истины для того, кто требует от себя безумно много. Часто этот парень добирал чистым упрямством, но всё-таки...

— Что за про́пасть! — зло высказался он однажды. — Неужели я и впрямь слабее, чем вот этот ягнёнок?! Без обид.

— Какие уж тут обиды, — печально улыбнулся Тарни, который ежедневно латал людей едва не десятками и, судя по всему, научился вовсе обходиться без сна.

Понять чувства второго ки-Рина было несложно: на кону стоял его Гелльс. Элиас поднимал раненых не из человеколюбия, а для того, чтобы было кому воевать, раз уж ему самому пока не дают. Ему, в общем-то, было плевать и на столицу, и на жертвы — он просто не выносил мысли о том, что Гелльс окажется в руках у Регины. Вот уж точно не в этой жизни.

Если честно, порой Лексий был даже рад, что у него нет ничего настолько родного, чтобы так за это ненавидеть.

Он сам чаще всего работал посыльным. Его величество велел приставить бестолкового мага к делу — что ж, теперь тот курсировал между командованием и отдельными тысячами, возя приказы и донесения. Вроде как считалось, что волшебник хотя бы точно не заблудится, а если на него вдруг нападут, сможет защитить себя и доверенные ему письма. Лексий понятия не имел, что там, под их печатями. При желании он мог бы подслушать, послания от такого вроде не заговаривали, но, честное слово, ему даже не было интересно. Не его собачье дело, он рядовой сильванин, он ничего не решает. Да и напасть на него не попытались ни разу — правда, может быть, из-за того, что Лексий слышал оттийские разъезды издали…

Ещё ему несколько раз поручали разбирать мосты. Не то чтобы это могло задержать оттийцев всерьёз, но нужно же было сделать что-нибудь, чтобы жизнь не казалась им мёдом. На самом деле, Лексию даже нравилось: нужно было внимательно прислушаться, нащупать в опорах самое слабое место и легонько ударить по нему, а потом наслаждаться зрелищем. По камню бежали трещины, и он, поднимая тучи снежной пыли, рушился сам собой, ломая лёд на реке... На Земле этот несчастный мост просто взорвали бы, и дело с концом. Шум, грязь и никакого изящества.

Лучше всего было то, что эта зима, мелькающая у него перед глазами, как бессвязные эпизоды фильма, в котором ты давно потерял нить, не давала думать о слишком глубоком. Мотаться туда-сюда с важным пакетом за пазухой и заниматься демонтажем стратегических переправ через речку Канаву значило не вспоминать о леокадской осени, о двери в кабинет Рада и о самом Раде где-то там. Просто смешно, как это всё умудрялось делать Лексию больно даже посреди войны, мёрзлого снега и общей бестолковости бытия. Расстроенная помолвка, разлука с другом — казалось бы, какая мелочь перед лицом момента, в котором вершится история...

Как же Лексию порой хотелось плюнуть в это лицо.

В один прекрасный вечер, когда они обустраивались в чьём-то доме на ночлег, Ларс ни с того ни с сего сказал:

— У меня тут письмо из дома. Мама пишет, у Лады всё хорошо, только она с тех пор, как вернулась, сама не своя…

Лексий вздрогнул: этот разговор застал его врасплох. Он давно забыл, что Ларс причастен к их с Ладой истории — в конце концов, это было уже неважно. Сам Халогаланд, как ни странно, тоже не напоминал об этом раньше, и теперь, когда он наконец заговорил, Лексий понял, почему: ему было стыдно.

— Прости меня за неё, — сказал Ларс, и в его голосе зазвучало незнакомая нотка раскаяния. — Она пообещала, а я, дурак, поверил. Всё бы ничего, но в тот же день его величество отправил нас к армии в Гётебор. На следующее утро и выехали… Она, наверное, не упомянула меня в своей записке, потому что её родители за мной не посылали. Я бы рассказал им, куда она делась, вот только я узнал о том, что Лада пропала, только из маминых писем, буквально за декаду до того, как она сама вернулась назад. Никогда бы себе не простил, если бы с ней что-нибудь-…

— Перестань, — без выражения сказал Лексий. — Чего теперь? Всё ведь обошлось.

Ларс посмотрел на него долгим и очень серьёзным взглядом.

— Лексий, что между вами случилось? Я же не слепой. У тебя на руке нет кольца.

Лексий был рад, что стоял к нему спиной, расстёгивая пряжку плаща. Пальцы замерли, не закончив начатое.

— Она не виновата, — сказал он, не поворачиваясь.

Ларс с досадой мотнул головой.

— Ничего не понимаю. Я знаю тебя уже не первый год, ты не из тех, кто мог бы...

— Я тоже не виноват.

— Кто же тогда?

Лексий стиснул зубы. Ларс просто беспокоился о них, это было понятно и похвально, но, Айду! — пожалуйста, не надо, ты что, правда не видишь, когда лучше переменить тему?..

— Халогаланд!

Лексий вздрогнул и обернулся к Элиасу, незаметно для них возникшему на пороге.

— Тот факт, что у тебя нос в локоть длиной, ещё не даёт тебе права совать его в чужие дела! — жёстко бросил Элиас. — Отстань от него.

Ларс ничего ему не ответил, однако замолчал. Лексий посмотрел на второго ки-Рина с благодарностью, но тот даже не повернул к нему головы.

Этой зимой они все были на нервах. Пускай сильванской армии пока не приходилось хуже разумного, кочевье по холодам выматывало. Сильване пытались сохранять бодрость духа, напоминая себе, что оттийцам так же несладко, а они к тому же на чужой земле, так что подкреплениям и обозам с припасами до них тащиться и тащиться. Что исход войны вовсе не предрешён... Но помогало не каждый раз. Не срываться друг на друге становилось всё сложнее…

Ларс, например, поскандалил с Клавдием.

Ученики Брана честно старались быть полезными, и у Халогаланда это получалось лучше всего. Лексий не знал подробностей истории о том, как монарх приблизил его к себе, но факт есть факт: участвуя в обсуждениях разных важных дел, Ларс мог иногда сказать что-то, что будет услышано царским ухом. И его величество очевидно был им доволен... до тех самых пор, пока вдруг с треском его не прогнал, запретив показываться ему на глаза.

Лексий поначалу ушам своим не поверил. Ладно какой-нибудь взрывной Элиас ки-Рин, но умный господин Халогаланд, который, без всякого сомнения, прекрасно знал, когда стоит говорить, а когда держать язык за зубами?..

— Что такого ты ему сказал?! — спросил он у Ларса.

— Правду! — всё ещё кипя, фыркнул тот. — О том, что сильванская корона надета на трухлявый пень вместо башки! Потому что хоть кто-то должен был! Нет, ну это же надо!.. — он сердито тряхнул головой; выдохнул, беря себя в руки. — Тебе известно, что́ выдумал наш с тобой блистательный и мудрый повелитель, пусть он живёт вечно?

Лексию известно не было, и рассказ друга в самом деле заставил его усомниться в том, всё ли у Клавдия хорошо в личной жизни.

Причина, по которой его величество бережёт профессиональных магов, не была тайной: любой понял бы, что от них будет больше пользы в генеральном сражении, которое непременно случится, чем в мелких стычках. Но, как выяснилось, совсем отказываться от магии на поле боя царь не желал. Поэтому добровольцам из обычных людей предлагалось выучить одно-единственное заклинание, принести специально укороченный вариант присяги и идти с этим в бой. Собственно, последний, потому что большинство из тех, кого не пыряли мечом при попытке сосредоточиться посреди драки, всё равно выгорало.

— Как? — удивился Лексий. — С первого раза?

— Да ты бы видел ту формулу! — фыркнул Ларс. — Она совершенно… неразумна! Да, нарочно короткая, да, предельно простая, но, чтобы ты представлял себе, это примерно то же самое, что пытаться потушить свечу, уронив на неё Гейрангский ледник! И знаешь, что Клавдий сказал мне на это? «Зато они точно её запомнят!» От этих несчастных дураков даже не скрывают, что они едва ли переживут свой подвиг. Наоборот, все делают вид, будто так и надо — впишешь своё имя в анналы истории, удвоенная пенсия для вдовы или матушки, нужное подчеркнуть... И идут ведь! Да, конечно, забирают с собой десяток врагов, имевших несчастье оказаться рядом, что есть, то есть, но пропасть побери!..

Он вздохнул, уже не столько со злостью, сколько с безнадёжной досадой.

— Лексий, напомни мне в следующий раз добивать всяких гадов на дуэлях!

У Лексия в голове что-то щёлкнуло.

— Это Лорейн, да? — догадался он. — Его идея?

— Он самый, — кивнул Ларс. — Змеюка же присягнула осенью — попробовал бы не присягнуть... Но, честно, кроту понятно, что он не успокоится. Ему уж точно не улыбается умереть молодым, и он из кожи вон лезет, лишь бы заслужить одобрение монаршей особы — чтобы его не заставляли драться. Лично я на месте Клавдия давно уже прогнал бы его в шею. В пропасть таких магов, честное слово...

Он повёл плечами, словно признавая, что бессилен.

— Я сказал его величеству, что́ я обо всём этом думаю. Что это нечестно по отношению к его собственным людям, что это нечестно по отношению к магии как искусству, в конце концов, что это неправильно, что так нельзя. Всё, что я получил в ответ — «война есть война». Что ж, пусть.

И по его упрямому взгляду Лексий отчётливо понял, что даже если бы случилось невозможное, и Клавдий первым попросил о примирении, Ларс не пошёл бы навстречу.

Вот только скоро они получили новости, разом затмившее все внутренние раздоры: её величество Регина Локки вышла замуж за степняцкого кхана Темира. Только что. Взаправду.

Это было громом среди ясного неба, ошеломляющим, невозможным. До того дня сильване никак не могли поверить даже в то, что Регине вообще удалось заключить с кочевниками какой-то договор, не говоря уже о том, что он продержится долго. Испокон веков степняки были только врагами. Жестокие уроки истории научили и оттийцев, и сильван: с такими не помиришься. Когда-то Оттия пробовала, но её парламентёров отправляли домой по частям…

И только одна Регина поняла, что времена меняются.

Говорили, она стала женой своего кхана прямо в чистом поле, под снегом и ветром; её гостями были сотни её воинов, а служитель Айду не мог толком произнести нужные слова, напуганный беснующимся подле степняцким шаманом…

А свадебным подарком молодой жене стала отменная степняцкая конница, которую кхан привёз с собой. И вот это уже было поводом начинать бояться по-настоящему, потому что о степняцких всадниках ходили легенды. Оставалась надежда на то, что кочевники, привыкшие к морозным, но бесснежным зимам в Степи, растеряют свою прыть на сильванских сугробах...

Но она не оправдалась.

Донесение о первой деревне, сожжённой дотла, казалось слишком диким, чтобы быть правдой. Второе селение, стёртое с лица земли через несколько дней, уже не оставляло места для недопонимания. Они выреза́ли гражданских. Целенаправленно, не щадя женщин и детей, сжигая всё, что нельзя убить — и сильванская армия не могла помешать, потому что просто не успевала опомниться. Степняки окружали деревни, не оставляя ни лазеек, ни времени для бегства, и наутро позади оставалось одно пепелище.

Королева Регина давала понять, что она не шутит.

Она не скрывала, что это её приказ. Она хотела напугать и сделать больно; что ж, ей удалось — не только сильванам. Её подданные наверняка были ошеломлены ничуть не меньше. Здесь воевали не так. Никто никогда хладнокровно не уничтожал мирных; тронуть женщину или старика считалось непростительно подлым. На это были способны только степняки. Ни один оттиец в здравом уме не пошёл бы на такое... кроме того единственного, который, по слухам, был поставлен королевой по главе её страшной конницы. Лексий понятия не имел, кто это, но не сомневался: он чудовище.

Что ж, Клавдий ведь сам сказал: война есть война.

Регина во второй раз прислала к нему человека, чтобы напомнить, что сдаться ещё не поздно. Клавдий его не принял.

— Это уже вообще ни на что не похоже! — заявил Ларс. — Нет, верность своим убеждениям — похвальная штука, и, видит небо, мне не больно-то хочется в оттийские подданные, но неужели никто, кроме меня, не видит, что этот человек намерен потопить всю страну из-за своей дочери?!

— Может, всё-таки не только из-за неё? — предположил Лексий, потому что мысль была на редкость неуютная.

— Забыл, сколько я проторчал с ним рядом? — фыркнул Ларс. — Нет уж, я слышал. Его Амалия — это камень, об который ломаются все косы здравого смысла. Он не простит её Оттии. Ни-ког-да. Нет, честно, я всегда считал его величество разумным человеком... до сих пор. Пропасть! Паршиво прожить в родной стране двадцать лет и вдруг выяснить, что твой монарх — из тех, кто в один прекрасный день производит коня в министры! Слава Айду, честно, я рад, что он больше не желает меня видеть…

Боги! Для полного счастья Сильване не хватало только монарха, упёршегося рогом — или это дурное влияние года Огнептицы? Спасибо большое, Лексий и так уже почти не спал по ночам...

У него из головы не шёл Рад. Айду, ведь он был влюблён в свою королеву — смог ли он смириться с тем, что она будет принадлежать другому? Одно дело смотреть на недосягаемо прекрасную даму издали и совсем другое — видеть её в чужих руках... В руках степняка. Оттийцам теперь придётся сражаться с заклятыми врагами бок о бок. Раду придётся. Лексий так и не смог забыть след от лямки у него на плечах.

Про́пасть, если уж на то пошло, ты ведь даже — снова — не знаешь, жив ли твой друг. Сколько декад вы не виделись? Сколько всего могло случиться?..

Часть армии, к которой принадлежал Лексий, продолжала движение с запада на восток. Соединение со второй половиной было не за горами, а значит, наверное, и развязка. Командование вовсю планировало генеральное сражение. Лексий не имел не малейшего представления об этих планах.

Очередной ночью они встали на ночёвку у большого озера. Было уже темно, стареющие луны в мокром небе расплывались в дымке, как размытая акварель, и Лексий вдруг почувствовал, что сейчас сойдёт с ума от этой суматохи. Остальные устраивались на ночь, ставили палатки, разводили костры, а он, повинуясь неодолимой жажде тишины, бросил всё и пошёл на берег.

Озеро спало. Спал бугристый лёд, спали укутанные снегом валуны на берегу, спали бурая осока и маячащий поодаль голый березняк... Лексию вдруг вспомнилось, как в свои самые первые дни в Сильване он любовался ею из окна дилижанса. Интересно, он скоро перестанет видеть сны о том, что тонет? Или любое озеро будет до конца жизни напоминать ему треск льда под ногами?

‘забудешь. всё забывается.’

Лексий вздрогнул, но тут же выдохнул снова. Он узнал этот голос, звучащий прямо у него в голове.

Лунолис застенчиво выглянул из-за большого камня.

‘прости. не хочу пугать. не хочу зла...’

Айду, да кого ты вообще такой напугаешь, красота потусторонняя?..

— Я думал, ты живёшь в пустыне, — сказал Лексий, чувствуя себя довольно глупо.

‘не там... нигде. повсюду. нет тела... нечему привязывать к месту.’

Ах, вот оно как.

— Так ты, значит, за мной следишь? — хмыкнул Лексий. — И зачем же, скажи, пожалуйста, я тебе сдался?

Лунолис робко приблизился, обвился вокруг ног человека и по-кошачьи потёрся о его колени.

‘тот, кто понимает. единственный, кто понимает...’

До чего же часто ты всё-таки думаешь только о себе, Лексий ки-Рин.

— Точно, — сказал он. — Прости, я совсем забыл.

Немудрено, конечно — вокруг всё-таки происходит столько всего, что имя своё забудешь, но...

‘я знаю, что страшно,’ кажется, Лунолис иногда читал его мысли. ‘всем вокруг страшно. но ты не бойся... он жив... он цел... тот, за кого тебе больно.’

В этот момент Лексий даже не задумался, откуда Лис знает.

Рад! Ох, Айду, хвала небесам, с Радом всё хорошо, он-...

‘Рад? но я не о Раде.’

Он похолодел.

— Но о ком же тогда?

‘о Генрихе.’

Лексий сел. В самом буквальном смысле, на камень.

— Нет, — сказал он, не слыша своих слов. — Этого не может быть.

Наверное, именно так это и бывает. На тебя всей своей тяжестью рушится небо, и ты из последних сил цепляешься за своё «не может быть», как будто если ты произнесёшь это достаточно твёрдо, всё снова станет хорошо. Как будто что-то изменится от силы твоего нежелания верить.

Лунолис смотрел на него своими ночными, звёздными глазами.

‘но это есть. я видел сам... видел его. там, среди пепла.’

И тут до Лексия дошло.

Кто ещё стал бы выполнять жестокие приказы чокнутой королевы? Только степняки, у которых другое понятие о том, что хорошо и что плохо… И человек с сердцем, которое не чувствует.

— Господи, — произнёс он в ужасе.

Мысли путались. Рад — его Рад — самоубийца-генрих — бессердечный слуга Регины Оттийской...

Это было всё равно что услышать, что он погиб в бою. Слова были другими, но говорили то же: его больше нет и никогда не будет.

Лексий попытался было ухватиться за последнюю соломинку: Лис лжёт. Лжёт, перепутал, оговорился, и это всё неправда, это чей-то другой лучший друг сделал с собой непоправимое и ужасное, это-... Вот только не верить призрачному зверю не получалось. Помнишь? Он указал вам, где искать пропавшую царевну. Если он говорит, значит, он знает.

‘чем я тебя расстроил?’

В огорчённом нездешнем голосе звенело искреннее непонимание. Ох, пушистик, святая простота, ты, кажется, и в самом деле мыслишь не так, как люди...

— Ты не виноват, — сказал Лексий и вспомнил Ладу. Это его чёртово проклятие: всё летит к чертям, и никто не виноват. Просто зима, просто война, просто так получилось, никто ведь не в ответе за то, как получается...

Когда он вернулся в лагерь, ему словно сделали укол анестезии. Сердце чувствовало то же, что окоченевшие на морозе пальцы — как будто было не его.

Никто из его друзей ни о чём его не спросил. Может быть, просто не заметили, потому что у каждого хватало своей усталости, своей боли и своих невзгод... Тем более что внешне Лексий продолжал функционировать почти как всегда — наверное, по инерции. У него никогда никто не умирал. Ни бабушки с дедушками, ни любимые собаки... Один только Бран, но тогда Лексий чувствовал, что у многих других куда больше права на горе, чем у него. Не близкого, не друга, просто одного ученика из тысячи, к тому же не самого лучшего...

А здесь был Рад. Его Рад, с которым они были знакомы полжизни... который напоминал себе и другим, что любая боль проходит. Господи, он ведь всегда был таким сильным. До чего же страшно, когда тот, кто казался сильнее тебя, сдаётся первым...

Однажды Лексию довелось побывать в выпотрошенной степняками деревне.

Это было первое разорённое селение на пути западной части армии — та уже зашла достаточно далеко на восток, где и бесчинствовали новые Регинины воины. Словно издеваясь, степняки нанесли очередной удар прямо под носом превосходящей, но неуклюжей и неповоротливой силы. Боя, естественно, не навязывали — и не ждали, когда им навяжут: сильванские конные попытались было их догнать, но какое там...

Одной сотне приказали отстать, чтобы помочь: кто-нибудь мог остаться под обломками сгоревших домов. Четверо неразлучных волшебников отправились с ней. Пока экатон строил своих людей на подступах к свежему пепелищу и отдавал приказы, Лексий с остальными, не дожидаясь, направились в деревню посмотреть, есть ли там вообще кого спасать.

Они наткнулись на первые трупы, даже не доходя до домов. Тела чернели на взрытом копытами снегу, как брёвна — по крайней мере, Лексий предпочитал думать о них именно так. Он сам пока не бывал в бою, но успел повидать поля сражений, так что от вида мёртвых людей падать в обморок уже не тянуло — если смотреть издали. Вся штука была в том, чтобы особо не приглядываться. И стараться не думать. Вот и сейчас он велел себе сосредоточиться на дороге перед собой... Пока одна из тёмных фигур слева от него не застонала.

Айду, живой! Лексий рывком обернулся к нему — и отшатнулся, как обожжённый, разглядев на плоском лице узкие полузакрытые глаза. Степняк лежал навзничь со стрелой в боку — не боевой, в армии пользовались другими, а с такими обычно ходят на охоту... Ох. Выходит, здесь не хотели сдаваться без боя…

Они разделились на пары — Ларс с Элиасом входили в деревню с другого края, так что Лексий в растерянности посмотрел на Тарни... и замер. Танирэ, не отрываясь, глядел на лежащего, и Лексий ожидал увидеть на его тонком, усталом лице ненависть, отвращение, ужас... что угодно, но только не это.

Не сострадание.

Здешние врачи не давали ничего похожего на клятву Гиппократа, но некоторые в ней и не нуждались.

Лексий вдруг почувствовал то же самое, что чувствовал там, на озере. Перед ним умирал человек. Сильванин, оттиец, степняк, который наверняка убил бы их, если бы мог — неважно. Почему-то именно сейчас совершенно неважно.

Лексий быстро огляделся, чтобы убедиться, что никто не видит.

— Послушай, — окликнул он, — если ты хочешь ему помочь, то давай. Я никому не расскажу.

Тарни закусил губу и покачал головой.

— Я не могу, — глухо сказал он, не глядя на него. — Присяга не даст. Содействие врагу и всё такое — это тебе не шутки...

Он зло тряхнул волосами и вздёрнул подбородок.

— Идём. Хватит глазеть.

Сотня сильван плюс четыре волшебника до ночи разбирали завалы и ворошили пепел. К счастью, это место только казалось вымершим — кое-кто уцелел. Пока самые храбрые отвлекали степняков отчаянной и обречённой попыткой дать им отпор, часть селян успела убежать в примыкающий к краю деревни лесок; видя, что бояться больше нечего, они вышли и помогали искать выживших. Маги с их умением слушать здорово облегчали работу — можно было зря не ворочать обгорелые брёвна там, где под ними точно не было никого, кто ещё дышит. Лексий отыскал под рухнувшей стеной вход в погреб, в котором пряталась целая семья. Степняки, которые ненавидели даже лес, закрывающий небо, не сунулись за беглецами под землю, но погреб завалило наглухо, и они ни за что бы не выбрались сами. Ничего, их откопали, целыми и невредимыми. Очень многим, увы, повезло меньше...

Обожжённые и задохнувшиеся от дыма, разрубленные саблями степняков, иссечённые бичами, попавшие под копыта коней, погребённые под обломками собственных домов. Лексий усилием воли заставил себя не считать погибших. Мёртвыми занимался не он, он искал ещё живых, иногда помогал относить их в наспех поставленные палатки врачей... и старался не смотреть в лица. Потому что иначе ему некуда было деться от вопроса, почему три года назад вместо бесполезной шпаги, годной разве что для шутовских дуэлей, он не взял в руки справочник по анатомии. Чтобы тоже научиться спасать. Чтобы не быть сегодня таким убийственно, кошмарно бесполезным.

Лексий не помнил, когда он в последний раз чувствовал себя настолько беспомощным.

Вечером экатоны отдали приказ разжигать костры и готовить ужин. Все, кого можно было найти, кажется, были найдены, и те, кто остался от целой когда-то деревни, собралось на её окраине. Эти люди лишились семей, припасов, крыши над головой, защищающей от серой и злой зимы. Их нужно было хотя бы накормить.

Интересно, думал ли хоть кто-нибудь из них о том, как быть дальше? О том, что сейчас время остановилось, но завтра наступит новое утро, и, раз уж ты выжил, жизнь пойдёт дальше, и её волей-неволей придётся жить. Искать, где поселиться заново, думать, как дотянуть до весны и до мира...

Тарни вынырнул из вечерней темноты и подошёл погреться к костру. Трое его друзей уже были там.

— Как ты? — без предисловий спросил Ларс.

— Жить буду, — устало отозвался Жеребёнок и улыбнулся. Где только силы нашёл...

В костре уютно трещали остатки чьего-то дома, пахло мирным, кухонным дымом. Где-то неподалёку рыдали в голос — кажется, даже не в один. Лексий так устал, что смог подумать только: немудрено.

Никто из них не заметил, откуда взялась эта женщина. Она просто появилась из ночной темноты, а когда Тарни обернулся, наотмашь ударила его по лицу — с такой силой, что он едва устоял на ногах.

Она ударила бы снова, если бы Ларс и Лексий, не сговариваясь, не оттащили её, схватив под руки. Элиас заслонил держащегося за щёку Тарни плечом.

— Ты обещал, что с ним всё будет хорошо! — задыхаясь от ненависти, выкрикнула женщина. Неверные тени от костра искажали её лицо, пряча истинный возраст, тёмные волосы в беспорядке падали на грудь. — Он умер! Умер! Т-только что, у меня на руках, он умер, ты слышишь?!..

Танирэ прижал ладонь к белым губам.

— Ваш сын? — выговорил он, узнавая. — Нет, стойте, не может быть, он же-... Ох, Айду, он, наверное-... Проклятье!..

Женщина сверкнула глазами — так, что было видно даже в темноте.

— Зачем? — выдохнула она с болью. — Зачем было врать? Если бы ты не дал мне надежду!..

Тарни отступил на шаг и отвернулся. На его бледном лице ярко пылал след от пощёчины.

— Отпустите её, — негромко сказал он далёким, чужим голосом. — Вы что, не слышали? У неё только что умер ребёнок.

Лексий и Ларс переглянулись с сомнением, но подчинились. Женщина покачнулась, словно собираясь упасть ничком, закрыла лицо руками и с рыданиями бросилась прочь.

Когда она опрометью, с головой нырнула во тьму и исчезла, на какой-то миг стало очень тихо.

Не глядя на друзей, Танирэ поднял руки и принялся развязывать шнурок, стягивающий его волосы.

— Я что-то упустил, — тихо сказал он; тряхнул головой, и его пушистая светлая грива рассыпалась по плечам. — Слишком торопился и что-то недолечил, потому что не заметил. Всего-то и нужно было, что послушать ещё раз. Это заняло бы минуту. Вот только мне никуда не деться от мысли о том, что у кого-то этой минуты нет. Что, пока я сомневаюсь, рядом умирают...

Он говорил отрешённо, не им — в пустоту, а красивые, как у девушки, руки машинально скручивали золотистые волосы в жгут, чтобы снова завязать их хвостом. Некоторые вещи делаешь по инерции, просто потому, что привык. Потому, что иногда тебе нужен хоть какой-то якорь, чтобы вообще остаться в здравом уме...

— Я знаю, что всёх на свете не вылечить, — сказал Тарни. — Но не могу же я просто сказать себе: «ты сделал хоть что-то, хватит с них» и успокоиться. Клянусь, я намерен продолжать до са́мой-… пока могу. Я… знаю, что давно уже умер бы, если бы вы со мной не делились, хотя, пропасть побери, вам не кажется нечестным, что ни один из вас ни разу не спросил моего согласия?..

Ошеломлённые и подавленные, они слушали его молча. Жеребёнок покончил с причёской, провёл рукой по лицу.

— Но это всё слишком... просто слишком. Мне... сто тысяч раз говорили, что будет трудно... но я и представить себе не мог, насколько. Я н-не подписывался на войну и безумие. Я больше не-... Я так-... — он стиснул зубы и зябко обхватил себя руками. — Я просто мечтаю проснуться в школе и обнаружить, что через полчаса Бран ждёт меня на проверку по физике, к которой я не готов. Чтобы... всего этого не было. Просто не было. Я больше так не могу.

Что они трое могли ему сказать? Что вообще можно было сказать, чтобы стало легче? У них не было ни слов утешения, ни сил, чтобы утешать, и мир вокруг них был бесконечно пустым и холодным.

