Кошка и рыбак (гет)

Утро выдалось пасмурным, бледный свет едва лился сквозь зазор, оставленный тяжелой занавеской. Вставать не хотелось, и Мадока едва отодвинула деревянную заслонку рядом с собой, чтобы выглянуть на улицу. Кимико чуть поежилась от проникшего в щель тусклого света и крепче уткнулась лбом матери в подмышку.

Химетаро Мадока не увидела, зато увидала троих из Шичининтай. Гигант Кёкотсу безмятежно спал, положив под голову громадный кулак. Храпел он громко — трудно было даже представить, каким мучением стало бы проводить с ним ночь в помещении — но под открытым небом храп его рассеивался в воздухе и оттого мешал куда меньше. Джакотсу спал неподалеку от повозки, разметавшись, будто морская звезда. Казалось, его не тревожит совершенно ничего: так спят только дети или люди, которые уверены, будто им ничего не угрожает. Мадока много слышала о Шичининтай, но действительно ли они столь одарены и удачливы, чтобы позволить себе спокойный сон, — того она не знала.

Ренкотсу спал как самурай — полусидя, привалившись спиной к дереву. Он уж точно должен был встрепенуться, как дикое животное, лишь почуяв беду.

Мадока потрогала лицо. Шрамы остались где были. Как ни было волшебно лунное озеро, а все же полностью очистить ее от прошлого не сумело.

За деревьями как будто что-то полыхнуло. Мадока заметила вспышку краем глаза и поначалу решила, будто ей показалось, но вот Ренкотсу, до того дремавший у сосны, подхватился, будто кошка, и прежде, чем Мадока успела понять, что происходит, нырнул между стволов по направлению к вспышке. Было это весьма странно, потому что он, скорее всего, не мог даже ее увидеть, сидя спиной к лесу.

Разбираемая любопытством и окончательно разбуженная, Мадока выползла из повозки и поспешила за ним. Но в ловкости она Ренкотсу несомненно уступала. Запуталась в подоле юката, чуть не упала, да еще умудрилась разбудить Джакотсу и Кёкотсу.

За деревьями полыхнуло снова, и Мадока прибавила шагу. Послышался детский смех, затем обиженный вскрик. Когда она выбралась, наконец, к месту действия, зрелище ей открылось прелюбопытное. Ренкотсу держал за шиворот мальчика лет семи, в руках у мальчика была та самая фляга из бутылочной тыквы, которую Мадока видела на поясе Ренкотсу. Наемник весьма недружелюбно встряхнул мальчишку и отнял у него бутыль. Двое других товарищей мальчика стояли неподалеку, не решаясь вступиться за своего друга. Одеты они были небедно, но более никаких вещей Мадока при них не видела.

— Еще раз что-то у меня стащишь — и я отрублю тебе руки. — С этими словами Ренкотсу отшвырнул мальчишку, и тот рухнул, пропахав носом усыпанную хвоей землю. И тут же принялся безутешно рыдать. Товарищи его, словно только и ждали повода расплакаться, поддержали друга еще более горькими слезами. У подоспевших к концу представления Джакотсу и Кёкотсу их горе сострадания не вызвало, а вот Мадоке сделалось жаль ребят.

— Оставь, это всего лишь дети, — примирительно сказала она. — Они, верно, заблудились и хотели пить, поэтому и взяли твою флягу.

— Пить? — У Ренкотсу был такой вид, словно она сказала невероятную чушь. — Смотри, госпожа.

С этими словами он вытащил пробку, набрал в рот содержимого фляги, но глотать не стал. Вместо этого поднял голову и выдохнул далеко перед собой, и огромная стена пламени пронеслась над головой Мадоки. Вскрикнув от ужаса, она пала на колени, закрывая голову руками, но Ренкотсу, похоже, вовсе не собирался причинять ей вред. Вытерев рот, он закрыл флягу, и мальчишки, видя огонь, как будто забыли о своем горе: запрыгали и захлопали в ладоши.

Поднявшись на враз ослабевших ногах, Мадока спросила у детей дрожащим голосом:

— Вы же это не пили?

— Конечно, нет, — заявил первый мальчик.

— Мы не такие глупые, как ты, — добавил второй.

