Кошка и рыбак (гет)

К вечеру следующего дня удача все же улыбнулась путникам: они, наконец-то, вышли к людям. К закату взглядам их предстало не то большое село, не то маленький город, и настроение у всех заметно поднялось. Село лежало в долине между тремя крупными холмами, поросшими лесом. С одного из таких холмов и спускались путники, два же других по закатному часу казались темны и пустынны. Кимико, победно вскинув кулачок, едва не вывалилась из повозки, пытаясь рассмотреть долину, да и мечты Мадоки о тихом ночлеге как будто обрели плоть. Ранги сидела в повозке вместе с женщинами и сама приняла облик мало чем примечательной женщины средних лет, в скромном убранстве, которую вполне можно было принять за еще одну служанку Мадоки.

Химетаро повел лошадей вниз, в долину. Закатное солнце светило прямо им в глаза, а потому не сразу заметили путники тревожное оживление городка. Улицы стремительно пустели, ставни захлопывались, входные проемы задвигались сплошными бамбуковыми заслонками вместо привычных по летней поре соломенных занавесей. Люди как будто стремились отгородиться от них, и, когда лошади, наконец, спустились с холма и повозка въехала в город, это стремление сделалось очевидно.

Чем дальше они продвигались, тем меньше оставалось на улицах народу, тем меньше домов еще смотрели гостеприимно распахнутыми окнами. Мадока почти упала духом — неужто слава Шичининтай добралась и сюда? Неужто один только вид ее спутников внушает всякому мирному человеку ужас? Шичининтай, казалось, тоже были удивлены и обижены. Они шли по обеим сторонам повозки, недоуменно, недоверчиво оглядываясь, будто не понимая, что происходит. В самом воздухе, казалось, висела тревога.

Наконец, когда приземистый старик попытался задвинуть бамбуковую заслонку прямо перед носом Джакотсу, тот не выдержал. Удержав заслонку рукой, он воскликнул с горячей обидой:

— Ну, хватит, черт бы вас всех побрал! Мы просто пришли просить ночлега, мы устали, и не так уж мы страшны, чтоб заслужить такое гостеприимство!

— Добрый господин, — отвечал старик, и лица путников вытянулись: давно никто не обращался к Джакотсу так. — Мы боимся вовсе не вас, а демонов, что спускаются с холмов каждую ночь и забирают людей. Закатный час — проклятый час, и как знать, не бродят ли среди нас демоны, принявшие человеческий облик.

— Ты что же, старик, думаешь, я демон? — воскликнул Джакотсу не то зло, не то весело.

Хозяин дома оглядел Шичининтай, пожевал губами и произнес, наконец:

— Думаю, нет. У демонов бы на такое не хватило воображения.

Кимико прыснула, даже Мадока улыбнулась, несмотря на тревожное ожидание.

— Что за демоны докучают вам? — осведомился Банкотсу. Говорил он миролюбиво, и старик, смерив его оценивающим взглядом, отвечал:

— Каждый день, как зайдет солнце, с того холма, что на западе, спускаются демоны, и бродят по улицам, и зовут нас, и кто выйдет — тот никогда не возвращается домой.

— Как они выглядят?

— Никто доподлинно не знает, господин. Кто видел их — ничего уж не расскажет. Мне казалось иногда, что с холма они спускаются черными тенями, похожими на огромных лягушек, а какое обличие они принимают в городе, то мне неизвестно.

— Ну так мы пойдем к холму и перебьем их, — легко отвечал Банкотсу. — Тебе повезло, старик, сегодня в твой город пришли Шичининтай, и надеюсь, после того, как эти демоны будут истреблены, нам, наконец, дадут отдохнуть здесь.

— Шичининтай? — Недоверчивое выражение на лице старика сменилось потрясением, когда он снова окинул взглядом нежданных гостей. Мадоке показалось, что только рука Джакотсу, все еще удерживающая заслонку, не дала старику снова ее задвинуть. Наконец, их нежданный и невольный собеседник, кажется, смирился и произнес без всякого воодушевления: — Если вы и вправду справитесь с демонами, городской глава несомненно окажет вам самый теплый прием и все почести.

— Давно бы так, — усмехнулся Банкотсу. — Ну что, ребята, пойдем посмотрим, что это за твари?

— С радостью! Хоть какое-то веселье в этой скукоте, — отозвался Суикотсу.

— Ранги, идем с нами, — позвал Ренкотсу, и Ранги вылезла из повозки, приняв на сей раз облик юноши.

Они были оживлены, почти счастливы, даже усталость долгого перехода, казалось, оставила их, и Мадока не нашла в себе сил сказать «не ходите». Вместо этого она произнесла:

— Удачи и берегите себя.

— А, госпожа, я не собираюсь умирать, пока не увижу знаменитый Цвет Надежды, — весело отозвался Банкотсу, и у Мадоки заныло сердце.

Увидит ли? Не сочтет ли отец, что простолюдину и взглянуть на драгоценный дар невозможно? Она слабо улыбнулась в ответ, не желая показать свое смятение.

Шичининтай двинулись к холмам. Землю укрыли сумерки.

— Что, даже женщин и детей внутрь не пустишь? — спросила Рен у старика таким свирепым голосом, что никакие демоны, Мадока готова была поклясться, не казались ему сейчас страшнее этой женщины.

— Проходите, — без особой радости пригласил хозяин. Он отступил внутрь дома, и они вчетвером вошли. Лошадей и повозку пришлось оставить на улице. На всякий случай Химетаро распряг их и не стал привязывать, оставив призрачную возможность спастись в случае нападения. Мадока не знала, заинтересуются ли демоны лошадьми. Верно, они не очень сильны, раз не могут войти в дома, а вынуждены выманивать свои жертвы на улицу.

В доме, кроме старика, обнаружился только мальчик лет восьми, весь какой-то несоразмерный, толстый и уродливый. На гостей он не обратил внимания, продолжая увлеченно ковырять углем из очага доски пола.

На сердце у Мадоки было тяжело, и смотреть на слабоумного ребенка не хотелось. Они сели у закрытого плотной заслонкой окна. Вокруг было тихо. С улицы не раздавалось ни звука, а внутри дома слышно было лишь как мальчик скребет углем, да старик роется в старых циновках.

Огня не зажигали, видимо, боясь, что дым привлечет демонов. Лишь маленькая лампа на полу давала немного света. Редко когда Мадока чувствовала себя такой беспомощной. Маленький дом казался могилой, отчаянно хотелось выйти на свежий воздух, увидеть опасность лицом к лицу, а не сидеть в темном тесном укрытии, ожидая своей участи. Кимико потянулась было к заслонке на окне, чтобы взглянуть на происходящее снаружи, но Рен тут же оттащила ее, больно ударив по руке.

— Чего вздумала!

— Отстань! — внезапно зло закричала Кимико. — Я хотела просто посмотреть! Почему женщины вечно в стороне, когда решается их судьба! Почему мы должны сидеть здесь и бояться!

— Потому что окажись ты среди этих демонов, тебя первую и сожрут, — отвечала Рен. — Мы будем только путаться под ногами, потому мы здесь.

— Шичининтай вовсе не хотели тебя обидеть, — примирительно произнесла Мадока. — Напротив, они выказали почтение к тебе, оставив тебя здесь, чтобы сберечь твою жизнь.