Так и не взглянув на остальных, Тарни тряхнул головой и пошёл прочь. Никто из старших не попытался его догнать. Они просто постояли ещё немножко и тоже разошлись — молча и поодиночке.

Лексий сбежал от костров, света и людей в безмолвие зимней ночи. Ветер гнал позёмку по гребням сугробов, открытое небо наваливалось безысходно чёрной громадой. Он зажмурился и запрокинул голову. Когда же всё это кончится...

— Ки-Рин!

Элиас стоял у него за спиной, поодаль, и не пытался подойти ближе.

— Не вздумай сломаться, — сказал он очень серьёзно. — Я знаю, паршиво, и, помяни моё слово, дальше будет только хуже, но ты всё равно не вздумай, слышишь?

Наверное, он был прав. Наверное, впереди и в самом деле не ждало ничего хорошего.

Лексий сделал глубокий вдох и выдохнул. Ты точно не доберёшься до конца этой войны, если не будешь сильным. Возьми себя в руки. Или хотя бы возьми руку, которую протягивает тебе этот человек.

Лексий заставил себя усмехнуться.

— Ещё чего! — фыркнул он. — Нет уж, только после тебя!

Элиас улыбнулся, щуря кошачьи глаза.

— Ну, в таком случае я за тебя спокоен.

Так или иначе, из этой игры им всё равно было не выйти.

Половины сильванской армии почти успели объединиться, когда оттийцы спутали им все планы.

Шли первые декады весны — то, что на Земле было бы концом марта. Реки рано вскрылись, под копытами коней хлюпала снежная каша, и все знали, что, чем бы ни кончилась эта война, конец не за горами. Отступать ещё глубже сильване не хотели: Урсул оказался бы опасно близко. Оставалось только объединить силы и принять решающий бой — в конце концов, в глубине души каждый понимал, что ради него всё и затевалось. Стратеги Клавдия уже выбрали для битвы удобное место — поле у местечка под названием Партала. По расчётам, у сильван должно было хватить времени как следует закрепиться на удобных позициях. Регина не проводила дополнительных призывов; с подкреплениями, прибывшими из Оттии, её армия всё ещё превосходила сильванскую числом, но не настолько, чтобы из-за этого стоило отчаиваться. Никто не мог бы поручиться за исход этого сражения. Будущее качалось на весах мастерства стратегов, усталости бойцов, капризов весенней погоды — удачи, которая могла улыбнуться и одним, и другим...

А потом оттийцы, взявшиеся решительно ниоткуда, налетели на западное крыло сильванской армии, когда то снималось с ночёвки. Враг застал их врасплох, и потери были велики до смешного — по крайней мере, об этом говорили со всех сторон, и приходилось верить. Лексий ничего не видел своими глазами: в то утро он находился при тысяче хильена Каллио, бывшей далеко от других и примчавшейся на место только после того, как первая волна боя схлынула, и наступило затишье. Всю дорогу до поля битвы у Лексия в голове колотилась только одна мысль: как, пропасть побери, как это произошло?! Сильванские стратеги учли всё, что можно и что нельзя — так как же, ради всего святого, они умудрились проглядеть, что оттийцы на самом деле вдвое ближе, чем они думали?! Ведь не может же целая чёртова армия незаметно подкрасться к тебе по кустикам...

Если только у кого-то в ней не хватит сил её спрятать.

Как выяснилось, так оно и было. Это явно было дело рук волшебника, и врага в самом деле не замечали, пока он не оказался совсем близко, да и разведка какое-то время приносила неверные сведения. Кто-то фыркнул: «Так что же это, все сторожевые разъезды поголовно предали? Эпидемия какая-то!». Ему объяснили: нет, люди были заколдованы. Причём так искусно, что никто из сильванских магов не услышал подвоха до тех пор, пока этой ночью многие разведчики вдруг разом не сошли с ума — магия всегда берёт за шутки с человеческим разумом свою цену... Вот только для озарений было уже слишком поздно.

По пути Лексий ещё не осознавал, какой катастрофой обернулось для сильван это утро, не предвещавшее дурного. Факты ударили обухом по затылку: западное крыло оказалось здорово прорежено и разбросано в беспорядке, а ведь оттийцы не отступили насовсем — просто отошли, чтобы перестроиться и атаковать снова. Восточное крыло всё ещё было отсюда в дне пути и никак не успевало помочь.

Если бы плохие новости на этом и кончались.

Клавдий. Его величество Клавдий был тяжело ранен, если только вообще не убит — слухи, перепуганными птицами носящиеся из уст в уста, никак не могли найти общего знаменателя. Не то чтобы это было так важно прямо сейчас. Жив царь или уже нет, армия осталась без командующего, и, видят боги, она была в беде.

Конечно, Клавдия защищали в бою его волшебники, но чародеи Регины — вернее, один конкретный её чародей — вскрывали любой магический щит, как консервную банку. Вообще, судя по рассказам, в этом бою Гвидо Локки наконец сполна показал, на что способен...

А ещё поговаривали, что там, на поле битвы, видели Амалию Иллеш. Что это из-за неё Клавдий пришёл в такое бешенство, что сам бросился в драку. Те, кто не видел её своими глазами, не верили — какого чёрта женщине, тем более такой, делать посреди крови, грязи и смерти? Вам всем, наверное, почудилось со страху...

Вот только Лексий знал, что не почудилось.

Догадка, посетившая его ещё на Вороньем кряже, как-то незаметно превратилась в уверенность. Этот человек не может без неё колдовать. Он готов был дать руку на отсечение, что господин Локки не способен даже на самое крошечное колдовство, если царевны нет рядом.

Вот только чем это знание могло помочь? Разлучить этих двоих теперь было ничуть проще, чем силой желания сдвинуть гору.

В остатках сильванского лагеря, который с утра не успели свернуть, царил хаос — ржали кони, кричали друг на друга люди, взгляд всюду натыкался на раненых. Лексий, отставший от Каллио, остановил свою лошадь и спешился, отчаянно пытаясь понять, что делать и куда бежать ему самому. Самым умным было бы получить от кого-нибудь какие-нибудь распоряжения, вот только волшебниками формально командовал всё тот же Клавдий. Вот чёрт...

— Лексий!..

Голос Тарни звучал посреди всего этого так неуместно, что Лексий даже не сразу его узнал. Юноша стоял у входа в большую палатку — без плаща, с закатанными до самого локтя рукавами рубашки. Лексий хотел было подойти, но Танирэ сам подбежал к нему и взял его лошадь за повод.

— Как хорошо, что ты здесь, — сказал он. — Послушай, ты куда-нибудь очень спешишь?

Именно странная обыденность этого вопроса почему-то заставила Лексия осознать, что у Тарни нет ни кровинки в лице.

— Танирэ, что случилось? — нахмурился он. Айду, ну и сказанул! Как будто ты сам не знаешь, что здесь случилось...

Жеребёнок вздохнул, провёл пятернёй по волосам, убирая за ухо выбившиеся из хвоста пряди, и вдруг ни с того ни с сего спросил:

— Ты знаешь сказку про Ту́рина и Тру́ди?

Определённо, этот разговор с самого начала пошёл не туда.

— Нет, — опешив, признался Лексий.

Не глядя на него, Тарни задумчиво погладил поводящую боками лошадь по носу с белым пятном.

— Нам в Шелби её часто рассказывали в детстве. Это история о том, как мальчик и бездомная девочка-сиротка пытались победить злого колдуна. Не спрашивай меня, почему этим не могли заняться взрослые, я не знаю. Но меня всегда занимало другое... Ужасно странное. Само собой, там было длинное путешествие с кучей разных приключений, всё как положено... и в один прекрасный момент эти дети набрели на колодец, который мог исполнить желание... но только одно.

Он замолчал и пристально посмотрел на Лексия.

— Зато любое. Понимаешь? Они могли пожелать, чтобы этот колдун сгинул. Они могли хотя бы пожелать переместиться в его жуткий замок, до которого им было ещё идти и идти... Но вместо этого Турин попросил для Труди пару хороших башмаков, потому что на дворе стояла осень, а она бегала босиком. Эта проклятая сказка с самого детства не даёт мне покоя. Я до сих пор хожу и думаю: что это было — прекрасное благородство или чудовищная глупость? И где вообще кончается одно и начинается другое? И неужели «моё» правда значит больше, чем «важное»? Мораль, конечно, наверняка в том, что нужно заботиться о ближних и всё такое, но, видит небо, история получилась совсем не об этом...

Тарни вдруг сам оборвал себя на полуслове и рассмеялся звенящим, каким-то лихорадочным смехом.

— Ты, наверное, понять не можешь, к чему это я, — сказал он. — Про́пасть, клянусь, я и сам не понимаю. Я уже не помню, когда в последний раз спал дольше двух часов за ночь. По-моему, прошлой осенью...

— Тарни-... — начал было Лексий, но тот перебил:

— Видишь вон ту палатку? — он кивком указал себе за спину. — Он там. Клавдий.

На мгновение Лексий позабыл дышать.

— Что с ним? — наконец выговорил он. — Он правда серьёзно ранен?

— Смертельно, — просто ответил Тарни. — Не смотри на меня так! Я могу его спасти. За этим меня и позвали. Вот только...

Жеребёнок умолк и быстро оглянулся — словно проверить, не услышит ли кто-то лишнего.

— Лексий, — сказал он твёрдо, — как ты думаешь, если его величество... погибнет на войне, то Эдвину там, в Урсуле, хватит ума попросить у Регины мира?

Лексий почувствовал, как земля ухнула у него из-под ног.

Эта зима перемолола их всех. Разумный монарх отказался мириться со слишком сильным врагом, сказочный принц стал железным генрихом — и вот теперь самый кроткий, самый светлый юноша из всех, кого ты знаешь, задумал убить своего царя. Это было последней каплей. Последней соломинкой, способной свалить не то что верблюда — целый караван.

— Айду, ты сам послушай, что ты говоришь!.. — выдохнул он. — Вспомни хотя бы о присяге, она ведь тебя убьёт!..

Тарни кивнул.

— Да. Я знаю. Но я почти уверен, что успею. И меня никто не остановит, потому что волшебникам верят. Когда они опомнятся, будет уже поздно, — уголок его губ дрогнул, словно он хотел усмехнуться и не смог. — На самом деле, по сути, колдовать нет необходимости. Я мог бы просто дать ему умереть, но так будет верней... и ему не придётся страдать слишком долго.

Лексий постарался собраться с мыслями. Не смог.

— Послушай, тебе вообще довелось убить хоть кого-нибудь на этой войне? — уточнил он.

Танирэ закусил губу и покачал головой.

— Я ненавижу саму мысль о том, чтобы лишать жизни, — признался он. — Но, клянусь, я не вижу другого способа остановить это безумие! Если ничего не сделать, умрут ещё тысячи. Один — не такая уж и большая цена… и двое тоже. К тому же, — он слабо улыбнулся, — мне ведь потом уже будет всё равно...

Господи боже, какие же черти все эти годы прятались в этом омуте?

Лексий глубоко вдохнул и взял руки Тарни в свои. Не столько затем, чтобы поддержать и утешить, сколько потому, что ему вдруг стало страшно от мысли, что́ этот парень сейчас может натворить, если его руки будут свободны.

Танирэ смотрел на него снизу вверх; его глаза были тёмными до черноты, очень серьёзными и совершенно разумными. Лексию было бы легче, пойми он, что Тарни просто сошёл с ума. А что? Раз уж весь мир свихнулся, чем мы хуже?

— А теперь послушай меня, — сказал он, стараясь совладать с голосом. — Ты хотел знать, что я обо всём этом думаю, верно? Так вот, неужели ты правда веришь, что Эдвин помирится с женщиной, отнявшей у него сестру и отца? И что после... красноречивых ответов Клавдия Регина пожелает ещё раз заговорить о мире? И, самое главное, пропасть побери... — он перевёл дыхание и твёрдо закончил, — честное слово, старый Иллеш не сто́ит такого человека, как ты. Я не согласен на то, чтобы ты умирал. Слишком неравный обмен.

Танирэ хотел было ответить, но из палатки позади него вдруг высунулась чья-то голова.

— Господин Уту! — встревоженно и как будто виновато окликнул человек. — Я прошу прощения, но не могли бы вы-...

Лексий отчётливо различил, как Тарни сделал глубокий-глубокий вдох.

— Я иду, иду! — откликнулся он раздражённым и властным голосом, которого Лексий никогда от него не слышал. — Не торопите меня! Вы ведь не хотите, чтобы я допустил ошибку, правда?

Он на секунду задержал взгляд на лице Лексия, словно говоря «прости, ты видишь, мне пора», улыбнулся ему и, с коротким благодарным пожатием высвободив руки, поспешил в палатку.

Лексий остался стоять неподвижно, глядя ему вслед. Никто в этой армии никогда не пытался называть его самого «господином».

Танирэ позвали к умирающему монарху. «Волшебникам верят»... Ох, господи — Айду — кто-нибудь, Жеребёнок, что с тобой будет?..

— Ки-Рин!

Он вздрогнул, словно разбуженный. Элиас, как всегда, выглядел насмешливым и уверенным в себе, но Лексий сквозь рукав услышал свежую повязку у него на плече, и сердце почему-то стукнуло тяжелее обычного. Всё-таки дорвался до драки, дикий кот...

— Как всегда, пережидал опасность в сторонке? — хмыкнул братец. — Зря. Пропустил всё веселье. Ну да наплевать, ещё наверстаешь. Бежим подслушивать на военном совете! Не знаю, как ты, а я лично хочу знать, насколько глубоко мы увязли...

Командование собралось в рощице на краю лагеря. Народу было порядочно: к стратегам присоединились и хильены, которым хотелось наконец получить внятные приказы. Когда два приблудных волшебника затесались в толпу, никто ничего им не сказал — нашивки магов служили как пропуска. Лексий разглядел над чужими головами знакомую рыжую макушку, и они с Элиасом пробрались к Ларсу, поприветствовавшему их молчаливой улыбкой.

Люди полукольцом стояли вокруг замшелого ствола поваленного дуба, на котором, совершенно не по-официальному, сидел главный стратег Магнус Крей. Лексий не был знаком с ним лично, но им доводилось встречаться, и вот что он давно заметил: рыжебородое лицо было совсем другим, но чем-то Крей очень напоминал Брана. Наверное, тем, что выглядел так, будто привык не спать ради дела, и ещё глазами, по которым было сразу видно: человек перед тобой никогда не рвался к власти, но раз уж она попала к нему в руки, он удержит. От этого взгляда становилось спокойнее...

Но, пожалуй, только самую капельку.

Лексий слушал разговоры всех этих умных взрослых людей и постепенно убеждался: на самом деле, никто понятия не имеет, что делать. До сего дня всё шло по плану, но теперь планы пришлось менять, и быстро. Идеи выдвигались только затем, чтобы не молчать. Что, если в обход неспособного помешать Клавдия попросить Регину о перемирии? Но такие полномочия по сильванским законам были у одного только царя. Попытаться продержаться до подхода восточного крыла армии? Увы, даже завзятый оптимист должен был признать: ему не успеть. Самым дурацким была неопределённость Клавдиевой судьбы. Выживет ли он? Стоит ли ждать его приказов — или решать всё равно в итоге придётся самим? Пропасть! Проклятые оттийцы! Да ещё и этот регинин волшебник, зачем-то явивший на поле боя видение её высочества Амалии, которое здорово взбудоражило даже тех, кто сам её не видел...

Когда вокруг заговорили о царевне, Лексий наконец не выдержал. К чёрту сомнения. О таком не молчат.

— Если мне будет дозволено сказать, — произнёс он без лишних предисловий, отчётливо и громко, — без её высочества этот волшебник бессилен!

Прочие голоса разом смолкли, и все с удивлением воззрились на него. Даже на лицах Элиаса и Ларса было написано непонимание.

Главный стратег нашёл его взглядом.

— Назовитесь, — велел он.

Лексий набрал воздуха в грудь, чувствуя на себе десятки взглядов.

— Лексий ки-Рин. Я участвовал в поисках её высочества в Соляной пустыне, — и безбожно их провалил, но, пожалуйста, давайте не будем об этом; он заставил себя успокоиться и продолжить. — Уже тогда у меня появилось подозрение, что похититель черпает свои силы именно из жертвы. Сегодня оно подтвердилось. Её высочество слишком ценная пленница. Я не думаю, что Регина позволила бы вытащить её на поле боя, если бы это не было необходимо.

Крей задержал внимательный взгляд у него на лице, и Лексий вдруг впервые задумался, не стоило ли ему рассказать об этом гораздо раньше.

— Будьте добры, дайте мне пройти!

Голос Тарни звучал отнюдь не как просьба, и мужчины, командующие тысячами других людей, послушно расступились, давая ему дорогу. Жеребёнок уверенно направился к дубу, и — Лексий только потом осознал этот момент — главный стратег Крей встал ему навстречу.

— Что там? — просто спросил он, и в уточнениях никто не нуждался.

Лексий знал ответ заранее. Жизнь царя не могла волновать его меньше — он просто был безумно рад видеть Тарни живым. Слава богу... Слава богам. Ты выбрал правильно, честное слово, он тебя не стоил...

— Жить будет, — сказал Тарни, и Лексий кожей почувствовал пронёсшийся над собранием вздох облегчения. — Но вряд ли встанет раньше завтрашнего вечера, — он повысил голос, бесстрастно перекрывая поднявшийся было ропот. — Ничего не могу поделать! Не я создал человеческое тело таким нелепым!

Крей медленно обвёл расшумевшихся подчинённых спокойным тяжёлым взглядом, и постепенно те замолчали без окрика. Тишина, повисшая над рощей, была немым вопросом: «и что же дальше?».

— Я надеюсь, всё помнят, что по уставу в... отсутствие его величества армией командую я? — ровно и внятно произнёс главный стратег.

Он выждал, давая несогласным возможность высказаться. Никто не проронил ни звука.

— Вот и хорошо, — подытожил командир. — Мы отступаем за Флёд.

Это была подножка не хуже утренних вестей.

Сразу с нескольких сторон раздалось явно вырвавшееся против воли: «Что?!», «Безумие!», «Невозможно!», но Крей невозмутимо продолжил:

— Встретимся с восточным крылом на том берегу. Если волшебники свяжутся с ними немедленно, они смогут перейти реку у Флака.

Нет, в самом деле, он это серьёзно? Лезть в реку? Сейчас?

— Послушайте, Крей, — возразил один из стратегов, — может быть, восточное крыло и сможет переправиться через Флёд под Флаком — но мы-то?! Снега́ тают, там сейчас, должно быть, по горло воды!

— Я посылал проверить, — спокойно отозвался Крей, — уровень воды довольно низок. Наверное, выше по течению образовался затор. Легко не будет, но мы пройдём.

— Да плевать на воду! — послышалось откуда-то сбоку. — Там же рукой подать до Урсула! Подставлять столицу под удар?!..

— Господа маги могут построить переправу! — невпопад выдал кто-то.

— Быстро не получится, — нахмурившись, предупредил Ларс.

— Знаю, — кивнул главный стратег. — А времени нет. Господа, боюсь, нам всем придётся промочить ноги, — он оглядел собравшихся и, как показалось Лексию, сдержал вздох. — Я осознаю, во что нам обойдётся этот манёвр, но я хочу, чтобы все здесь понимали: сейчас, именно в эту минуту, нам остаётся только отступать. Если мы немедленно не окажемся вне досягаемости оттийской армии, продолжения войны вообще может не случиться. Нас сметут, а восточное крыло в одиночку не выстоит в решающем сражении. Я уверен, что королева Регина никуда не торопится. Она не погонит своих людей за нами следом до тех пор, пока не обустроит переправы. У нас будет несколько часов, чтобы собраться с силами. Лучшего выхода я не вижу. Если кто-то может его предложить, ради всего святого, мы все с радостью выслушаем.

Ответом было молчание. Приказ придавил их всех, как камень, не оставив сил ни спорить, ни думать. Неужели правда — отходить за Флёд? Это всё точно происходит на самом деле?..

Когда Лексий впервые увидел реку, ему на ум пришёл поэт. Нет, не Твардовский, хотя это, наверное, было бы логичнее всего, а Бродский. Потому что, глядя на мутный серый поток, с ворчанием и ропотом несущий ветки и прочий мусор, Лексий смог подумать только одно: как же так вышло? Ведь он ничего особенно не просил у судьбы и не желал никому дурного. Он просто пошёл с другом на концерт, вот и всё! Даже смешно: останься он дома и посвяти вечер примерной учёбе, ничего этого не случилось бы…

В тот момент Лексий ужасно разозлился на Клавдия. Нечего сказать, это он здорово придумал: довести свою армию боги знают до чего, а потом выйти из игры и сказать: «Разбирайтесь сами»! Поневоле поймёшь чувства Тарни — хотя от воспоминания о том, каким взглядом Жеребёнок смотрел утром, у Лексия по спине бежали мурашки...

Больше всего переправа была похожа на ночной кошмар, и Лексий был рад, что запомнил её очень смутно. Самым отчётливым чувством было отстранённое осознание того, до чего же это странно - лезть в реку в самую гадкую пору весны, добровольно, одетым, да ещё и такой толпой. Вода доходила до груди, люди, с плеском пробирающиеся сквозь мутные волны, оскальзывались и падали, течение сносило лошадей, тщетно ищущих опоры на шатких камнях... В довершение всего, словно издеваясь, пошёл дождь, и весь мир вдруг оказался сделанным из серой, до отчаяния холодной воды. От такого кого угодно потянуло бы утопиться, и сделать это, к сожалению, было даже слишком легко…

После своего личного Ледового побоища Лексий чувствовал себя неуютно вблизи больших водоёмов, и, когда вода серо-бурым вихрем сомкнулась вокруг его сапога, им овладело только одно острое желание — снова оказаться на берегу. Вот только в итоге дурной волшебник неожиданно для себя проторчал в реке до последнего — помогая другим. Рядом то и дело оказывался кто-то, рискующий захлебнуться, если его не выловить, а Лексий, в конце концов, хотя бы знал заклинание, приглушающее холод. Он чувствовал ледяную воду, от которой немели ноги, даже сквозь чары и меньше всего на свете хотел знать, каково же тогда остальным. Чётких мыслей почти не осталось, и единственной, которую он запомнил, было: слава богам, что у них нет артиллерии, потому что перетаскивать орудия было бы сущим адом...

Последние сильване выбрались на твёрдую землю уже после заката. Командиры собирали и пересчитывали своих людей, всадники успокаивали коней, дрожащих от усталости; Лексий не придумал ничего лучше, чем пойти искать главного стратега, и нашёл его отдающим приказы.

— Найдите мне кого-нибудь из магов, — говорил Крей своему порученцу, — и велите разжечь костры. Здесь есть дерево, но, пропасть побери, всё такое мокрое, что не загорится без чуда. Если мы срочно всех не согреем, то, боюсь, завтра господам оттийцам уже не с кем будет воевать...

— У нас точно есть на это время? — нахмурившись, уточнил один из стратегов, стоящий тут же. — Почему вы так уверены, что Регина не прикажет нас догонять? С этой женщины станется...

— Да будет вам, Карлсен, — вздохнул Крей. — Раз уж она дала нам спокойно отойти, значит, решила поберечь своих людей. За ночь её волшебники построят хорошую переправу, раньше рассвета, я думаю, можно даже не ждать...

Лексий рассеянно слушал их разговор, который, само собой, не имел права перебивать, и вдруг, как с ним иногда случалось, неожиданно для самого себя сказал вслух:

— Выше по течению в самом деле затор.

Военачальники прервались на полуслове и оглянулись на него: Карлсен с недовольством, Крей — явно ожидая продолжения.

— Его можно разобрать, — пояснил Лексий. — Уровень воды поднимется, и никто уже точно не пройдёт без моста.

Он сам толком не знал, что именно расслышал в шуме речного течения. Скрип переплетённых корней и веток? Вздохи воды, которой тесно? Но он словно воочию увидел узкое место, где течение перекрыло нагромождением поваленных стволов. Это даже не было так уж далеко...

Крей одарил его внимательным взглядом.

— Ну вот и займись, — постановил он. — Возьми людей. Сколько тебе надо?

Лексий оглянулся на невидимый в сумерках Флёд и пожал плечами.

— Да нисколько. Сам справлюсь.

С ним всё равно отправили пятерых — спрашивается, зачем? Любой волшебник был бы вполне способен и разобраться с заданием, и постоять за себя. Они отправились вдоль берега верхом и довольно быстро нашли то, что искали. Дождь пока перестал, косматые тучи разошлись, и громада затора темнела в голубоватом свете двух показавшихся лун, словно туша выброшенного на берег кита. Несколько деревьев, намертво сцепившихся сучьями, стали его скелетом, а намытый сверху мусор прочно встал у реки поперёк горла.

— Такое вовек не разобрать! — присвистнул один из провожатых.

— Лучше лошадь подержи, — отозвался Лексий, спешиваясь и бросая ему повод.

На земле как раз валялась подходящая толстая ветка. Подобрав её, маг перепрыгнул с берега на кучу брёвен, чуть не провалился ногой в щель и только тогда спросил себя: скажи на милость, какого чёрта ты это делаешь? Это что, какой-то особый шик — погеройствовать перед незнакомыми людьми на груде мусора в темноте, в которой не видишь, куда ступаешь? Ровно с тем же успехом можно было бы наколдовать всё, что нужно, с безопасного берега!.. Лексий осознал это, и ему стало смешно — потому что любой нормальный волшебник на его месте, не задумываясь, поступил бы точно так же. Они все со школьных лет усвоили: если можешь сделать что-то руками, лучше сделай. Никогда не знаешь, когда тебе пригодится та самая капелька волшебства, потраченная даром...

Он прислушался и направился вперёд. Брёвна под ногами скрипели и стонали, вода плескалась там, внизу, как-то особенно хищно, но, видит небо, эта зима сделала Лексия ки-Рина куда храбрее. Чутьё мага безошибочно подсказало ему, куда воткнуть рычаг; Лексий поддел своей веткой одну из застрявших в заторе, нажал, выворачивая её с места, и почувствовал, как громада у него под ногами задрожала. Он едва успел соскочить обратно на берег, когда вода, упругой струёй хлынувшая из проделанной им прорехи, расширила её, полилась потоком, разнося преграду на куски...

Этому их учили. Найти слабое место. Разрушить один камень, чтобы стена рухнула сама собой.

Пенящийся поток с рёвом перекатился через остатки затора, ломая их, унося брёвна, словно соломинки. Волнуясь, захрапели лошади. Лексий успокаивающе потрепал свою по шее и, вскочив в седло, поймал на себе восхищённые взгляды попутчиков. Он готов был поклясться, что в этот момент они жалеют, что не выучились на магов.

Когда они вернулись к своим, на берегу Флёда вовсю ставился лагерь и горели манящие издалека костры. Рощу на склоне ближайшего холма потихоньку разбирали на дрова, пахло дымом; косматые тучи волками рыскали в вышине, небо прояснялось, и оттуда насмешливо подмигивало созвездие Огнептицы.

Лексий отправился доложиться главному стратегу Крею.

— Сделано! — сообщил он, отыскав его на краю лагеря.

— Видел, — устало отозвался тот. — Хорошо. Молодец. Теперь отдыхай. Приказы будут позже...

Свободное время пришлось очень кстати: у Лексия было одно важное дело этой ночью.

Когда ему пришла эта идея? Он сам не понял, но знал, что не успокоится, пока не сделает то, что задумал. Самый прямой путь обратно на берег лежал через лагерь, и, проходя мимо одного из костров, Лексий заметил краем глаза знакомый ореол золотистых волос, подсвеченных пламенем. Тарни грелся, протянув руки к огню; как и утром, он был без плаща. Очень опрометчиво для парня, который каждую зиму норовит заболеть чем-нибудь жутким! Без лишних слов Лексий подошёл и набросил ему на плечи свой.