— Мы пробовали дышать огнем, — гордо сказал третий.

Очевидно, вспышка, которую она видела, тем и объяснялась.

— В качестве извинения за наше недостойное поведение… — начал первый мальчик.

— … мы хотели бы поднести вам это угощение! — продолжил его товарищ.

Прежде, чем Мадока успела понять, как, в руках у всех троих появился огромный поднос, расписанный цветами, а на нем — гора весьма аппетитных онигири.

— Чудно! А то от вчерашней рыбы меня уже тошнит! — заявил Джакотсу и, схватив верхний шарик, сунул его в рот. — Ааах!

Раздался мерзкий хруст, Джакотсу выплюнул шарик и прижал ладонь ко рту.

Мальчишки рассмеялись, отпрыгнув от подноса.

— Попался, попался! Ну и дурак!

Вероятно, с их стороны признаться в содеянном также было не слишком умно. В мгновение ока Джакотсу вытащил из ножен на спине меч, и второй раз за день Мадока застыла в изумлении. Джакотсу не бросился к своим обидчикам, но взмахнул мечом — и железная цепь из десятков широких лезвий метнулась в их сторону.

Мадока остолбенела от испуга. Мальчишки, издав вопль ужаса, как один нырнули в кусты и исчезли из виду за мгновение до того, как туда, где они недавно стояли, опустился ужасный меч. Одним движением Джакотсу сложил жуткую цепь снова в широкий клинок и опустил в ножны.

Мадока бросилась к кустам, чтобы посмотреть, не пострадали ли дети, но там никого не было: ни мальчишек, ни их тел. Лишь кусок яркой ткани, видно, срезанный с рукава одного из них, сиротливо лежал на земле.

— Зачем ты вообще брал их еду, — произнес Ренкотсу. — Сразу было понятно, что это демоны, а демонам нельзя верить.

— Ты не мог этого раньше сказать? — огрызнулся Джакотсу, морщась от боли. Похоже, у него был сломан зуб.

Поднос со злосчастными онигири все еще оставался на траве, и Кёкотсу, ничуть не смущенный печальным опытом товарища, высыпал все шарики себе в рот и как ни в чем не бывало принялся пережевывать. Раздался оглушительный хруст, но великан и бровью не повел.

Верно, их утренняя потасовка произвела много шума, потому что, когда они четверо вернулись к стоянке, никто уже не спал.

— Что это с тобой? — спросила Рен, заметив, как Джакотсу морщится, то и дело поднося руку ко рту.

— Похоже, он сломал зуб о камень, — отвечала вместо него Мадока.

— Дай я посмотрю. Я лечила больные зубы так много раз, что тебе и лет-то столько не будет.

— Держись от меня подальше, старуха! — воскликнул Джакотсу, и Рен, фыркнув, отошла от него.

… В этот день случилось еще одно событие, окончательно уверившее Мадоку в необычных дарованиях Шичининтай, хотя, видят небеса, утреннего представления и самого их облика уже было для того достаточно. В середине дня путь их пролег через ручей, быстрый и звонкий. Ручей брал начало из-под скалы, где питался, видимо, подземным источником. А в скале — Мадока долго не могла отвести глаз — росли прямо в горной породе камни невиданной красоты. Были они красно-золотыми, полупрозрачными — или так только казалось, потому что в каждом камне будто клубился багровый туман. Мадока долго смотрела на них и гладила, и думала, что не так уж необычен Цвет Надежды, если в мире встречаются подобные чудеса.

Тогда Банкотсу, увидев, должно быть, ее восторг, подошел к скале — и вырвал из нее камень, приглянувшийся Мадоке больше остальных.

— Держи, госпожа. — Он улыбнулся, протянув ей красно-золотой неровный треугольник, и Мадока, растерянная, пораженная и обрадованная, не сразу нашлась, чтобы поблагодарить.

Рен, наблюдавшая эту сцену, подобрала челюсть и спустилась набрать воды.

… В следующие несколько дней настроение Джакотсу портилось все сильнее. По-прежнему страдая от боли, он сделался раздражителен и часто огрызался. Мадока старалась вести себя с ним как можно мягче. Зато Кимико, казалось, чуткость вовсе не была ведома. В один из особенно длинных дней ей сделалось скучно, и она вздумала заняться каллиграфией. Маленькая чернильница у них была, а вот бумаги не было, и Рен запретила ей рисовать на одежде.

