Убить книгу (джен)

Эмма очнулась в полумраке большой комнаты, лежа на узкой металлической кровати. Под пальцами колко ощущалось шерстяное одеяло, пахло лекарствами и травяным чаем, тело туго стягивали бинты, ныла спина, болело сожжённое зельем горло. Она в госпитале — понимание пришло почти мгновенно, вместе со смутным воспоминанием о суетящихся вокруг врачах, запахе собственной рвоты и голосах, говоривших на незнакомом языке. А затем нахлынули и прочие воспоминания: книга, висящий под потолком Иглодёр, Бен, сжимающий её руку, и…

Портал?

Эмма не была уверена, что все эти образы в её голове — не плод её воображения. И всё же, оглядевшись по сторонам, она признала, что это странное место совсем не похоже на бирмингемский госпиталь. Каменная колонна слева от её кровати уносилась высоко вверх, подпирая плохо различимый в полумраке сводчатый потолок. Выпирающие на нём рёбра нервюров навевали мысли о мифическом чудовище и о величественной архитектуре кафедральных соборов.

Кроме Эммы в больничной палате никого не было. Совершенно одинаковые металлические кровати стояли двумя рядами, аккуратно заправленные кипенно-белыми простынями поверх тёмных, наверняка таких же колючих одеял. В стрельчатые окна, украшенные голубыми витражами, пробивался слабый отблеск пробуждающегося рассвета.

Эмма попыталась сесть и поняла, что голова кружится, а к горлу почти мгновенно подкатила тошнота. Интересно, сколько она была без сознания? Тело, затянутое в бинты, слушалось плохо. Эмма осторожно спустила ноги на каменный пол и вздрогнула, почувствовав, как холод пронзает её насквозь. Неровно вытесанные плиты казались шершавыми, песок и мелкая каменная крошка больно кололи ступни, от холода хотелось поджать пальцы. Эмма медленно, слегка прихрамывая, добрела до ближайшего окна и прижалась носом к толстому мутноватому стеклу.

За окном темнели горы, укрытые шапками белых вершин — такие величественные, что Британии и не снилось! Справа, насколько хватало глаз, тянулись каменные постройки — огромные, украшенные резными арками здания устремлялись ввысь, крыши с крутыми скатами расчерчивали едва посветлевшее небо, десятки крытых галерей переплетались между собой, образуя бесконечные переходы — всё казалось воздушным и совершенно чужим.

И лишь солнце, медленно поднимающееся над изрезанной снежными пиками линией горизонта, было таким же, как дома.

* * *

Утро принесло Эмме знакомство с двумя хмурыми врачами, одетыми в тёмно-вишнёвые котты. Они о чём-то долго спорили между собой на неизвестном ей языке, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что она их совершенно не понимает, и игнорировали все её попытки объясниться. Младший из них сменил ей повязки на спине и бедре и напоил её лекарством из высокого стакана, а затем они оба просто ушли, ничего ей не объяснив и не ответив ни на один из её вопросов. Оставшись одна, Эмма вернулась к окну и долго ещё стояла, прижавшись к стеклу, рассматривая причудливые очертания зданий, пока ноги окончательно не заледенели от холода, и тело не стало отвратительно дрожать. А затем она залезла в постель и, зарывшись под одеяло с головой, провалилась в тягучий и нездоровый сон, в котором ей снилась чёрная книга, пытавшаяся ей что-то сказать, и вставший на дыбы огромный дракон Игуок, распластавший в воздухе широкие серебристые крылья.

Ближе к вечеру у неё поднялась температура. Молодой врач вновь осмотрел её спину под повязками, наложил мазь, а затем принёс ей тарелку с супом и, поставив её на прикроватной тумбочке, стал делать нелепые жесты рукой, принуждая её поесть, так словно Эмма была слабоумной и не имела ни малейшего представления о том, для чего приносят суп и как пользоваться ложкой. Глотать было больно. Эма ела без всякого аппетита, разглядывая свои босые ноги и льняную ночную рубашку, доходившую ей до лодыжек, и прикидывала в уме, где бы ей раздобыть ботинки и штаны потеплее, чтобы поутру сбежать из этого места. Вот только сил пока хватало ровно на то, чтобы управиться с супом и, неловко прихрамывая, вновь добраться до высокого стрельчатого окна, за которым жил своей жизнью незнакомый ей новый мир.