— И только попробуй отдать его кому-нибудь, кому нужнее! — предупредил он сурово. — Обижусь до конца своих дней! — и только потом осознал, насколько неуклюжей вышла шутка — если вспомнить, что конец его дней может быть куда ближе, чем ему бы хотелось…

— Но-... — начал было Тарни, но Лексий прервал:

— Никаких возражений! Мне он пока всё равно не нужен.

Он уже собрался было пойти дальше, но Жеребёнок вдруг понял что-то и схватил его за руку.

— Постой! — выдохнул он. — Правда? Ты правда собираешься обратно на тот берег? В их лагерь! Зачем? Это же безумие!

А вот подслушивать чужие мысли нехорошо! Разве Бран тебя не учил?

— Безумие? Это ты мне говоришь?! — фыркнул Лексий. Какого чёрта! Человек, который не далее как сегодня утром решался на цареубийство, будет учить его, что безумие, а что нет!..

Выпустив его руку, Тарни отступил на шаг назад, и Лексий мысленно дал себе затрещину. Чу́дно. Как будто на этой войне и так не хватает боли...

— Прости, — вздохнул он. — Но я ничего не могу поделать с тем, что командир их проклятой степняцкой конницы — мой друг. Мне нужно его увидеть.

Тёмные глаза Жеребёнка наполнились неподдельным сочувствием.

— Лексий, милый, — сказал он мягко, — мне страшно жаль говорить это вслух, но ведь он же генрих! Все уже знают. Он больше не тот человек, которым был. Не рискуй понапрасну.

Лексий зажмурился и выдохнул. Он сотню и тысячу раз повторил себе то же самое. Брось. Перестань. На что ты надеешься? Твой друг умер. И, чёрт побери, если тебя поймают в оттийском лагере, ты точно ненадолго его переживёшь. Останься. Отдохни перед боем. Согрейся, здесь, у этого костра, так хорошо...

Но ведь это был его Рад.

Его брат, его лучший друг, единственный человек, который всегда оставался с ним, когда даже семья и та оказалась чужой. Его Рад, которого он знал с шестого класса, с которым вместе переехал в Питер с полным чемоданом мечт, ни одна из которых не сбылась, с которым вместе спустился в этот чёртов переход... который никогда, никогда, никогда не станет врагом, будь он хоть трижды оттийцем и четырежды генрихом. Потому что так не бывает. Плевать на то, что пишут в книгах — не бывает, и всё.

— Я должен попытаться, — сказал он твёрдо.

Тарни посмотрел на него долгим-долгим взглядом и закусил губу.

— Пожалуйста, будь осторожен.

Лексий был благодарен ему за то, что кто-то станет ждать его назад.

Вздувшийся Флёд с плеском катился сквозь ночь, подступая под самые берега. Какое-то время Лексий играл с ним в гляделки. Кажется, эта проклятая река ещё долго будет являться ему во сне...

Лексий упрямо вздёрнул подбородок. Он решил. Ему нужно на тот берег.

Он уже успел поломать голову о том, как туда попасть. В теории, существовало заклинание для левитации, но для перемещения оно было бесполезно — как ни крути, люди не самые аэродинамичные существа на свете. Была ещё одна идея, но и она... А впрочем, ладно. Раз уж он всё равно не придумал ничего лучше, стоит попробовать.

Лексий сделал глубокий вдох, собрался с силами и побежал.

Немного изменённое заклинание замораживало воду там, где её касалась его нога. Вся штука была в том, чтобы не останавливаться. Если честно, Лексий до самого конца не верил, что это сработает — и в один прекрасный момент просто вдруг обнаружил себя хватающим воздух на другом берегу. Его здорово отнесло вниз по течению, но река осталась позади — во второй раз. Ох, знать бы, случится ли третий…

Лексий запретил себе трусить и двинулся вперёд.

Оттийский лагерь можно было найти и без волшебного чутья — по мерцающим вдалеке кострам. Лексий запоздало задумался о том, что вражеская армия велика, и он понятия не имеет, где именно стоит Радова конница, но удача, не раз и не два выручавшая его в этом странном сюжете, снова преподнесла ему подарок: лунный свет выхватил из темноты странные силуэты, непохожие на палатки оттийцев. Лексию понадобилось какое-то время, чтобы понять, что это островерхие степняцкие шатры.

Говорят, Надзирателям всё равно, но кто-то там сверху точно за ним присматривал.

Лагерь уже спал. Немногочисленные полуночники без песен и разговоров сидели у костров, всхрапывали дремлющие кони; караульные честно несли свою службу, но Лексий проскользнул мимо, невидимый за завесой чар. Лишь бы поблизости не оказалось Регининых волшебниц...

Он быстро нашёл палатку командира: она единственная была привычной сильванскому глазу. И, в конце концов, Лексий расслышал бы Рада среди тысячи человек. Даже с обручами — расслышал бы...

Прокравшись между шатров, он замешкался у входа. Что, если Рад просто поднимет тревогу, поймав «лазутчика»? Что, если-...

Лексий заставил своего внутреннего труса замолчать и откинул полог.

Внутри было тепло. Горела знакомая жаровня. Рад писал, сидя за раскладным столом, и Лексий почему-то застыл на пороге. Мгновение растянулось в вечность, а потом Рад, так и не услышав доклада, поднял голову, посмотрел на пришельца и без всякого удивления сказал:

— Лексий?

И тот почувствовал, как это чужое, так никогда и не ставшее полностью своим имя холодной рукой сжало его сердце.

— Так ты всё-таки жив, — бесстрастно констатировал друг. — Что ж, я рад.

Не лги. Никакой ты не Рад.

Лексию вдруг показалось, что вокруг стало очень-очень темно. Так, значит, всё-таки правда. Оказывается, какая-то его часть всё это время упрямо не хотела верить... Но Рад не смотрел бы так равнодушно и холодно. Рад назвал бы его Лёшкой, как тысячу раз до...

— Не стой там, — сказал человек за столом. — Войди. Тебя кто-нибудь видел?

Бездумно повинуясь голосу, привыкшему отдавать приказы, Лексий послушно шагнул внутрь и опустил за собой полог.

— Рад, — сказал он, вернее, попытался и не смог, потому что дрогнувший голос сорвался, — Рад... зачем? Зачем ты это с собой сделал?

Рад — генрих — отодвинул чернильницу. Отложил в сторону незаконченное письмо.

— А что ещё мне оставалось? — спокойно ответил он. — Ты понятия не имеешь, чего мне стоила нынешняя зима. Моя совесть с самого начала была против этой проклятой войны, а потом моя любимая женщина вышла замуж за степняка. Не вижу смысла жаловаться постфактум, но мне было... несладко.

Только генрих мог выбрать такое слово, чтобы описать свою боль. Страдание, нестерпимое настолько, что единственным спасением было перестать чувствовать вовсе...

— Но последней каплей, конечно, был ты, — словно между делом заметил Рад.

Лексий вздрогнул.

— Я?!

Рад равнодушно повёл плечами.

— Как ты думаешь, каково это — не только ненароком расстроить свадьбу лучшего друга, но и втянуть его в войну, на которой он и погиб — по твоей же собственной глупости? Всевидящие, я никогда и ни перед кем больше не чувствовал себя таким виноватым. Разве что перед мамой, когда она умерла, и я понял, что так теперь навсегда и останусь со всем, что сказал ей и что не сказал...

Он говорил обо всём этом так спокойно. Так кошмарно спокойно.

— Ох, господи, — проговорил Лексий, потому что других слов у него не было. — Я-...

Что он хотел сказать? «Прости меня»? Но за что? Айду, честное слово, ты ведь не был виноват в том, что едва не умер...

Незнакомый голос у него внутри повторил: за что? Может быть, за то, что ты не дал ему знать, что спасся? За то, что позволил своему другу верить, что твоя смерть — на его совести?

Слушать этот голос было выше его сил.

— И... к-каково это? — хрипло спросил Лексий.

— Не знаю, как объяснить, — Рад задумчиво потёр подбородок. — Когда ты закрываешь глаза, ты ведь осознаёшь, что перестаёшь видеть, правда? Здесь... что-то в этом же роде. Поначалу было... неудобно. Первые три ночи почему-то совсем не мог спать. Но потом ничего — привык.

— Не жалеешь?

Лексий произнёс это — и только потом отчётливо понял, что не смог бы придумать вопроса глупее.

Взгляд Рада говорил о том же самом.

— Я теперь не могу жалеть, — напомнил он. — Да даже если бы и мог, что бы это изменило? Ты же знаешь, что это навсегда. Я тоже слышал вашу историю про парня, который убил жену и детей, и ему не помогло, а мне даже убивать-то некого. Тебя вон разве что... — он взглянул на выражение лица гостя и улыбнулся, если только это чересчур осознанное, искусственное движение губ можно было назвать улыбкой. — Да брось. В конце концов, я ведь бесчувственный, а не сумасшедший...

Рад помолчал и добавил:

— Так хотя бы не больно. Знаешь, если уж мне было настолько плохо, что я пошёл на такое... то это точно того стоило.

Лексий молчал: ему нечего было ответить. Рад встал из-за стола, чтобы поправить решётку жаровни.

— Откуда ты вообще здесь взялся? — спросил он без угрозы и без любопытства. — Шпионишь?

Лексий заставил себя разжать стиснувшиеся челюсти. Брось, какое право ты имеешь обижаться — что ещё можно подумать о человеке, тайком пробравшемся в лагерь к врагу?..

— У меня есть разговор, — сказал он, слыша, как гулко бьётся его собственное сердце. — Просьба.

— О, — Рад даже на него не взглянул. — Ещё одна?

Лексий не ожидал такого ответа.

— Прости, что?

Генрих выпрямился и повернулся к нему.

— Ты ведь постоянно о чём-то просишь, — спокойно пояснил он. — Что тебя так удивляет? Или ты уже привык настолько, что не замечаешь? Всё время, что я тебя знаю, ты ждал чего-то от всех вокруг и злился, если не получал того, что хочешь. Да, не припомню, чтобы ты хоть кому-то что-то давал взамен. Может быть, поэтому у тебя так и не заладилось ни с одной из твоих девиц, я удивлён, что госпожа Горн продержалась так долго...

Лексий слушал его, как громом поражённый. Боги, неужели это правда? Но они — они ведь дружили столько лет, так почему он молчал?..

— Ты и меня всё это время воспринимал как должное, — заметил Рад. — Мне иногда хотелось поговорить с тобой об этом, но я так и не решился… Боялся обидеть. Глупо, наверное. Знаешь, я проходил в обручах всего ничего, но и то уже понял, что чувства заставляют людей вести себя как идиоты... Но ты правда был мне очень дорог. Не знаю, почему. Почему люди вообще начинают любить друг друга?

Господи, если бы ты только знал, как ты дорог мне. И если бы я только догадался сказать об этом тогда, когда ты ещё смог бы услышать.

Лексий никак не мог найти слов. Неважно — ком в горле всё равно не дал бы ему произнести ни звука. Вина легла ему на плечи такой невыносимой тяжестью, что он не знал, сколько её удержит. Неужели он в самом деле думал только о себе и видел только себя? Лексий не поверил бы словам Рада, выплюнь он их в запале ссоры, но самым кошмарным было то, что генрих не мог ляпнуть лишнего в гневе. Он говорил то, что думал, вот и всё. То, что думал уже очень давно, а ты и не подозревал...

— Мне-то сейчас уже всё равно, — сказал Рад, — но, может быть, ты станешь лучше обращаться со своими друзьями. Они ведь у тебя есть?..

Он провёл рукой по волосам и буднично осведомился:

— Так о чём ты хотел поговорить?

Соберись, маг. Не дай себе забыть, зачем ты здесь.

— На сей раз дело не во мне, — твёрдо сказал Лексий. — Это касается чёртовых тысяч людей. Рад, пожалуйста, услышь меня, это очень важно, — он перевёл дыхание. — Завтра вы навяжете нам генеральное сражение, ведь правда? Ты командуешь своей степняцкой конницей. Ты можешь повлиять на его исход. Или... сделать так, чтобы боя не случилось вовсе. Я спорю на что угодно, ты сумел бы сказать степнякам что-нибудь такое, чтобы они полыхнули. Регина не сможет вести свою армию в бой, если в ней будет раздор...

Рад слушал его внимательно и бесстрастно.

— Ты предлагаешь мне устроить мятеж? — уточнил он. — Пойти на измену?

Да. Чёрт побери, да, именно об этом я и прошу.

— Пойми, — Лексий поймал себя на том, что в его голосе звучит едва ли не мольба, — если это сражение состоится, жертв будет в разы больше! С обеих сторон! Айду, ты ведь сам знаешь, что то, что вы делаете, неправильно! Сильвана не ваша!

— У вас был выбор. Вам дважды предлагали мир, и вы дважды его отвергли.

Это спокойствие было как стена. Толстая крепостная стена, сплошной камень, холодный, глотающий звук — не докричишься.

Дыши. Просто не забывай дышать, ладно?

— Рад, — сказал Лексий, — мы ведь не враги. Мы с тобой так заигрались в солдатики, что, кажется, оба забыли, кто мы такие. Ты не оттиец. Ты землянин. Ты сам говоришь, что чувства теперь не мешают тебе видеть ясно — так посмотри на всё это со стороны. Ты можешь сделать так, что люди не погибнут. Рад, пожалуйста.

Светлые глаза Рада были серыми, как сталь.

— Я верен своей королеве, — просто ответил он.

Лексий вдруг почувствовал себя кошмарно уставшим.

— Но ты ведь больше её не любишь.

Как же по-дурацки это прозвучало. Словно о девочке в средней школе.

— Ты не понимаешь всей сути, — возразил Рад. — Ты представить себе не можешь, на что это похоже — остаться без чувств. Никто не сможет, пока не попробует сам. Знаешь, что значат эти обручи? Что ты перестаёшь испытывать что бы то ни было. В том числе страх смерти. И всё на свете вдруг мгновенно теряет всякий смысл. Помнишь, ты сам рассказывал мне, как вам объясняли на философии, почему бессмертие сделало бы жизнь совершенно пустой? Если тебе всё равно, умрёшь ты или нет, то ровно с тем же успехом можно не делать вообще ничего. Сесть и сидеть. Потому что ничто больше… не необходимо, понимаешь? Единственный способ продолжать жить — нарочно придумать себе подобие цели. Я решил, что буду служить своей стране. Мне это не в тягость. Я ничего не боюсь и ничего не хочу, и я давал присягу. Поэтому я буду выполнять приказы. Завтрашнее сражение состоится. Если ты боишься за свою жизнь, что более чем понятно, ты всегда можешь дезертировать. Ты прав: мы родились не здесь, и нас ничто не держит на этой войне, кроме нас самих. Тебе не за что будет себя осуждать.

Лексий упустил тот момент, когда чувства захлеснули его с головой и утопили разум.

Он ударил Рада по лицу — вернее, попытался ударить, но в следующую секунду обнаружил себя на полу, задыхающимся от боли и ненависти. Рад ударил без души, вполсилы, вот только пора было наконец найти в себе волю перестать называть его Радом. Это существо украло лицо и голос его друга, и Лексий ещё никогда и никого так не ненавидел. Генрих. Чудовище. Чёртово чудовище с холодным сердцем. Рад никогда не предложил бы ему сбежать, бросив своих. Рад бы никогда-...

— Успокоился? — поинтересовался генрих. — Вот и славно. А теперь ты встанешь и уйдёшь отсюда. Я не забыл, что мы были друзьями, но, если тебя здесь поймают, я не стану тебя выгораживать.

И он протянул ему руку. Как ни в чём ни бывало, протянул ему руку, чтобы помочь подняться.

Лексий хотел было её оттолкнуть, но передумал и принял.

— Если нужно, я отзову одного из караульных, чтобы ты мог выйти, — предложил тот, кто уже не был Радом.

— Спасибо, я сам, — не глядя на него, сказал Лексий.

Он ушёл без прощаний. Тихо опустил за собой полог палатки, оглянулся, не смотрит ли кто, и двинулся к краю лагеря, избегая догорающих костров. Когда дозорные остались позади, и можно было не опасаться, что тебя заметят, он побежал.

Нужно было убраться подальше отсюда, пока Рад не заметил пропажу зачарованного кольца, которое Лексий сумел снять у него с пальца.

Он сделал это не задумываясь, повинуясь минутному порыву и мучительно жгущей злости. Нет уж, милый мой, по-твоему всё равно не получится. По-хорошему или нет, но завтра свою конницу в бой ты не поведёшь.

Когда Лексий добрался до берега, его первой мыслью было бросить кольцо в воду, но он почему-то сдержался и положил его в карман. Звёздная Огнептица у него над головой летела сквозь космос, ущербные луны смотрели вниз, как недобрые улыбки.

Что ж, он хотя бы попытался.

Пора было возвращаться к своим.

Свой берег встретил Лексия мелким, выматывающим душу холодным дождём.

Сильване разбили лагерь у подножия холма, и, кроме него, Лексию некуда было идти. Тучи снова сомкнули ряды, стало ощутимо темнее, под насквозь сырыми ногами всхлипывал грязный снег, и запах дыма, издалека донесённый ветром, совсем как в его первый день в этом мире, почему-то заставил Лексия остро ощутить своё одиночество. Как никогда отчаянно захотелось домой — вот только дома не было. Ни здесь, ни на Земле, нигде.

А потом что-то магнитом притянуло его взгляд, и Лексий увидел звёздочку костра в отдалении от других, чуть выше по склону. Конечно, он знал, чей это костёр.

Он пошёл туда просто потому, что этой ночью ему больше нигде не было места. Потому, что он устал. Это была усталость, похожая на неутолимую жажду — усталость, сжимающая виски и горло, от которой не хочется жить. Он сделал всё, что мог, во всём проиграл и больше не хотел пытаться.

Раскидистая крона одинокой сосны защищала пламя от дождя. У огня сушилась груда деревяшек, чуть дальше под прямым углом лежали два толстых бревна, и Лексий издалека узнал силуэты сидящих на них людей. Элиас смотрел в костёр, подтянув к груди одно колено, Тарни кутался в плащ...

И Лексий вдруг понял, что не сможет больше сделать ни шагу. Что он там, где должен быть, и дальше не пойдёт.

Элиас поднял голову, сощурился, чтобы разглядеть лицо пришельца, скрытое ночью.

— А, это ты, — весело сказал он. — Ну, как там поживают господа оттийцы?

По правилам игры Лексий должен был ответить, но он не смог. У него не было сил ни сострить, ни огрызнуться, не было сил даже попросить его перестать. Когда-то на первом курсе ребята с кафедры скандинавской филологии рассказали ему, что после долгого трудного дня швед скажет о себе: «Jag är helt slut». Дословно это значило что-то вроде «Я закончился», «Я весь вышел» или попросту «Я всё». Так вот, Лексий почувствовал, что он — всё.

Элиас одарил его долгим взглядом и сдержал вздох.

— Иди уже сюда, — сказал он неожиданно мягко. — Не стой там, как неродной.

Лексий опустился рядом с ним на бревно, и Тарни поприветствовал его молчаливой улыбкой, без слов сказавшей: «Я рад, что ты цел». Жеребёнок был слишком милосерден, чтобы добивать его своим «я же говорил», и, в конце концов, Лексий и так сполна получил своё. На что он вообще надеялся?..

Разговаривать не тянуло — только костёр трещал о чём-то своём, но они не понимали. Лексий сидел, обхватив себя руками, и пытался согреться. Элиас потянулся за деревяшкой из лежащей перед ним кучи, пробормотал что-то, и от неё повалил пар.

— И охота тебе тратить жизнь на это полено, — знакомым голосом заметили сумерки.

Элиас даже головы не повернул.

— Холодно, — спокойно объяснил он и подбросил высушенную полешку в костёр.

— Есть новости? — тревожно спросил Тарни.

Ларс вошёл в круг тёплого оранжевого света и шумно плюхнулся на бревно.

— Регина строит переправу выше по течению. Говорят, управится до утра. Оттия явно не хочет затягивать с финалом. Всё действительно случится завтра.

— Восточное крыло успеет подойти? — осведомился Элиас.

— Да, — успокоил Ларс, — они должны быть здесь через несколько часов. Ещё сегодня ночью ждём обоз с припасами и немного подкреплений из Урсула...

Урсул. От того, что́ стоит на кону, темнело в глазах. И завтра. Всё решится уже завтра...

— Я и вы, господа ки-Рины, завтра в числе прочих будем разбираться с оттийскими волшебниками, — продолжил Ларс. — Хотелось бы, конечно, разлучить этого господина Локки с его, то есть нашей, Амалией, но там уж как пойдёт... Танирэ, — он взглянул на Жеребёнка, — главный стратег Крей намерен оставить тебя при себе. Будешь защищать командование.

— Серьёзно? — спросил Тарни. — Он даже сейчас не пустит меня в бой?

Остальные посмотрели на него с удивлением.

Элиас вскинул брови:

— А тебе что, непременно хочется подраться?

Танирэ передёрнул плечами.

— Чего мне точно не хочется, так это трусливо отсиживаться за чужими спинами!..

— Ты — трус? — фыркнул Элиас. — Расскажи кому-нибудь другому. Про́пасть, если Крей велит тебе остаться при нём, значит, там ты принесёшь больше пользы. Сегодня мы все видели, какой хаос начался без Клавдия. Кроту понятно, что Регина попытается первым делом прикончить наших командиров. Обезглавленная армия много не навоюет...

— Трусость — меньшее, из-за чего тебе стоит тревожиться, — невесело улыбнулся Ларс. — Поверь мне, завтра у нас у всех будет более чем достаточно шансов пасть как герои...

Задумываться об этом было так странно. Сидеть здесь и понимать: ты не знаешь, кого из этих людей ещё увидишь завтра вечером. Увидишь ли ты сам завтрашний вечер...

— А вы часом не забыли, что нет большой разницы, умрём ли мы завтра? — беззаботно заявил Элиас. — Не для нас с вами. Мы все слишком много колдовали на этой войне. Если не выгорим в этом проклятом сражении, ждать долго всё равно не придётся. Так что, честное слово, я бы на вашем месте вообще не страдал без толку.

Нечего сказать, утешил так утешил.

Ларс ничего на это не ответил, Тарни плотнее закутался в плащ и стал похож на нахохлившегося воробья. Лексий смотрел в огонь и думал о Раде и его тётьМаше, которую тот вспомнил даже сквозь железо, сковавшее сердце. И ещё почему-то о своей маме, которой он сам, если вдуматься, тоже когда-то очень многое сказал и не сказал... Которую вспоминал ужасно редко, хотя и не генрих.

Какие всё-таки люди нелепые существа.

— Послушайте, — проговорил он хрипло, ни ни кого не глядя, — если кому-то из вас есть что друг другу сказать... или спросить что-то важное... то, наверное, надо сейчас.

Он учился на ошибках. Хотя бы пытался. До чего же непривычно было осознавать, что, если промолчишь сейчас, скоро действительно может стать слишком поздно. Что иногда «слишком поздно» — это следующее утро.

— Ой, началось! — Элиас красноречиво закатил глаза. — Нет уж! Никаких предсмертных речей! Иначе мы наговорим друг другу такого, что завтра точно придётся пойти и пасть смертью храбрых. Чтобы не было стыдно друг другу в глаза смотреть.

— Да будет тебе, — миролюбиво заметил Ларс, — зачем такие крайние меры? Если мы все уцелеем, ты, например, сможешь сколько угодно высмеивать нас за то, какими сентиментальными дурнями мы все выставили себя этой ночью. Как тебе такой угол зрения?

Элиас сделал вид, что тщательно взвешивает его предложение.

— Уговорил, — постановил он. — Идёт. Тогда ты и будешь первым отдуваться. Расскажи-ка мне вот что: той весной, когда Сесилия Бари дала тебе от ворот поворот, ты ведь грустил не из-за неё, правда?

Ларс невесело улыбнулся.

— Не из-за неё, — мягко подтвердил он. — Я думал, ты сам знаешь. А что, есть разница?

Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза, словно молча говорили. И, кажется, пришли к соглашению.

— Ровно никакой, — спокойно сказал Элиас. — Просто было любопытно.

Лексий глядел на друзей и думал, о чём таком хочется их спросить ему самому. Какой вопрос потом будет терзать его всю жизнь, если так навсегда и останется без ответа? Как всегда в такие моменты, первое, что пришло ему в голову, было бессмысленной глупостью. Но, чёрт побери, кто и по какому праву постановил, что глупое не может быть важным?

— Тарни, — сказал он, — мне очень нужно знать: ты точно не переодетая девица?

Танирэ вытаращил на него свои невероятные глаза.

— Что?! Айду! Конечно, нет! — он рассмеялся ошарашенным смехом человека, которому рассказали что-то ужасно дикое. — Боги, только не говори мне, что всё это время ты думал, будто я-...

— Ну, всё не всё, но даже у меня порой возникали сомнения, — невозмутимо вставил Элиас.

— Не слушай их, если они не могут отличить женщину от не-женщины, это их проблемы, — возразил Ларс. — Меня лично волнует другое. Послушай, Тарни, ты что, правда никогда ни с кем не встречался? Ни в школе, ни до, ни после? Вообще-вообще?

Ну конечно. О чём ещё мог спросить Ларс Оттар Халогаланд?

Тарни фыркнул.

— Боги, да что у вас за вопросы!.. — он вздохнул, помедлил и, словно нехотя, признался, — Нет. Никогда, ни с кем. Вообще-вообще.

— Серьёзно? — Элиас казался искренне изумлённым. — А почему? Что за странный обет целомудрия? Да любой здоровый человек в твоём возрасте обязан по крайней мере уметь целоваться с девчонками и втихаря хватать их за колени под столом!

— А почему тебя это так задевает?! — парировал Тарни. — Ты что, мечтал сам за мной приударить?

— Отстань от человека, — вмешался Лексий. — Может, ему просто не нужен кто попало. Вдруг он ждёт любви-звездопада...

— Красивая метафора, — заметил Ларс. — Это откуда-то из Ха’Арди?

Лексий улыбнулся памяти о недостижимо далёком.

— Почти. Есть... один восточный поэт. По имени Аль-Асад...

И тут Элиас, который до этого смотрел на Лексия странным, пристальным взглядом, негромко сказал:

— Ки-Рин, в конце концов, кто ты такой? Мы с тобой оба прекрасно знаем, что ты не из Гелльса.

Это было как гром среди ясного неба. Над костром повисла тишина; дождь, казалось, и тот примолк. Опустив голову, Лексий кожей чувствовал, что остальные смотрят на него.

Что он им солжёт?

Это было одно из тех мгновений, когда время замирает, и ты видишь, что мир даёт тебе шанс самому качнуть чашу весов.

Что он потеряет, если расскажет? Может быть, завтра это всё будет уже неважно.

Лексий поднял голову. Элиас смотрел на него, не отрываясь, и в его зелёных глазах не было ни вызова, ни угрозы — только желание наконец услышать правду, вот и всё.

В конце концов, эти трое — всё, что у тебя есть. Твой мир далеко. Твой учитель умер, твой друг — тоже, твоя невеста осталась где-то в полной дождя и солнца прошлой осени. Они — твои братья, ты сам не заметил, как это случилось, но это так, и сейчас они думают о тебе невесть что и хотят знать, кто ты.

Если бы только Лексий сам знал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Если вы правда хотите, я расскажу. Вы, скорее всего, не поверите, но обещайте не подавать виду, пока я не закончу, ладно?