С самого утра Кимико приставала ко всем с предложением изобразить у них на руке иероглиф, приносящий удачу. Шичининтай отмахивались от нее, Джакотсу и вовсе пригрозил отрубить ей руки, если Кимико еще раз к нему сунется. Лишь Гинкотсу, который, казалось, относился к ней теплее остальных, согласился послужить ей листом.

В полдень на привале Кимико изрисовала почти всю его живую руку и часть лица — ту, которую не покрывали металлические пластины. Гинкотсу стоически терпел издевательство и покорно держал на весу руку столько времени, что любой другой человек давно бы уже перестал ее чувствовать.

— Похоже, теперь тебе удачи должно до конца жизни хватить, — заметил Банкотсу. Ему как будто было любопытно, и Мадока спросила:

— Хочешь тоже попробовать? Например, написать твое имя?

Он охотно согласился, и Мадока изобразила два иероглифа его имени на изнанке одного из поясов и разложила пояс перед ним.

Некоторое время Банкотсу с любопытством разглядывал надпись, будто никогда не видел начертание собственного имени, а затем отломил тонкую веточку акации и попытался изобразить то же самое перед собой на земле.

Он быстро запутался, да и рисунок перед ним напоминал иероглифы Мадоки лишь отчасти. Стерев изображение широким взмахом, Банкотсу потер шею и произнес с усмешкой:

— Это сложнее, чем кажется.

— Давай попробуем еще раз. — Мадока присела позади него и взяла его руку.

Ладонь у Банкотсу была горячая и сухая. Мадока водила его рукой, как много лет назад — маленькой ручкой Кимико, и это неожиданное воспоминание затопило сердце нежностью. Очевидно, она склонилась к нему слишком близко, потому что Банкотсу высвободил руку и повел плечами, отстраняя ее:

— Это бесполезно, я не могу сосредоточиться.

... На следующий день должны были выйти к деревне, по крайней мере, Суикотсу утверждал, что на пути у них лежала деревня. Он раньше бывал в этих местах, хотя и не уточнил, когда, и потому говорил довольно уверенно. Кимико, уставшая от ночевок в тесной повозке, надеялась выспаться под крышей дома, Мукотсу вслух гадал, встретится ли ему в поселке красивая девица, Рен и Ренкотсу думали, что неплохо было бы пополнить их запасы, а Химетаро рассчитывал разместить лошадей в местной конюшне, где их удалось бы почистить и накормить вволю.

Но чаяниям их не суждено было сбыться. Вместо деревни отряд заплутал в лесу, и начавшийся дождь окончательно скрыл от них последние ориентиры. Сдавшись и оставив попытки выбраться из леса до окончания непогоды, они, наконец, остановились. Джакотсу срубил две высокие ели, их стволы стали основой для крыши убежища, стены которого составили с одной стороны повозка, а с другой — выступающая из земли скала. На стволы уложили длинные ветви, на них — еловые лапы покороче, пол убежища Рен также выстлала лапником, чтобы тепло не уходило в землю.

Химетаро привязал лошадей у старой сосны неподалеку и соорудил над ними небольшой навес: крышей для него послужили снятые с повозки стенные перегородки.

Приют вышел довольно тесным — один только Кёкотсу занимал его половину, внутри было сыро. Рен вздохнула досадливо:

— Все одно замерзнем. Огня по такому дождю не разведешь.

Ренкотсу надменно хмыкнул, услыхав ее, и велел Химетаро:

— Если ты уже закончил с лошадьми, сходи собери хворост. Подойдет и влажный, если сухого не найдешь.

Как же лихо он распоряжается чужими слугами, мысленно усмехнулась Мадока. Она ждала, что Джакотсу вызовется идти с Химетаро, как в прошлый раз, но тот, кажется, уже не мог думать ни о чем, кроме своей боли.

В конце концов он все же преодолел не то гордость, не то опаску и весьма недружелюбно обратился к Рен:

— Старуха, ты вроде сказала, что можешь мне помочь.