Шичининтай бы, наверное, очень удивились, узнав, какую честь они оказали бесполезной девочке, но Мадоке не хотелось, чтобы Кимико чувствовала себя обделенной. Дочь высказала и ее собственные мысли, и Мадока подумала, что та, должно быть, вспоминает штурм замка, при котором они так же сидели взаперти и ничего не могли поделать. Кимико перестала кричать, но сидела мрачная и насупившаяся.

И вдруг среди гнетущей тишины, прерываемой только бесконечным поскребыванием угля, раздался оглушительный вой, полный ярости и безысходной боли. Мадока вскочила. Кимико в ужасе прижалась к ней. Химетаро зажал ладонями уши. Старик сжался в комок на циновке. Лишь слабоумный мальчик все так же продолжил ковырять пол, будто не было в жизни ничего важнее этого и все опасности мира блекли пред значимостью его занятия.

А вой длился и длился, словно на одном долгом выдохе, и ярость уходила из него, оставляя чистое страдание, и самое сердце человеческое стискивалось от боли, чуя его.

И вот стало тихо. После недавнего воя тишина показалась оглушительной, Мадока даже не сразу услышала прежнее поскребывание угля. Она осторожно переступила одеревеневшими ногами и опустилась обратно на циновку. Химетаро несмело отнял ладони от ушей. Кимико била дрожь, и Мадока крепко обняла ее, стремясь успокоить у себя на груди.

Она не смогла бы сказать, сколько прошло времени. Вой более не повторялся. Темнота и тишина окружали их, Кимико постепенно успокаивалась в ее объятиях. Рен задумчиво жевала губами. Мальчик продолжал скрести пол.

И вдруг из-под плотной бамбуковой заслонки полился свет. Он был похож на солнечный, и Мадока подумала, что уже настал день, а они, охваченные страхом, так и просидели всю ночь. Но как могла она не заметить наступления дня?

Золотой свет становился все ярче, вползал в дом, разливался по полу, и Мадока зажмурилась в страхе и прижала голову Кимико к своему плечу. Отчего-то ей показалось, будто сияние это демоническое, и человек не должен его видеть.

Но вот с улицы кто-то закричал:

— Сюда, смотрите!

Захлопали заслонки, послышались голоса. Старик в углу оживился и завозился на циновке, неловко поднимаясь.

— Сиди здесь, госпожа, — сказал Химетаро и, осторожно подползя к входу, едва отодвинул заслонку.

Луч света пронзил мрак хижины, упал на противоположную стену, и Химетаро выпрямился.

— Что там? — спросила Мадока.

— Да как сказать... — Голос его звучал как обычно, и она подумала, что не будет в том особой опасности, чтобы и ей взглянуть на происходящее.

Встав на пороге позади Химетаро она, наконец, увидела их. Шичининтай шествовали в золотом свете, непонятно откуда разливавшемся, окружающем их, будто ореол славы. Даже нелепый коротышка Мукотсу казался в этом золоте величествен и прекрасен, а уж Ренкотсу с его царственной повадкой и вовсе было не отличить от императора. На миг Мадока застыла пораженная, и самый страх ушел из ее сердца. Не такими она привыкла их видеть, и сейчас, вышедшие из битвы в золотом сиянии, они как будто явили ей другую свою сторону — ту, о существовании которой она знала, но которую в силу своего пола и положения почти не могла наблюдать.

На улице уже собралась толпа, во главе которой шествовал худощавый жилистый человек средних лет. По его богатой одежде, которая в золотом свете казалась драгоценной, Мадока решила, что то был городской глава. Однако местных жителей чудесное возвращение изумило несколько по-иному, нежели Мадоку.

— Призраки! — закричал кто-то. — Это призраки!

Послышались испуганные возгласы, народ смешался, и, вероятно, дело кончилось бы бегством, если бы Банкотсу не воскликнул:

— Вовсе нет!

Он что-то бросил под ноги градоправителю, и тот отпрянул в страхе. Это была голова огромного чудовища. Если оно и напоминало лягушку, то лишь весьма отдаленно. Уродливую голову венчали громадные рога, разветвляющиеся на концах, а во лбу твари сиял большой драгоценный камень, который и испускал тот самый свет, преображающий все вокруг.

Один из юношей, сопровождавших градоправителя — верно, его сын — зачарованный волшебным сиянием камня, потянулся к нему.

— Не трогай! — вскричал отец. Но юноша уже прикоснулся к сияющему камню и, стоило ему дотронуться, камень тут же потускнел и рассыпался. Демон был мертв.

— Больше демоны вас не потревожат! — заявил Банкотсу.

Воцарилась тишина. Благодарности, которой, должно быть, ждали Шичининтай, явно никто не стремился выказать. Люди смотрели на воинов с недоверием и опаской: уж не будут ли пришельцы пострашнее демонов? Решив, что людей должно успокоить общество женщин и детей, сопровождающих воинов, Мадока вышла перед ними, поклонилась градоправителю и произнесла кротко:

— Это наемники Шичининтай, господин, мои спутники. Мы проделали долгий путь, мы утомлены и просим только об отдыхе и ночлеге.

В толпе послышались шепотки, Мадока услышала, как Банкотсу позади нее поперхнулся воздухом, словно хотел что-то сказать — возможно, недовольный скромностью ее просьбы — но передумал.

Снова воцарилась тишина. А затем градоправитель, будто приняв некое судьбоносное решение, воскликнул:

— Разумеется, мы вас примем! Будьте гостями в моем доме и оставайтесь сколько вам будет нужно! Послезавтра свадьба моего старшего сына, и я был бы рад, если бы вы оказали нам честь присутствовать на праздновании!

Так закончилась эта долгая ночь. Их сопроводили в большой дом и принесли угощение, но Мадока была так утомлена, что лишь едва поковыряла рис, да и Кимико клевала носом. Жена градоправителя была так любезна, что приставила к ней одну из девушек-прислужниц, хотя Мадоке вполне хватило бы и Рен. Засыпая в тихой чистой комнате, в тепле и сытости, Мадока ощутила бесконечное блаженство, но не сумела даже осознать его: сон поглотил ее быстрее, чем она успела подумать хотя бы одну мысль.

... Пробуждение, однако, вышло вовсе не таким мирным, как отход ко сну. Мадока проснулась оттого, что ее яростно расталкивала Кимико.

— Матушка! Матушка, вставай! Что мне делать, что мне делать, помоги мне!

Едва продрав глаза после сладкого сна, Мадока глупо заморгала, уставившись на дочь.

— Что случилось, милая?

— Вставай, пойдем.

Не дожидаясь, пока Мадока оденется и приведет себя в порядок, Кимико потянула ее за руку к выходу из дома.

Предмет ее тревоги сделался понятен, стоило им отодвинуть заслонку, которая в этом городе, наверное, в любое время года заменяла сёдзи.

Посреди двора, который большой дом обнимал обоими своими крыльями, рос огромный дуб. Был он, судя по всему, стар, а кроме того весьма уродлив. Корни дыбились над землей чудовищными переплетениями, напоминающими тюрьму Ранги. И в этих корнях, сплетшись с ними в тесном объятии, сверкали в свете раннего утра изогнутые лезвия страшного клинка.

— Что здесь произошло? — недоуменно спросила Мадока.

— Я взяла меч Джакотсу и попробовала им взмахнуть, но только я его разложила, он застрял в этом чертовом дереве и теперь я не могу его достать! — едва не плача, выкрикнула Кимико. — Что мне делать, матушка, он же меня убьет!

— Зачем тебе его меч? — Мадока все еще ничего не понимала.

