Шепот развалин (гет)

После лекции профессора Скоша Нат идет на кафедру Древней истории. Она под впечатлением от его слов, ее тянет поговорить с ним, попросить его руководства. Ей чудится, что этот человек сможет понять ее, как никто другой, они близки по духу, оба горят историей. Возможно, здесь все преподаватели такие, но Скош оказывается первым ярким впечатлением от Университета.

Помещение кафедры располагается на втором этаже. Это средних размеров комната с окнами в Университетский сад, где большую часть времени только птицы нарушают тишину. Шелест листвы доносится сквозь высокую распахнутую створку рамы. Кафедра полна разномастных вытертых кресел, все стены скрыты за книжными шкафами. Тома навалены в беспорядке, они стоят рядами и лежат стопками, кренятся, словно цепляясь за край полок, и медленно съезжают к полу, как по горке. По беленому потолку чернилами по спирали выполнена надпись на языке Ранней Империи, который Нат плохо понимает. Ее всегда интересовала версия того же наречия, но на четыреста лет позже.

Дверь в кабинет заведующего приоткрыта, но голосов оттуда не доносится. Преподавателей на кафедре нет, только за столом у окна в неуместно малиновом кресле сидит худенькая лаборантка с жидкой косичкой и маленькими суетливыми пальцами. Она поднимает голову на стук Нат. Ее вопросительный взгляд приветлив.

− Добрый день, я Натейн Соири, новый аспирант, − представляется Нат. Она делает шаг на кафедру и чувствует себя в комнате столь же неуместной, как и все остальное. Но запах долго лежавших книг кажется ароматом самой истории.

− Соири.., Соири… Сейчас поищу личное дело. Аспирантское? — голос у секретарши высокий и звонкий, как у девочки.

− Да. Спасибо.

Нат немного разочарована. В ее личном деле отмечены отличные оценки и три опубликованные в Висоде статьи. Ее отпускали в Пау-Дау как одну из лучших выпускниц. А здесь ее личное дело даже не открыли, просто сунули куда-то в ящик. Нат мнется в дверях, не зная, заходить ей или нет, нужно ли еще что-то.

− Садись, − секретарша неопределенно поводит головой на разномастную толпу кресел. — Я Уолли Шерп.

− Очень приятно, − Нат присаживается на краешек клетчатого кресла. Ей хочется запомнится Уолли Шерп, но она не знает как. Затылком чувствует, что толстенный том «Доимперской археологии северных провинций» лежит слишком неустойчиво и может упасть. Вся кафедра Древней истории похожа на кукольный домик, где все некрепко, но создает удивительно целостную картину.

− О, нашла, − Уолли вытягивает из ящика папку и снова садится за стол спиной к окну. — Так, Соири.., − Уолли размашисто ставит отметку о явке. — С научником уже говорила?

− Нет, − Нат качает головой. Она сама для себя еще не ответила на вопрос, чем ей хочется заниматься. В Висоде она писала диплом по началу упадка Империи, но ей хочется рассмотреть само падение, которое запрещено изучать. Найти здесь кого-то по кризису Империи и продолжить старые наработки? Или рискнуть?

− Тогда поспеши, здесь не любят, когда аспиранты долго без научника и без текстов. Если что профессор Альвер берет всех, у него уже целый клуб учеников, нынешних и выпустившихся, человек сто, наверно.

− А чем он занимается? — Нат уязвлена. Она не хочет быть частью толпы безликих студентов и аспирантов, о которых говорят лишь как об «учениках профессора Альвера». Нат хочется выделится, а не стать частью массы таких же молодых историков.

− Ранней Империей, конечно! Ты что? Аспирантка на кафедре Древней истории и не читала Никия Альвера? Он же почти обо всем писал! Ужасно писучий тип, и очень добрый.

Нат режет слух, что Уолли характеризует профессора как доброго, а не как умного, но отбрасывает эту мысль.

− Я почитаю, − говорит она, чтобы свернуть разговор. — Как раз иду в Библиотеку.

− Хорошая мысль, − секретарша громко и демонстративно хлопает личным делом Нат и убирает его назад в ящик. Порыв ветра приносит шелест только начинающих желтеть деревьев со двора. Нат встает, и за ее спиной смачно шлепается на пол «Доимперская археология северных провинций».