Было так странно спустя снова вытаскивать всё это наружу. Сдувать пыль с воспоминаний, раскладывать их по порядку... смотреть, как на чужие. Лексий вспоминал свою историю с самого начала — и на середине понял, что говорит о ком-то другом. Что Алексея Кирина отнесло от него течением, как относит бывших одноклассников, друзей детства, старых знакомых, ли́ца которых ты уже не можешь как следует вспомнить. Я где-то тебя видел, я точно помню, вот только где?..

Они слушали его не перебивая — совсем как Бран когда-то. И так же, как с Браном, под конец рассказа Лексий снял медальон и устало сказал:

— Видите? Вы ведь не словечка не понимаете, правда? Это называется русский язык. А меня, кстати, зовут Алексей. А-лек-сей, честное слово, не так уж и сложно, но этой штуке обязательно надо было всё переврать...

Когда он закончил, они какое-то время сидели молча. Лексий никого не торопил. На самом деле, ему вдруг стало всё равно, что они скажут. Поверят ему или нет, станут ли смеяться... Они хотели правды. Они получили правду. И не его вина, если она оказалась не такой, какой они ждали.

А потом Элиас коротко глухо рассмеялся и сказал:

— Да уж, лучше бы не спрашивал...

— Почему ты молчал? — вполголоса спросил Ларс.

Лексий пожал плечами.

— Не хотел прослыть сумасшедшим.

— И... каково это? Жить в другом мире? — странно зазвеневшим голосом проговорил Тарни. В его чёрных глазах золотились отблески огня.

Лексий всерьёз задумался над его вопросом. Каково это? Ну, поначалу я был в ужасе. В растерянности. В уверенности, что просто брежу, и это всё не всерьёз. А ещё было нелегко привыкнуть жить без электричества и телефонов. Но, знаешь, глупо жаловаться, если вспомнить, что в это время мой друг был бурлаком в Степи. Этот мир был ко мне добр. Не знаю, почему. Мне кажется, я не заслужил.

— Ко всему привыкаешь, — сказал он. — Я нашёл себе занятие. Я нашёл себе вас. Честно, могло быть намного хуже.

— Но ты всё ещё хочешь вернуться домой?

Лексий сам не знал, почему этот вопрос застал его врасплох, но у него словно выбили землю из-под ног. Хочу ли я—..?

— То заклинание, — пояснил Тарни. — Я не знаю, как завтра всё обернётся и… сколько от меня останется, но если вдруг... Послушай, Лексий, если это для тебя важно, если ты до сих пор тоскуешь по дому и хочешь вернуться, то я попробую помочь. Может быть, нам двоим твои чары будут по зубам...

— Троим, — поправил Ларс.

— Эй, — возмутился Элиас, — а я? Честное слово, я первый с радостью помогу этому самозванцу убраться туда, откуда пришёл!

Лексий закрыл глаза.

Он сидел у костра с людьми, которые так любили его, что готовы были отдать по кусочку своей и без того короткой жизни, чтобы ему помочь.

А он-то полагал, что ещё сложнее всё стать просто не может.

На Земле были Пушкин, интернет и чай. Там были Питер, и мама, и другая луна, там он родился и вырос, и этого нельзя было забыть просто так. Тоска, которая всё эти годы занозой сидела у него внутри, никуда не делась.

Но Лексий смотрел на своих друзей и понимал, что согласен жить с ней сколько придётся.

Хочу ли я вернуться? Но как я смогу быть где-то, где нет вас?

Подумать только, а ведь совсем недавно он чувствовал себя таким чудовищно одиноким.

— Спасибо, — сказал он хрипло, потому что это было единственное слово на свете, которое могло вместить хоть каплю того, что переполняло его сейчас. На минуту всё остальное вдруг стало неважно. Дождь, холод, усталость, мокрые ноги... даже завтрашний день, который закончится неизвестно чем. Неважно. Не теперь.

Элиас шумно вздохнул и резко встал — как будто сдерживался до последнего, но больше не смог.

— Но это всё-таки слишком, — сказал он, не обращаясь ни к кому из них в особенности. — Я не могу так сразу-... — он раздражённо тряхнул головой, сделал движение, словно собирался уйти от костра, но передумал. — Знаешь что, Уту? Пойдём-ка со мной. Я всё равно с самого начала собирался сказать тебе пару слов наедине...

Тарни послушно поднялся, и их обоих скрыла промозглая темнота.

Оставшиеся двое какое-то время сидели молча. Лексий грелся и чувствовал странную лёгкость. Неужели это правда случилось? Неужели он взял и отпустил всю эту ложь, которая опутывала его, оберегая и сковывая? В которую он сам, кажется, ненароком успел поверить...

— Так значит, вот что не давало тебе покоя тогда, у меня на даче, — вполголоса сказал Ларс. — Я всё гадал, что не так, а это просто было твоё первое лето...

Зачем он напомнил? Сейчас, холодной ночью на рассвете весны, на пороге будущего, в котором было темно, воспоминание о том лете причинило Лексию боль.

— Ларс, — сказал он, — ты представить не можешь, как я тебе благодарен. За всё. Если бы не ты, я бы ни за что не разобрался, что делать и как жить дальше.

— Да брось, — отмахнулся Халогаланд. — Не могу оставаться равнодушным, когда кто-то рядом одинок и растерян. И, в конце концов, — он улыбнулся, — мы ведь с тобой не чужие, правда? Подумать только, я двадцать лет жил и знать не знал, как здорово иметь братьев…

Он вздохнул, и его улыбка померкла.

— Жаль только, что ты неудачно выбрал время. Боги, сколько я себя помню, этот мир был совершенно прекрасным местом, и именно сейчас, когда ты здесь, ему вздумалось взбрыкнуть! Не слишком гостеприимно с нашей стороны, как считаешь?..

Лексий помолчал, глядя в огонь.

— Ты всегда точно знаешь, что происходит, — наконец заговорил он. — Скажи, насколько всё паршиво?

Ларс неопределённо повёл плечами.

— Люди покидают Урсул, — просто сказал он. — Кто-то даже готов, пока не поздно, бежать в Пантей, лишь бы не оставаться под каблуком у Регины Локки. Ни здесь, ни в Леокадии никто уже всерьёз не верит в другой исход...

Он кивнул в сторону виднеющихся поодаль огней.

— Там, внизу, полно тех, кто кричит, что бежать из столицы, пока она не сдана — предательство и трусость, но я не боюсь признаться: мне спокойнее оттого, что моя семья больше не в Урсуле и, если понадобится, сможет быстро оказаться где-то ещё... — Ларс выпрямил спину, потянулся и совсем другим тоном добавил, — Надо будет написать им письмо. Если обоз из Урсула до нас доберётся, они всяко заберут почту...

— Передавай от меня привет, — сказал Лексий. — Хотя твои, наверное, меня уже и не помнят...

Халогаланд рассмеялся, запрокинув голову.

— Шутишь? Да после встречи с тобой Александра до сих пор отзывается только на Сашу!..

Он замолчал на минуту, запустил пальцыв в волосы и вдруг негромко сказал:

— Знаешь, мне не страшно. За себя так точно. За последние годы я столько думал о смерти, что мне до тошноты надоело её бояться. Если честно, в каком-то смысле мысль о том, чтобы умереть завтра, кажется не такой плохой... потому что это лучше, чем не знать. Лучше, чем дотянуть до тридцати, понимая, что всё равно не увидишь старости. Каждый день метаться между «пожалуйста, пожалуйста, лишь бы ещё не сегодня» и «я больше так не могу, поскорее бы»...

Ларс вдруг улыбнулся чему-то.

— Если я и жалею, то только об одном. Мама выписала из Пантея луковицы каких-то совершенно потрясающих тюльпанов, девочки сажали их перед домом... Обидно было бы не успеть увидеть, как они зацветут.

Лексий хотел сказать ему, что восхищается его мужеством. Восхищался с того самого лета. Что-...

— Ох, извините, надеюсь, я не прервал вас на самом трогательном месте?

У Элиаса ки-Рина было множество талантов — например, говорить «извини» таким тоном, словно он с радостью сделал бы всё, за что просит прощения, ещё раз.

— Сказал Жеребёнку всё, что хотел? — осведомился Ларс.

— Возможно, даже больше, — хмыкнул Элиас, устраиваясь с ним рядом. — И знаешь что? Ты следующий, — он искоса взглянул на Лексия. — Ки-Рин, иди пока поразвлекай Уту. Я обещал прислать тебя, а то что он там один.

И правда, не дело.

Лексий без споров и ревности оставил ребят беседовать наедине. Он нашёл Тарни там, откуда костёр казался не больше свечки, около огромного камня, в незапямятной древности оставленного здесь ледником. Закутавшись в плащ, Жеребёнок стоял, прислонившись к валуну плечом, и смотрел на мутное небо.

Когда Лексий приблизился к нему, Тарни даже не повернул головы.

— Повержены боги, — произнёс он вполголоса, — у нас больше нет царей, и миром теперь владеет седой борей среди сосен и скал. Здесь каждый сам за себя или против всех, и ночью от чёрной крови дымился снег...

— ... и рассвет не настал, — негромко продолжил за него Лексий.

Он узнал бы эти слова, даже разбуженный среди ночи. «Знамение власти». Он вдруг вспомнил: их гостиная в школе тогда, два года назад, и Танирэ, звенящим, как струна, голосом декламирующий вот эту самую предпоследнюю песнь. В тот день Жеребёнок сдавал свой экзамен; Лексий спросил у Брана, можно ли ему остаться послушать, и Бран сказал: «Тебе стоит спрашивать не у меня», а Тарни покраснел и кивнул...

Единственный из них четверых, он рассказал всю поэму до конца с первой попытки. Лексий помнил, как слушал его голос, не разбирая слов, и переживал, не споткнётся ли он, сильнее, чем некогда за себя...

Он всё ещё помнил эти стихи наизусть. Стоило только позвать — и они приходили. Знакомые строфы из шести строк, вьющаяся узором рифма...

— Снаружи, за лязгом мечей и за громом лир, — сколько раз на этом самом месте Халогаланд убивал его в учебных поединках! — за дверью в огромный, холодный открытый мир ждёт великое зло...

— Судьба всего мира лежит на моих плечах, — так странно, сегодня в голосе Тарни не было ни капельки волнения, — но их обнимает мех твоего плаща... — Жеребёнок поднял голову и улыбнулся Лексию своей особой улыбкой, разом и печальной, и светлой. — ... и мне так тепло.

Они постояли, слушая, как стихи растворяются в ночной тишине.

— Але́ксий... — начал Тарни. — Нет, стой, подожди, я скажу... — он выдохнул, вдохнул и почти твёрдо выговорил, — Алексей. Ведь так? Так тебя на самом деле зовут? Айду, не хочу думать, каково это, когда все вокруг называют тебя чужим именем…

Жеребёнок устало провёл рукой по лицу.

— Тебе, наверное, было так одиноко. Мой дом в двух днях пути от столицы, и я… не был там очень счастлив, но мне и то бывает...

Лексий посмотрел на низкие тучи, на марево дождя, растворяющее мир в туманной дымке.

— Только не с вами, — честно сказал он.

Жеребёнок ответил ему улыбкой, но она быстро погасла.

— Так, значит, и твой Рад тоже оттуда? — спросил он. — С... вашей Земли?

Мой Рад. Ваша Земля. Смешно.

— Да, — не глядя на него, кивнул Лексий. — Но, знаешь, он... всё равно не планировал возвращаться.

Кажется, Тарни хотел сказать что-то, но не сказал. Он просто положил руку Лексию на плечо, и тот вдруг почувствовал, что никакие слова сочувствия, утешения и поддержки не помогли бы так, как бережное касание этой маленькой, лёгкой руки...

Он повернул голову, встретился с Тарни взглядом и отстранённо подумал: как же он вырос. Айду, и куда подевался неуклюжий застенчивый мальчик, который пришёл в их школу четвёртым одной далёкой весной? Кто тогда мог подумать, что «этот ягнёнок» не дрогнет перед испытаниями, стерпит любую усталость и будет готов, не колеблясь, отдать свою жизнь, лишь бы спасти чужие?..

Лексий вдруг понял, что уменьшительные имена теперь будут здесь неуместны.

— Танирэ... — начал он.

— Серьёзно? Почему тогда уж сразу не «господин Уту»? — рассмеялся Тарни. — Перестань, это ведь всего лишь я...

— Ты не «всего лишь», — твёрдо сказал Лексий. — Ты слышишь? Обещай мне больше так о себе не говорить.

Тарни закусил губу и кивнул. Минуту он казался погружённым в свои мысли, а потом окликнул:

— Алексей?

— Да?

— Спасибо.

— За что? — искренне не понял Лексий.

— За то, что подал мне руку... тогда, в мой первый день. Веришь или нет, до этого я ни разу не покидал свою деревню, и... Урсул напугал меня до ужаса. Такой большой, все куда-то спешат, и никому до меня нет дела. Никогда больше не чувствовал себя таким потерянным. И потом, в школе, когда вы начали смеяться... я подумал: дурак, как же глупо было надеяться. Я всё равно ни на что не гожусь.

Тарни повёл плечами, плотнее запахнул полы плаща.

— Знаешь, мне до сих пор иногда не верится, что всё это правда, — сказал он. — Что я делаю то, что делаю, и стал тем, кем стал. Клянусь, когда-то я и мечтать не смел о том, чтобы стать волшебником. Сражаться на войне... спасать жизнь царя. Звучит как что-то из «Знамения власти», правда?

Он улыбнулся, но тут же снова стал очень серьёзным.

— Я ненавижу войну, и мне сейчас очень страшно. За вас. За себя. За мою страну. Но как же хорошо встречать этот страх не с пустыми руками. Всё, чего я когда-то хотел — найти место, где я смогу принести пользу. Это место здесь.

Он говорил, и у Лексия была одна отчётливая мысль: ты точно больше не Жеребёнок. Ты очень взрослый — и очень храбрый, но, честное слово, в этом я и так не сомневался...

— Я не ожидал, что выдержу, — признался Тарни. — Хочешь посмеяться? Эта зима — первая на моей памяти, когда ко мне не прицепился даже какой-нибудь жалкий насморк. Не хочу думать, чего это будет мне стоить. Я читал про то, что бывает, когда тело разом использует все запасы сил, какие есть. Потом, когда снова можно остановиться и не бежать дальше, приходится платить с процентами...

В окрестностях соляной пустыни растут такие цветы — морянки. Они очень хрупкие на вид, но выживают там, где засыхают могучие деревья...

— Может быть, ты просто сильнее, чем тебе кажется, — предположил Лексий.

Они услышали шаги Ларса одновременно. Не подходя близко, Халогаланд остановился, чтобы дать им договорить.

— Опять смена партнёров, — улыбнулся Тарни. — Как в танце... Ты хотел сказать что-нибудь ещё?

Нет. Да. Наверное. Забавно, в такие моменты тебе вдруг начинает казаться, что тебе нужно сказать ещё тысячу ужасно важных вещей... вот только ты не можешь ухватить ни одной из них.

— Я подумаю, — пообещал Лексий. — До утра. А пока, пожалуй, пойду погреюсь...

— Айду, ты же не одет! — похоже, Тарни осознал это только сейчас. — Хочешь свой плащ назад?

Лексий фыркнул.

— Вот ещё!

Элиас сидел у костра, один, и его угловатые плечи были устало опущены. Когда Лексий подошёл и остановился в шаге позади, Элиас, не оборачиваясь, произнёс:

— И как мне теперь тебя называть? Ты ведь определённо не ки-Рин.

Лексий сел рядом с ним на другой конец бревна.

— Вообще-то, я уже три года как отзываюсь на «Лексия».

— Звать тебя по имени?! — фыркнул Элиас. — Серьёзно? Может, ещё и обнимемся?

Лексий не ответил, и минуту они сидели молча. А потом Элиас негромко сказал:

— Так, значит, мы всё-таки не братья.

— Не значит, — твёрдо возразил Лексий. — Ерунда. Мы братья, и это не изменится, слышишь?

Элиас подтянул колени к груди и обхватил их руками.

— А толку? — зло бросил он. — Зуб даю, ты ведь всё равно сбежишь обратно в свой мир...

И снова молчание. Запрокинув голову, Лексий рассматривал небо. То даже не потрудилось взглянуть на него в ответ.

— Я не знаю, — сказал он наконец. — Элиас, я честно не знаю.

Братец искоса взглянул на него своими узкими, кошачьими глазами.

— У тебя там кто-нибудь есть? Семья?

Лексий пожал плечами.

— Только мама. Но мы с ней давно не ладили...

И, может быть, причина была в тебе и больше ни в ком.

«Ты всегда ждал чего-то от людей и злился, когда не получал того, что хочешь...» Был ли он паршивым сыном? Делал ли ей больно? Лексий привык думать, что матери всё равно — так было проще не чувствовать себя виноватым...

— Знаешь, — признался он, — я так и не смог решить, что хуже: мысль о том, что никто там, на Земле, и не заметил, что я исчез... или о том, что меня искали и плакали.

— Она не могла не заметить, — сказал Элиас. — Айду, это же мама.

Они сидели здесь словно каждый сам по себе, строя мостики из слов через тёмную воду. Элиас никогда не подпускал к себе слишком близко, но Лексий вдруг подумал: может быть, он сам просто старался недостаточно сильно...

Другой ки-Рин вдруг рассмеялся.

— Нет, но это ж надо! — сказал он в пустоту. — Пришелец из другого мира! Подумать только!.. Честно, я был готов ко всему, кроме этого. Ждал признания, что ты шпионишь на Оттию или что-нибудь в этом роде... — он пристально поглядел на Лексия. — И знаешь, что самое нелепое? Я внезапно понял, что, даже будь это правдой... мне было бы всё равно. Оттийский шпион, чужак неизвестно откуда — неважно... если речь идёт о тебе. Потому что ты — это ты.

Он усмехнулся.

— Как думаешь, это и есть та самая дружба, о которой столько говорят? Я просто не разбираюсь.

Лексий всё ещё созерцал небо. В крошечном разрыве между туч робко блестела единственная звезда.

— Не исключено, — отозвался он. — Симптомы похожи.

Они помолчали ещё минуту, думая каждый о своём, а потом Лексий сказал:

— Элиас... Спасибо.

Тот вскинул брови.

— За что?

— За всё.

Элиас улыбнулся.

— Брось. Если я когда-то и делал тебе что-то хорошее, то только по чистой случайности.

Лексий посмотрел на него. Они встретились глазами и какое-то время друг друга не отпускали.

— Не верю, — сказал Лексий.

Элиас подбросил в костёр подсохшую у огня ветку и сделал вид, что ничего не слышал.

— Ки-Рин, — вдруг сказал он, — когда вся эта ерунда закончится, хочешь поехать со мной в Гелльс?

Это было так неожиданно, что Лексий не сразу осознал всю суть момента.

— Ты это серьёзно? — уточнил он.

Элиас пожал плечами.

— Ну да. Нужно же тебе хоть разок... побывать на родине. Хотя бы научишься получше о ней врать, — он пошевелил палкой угли в костре. — Я бы показал тебе лучшие портовые кабаки. Может, познакомил бы тебя с мамой, если, конечно, тебе интересны необразованные постаревшие горничные...

Лексий не верил своим ушам. Ты правда зовёшь меня к себе домой? В свой обожаемый Гелльс, знакомиться с матерью, которую, я знаю, любишь как никого? Ох, Айду, ну и странная же сегодня ночь!..

— Сто лет её не видел, — задумчиво сказал Элиас. — Надеюсь, она хорошо примет новость, что тоже переезжает в столицу...

— Стой, — удивился Лексий, — разве ты не хотел после учёбы вернуться в Гелльс?

Другой ки-Рин передёрнул плечами.

— Планы меняются, — хмыкнул он. — Так уж получилось, что у меня появились причины остаться.

Лексий взглянул на него с любопытством.

— Какие же?

Элиас сокрушённо тряхнул головой.

— Луиза. До встречи с ней ни за что не поверил бы, что со мной может происходить такое — из-за женщины! Честно, я и помыслить не мог, что... это всё всерьёз. Что у меня вообще хоть с кем-то всё может быть всерьёз. Я думал... мне всё это не нужно. Вся эта любовь и прочая чушь из романчиков на дрянной бумаге. Какое там, я ведь всё это время был занят куда более важными вещами вроде попыток смыть клеймо папенькиного имени... А потом в один прекрасный день вдруг понял, что любая фамилия покажется мне самой прекрасной на свете… лишь бы Луиза Руо согласилась её носить.

Лексий слушал его, как зачарованный. Он ещё никогда не видел Элиаса таким.

— Знаешь, — братец смотрел в огонь, — у нас в Гелльсе говорят, что нужно уметь отличать жемчуг от стекла. Сам не знаю, почему так долго любовался фальшивками. Мечтал о славе и прочей чуши... Мы с Лу не виделись с осени, и если этой зимой я вообще что-то понял, то только одно: всё, чего я по-настоящему хочу — это она.

— Ты собираешься сделать ей предложение? — спросил Лексий.

— Издеваешься? — фыркнул Элиас. — Да она поднимет меня на смех! И вообще, иногда мне кажется, что я её ненавижу. И что она меня ненавидит... — он тихо вздохнул. — Здесь я на неё не в обиде. Я и сам знаю, что меня не за что любить…

Ой, началось.

— А я бы на твоём месте сделал, — заявил Лексий. — Нет, в самом деле, это просто смешно: ты не успокоился, пока не сдал «Знамение власти» с пятой попытки, а здесь не хочешь попытаться даже разок? Откуда тебе знать, вдруг она согласится? Вы поженитесь и будете жить долго и счастливо. Заведёте десяток детей...

Элиас рассмеялся:

— Добрых, как она, и красивых, как я? Боги, этого мир точно не выдержит!..

И Лексий вдруг понял, что вечно слушал бы вот такой его смех. Искренний, без горечи и без издёвки — протяни руку, не уколешься…

— А какое тебе дело до мира? — хмыкнул он. — Вы будете... злой счастливой семьёй. По-моему, не такой уж плохой расклад.

Элиас улыбнулся.

— Может быть, ты и прав, — негромко сказал он. — Должен же ты хоть когда-то быть прав, верно?

Как раз в этот момент что-то начало происходить в лагере там, внизу.

Звуки досюда не долетали, но Лексий и Элиас оба увидели, как беспокойно задвигались вдалеке огни фонарей. Элиас настороженно выпрямился, Лексий прислушался, тщетно щурясь в темноту. Чутьё волшебника ничего не объяснило, но успокоило: в лагере сильван и не пахло паникой или страхом. Ладно, значит, не внезапное нападение среди ночи, спасибо и на том...

Элиас встал.

— Я пойду посмотрю.

— Сходить с тобой? — предложил Лексий.

— Зачем? — ки-Рин пожал плечами. — Сам же слышишь, спасать никого вроде не надо. Отдыхай, пришелец. Завтра оба ещё набегаемся.

Он ушёл, и Лексий остался в ночи один.

Ларс и Тарни не возвращались — похоже, им было о чём поговорить, а может, они тоже пошли разведать, что творится внизу. На самом деле, прямо сейчас Лексий был даже рад немного помолчать. Усталость действительно брала своё, и ему было хорошо просто оттого, что вокруг тепло, и прямо сейчас можно никуда не идти. Мысли притихли, страхи и сожаления до поры до времени осели на дно...

Он не знал, сколько времени прошло до того, как он заметил знакомый свет, не похожий на свет огня.

— Привет, — сказал Лексий.

Робко, как и всегда, Лунолис приблизился к нему из теней.

‘привет.’

Почти без удивления Лексий понял, что рад его видеть.

— Ты был прав, — сказал он просто для того, чтобы сказать хоть что-то. — Там, в пустыне. О том, что домой я, кажется, уже не вернусь.

Слова Ларса эхом отдались в голове: ни в Леокадии, ни в Урсуле уже не сомневаются в том, за кем будет победа. И, в конце концов, Элиас был прав. Мечтать можно о чём угодно, но сколько в каждом из них ещё осталось жизни?

‘разве?’

Лис подошёл ближе и сел у его ног.

‘любовь здесь. братья здесь... почему дом не здесь?’

Он задал этот вопрос таким невинным, таким серьёзным тоном, что Лексий неожиднно спросил себя: а правда, почему?

— Но этот мир мне чужой, — напомнил он.

‘ты бы не стал воевать за чужое.’

Лунный зверь склонил голову, обернул пушистые хвосты вокруг лап.

‘я знаю... знаю, что чувствуешь. я родился не здесь... далеко. но не всегда остаёшься там, где родился. не это важно.’

И Лексию показалось, что он его понял.

— Ты скучаешь по своей хозяйке?

Сколько одиночества могло поместиться в этих бездонных синих глазах? Сколько никому не нужной любви? Сколько тоски, отвергнутой преданности, воспоминаний о том, чего больше нет?

‘всё ещё помню её запах. чую её во сне. как будто здесь. как будто совсем рядом...’

Лексий искал слова и ответил не сразу.

— Ты знаешь, — наконец сказал он, — там, откуда я родом, есть книга... один из героев которой ужасно похож на тебя... и в ней говорится, что, когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать.

‘да. правда.’

Какое-то время они сидели в тишине и слушали треск костра. А потом Лунолис ни с того ни с сего сказал:

‘дай мне свой камень.’

Лексий не сразу сообразил, о чём он. Ах да, медальон...

‘да. его. не бойся. всего на минуту...’

И зачем Лису вдруг понадобилась эта вещица? Лексий пожал плечами, но послушно снял шнурок и надел его на подставленную лисью шею. Стоило медальону коснуться золотисто-белой шёрстки, как светлые прожилки в камне засветились мягким светом — и снова погасли.

‘готово… возьми.’

Всё ещё ничего не понимая, Лексий подчинился.

‘завтра колдуй без опаски. когда... если... исчерпаешь себя, он поможет. силы, которую я передал, хватит на долгую жизнь...’

Лексий застыл. Он не был уверен, что не ослышался. Что правильно понял.

Этот двухвостый призрак подарил ему возможность не выгореть. Дойти до своего предела — и выжить. Это не защищало от оттийских мечей, но...

Ох, боги.

— Но как же ты сам?.. — выдохнул он.

‘мне не жалко. в нас жизни хватит на тысячи людских... не убудет. ты слышишь. ты отвечаешь... не исчезай. хочу, чтобы ты остался.’

Вот ведь как оно бывает.

Лексий проглотил вставший в горле ком.

— Что я могу для тебя сделать? — спросил он. — Или... дать взамен?

Лунолис поднял голову и заглянул ему в лицо.

‘тепло. можно мне? не нужно много. чуть-чуть... только капельку тепла. ничего больше…’

Лексий ки-Рин, когда ты успел дать себя приручить? Почему тебе хочется заплакать над чужой болью?..

Тепло. Немножко тепла... Лексий задумался, как его отдать, и сообразил: обнять. Горло вдруг сдавило, когда он вспомнил, кого обнимал ещё так недавно. Человека, не выдержавшего груза боли. Девушку, у которой только брал, ничего не давая взамен...

— Забирай хоть всё, — горько улыбнулся он. — Кажется, оно всё равно никому уже больше не пригодится...

Он раскрыл объятия, и, встав на дыбки, Лунолис положил передние лапы ему на грудь, а голову — на плечо. Это было как... обнимать большую призрачную собаку, добрую и тёплую, когда ты всё время немного боишься, что, если сожмёшь её слишком сильно, руки пройдут насквозь. Ощущения были непривычными и непонятными, но, странное дело, пока Лунолис щекотал ему щёку своей шерстью, Лексий чувствовал себя... хорошо. Наверное, вот это и называют миром в душе…

‘неправда,’ сказал Лис. ‘тебя любят сильнее, чем ты думаешь. пусть даже кольца на сердце. пусть даже палец без кольца...’

— Лексий!..

Это был Элиас, и он был не один.

