История пиратки (гет)

Примечания:

Капитан Блад как всегда — благородно рыцарствует наперекор всем...

Знаю… отыщу свою дорогу…Хоть блуждаю я среди миров.Кажется совсем ещё немного…И увижу отблески костров.

Побегу на свет меня зовущий…Пусть собью по бездорожью ноги.Побегу на звуки лир поющих…Даже если путь мой будет долгим.

Часто мы идём не той дорогой…И ошибок кучу совершаем.Но и это всё судьбой дано нам…Мы как данность… это принимаем.

В небе есть звезда моя заветная…Загадаю на неё своё желание.Огоньком надежды отогретая…Побегу навстречу…

Лариса Марковцева

Когда Настасья очнулась, до этого полностью уйдя в свои мысли, она обнаружила, что лошадь, предоставленная сама себе, увезла её на окраины Бриджтауна, в его самые далёкие кварталы — туда, где обычно селилась городская беднота. Улица была пуста; лишь иногда, если присмотреться в окна домов, можно было заметить испуганные детские личики, а в глубине комнат тёмные фигуры женщин, спешно собирающих свои пожитки. Настасья содрогнулась — не так далеко послышались выстрелы и чьи-то крики, которые немедленно стихли.

«Испанцы», — пронеслось в голове девушки. Она попыталась понять, что испанцы делают в английской колонии и почему она уверена, что это именно они; потом она вспомнила разговор с отцом и Арабеллой и всё, что произошло за сегодняшний день, и нахмурилась, а после резко пришпорила лошадь, шедшую до этого мерным шагом, чтобы та перешла на рысь, — на смену смирению со своей судьбой внезапно пришла удивительная жажда жизни. Лошадь понеслась так, что ветер засвистел в ушах, а непослушные растрепавшиеся волосы всё время лезли ей на лицо, норовя закрыть глаза. Настасья боялась; ей чудилось, что она видит перед собой убийство отца, слышит далекие выстрелы — те, правда, были куда более реальны, чем казалось Насте: испанцы уже теснили оставшихся защитников Бриджтауна к его окраинам; через несколько часов всё должно было быть кончено. Настасья сжала бока лошади так, что та пустилась вскачь ещё быстрее, почти что летя над землёй.

Город уже кончился — Настасья выехала на дорогу, ведущую к плантациям; ещё пару часов назад она и Арабелла беззаботно ехали по ней, весело болтая и пока не подозревая ни о чём. Не останавливаясь, девушка взглянула на оставшиеся позади дома, и что-то кольнуло у неё в сердце: она, вспомнив об Арабелле, подумала о том, что та ждёт её в своём поместье. «Надо заехать к ней», — подумала Настасья. — «Удостовериться, что всё хорошо». Она прижалась к гриве лошади и погладила её — это немного успокоило Настасью, и она собиралась спокойно выдохнуть — худшее, казалось, уже позади, но неожиданно она резко наклонилась вперёд, выскользнув из седла, и перелетела через холку лошади.

Больно ударившись о засохшую глину дороги, Настасья, едва подняв глаза и оглядевшись вокруг, с трудом протянула руку вверх, прикоснулась к затылку и нащупала там что-то тёплое и липкое. Поднеся ладонь к глазам, она увидела, что та вся в чём-то красном, и это что-то медленно стекает у неё с пальцев. Медленно переведя взгляд на свою лошадь, Настасья заметила, что та, пытаясь встать, всё время падает: после удара она сломала переднюю ногу. Бедное животное ржало от боли, стараясь привлечь этим к себе внимание хозяйки. Настасья, у которой после сильного удара мутилось в голове, подползла к ней и провела ладонью по её морде; лошадь ласкалась к Насте, и девушка мягко зашептала что-то, зарывшись носом в её гриву. Было очевидно, что лошадь уже не встанет, но Настасья не могла просто так бросить доброе животное, которое успело за две недели так сильно привязаться к ней. Четверть часа они провели в таком положении; Настасья впала с бессознательное состояние: в голове звенело, ужасно хотелось спать — в объятиях своего отца, дома, в Москве; там сейчас было жаркое лето, когда на улицах пахнет цветами и лошадьми, а в воздухе после недели без дождей стоит такой столб пыли, от одного вида которого хочется чихать не переставая. Все эти нахлынувшие воспоминания вызвали у Настасьи улыбку — в Москве она не была уже больше трёх месяцев. Она вспомнила только что ощенившуюся Лайку, гончую отца; щенята были такими крохотными и хорошенькими, что Настя, смотря на их слепую возню, не могла им не умиляться, а её бесконечные вылазки на псарню вызывали негодование бесчисленного количества нянек и весёлый смех отца. Неожиданно она увидела перед глазами мать, которая убаюкивала её на руках. Руки эти были тёплыми и ласковыми, а маленькая ещё Настя, не замечая нежного взгляда матери, играла с её большими красными бусами. Мама умерла давно, так давно, что Настасья почти уже и забыла её, но это внезапное видение заставило девушку прийти в себя и, встряхнув головой, ещё раз оглядеться вокруг себя. Лошадь лежала почти неподвижно — она устала бороться за жизнь и только тихо хрипела. Настасья с трудом встала, опираясь на землю, и прислушалась; выстрелы как будто стали ближе — а это было довольно опасно: она не знала, как далеко могут зайти испанцы, а если они найдут её на середине дороги в таком состоянии… Настасья нагнулась и достала из седельной сумки подратое крестьянское платье — она всегда возила его с собой на случай какой-нибудь непредвиденной истории; потом, едва ступая и покачиваясь, Настасья дошла до зелени, обрамлявшей дорогу, и оперлась на ствол ближайшего дерева, чтобы перевести дух. Всё нутро как будто выворачивало наружу: никогда еще ей не было так больно и так плохо. Впрочем, могло быть и хуже, Настя в этом нисколько не сомневалась.