* * *

Обычно сначала появляется Университет, а потом формируется его библиотека в помощь студентам и преподавателям, но в Пау-Дау сложилось не так. Сначала, после падения Империи, когда все вокруг сыпалось и рушилось, некоторые энтузиасты стали собирать книги. Среди анархии и страха только пухлые тома несли хоть какое-то напоминание о былом понятном и устойчивом мире.

В Галечной бухте, которую всего через сотню лет обнимет огромный Пау-Дау, тогда была лишь деревушка. Есть поверье, что сюда сбежал один из чиновником мертвой Империи, и именно он здесь стал собирать уцелевшие книги. Вот только историки не верят людской памяти, а никаких источников о том, кто это был, откуда взялся и почему не искал пищу, а защищал фолианты, не сохранилось. Даже имени этого первого библиотекаря не дошло до наших дней, только его коллекция.

Потом то ли его потомки, то ли ученики начали собирать уже и тома новой печати, на молодых послеимперских языках. Местные жители выстроили целое здание, чтобы хранить самую большую в ойкумене коллекцию. И тот Книжный Дом был круглым, с зеленым куполом, как у обсерватории. Сейчас уже никто не знает, почему люди, привычные к архитектуре острых углов, для книг создали этакое усеченное снизу яйцо.

Только спустя двести лет ученые, которые естественным образом крутились у Библиотеки, создали Университет. И то, преподавание в нем долго оставалось вторичным. Лучшие умы приезжали к книжной коллекции, работали здесь с видом на Галечную бухту и заодно, между делом, по большой просьбе читали собравшейся молодежи по паре лекций. Так начинался Университет.

Сейчас, конечно, обе эти структуры, вросшие друг в друга, как корни рядом растущих деревьев, вполне полноценны. Есть регулярный прием и выпуск студентов, есть полноценные учебные курсы в программе и штатные преподаватели, есть возможность для ученых приезжать в Библиотеку работать, но ничего ни у кого не вести при этом. Вот только традиции живучи. Под сводами зеленого купола среди полок с книгами свободного доступа до сих пор порой проводят лекции вне курсов от именитых гостей, а в Университет едут учиться и работать в первую очередь ради свободного и постоянного доступа к книгохранилищу.

Да и старинная Библиотека, пусть здание и ремонтировалось много раз, все еще сохраняет особую атмосферу древности и величия. Многие уверяют, что за шелестом книжных страниц, нет-нет, да шуршат одежды давно умерших ученых, которые так и не смогли расстаться с миром полок и столов. Библиотекари говорят, что книги порой пропадают с мест и потом также таинственным образом находятся, и это значит, что сама Библиотека не пожелала выдать тайны тому или иному читателю. Некоторые ученые рассказывают, что порой им перепутывали заказанные книги, не смотря на строгий библиотечный порядок, и именно те тома, которые случайно ложились перед ними на полированные столы, позволяли совершать открытия их жизней. Разумеется, большинство студентов в «магию» Библиотеки не верит, все это лишь удача и случайности. Возможно-возможно…

* * *

Нат поднимается на крыльцо Библиотеки по гладким, протертым миллиардами ног, ступеням с замиранием сердца. Ей чудится, что это место всю жизнь магнитом тянуло ее к себе, и вот теперь она на месте, и все правильно.

Библиотека представляет собой широкий коридор по всей окружности здания. Там у окон стоят полированные темные столы для работы, а у противоположных стен шкафы с книгами открытого доступа. В центр «яйца» Библиотеки путь закрыт, там, собственно, хранятся книги, и, как говорят хранители, сколько бы новых томов ни доставлялось, место всегда находится.

Нат сегодня не собирается заказывать ничего конкретного, у нее нет цели. По предъявлении аспирантского удостоверения она попадает внутрь и просто идет вдоль бесконечных шкафов с томами.

За столами у окон работают люди. Кто-то увлеченно читает, подняв книгу на уровень глаз, кто-то, наоборот, наклонился над здоровенным томом, распростертым на столешнице, кто-то шуршит конспектами, делает записи, лишь временами сверяясь с печатным текстом перед собой.