— Я думала... я не хотела быть обузой, вечно сидеть и бояться, как вчера. Я думала, что научусь с ним управляться, пока никто не видит!

Мадока присела у сплетения корней и лезвий и попробовала распутать чудовищную цепь, но ни один из клинков не поддался и на ноготь.

— Позови Химетаро, — попросила она, и дочь кинулась в дом.

Химетаро подошел вскоре. Ужас Кимико передался и ему и теперь он выглядел встревоженным.

— Госпожа, — он поспешно поклонился, — юная госпожа сказала, что...

— Да, все верно, ты можешь достать лезвия из дерева? — сразу перешла к делу Мадока. — Боюсь, моих сил здесь не хватит.

— Я попытаюсь, госпожа.

Но сказать было, очевидно, проще, чем сделать. Даже ухватиться за меч так, чтобы не оцарапаться им, было довольно трудно. Под руками Химетаро один из клинков как будто начал поддаваться, но внезапно юноша вскрикнул и отпустил его. Видно, ладонь его соскользнула с относительно безобидного крепления на само лезвие, и глубокий порез обильно наполнился кровью.

— Хватит, — велела ему Мадока. — Видно, тайком тут и вправду ничего не сделать. Придется сознаваться.

Не убьет же он их, подумала она. Но тотчас вспомнила, как ребенка при ней приговорили к смерти за одно только прикосновение к оружию самурая. От Джакотсу с его буйным нравом всякого можно было ждать.

Словно почуяв, что кто-то думает о нем, Джакотсу объявился на пороге. Он, очевидно, выспался и пребывал в прекрасном расположении духа. Мадока подумала, что это хороший знак.

— Аааа, какой чудный сегодня д... Чего это у вас такие лица? — весело осведомился он.

Но тут же взгляд его обратился к дубу, и улыбка погасла, уступив место ярости и досаде.

— Проклятье! — Джакотсу подскочил к дереву, но не стал, как Мадока или Химетаро, пытаться распутать переплетение. Вместо этого он схватил меч за рукоять и в один взмах освободил лезвия — прежде, чем Мадока успела предложить распилить с позволения хозяина часть корней. Посыпались обломки древесины, и даже неопытному глазу сделалось ясно: несколько креплений были бесповоротно испорчены. Клинки на них изогнулись так, что не могли уже сложиться в один меч, и Джакотсу вскричал в бессильной злобе и с такой силой ударил мечом в землю, что несчастные крепления окончательно разломались, а лезвия отлетели.

— Какой ублюдок трогал мой меч! — Он зло обернулся к застывшей троице.

— Это... — начала было Кимико, но Джакотсу бросил на нее такой свирепый взгляд, что все невеликое мужество ее испарилось.

— Это я, господин, — внезапно произнес Химетаро. — Я хотел попробовать управляться с ним, мне казалось, я сумею. Я хотел... я хотел научиться сражаться как вы, чтобы не сидеть больше с женщинами и детьми, как когда захватили замок! Или когда вы ушли к холму демонов! Ты... ты можешь меня научить? — наконец, выдавил он.

Гнев Джакотсу как будто смягчился, хотя последние слова Химетаро заставили его взглянуть на юношу недоуменно и недоверчиво, словно никто никогда его ни о чем подобном не просил. Но это длилось всего миг: видно, Джакотсу решил не оценивать правдивость его слов. Он улыбнулся, и у Мадоки отлегло от сердца.

— А, неважно, Химетаро-чан, эти крепления все равно нужно было поменять. Ренкотсу починит их, и меч будет еще лучше прежнего. Так ты, — голос его стал внезапно глухим и вкрадчивым, — хочешь учиться у меня, Химетаро-чан?

— Хочу, — обреченно отозвался Химетаро.

— Так пойдем, — продолжал хищно улыбаться Джакотсу, и Мадоке стало жаль Химетаро.

— К чему торопиться, — сказала она. — Скоро подадут завтрак, а слуги согреют воду для купания. Ведь вчера все так устали, что даже не воспользовались возможностью помыться. Да и меч твой не мешало бы показать Ренкотсу.

Она ждала, что Джакотсу скажет ей не лезть не в свое дело, но он лишь пожал плечами:

— И то верно. Ну, до встречи, Химетаро-чан. — Он лучезарно улыбнулся и нырнул внутрь дома, унося с собой сломанный клинок. Химетаро бросился было собирать отломившиеся лезвия, хотя по лицу его было видно, что менее всего ему хочется снова идти за Джакотсу.

— Положи у стены, я сама отнесу, — сжалилась над ним Мадока.

Вскоре она совсем забыла об утреннем происшествии: служанки согрели им воду и Мадока с наслаждением впервые за много дней погрузилась в горячую бадью. Кимико влезла следом. Рен, словно обиженная, что осталась не при делах, не показывалась, и Мадока позволила прислужнице хозяйки тереть ей стопы и плечи вулканическим камнем. Затем девушка принесла госпожам новые юката из тех, что Рен взяла в дорогу, и, когда они с Кимико вернулись в отведенную им комнату, поставила перед ними два подноса с рисовыми шариками, в которые завернуты были небольшие кусочки оленины.

Уставшая от долгого перехода, Мадока была так рада всем этим нехитрым и, в общем, привычным по прежней жизни удобствам, что совсем забыла о Джакотсу и Химетаро. Потому она весьма удивилась, когда, раздвинув сёдзи, в комнату шагнула Рен и осведомилась с беспокойством и возмущением:

— Госпоже известно, почему наемник избивает ее слугу?

— Избивает? Химетаро? — только и спросила она.

— Они за восточным крылом, где ручей. Я сказала ему, чтобы он прекратил, но он велел мне заткнуться и не лезть не в мое дело. — Кажется, это возмущало Рен куда больше, чем бедствия Химетаро.

Мадока поднялась, отставив поднос, и Кимико подскочила следом, будто чувствовала вину. Они вышли во двор и прошли за восточное крыло дома, где и вправду обнаружился ручей, текущий под небольшим пригорком. А на пригорке, как и говорила Рен, сражались двое. Точнее сражением это нельзя было назвать: в руках у обоих были бамбуковые шесты, и все, что делал Химетаро — это получал удары. Со стороны действо и вправду напоминало избиение. Шест мелькал в руках Джакотсу с такой легкостью и скоростью, что даже уследить за ним было трудно, не говоря уже о том, чтобы защититься. Наемник совсем не щадил юношу, и Мадока подумала, что Джакотсу вовсе не так легко отнесся к потере меча, как хотел показать.

Кимико молча смотрела на холм, лицо ее было мрачно, и Мадока подумала, что дочь, скорее всего, испытывает жгучий стыд за то, что ее друг и слуга страдает из-за ее каприза. Но с другой стороны — кто просил его брать вину на себя, да еще просить его выучить, ведь не тронул бы ее Джакотсу в самом деле. В поступке Химетаро виделось Мадоке уже не одно только сознание долга перед господами и стремление отвести от них беду. Было в нем как будто что-то большее, и Кимико, будто уловив ее мысли, внезапно сказала:

— Когда я вырасту, я выйду за него замуж.

— За кого? — не сразу поняла Мадока.

— За Химетаро, конечно, за кого же еще.

Мадока хотела было ответить, что это решать не ей и даже не самой Мадоке, но Кимико, будто поняв, что она хочет сказать, добавила:

— Знаю, ты думаешь, дед скажет, будто это полная чушь и дочь князя не должна выходить за простолюдина, но сейчас я не дочь князя, и ты не княгиня, и никому в целом мире нет до нас дела. Так пускай твои глупые наемники достаются тебе, а мне достанется Химетаро.