— Надо же, как заговорил, — усмехнулась та. — Теперь, стало быть, и я гожусь тебе в помощники?

— Так ты сделаешь что-нибудь или нет?

— Ладно уж, что с тебя возьмешь, открывай рот.

Из заботливо перенесенной под крышу поклажи Рен достала остроконечные железные щипцы. Мадока знала их — ими старая служанка вынимала занозы, а Химетаро говорил, что вынула и обломок железного наконечника из раны у него в боку, когда он только пришел во владения Котоямы, спасаясь от войны. Джакотсу с недоверием посмотрел на устрашающее орудие.

— И что ты хочешь с э...

Рен не дала ему договорить: стоило Джакотсу открыть рот, как она с проворством ниндзя сунула щипцы туда и острым концом взрезала десну на нижней челюсти. Брызнула кровь, Джакотсу охнул от неожиданности, оттолкнув Рен, но она уже схватила щипцами сломанный зуб и в мгновение ока вырвала его. Джакотсу взвыл, прижав ладонь ко рту, между пальцами проступили алые капли.

— Чертова старуха, — прошипел он, — я думал, ты знаешь средство получше. Вырвать зуб я и сам бы догадался.

— Нет зуба — нет боли, какое средство может быть лучше. — Рен показала ему зажатый в щипцах, сочащийся кровью клык, сколотый до черноты.

Змея потеряла свой ядовитый зуб, подумала Мадока, и эта мысль почему-то развеселила ее. Но, чтобы не обижать Джакотсу, она скрыла улыбку.

Вскоре вернулся Химетаро с вязанкой хвороста. Как и следовало ожидать, почти весь хворост был сырым, однако Ренкотсу это нисколько не смутило. Полив влажное дерево маслом, он отхлебнул из своей чудной фляги и выдохнул, и, как ни отсырели ветви, им не было ни малейшей возможности не загореться.

В их убежище сразу стало теплее и светлее, и настроение спутников заметно улучшилось. Даже Джакотсу перестал плеваться ядом и, заулыбавшись, подсел к явно смущенному Химетаро. Кимико откровенно скучала, но Мадока чувствовала себя необыкновенно умиротворенной. Пускай они заблудились в лесу и ночевать в наспех сооруженном убежище было не слишком удобно, здесь, в этом тесном укрытии посреди дождливого леса, Мадока была в большей безопасности, чем в своих покоях за крепостной стеной замка Котоямы. Здесь ее жизнь имела значение.

— Мне скучно, — заявила, наконец, Кимико, когда устала смотреть в огонь. — Пускай кто-нибудь расскажет сказку.

— Может, тебе еще стихи почитать? — фыркнул Суикотсу, и Кимико обиженно насупилась.

— Отчего не рассказать, — примирительно произнесла Мадока. — Я знаю много сказок. Например, о рыбаке и кошке.

— Это где кошка обманула рыбака и стянула весь его улов? — уточнил Джакотсу.

— Я помню эту сказку по-другому, — рассмеялась Мадока. — Вот, послушайте. На побережье старого серого моря жил рыбак. Жена его умерла от лихорадки, а детей у них не было. Впрочем, рыбак не жаловался на свою судьбу. Он был умел и ловок, и морские божества благоволили ему и дарили щедрый улов. Однажды он вытащил со дна моря самую настоящую жемчужину, большую, как глаз демона, и часто хвалился добычей перед соседями. Как-то раз, возвращаясь домой, рыбак услышал жалобный плач. Он пошел на звук и увидел, что в соленых скалах плачет черный как ночь котенок. Тогда рыбак подумал: у меня много рыбы, и от меня не убудет, если я накормлю этого малыша. Так он отдал несколько рыбин котенку, и тот, схватив добычу, тут же исчез среди скал.

Прошло несколько лет, и с рыбаком приключилось несчастье. Он попал в страшный шторм, и лодка его разбилась, и самого рыбака швыряло о скалы до тех пор, пока он совершенно не выбился из сил. Едва сумел он выбраться на берег и добраться до своей хижины и там лежал пластом много дней, и не было ни жены, ни детей, ни даже старой матери, чтобы заботиться о нем. В конце концов, рыбак поднялся с лежанки, но прежняя сноровка больше не вернулась к нему. Он хромал, и руки гнулись плохо, сеть часто выскальзывала из его пальцев. Море перестало благоволить ему, и с тех пор рыбак едва перебивался скудным уловом.