Некоторые стоят у шкафов. Сухие пальцы скользят по корешкам, ища нужную книгу. В паре мест люди так и зачитались, стоя у полок, словно выпали из реальности.

Нат идет вдоль книжных рядов. Ей хочется верить, что шелест страниц, переворачиваемых другими читателями, это голоса самих книг. Буквы шепотом рассказывают истории, делятся переживаниями. Пахнет тканью и кожей переплетов, плотной бумагой и полиролью мебели. Это лучший запах Библиотеки, который Нат может себе представить. Губы пересыхают от волнения, пальцы дрожат. Все названия на полках кажутся интересными и тянут к себе. «Возьми, возьми меня, я расскажу тебе всю правду, ты станешь умнее, если меня прочтешь!», − шепчут книги в воображении Нат. И она готова отдать им душу, лишь бы впитать все доступные теперь знания до донышка.

Компания студентов за столом перешептывается, сдвинув головы над огромным талмудом. Их шепот похож на шелест листьев в Университетском саду, до Нат он доносится словно сквозь вату. Какое счастье! Она в своей стихии!

Восторг отступает, когда Нат добирается до полок, где должны стоять книги о падении Империи. И тут ее ждет разочарование. После томов о кризисе Империи стоят книги посвященные эпохе Реставрации и Ранней Республике. Словно Империя никогда не разрушалась, не было никакой катастрофы. Кризис и бац, ничего нет.

− Вам что-то подсказать? — предлагает Нат сухонькая старушка со строгим лицом, служительница Библиотеки.

− Нет-нет, все в порядке, − испуганно мотает головой.

Здесь падение Империи тоже под запретом, и книг по этой теме нет. Но может это только в открытом доступе нет?

Нат идет к ящикам карточного каталога и долго перебирает желтые картонки с выведенными на них названия. Завитушки букв цепляются друг за друга, стремятся заинтересовать. Вот только и здесь ничего нет о падении Империи. Спрашивать Нат не решается. Тема опасная, запретная, еще жандармы могут ею заинтересоваться на второой день приезда в Пау-Дау.

Чудится, что ветер, который шелестит листьями за окном Библиотеки, пробирается в грудную клетку Нат. Ей становится жутко. А что если в столице ей будет только опаснее заниматься ее темой? Что если приезд в Пау-Дау был ошибкой? Но она гонит от себя эти мысли.

* * *

Нат выходит из Библиотеки, когда солнце уже садится. Вечер удивительно ясный, только пара облачков над горбатыми крышами. Но ветер не по-сентябрьски холодный. Вязаного шарфа над свитером недостаточно, чтобы согреться. Нат ежится и ныряет в «Свиток», о котором слышала от Робара.

Клуб расположился на первом этаже универмага рядом с Университетом, но с отдельным входом. Над дверью звякает бронзовый колокольчик. Внутри горят газовые лампы на столах, тени прыгают по кирпичной кладке стен и сводчатым беленым потолкам. Обстановка не броска, пахнет лимонной цедрой.

Робар говорил, что здесь плохая кухня, но после целого рабочего дня это не так важно. Нат берет у стойки тарелку с рагу и садится за маленький столик в углу.От тарелки идет пар и аппетитно пахнет специями с берегов Южного моря.

Публика вокруг весьма разношерстная. В эркере у окна сидит кампания студентов, которая весьма шумно обсуждает последние скачки. За столиком у самой стойки пристроился как на насесте пожилой мужчина с почти лысой головой и козлиной бородкой, вокруг него еще трое студентов. Пара женщин устроилась у стены и с интересом поглядывают по сторонам.

− Я тебя раньше не видел, − рядом с ее столиком к кирпичной стене приваливается невысокий пухлый и совсем еще молодой парень в белой рубашке официанта. — Я тут всех знаю. Эрбин Шёнфлис.

Парень протягивает мягкую ладонь, и Нат с улыбкой ее пожимает. Такие товарищи, которые введут в курс дела, всегда нужны.

− Я здесь новенькая. Училась в Висоде, сюда приехала в аспирантуру.

