Тот, кто любит... (джен)

Мартин прислушался.

«Подруга смерти» вышла из «червоточины» в ближайшем к системе Эстеллы трансакционном секторе и добирала оставшиеся миллипарсеки на маршевых двигателях.

Впервые это слаженное низкое звучание Мартин услышал около года назад, когда очнулся в медотсеке яхты. В тот первый миг присутствия, в момент проявления из беспамятства он не понял, определяется ли его кибермодифицированное тело как физическая величина или изъятое из этого тела сознание существует в иной, бестелесной форме. Он ничего не чувствовал. Вернее, не чувствовал того, к чему привык, того, что подступало, наваливалось, вгрызалось в первые же секунды вновь обретенного сознания. Холод и боль. Боль и холод. Одного не было без другого. Обожженные, воспаленные рецепторы и одеревеневшие мышцы. В его боксе температура поддерживалось чуть выше пятнадцати градусов, что для DEX'а считалось комфортным. И вдруг что-то не так, без скачущих по нейронам тревожных импульсов. Тихо. Тепло. Удобно. И где-то глубоко внизу в недрах неизвестного космического корабля этот слаженный гул. Мартин боялся открыть глаза и долго прислушивался к этому гулу, пытаясь определить полярность окружающего пространства. Плюс или минус? Спасение или смерть? Постепенно он разбил это хоровое звучание на голоса и даже уловил их отличие. Они были разные. Разница в едва уловимых полутонах, которые вряд ли распознал бы человек, даже сведущий в устройстве маршевых двигателей. А он услышал. Возможно, потому что особо пристально, с опаской изучал новый мир, выстраивая гипотетическую схему опасностей. Эта удобная койка, теплое одеяло, капельница с глюкозой могли быть предпринятым людьми временным потворством, тактическим приемом, цель которого вернуть его к приемлемой работоспособности. Люди изобретательны, хитры и беспощадны. Им нельзя верить. Все, что он пока может, на что уходят жалкие остатки жизни, это слушать. Вот он и слушал.

В своей каюте Мартин почти неосознанно принял ту же стандартную позу, как тогда в медотсеке. В каюте было темно, и он легко скатился вниз по шкале времени. Тихо. Тепло. Гудят маршевые двигатели. В рубке управления голоса. Это спорят пилот с девушкой-навигатором. Тогда Мартин ничего о них не знал. Определил только, что на яхте находятся два ХХ-объекта и четыре ХУ. Вторым ХХ-объектом была его хозяйка.

Он уже переживал это падение в прошлое на «Космическом мозгоеде». Тогда он тоже был ранен. И также лежал в медотсеке. Та же стягивающая грудную клетку повязка. Капельница. И запах дезинфектанта. Пугающий и слишком знакомый.

Он тогда пережил яркое, острое дежавю. Вообразил, что он все еще в начале пути, что яхта только что стартовала с Новой Вероны и он, полумертвый, беспомощный, во власти незнакомых ему людей, а все счастливые месяцы на Геральдике, их дом, теплое свечение в окнах, всего лишь утешительный бред. Он целую минуту верил в это, пока не услышал голос Теда. Целую, бесконечную минуту пребывал там, в вакууме, в точке замерзания и отрицания, где очутился вновь, но уже стоя за дверью.

Странно, его как будто снова и снова возвращают к этой исходной точке. Как будто с этой позиции начинается следующий виток, дальнейшее движение по спирали. Все повторяется, при условиях сходных, но обновленных, как при переходе на новый уровень. Он снова был ранен, снова истекал кровью, но стрелял в него не Бозгурд и не Казак. Он стрелял в себя сам. Оружием послужил собственный страх, которым он вспорол сердечную сумку, и долгих двадцать секунд умирал, прислушиваясь к голосу Корделии. В капельницах и повязках он не нуждался, и потому лежал тут, в своей каюте, сращивая

эмоциональные раны и прислушиваясь к гулу двигателей.

Корделия отправила Мартина спать.

До самого старта с Терры-6 она держалась прямо, уверенно. Приветливо попрощалась со Станиславом Федотовичем, провела короткое предстартовое совещание с Вадимом и капитаном МакМанусом, выслушала претензии пилота к навигатору и даже высказала пожелания, что хотела бы съесть на ужин.