— Они не глупые, — только и ответила Мадока.

Джакотсу, будто опровергая ее слова, обернулся к ней и помахал рукой. Химетаро, воспользовавшись тем, что противник на миг отвлекся, с силой ткнул его шестом в грудь. Джакотсу охнул, отступил на несколько шагов, но Химетаро, словно сам своего удара испугавшись, тут же бросил шест и подскочил к нему.

— Я не повредил тебе, господин?

— Нет, нет, Химетаро-чан, — засмеялся Джакотсу, потирая ушибленное место. — Ты делаешь успехи.

Мадоке сделалось тепло от этого обоюдного великодушия и, улыбнувшись про себя, она отошла к ручью, чтобы не отвлекать их. Джакотсу, впрочем, вскоре присоединился к ней и, растянувшись рядом на животе, взглянул на нее с веселым любопытством.

— Чего это ты такая довольная?

— Я на миг представила, что Химетаро — мой сын, а ты — мой брат и учишь его сражаться, — простодушно отвечала она.

— Я не могу его научить, — легко отозвался Джакотсу, — только он об этом не знает. Сам научится, когда надоест быть битым.

— Зачем же ты был с ним так суров?

— Брось, госпожа, всего-то пара синяков, — фыркнул он. — Должен же я был выместить на нем злость за то, что он испортил мой меч.

Меч! Мадока вспомнила о лезвиях, которые пообещала Химетаро отнести в кузницу, и, оставив Джакотсу у ручья, поспешила в дом. Клинки лежали там же, куда Химетаро сложил их. Мадока попросила у служанки самую большую корзину и осторожно, по одному, переложила в нее сломанные лезвия, крест-накрест, чтобы выступающие части клинков не перевешивали на одну сторону. По отдельности клинки не показались ей тяжелыми, но вся корзина целиком вышла довольно увесистой, хотя в ней было всего шесть или семь лезвий. Мадока подумала, сколько силы и сноровки требуется, чтобы управляться с пятью десятками. Воистину глупо было полагать Джакотсу безобидным и недалеким молодым человеком.

Не решившись доверить свою ношу слугам, она поднялась с корзиной к кузнице — и вовремя. Ренкотсу уже был здесь, и работа, судя по жару, началась давно. Ранги тоже была здесь — Мадока сперва отшатнулась и едва не выронила корзину, так напугал ее облик демоницы. На сей раз та обернулась огромной кошкой, в пасти которой легко могла бы исчезнуть если не вся Мадока, то уж точно ее голова. Вместо зубов у кошки была сплошная режущая кромка — и эта кромка перекусывала металл так легко, словно то было трухлявое дерево.

Ренкотсу махнул ей рукой, и Мадока, кивнув ему, поставила корзину у наковальни. На лбу его блестел пот, да и самой Мадоке, едва она вошла, сделалось жарко и трудно дышать, хотя огонь горел здесь далеко не во всю мощь — много ли его нужно для маленьких креплений. И все же она не ушла сразу, залюбовавшись работой Ренкотсу. Он не боялся ни искр, ни открытого огня, ни горячего металла, ни даже ужасных челюстей, клацающих у самых его пальцев, и работал быстро и точно. Пять креплений для лезвий уже лежали на большом камне у стены, использовавшемся здесь, должно быть, вместо стола. Ренкотсу, явно не ожидавший, что она задержится, отвлекся от работы и поднял на нее глаза.

— Ты еще чего-то хотела, госпожа?

— Нет... да, — внезапно ответила она. — Я хотела задать тебе вопрос, но не знаю, не оскорбит ли он тебя.

— Что бы ты ни сказала, госпожа, ты меня не обидишь, — успокоил ее Ренкотсу, и Мадока благодарно улыбнулась.

— Случалось ли тебе когда-нибудь просить пощады у твоего врага? — спросила она.

Ренкотсу недоуменно посмотрел на нее, затем дернул плечом.

— Не случалось, госпожа.

— Но если бы обстоятельства сложились так, что пришлось бы, ты бы просил?

Ренкотсу усмехнулся, но беззлобно.

— Я не думаю, госпожа, что на земле нашелся хотя бы один человек, которому пришло бы в голову пощадить меня.

— Я бы тебя пощадила, — просто сказала Мадока.

— Что ж, если когда-нибудь мне доведется потерпеть поражение от руки кого-нибудь из твоих воинов, я обязательно попрошу пощады, — сказал Ренкотсу, и трудно было понять по голосу, шутит он или говорит серьезно.

Казалось, на этом странный разговор их подошел к концу, и смущенная Мадока хотела уже покинуть кузню, как внезапно Ренкотсу произнес:

— Можно тогда и я спрошу тебя, госпожа?

— Конечно, спрашивай.

Несколько мгновений она видела на его лице борьбу нерешительности с любопытством, затем любопытство победило.

— Мы штурмовали много замков, госпожа. И мне часто доводилось видеть женщин твоего сословия, перерезавших горло себе и своим детям. Почему же ты так не сделала?

У Мадоки упало сердце. Именно этот вопрос, как она боялась, должен был первым делом задать ей отец. Но если Ренкотсу спрашивал из праздного любопытства и ему было, в общем, все равно, что она скажет, то Йендо Арету устроил бы далеко не всякий ответ.

Ренкотсу по-своему истолковал ее замешательство.

— Не хочешь — не отвечай.

— Мне было страшно, — наконец, ответила Мадока. — Мне не хотелось умирать и тем более убивать Кимико. Я хотела бы сохранить доброе имя, но не такой ценой. И кроме того, у меня был план нашего спасения. Как видишь, он сработал.

Еще не сработал, сказал ей внутренний голос, но Мадока предпочла не прислушиваться к нему.

На следующий день в городе был большой праздник, и радость была многократно сильней оттого, что людям больше не нужно было сидеть по домам с заходом солнца. Пиршество грозило затянуться далеко за полночь, а днем жених с невестой и их ближайшая родня отправились в местный храм, стоявший чуть поодаль от города, у того холма, с которого позавчера спустилась Мадока со своими спутниками.

Мадока надела самое нарядное из юката, захваченных Рен в дорогу, хотя и оно казалось убогим по сравнению с одеждами родственниц невесты. Служанка, приставленная к Мадоке хозяйкой дома, уложила ей волосы, вплела в них цветы аджисаи и припудрила как могла ее лицо, чтобы выбелить шрамы. По мнению Мадоки, так они стали еще уродливее, и она велела смыть пудру.

— Ты очень красива, госпожа, — говорила девушка, подавая зеркальце, и Мадоке показалось, что она произносит это скорее из жалости. Впрочем, не желая смущать ее и портить себе праздник, она только вежливо улыбнулась.

По закатной поре молодые вернулись из храма в повозке, запряженной красивой белой лошадью. Мадока подумала, что теперь, когда ночь была для них не опаснее дня, они нарочно не спешили.

Пиршество должно было начаться вскоре. Во двор дома градоправителя вынесли лампы, выкатили бочки с саке, разложили циновки для гостей широко вокруг старого дуба. У самого дуба, должно быть, предполагалось выступать артистам, развлекающим гостей. Мадоке подумалось на миг, что ни один циркач не сумел бы развлечь празднующих лучше, чем это делала Ранги, но с Ранги им предстояло проститься.