− Хорошая «карьера», − дружелюбно усмехается Эрбин. — В провинции научное болото, круг стариков, которые сами пишут, восторженно рецензируют друг друга и считают себя великими учеными.

Нат невесело усмехается. Даже грустно, насколько близко объяснение к истине. Страх перед опасностями Пау-Дау, охвативший ее в Библиотеке, медленно отступает.

− Я тоже учусь в аспирантуре, но приходится подрабатывать, чтобы денег хватало, − говорит Эрбин с деланным смущением. — Я на кафедре эпохи Реставрации. А ты?

− На Древней истории.

− Что? Там же одни чокнутые. Половину изучать запрещено, а по второй половине толком нет источников, − Эрбин качает головой.

− Так сложилось, что мне это интересно, но твое мнение запомню, − поджимает губы Нат, а потом оба разражаются смехом.

− А ты не промах, − кивает Эрбин. — Заходи как-нибудь, я буду за стойкой. Сейчас народ подтянется. Вечером обязательно кто-то начинает говорить и тут либо лекция, либо дискуссия. Скучно не бывает. Сегодня, думаю, старикан Дорго будет солировать.

− Это который писал об экономике поздней Реставрации и Ранней Республики? — Нат еще раз бросает взгляд на пожилого мужчину с козлиной бородкой.

− Он самый, − Эрбин прослеживает ее взгляд и кивает. Потом он уходит, посмеиваясь, а через пару минут приносит большую чашку чая с медом. Нат приятно.

Проходит не так много времени, пока голос профессора Дорго не становится громче. Кажется, он говорит только с тремя студентами напротив, но все в «Свитке» притихают и слушают.

− Вы в корне неправы с вашими книжками. Утыкаетесь в свою тему и читаете только по ней, какие-то мелкие фактики выбираете. Словно они что-то меняют. Вот вы, Дамас, занимаетесь восстанием криуи на западе. И вы все говорите о стычках, о вооружении, о том, как они разрушили Парадаг. А почему они вообще полезли на территории Республики? Чего им не сиделось в степи? И вы молчите.

В этот момент слушают уже все. Нат прекрасно знает, что криуи — кочевое племя в юго-западных степях на границах Республики, которые в 346 году от падения Империи волной потекли через границу, разрушили город Парадаг и расселились кочевьями на территории Республики. Президент Оран Хувикон был вынужден вести с ними переговоры, и многие считают, что он ничего не добился. Киуи так и грабили оседлое население, пока лет через сто пятьдесят сами не осели на землю и постепенно не были ассимилированы.

Профессор Дорго тем временем выдерживает паузу. Нат кажется, что манера говорить у него похожа на манеру Скоша. Может их всех здесь этому учат?

− Там были изменения климата, похолодание привело к увеличению влажности. В итоге в степях стало больше травы, лошади расплодились, и киуи искали новые пастбища. В то же время из-за похолодания у земледельцев было плохо с урожаями, им было сложнее сопротивляться. Но все это невозможно понять, если читать только о нашествии киуи. История климата пишется широкими мазками. И это только частный случай.

Нат подается вперед. Может в падении Империи тоже проявились какие-то более крупные процессы? Их ведь изучать не запрещено, а они могут пролить свет на скрытые моменты.

− Историю нельзя изучать точечно. Вы ничего не поймете о реке, если будете смотреть только на капли. Так и здесь. События подчас случайны, но все они связаны огромной рекой времени, у которой есть логика. Почувствуйте этот поток, найдите его закономерности. И тогда все разрозненны события лягут на свои места.

− А как изучать, профессор? — подает голос одна из студенток из эркера.

− Вам — по чужим книгам. Прочтите хотя бы то, что уже изучено. Если увидите пробел, − он усмехается, словно не верит, что студенты на такое способны, − изучайте также, по источникам, по документам. Только временной промежуток будет шире, сравниваете схожие события в разные периоды, разные события в одном периоде, у которых могут быть схожие корни… В каждом конкретном случае по-разному, но если вы дойдете до такого глубокого понимания, то у вас и единомышленники будут. Это коллективная работа. Такую ношу один человек не поднимет.