Мартин находился с ней рядом, слушал ее уверенный голос и представлял вылетающие на внутренний экран тревожные цифры: уровень работоспособности, уровень мозговой активности, уровень кортизола. Все в красной зоне. Почти по нулям. Она держалась из последних сил, на истончившемся, запретном резерве. Не могла позволить себе обычной человеческой слабости. Потому что рядом с ней были те, кто в нее верил, кто был от нее зависим. Потому что она не могла позволить им усомниться в благополучном исходе, в их обязательной победе. И только после старта, когда яхта легла на курс, а корвет охранения синхронизировался с ней по трассе и скорости, Корделия вышла из рубки управления и направилась в каюту. У двери она пошатнулась. Мартин, неотступно за ней наблюдавший, подставил руку, чтобы она могла опереться и сохранить равновесие. Сделал он это очень деликатно, оберегая от возникшей неловкости. Она всего лишь споткнулась. Но в каюте Корделия как-то сразу поникла, ссутулилась, будто оборвались поддерживающие ее нити. Она почти упала на койку, свернулась клубком и закрыла глаза. Мартин набросил на нее одеяло и устроился рядом на полу.

Он продолжал на нее смотреть. Она как будто уменьшилась в размерах, истаяла. Как будто пребывающая в ней минуту назад решимость добавляла все мышцам объема, а костям прочности. Теперь же ничего не осталось. Только выжатое иссохшее тело. Человеческое тело. Хрупкое. Уязвимое. Мартин словно видел ее впервые. Почти не узнавал. Он слишком долго знал ее как хозяйку (он и сейчас иногда мысленно ее так называл), а хозяйка — существо могущественное, неуязвимое, наделенное полномочиями бога. Это осознание ее всемогущества как будто прибавляло ей роста, увеличивало в размерах. Она как будто обретала иную, почти пугающую природу. Человек, но человек, обладающий сверхспособностями, сверхвыносливостью.

Все это, конечно, не так. На глазах Мартина она горела, истощая внутренние ресурсы, удерживая замкнутый на себя периметр ответственности, жертвовала своими нейронами ради тех, чьи жизни притянула в свою звездную систему, кому назначила и рассчитала орбиту, тех, чьи пути скорректировала и подчинила собственной гравитации. Она не могла их подвести. Как не могла подвести его, Мартина, позволить ему усомниться или испугаться. Но она всего лишь человек, женщина, и никаких сверхспособностей у нее нет. Нет имплантатов и мышечных усилителей, нет регенерационной системы, нет стабилизирующего гормональный уровень котроллера. Ничего нет. Есть только воля, решительность и удача.

Корделия лежала с закрытыми глазами. Мартин знал, что она не спит. У людей так бывает. Сильная усталость до тошноты, до нервной сухости, отнюдь не гарантия сна. Скорее наоборот. Клетки, занятые изысканием ресурсов по аварийному протоколу, излишне возбуждены и перегреты. Кровь, разбавленная, процеженная, еще яростно бежит малому и большому кольцам. Черты лица заострились, глаза утонули в растекшихся тенях. Свесившаяся рука была тонкой, бледной. Ему достаточно слегка свести пальцы, что сломать эту руку. Удивительный парадокс. Особое строение костей, имплантаты дают ему огромное физическое преимущество, а защищает его хрупкая человеческая женщина.

Он помнил это пугающее, до дрожи, ощущение всемогущества, ощущение безграничной слепой силы в сходящихся пальцах, когда перехватил ее предплечье. Это было так легко, так просто. Ее косточки были будто стеклянные. Одно небольшое усилие, и они треснули, раскололись. Он помнил этот влажный, щемящий хруст. Люди такие хрупкие. Вот так же легко, одними пальцами, он мог раздробить ей череп, сломать позвоночник, раскрошить суставы. Ее жизнь теплилась в тонких, крайне уязвимых пределах, ограждаемая от внешнего воздействия стенками мыльного пузыря. Достаточно неуловимого движения, неловкого поворота. Она могла погибнуть по собственной вине, из-за нелепой случайности. И Мартину вновь стало страшно.

Он всматривался в ее осунувшееся лицо и спрашивал себя: а если она истает, растворится? Вдруг эти неясные очертания под наброшенным одеялом окончательно сгладятся? Что с ним будет? Нет, конечно, сейчас все иначе. Все изменилось. Его не продадут с аукциона вместе с посудой и мебелью. Он — полноправный гражданин Федерации. И у него есть друзья. Есть ОЗК, где он всегда найдет убежище и работу. Есть экипаж «Космического мозгоеда». Есть и сотрудники медиахолдинга, которые ему помогут. А «DEX-company» больше нет. Ему нечего бояться. Но он боится. И это очень по-человечески.