Лексий вздрогнул и выпустил Лунолиса из объятий. Тот бросил быстрый взгляд в сторону звука — и пропал, словно его и не было.

Второй ки-Рин ввалился в круг света, обнимая за талию… девушку. Ростом почти с него, тощая, с узким бледным лицом и серовато-русыми волосами, подстриженными короче, чем у иного мальчишки с Земли... Лексий никогда её не видел, но узнал сразу.

Бывают ли вообще такие чудеса? Когда говоришь о своём самом большом желании — и оно сбывается, хотя казалось невозможным? Но как иначе можно было объяснить тот факт, что в объятиях у Элиаса была его Луиза?

Ошеломлённый, Лексий встал им навстречу.

— Там-... прибыл обоз из Урсула... — выдохнул Элиас, — и ты... тебя... — он зажмурился и сжал переносицу пальцами, — боги, я-...

Диагноз не вызывал особых вопросов: парень был совершенно не в себе от счастья. Похоже, он пытался сообщить что-то важное, но находился слишком не здесь, чтобы внятно облечь свою весть в слова.

— Про́пасть, ты ж мой оратор! — Луиза закатила глаза. — Пусти, я сама.

Она отпихнула Элиаса локтем в грудь и, уперев руки в бока, встала перед его обескураженным другом.

— Ты Лексий ки-Рин? — осведомилась она без предисловий.

Лексий растерянно кивнул.

— Ну так слушай: тебя там ищет какая-то девица. Мы ехали вместе, и она всю дорогу от города ревела в три ручья. Понятия не имею, кто она такая, но лучше поди к ней, пока вся округа не превратилась в болото, — она повернулась к Элиасу. — Ну всё? Теперь твоя совесть спокойна? Можем мы наконец пойти куда-то, где никого нет?

Лексий уже не слышал, что он ей ответил. Он точно знал, что́ это за девица. Сердце понеслось галопом, и почему-то подумалось: сейчас проснусь…

Элиас и его дама едва ли заметили его невежливость, когда, не прощаясь, он бросился прочь. Им было не до него, и их можно было понять. Лексию тоже вдруг разом стало не до них.

В лагере суетливо разгружали вытянувшуюся вдоль его края вереницу повозок. Лексий увидел ту, кого искал, издали, потому что знал, куда смотреть. Она стояла, прижав руки к груди, одинокая и потерянная среди этих мужчин и лошадей, ящиков, мешков, теней, мечущихся туда-сюда...

— Лада!.. — крикнул Лексий.

Они побежали друг другу навстречу. Едва ли выглядело красиво, жизнь — не фильм, где возможен эффектный кадр, но, честное слово, ничто на свете сейчас не значило меньше. Лексий прижал Ладу к груди и почувствовал себя так, словно всей этой зимы не было. Просто не было, и всё. Он забыл, из-за чего они расстались, забыл, что не хотел больше о ней вспоминать. Лада дрожала, как перепуганный зайчонок, и, закрыв глаза, Лексий слушал своё заходящееся сердце, не верящее, боящееся поверить своему счастью...

— Я знаю, ужасно глупо было сюда приезжать, — Лада подняла заплаканные глаза; её лицо опухло от слёз, но, пропасть побери, это было самое прекрасное лицо на свете. — Но я д-должна была… должна была тебя увидеть...

Думал ли ты когда-нибудь, что у тебя появится человек, который последует за тобой и в столицу чужой страны, и на войну, где страшно даже самым сильным?

— Я так рад, что ты здесь, — выдохнул Лексий.

— Лексий, прости меня, — всхлипнула Лада. — За... всё, вообще за всё, и… за то, что тогда случилось, я... я тогда всё испортила, я знаю, я ужасная, но я-... я-...

Лексий обнял её ещё крепче.

— Тшшш, — шепнул он, — ты ни в чём — ты слышишь меня? — ни в чём не виновата. Всё хорошо. Всё хорошо... Ничего этого не было. Давай просто забудем, и всё.

Лада шмыгнула носом, отстранилась и огляделась кругом.

— Как у вас тут всё... — сказала она, пытаясь улыбнуться. — К-как будто в «Знамение власти» попала... — она снова устремила взгляд Лексию в лицо. — А правда, что уже завтра... всё решится?

— Наверное, — сказал Лексий. — Так говорят.

Лада опустила голову, и из её глаз хлынули новые реки слёз.

— Так страшно, — выговорила она. — А что, если я больше тебя не увижу? Что, если ты-... если я-... из невесты — сразу вдовой... — её голос прервался; она закусила губу, покачала головой, словно чего-то не понимала, старалась, но никак не могла понять. — Айду, зачем вы все вообще затеяли этот кошмар? Зачем люди воюют? Вот ты — ты ведь здесь ради чего-то... Ради чего?

Она спросила, и Лексий не сразу нашёл слова, чтобы ответить... потому что ответ стоял прямо перед ним.

Всё вдруг разом стало так понятно и просто.

Ради тебя, дурочка. Ради твоих родителей и их гостеприимного дома, на порог которого я, может быть, больше не ступлю. Ради Халогаландов, которые всё ещё меня помнят и сажают тюльпаны в саду. Ради деревни, по которой Тарни до сих пор скучает, хотя его место не в ней... Ради матери моего брата там, в Гелльсе, из-за которого всё и началось. Ради того, чтобы те, кто бежал, могли вернуться в Урсул. Домой.

Раньше ему казалось, что он попал на эту войну случайно. Что его самого она не касается. Но это было неправдой. Эта война с самого начала была его войной. Просто жемчуг и стекло иногда так похожи.

— За нами Урсул, — сказал он мягко.

Урсул не был просто столицей. Он был городом, который приютил тебя, когда ты потерялся и не знал, куда идти. Городом, где ты нашёл друзей. Городом, где признавался в любви и предлагал руку и сердце. Там похоронен твой любимый учитель; там ты, сам, по собственной доброй воле, давал присягу стране, которая стала твоей страной. Не Родиной, потому что Родина в этой жизни может быть только одна, но… домом. Тем самым домом, который ты так искал… Тем самым домом, куда ты не вернёшься, потому что ты уже там.

Лексий взял Ладу за руки.

— На следующий Айдун, когда вы будете петь благодарственный гимн, передавай богине моё «спасибо». Как там? За всё, что случилось и не случилось... и особенно за тебя. Не знаю, кем и где я бы сейчас был, если бы не ты...

Лада сжала его пальцы, высвободила руки и сняла что-то с шеи.

— Лексий, — сказала она странно ломким голосом, — это то самое... Оно твоё. Я хочу, чтобы оно снова было у тебя. Можешь даже не надевать на палец, пусть просто...

Это было кольцо. До боли знакомое ему кольцо на тонкой золотой цепочке. Лексий склонился к ней, и Лада надела его ему на шею. Потом она обняла его так крепко, как только могла. Лексий прижал её к себе; он был так счастлив, что ему было от этого больно.

Где-то сбоку от них заржала лошадь, что-то упало, кто-то отозвался на это потоком брани. Некоторые повозки уже разгрузили почти до конца. Освободившись, они наверняка повернут обратно в Урсул. Можно держать пари, никому не хочется слишком долго торчать у врага под носом...

Лада проследила за его взглядом.

— Это наш, — сказала она безжизненно, кивнув на одного из возниц, который как раз запрягал лошадь. — Ну, который согласился довезти… меня и ещё двоих. Мы договорились, что я и обратно тоже с ним. Он вроде хороший, а других я боюсь…

Лексий ничего не ответил.

Что он должен был сделать? Удержать её? До утра морозить в военном лагере, полном чужих людей? Затащить в сырую холодную палатку? Ни за что. Об этом не могло быть и речи.

— Я лучше пойду, — тихо сказала Лада, и её губы были совсем белыми. — Не могу так. Т-только больнее…

Лексий кивнул.

Долгие проводы — лишние слёзы.

Он притянул её к себе, крепко обнял, шумно вдохнул запах её волос. Выпустил.

Пожалела ли она, что вообще приехала?

— Обещай, что вернёшься ко мне, — попросила Лада. — Или нет, стой, не обещай ничего, я знаю, я не имею права тебя просить, это ведь... никто ведь не знает, что завтра будет, и...

Лексий поднёс к губам её маленькую, холодную руку.

— Я постараюсь, — ответил он.

Лада шмыгнула носом.

— Я так люблю тебя, — сказала она.

— И я тебя. Ты и представить себе не можешь, как.

Она встала на цыпочки и поцеловала его долгим поцелуем, мокрым и солёным от слёз. Отстранилась, в последний раз пристальным, долгим взглядом посмотрела ему в глаза — и, порывисто развернувшись, побежала прочь. И ни разу не оглянулась.

Лексий смотрел ей вслед и думал: правильно ли он поступил? Что, если это и впрямь их последняя встреча? Что, если-..?

Нет. Об этом он думать не станет.

Он вдохнул, выдохнул и пошёл назад к их костру.

На окраине лагеря Лексий чуть было не стал третиьм лишним, лишь чудом успев притормозить у угла палатки, за которой ссорились Элиас и Луиза. К счастью, они его не заметили. Луиза что-то говорила, запальчиво и зло, а когда второй ки-Рин ответил — с размаху ударила его ладонью по лицу; резко развернулась, хотела было уйти, но Элиас удержал её за руку. Лу рванула её раз, другой — он не выпустил, и тогда она вдруг сдалась и упала ему в объятия, пряча лицо у него на груди. Элиас обнял её, мужественно и крепко, словно хотел и мог укрыть её от ночи и от войны, защитить её от всего на свете...

Лексий улыбнулся и зашагал дальше.

Костёр на холме почти погас, но Лексий подбросил в тлеющие угли дров, и скоро по ним снова весело заплясало пламя. Он просто сидел у огня и думал о разном — честное слово, сегодня ему было о чём подумать. Спать не хотелось, усталость вообще как рукой сняло — уж не после Лунолисовых ли объятий? Или, может, Тарни был прав, и скоро второе дыхание сполна потребует своей платы...

Время текло мимо, как тихая, тихая река. Клонились к западу туманные луны...

Какое-то — неведомое — время спустя Элиас приземлился рядом с ним на бревно.

— Ну как ты? — осведомился Лексий. Мог бы и не спрашивать, потому что блеск в глазах второго ки-Рина без шуток делал ночь чуточку светлее.

— Видел бы ты, как она меня приложила! — совершенно счастливый, Элиас потёр щёку. — И знаешь, что она сказала? Что если мне взбредёт в голову погибнуть завтра, то она выучится на волшебницу, воскресит меня и убьёт снова! — он блаженно вздохнул. — Как думаешь, ведь это значит, что она всё-таки меня любит?..

— На свадьбу позовёшь? — улыбнулся Лексий.

Элиас рассмеялся.

— Посмотрим, — пообещал он. — Как будешь себя вести...

Чуть позже к ним присоединился Ларс, потом пришёл и Тарни, какой-то совершенно потерянный и почему-то с распущенными волосами, которые тут же принялся приводить в порядок. Они не разговаривали, но молчание не было тягостным -самое главное уже было сказано, и теперь хорошо было просто побыть вместе. Посидеть рядом, вот и всё.

Где-то там, в сумерках, шумел Флёд. Песок ночи струился в нижнюю колбу часов, и недалеко было до рассвета.

Сильван подняли ещё до восхода солнца.

Когда в лагере протрубили сбор, Тарни вздрогнул, словно разбуженный. Волшебники у догоревшего костра молча переглянулись, и каждый понял: пора. Ночь, которая прятала их под крылом, кончилась. Начался новый день, и нужно было идти.

Никто из них сегодня не спал, но Лексий так и не почувствовал усталости. Ларс встал и потянулся, такой же спокойный, как когда-то перед присягой. У поднявшегося Тарни на лице была написана решимость; Элиас хмурился, и это, наверное, было понятно. Каково это — идти навстречу возможной смерти, когда у тебя вдруг появляется что терять?..

Впрочем, об этом Лексий мог бы спросить у себя самого.

Землянин, не вернувшийся домой. Сильванин, который уже дома...

Они спустились с холма все вместе. У подножия Тарни остановился, словно хотел сказать ещё что-то, но передумал; посмотрел на остальных долгим, неподвижным взглядом тёмных глаз, закусил губу — и без прощаний убежал искать главного стратега. Лексий немного постоял, глядя ему вслед. Удачи, Жеребёнок. Пожалуйста, ты только не становись героем посмертно...

Рассвет был сумеречным и серым. Обложенное тяжёлыми тучами небо давило на плечи. Те из магов, которым предстояло пойти прямо в бой, вместе с тысячей обычных воинов сегодня были под началом хильена Ренваля. Оба ки-Рина попали в одну и ту же сотню к экатону Вири, Ларс — в другую. От мысли о том, чтобы расстаться прямо сейчас, начинало противно ныть сердце, но кто ты такой, чтобы оспаривать приказы?..

Всё должно было случиться на ровном участке земли, окружённом холмами. Человеческое ухо уже не могло различить отсюда реку, но Лексий слышал её как волшебник, и от этого звука у него по спине до сих пор бежали зябкие мурашки. Сильване выстраивались в боевой порядок, и, пока они это делали, можно было сквозь светлеющие сумерки поглазеть на оттийцев, занятых тем же самым на другом краю поля. С ночи заметно похолодало, и крепчающий ветер развевал их знамёна. Множество знамён. Как ни крути, одно дело говорить о численности врага на словах и совсем другое — увидеть своими глазами...

— Ого, — глубокомысленно высказался Лексий.

Люди Ренваля ждали, пока пройдут другие части, и у него хватало времени проникнуться масштабом. Может быть, дело было просто в том, что он ещё ни разу не участвовал в настоящем сражении, но от увиденного ему стало… неуютно.

— Да брось, — хмыкнул Элиас, — все эти люди вообще не должны тебя тревожить. Они — не твоя забота.

Он был прав. Задачей тысячи Ренваля были вражеские волшебники. Лексий не знал, сколько их; если слухи правдивы, и всё, что есть у королевы — это её личные маги, то вряд ли слишком много. Другое дело, что Лексий имел весьма смутное представление и о том, сколько в строю осталось способных на колдовство сильван...

Разговор как-то не клеился. Лексий молчал и смотрел туда, где над строем конных среди бело-голубого моря оттийских флагов реяли знамёна степняков. Знать бы, кто сегодня ведёт их в бой... Он поймал себя на том, что тщетно пытается рассмотреть — расслышать — там, в первых рядах, знакомую фигуру. Рада, генриха, неважно. Само собой, не нашёл. Какой прок от командира, который не может отдавать приказы...

Его рука сама, без разрешения, коснулась кармана, нащупала сквозь ткань кольцо. Лексий старался запретить себе вспоминать о том, что обрёк человека, который был его другом, на участь не говорить и не понимать. На вечное одиночество в этом мире, на жизнь безумца... Лексий стиснул зубы и сжал пальцы в кулак. Ничего. Он генрих. Ему уже всё равно. Ему уже всё равно...

В роще на холме, словно издеваясь, гомонили дождавшиеся весны птицы.

Ларс запрокинул голову и прислушался.

— Снег пойдёт, — сказал он в пустоту.

Лексий был бы рад снегу. Пускай он превратится в мерзкую слякоть, которая сейчас хлюпает под ногами, но, Айду, честное слово, снег лучше, чем дождь…

— Я тебя умоляю, — фыркнул Элиас, — нашёл время для светских бесед! Может, ещё о поэзии поговорим?

— Давайте, — Ларс лукаво взглянул на Лексия. — Например, об Аль-Асаде...

Этот парень был неисправим.

Улыбка Ларса на миг угасла.

— Моя сотня сейчас пойдёт, — сказал он. — Мне пора.

Он посмотрел на друзей и улыбнулся снова, так же ярко, как и всегда.

— Удачи, мальчики. Будьте хорошими храбрыми сильванами, чтобы мне не пришлось за вас краснеть, хорошо? Встретимся, когда всё это закончится.

Ладно. Как скажете, господин Халогаланд.

Когда они остались вдвоём, Элиас неожиданно серьёзно спросил:

— Боишься?

Лексий как следует обдумал вопрос. Боится ли он? А что изменится от его страха? В конце концов, теперь, когда всё зашло так далеко, варианта у него только два — сражаться или бежать. И он точно знал, что бежать он не хочет.

Это было похоже на утро перед экзаменом. В Питере, в школе у Брана — неважно, некоторые вещи не меняются. Ночью тебя трясёт, а утром ты чувствуешь себя так, словно готов принять всё, что не в силах изменить.

Боюсь ли я? Да. Только не смерти — поражения. Оттийцев в Урсуле. Того, что вечером пойду искать вас и пойму, что вас нет...

— Не очень, — сказал он честно. — А ты?

Элиас усмехнулся.

— Уж точно не больше тебя!

Так смешно. Наверное, что-нибудь в этом духе книжные герои могли бы сказать друг другу за пару страниц до кульминации, решающей, будет ли у этой истории счастливый конец.

Нет, правда, разве фэнтази часто не кончается именно так? Финальной битвой, от которой зависит судьба всё. И хорошие парни обычно побеждают, хотя поначалу в это трудно поверить. Популярная литература любит хэппи-энды... Лексий в тысячный раз пожалел о том, что не читал фантастики. Айду, Рад, как же тебя не хватает, уж ты-то мигом разъяснил бы, что кому причитается по законам жанра и стоит ли главному герою бояться за свою шкуру...

Только знать бы ещё, кто из нас главный герой — ты или я. Наверное, читатели любят таких, как ты — красивых, храбрых, честных... запутавшихся и сломанных, но не позволяющих никому решать за себя. Ты здорово смотрелся бы на обложке. А из меня, может быть, вышел бы годный второстепенный персонаж...

— Ки-Рин? — окликнул Элиас.

— Чего тебе? — рассеянно отозвался Лексий.

— Постарайся сегодня не умереть, — он вздохнул, — ... пожалуйста.

Кажется, это было первое «пожалуйста», которое Лексий услышал от него за эти три года.

Он вдруг отчётливо ощутил вес амулета, который давно перестал замечать. Ничего не обещай. Эта штука не защитит тебя ни от стали, ни от чар. И... нечего чувствовать себя виноватым за то, что тебе дали шанс, которого нет у твоих друзей. Ты об этом не просил, а подарки не возвращают.

Лексий пожал плечами.

— Я ведь собираюсь прийти к тебе на свадьбу, забыл?

Он не сумел не вздрогнуть, когда оттийцы протрубили атаку. Так странно: иногда ты готовишься к чему-то и, кажется, уже совсем готов, но когда всё случается — оно всё равно случается «вдруг»…

Ладно. Хорошо. Соберись, маг. Пришло время делать свою работу.

Лексий раз за разом напоминал себе: две вооружённых толпы под разными флагами тебя сейчас не интересуют. Пусть большие ребята играют друг с другом, им есть чем заняться, а твоя цель — волшебники. В данный конкретный момент — эти, у подножия вон того холма, на который указало начальство... Лексий хорошо слышал их отсюда: трое магов и их охрана, сколько именно — пока непонятно, но несколько десятков. Вон, видно даже отсюда: стоят полукругом, готовые к обороне... Расчёт Регины был ясен: волшебники могут защитить себя сами, но у них есть дела поважнее, и им нельзя распыляться. Ничего. Сильване тоже надеются не только на свои мечи...

Экатон Вири дал своей сотне приказ атаковать охрану — бесхитростно, в лоб, не столько в надежде на настоящую победу, сколько затем, чтобы отвлечь. Ки-Ринам в это время полагалось действовать на своё усмотрение. Они двое решили не разделяться — хотя бы потому, что так можно было вместе произносить заклинания, которые одному могли оказаться не под силу. Начало казалось простым донельзя: невидимыми подобраться к магам, позаботившись о том, чтобы тебя не услышали раньше времени… Немного удачи — и первый из троих не должен был стать проблемой. А дальше...

Дальше оставалось только одно — действовать по обстоятельствам.

Пока они пробирались к своей цели, Лексию казалось, что стук сердца выдаст его с головой. Страх не был паникой, мешающей соображать — хороший волшебник умеет держать себя в руках, — но, честное слово, он не генрих, и так уж вышло, что это был его первый бой. Клавдий допустил ошибку, слишком долго не пуская магов в драку — опыт сейчас бы не помешал...

Люди Регины самозабвенно дрались с ударившими по ним сильванами. Один из волшебников отвлёкся, чтобы помочь своим; двое других, казалось, не обращали на близкий лязг мечей никакого внимания. Бран бы одобрил... Интересно, что они там колдуют? Какое задание дала им их королева?

Лексий остановился, чтобы прислушаться. Разумеется, на всех троих была волшебная защита. Про́пасть, вот бы вызнать у кого-нибудь их заклинание! Оно явно куда удобнее, чем его собственное — то самое, что работает только до тех пор, пока ты, как дурак, раз за разом его повторяешь... Впрочем, этот механизм тоже придумали не просто так: защитные чары трудоёмки, если окружить себя ими слишком надолго, сам не заметишь, как выгоришь. Значит, эти ребята защищаются не сами. Могла ли Регина попросить братца-волшебника позаботиться о других? Хорошо бы так — если этот Гвидо Локки колдует над множеством целей, он не может сосредоточиться на всех разом. Его приоритеты наверняка он сам, Амалия и, может, его венценосная сестра, а рядовые волшебники — дело десятое... И сильванам это очень на руку. Эту броню не пробьёшь в лоб, но в ней неизбежно должны быть слабые места. Если только как следует поискать...

Да. Вот оно.

Оттийский маг вздрогнул, когда с него сняли невидимый доспех. Умнее всего было бы просто произнести защитное заклинание снова, но, к счастью, он поступил как обычный человек: рефлекторно попытался найти, откуда бьют. На это Лексий и рассчитывал. Теперь важно было не упустить момент. Зная, что через пару секунд его точно расслышат, Лексий шагнул вперёд, обнажая меч...

И замер.

Растерянно озираясь, волшебник повернулся к нему — и оказался волшебницей.

Мужская одежда обманывала, но, в самом деле, какой дурой нужно быть, чтобы сунуться в бой в юбке? Лицо — чёрт с ним, у Тарни тоже лицо девочки, вот только вблизи вдруг стало очень ясно, что и тело у неё женское. Люди такие смешные существа — до последнего не видят то, чего не ожидают увидеть…

Лексий оторопел настолько, что на миг забыл, зачем он здесь. Меч вдруг стал неподъёмно тяжёлым. Ещё секунду назад его задача казалась вполне понятной, хоть и мерзкой донельзя, но... женщина? Убить женщину? Айду, о таком его не предупреждали, он-...

Элиас, бесшумно возникший рядом, ударил волшебницу рукоятью меча в висок. Девица обмякла, даже не пикнув, и хлюпнула в грязь.

— Да что с тобой такое? — зло бросил Элиас. — Вспомнил, как мама учила, что девочек бить нельзя?

Чёрт побери, Лексий и сам знал всё, что Элиас мог бы ему сказать. Да, эта женщина была врагом. Да, она сама убила бы его, не задумываясь, и штука тут лишь в том, кто оказался быстрее. Вот только...

Вот только сейчас было не время препираться, потому что их заметили.

Это было неизбежно: убить одну из волшебников было всё равно что зазвонить в колокол. Воины были слишком заняты битвой, но двое её коллег, конечно, услышали. Лексий приготовился отражать атаку волшебством, но вместо этого осознал, что с них с Элиасом сняли чары, делающие их незаметными для других. Да, верно — зачем тратить на пришельцев свои драгоценные силы, если можно указать на них охране и подождать, пока парни в кольчугах со всем разберутся?..

Ни капельки не напуганный, Элиас хмыкнул и уверенно поднял меч. Лексий выдохнул и крепче сжал рукоять своего. Тише, маг. Самое худшее, что ты сейчас можешь сделать — это запаниковать. Что с того, что ты, как Тарни, ещё никогда никого не убивал своими руками? Это война. И... в конце концов, всё когда-то случается в первый раз.

Кажется, это было то самое, о чём пел Высоцкий. Когда ты наконец должен лицом к лицу встретиться с тем, о чём раньше читал только в книгах. Когда бой — настоящий, и смерть в нём настоящая... и всё, что тебе остаётся — это понять, из чего ты сделан. Разобраться, трус ты или избранник судьбы.

Когда первый противник попытался пронзить его мечом, Лексий даже удивился, что смог отразить удар. На самом деле, самым главным было не задумываться. Весьма живые и совершенно не настроенные погибать люди имели мало общего с соломенными чучелами для тренировок, но Лексий вдруг выяснил, что два года фехтования с Элиасом не прошли даром: тело запомнило. Всё, что он мог делать — это ему не мешать. Кажется, ему удалось кого-то ранить, возможно, некоторых даже тяжело; противников всё равно было слишком много, чтобы перевести дух и осознать, насколько хорошо у тебя получается. Время от времени кто-то из оттийцев ни с того ни с сего падал как подкошенный, и это значило, что Элиас всё-таки был чертовски хорош, если посреди всего этого он умудрялся ещё и колдовать — сам Лексий дышать-то едва успевал. Его не хватало даже на то, чтобы вспомнить слова защитных чар. Слишком быстро, слишком шумно, слишком-...

А потом он поскользнулся на талом снегу, потерял равновесие и открылся для удара.

Его противник замахнулся рубящим движением — Лексий успел отстранённо подумать, что ему предстоит ни много ни мало расстаться с головой, что ж, ладно, это хотя бы будет эффектно, кровь фонтаном и все дела... В следующую секунду у самых его глаз сверкнул чей-то клинок, заскрежетала остановленная сталь, и Элиас, отразивший удар, вонзил свой собственный меч оттийцу в грудь.

— Я же говорил, что ты никогда не научишься, — выдохнул он.

Новый враг, не заставивший себя ждать, помешал Лексию ответить, но ему очень хотелось сказать: «Знаешь, ты бы лучше дрался, а не болтал»...

Вот только он опоздал со своими советами.

Всё случилось так быстро. Так ошеломляюще быстро. Наверное, всё самое страшное в жизни происходит за секунды. Рушится в один миг, а ты остаёшься стоять среди развалин, кашляя от пыли.

Пока Элиас был занят парой оттийцев перед собой, третий нанёс ему удар в спину.

Лексий обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как он упал. Без стона, без крика — единственным, что Лексий ещё услышал в разом онемевшем мире, были судорожный выдох и звук, с которым клинок вытаскивают из тела, а оно, простояв ещё мгновение, безвольно падает, уже ни на что не годное...

Мёртв. Это было как удар сердца в висках: мёртв. Лексий почувствовал, что не может дышать. Пускай врача из него так и не вышло, будь у него хотя бы минута чужой жизни, он мог бы попытаться — и только мёртвым не поможешь уже ничем. Айду. Господи. Господи...

Лексий не услышал, закричал ли он сам. На мгновение ему показалось, что он тонет. Что это его убили.

Это было как кошмарный сон... Нет. Это было как жестокое пробуждение, когда наконец осознаёшь, что кошмар не кончится с рассветом. Никакие песни, никакие книги о войне не готовили его к такому. К такому вообще нельзя быть готовым.

Если бы он мог посмотреть на себя со стороны, он бы ужаснулся. Тому, как боль заставляет жаждать сделать больно другим. Тому, как горе, которое парализует, выбивая воздух из лёгких, может в следующий миг придать тебе сил, которых ты за собой не знал.

Меч, испачканный кровью Элиаса, полетел на землю — вместе с отрубленной рукой. Разлучённый с ней бывший владелец не успел даже выругаться, когда Лексий распорол ему живот. Подумать только, а ведь совсем недавно ты сомневался, что сможешь убить человека. Доводы рассудка и морали, сомнения, этика — всё враз куда-то делось. Наверное, потом они вернутся, ты успокоишься, и осознаешь, что творил, и никогда больше не сможешь уснуть. Но здесь и сейчас Лексий не колебался. Видит небо, эти люди напросились сами.