Следующим утром ей стало значительно лучше, температура спала, и слабость, ещё накануне сковывавшая всё её тело, незаметно сошла на нет. Эмма вновь принялась изводить своего врача вопросами, то и дело повторяя имя Бена, и тот, явно измученный её нескончаемой болтовнёй, жестами пообещал ей исполнить её просьбу. День прошёл в изнуряющей тоске, суп сменила перетёртая каша, а в комнате, казалось, навечно поселилась дегтярная вонь. Запах лекарств пропитал все её повязки, ночную рубашку и постель, и Эмме вдруг вновь до жути захотелось выбраться из этой комнаты на свежий воздух, к заснеженным вершинам, к голубому небу, но, предприняв осторожную попытку незаметно выскользнуть за дверь, Эмма неожиданно для себя обнаружила, что дверь больничной палаты заперта.

Неужели она здесь пленница? Мысль на секунду обожгла и испугала её, а затем затаилась где-то глубоко внутри, наполняя тревогой, недоверием и ожиданием плохих новостей.

* * *

Всю оставшуюся часть дня расстроенная и охваченная дурным предчувствием Эмма провела возле окна, всячески игнорируя увещевания своего врача вернуться в постель.

Она разглядывала суетящиеся фигуры людей и то и дело вспыхивающее в вечернем сумраке синее зарево, издали так похожее на беззвучно бушующую грозу, и так и уснула, сидя на широком подоконнике, прижавшись щекой к холодному каменному откосу.

А затем она проснулась в ставшей уже привычной постели и, приподнявшись на локтях, увидела стоящего возле окна Бена и обрадовалась ему, как родному.

За окном всё ещё было темно, и неяркие всполохи далёкой «грозы» неровными синими пятнами ложились на его лицо. Несколько дней назад, лёжа на полу своего магазина, парализованная болью и страхом, Эмма не успела его толком рассмотреть. Зато сейчас, глядя на Бена в тишине больничной палаты, она могла бы с уверенностью сказать, что он, пожалуй, высок — выше неё почти на целую голову — и довольно худощав. И хотя теперь он выглядел явно моложе, чем ей показалось в их первую встречу, волосы его, светло-каштановые и аккуратно подстриженные, уже тронула первая седина, а в уголках глаз скопились усталые морщинки. А вот глаза, укрытые сеткой длинных ресниц, были такими же, как ей запомнилось — серыми и очень спокойными.

— Здравствуйте, Эмма, — сказал Бен, подходя к её кровати.

Голос у него был с лёгкой, едва ощутимой хрипотцой, и акцент теперь казался почти нечитаемым. А ещё Бен пах морозной свежестью и домом, и Эмме почему-то вдруг безумно захотелось его обнять.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Лучше, — ответила Эмма, укоризненно глядя на него. — Когда вы собирались меня отсюда забрать?

Бен окинул её внимательным взглядом, наверняка подметив и ещё не снятые бинты, и бледную, порядком отдающую синевой кожу, и лихорадочный нездоровый блеск зелёных глаз.

— Пил говорит, вы изнываете от тоски и изводите его своим нетерпением. А ещё вы его совершенно не слушаетесь, — он недовольно покачал головой, возвращая ей не менее укоризненный взгляд, и устало добавил: — Вы не слишком-то благодарная пациентка, Эмма, а ведь Пил, между прочим, спас вам жизнь.

— Ваш целитель не желает мне ничего объяснять, хотя я почти уверена, что он вполне меня понимает, — возразила Эмма и, не чувствуя ни капли вины, тут же спросила: — Как называется это место?