Нат сама не замечает, что кивает, как китайский болванчик. Ее трогают эти идеи. Они откликаются в ее душе. Вспоминаются вчерашние слова Робара о связях. Да, историк одинок, она в это верит, но это не значит, что нельзя делиться опытом и слушать других. Нат чувствует, что хочет влиться в «Свиток», в эту атмосферу изучения всего и вся на равных.

* * *

Есть в мире такая вещь, которая сразу поднимает обладателя на заоблачную высоту. Становится понятно, что перед тобой человек из очень узкого круга элиты. Конечно, это автомобиль. Пока все прочие договариваются с норовистыми лошадьми, которые еще и устают к тому же, люди с самых вершин садятся в автомобиль, и неутомимый паровой двигатель послушно несет их под умелым руководством водителя.

Обычные люди, с лошадьми или без, шарахаются от чуда техники как можно дальше. Ведь даже за малейшую царапину на средстве передвижения можно и за жизнь не расплатиться. Лучше уж держаться на безопасном расстоянии и глазеть. Потому что даже в огромном столичном Пау-Дау автомобилей не больше десятка.

Каждый раз садясь в отделанный кожей и деревом салон «парового коня», Баиль Доусон испытывает почти священный трепет. Ее семья всегда жила в достатке, отец играл на бирже с особым чутьем к изменению курса, поэтому все двери открывались перед ним и его семьей. Вот только и для господина Гоффа автомобиль был недостижимой роскошью. Даже сейчас он путешествовал на нем всего пару раз вместе с дочерью. Поэтому роскошь, в которую как в кокон укутывает жену господин Доусон, кажется Баиль чудом. Ведь в бедной холодной квартирке доходного дома она тоже успела пожить.

− Мы на месте, госпожа, − рапортует Кней, водитель. Они остановились у тяжелых дверей ресторана «Морские палаты».

− Поставь автомобиль во дворе и подъезжай за мной через два часа, − отдает распоряжение Баиль.

Лакей ресторана с поклоном открывает перед ней дверцу автомобиля. Края пальто, отороченные дорогим мехом северной лисицы, касаются камней Липовой улицы. Мягкая рука в черной кружевной перчатке подбирает подол. Баиль отбрасывает от лица длинные тяжелые черные волосы и принимает у лакея бархатную дамскую сумочку, довольно большую по последней моде. Без всякой благодарности госпожа Доусон шествует в ресторан перед ней.

Внутри все сверкает мрамором и позолотой. На столах стоят вазы с букетами живых цветов. Крупные растительные композиции украшают и углы. Посетителей довольно много, но Баиль идет в отдельный кабинет, где ее встречает Ильма Леви, ее школьная подруга, а теперь жена владельца.

Женщины церемонно касаются друг друга щеками, после чего дверь приватного кабинета за ними закрывается.

− Может все-таки выпьешь кофе и не пойдешь? — уже без приторной улыбки спрашивает Ильма, поправляя ухоженными пальчиками сложную плетеную каштановую прическу.

− Нет, пойду, давно не была.

Баиль перестает изображать из себя томную принцессу и сбрасывает дорогое пальто на диван. Под нарядом оказывается строгий темно-зеленый костюм. Госпожа Доусон подкалывает лавину черных как смоль волос, а потом достает из сумочки темную шаль и прикрывает ей голову и плечи. Последним отточенным движение закалывает платок крупной ониксовой брошью на плече. Теперь издалека легко перепутать, что это вовсе и не жена главы Приморского банка, самого крупного в Пау-Дау.

Острый профессиональный взгляд Ильмы Леви окидывает госпожу Доусон. Только после придирчивой оценки она выводит Баиль служебным коридором в маленький переулок без названия позади ресторана. Кто бы мог подумать, что так близко от Президентского дворца, в самом сердце столицы, есть такие грязные обшарпанные дворы.

Госпожа Доусон натягивает шаль пониже и спешит прочь. Внимательно смотрит под ноги, чтобы не испортить дорогие полусапожки. Муж искренне верит, что она из автомобиля выходит сразу в чистые и презентабельные залы клубов и ресторанов. Сырости и грязи он не поймет. И лучше ему оставаться в неведении о некоторых делишках супруги.