Он перевёл дыхание и оглянулся. Враги окружали его кольцом. Не бессчётные полчища, как в песнях, так, человек двадцать, но этого вполне могло хватить за глаза. Не то чтобы сейчас это имело значение. Страх вырвали из него с корнем. Страшнее, чем то, что случилось, уже не будет.

Лексий не собирался умирать. Он с ними со всеми ещё не договорил. Боль горячо клокотала где-то у самого горла.

И тогда он вдруг осознал. Впервые осознал, что́ значит волшебство Лунолиса, подаренное ему прошлой ночью.

Про́пасть, их слишком долго учили экономить. Взвешивать каждое слово, трястись над магией, как скупец — над жалким грошом. Любой маг всегда зажат в тисках страха смерти... но ты-то сегодня свободен.

Долго же до тебя доходило.

Это было как сбросить с плеча тяжёлый мешок, который ты таскал уже очень давно. И выпрямить спину.

Оттийцы казались озадаченными тем, почему их вроде как обречённый противник спокойно стоит на месте, опустив меч. Лексий поднял глаза, встретился взглядом с парнем, стоящим перед ним — безбородый, скуластое лицо не сулит ничего хорошего — и беззвучно договорил своё заклинание. Два десятка человек вокруг, все до единого, повалились, словно выключенные. Пусть Клавдий учит кого попало заклинаниям, способным прикончить не только других, но и тебя самого — настоящие волшебники знают чары получше...

Новые противники на место прежних что-то не спешили. Неужели до сих пор не сообразили, что к чему? Боги, ну эти оттийцы и тупые. Впрочем, нет, на самом деле всё, наверное, просто произошло очень быстро, только ты один застрял в своей дурной вечности... А охране и без тебя есть чем заняться. Спасибо сотне экатона Вири.

Что ж, так даже лучше.

Он должен был сделать то, зачем он сюда пришёл.

В сердце укололо: Элиас. Ты ведь не можешь просто оставить его так. Нельзя на земле, нельзя, чтобы наступали грязными сапогами, чтобы-... Лексий запретил себе думать. Он запретил себе даже смотреть вниз. Если посмотришь — уже никогда снова не соберёшь себя из осколков. Нужно закончить начатое. Возьми себя в руки, маг. Нужно.

Сжимая рукоять меча, Лексий перешагнул через кого-то, лежащего под ногами, и направился к двум оставшимся в живых волшебникам. Волшебницам, но и это тоже было уже неважно.

На сей раз они ждали, откуда ждать нападения, и, само собой, усилили свою защиту, наложив собственные чары поверх чужих. Найти в таких трещину было почти невозможно.

Лексий не стал даже пытаться.

Он ударил по их магическому щиту самым сильным заклинанием, которое смог вспомнить. Зачем выискивать в стене слабое место, если можно как следует садануть по ней тараном? Это было варварским нарушением неписанных правил практической магии, за подобную выходку Бран поставил бы его коленями на горох, и именно поэтому те двое оказались к такому не готовы. Эффект превзошёл все ожидания: Лексию удалось не только пробить защиту волшебниц, но и оглушить их обеих. Слаба́чки, и как они вообще дотянули до конца войны?..

Когда он приблизился к одной из лежащих, первого взгляда на белое лицо со струйкой крови из носа хватило, чтобы понять: эта готова. С чего бы это она? Вроде не должна была. Наверное, изначально была какая-то хлипкая. Проблемы с сердцем или что-нибудь, такое тут пока лечат плоховато... Лексий решил, что если вдруг встретит Регину лично — мало ли, вон, реял же с утра там, на поле, её личный штандарт, — то посоветует ей заставлять подчинённых проходить медкомиссию. И ещё скажет, что выставить на поле боя волшебниц-женщин было чертовски умно. С ним самим почти сработало. Почти.

Вторая, хоть и лежала пластом, особо не пострадала и через пару минут должна была прийти в себя. Ну уж нет, госпожа коллега, эту битву вы проиграли, теперь отдыхайте. Лексий направился к ней...

— Эй, ты!

Голос был неожиданно знакомый. И лицо тоже.

Запыхавшийся и встрёпанный, Пал Данаи только-только вырвался из общей драки. Его одежда была запачкана кровью, в крови был и меч, и, кажется, оттиец тоже узнал того, с кем судьба решила свести его снова.

Вот так встреча.

Какое-то время, не приближаясь, они молча смотрели друг на друга. Лексий рассматривал миловидное круглое лицо, чёрные волосы; этим светло-карим мягким глазам больше пошёл бы блеск веселья, чем исполненный ненависти прищур... Интересно, сколько ему? Лет двадцать? На ум некстати пришло, что слегка неуклюжая с виду фигура Пала, наверное, была бы пухлой, не вступи парень в армию. И... что он чем-то похож на Рада. Только моложе.

Его мать заботилась о Раде, когда тому больше не к кому было пойти...

Лексий стиснул зубы. Кого-то другого тоже ждёт домой мама. Там, в Гелльсе. Почему госпожа Данаи должна дождаться, а она — нет?

Он заставил себя проглотить клокочущий гнев и продолжил путь к лежащей на земле женщине. Он дал Данаи шанс не вступать в бой — но Пал решительно шагнул вперёд, преграждая ему путь. Дурак. Ему что, так не терпится умереть?..

Но потом Лексий вгляделся в полные решимости карие глаза и понял: оттиец рвётся защитить эту женщину не только из чувства долга.

Именно это почему-то стало последней каплей. Какого чёрта! Пропасть побери, какого чёрта, ладно ещё дурная царевна, влюбившаяся во врага-чародея, ладно ещё Рад со своей королевой, мимоходом разбившей ему сердце, но, видит небо, Радов порученец, влюблённый в волшебницу Регины — это уже слишком! В конце концов, в реальности мы или в комедии Лопе де Веги, где слуги комедийно повторяют любовную линию господ?! Айду и Наллен, местный амур или знатный трикстер, или пьёт, не просыхая, потому что иначе весь этот проклятый балаган ничем не объяснить...

Когда ты полон почти до предела, одной маленькой капли хватает, чтобы хлынуть через край.

Лексий зарычал сквозь зубы и атаковал первым — с таким напором, что Пал едва сумел защититься. Конечно, его любовь к кому бы то ни было была его личным делом. Просто злость Лексия на этот мир — за Рада, за Элиаса, в конце концов, за себя, за всю усталость, всю неприкаянность и всю боль — вдруг стала ненавистью к этому парню из далёкой оттийской деревни, который ни в чём не был виноват. Наверняка Данаи точно так же не хотел никому ничего плохого — просто искал работу и грезил о подвигах, как все мальчишки, которые понятия не имеют, на что на самом деле похожа война. Оттиец... Враг. Это слово отдавало солёным привкусом крови. На страницах книг оно было совсем не таким.

Данаи был куда более опытным воином, Данаи был просто-напросто сильнее, но движущая Лексием ненависть заставляла противника отступать. Пытаясь переломить ход стычки, Пал сделал движение рукой, держащей меч...

И время остановилось.

Лексий знал этот трюк. Обманный манёвр. Элиас делал его тысячу раз, и Лексий всегда попадался.

«Айду и её брат, ты держишь эту штуку, как девчонка!». «Знаешь что? Если когда-нибудь окажешься в настоящем бою, лучше сразу беги». «Я же говорил, что ты никогда не научишься»...

Лексий не дал обмануть себя в тысяча первый раз.

Данаи отшатнулся, зажимая ладонью рану в боку. Видимым усилием воли попытался остаться на ногах, не смог, упал на одно колено; кровь ручьями струилась у него между пальцев. Лексию было всё равно, встанет он когда-нибудь снова или нет. Лишь бы сейчас не мешал.

На удачу, последняя волшебница всё ещё не пришла в себя. Лексий не разглядывал её лица — почему-то запомнил только длинную косу, змеяющуюся в грязи. Он хорошо слышал, где в этой груди бьётся сердце. Не бойся, ты даже не заметишь, как умрёшь, мучить тебя я не стану...

Его рука не дрогнула, когда он поднимал меч, и едва ли дрогнула бы, нанося удар.

Только он не успел.

Потому что потом всё случилось.

Царевна чувствовала, что разваливается. Погибает, исчезает, как этот снег вокруг — искалеченный сотнями конских копыт, полусъеденный грязной, недоброй весной...

Это всё было слишком. Она не была ни сильной, ни храброй. Её не учили держать удар. Никто и никогда не говорил ей, что в жизни может быть трудно. Всё это было так нечестно, так страшно нечестно, что раньше Царевна пришла бы от этого в бешенство, но сейчас у неё не было сил.

Война, походы, палатки... То, что было для других привычным делом, казалось ей пыткой. Книги учили, что человек способен привыкнуть к чему угодно, но ужас, который она испытала в самом начале, никуда не делся — просто стал каким-то тупым. Больнее всего было то, что не получалось плакать. Раньше она ревела над чем попало, слёзы облегчали гнев и были орудием, чтобы добиться своего, но именно тогда, когда они стали по-настоящему нужны, они иссякли.

Ей ещё никогда не было так тяжело.

Царевна старалась держаться ради Гвидо, потому что чувствовала: ему не легче. Ей хотелось, чтобы он защитил её, спрятал, спас, но в какой-то момент она поняла: он не может. Она всё так же любила его — может, даже больше, чем раньше. Она сама выбрала его и свою судьбу, вот только от этой мысли почему-то становилось только больнее. Она сама была виновата. Только она одна и больше никто.

Царевна не знала, как дотянула до весны. Её приход всё равно ничего не изменил — только снег превратился в грязь.

Она чувствовала себя выпитой. Последние силы, которые у неё ещё остались, со вчерашнего дня уходили на то, чтобы не думать — нет, нет, не думать, не думать!.. — о папе. Царевна как-то догадалась: если она позволит себе осознать, что случилось, это будет последним, что она сделает в своей жизни. Сильванский царь погиб в бою. Гвидо пытался уберечь возлюбленную от страшных вестей, но не услышать того, о чём говорила вся армия, мог бы только глухой или мёртвый.

Она убила своего отца.

Когда Царевна узнала, она впала в оцепенение. Закрылась внутри себя, лишь бы не признавать, не понимать, не соглашаться — но сделанное было сделано. Она не просто предала свою страну — если честно, на страну ей было плевать, Царевна видела Сильвану только из окна и не чувствовала с ней связи. Но она убила своего папу. Единственного человека на свете, которого любила до Гвидо. Единственного человека на свете, которого любила всегда.

Она не могла об этом думать. Это было слишком страшно. Слишком, слишком, слишком.

Когда над сильванскими холмами встал день самой главной битвы, Царевне было уже всё равно. Она давно перестала толком спать, запутавшись в обрывках бессвязных видений, и наутро никогда не была уверена, что действительно проснулась. Сегодня было ещё хуже: им с Гвидо пришлось полночи строить мост. От Царевны требовалось всего лишь быть рядом, но к концу она устала так, словно сама рубила и таскала брёвна. Мир был тёмным и таким холодным. Красивая алая накидка на пушистом меху, подарок её величества Регины, не спасала — Царевну немилосердно трясло. Само её тело не выдерживало. Пока оттийская армия переходила на тот берег, у них двоих осталась пара часов на отдых, но Царевна не сомкнула глаз до утра. Ночь тянулась, как пытка.

На рассвете, когда они выходили из палатки, Гвидо взял Царевну за плечи, посмотрел ей в глаза и сказал:

— Потерпи. Скоро всё закончится, я обещаю.

Царевна послушно кивнула. На самом деле, она уже не верила, что всё это правда когда-нибудь кончится.

Гвидо закусил губу, и Царевна увидела в его глазах боль. Она знала, что он за неё боится, но ничего не могла с этим поделать. Не могла солгать ему, что с ней всё в порядке — могла только собрать то, что от неё ещё осталось, и терпеть. Она слишком хорошо помнила: друг без друга они ничто. Нельзя было его подвести.

К восходу почти все оттийцы уже были на другом берегу. Регина и её приближённые должны были перейти реку последними.

— Послушай, как тебе такое с утра пораньше? — ещё издали крикнула королева вместо приветствия. — Мой Юрье сошёл с ума!

— Я знаю, — без всякого интереса отозвался Гвидо. — В здравом уме тебя никто не полюбит. Ты только сейчас поняла?

— Я тебя казню как-нибудь, хоть и не сегодня, — пообещала Регина. — Но я серьёзно: он, похоже, перестал понимать не только по-степняцки, но и по-людски. Несёт какую-то околесицу, — она равнодушно пожала плечами. — Ужас, чего только с людьми не сделает война. Уж от него-то я не ожидала, он казался крепким парнем, но вы, мужчины, все такие…

Королева вдруг усмехнулась.

— Но знаешь, что удивляет меня больше всего? Как раз за разом получается, что провалы Юрье в итоге играют мне на руку. Я всё ломала голову, выдумывая предлог, чтобы услать моего дражайшего супруга с глаз долой. Я бы не вынесла, если бы он путался под ногами и мешал мне командовать сражением. А тут — такой чудный случай: командир его конных выбыл! Так что сегодня бесстрашный кхан Темир лично ведёт своё войско в бой. Надеюсь, он повеселится как следует...

Потом была переправа и другой берег. Потом были сильванские знамёна вдалеке и холм, на который Регина поднялась в окружении телохранителей и магов. Все волшебники, кроме Гвидо, были девушками. В Леокадии по углам шептались о том, что её величество не любит мужчин. Наверное, лгали, ведь вышла же она замуж... Царевна задумалась об этом, но только на секунду. Её это не касалось, и она слишком устала.

Эта битва не была её первой. Даже та, вчерашняя, первой не была — Регина с осени не давала Гвидо сидеть без дела. Царевна навсегда запомнила, как беспомощны были сильване, застигнутые врасплох там, на другом берегу, вчера, когда папа-...

Она не видела его своими глазами. Она даже не знала, что он там. Если бы знала, она бы никогда-...

Эта битва не была её первой, но легче от этого не становилось. Пускай Царевна больше не кричала от вида смерти — разве это что-то значило? Как-то раз на привале при ней затеяли драку. Одни небеса ведали, что не поделили эти страшные грязные мужчины, но несколько человек набросились на одного и повалили его наземь. Поначалу тот отбивался и сыпал проклятиями, но потом скорчился, закрыв голову руками, и только вздрагивал от ударов... Царевна была совсем как он. Всё, что она сегодня могла — это спрятать лицо у Гвидо на плече и молиться, чтобы эта пытка наконец кончилась, неважно, как…

Гвидо бережно прижимал её к себе, обняв за талию, но был где-то далеко. Затуманенный взгляд, сосредоточенное лицо и беззвучное шевеление губ выдавали, что он колдует; Царевна не знала и знать не хотела, кого убьют и что разрушат сегодня его чары. Она принесла в мир столько зла и уже ничего не могла исправить. Она была виновата во всём, во всём. Были минуты, когда ей отчаянно, до крика, хотелось стать кем-то другим. Сбежать от себя, потому что быть собой стало невыносимо...

С холма открывался безжалостно широкий вид на поле боя, залитое кровью, полное ужаса и смерти. Царевна зажмурилась, как ребёнок, не желая смотреть, но порывы ветра доносили досюда крики и лязг мечей. Рука Гвидо была отстранённой, спокойной и совсем не грела. Царевне хотелось, чтобы он обнял её по-настоящему, крепко, помогая хоть на миг забыть обо всём, что творится вокруг, но он был слишком занят. По ночам она была его любимой, сейчас — только орудием.

К королеве то и дело спешили посланцы, она выслушивала доклады, кивала, отдавала приказы, щурясь, глядела вниз с холма; в своей белой накидке посреди всей этой грязи, красивая, как всегда, она выглядела как человек, удовлетворённый своей работой. Ни капли сомнения, ни капли жалости, ничего. Смотреть на неё было страшней, чем на битву.

А потом один из её охранников неуверенно кашлянул и осторожно сказал:

— Ваше величество, мне кажется, что здесь не место для юной женщины.

Царевна не сразу поняла, что он это о ней.

— Я тебя не спрашивала, — холодно заметила Регина. — Давай, скажи, что женщины вообще должны держаться подальше от войны, и я отправлю тебя туда вниз доказывать, что мужчины смыслят в ней больше!

Охранник сжал губы, но не отсутпил.

— Посмотрите, ей дурно. Скажите только слово, и мы доставим её в безопасное место.

Регина повела плечами.

— Предложи это её жениху, — хмыкнула она. — Эй, Дуччо, может, всё-таки расстанетесь хоть ненадолго? Обещаю, никто её не украдёт. Не будь таким ревнивцем.

— Не будешь ли ты так добра не отвлекать меня, чтобы я смог выполнять твои же приказы? — не глядя на неё, с раздражением отозвался Гвидо. Едва ли он услышал, что она ему сказала.

— Смотри на меня, когда я с тобой говорю, Гвидо Локки!

Её величество не повысила голос, но в нём зазвучала какая-то особая нотка, заставившая Гвидо вздрогнуть и наконец обернуться к сестре.

— Твоей женщине явно не по душе всё это веселье, — довольно миролюбиво повторила королева. — Мой бравый защитник предлагает увести её и спрятать. Может быть, он прав, на бедную девочку жалко смотреть даже мне, а ты меня знаешь. Что скажешь?

Рука у Царевны на талии напряглась.

— Она останется здесь, — сказал Гвидо, и Царевна почувствовала, что хочет умереть.

Трусиха. Гадкая трусиха. Ты же знаешь, что не можешь, не можешь уйти — но что делать, если трепещущему сердцу так безумно, отчаянно хочется оказаться где угодно, лишь бы не здесь?..

Тогда-то всё и случилось.

Регина смерила их двоих странным, долгим взглядом прищуреных серых глаз — а потом вдруг рванула Царевну за плечи. Ни она, ни Гвидо этого не ждали, и, не успевая опомниться, он выпустил её из объятий. Царевна вскрикнула и протянула к нему руки, но охрана королевы, повинуясь неуловимому жесту своей госпожи, схватила Гвидо и оттащила назад.

— Отпусти её! — выдохнул он.

Королева сжала запястье Царевны так, что той стало больно. Вырываться было бесполезно: тонкие пальцы держали крепче, чем когти хищной птицы.

— Попробуй отними, — жёстко бросила её величество. — Ну же, великий чародей, почему бы тебе не превратить меня в жабу? Я же знаю, тебе давно хочется. Не стесняйся.

— Отпусти её, если всё ещё хочешь, чтобы я помог тебе выиграть эту битву!

Регина усмехнулась.

— Ты правда думаешь, что я не справлюсь без тебя? Ты вообще слушал, какие донесения мне возят? Главный стратег сильван — умница, но это ему не поможет. Их обороны хватит на какое-то время, но шансов у них нет.

Гвидо стиснул зубы и сжал кулаки. В его глазах горела ненависть — жгучая и беспомощная. Царевне было до него не дотянуться, и она поняла: всё. Они проиграли и погибли. Сметены с пути бурей, которую сами подняли...

— Ну наконец-то, — в голосе Регины звучала возбуждённая дрожь. — Дело не в тебе! Дело в ней! Я знала! Пропасть побери, я с самого начала это знала! Знала, что ты не можешь быть великим магом, ведь это же ты. Ничтожество! Всевидящие, твоя трусость заразна, я с самого первого дня хотела проверить и не могла решиться. Боялась, что, если ошибаюсь, ты правда во что-нибудь меня превратишь...

Она замолчала, видимым усилием беря себя в руки, и заговорила снова, теперь почти спокойно:

— Значит, наша госпожа Иллеш всё-таки особенная. Чу́дно. Тебе я, конечно, больше её не доверю. Ты расскажешь моим волшебницам, как её использовать. Да, и наконец запишешь для меня заклинания Альберта, все до единого. Не забывай, когда-то я пыталась попросить об этом по-хорошему.

Гвидо сверкнул глазами.

— Никогда, — бросил он.

— Я припомню тебе твой ответ, когда мы вернёмся в Леокадию, и я приведу тебя в... своё тайное место, — улыбнулась королева. — Знаешь, там даже самые упрямые соглашаются побеседовать по душам. Если непременно хочешь быть моим врагом — ладно, будь, — она притянула Царевну поближе к себе. — И Амалия, конечно, составит нам компанию, ты ведь ей всё-таки не чужой. Ты, наверное, никогда в жизни не видала, как пытают людей, правда? Бедная девочка. Многое потеряла. Но ничего, я тебе всё покажу...

Это было последней каплей.

Отчаяние, беспомощность и чувство, что это всё нечестно, нечестно, нечестно, переполнили её и сломали, и Царевна разрыдалась в голос —

вот только вместо слёз у неё из глаз брызнул огонь.

Огонь вспыхнул у неё в груди, обжигающей волной подступил к горлу; захлёбываясь, Царевна рванула ворот, но пламя вмиг объяло её целиком. Она уже не видела, как Гвидо вырвался из хватки держащих его людей, не видела, как Регина отшатнулась, выпустив её руку — она горела. Это было бесконечностью боли — невыразимым, непонимающим ужасом сгорающего в пламени свечи мотылька...

А потом её руки стали крыльями.

Бой остановился. Люди забыли драться, когда над холмом полыхнул огненный столп. Землянин сказал бы, что это было как взрыв, только без звука.

А потом Огнептица, свободная, наконец-то свободная, оторвалась от тела, в котором так долго была заперта.

Она взмыла в небо, а Царевна осталась на земле. Умирающая, уничтоженная... Разбитая, словно скорлупа.

Никому нет дела до пустой скорлупы, ведь так?

Лексий выронил меч и закрыл уши руками.

Это не помогло и не могло помочь, но его тело должно было сделать хоть что-то со всем этим ужасом, который на него свалился. На самом деле, было удивительно, что Лексий вообще устоял на ногах. Будь он способен соображать, он услышал бы, что многих волшебников на этом поле на какое-то время просто выбило, как пробки.

Это было слишком громко. Убийственно громко и ошеломляюще больно. Боль, дезориентация и паника — будто от близкого взрыва, только физического удара не было, и звука тоже. Был только...

Огонь, взмахнувший крыльями и устремившийся ввысь.

Даже оглушённый и переполненный, Лексий узнал. Он читал Либрию. После Лунолиса стоило быть готовым к тому, что всё в этой чёртовой книге может оказаться правдой...

Исполинский, с доброго дракона, сокол — Лексий не был знатоком ловчих птиц, но книга говорила, что это именно сокол — взмыл под самое небо, пропорол тяжёлые низкие облака... Его чудовищное тело было соткано из пламени — из плотного огня. Что это бред, это же невозможно чисто физически… Впрочем, кого волнует физика? Лексий всем телом ощущал: это существо — сплошная магия. Оно сделано из волшебства, пропитано им насквозь, от когтей до кончиков крыльев...

Так вот почему все его чувства кричат о хаосе и гибели! Человеку просто не выдержать столько магии разом. Её слишком много — её вообще не может и не должно быть в мире в таких количествах, она же нарушит все равновесия и законы, затопит всё, утопит-...

Знать бы, другие тоже это чувствуют? Не-волшебники? Беднягам, наверное, ещё хуже — они ведь даже не понимают, что происходит...

А происходило чистой воды безумие.

Огнептица с витража в урсульском соборе заложила по небу широкий круг и ринулась вниз, прямо на мечущихся по полю людей. Кто-то пытался убежать, но разве можно обогнать смерть на крыльях? Огненный сокол пронёсся над землёй на бреющем полёте, поджаривая и испепеляя, оставляя за собой полосу растаявшего снега — и никого живого. Взмахнув крыльями, вновь взвился ввысь — и снова упал, как, должно быть, падал на добычу, чтобы принести её хозяину в когтях...

Примороженный к месту, неспособный думать, Лексий тупо смотрел на то, как это чудовище, не разбирая, убивает людей, и чётко понимал: оно нарочно. Он наконец расслышал главный тон в какофонии неслышных звуков, которые гремели у него в голове, сводя с ума: ненависть. Ненависть и жажда уничтожить. Виноватых, невинных, неважно — лишь бы живых, лишь бы они успели почувствовать боль и ужас...

Господи боже, Айду, Наллен, Надзиратели, все сразу, что же это? Какой-то кошмар? Спит он или бредит?

Людям на поле, конечно, стало уже не до битвы. Ряды смешались, армии превратились в дикие толпы, не знающие, куда бежать и где спасаться. Кое-кто из командиров умудрился не потерять головы, но их попытки сохранить порядок выглядели просто-напросто жалко. Отряд лучников, Лексий даже не разглядел, сильванских или чужих, выпустил в пикирующую Огнептицу тучу стрел, но они сгорели, не успев долететь до цели. Эта штука, должно быть, адски горячая... и она вряд ли сильно уязвима. Нет, в самом деле, а что с ней станется? Даже если бы стрела смогла её настичь, какой вред она причинит существу из огня — ни плоти, ни крови? И магия — Лексий сразу понял, что магия тоже бессильна. Пытаться заколдовать существо, порождённое волшебством — всё равно, что тушить огонь бензином...

Лексий судорожно сглотнул, закрыл глаза и приказал себе дышать. Во рту пересохло, ватные ноги отказывались держать, руки дрожали так, что он не удержал бы свой меч, даже если бы о нём вспомнил. Сейчас он не боялся за свою жизнь — он был слишком занят тем, что старался не сойти с ума. Господи, как же много ненависти! Как будто кроме неё во всём мире вообще ничего не осталось. Ненависти, и боли, и страха тех людей вдалеке, и...

Чего-то ещё, звенящего над самым ухом, как настойчивый комариный писк.

Поначалу оно едва пробивалось сквозь царящий вокруг шум, но вдруг стало кристально ясным и больше не хотело умолкать. Что-то важное. Ужасно важное. Лексий вдруг отчётливо понял: надо идти. Плевать на смертоубийственную тварь, методично выжигающую поле, она подождёт. Ему нужно что-то отыскать. Кого-то. Что-то. Он не знал, кого и что, не знал, где, и вообще, если честно, плохо понимал, кто он такой и как сюда попал, но он был должен.

Занятая смешавшимися, забывшими о вражде войсками, Огнептица не обратила внимания на одного-единственного человека, спешащего куда-то по краю поля. Взаимно: Лексий тоже о ней почти забыл. Он понятия не имел, куда идёт, и очнулся на вершине холма. Здесь не было ни души; на шесте сиротливо и жалко болтался опалённый лоскут знакомого штандарта.

Белое чаячье крыло королевы Регины. Сломанное крыло.

Он сделал два шага вперёд, не чувствуя запаха горелой плоти. У разбросанных в беспорядке обугленных тел больше не было лиц; на самом деле, сложно было поверить, что когда-то они вообще были людьми. Лексий на них не смотрел.

Она лежала там, в круге чёрной голой земли, на которой подчисто растаял снег и сгорела сухая трава. Должно быть, именно там был эпицентр... именно она была эпицентром.

Лексий совсем не удивился, увидев её.

Так вот какое заклинание все эти годы скрывалось в вас, ваше высочество. Кто бы мог подумать.

Амалия Иллеш тщетно пыталась приподняться на локте, и Лексий узнал эту бледность и этот беспомощный взгляд.

Выгорела.

Лексий осознал эту мысль и чуть не расхохотался. Боги, Айду, ну и каламбур!.. Неуместная весёлость схлынула так же быстро, как и пришла, когда он осознал: его звало именно сюда.

Что ж, он нашёл.

Царевна не понимала, что происходит.

Не понимала, что только что случилось и почему. Не понимала, что с ней сейчас и почему так трудно дышать.

Она помнила только, что ей было так больно, что боль больше не помещалась у неё внутри, а потом мир вдруг полыхнул... и она сгорела.