— Кезаль.

— Это город?

— Эмма... — с нескрываемым осуждением в голосе сказал Бен. — Вы должны проявить хоть немного терпения. Пил считает, что вам нельзя много говорить. Вы идёте на поправку, но нужно время.

Эмма села в кровати, расстроенно глядя на Бена снизу вверх, и неожиданно почувствовала, как её наполняет обида. Почему-то сейчас, глядя в полумраке больничной палаты на его отстранённое лицо, ей всё сильнее начинало казаться, что он её попросту бросил.

— Почему вы так долго не приходили? — спросила она едва слышно, по-прежнему не сводя с него внимательного взгляда.

Синий всполох зарницы вновь осветил украшенное витражами окно, и Бен тяжело вздохнул. А затем взялся за стул, аккуратно пододвинул его к кровати и сел, и Эмма наконец поняла, что он ужасно, просто чудовищно устал.

— Потому что это было небезопасно, — произнес он, не глядя на неё.

— Как вы можете быть для меня опасны? — удивилась Эмма — Вы ведь меня спасли!

— Нет, Эмма, это вы были опасны для меня, — Бен подался вперёд и, взяв её за руку, осторожно коснулся ожога на её ладони. — Всё дело в книге, что вы читали, — сказал он, указывая на ожог. — Она оставила вам эту метку, когда пыталась вас подчинить.

Эмма смотрела на свою ладонь, на едва заметный ожог, что и вправду оставила ей книга, и никак не могла взять в толк, о чём он ей сейчас говорит. Что значит — она для него опасна?

— Ожог на вашей руке — это след магического воздействия, — объяснил Бен, — книга оставляет его, когда пытается проникнуть в чей-то разум. Мы называем такие книги Ловцами Душ. Они умеют затуманивать сознание людей, заражать их мозг навязчивыми идеями, превращая в безжалостных убийц, готовых по зову книги творить чудовищные вещи. Ловцы Душ коварны и жестоки, и, оказавшись в их власти, люди редко бывают в состоянии противостоять внушению. Нам требовалось время, чтобы понять, успела ли книга завладеть вами.

— Она не пыталась мной завладеть! — возмутилась Эмма. — Она пыталась меня убить!

— К сожалению, вы не можете знать этого наверняка.

Пальцы Бена были крепкими и тёплыми, и всё же Эмме на мгновение отчаянно захотелось вырвать руку.

«Она находится под воздействием чьей-то магии? Не принадлежит самой себе? Господи, какая чушь!»

— Это невозможно… — начала Эмма решительно и тут же осеклась, внезапно вспомнив то странное, жуткое ощущение неконтролируемой паники, что охватило её, когда она впервые коснулась книги. Неужели эта книга и правда пыталась что-то сотворить с её разумом?

— Ловцы Душ легко умеют обманывать человеческие чувства, — заметив, как помрачнело её лицо, негромко сказал Бен. — Люди читают их и тут же забывают, что прочли, теряют ощущение времени, впадают в беспамятство. Кто знает, сколько времени вы провели наедине с этой книгой, прежде чем из неё вылез Иглодёр.

— Но почему она, в таком случае, всё же попыталась меня убить?

— Возможно, потому что книга с вами не справилась. А возможно, она опознала в вас Букиниста и решила, что лучше не рисковать.

— Простите, — нахмурившись ещё сильнее, сказала Эмма, — когда вы говорите «Букинист», вы ведь имеете в виду совсем не то же самое, что и я?

— Букинист — это укротитель книг, — ответил Бен и, немного помедлив, добавил: — Букинисты умеют призывать книги и убивать их, и это самое важное и редкое умение в нашем мире. Так уж сложилось, Эмма, что наш мир уже много веков ведёт войну с Книгой. Очень сильной и очень древней магической книгой, которая называется Кариоран. И Ловцы Душ, охотящиеся на людей, покорные и преданные слуги этой книги.