Как пало солнце, вышли три ее дня, и Ренкотсу отпустил свою нежданную помощницу. Напоследок она обернулась сверкающей разноцветной пылью и осыпала радостно хохочущую Кимико.

— Куда же ты теперь отправишься? — спросила ее Мадока.

— Я отправлюсь искать мою сестру, — отвечала Ранги. — Как я слышала о ней в последний раз, она бродит в пустошах у Медвежьего озера и ищет, кто исцелит ее рану.

Мадока застыла пораженная, но прежде, чем она сказала, что в пустошах Ранги сестры не найдет, та растаяла в золотистой дымке.

Праздник и впрямь удался на славу. Судя по всему, никого чужого градоправитель на него не пригласил, опасаясь демонов, поэтому собравшимся предстояло насладиться выступлениями своих же соседей. Это, впрочем, оказалось весьма забавно, и Мадока от души посмеялась над подростками, задумавшими изобразить пирамиду, встав один другому на плечи. Пирамида распалась, не продержавшись и мгновения, превратившись в свалку. Гости хохотали так, что даже подростки как будто оправились от стыда и тоже заулыбались. Младшая сестра невесты — на вид ей было не больше восьми лет — пела знакомую Мадоке песню таким нежным, таким пронзительным голосом, что ничего не осталось на свете, кроме этой песни, и, незаметно для самой себя, Мадока стала петь вместе с ней.

Ветер, ветер, покинь свой зеленый юг,

И как станет свет, поверни к горам...

Голос ее окреп, и девочка у старого дуба смутилась на миг, но затем, словно обрадованная поддержкой, запела снова:

Поднимайся, ветер, в город на холме,

Принеси мне радостную, радостную весть!

Голос ее звучал переливами ручья, звоном колокольчика в жару, но отчего-то Мадока знала, что никогда не услышит этой песни красивее, чем та звучала в устах Джакотсу. Она хотела попросить и его спеть тоже, но не смогла отыскать взглядом.

Впрочем, Джакотсу в этот вечер все равно развлек гостей. Уже поздно вечером, когда небо сделалось глубоко и черно, он плясал с двумя железными веерами, на которых удерживал бумажные фонари, и казалось невероятным, что при стремительном его кружении фонари не падали с вееров. Из-за окружающей тьмы чудилось, будто он держит в руках волшебный поток света.

И в этот миг, нежданно, как это всегда бывает, ужасное понимание настигло Мадоку. Сомнения, раньше живущие на краю разума, говорившего голосом старой Рен, теперь превратились в осознание, и осознание это встало перед ней во всей его неприглядной наготе.

Обманула! Как далекий ее предок, Йендо Райден, обманул невыполнимым обещанием танцовщицу, чтобы та отвела его куда нужно, так она обманула Шичининтай. Ни за что на свете Йендо Арета не даст наемникам даже увидеть Цвет Надежды, не говоря уж о том, чтобы завладеть им.

В один миг праздник утратил для нее краски. Мадока незаметно покинула свое место между Кимико и хозяйской женой и бросилась искать Банкотсу.

Банкотсу она застала за тем же занятием, что и во время первой их встречи: он пил. Свет фонарей на его лице рождал странное выражение, и Мадока не могла понять, в каком он расположении духа. Но вот он обернулся к ней, и по его улыбке она поняла, что он доволен.

Присев рядом, она произнесла кротко:

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Судя по твоему лицу, это что-то неприятное, поэтому давай поговорим завтра, когда я протрезвею, — усмехнулся Банкотсу.

— А назавтра у меня не хватит смелости, — грустно улыбнулась она.

Он вздохнул и отставил пиалу.

— Что случилось?

Мадока поняла, что не подумала, как сказать это мягче, а потому произнесла осторожно:

— Я долго думала об этом, с самого нашего отправления, и мне кажется, отец не отдаст вам Цвет Надежды.

Банкотсу смотрел куда-то в землю рядом с ее коленями, и она не могла видеть его глаз.

— Что же, — невесело усмехнулся он, — ты нас обманула, когда сказала, что единственная его дочь, а на деле вас там двадцать наследников?

— Нет, — удивленная его домыслами, отвечала Мадока. — Я его единственное дитя. Ну, то есть была единственная, когда слышала о нем в последний раз.

— Тогда в чем дело? — он недоуменно взглянул ей в лицо.

— Он не посылал ко мне десять лет. Возможно, он не желает даже знать меня, не говоря уж о том, чтобы отдать цветок.

— Чушь! Он, верно, был занят и думал, что с тобой все хорошо, раз ты замужем за могущественным князем.

— Ничего не было хорошо, и он это знал! — воскликнула Мадока. Во взгляде Банкотсу мелькнуло удивление: никогда еще она не повышала голоса при нем. Мадока заговорила тише, но все еще волнуясь: — Когда я родила Кимико, кто-то из женской прислуги позавидовал мне и проклял меня, и я была в лихорадке, и никто из священников и жриц, которых приглашала Рен, не мог снять проклятия. Тогда я решила, что моя завистница примирится со мной, если я лишусь моей красоты, и изрезала себе лицо ножом. Это и вправду спасло меня, и болезнь отступила. Муж мой не провел никакого расследования, не отыскал и не наказал виновных, и, узнав об этом, отец был в ярости и решил немедленно забрать меня домой. В то время я была еще юна и полна надежд и любила моего мужа больше самой жизни, я умолила отца не разлучать нас. Он внял моим мольбам, но был ужасно зол и сказал, что я слепа и глупа и сама рою себе могилу. С тех пор он ни разу не справился обо мне, и я не знаю даже, есть ли у меня братья и сестры.

Она замолчала. Банкотсу тоже молчал, опустив глаза. Лицо его было задумчиво и печально.

— Ты не веришь мне? — наконец, спросила Мадока.

— Почему же, верю, — отвечал он. — В конце концов, тебе лучше знать твоего отца.

— Мне принадлежат сокровища покойной матушки, — поспешно сказала Мадока. — Я расплачусь с вами из этой доли. Я понимаю, это не то, на что вы рассчитывали, но... я так хотела спастись, что не думала ни о какой плате! Я не хотела обмануть вас!

Банкотсу поднялся.

— Я иду спать, — объявил он. — Сегодня я уже явно ничего не смогу решить.

... Но выспаться этой ночью не удалось никому. Мадока, измученная угрызениями совести, уснула ближе к утру, не раздеваясь и не разбирая прически. Но и этот краткий ее сон был прерван криками, донесшимися со двора. Вскочив в той болезненной бодрости, которая рождается бессонницей, Мадока вышла во двор. Рядом из дома выскочил Джакотсу, на ходу хватаясь за рукоять меча, но, увидев, в чем дело, выругался и забросил меч обратно в ножны.

Во дворе, где почти не осталось следов недавнего праздника — видимо, слуги успели все убрать — сидела под старым дубом черная кошка. Была она несколько больше обычных кошек, с необыкновенными синими глазами, и Мадока решила, что то, должно быть, мелкий демон. Демоническая природа твари стала очевидна, когда та поднялась на лапы, и за спиной ее распушились три хвоста, необыкновенно большие по сравнению с телом.

— Прочь! Поди прочь! — кричали собравшиеся, бросая в кошку камни и куски дерева, особо разошедшийся слуга из хозяйского дома швырнул даже тяжелые железные щипцы, которыми ворошили дрова в очаге. Кошка уворачивалась от летевших в нее предметов, но не уходила. Наконец, когда крики собравшихся привлекли чуть не всех обитателей дома, жених, выскочивший за остальными, видно, желавший показать удаль перед молодой супругой, схватил бамбуковую палку и бросился на демона.