Внезапно она поняла, что умирает. Она была цела, у неё не шла кровь, но ей почему-то вдруг стало очень ясно, что она сейчас умрёт, и от этой мысли её трепещущее сердце забилось, как птица в силке. Гвидо нигде не было. Никого не было. Царевна осталась совсем одна, и ей было так страшно. Она заплакала было, сухо, без слёз, одними глухими рыданиями в горле, но даже на это у неё не хватало сил...

А потом под чьими-то ногами зашуршал пепел.

Царевна подняла голову и встретилась с взглядом чужих глаз. Таких же голубых, но, видит небо, не тех, в которые она хотела бы смотреть в последнюю минуту своей жизни...

— Ну хватит вам, — сказал человек, опускаясь перед ней на колени и снимая что-то с шеи. — Будьте храброй девочкой. До свадьбы заживёт, или как у вас тут говорят...

Что им двигало?

Лексий не смог бы объяснить. Да, перед ним умирала девушка, на такие вещи сложно смотреть равнодушно, вот только нечестно было забывать, что он только что убил точно такую же там, внизу. Ворвавшаяся в мир Огнептица разом изменила всё, что могла, Лексий пока забыл о своём горе и о своей мести, но всё-таки...

Наверное, какая-то часть него поняла: это не просто женщина. Это Амалия Иллеш. Дочь царя, который не хочет мира, не хочет победы — который просто хочет вернуть своё. Ларс был прав: каким бы невозможным ни казалось продолжать войну, Клавдий не сдастся, пока снова не обнимет дочь. Амалия может быть хоть сто раз виновата сама, но её смерть будет значить ещё сотни смертей. Напичканные патриотическими речами, сильване не оставят свою царевну в когтях укравшего её оттийского дракона. Это будет всё равно что предать родину. Господи, они все правда верили в свои слова, когда кричали, что умрут за свою свободу...

На самом деле, ничто из этого не было правдой. Война не начинается из-за одного человека и не может из-за него закончиться. И, в конце концов, сполохи огня у Лексия за спиной смутно напоминали, что у Сильваны, появились проблемы куда серьёзнее, чем раздор с соседом...

Но в тот момент он никак не мог толком прийти в себя, и женщина, лежащая на земле, почему-то вдруг показалась ему ужасно важной.

И тогда он встал перед ней на колени и надел свой медальон ей на шею.

Может быть, потом он об этом пожалеет. Может быть, даже не успеет пожалеть. Как знать. Сделанное в любом случае уже было сделано.

Коснувшись груди Амалии, золотистая подвеска полыхнула, раскаляясь добела, мигом прожгла платье, впилась в белую кожу. Царевна даже не вскрикнула — немудрено, у выгоревших обычно и говорить-то нет сил, — лишь застонала. Но сияние уже погасло, и медальон снова стал просто камушком — только больше не солнечно-жёлтым, а потускневшим, с оплавленными краями. Пустым.

Лунный лис не обманул. Его подарок сработал, как и было обещано.

Под чьей-то ногой хлюпнула слякоть, и появившийся непонятно откуда человек шумно упал на колени рядом с Амалией и прижал её к себе. Всхлипнув, царевна зарылась лицом в его перепачканную землёй одежду...

Лексий узнал и его. Ещё один старый знакомый. Забавно, господин Локки, я так мечтал с вами встретиться, но теперь уже, кажется, незачем. Я знаю ваше заклинание наизусть, но чем вы мне поможете, если вам больше неоткуда черпать силы...

Чародей поднял бледное, ни кровинки, лицо и сказал что-то на отти. Лексий, не забывший уроки Брана, разобрал: «спасибо».

— Да не за что, — сказал он на чистом русском и, не выдержав, расхохотался, глядя на круглые глаза оттийца, хотя ничего смешного в этом не было. Господи боже, да он ведь тебя не понимает. Изуродованный медальон на шее у царевны не оставлял сомнений: забирать его назад бесполезно, эта вещь сделала всё, что могла, и больше работать не будет. Что ж, теперь вся надежда разве что на Ладино кольцо да на то, что сила любви — тоже магия…

Кольцо. Кольцо Рада у него в кармане. Он совсем забыл.

Лексий отвернулся от парочки на земле и, заслонив глаза ладонью, прищурился на небо. Огнептица кружила над полем, и от её огня облака горели красным, как на закате.

Странно, но, стоило Лексию найти Амалию, и ему стало легче. Может, он успел попривыкнуть, может, спасение принцессы в самом деле вправило в нём какой-то внутренний вывих, как знать; но он вдруг понял, что, если постарается, сможет сосредоточиться на том, где он и что делать дальше. Сердце оставило попытки выскочить из груди, а разуму больше не нужно было тратить все силы на то, чтобы остаться целым.

И Лексий вдруг понял, что он может предпринять.

Мысль, дикая и безумная чуть больше чем полностью, пришла как-то просто, сама собой, и даже не удивила, словно чужая — может быть, потому, что мозг отказался так сразу в неё поверить. Вот только Лексий подозревал, что ничего лучше ему — и, возможно, вообще никому — уже не придумать.

Он вовремя вспомнил о кольце.

Регина с умом выбирала место для своего штаба: с этого холма всё поле было как на ладони. Лексий всмотрелся в десятки лежащих тел, в толпы людей, бестолково мечущихся внизу. Почему он не был напуган? Почему там умирали, а он смотрел, не содрагаясь? Похоже, избыток магии в окружающем мире что-то сломал в его чувствах. Интересно, это обратимо или-...

Он закрыл глаза, выдохнул и снова открыл. Хватит. Не смотри. Слушай. И прекрати думать. Ты сам себе мешаешь.

Ему нужен был кто-то, кого, скорее всего, здесь не было. Какой дурак добровольно полезет в бой, если не может ни отдавать, ни понимать приказы? Кто вообще-...

Конечно, Рад.

Лексий расслышал его так ясно, словно увидел, но поверил не сразу, потому что толком не надеялся. Этот парень сказал, что намерен до конца служить своей стране — что ж, Рад или генрих, он всегда был человеком слова. И — Лексий коснулся этой мысли и тут же отогнал её прочь — как знать, в конце концов, бой — шанс не только прославиться... но и умереть. Мечтают ли генрихи о том, чтобы их бессмысленная жизнь кончилась поскорее? Прошлой ночью, тысячу лет назад, Рад совсем не казался счастливым...

Лексий прислушался ещё раз, поискал Рада глазами и нашёл. Лица было не разглядеть, слишком далеко, но, честное слово, эти плечи и светлую гриву он узнал бы хоть слепым.

Не оглядываясь на царевну и её принца, он побежал вниз по склону холма.

Первым, что Гвидо увидел, открыв глаза, было алое зарево на небе.

С минуту он не мог понять, почему лежит на земле и что там горит, а потом вскочил как подброшенный, потому что вспомнил. Его словно обожгло: Амалия! Боги, ведь она же-...

Был ли он к этому готов? Всевидящие! Конечно, нет! Он просто нашёл женщину, в которой было больше магии, чем в ком-либо из живущих. Причин он не знал, и ему, если честно, было всё равно. В конце концов, рождаются же в мире ягнята с шестью ногами; природа — странная вещь, и в ней случаются ошибки. Но он не ждал... такого. Он и представить себе не мог, что эта магия... живая. И что она захочет свободы.

Наверное, он мог бы гордиться тем, что в эту минуту думал вовсе не о том, что больше не сможет колдовать. Он думал только о том, как найти Амалию. Он знал одно: она где-то здесь, и она умирает. Гвидо слышал это даже сквозь оглушительный крик мира, в котором всё пошло наперекосяк.

Увидев рядом с ней человека, навещавшего их в доме в горах, Гвидо не сразу понял, что тот не желает ей зла. Как будто горе-чародей мог помешать ему, если пришлось бы. Гвидо вдруг окаменел, вспомнив: колдовать нельзя. Каким бы ни было твоё следующее заклинание, оно тебя убьёт.

До чего же это сейчас было неважно.

Только обняв Амалию, живую, плачущую, с сильно и хорошо бьющимся сердцем, Гвидо почувствовал, что снова может дышать. Сильванский волшебник, который помог, хотя не был должен, смотрел на них без интереса, и Гвидо вдруг стал нестерпимо противен сам себе оттого, что его любимую женщину пришлось спасать кому-то другому.

Но и это тоже было неважно.

Он был трусом и лгуном с растоптанной гордостью, проигравшим всё на свете, но сейчас это не имело абсолютно никакого значения.

— Спасибо, — сказал он.

Парень ответил что-то совершенно бессмысленное и рассмеялся. Гвидо вспомнился утренний разговор с сестрой. Второй сумасшедший за день? Да и второй ли? Про́пасть, вот только эпидемии безумия им и не хватало...

Гвидо подумал об этом и снова забыл. В мире были только он и Амалия, дрожащая у него в объятиях, больше никого и ничего.

Баюкая её на руках, он едва заметил, как сильванин, стоявший подле, развернулся и ушёл, так ничего и не объяснив. Время остановилось, Огнептица могла сколько угодно крушить и жечь; Гвидо просто обнимал ту, кого любит, и не мог поверить, что судьба сжалилась над ними — снова…

Одно из тел в грязи зашевелилось.

Что? Неужели выжил ещё кто-то? Опалённые трупы королевских телохранителей и волшебниц и так заставляли Гвидо ломать голову, как это удалось хотя бы ему самому...

Уцелевший сел, тяжело опираясь рукой о землю, и оказался Региной Локки.

Гвидо скрипнул зубами. Оказывается, глубоко внутри он успел решить, что сестрёнка лежит где-то там, среди человеческих угольев — и, признаться, совершенно по ней не горевал. Первой мыслью было, что эту змеюку ничем не убить; второй — что чары, которые он наложил на себя и на неё, действовали до последнего и успели защитить их обоих. Их просто отбросило и оглушило...

Третьим пришло осознание: женщину, которую ты ненавидишь, больше не охраняет никакая магия. Вы здесь одни, и никто ничего не узнает — уж Амалия-то точно тебя не предаст. Мало ли, вон, сколько тут мертвецов — одной больше, одной меньше…

Гвидо поиграл этой мыслью и равнодушно её отбросил. Он всё ещё помнил учеников урсульской школы. Проклятье, он и так слишком много убивал на этой войне, а ведь с этим как-то придётся жить дальше...

Регина неуверенно поднялась на ноги. Её белая накидка была вся в проталинах пятен, к левой щеке прилипли комья грязи. Гвидо выпустил Амалию и встал, готовый защищать её, если придётся.

Сестрица даже не посмотрела в его сторону: её затуманенный ошалевший взгляд был прикован к Огнептице. В серых глазах отражался недобрый блеск огня.

— Ты знал, что она так может?! — восхищённо выдохнула Регина. — Про́пасть! Тысяча пропастей! Мы ведь с тобой снова союзники, правда? Конечно, ты же мой брат, ты точно меня не-... Постой, но что она творит? Всевидящие!.. Ты можешь ей управлять? Скажи ей, чтобы жгла не моих людей, а сильван! Ты ведь-...

И тут Гвидо сделал что-то, о чём мечтал уже много лет: он размахнулся и влепил этой женщине звонкую пощёчину.

— Заткнись! - рыкнул он, и, ошеломлённая, Регина и впрямь замолчала. Даже не попыталась гневно заорать или ударить его в ответ. Должно быть, она пока не до конца пришла в себя — что ж, правильно сделала. На то, что творилось вокруг, в здравом уме лучше было не смотреть...

Гвидо ударил Регину не только потому, что больше не мог её терпеть. Он пытался думать, а её болтовня мешала. В нём наконец проснулся волшебник, собранный и логичный. Неважно, как они к этому пришли; важно, что у мира появилась большая проблема. И нужно было что-то с ней сделать.

Вот только он был бы проклят, если бы знал, что.

Лексий увидел его издали. Он был... как скала в штормящем море: вокруг кричали и куда-то бежали, а Рад стоял и, запрокинув голову, смотрел на кружащую в вышине Огнептицу — равнодушно, словно на чайку над Невой...

Лексий тысячу раз повторил себе, что генрих не заслуживает имени его друга, но сейчас, здесь, его нужно было позвать, и, вопреки всем доводам рассудка, у волшебника всё равно вырвалось:

— Рад!..

Тот обернулся, посмотрел без удивления и пошёл ему навстречу. Лексий остановился и, пытаясь отдышаться, принялся шарить по карманам. На мгновение он подумал было, что потерял кольцо, и его сердце пропустило удар, но оно нашлось. Лексий кинул кольцо Раду, и тот поймал, почти не глядя. Ни о чём не спросил. Впервые в жизни Лексий был счастлив, что он генрих, которому всё равно, и что не надо никому ничего объяснять.

— Это твоё, — сказал он. — Послушай, ты сможешь успокоить этих людей? Хотя бы часть? Их нужно собрать вместе и соврать, что всё под контролем. Честное слово, вот это всё совсем никуда не годится.

Рад кивнул.

— Я попробую, — ответил он так невозмутимо, словно каждый день занимался утихомириванием паникующих толп. Иногда он бывал таким и до обручей. Какой смысл поддаваться чувствам, когда дело не ждёт?..

Да. Лексию тоже стоило это помнить.

— Рад, — сказал он, — можно мне попросить тебя о чём-то? Да, я… помню, что за время нашей дружбы и так уже превысил все лимиты просьб... Но это последняя. Самая-самая. Обещаю.

— Валяй, — пожал плечами генрих.

Ну же, давай. Это нужно сделать, чтобы идти дальше со спокойным сердцем...

— Лада, — выдохнул Лексий. — Я очень боюсь за Ладу. Пожалуйста, если ты сможешь... да, знаю, ты будешь в Оттии, а она-... Но если всё-таки сможешь, пожалуйста, присмотри за ней, ладно?

Рад одарил его долгим, бесстрастным взглядом.

— Что ты задумал? — наконец спросил он.

Лексий посмотрел на небо.

— Мне кажется, я знаю, что делать с этой штукой.

Слава богам, Рад не спросил «И что же?». Лексий не был готов произнести это вслух.

— Хорошо, — просто сказал Рад. — Удачи.

Когда он развернулся, чтобы уйти, Лексий вдруг до боли ясно понял: если не сейчас, то уже никогда. Если не сейчас, то уже всё, уже-...

— Постой! — окликнул он раньше, чем подумал.

Рад остановился и взглянул на него с немым вопросом.

Лексий выдохнул сквозь пересохшие губы и понял, что все слова куда-то делись. Так бывает. Иногда ты так устаёшь, что не можешь уснуть. Хочешь сказать столь многое, что теряешь дар речи.

Послушай, я не буду ни за что просить прощения. Я сейчас не хочу говорить о своей вине. Я хочу говорить о тебе.

Пожалуйста, ты просто знай, что ничего не изменилось, ладно? Что ты всегда был моим лучшим другом и всегда будешь. Что с того, что последнюю пару лет мы были далеки? Это часто случается с друзьями детства. Дети растут, у каждого своя судьба, и это правильно. Просто знай, что ты не стал значить для меня меньше. Даже теперь. Я пытался перестать думать о тебе как о тебе, потому что так было бы куда проще, но, в конце концов, даже мёртвых забывают не сразу, а ты ведь-...

Не знаю, может, я кажусь парнем, не помнящим добра, но, клянусь, я помню всё. Помню, как мальчишки изводили меня в первые дни в новой школе, а ты сказал им: «Оставьте его в покое», и они оставили. Помню, как весной, когда становилось тепло, мы гуляли допоздна, и ты всё равно успевал сделать уроки и дать мне списать. Помню, как ты читал какого-нибудь «Хоббита» или «Хроники Нарнии», а я смеялся, потому что тогда чтение казалось мне на редкость бестолковым занятием... Как ты думаешь, наверное, филфак стал моей кармической расплатой, да? Я помню, как ты не давал мне отчаяться, когда я проваливал экзамены, расставался с подругами, ошибался и уставал. Помню, как... мы вместе ехали в Питер, и мне казалось, что вот сейчас-то начнётся жизнь... и как твоя мама провожала нас на вокзале и обняла меня так, как уже много лет не обнимала моя. И как потом ты сказал мне, что её больше нет, сказал так ровно, как может только человек, горе которого способно разорвать любые обручи, и как я отчаянно искал слова, от которых тебе стало бы не так больно... и как их не было, этих слов.

Слова — такая странная штука.

Например, там, где мы с тобой выросли, у мужчин не принято говорить, что они друг друга любят. Ладно, я тоже не буду. Просто... ты знаешь, я рад, что мне не придётся возвращаться на Землю без тебя. Честное слово, это было бы уже совсем не смешно. Ты знаешь, я-...

Рад терпеливо ждал, глядя на него спокойными, холодными глазами генриха, и Лексий понял: уже нет никакого «сейчас».

— А впрочем, неважно, — сказал он. — Забудь.

И, развернувшись, пошёл прочь.

Рад не остановил его. Лексий и не ждал.

День был таким пасмурным, что не было даже толком светло. Но ветер улёгся, и наконец пошёл обещанный Ларсом снег. Он падал тяжёлыми крупными хлопьями, отвесно, как зимой... очень тихо. В мире почему-то вообще почти не осталось звуков. Лексий слышал их словно сквозь толщу воды, текущей мимо него, не задевая.

Мёртвые лежали, не шевелясь. На склоне холма по левую руку догорала молодая роща. Огнептица, кружащая над полем, высмотрела что-то внизу, плавной спиралью скользнула вниз и — опустилась на землю, сложив крылья.

Неужели всё поняла? Неужели... ждала его?

Там, на холме под Регининым флагом, Лексий услышал самое важное.

Расслышал за ненавистью боль.

Их так легко спутать. Этим утром он испытал на себе, как быстро одно может стать другим. Когда тебе делают больно, кто станет винить тебя за то, что тебе хочется передать эту боль дальше?..

Лексий смотрел на Огнептицу и видел бездонные, печальные глаза Лунолиса. Он хорошо помнил Либрию. Даже Книгу ухода, пусть детям в деревенских школах её и не преподавали.

Каково это — когда человек, которого ты любишь больше всего на свете, уходит? Не попросив прощения, не попытавшись ничего объяснить, просто бросив тебя, как надоевшую игрушку? Каково это — тысячу лет провести прикованным к небу? Каково это, когда крылья, привыкшие к полёту, каменеют на звёздном холоде, и всё, что ты ещё можешь — это смотреть вниз на людей? Конечно, ты не станешь разбираться, виноваты они или нет. Ведь ты сам не был ни в чём виноват. Справедливости нет; так почему бы просто не выместить ярость на тех, кто попался тебе на пути?..

Лунолис смирился, но Лунолис был свободен. Да, чертовски одинок, но он мог бегать по лесам, смотреть на луны, валяться в сырой от росы траве... и в конце концов даже нашёл кого-то, с кем мог говорить. Не сравнить со столетиями небесного плена.

Какой же вечностью Огнептице, должно быть, казались последние двадцать лет в человеческом теле...

И всё-таки так смешно. До чего часто те, кто причиняет зло другим, оказываются не злыми по своей натуре. Вот только от этого ещё хуже. Потому что так страдают все.

Интересно, что она собирается делать дальше? Хватит ли двух армий, чтобы остудить её пылающий гнев? И даже если ей расхочется убивать, где она будет жить? Этот мир слишком тесен для огромного создания, губящего всё, до чего дотронется, и он определённо слишком непрочен для её волшебства. Лексий чувствовал: если ничего с ним не сделать, оно начнёт размывать реальность. Разъедать пространство, нарушать законы физики… Сама того не ведая, Амалия сдерживала всю эту мощь, не давая ей выплеснуться разом. Кто-то из мудрецов прошлого сравнивал волшебника с перемычкой песочных часов...

Лексий не брался гадать, какие беды Огнептица способна вольно или невольно принести миру. Он знал одно: этому нужно положить конец.

Пустые ножны мешали; не останавливаясь, он на ходу расстегнул и отбросил пояс. Меч всё равно остался там, рядом с Данаи. Запоздало подумалось: надо было сказать Раду, чтобы его подобрали, может быть, парень ещё дышит, и, в конце концов, он такого не заслужил... Вылетело из головы. Ладно, пусть. Теперь уже всё равно. Что чья-то чужая смерть значит в шаге от своей?

Лексий о ней не думал. Он помнил уроки Брана и дал себе приказ сосредоточиться на цели. Нужно сделать то, что нужно сделать. Обо всём остальном будешь беспокоиться потом. Или уже не будешь.

Он шёл по полю, и всё остальное оставалось позади. Рад, Лада, Элиас где-то там. Чувства, кажется, всё ещё не включились, потому что ему так и не стало страшно. И... боль возвращаться тоже не спешила. Наверное, в нём что-то здорово сломалось — чем ещё объяснить, что количество трупов вокруг не ужасало даже вблизи? Нормальный человек давно убежал бы с воплем, а он просто смотрел на них, будто на картину Васнецова. Как бишь там её? Что-то про половцев...

Сильванские плащи, оттийские кольчуги, запрокинутые обожжённые лица. Кому-то повезло погибнуть до того, как начался весь этот бред, кто-то ещё успел его увидеть. Лексий шагал через поле напрямую, не трудясь обходить павших — просто переступая. Ну и что с того, что их столько. Ну и что с того, что у человека, лежащего вон там вниз лицом — а может, всё-таки показалось? — такой знакомый рыжий затылок. Не смотри туда. Перешагни и через это. Просто иди дальше. Надо идти.

Снег падал на землю белыми перьями.

Лексий не чувствовал себя героем. Чем дальше он шагал, тем меньше вообще чувствовал хоть что-то. Ни страха, ни тоски. Как будто уже испытал всё, что мог, и теперь ничего не осталось.

Огнептица сидела, склонив голову набок, и косилась на него любопытным глазом. Само собой, она не боялась. Кого? Вот этого муравья? Она могла бы испепелить его на месте, если бы захотела, но она сидела и ждала. Ждала, что же он ей скажет...

Она совсем не была похожа на Жар-птицу из земных сказок, с длинной шеей и резным хвостом. Огненный сокол... Соколы красивые ровно до тех пор, пока не решат выклевать тебе глаза. От неё волнами исходил жар, словно от дома, подожжённого степняками, и воздух вокруг дрожал, как над костром. Снег таял, не успев долететь до пламенных перьев.

Её было не убить. Лексий перебрал десятки способов и не нашёл ни одного, который мог бы сработать. Может быть, к лучшему. Он сумел бы прикончить кровожадного монстра, но не... вот это. Не существо, которое любило и было обмануто. Не существо, которое ненавидело хозяина за предательство и всё равно не могло перестать по нему тосковать. Здесь, рядом, он слышал чувства Птицы, словно свои собственные. Иногда, когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать...

Она была такой горячей, что Лексий не смог подойти слишком близко. Что ж, придётся попробовать докричаться.

— Послушай, — сказал он так громко и отчётливо, как только мог. — Я... понимаю, что ты чувствуешь. Я родился в другом мире и так и не нашёл дороги обратно. Клянусь, я знаю, каково это — тосковать по чему-то, что очень далеко, и спрашивать себя: за что? Чем я это заслужил?..

Айду, он пытался говорить с ней и даже не знал, понимает ли она. Лунолис говорил, что не смог бы беседовать с человеком без его амулета, но Лексию почему-то показалось, что Птица его слушает. Слушает и понимает — может быть, не слово в слово, но чувствует, что́ и как он хочет ей сказать...

Лексий облизал пересохшие губы.

— Прости, но я не смогу показать тебе дорогу к твоему хозяину. Я не знаю, где он. Но я постараюсь... открыть для тебя дверь, а дальше дело за тобой. Мне не известно, сколько во вселенной миров, но точно больше, чем один. Я уверен, рано или поздно ты его найдёшь.

Повернув голову, Огнептица всё так же смотрела на него одним глазом, и Лексий ничего не мог прочитать в её взгляде.

Ну же, прекрати сомневаться. Если бы она не была согласна с тем, что ты предлагаешь, ты давно бы стал горсткой пепла...

Лексий сделал глубокий вдох, вспомнил нужные слова и начал.

Заклинание подходило почти идеально. Пришлось только самую капельку его изменить, чтобы проделать ход не насквозь, из одного мира в другой, а куда-то в «между»... Быть может, как раз туда, куда попадаешь, когда выходишь за порог. Непрошенной пришла мысль: если тебе повезёт, твои братья, раньше покинувшие пир, называемый жизнью, догадаются подождать тебя на крыльце...

Что ж, ладно. Наверное, умереть за свой дом — не худший способ закончить свою историю. Умереть за свой дом... Звучит как что-то, на что способен не каждый. Чем можно гордиться.

Он мог бы попытаться найти ещё одного волшебника. Может, даже не одного. Но они не знали нужных слов. Пришлось бы на чём-то их писать, как-то учить, а на это отчаянно не было времени. Лексий чувствовал: минута, в которой Огнептица готова его слушать, не продлится вечно. Упусти момент — и второго шанса не будет.

Так странно — кажется, ещё ни одно заклинание не давалось ему так легко, как это. Лист, вынесенный с Вороньего кряжа, давно сгинул в водах озера, но Лексий помнил текст даже не как «Отче наш» — лучше.

Знал ведь, что пригодится.

Царевна наконец сумела подняться на ноги, когда Гвидо запустил руку во взъерошенные волосы и, не отрывая взгляда расширенных глаз от чего-то на поле, в отчаянии простонал:

— Самоубийца!..

Договорив последнее слово, Лексий вдруг очень отчётливо понял: приятель, эти чары были твоими последними.

Но они сработали.

Портал не был виден человеческому глазу, но Лексий хорошо слышал его тут, совсем рядом — и Огнептица слышала тоже. Она встрепенулась, расправила крылья — и порывом огненного ветра ринулась в открывшуюся в мироздании брешь. Лексий проводил Птицу взглядом, и, когда его обдало поднятым ею горячим вихрем, ему показалось, что он разглядел, как в невидимой двери скрываются два знакомых пушистых хвоста.

Удачи тебе, лисёнок. Найди свою хозяйку и как следует укуси, она заслужила... А потом, так уж и быть, люби дальше — я же знаю, ты всё равно будешь. Бьюсь об заклад, она по тебе скучала...

И это всё длилось один только миг, а потом портал закрылся, и без Огнептицы поле в чаше холмов разом стало пустым и холодным.

Кажется, Лексий только что сделал то, что делают все попаданцы: спас мир. Ну... в какой-то мере. Наверное, большего от него нельзя было требовать.

Взгляды всех, кто ещё остался в живых, были прикованы к исполинской птице — и к человеку перед ней. Зачарованные, парализованные изумлением и страхом, они смотрели и ждали, что же будет дальше...

Всё поле выдохнуло в один голос, когда Огнептица вдруг метнулась куда-то в пустоту и — исчезла.

А человек постоял ещё минуту, глядя ей вслед, и упал. Сначала на колени, потом повалился на бок...

Где-то среди оттийцев и сильван, на время забывших, кто из них кто, рослый светловолосый мужчина схватился за грудь, изменившись в лице, и заорал кому-то:

— Лёшка!..

Придя в себя, Лексий немного удивился тому, что до сих пор жив, но сразу понял: это ненадолго.

Бран был прав: это было совсем не больно. Просто каждый вдох вдруг стал требовать осознанного усилия.

Первым, что он увидел, открыв глаза, было лицо Рада — Рада, не генриха, страдальческая морщинка между его бровей не давала ошибиться. Это было так хорошо, что Лексий даже не стал спрашивать себя, как так получилось. Главное — получилось, и слава богам...

Одной рукой Рад обнимал его за плечи, другой — бережно поддерживал голову. Подумать только, ты умираешь на руках у друга. Совсем как в книгах...

Лексию очень хотелось сказать ему: «Я так по тебе скучал». Сказать: «Как я рад снова тебя видеть». Но говорить уже не было сил, и он просто улыбнулся. На это его ещё хватило.