Корделия как-то сказала, что страх одиночества, страх остаться один на один с огромным, безжалостным миром, один из самых сильных, второй по интенсивности после страха смерти.

— Неразрешимый парадокс человечества, — грустно улыбаясь, объясняла ему Корделия, — вечные метания между «не оставляйте меня одного» и «оставьте меня в покое». Первое чаще перевешивает и страх одиночества толкает на безумные, необъяснимые поступки. В угоду ему люди ломают свои и чужие жизни, калечат и себя и своих близких. Женщины ради мнимых формальных союзов, ради ложного статуса, жертвуют собственными детьми. Мужчины ради социально значимой роли идут на преступление. Только бы не быть одному, только бы не смотреть в себя, в собственную темную бездну.

— А ты? — осторожно спросил Мартин. — Разве ты не боялась одиночества?

— Конечно боялась, — кивнула Корделия. — Все боятся. Страх это защитная реакция, это нормально. В исполнении женщины этот страх гораздо убедительней. Женщина сама по себе, по своей природе, существо слабое и уязвимое, она предназначена для задач камерных и узконаправленных. Она, как ядрышко ореха, нуждается в скорлупке, существует внутри, хранит, выращивает, преумножает. А мужчина и есть та самая скорлупка, внешние пределы. Он обращен вовне. Поэтому женщина, утратившая свою скорлупку, свой семейный кокон, оказывается беспомощной и беззащитной. Она как моллюск без раковины. Когда это случилось со мной… — Голос Корделии дрогнул, но она быстро справилась. — С меня не только содрали кокон, с меня содрали кожу. Ты

оказываешься в открытом космосе без скафандра. Но ты не умираешь. Ты живешь.

Это приведенное ее сравнение Мартин воспринял особенно остро. И легко. Он сам не раз представлял себя таким же оголенным живым существом в вакууме.

Корделия помолчала и заговорила вновь.

— Но даже у моллюска есть шанс. Тысячи и даже миллионы таких вот ободранных моллюсков погибают. Я выражаюсь сейчас фигурально. Не все люди умирают, оставаясь в одиночестве. То есть, не умирают физически. Есть те, кто убивает себя медленно. Есть те, кто умирает духовно, но по-прежнему влачит физическое существование. А есть те, кто выживает и обретает новые качества. Меняет свою природу. Вот я из них, из выживших. А знаешь, как у меня это получилось?

— Как? — оживился Мартин.

— Для этого нужно дойти до конца, нырнуть еще глубже.

— Куда? — не понял он.

— В свой страх. Не прятаться, а шагнуть навстречу. Уйти в отрицание. Не цепляться за обломки, а прыгнуть. — Она задумалась, пытаясь перевести прожитый опыт в ясные и простые формулы. — То есть позволить течению нести тебя, довериться.

— Но течение может вынести на камни, — возразил Мартин.

— Да, может, но это представляется как желанный финал. Шанс прекратить боль. Поэтому ты начинаешь эти камни искать, а не уклоняться от них. Не думаешь о том, что будет, а просто действуешь. Потому что тебе уже все равно. Ты пережила свой страх, исчерпала его. Не заглядывая в будущее, живешь только настоящим.

Мартин часто размышлял на ее словами. Все ею сказанное входило в противоречие с самим его устройством. Программа самосохранения, базовые директивы не позволяют действовать без расчета на будущее. Они будут выстраивать стратегию, давать рекомендации, прослеживать возможные последствия. То, о чем она говорила, это хаос, набор случайностей. Как ему следовать? Как выживать?

И вдруг он понял. Вот сейчас, в ее каюте, он понял. Нет, его кибернетическому двойнику этого не объяснить. Он слишком рационален. Понимает человек. Пройти этот страх утраты до конца, испить его, погрузиться в него, стать его частью. Принять и пережить. Возродиться и стать другим. Стать частью течения. Довериться.

Мартин протянул руку и осторожно погладил ее коротко остриженные волосы. Корделия так устала, что не нашла в себе силы пойти в душ. Волосы были жесткие, спутанные. У корней проглядывала седина. Корделия, почувствовав его движение, поймала его руку, прижалась к ней лицом и прошептала:

— Не бойся, Мартин, я не умру.