Кимико по своему обыкновению завизжала. Впрочем, и новоиспеченному удальцу прогнать кошку не удалось. Она увернулась от палки, вскочила ему на голову — при этом незадачливый гонитель демонов бросил палку и вцепился в волосы, норовя стащить с себя упрямое создание — а затем перепрыгнула через него и оказалась почти у самого входа в дом. Градоправитель, помятый и неодетый по раннему часу, что было силы пнул кошку босой ногой, и, как ни удивительно, попал. Кошка взвизгнула, отскочила, но далеко не ушла.

Мадока не понимала, к чему вся эта игра и что ей здесь нужно, как вдруг услышала позади голос девушки-служанки:

— Эта кошка постоянно сюда приходит, и она не уйдет, потому что здесь ее котята. Ее всегда прогоняют, а я не могу провести ее к ним, потому что меня тоже прогонят, как узнают, что я прятала демонов! Хорошо, что она пришла к нам сейчас, когда вы здесь! Прошу вас, возьмите кошку и отнесите в заброшенный сарай за кузней, я буду ждать вас там.

Сказав это, она отступила внутрь дома прежде, чем кто-либо успел согласиться. Мадока подумала, что со стороны служанки это было несколько невежливо, но Мукотсу позади нее, явно заглядывавшийся на девушку, протянул:

— Ну, разумеется, мы ей поможем, я лично готов исполнить любую просьбу этой красавицы.

Мадока мысленно усмехнулась. На глазах у озадаченных и озлобленных горожан Мукотсу вышел вперед и направился к кошке, тут же отпрянувшей при его приближении.

— Ну, не бойся меня, моя хорошая, я тебя не оби... ах, чертова дрянь! — вскричал он, прижимая ладонь к лицу. Кошка, стоило Мукотсу протянуть к ней руки, подпрыгнула и ударила его лапой. Когда он отнял руку, Мадока увидела, что когти оставили под его правым глазом три длинные полосы, добавившие еще больше неприглядности его облику.

Уже не пытаясь ласково подозвать кошку, Мукотсу почти прыгнул на нее, но тварь ловко вывернулась, и он распластался на земле. И люди засмеялись, хотя кошка докучала им, а Мукотсу сотоварищи спас их от демонов.

Неизвестно, чем бы закончилось это нелепое противостояние, если бы к кошке не шагнул Гинкотсу и, легко ухватив ее стальной рукой, не поднял в воздух. Кошка закричала и забилась, яростно царапая его, но железу были не страшны ее усилия. Вскоре демон не то сдался, не то успокоился, и Гинкотсу, держа металлическую руку вытянутой, понес кошку прочь, в сторону кузницы, куда указала служанка. Мадока пошла за ним. Мукотсу, видимо, желая показать, что и он участвовал в спасении кошки, потянулся следом. К ним присоединилась и Кимико, верно, желавшая увидать дьявольских котят.

Некоторое время собравшиеся с любопытством наблюдали за ними, а затем, утратив интерес, разбрелись кто куда. Большая часть отправилась обратно в дом. Вероятно, они думали, что и эту тварь ждет та же участь, что и демонов, до недавних пор пугавших город.

Гинкотсу нес кошку необыкновенно осторожно, хоть механизм на конце руки и не казался приспособлен для столь слабого захвата. Так носят своих котят страшные хищники, и клыки, способные разорвать шею быку, не приминают и шерстинки у их потомства.

Когда служанка называла сарай за кузницей старым, она сильно ему польстила. Это было ветхое полуразвалившееся строение с проломленной крышей и без одной стены. Гнилые бочки, сломанные тележные колеса, старая утварь и сундуки с поломанными замками уставили невеликое пространство так плотно, что между ними приходилось протискиваться. Девушка уже ждала их здесь. Она сидела на корточках в углу, и у ее правого бедра Мадока заметила какое-то шевеление. Кошка, до того безучастно болтавшаяся в стальном захвате, оживилась, взволновалась, зашипела и закричала, и из угла ей в ответ послышались такие же истерические звуки. Огромный Гинкотсу, с трудом пролезавший между нагромождениями хлама, видно, решил не приближаться к котятам. Вместо этого Мадока увидела, как механизм на конце его руки вытянулся на длинной цепи, и Гинкотсу мягко опустил кошку в угол.

Что это было за воссоединение! Демоны визжали, рычали, катались по полу, расталкивая хлам. Мать облизывала котят длинным ярко-красным языком, а те норовили залезть ей на голову и отпихивали задними лапами прочих желающих. Девушка-служанка осторожно выбралась из угла, а Кимико, напротив, подалась вперед, едва не споткнувшись о сундук без крышки, чтобы посмотреть на котят.

Мадоку кошачья возня особо не занимала, но она осталась с дочерью, чтобы та случайно не влезла в этот пушистый многохвостый клубок и не получила по лицу. Верно, раны, нанесенные демоном, заживают хуже, чем обычные.

Наконец, кошачье семейство успокоилось и мать принялась деловито вылизывать котят. Кимико вскоре наскучило наблюдать за этим, и они вышли к кузнице, где разворачивалось в этот миг ничуть не менее трогательное действо.

— ... никогда не видел женщин прекраснее тебя. Ты как нежный цветок лотоса, и сердце твое так же прекрасно, как лицо. Я был бы самым счастливым человеком на земле, если бы ты подарила мне хотя бы один поцелуй, хотя бы один ласковый взгляд, моя красавица.

В первый миг Мадока почувствовала неловкость и хотела было спуститься с Кимико с другой стороны холма. Но вытянувшееся лицо служанки, которой и предназначались страстные излияния Мукотсу, лучше всяких слов говорило, что она чувствует себя так же неуютно, как Мадока.

— Я... а... мне... мне надо прибрать в комнатах госпожи, — пробормотала она, вынимая ладонь из его рук. Не оглянувшись на Мадоку с дочерью, девушка сбежала вниз по холму и исчезла за восточным крылом дома. Мукотсу устало плюхнулся на невысокую поленницу у кузни.

— Все от меня сбегают, — печально сказал он не то Мадоке, не то самому себе.

— Их трудно винить, — прыснула Кимико, и Мадока велела ей:

— Сходи в дом, скажи, пусть собирают наши вещи к отъезду.

Кимико унеслась прочь с холма, а Мадока присела на дровяной навал рядом с Мукотсу и неловко улыбнулась ему:

— Она просто не хотела, чтобы по городу пошли слухи, вот и все.

— Не утешай меня, госпожа. Разве я сам не знаю, что женщины не любят меня из-за лица. Стоит им увидеть меня, как они тут же сбегают.

— Ну, я же не сбегаю. Меня совершенно не волнует твое лицо.

— Ну, так мы же сопровождаем тебя к твоему отцу, — ухмыльнулся Мукотсу. — Ты от нас и так никуда не денешься. А добровольно со мной ни одна женщина не станет водиться.

Не зная, как еще его утешить, Мадока вынула из волос синий цветок аджисаи, вплетенный сбежавшей служанкой, и протянула ему.