Надо же, у него получилось. Если честно, он сам до конца не верил. Он никогда не был героем. Кем-то, кто готов пожертвовать собой.

Лексий вдруг понял, что ни о чём не жалеет.

Ему почему-то всегда казалось, что, когда умираешь, мир меркнет. Сейчас он понял, как ошибался. На самом деле мир белеет. Бледнеет, пока не становится неразличимым, словно смотришь на яркий свет... Но как же громко всё-таки бьётся сердце, освобождённое от обручей! Или это твоё собственное?..

Лексий устало вздохнул и закрыл глаза.

Он ещё успел почувствовать медвежьи объятия Рада.

В конце концов, если подумать, кончилось всё не так уж и плохо.

Когда человек на поле упал, Гвидо, не говоря ни слова, бросился туда. Могла ли Царевна не побежать за ним? Не спрашивая, куда, не спрашивая, зачем, она поспешила следом.

Дорога была неблизкой, но они ещё успели застать его в живых. Царевна видела, как он закрыл глаза. Видела, как красивая темноволосая голова безвольно запрокинулась, как мужчина, державший друга на руках, стиснул зубы и прижал его к груди...

Вокруг собрался народ, но никто не решался подойти слишком близко. Царевна успела повидать то́лпы, беспорядочные, галдящие; над этой царила тишина. Их было пятеро в круге пустоты: двое друзей, Царевна с Гвидо и Регина, пытающаяся отдышаться после бега. Они трое были здесь такими чужими. Вообще все были — кроме этого большого оттийца и человека у него в объятиях.

Сбоку произошло смятение, и сквозь толпу прорвался хрупкий светловолосый юноша с нашивками сильванского мага на одежде. На ходу закатывая рукава, он поспешил к двоим на земле, но Гвидо мягко удержал его за плечо, и его взгляд, полный сострадания, был понятней любого «поздно». Юноша отшатнулся, словно ужаленный, впился в волшебника широко раскрытыми неверящими глазами, чёрными от горя — и, будто сломавшись, покачнулся и спрятал лицо в ладонях...

Они собрались здесь такой странной компанией. Оттийский воин, сильванский волшебник, жестокая королева, чародей, который больше не может колдовать, она сама, чем бы она ни была... и человек, который их всех спас. Стоя вокруг него, они забыли о вражде и просто пытались осознать. Царевна не знала, что чувствуют другие. Если честно, она даже не знала, что чувствует она сама, поэтому она просто прижалась к Гвидо, и он обнял её за плечи. Небо видит, на этой войне вокруг них было столько смерти, что обоим с избытком хватило бы на всю жизнь...

Так закончился этот бой.

Груз облаков давил на землю, и снег, похожий на пепел, падал отвесно и тихо, и таял, долетев до земли.

Когда Танирэ очнулся, снова была весна.

Этот год мелькнул как в бреду, когда открываешь глаза и не знаешь, «ещё» на дворе ночь или «уже». Иногда ему чудилось, что война случилась в другой жизни и совсем не с ним. Иногда — что он стоял под дождём на кладбище всего какую-то декаду назад...

Между сражением, обманувшим все ожидания, и похоронами уместилось всего несколько дней. Танирэ так и не смог понять, как это было возможно: неужели среди хаоса изменившихся планов у них у всех не было дел поважнее, чем с почестями хоронить троих? Но новости разносились быстро. Можно было не сомневаться, что Урсул, а за ним и вся Сильвана вскоре заговорят о волшебнике, который всех спас. Его величество Клавдий всегда думал о том, что скажет народ; герой, переломивший ход последней битвы, заслуживал пышных проводов. Если бы их не случилось, люди бы не поняли.

Церемонию устроили так быстро, как только смогли, в Урсуле — благо, от Флёда до него было рукой подать. Только по пути в столицу до Танирэ полностью дошло, как же близко Регина подошла к своей цели. Он ужаснулся бы, если бы вообще мог испытывать чувства. Говорят, оцепенение — защитная реакция организма, он где-то об этом читал, вот только забыл, у кого...

Сейчас, отсюда, те дни казались сном, нелепым и страшным. В спешной подготовке к церемонии кто-то вспомнил о нём — последнем ученике Брана, друге человека, победившего Огнептицу, — и спросил, не говорил ли Лексий чего-нибудь о том, как хотел бы быть похоронен. Боги, да кому это вообще в голову пришло! Первым порывом Танирэ было пожелать вопрошающим сгинуть в пропасти, но он вдруг вспомнил голос Элиаса и улыбку Ларса, и ему не хватило дыхания.

— Он не хотел бы, чтобы их разлучали, — сказал он. И тут же понял: не он — ты. Ты не хотел бы, чтобы их разлучали.

Только даже не их. Вас.

К нему прислушались, и ребят хоронили вместе.

Элиаса убили ударом в спину — в спину, Айду, как же подло! Ларс был совершенно цел. Выгорел... Танирэ знал, как они умерли, потому что сам отыскал их на поле боя. Надеялся найти живыми. Не нашёл.

Они оба не успели сделать в этой битве ничего по-настоящему великого. Неважно. Танирэ не стал бы горевать по героям сильнее, чем по друзьям.

Иногда ему казалось, что горевать ещё сильнее просто нельзя.

Он остался один.

Он мог бы догадаться, чего ждать. В последние три года он был слишком, непростительно счастлив. Это не могло продолжаться вечно. Теперь Танирэ точно знал: если судьба даёт тебе то, о чём ты всегда мечтал, она делает это только затем, чтобы потом со смехом вырвать дар у тебя из рук.

В одном из своих трактатов о памяти Эри Гален писал, что человек безотчётно стремится забыть то, что причиняет ему боль. Танирэ помнил похороны почти хорошо — но словно со стороны. Помнил, каким серым, безысходно серым был мир, словно целиком одевшийся в траур, помнил мелкую морось, пронизывающий ветер, треплющий цветы... и холод. Ему никогда в жизни не было так холодно. Ни в выстывшей палатке на ночёвке где-нибудь среди снежной равнины, ни по пояс в ледяной воде Флёда... Никогда.

Проводить его друзей пришли многие. Танирэ мало кого знал. Если честно, он с трудом узнавал даже их самих. По царскому приказу кто-то из других магов позаботился о том, чтобы тела не тронуло тление — так смешно, тратить свою жизнь на мёртвых, которым, в общем-то, всё равно, но да, люди ведь смотрят, вон сколько людей... Лица ребят были точно такими же, как раньше — и совершенно чужими. Как будто не они — а правда, они ли? Знакомые имена и те звучали как пустое, гулкое эхо: Ларс Оттар Халогаланд, Элиас и Лексий Рины...

Это было идеей госпожи Халогаланд. Она сказала: «Бедные дети заслужили хотя бы это». Право не оставаться у людей в памяти как чьи-то бастарды. Право на собственное имя.

Наверное, Элиас был бы рад.

Пиа-Маргит Халогаланд была безумно храброй. Там, на кладбище, у неё были твёрдые плечи и сухие глаза, и, встретив Танирэ, она ободряюще сжала его руку. Он не знал, откуда она берёт силы. Его самого не хватило даже на благодарность.

Он едва ощутил тепло её пальцев.

В тот день Танирэ стоял в первом ряду, среди десятков людей, и был совершенно один. Не видел, не чувствовал других, словно закутанный в мягкий кокон пустоты. Наверное, если бы не этот кокон, он давно разбился бы на части.

Он помнил тех немногих, кто действительно имел право на прощание.

Он помнил Ладарину Горн, которая оставалась на ногах только благодаря тому, что Радмил Юрье держал её под руку. Радмил... Радомир. Лексий называл его так, когда говорил о нём как о чём-то ужасно важном. Танирэ не знал, как вышло, что вражеский командир вот так запросто приехал в Урсул — и остался здесь жить. Как ни странно это звучит, наверное, после войны им всем было уже не до ненависти. Сам Танирэ не винил этого человека ни в чём — не мог, когда вспоминал, как далеко тот забрёл от дома. Не так давно он слышал от кого-то, что Лада собирается выйти за господина Юрье замуж, когда закончит носить свой траур. Что ж, пусть — если им обоим так станет легче…

Он помнил Халогаландов, сбившихся в осиротевшую стайку, словно серые воробьи. Зарёванные девочки в объятиях матери, Августа Лара, как будто и не горюющая — просто отрешённая и серьёзная... Она привела с собой сына, и, Айду, как же Даниэль был похож на дядю. В последнюю ночь перед последним боем Танирэ и Ларс разговаривали много о чём — и о Даниэле тоже. Танирэ дал слово, что постарается разобраться, что́ убивает Халогаландов молодыми, и сделать так, чтобы этот мальчик мог не трястись от страха, считая дни... Он не забыл обещания, но за этот год так и не нашёл в себе сил нанести визит Августе. Ему было тяжело говорить с людьми, и он не знал, пройдёт ли это когда-нибудь.

К Элиасу пришла его Луиза. Одна, в своёй поношенной серой накидке, она казалось чужой среди всех этих лучших людей, но ей, кажется, было всё равно. Смертельно бледная, она кусала губы, и по её лицу реками струились слёзы... Не боли — злости. То ли на судьбу, то ли на человека, посмевшего уйти вот так, то ли на себя саму...

Мать Элиаса приехать не успела, и Танирэ был очень этому рад. Кроме сына, у неё не было никого. Сильвана наверняка взяла на себя заботу о том, чтобы она ни в чём не нуждалась, родным магов полагаются хорошие пенсии, но дело было не в деньгах. Элиас был её единственным. Стой эта женщина там, у гроба, Танирэ не смог бы смотреть в её сторону. Это было бы выше его сил.

Ещё он помнил себя.

Помнил, как стоял под дождём, обхватив себя руками, и слушал одетый в серые робы хор. Танирэ понимал слова — на втором году в школе у Брана он изучал кордос, просто так, для себя. Девушки в сером пели о том, что жизнь человека — это шумный пир в высоком, ярком, дымном зале, полном гостей, где весёлые шутки могут смениться дракой, а драка — объятиями, где без устали ходит по кругу чаша, вот только ты никогда не знаешь, будет ли вино в ней горьким или сладким... И о том, что в своё время каждому настанет пора уйти. Встать из-за стола и выйти за порог, на сумеречную дорогу, по которой мы все шли до того, как заглянули на манящий огонь в окне... и которая ждёт нас, чтобы увести дальше. Куда? Как знать! Может быть, ты вспомнишь это, когда сделаешь первый шаг, может быть, узнаешь, лишь когда дойдёшь...

За этот последний год Танирэ тысячу раз казалось, что он больше не в силах дышать чадом и слушать чужой пьяный хохот. Что с него хватит залов и пиров. Были минуты, когда ему нестерпимо хотелось выбежать прочь прямо сейчас, хлопнув дверью... и попытаться догнать тех, кто ушёл раньше него.

Нечестно, что они не взяли его с собой.

Он раз за разом спрашивал себя: как вышло, что он не умер? Не выгорел, хотя колдовал как проклятый? Что такого важного, пропасть побери, ему предначертано совершить, если его пощадил чудовищный год Огнептицы?

Когда Танирэ пришёл в себя и, словно в первый раз, огляделся вокруг, он увидел, как быстро его страна залечивает раны.

Если быть честными, Сильвана и мечтать не смела о таком конце. Армия Регины Оттийской была грозным врагом — кто бы мог подумать, что по странной прихоти судьбы именно она понесёт больше всего потерь от мифической Огнептицы? Регина продумала всё, как лучший стратег, и блестяще исполнила собственный план, но даже она не могла предвидеть такого: в шаге от цели ей вдруг оказалось не с чем продолжать войну. Ей оставалось только отступить. Зимой ни в Оттии, ни в Сильване не смогли бы в такое поверить...

Если мерить успех войны потерянными землями, то каждый остался при своём. Сильвана всё ещё принадлежала самой себе. Убытки и смерти не в счёт — тем более что со средствами на восстановление помог Пантей. Он с са́мой осени наблюдал, не вмешиваясь, а когда всё закончилось, поспешил высказать свой строгий упрёк оттийским захватчикам и пожать руку маленькой, но храброй Сильване... Кто бы ни дарил коня, наверное, ему всё-таки не смотрят в зубы. Стране нужны были эти деньги.

Клавдия любили, как никогда. Год Огнептицы заметно посеребрил его некогда чёрные волосы, но после войны народ чествовал его, как победителя — как человека, чья непоколебимость спасла страну от оттийского рабства. Вот видите, как славно всё кончилось? А вы вон сдаваться предлагали... Нет уж! Знайте наших! Да здравствует Клавдий Иллеш!..

Иногда Танирэ жалел, что спас этому человеку жизнь.

Несмотря на все испытания и потери, царь всё-таки добился своего: он вернул себе дочь. Её высочество Амалию нашли на поле боя, рядом с человеком, который её похитил. Танирэ не знал, что стало с ними дальше, но поговаривали, будто царь спрятал обоих где-то в глубинке, и они не были против — по слухам, и царская дочь, и оттийский волшебник сполна хлебнули горя, и единственным, чего они хотели, был покой. Клавдий не наказал похитителя и не стал разлучать влюблённых — наверное, понял, что царевна этого не вынесет, и всем будет только сложнее. Для безопасности страны и прежде всего для его собственной Гвидо Локки подправили память — на сей раз безопасными сильванскими чарами, хотя предсказать, как со временем поведёт себя разум, некогда покалеченный магией, всё равно было нельзя…

Регина не интересовалась судьбой своего брата — похоже, он не был ей нужен, если не мог колдовать. Ей хватало других забот: пускай кхан Темир не имел в Оттии настоящей власти, этой стране было не видать покоя со степняком у трона, да и княжества не спешили брататься с бывшими врагами. Кроме того, недавно оттийские газеты сообщили, что королева скоро подарит мужу наследника. Танирэ пожелал бы ей родить самого уродливого ребёнка на свете, жёлтого и кривоногого, как его отец, но от ненависти становилось только больнее. Пусть.

Жизнь, вышедшая из берегов прошлой зимой, вошла в своё русло, и люди заново строили разрушенное паводком. Бежавшие из Урсула вернулись домой сразу, как только миновала опасность, и сейчас, год спустя, город совсем забыл, что лишь чудом не стал центром новой оттийской провинции. Он снова бурлил и кипел, и кутил, и собирался на дачи наступающим летом, и наконец случилось то, что рано или поздно должно было случиться: в окружении царя заговорили о том, чтобы снова открыть Урсульскую школу волшебства.

Война едва не оставила Сильвану без магии. Больше всего волшебников осталость в Рутье — оттийцы так и не дошли до города, и отбивать его не пришлось. Рутьинская школа не прекращала работы и сейчас готовила новых магов на смену ушедшим. Урсульская стояла пустой, потому что в ней некому было учить. Лишь год спустя у Клавдия наконец дошли руки вспомнить о ней и позвать туда нескольких магов из Рутьи...

А ещё он позвал Танирэ.

Танирэ винил Клавдия во всём, что произошло. Во всём. В том, что он не сдался, когда ему предлагали, и это стоило жизней тысячам. В том, что царское упрямство лишило одного нелепого волшебника всего, чем тот дорожил. Разумом Танирэ понимал, что войны редко случаются по вине правителей. Что течения истории закручиваются в водовороты, что, если колесо войны набирает ход, остановить его может только чудо, что, в конце концов, Клавдий точно не хотел своему народу зла...

Но сердце — сердце никак не могло перестать ненавидеть.

И всё-таки, когда Клавдий предложил ему работу в школе, Танирэ согласился.

Он мог бы отказаться, если бы захотел. Это предложение не было приказом, но Танирэ принял его, потому что понял, что совершенно не знает, что ещё может сделать со своей жизнью. Чего хочет, что ещё может и, главное, зачем.

Школа была его единственным домом.

Он понял это, когда поехал повидать родителей в свою забытую Надзирателями Шелби-на-Руне, и мама со слезами обнимала его, приговаривая: «Ну и пусть, плевать на других, главное, что ты жив!..», а Танирэ, стиснув зубы, из последних сил держался, чтобы не вырваться из её объятий. Он слишком хорошо слышал: она боялась потерять не самое любимое дитя, а самое успешное. Когда он принёс присягу, его семья наконец поняла, что всё это время ставила не на тех коней. Что никто из его братьев и сестёр и мечтать не может о городском доме и положении почти как у лучших людей...

Когда в его семье поняли, что ошибались, думая, будто от бракованного жеребёнка не будет проку, они заговорили с ним совсем иначе. Жаль только, что волшебники слишком хорошо слышат ложь.

День, когда Танирэ собирался впервые наведаться в красный дом за кованой оградой, был безумно важным днём.

Танирэ пытался смотреть на себя глазами врача. Он не раз говорил себе: ты не можешь прожить в этой пустоте до конца своих дней. Я понимаю, тебе до сих пор больно, но рано или поздно придётся выйти из кокона и вспомнить, где ты. Книги по медицине учили, что восстановление начинается с момента травмы; как-никак, прошёл уже целый год, года должно было хватить… Горе никуда не делось, но Танирэ чувствовал, что, если не проснётся сейчас, то может не проснуться вовсе. Задание Клавдия пришлось как нельзя кстати. Нужно было хотя бы попытаться.

Здание школы пустовало больше года, и в нём нужно было навести порядок. Проверить библиотеку, отдать распоряжения слугам, проследить за уборкой, чтобы не пришлось краснеть перед гостями из Рутьи, прибытия которых ждали к началу лета. А потом... Клавдий дал Танирэ понять, что возраст, чересчур юный даже для мага, сполна окупается опытом прошлой зимы, а новым учителям понадобится помощник. Пока это казалось хорошим планом, а загадывать вдаль Танирэ не хотел и не мог.

Работая в школе, он получал право там жить, и это тоже было ему очень нужно. Как же он устал снимать комнаты где-то около Фонарной площади! Танирэ так к ним и не привык. Они были почти уютными — и всё-таки совершенно чужими. Всё равно что ночевать в чьём-то брошенном доме, зная, что завтра снова в путь по холоду и грязи...

Встречаться с прошлым лицом к лицу было страшно, но он не мог прятаться вечно.

Стоя перед зеркалом, Тарни-...

Не Тарни. Он запретил себе так себя называть. Ты мог быть Тарни и Жеребёнком в компании старших, всегда готовых позаботиться и помочь. Теперь ты сам по себе. Пора повзрослеть, господин Уту.

Стоя перед зеркалом, Танирэ поправил последнюю шпильку в волосах, ракушкой свёрнутых за ухом. Он давно уже не носил хвост: после всего, что случилось, казалось странным видеть в отражении того же человека, что и раньше. В своё время в порыве злости на весь этот проклятый мир он чуть было не обстриг волосы выше подбородка, но вовремя вспомнил, что это значило бы окончательно превратиться для каждого близорукого встречного в «милую девушку»…

Взглянув на своё отражение, он вдел запонки в петли манжет. Запонки помогали от привычки закатывать рукава, с которой Танирэ всё ещё не мог расстаться. Он злился на себя: Айду, вот уже несколько лет портной шьёт тебе одежду по твоей собственной мерке, а ты никак не перестанешь думать как мальчик, донашивающий рубашки за старшими братьями. Вот уж точно, человека можно вывести из деревни, а вот деревню из человека... Он покинул Шелби-на-Руне четыре года назад — и всё равно до сих пор чувствовал себя неуютно, надевая украшения. Запонки были совершенно необходимой частью столичного гардероба, но, подчиняясь моде, он выбирал самые простые пары из серебра. Может быть, золото смотрелось бы лучше, но для Танирэ это было бы слишком.

Боги, разве нелепый деревенский парнишка вообще мог помыслить о том, что станет носить белоснежные рубашки, и люди старше него будут называть его «господин Уту»? В Шелби он мог бы с годами рассчитывать разве что на «папашу», в тех краях это сходило за почтение...

Иногда Танирэ гадал, как сложилась бы его жизнь, если бы он струсил и не поехал в Урсул. Тогда в ней не было бы ни войны, ни потерь, ни кошмаров о степняке со стрелой в боку — Танирэ лишь недавно вновь научился нормально спать по ночам. Его вряд ли призвали бы в армию — без волшебства ему удалось бы разве что здорово насмешить оттийцев и быть убитым. Может быть, в шутках Брана правда была лишь доля шутки, и Танирэ смог бы стать служителем — служители всегда нужны. Или... учителем в их маленькой школе. Он пытался бы научить твердолобых детей пахарей и кузнецов хоть чему-то, и, как знать, вдруг среди них нашлась бы пара мечтающих о великом, которые, не слушая смеха и уговров, отправились бы покорять столицу. Может, потом они приехали бы повидаться — важными чиновниками, учёными, писателями... волшебниками.

И он ни о чём не жалел бы… потому что просто не знал, о чём жалеть.

Нет. Он стал именно тем, кем должен был стать.

И... хватит всего этого. Мыслей о том, что было и что могло бы быть. Пора идти.

Танирэ спустился по лестнице и вышел в прохладный и ясный весенний день. На высоком небе с лёгкими перистыми облаками виднелись бледные очертания лун.

Отсюда было недалеко, и он пошёл пешком по набережной канала. С каждым шагом сердце билось всё тревожнее — как будто идёшь на экзамен... на свидание... на казнь. Невидимые, где-то щебетали птицы — так же неистово, как там, на берегу Флёда, целую жизнь назад.

А потом Танирэ увидел кованую ограду школьного парка и понял, что прийти сюда было ошибкой.

Он переоценил свои силы. Войти в эти ворота было всё равно что стучаться в ставни дома, видя, что дверь болтается на одной петле, и за ней темно.

Какое-то время он просто стоял, как заколдованный, не в силах ни сбежать, ни идти дальше. Школа смотрела пустыми окнами, без укора и без радости, не видя его и, наверное, вообще ничего уже не видя, и Танирэ вдруг вспомнил, как стоял перед ней в свой самый первый раз, и страх так же подкатывал к горлу, как сейчас — горечь, и так же не давал ему войти.

Деревенский мальчик, напуганный шумом города. Волшебник, обожжённый крылом Огнептицы...

В этот раз некому будет подать тебе руку и сказать, что всё будет хорошо.

Танирэ сделал глубокий вдох и открыл ворота.

Он сразу понял, что ему не хватит сил войти с парадного входа. Вместо этого Танирэ прошёл по дорожке, ведущей к крыльцу, и свернул за угол, в парк. Лгать самому себе не было смысла: он просто тянул время. С этим местом было связано слишком много всего. Слишком много памяти. Слишком много счастья. Он не был уверен, что выдержит это сейчас. Что вообще когда-нибудь сможет выдержать.

Тополя́ в парке стояли окутанные зелёным туманом. Горько и свежо пахло едва распустившейся клейкой листвой. Что-то зашуршало в сочной траве, и, взглянув туда, Танирэ поймал мелькнувший среди зелени кончик хвоста. Базилевс, нисколечко не похудевший с тех пор, как они виделись в последний раз, учил трёх упитанных и свирепых на вид котят охотиться на ничего не подозревающего воробья, выискивающего на земле что-нибудь съестное.

Должно быть, если хоть что-то в этом мире — правда, то одно лишь то, что жизнь не остановить. Даже если ты останешься в стороне, она будет течь мимо, и ей будет всё равно.

Танирэ помнил, как читал на скамейке вон под тем деревом, и вечером Ларс приходил спросить, не холодно ли ему.

Как? Как он войдёт в этот дом? В их гостиную, где до сих пор звучат голоса тех, кого нет и больше не будет? В столовую, где они сидели за длинным-длинным столом только вчетвером, болтая и смеясь? В библиотеку, откуда Элиас тайком таскал для Танирэ книги, пока тот болел, и где Лексий, если нужно было, до глубокой ночи помогал ему разбираться в астрономии и физике?..

Нельзя наполнить разбитое. Этот дом — больше не твой дом. Никто тебя в нём не встретит.

Путь к задней двери шёл мимо площадки для фехтования, и Танирэ до последнего чудился на ней звон шпаг. Айду, очнись, кроме тебя, здесь никого нет...

Он вздрогнул, почувствовав на себе чей-то взгляд.

Пришелец стоял по другую сторону ограды парка, выходящей на заднюю стену дворца. Голубые глаза, чёрные волосы, родинка на левой скуле, совсем как у умершей королевы с портрета... Танирэ уже видел это лицо. Пока они с ребятами были простыми учениками, ещё не давшими присягу, его высочество Эдвин порой навещал их, когда ему становилось скучно. Они привыкли считать его раздражающим глупым мальчишкой, искренне считающим себя центром вселенной... но сегодня он был другим. Наверное, дело было во взгляде, куда более осмысленном, чем раньше. Или, может, в том, что его вечная ухмылка куда-то исчезла...

Когда Танирэ посмотрел в его сторону, Эдвин, кажется, смутился. Это было совсем на него не похоже.

— Привет, — неуверенно сказал он.

— Привет, — отозвался Танирэ, равнодушно, но не враждебно. В этот раз царевич не начинал первым, и, в конце концов, нельзя отказывать человеку в праве измениться.

Войны умеют оставлять свой след даже в тех, кто сам не брал в руки меч.

Прошлой зимой Эдвин не покидал столицу. Трусость была ни при чём: ни один монарх в здравом уме не пустил бы воевать единственного наследника; вот только эхо того, что творилось на полях битв, было слишком хорошо слышно в столице. Танирэ знал: страшно было не только тем, кто дрался. И больно тоже.

— Это правда? — спросил Эдвин. — Вы снова откроетесь?

Тебе-то какое дело? Неужели скучал?

Танирэ пожал плечами.

— Царский указ, — сказал он.

Эдвин не ответил, глядя на громаду школы снизу вверх, как будто видел её впервые.

И тогда Танирэ вдруг сделал что-то, чего не ожидал от себя сам.

— Ты когда-нибудь бывал внутри?

Это «ты» получилось как-то само собой, наверное, потому, что они с Эдвином были ровесниками. Царевич едва ли заметил его случайную вольность.

— Нет, — отозвался он.

Танирэ вздохнул. Айду, господин Уту, что на тебя нашло?

— Хочешь зайти?

Взгляд голубых глаз оторвался от здания и устремился на него.

— А можно?

Это прозвучало так странно по-детски. Можно ли? На самом деле, наверное, нет. Внутрь редко водили посторонних. Эта школа была семейным очагом, крепостью, хранилищем тайн, и чужим в ней было не место...

Вот только Танирэ знал, что не сможет войти туда один.

Ему нужен был якорь. Человек, при котором стыдно будет сломаться. Кто-то... хоть кто-то. Лишь бы не входить в пустоту разорённого гнезда в одиночку.

Призраки прошлого сторонятся чужаков. Может быть, хоть так они оставят его в покое.

— Третий прут от угла можно вынуть, — сказал Танирэ. — Думаю, ты пролезешь. Только не забудь потом поставить его на место.

Шагая к дверям, он слышал, как Эдвин у него за спиной возится с оградой.

Этот прут когда-то был их тайной, но пора наконец было принять, что нет больше никаких «их».

Говорят, жизнь — это пир в высоком и шумном зале, где ты не выбираешь ни своё место за столом, ни соседей, ни музыку, которую играют с галереи...

Когда Танирэ поднимался на крыльцо, у него под ногами хрустели прошлогодние листья.

...и в один прекрасный день каждому придётся встать, стряхнуть крошки с одежды и выйти за сумеречный порог, и за ним не будет ничего, кроме тумана и дороги, которая, может быть, вовсе никуда не ведёт...

В эту дверь давным-давно не входили, но ключ повернулся в замке легко, словно этого ждал.

...рано или поздно этот день настанет для каждого, и для тебя тоже...

но ещё не сегодня.

И от этого тебе никуда не деться.

Пока ты жив, придётся жить дальше.

Танирэ открыл дверь и шагнул через порог.