Через пять минут Баиль сворачивает в подъезд за скрипучей дверью и поднимается по узкой грязной лестнице вверх. Пахнет сыростью и мышами, но она хорошо помнит это место. Пять лет прожила она здесь бок о бок с мужем, которого горячо любила. Пять долгих лет Баиль стремилась привыкнуть к неудобствам быта и холодности супруга, не смогла, ушла, вырвав из сердца. И вот теперь живет в счастливейшем браке с Полем Доусоном, муж чуть ли не на руках ее носит. Только сердце тянется к первой любви, проверить, помочь…

Потертая дверь на третьем этаже поддается без ключа. Вазиль никогда не запирается. У него нечего брать, кроме книг, которые не интересуют простых воров. Квартира тесная и темная. Стен не видно, все вертикальные пространства скрыты либо шкафами, либо полками с книгами. Они здесь повсюду, куда ни глянь, наткнешься на очередной переплет. Пасмурный день, готовый в любой момент пролиться дождем не заглядывает в узкие окна. Только в одной комнате, которая одновременно служит и спальней, и кабинетом, горит тусклая газовая лампа.

− Вазиль! — окликает Баиль. Она заходит и видит бывшего мужа. Его длинные холеные светлые волосы, тонкие пальцы пианиста, точеный профиль. Для нее он всегда безумно красив. Никому и никогда она не смогла бы объяснить, как она смогла бросить его. Как по-живому вырезала из сердца. Баиль и сама с трудом понимает это. Вот только безнадежность в тот момент перевесила. До сих пор она чувствует вину перед бывшим мужем, что оставила его одного возиться в бедности, ушла от любви к роскоши, подумала о себе, а не о них.

Вазиль сидит в засаленном домашнем халате поверх чистой рубашки, он щурится над бумагами, потому что света недостаточно. «Пора бы ему купить очки», − щемит сердце Баиль. Вот только гордость не позволит ему признать, что глаза уже не те.

− Я слышал, как ты вошла, − без эмоций произносит Вазиль Скош, его глаза продолжают метаться по строчкам многочисленных бумаг. — Что на этот раз?

− Я привезла тебе новый костюм, хотела сделать подарок. Знаю, твой истерся…

Баиль начинает спешно доставать костюм, аккуратно сложенный и завернутый в шелестящую бумагу из бездонной сумки.

− Мне ничего не нужно, − голос звучит резко. — И подачки твои тем более не нужны.

− Это подарок, − лепечет Баиль. В ней больше нет и следа высокомерной томности, которую она так щедро источала в «Морских палатах». — Мне приятно делать тебе подарки.

− А твой муж знает, что ты делаешь мне подарки? — Вазиль отрывается от бумаг, его взгляд прожигает.

− Неважно, − Баиль Доусон теребит шаль. Прошло почти десять лет с их развода. Почти восемь лет из них она в браке с Полем Доусоном. Столько лет, что можно было все забыть и начать сначала. Но Баиль не может. Даже через эти несчастные десять лет ее тянет к Вазилю, и даже через эти десять лет она чувствует себя рядом с ним как восторженная студентка-младшекурсница возле популярного старшего студента.

− Хватит таскаться ко мне, Баиль. Я не бездомный щенок, который нуждается в твоей благотворительности. У меня есть деньги. Ты сама от меня ушла, вот и живи теперь так, как хотела, − Вазиль снова переводит глаза на бумаги. Он чем-то расстроен сегодня. Обычно ведет себя приветливее. Баиль задевает его суровость.

− Ты сегодня не в духе, зайду как-нибудь в другой раз.

Он даже не поднимает к ней головы. Ни слова не срывается с поджатых губ. Скош неприветлив к ней. И Баиль считает, что заслужила это.

Она пятится из малюсенькой квартирки, «забывая» принесенный костюм на табурете в комнате Скоша. Ей тяжело спускаться на каблуках по крутой лестнице, в карих глазах копятся слезы, которым она не позволит пролиться. Ее сердце всегда любило Вазиля и всегда будет его любить, но жить с ним, в этом убожестве, среди одних только книг и без каких-либо удобств, Баиль не может. Она выбрала свой комфорт вместо своей любви и всю жизнь будет за это расплачиваться.