... Миновало еще три дня, и граница владений Йендо осталась далеко позади. Банкотсу, словно забыв о ее печальном признании, вел себя с Мадокой как прежде и не стал нисколько менее любезен. Остальные Шичининтай, казалось, тоже не знали, что вожделенная награда уплывает из их рук. Чудилось, будто Мадока вовсе не признавалась в своем обмане, и, чем ближе подходили они к месту назначения, тем сильнее это тревожило ее.

Наконец, когда до замка остался всего день пути, она не выдержала. Утром, как стали собираться, отвела Банкотсу в сторону и спросила:

— Ты не рассказал им, что я говорила?

— А должен был? — Он внимательно взглянул ей в лицо.

Мадока потерянно вздохнула.

— Даже если бы я не ждал получить Цвет Надежды, все равно помог бы тебе, — внезапно сказал он, и она удивленно подняла глаза.

— Почему?

— Я решил, что выслушаю тебя, как только узнал, что ты жена Котоямы.

— С чего бы такая честь?

Он внезапно улыбнулся и глянул на нее не то весело, не то горделиво, со странной радостью, как смотрит человек, которому нравится то, что он видит.

— Ну так я тебя вспомнил!

... Старый Кента служил господину Кимихиро, наместнику города Тецуя, уже очень много лет и за это время стал почитаем и любим горожанами. Местная детвора полюбила ходить к его дому, хоть то и вызывало раздражение у господина наместника, а пуще того — у отвратительной старой Кин. У Кенты для всякого находилось доброе слово, занимательный рассказ, а то и гостинец на память.

Дэйки, шестой из двенадцати сыновей бедной Маю, так и вовсе проводил у старика почти все свободное время. Ходил вместе с ним и Таро, сын варварки Змеешейки. Но если для бедного Дэйки визиты в дом наместника были единой отрадой, Таро ходил скорее из любопытства. Мать его была любовницей торговца шелком, который, хоть и не спешил жениться на ней (его жена в столице не оценила бы этого шага), исправно снабжал средствами как саму Змеешейку, так и четверых ее детей, и Таро не помнил, чтобы они с сестрами в чем-то нуждались.

Дом наместника был длинный, с несколькими ответвлениями от основного коридора, и детям строго-настрого запрещено было ступать в этот коридор. По нему проходил господин наместник, а он и без того недолюбливал бесконечные визиты местной детворы к старому Кенте и позволял их лишь оттого, что ценил верного слугу.

В один из таких дней судьба поднесла Таро и Дэйки, как им казалось, замечательный подарок. До заката старый Кента рассказывал им и еще пяти мальчикам, пришедшим его послушать, истории своей молодости — и если когда-нибудь Таро казалось, что стариковские излияния невероятно скучны, рассказы Кенты были вовсе не таковы. Он разыгрывал их по ролям, и дети покатывались со смеху. Лишь господина своего, Кимихиро Цуйоши, старик никогда не высмеивал, то ли почитая его превыше прочих, то ли просто боясь наказания.

— Покажи старую Кин! — весело хлопая в ладоши, выкрикнул восьмилетний Изаму, самый старший из собравшихся.

Кента тут же схватил бамбуковую палку, лежавшую у стены, и притворно замахнулся на Изаму.

— Вот ты, демоново отродье, погоди у меня, я научу тебя почтению к старшим!

Мальчишки чуть не надорвали животы от смеха. В этот миг сёдзи раздвинулись и на пороге объявилась старая Кин, словно догадавшись, что смеются над ней.

— Ты все развлекаешь этих бездельников! — набросилась она на мужа. — А между тем к нашему дому едет будущая невестка самой госпожи Маэды, и господин будет ее встречать!

Кента тут же отложил бамбуковую палку и принял вид собранный и серьезный.

— На сегодня, я думаю, все, — сказал он своим юным слушателям. — Ступайте по домам, а мне нужно встретить важных гостей.

Мальчишки, недовольно бурча и все еще посмеиваясь над последней выходкой Кенты, стали разбредаться. Только Дэйки несмело подошел к старику и попросил:

— Господин, можно мне остаться у тебя до ночи? Сегодня к матери обещал прийти Горо, а он не любит меня и поколотит, если увидит. Я обещаю, что не потревожу твоих гостей.

Горо был силач из силачей во всей Тецуе. Именно он справил бедной Маю дом и с тех пор наведывался к ней, и весь город знал, что, по крайней мере, четверо из ее сыновей были от него.

— Можно и я останусь, господин? — подхватил Таро. Его, конечно, дома не ждал никакой Горо, но уж больно любопытно было взглянуть на высокородных гостей.

— Ладно, что с вами поделаешь, — сжалился старый Кента. — Оставайтесь. Только вы такие грязные, что вас и господину-то показать нельзя. Сидите пока здесь, я распоряжусь, чтобы вам принесли угощение, когда начнется трапеза.

Это была невероятная удача. Мальчики как один закивали, и старик ушел встречать гостей. Сами же Дэйки и Таро, не в силах усидеть в комнате, выбрались в ответвление дома и дошли почти до самого основного коридора. Дальше им идти запрещалось, чтобы не преграждать дорогу господам, но сегодня они и этому месту были рады, ведь по главному коридору явно пройдут высокие гости.

Ждать им пришлось недолго: вскоре и вправду послышались шаги. Таро едва удерживался от того, чтобы вытянуть шею в основной коридор, а Дэйки почему-то оробел и отступил вглубь ответвления. Таро подумал, что приятель стыдится своего убогого наряда и, схватив его за руку, снова подтянул поближе к коридору.

Наконец, показались и виновники переполоха. Первым шел господин наместник, чуть поодаль — старый Кента, а следом — самураи и несколько женщин. Оружия у самураев не было — они сложили его у входа в дом, выражая тем самым почтение к хозяину и мирное свое намерение. Хотя выглядели они так важно, что Таро подумалось: уж таким господам необязательно снимать мечи.

Женщины были для него все на одно лицо, хотя одна из них и была одета роскошнее остальных. На шелковом кимоно ее изображены были журавли, летящие к солнечному диску, а широкий пояс складывался сзади в такую огромную подушку, что сам по себе мог бы служить одеждой. Видно, это и была та сама невестка, из-за которой все затевалось.

Богато одетая женщина внезапно замедлила шаг напротив них, и Таро уже думал, что она о чем-нибудь спросит, как вдруг позади него с глухим стуком отворились сёдзи и раздался крик старой Кин:

— Опять вы здесь!

Невестка вздрогнула.

— Кланяйтесь! Кланяйтесь, задери вас о́ни!

Старая Кин неслась к мальчикам, размахивая бамбуковой палкой, и Таро отскочил, чтобы та его не задела. Зато Дэйки не был столь проворен: старуха ударила его палкой по ногам, и он рухнул на колени, едва успев выставить руку, чтобы не удариться лицом. Таро, не дожидаясь, пока достанется и ему, поспешно склонился перед богато одетой женщиной, и палка взлетела над ним, но не опустилась.

— Прочь! Пошли прочь отсюда! — завизжала Кин, и мальчики бросились обратно в комнату, где их развлекал старый Кента.

Вскоре, как тот и обещал, служанка принесла им угощение: печеную на углях рыбу и рисовые шарики, политые сладким сиропом. Дэйки жадно набросился на еду, но Таро угощение не слишком занимало.

— Думаешь, она уже ушла? — наконец, спросил он товарища.

— Кто?

— Старуха.

— Да, наверное, прислуживает этой невестке, — пожал плечами Дэйки. — А что такое?

— Ты видел, что они все были безоружны, даже главный? — взволнованно заговорил Таро. — Они, наверное, оставили мечи у входа, давай сходим посмотрим!