Как-то раз поутру, выйдя на берег моря, он увидел большую кучу свежей рыбы — многие из рыб еще подпрыгивали и били хвостами в воздухе. Возле кучи сидела большая черная кошка. И кошка сказала: ты пожалел меня, когда я была котенком. Теперь я выросла и сама могу ловить рыбу. Я буду ловкостью, которую ты утратил, я буду силами, которые тебя покинули. Так они стали жить вместе, и удача вернулась к рыбаку.

— Хех, я бы не отказался утром увидать кучу свежей рыбы, — оскалился Кёкотсу. Скудного ужина из истощающихся припасов гиганту было явно недостаточно.

— Кто знает, может быть, так и будет, — улыбнулась Мадока. — А пока почему бы нам не отдохнуть.

И она, не обращая внимания на тесноту, улеглась на подстилку из лапника. Кимико тут же упала ей под бок, натянув кимоно чуть не на нос. Рен достала все, какие были, запасные юката и укрыла их, но особой необходимости в том не было: от огня и тесноты и без того было тепло.

— О, госпожа, может, ты не откажешься согреть и меня в эту холодную ночь, — масляно заулыбался Мукотсу, подсаживаясь к ней.

— Отстань от нее, похотливый ублюдок, — фыркнул Суикотсу. Мадоке отчего-то сделалось смешно, и она запрокинула голову, уставившись в еловый свод, служивший им крышей. От огня в ногах разливалось тепло, под боком сопела Кимико, и она, Мадока, была счастлива — впервые с тех пор, как взяла на руки первое свое дитя. Впервые за одиннадцать лет была счастлива.

... Наутро развиднелось. Костер погас, но, проморгавшись и посмотрев в сторону ног, Мадока увидела солнечные пятна, пробивающиеся сквозь лесной заслон. Кимико все так же спала у ее правого бока, а слева, откинувшись головой ей на бедро, лежал Джакотсу. Теперь, когда он оказался так близко, Мадоке удивительно было видеть, что он совсем еще дитя. «Вовсе он не дитя, или ты ослепла? — сказал ей разум голосом старой Рен. — Взгляни на его руки. Это дитя убило множество людей, и убило бы тебя, и твою дочь, если бы Цвет Надежды не соблазнил его». Но вместо того чтобы смотреть на его руки Мадока снова взглянула ему в лицо, и в глаза ей бросилось пятно запекшейся крови в углу его рта. На невероятно долгий миг ей почудилось, будто Джакотсу умирает — покойная матушка в последние свои дни часто кашляла кровью. Но то была кровь из лунки зуба, которую он, видно, пытался зализать. Мадока облегченно вздохнула. Ей не хотелось, чтобы Джакотсу умирал, ведь он так молод.

Она осторожно села, стараясь не разбудить ни дочь, ни Джакотсу. Спать больше не хотелось.

Кимико недовольно завозилась, но не проснулась, зато Джакотсу быстро открыл глаза и взглянул прямо на нее. Внимательный, ясный, жестокий взгляд уперся ей в лицо, но это странное пробуждение длилось всего миг. Когда он узнал ее, глаза его снова подернулись дымкой дремоты.

— А... это ты, госпожа, — сонно пробормотал он и добавил с некоторым удивлением: — Ты... такая мягкая.

Эти слова позабавили и смутили Мадоку, и она попросила несмело, желая излить охватившую ее нежность:

— Можно я расшечу тебе волосы?

Джакотсу недоуменно моргнул, затем дернул плечом, словно говоря: делай что хочешь.

Мадока достала из-за пояса гребень и, осторожно вынув канзаши из его влажных по сырому утру волос, прикоснулась к ним резными зубцами. Так она много раз расчесывала Кимико, и в сердце ее поселилась тишина, самый разум, говорящий голосом Рен, сделался молчалив и пуст. Кимико закопошилась рядом, уткнувшись лбом ей в бедро, и нежность, которую чувствовала Мадока, казалось, проливается на весь пробуждающийся лес.