— Книга в вашем мире является вселенским злом? — удивилась Эмма. — Но как это возможно? Ведь книги создают люди.

— Эту книгу люди не создавали. По слухам, её создала сама преисподняя, хотя на самом деле никто толком не знает, когда и как был создан Кариоран. Он существует уже много веков. Вполне возможно, он существовал всегда.

— И все волшебные книги подчиняются Кариорану?

— Нет, пока нет. Когда-то все магические книги служили только людям, но затем Кариоран научился порабощать их и управлять ими. Для этого он вписывает в книги строки собственного магического текста, написанные на особом языке, который называется гараней. Умение читать язык Кариорана — это редкий дар. Ему нельзя обучиться, с этим даром рождаются. Те, у кого этот дар есть, со временем становятся Букинистами.

— Ловец Душ написан на неизвестном языке? — удивилась Эмма. Она готова была поклясться, что те отрывки текста, что она смогла прочесть, были написаны на самом обычном английском.

— Тому, кто может читать гараней, он представляется родным языком, потому что на него ещё в древности было наложено «заклятие немоты». Из-за этого заклятья Букинисты не могут говорить на гаранее, читать на нём вслух или писать. Именно поэтому ему нельзя обучиться. Сам Кариоран полностью написан на гаранее, но в книги, которые он порабощает, на этом языке вписываются только отдельные куски. Те, кто их читал, говорят, что порой в этих фрагментах проглядывает душа дьявола.

— И как много книг уже захватил Кариоран?

— Никто не знает, потому что неизвестно, сколько магических книг было создано изначально, — ответил Бен, — они появляются и исчезают, и отследить их невозможно, как невозможно точно сказать, как много из них уже затронула порча. Но цель Кариорана — завладеть всеми. Именно поэтому теперь запрещено создавать книги-артефакты.

— А что происходит с уже созданными?

— С теми, что стали жертвами Кариорана? Их уничтожают или помещают в специальное хранилище в Гильдии Букинистов.

— И Букинисты единственные, кто сражаются с книгами? — спросила Эмма.

— Нет, кроме Букинистов существуют ещё охотники за книгами, в простонародье их называют Изгонятели. Они чувствуют книги, заражённые Кариораном, и могут их изловить, но они не могут читать гараней и не могут призывать книги. Есть ещё Переводчики, их дар — понимать языки, они могут узнать гараней в книге, но не могут его прочесть.

— Вы Изгонятель, — вдруг догадалась Эмма.

Бен повёл плечами, словно не говоря ни да, ни нет.

— Ну, хорошо, — стараясь осознать услышанное, сказала Эмма. — Предположим, Ловец Душ и правда попытался меня подчинить. Но я не могу понять одного — как книга смогла узнать, что я Букинист, раз я сама даже не догадывалась об этом?

— Вы сами ей в этом помогли. Текст в книге — это ведь своеобразный квест, не так ли? И чтобы пройти его до конца, нужно понять, о чём именно там написано. Так книга испытывает человека.

— То есть, прочтя книгу, я сама вызвала своего убийцу?

— Выходит, что так.

Они оба замолчали и какое-то время посидели в полнейшей тишине. А затем Бен неожиданно спросил:

— Для чего вы пытались призвать Кариоран, Эмма?

— Я никого не призывала, я уже говорила вам об этом, — нахмурившись, ответила Эмма. — Эта книга… Ловец Душ… сама ко мне явилась. Просто внезапно оказалась у меня в руках вместо энциклопедии про динозавров.

— И вы её читали? Зачем?

— Не знаю, — немного растерянно ответила Эмма. — Из любопытства, наверное.

Бен покачал головой и встал, и Эмма вдруг отчётливо поняла, что он совершенно ей не поверил.

— Вы мне что-то не договариваете, Эмма, вот только я никак не могу понять, что именно, — сказал Бен. — Но что бы это ни было, мы вернёмся к этому разговору утром, потому что сейчас нам обоим необходимо хоть немного поспать.