— Ну... — Судя по лицу, Дэйки не разделял его воодушевления. — Не знаю... ведь нам нельзя появляться в главном коридоре.

— Мы и не будем. Обойдем по улице. — Таро потянул товарища за руку. — Идем, когда еще мы сможем так близко взглянуть на настоящий меч самурая!

Дэйки, похоже, думал о том, когда еще он сможет вдоволь поесть, но спорить с Таро не стал. Они покинули ответвление и дошли по улице до входа в основной коридор. Дэйки постоянно озирался по сторонам, да и Таро, когда они приблизились ко входу, тоже сделался осторожен и тих.

У входа никого не было. Где-то далеко позади прошла служанка с лампой. Тихо, как кошка, Таро скользнул внутрь дома. Дэйки — за ним.

Оружие и вправду было здесь, лежало на невысоком столике, завернутое в сероватый шелк, и у мальчиков загорелись глаза. Не парадное, не новое, как можно было ожидать от такой важной процессии, а самое настоящее, уже бывавшее в боях. Даже Дэйки словно забыл и о голоде своем, и о страхе, и с восхищением взял в руки длинный клинок. Ножны его были украшены витиеватой надписью, но читать Таро не умел, а потому иероглифы показались ему бесполезным украшением.

— Вынь его из ножен.

Дэйки вытащил катану на свет — это оказалось не так-то легко, как представлял Таро. Товарищ его порезался и испуганно отбросил ножны. Те упали на пол с глухим стуком, но в окружающей тишине и этот звук показался мальчикам оглушительным. Таро встревоженно вскинул голову.

Дэйки, сунув порезанную ладонь в рот, кинулся поднимать ножны, а Таро взял катану за рукоять и несколько раз взмахнул ею крест-накрест. Клинок со свистом рассек воздух, и этот звук понравился ему. Он передал меч Дэйки, а сам осмотрел другое оружие в шелковом свертке. Внимание его привлек длинный кинжал с такой широкой гардой, что оружие больше походило на крест. Таро потянулся было к нему, как до того недвижное безмолвие дома нарушил истошный крик:

— Ах вы чертовы дети!

Старая Кин выскочила на них из ближайшего ответвления, занося всегдашнюю бамбуковую палку для расправы. Они были так увлечены своим занятием, что не услышали даже ее шагов. Таро, первым оказавшийся на ее пути, попытался заслониться от удара, но бамбуковая палка словно топор обрушилась на его голову. Острый край ее — должно быть, отколотый во время особенно рьяного поколачивания нарушителей — рассек ему бровь, и кровь залила правый глаз. Таро взвыл, отпрянул, зажимая глаз, почти ослепнув от боли, и, увернувшись от второго удара, бросился прочь. Вслед ему еще долго летели вопли старухи:

— Проклятая падаль! Собачий выродок!

Таро остановился только в дальнем конце двора, у ручья. Вода в нем происходила из-под земли и была холодна даже в самое жаркое лето. Сюда не доставал свет огней большого дома, в наступающих сумерках старой Кин трудно было бы его найти. Наклонившись над водой, он принялся умываться.

Впрочем, у ручья он оказался не один. Угрожающее рычание заставило Таро поднять голову. В сумерках он различил на противоположной стороне ручья старую собаку, которую за неказистый вид и мерзкий нрав прозвали Кину-ину. Сейчас, злой и обиженный на старую ведьму, он рад был отыграться даже на собаке. Зачерпнув полной горстью ледяной воды, Таро брызнул ее собаке в морду, и Кину-ину затрясла уродливой башкой, прыгнула через ручей, попытавшись цапнуть его за ногу, и, видно, не ожидала, что нога, на которую она нацелилась, сама ее пнет. Собака упала в ручей, подняв тучи брызг, истошно визжа, а затем стрелой унеслась прочь.

Таро несколько повеселел. Кровь снова стала затекать ему в глаз, и он снова умылся.

Только когда на город опустилась непроглядная чернота и он разумно решил, что старая Кин если не исчерпала свою злобу, то хотя бы ушла, Таро направился обратно в дом.

Нужно было разыскать Дэйки и увериться, что с ним все в порядке. Уж верно старая карга поколотила его куда сильнее, чем Таро, если он не сбежал еще раньше. Но о приятеле своем Таро был невысокого мнения и не думал, будто тот сможет за себя постоять.

Из дома вышли несколько женщин и направились в сторону пристройки за ручьем. Позади всех шла та самая невестка в кимоно, расшитом журавлями, и Таро, решив не мучить себя долгими поисками, подошел сразу к ней. Кин рядом не было, но что нужно кланяться, встречая высокородную особу, он запомнил, потому поспешно поклонился женщине и спросил ее:

— Скажи, госпожа, ты не видела Дэйки, моего приятеля?

Внезапно женщина присела перед ним так, что их лица оказались друг напротив друга, и произнесла негромко и встревоженно:

— Боюсь, дитя, гости этого дома рассердились на тебя и твоего друга за то, что вы взяли их оружие. Лучше тебе не попадаться снова им на глаза, иначе они накажут тебя. Уходи домой и не появляйся здесь, пока мы не уедем.

Что-то необычное было в ее голосе, какая-то неизъяснимая тоска, и Таро, обычно мало внимавший советам взрослых, в этот раз не смог пренебречь предостережением. Да и оставаться здесь было уже бессмысленно: они увидели все, что хотели, пусть и получили тумаков, а старый Кента занят гостями и сегодня явно не покажется. Таро коротко кивнул и отступил обратно к ручью, где свет огней не мог его достать. Когда женщины вошли в пристройку и двор опустел, Таро незаметно, как кошка, выскользнул на улицу и направился домой.

И, должно быть, правильно сделал, потому как назавтра вся Тецуя знала: высокородные гости рассердились на несчастного Дэйки, и того утопили в болоте за городом.

... — Варварское отродье... — изумленно пробормотала Мадока. — Неужто это ты?

Банкотсу рассмеялся, запрокинув голову.

— Меня так уже лет десять никто не называл.

— Ты... вырос. — Она не знала, что еще сказать. — Неудивительно, что ты не узнал меня в лицо, а только по имени, ведь тогда я еще была красива.

— Ты и сейчас красива, — сказал он так, будто объяснял простейшую истину. — Это видно всякому, кто смотрит на тебя дольше десяти ударов сердца.

И, хотя Мадока не считала себя тщеславной, его слова согрели ее самолюбие. Она смотрела на него, мальчика, который спасся и вырос — чтобы собрать Шичининтай, убить сотни людей, обрести силу и славу не по разумению человеку. Банкотсу, видно, по-своему истолковав ее задумчивый вид, спросил:

— Жалеешь, что предупредила меня?

— Конечно, нет, — отвечала Мадока. — Ни тогда, ни сейчас я не оставила бы тебя в опасности. Но мне определенно есть над чем подумать.

О, ей было над чем подумать! Как же она глупа, как невероятно глупа, а ее еще звали мудрой! Ведь он помог бы ей и за куда меньшую цену. Почему она даже не попыталась предложить им другую плату, щедрую и достойную, но не столь драгоценную. Плату, которую легко смогла бы дать. Пускай бы наемники и дальше думали, что чудесный Цвет Надежды — лишь легенда, как тогда было бы легко! Но теперь поздно: она заронила в их сердца семя вожделения, которого не сможет утолить, и чем все обернется назавтра — то было ей неизвестно.