Немного отдохнув, Настасья бросила последний взгляд на дорогу и, держась за стволы деревьев, медленно пошла вглубь своеобразного леса: это было намного безопасней, чем идти к плантациям по дороге, где каждый мог её увидеть. Да и если она вдруг упадёт в обморок, в лучшем случае её никто не заметит — ведь заметить человека, лежащего в кустах в десятке саженей от дороги, довольно сложновато. Руководствуясь таким соображением, Настасья упорно шла всё вперёд и вперёд, хотя едва ли она понимала, куда идёт, — рассудок говорил ей уйти как можно дальше, и она шла, но сильная боль в голове не давала даже возможности определить направление, в котором она пробирается по лесу. В конце концов после очередного шага её ноги задрожали и подломились, и Настасья опустилась на траву. Она еще раз провела рукой по затылку и убедилась в том, что кровь уже не течёт — значит, она ослабела не от её потери. Девушка дала себе слово отдохнуть минутку и немедленно продолжать путь — но она не встала ни через пять минут, ни через десять. Настасья, как она и боялась, потеряла сознание.

* * *

Когда Настя пришла в себя, она обнаружила, что пролежала в обмороке около трёх-четырёх часов — солнце, которое, пока она ехала, находилось в зените, заметно отклонилось на запад; по крайней мере Настасья догадывалась, где находиться запад, по тем немногочисленным признакам, которые давал лес — листва деревьев с одной из сторон была менее густой, чем с трех других, и она предполагала, что там должен был находиться север. Потом, после того, как она выяснила примерное время, она задалась другим, не менее важным вопросом: где сейчас находятся испанцы? После такого длительного обморока Настасье стало немного лучше, а это означало, что она может попытать счастья и отправиться к плантациям, чтобы там встретиться с Арабеллой. С другой стороны, её подруга могла уже уехать или, что еще хуже, испанцы могли захватить город полностью и, ведомые очевидным желанием нажиться, начать грабить загородные имения богатых плантаторов. Риск этого был велик — поэтому Настасья поостереглась пока что выходить из леса. Вместо этого она решила провести весь оставшийся вечер и ночь в лесу; утром же можно было выйти к берегу и проследить за тем, как испанский корабль будет выходить из гавани. Настасья искренне надеялась, что её не будет мутить так, как сейчас, и всё же надо было принять некоторые меры предосторожности: она, оглянувшись и убедившись, что рядом никого нет, быстро переоделась в захваченное крестьянское платье и кинула нарядный сарафан под кусты так, чтобы со стороны его не было видно. Потом она присела рядом с деревом — все-таки даже такой труд для неё оказался непосильным — и стала от нечего делать рассматривать листву вокруг себя: она переливалась от нежно-салатового до тёмно-зелёного, что для любопытной девушки являлось преинтересным зрелищем.

Занятая этим, она сначала даже не заметила доносившееся перешептывание голосов. Но, услышав их, Настасья напряглась; хотя голоса, кажется, говорили по-английски, а не по-испански. Издалека трудно было различить национальность говоривших, но Настя уже поняла, что для неё английский звучит несколько резче, чем испанский, а люди говорили, несмотря на приглушающий всё шепот, всё-таки жестко. «Англичане», — пронеслось в голове Настасьи. Выходить к ним или нет? Друзья они или враги? Для того, чтобы выяснить это, нужно было подкрасться к ним поближе и понять, о чём они говорят — в противном случае догадки можно было бы строить бесконечно. Встав с места, Настя медленно пошла на звуки голосов, стараясь не шуметь и не запинаться о выходившие из-под земли коряги. Получалось плохо — но голоса нисколько не обращали на это внимания, продолжая говорить о чём-то своём. Тем не менее Настя, решив отдохнуть и опершись на какой-то куст, притихла и смогла различить слова сквозь жужжащий гул голосов.

— Мы можем… испанский корабль… Для этого можно использовать… в порту, — тихо и властно говорил кто-то по-английски. Настя встряхнула головой: сказанное было покрыто пеленой мрака и таинствености — она не поняла из этого ровным счётом ничего.

— Это, конечно, хорошо, — возразил второй голос, грубый и громкий. — Но кто сказал, что нам безнаказанно дадут пройти в порт? По-твоему, испанцы слепые или ослы? Они заметят нас, поднимут тревогу. Хочешь воевать со всем испанским десантом? Их же не меньше ста человек! А нас только двадцать — и оружие, как ты знаешь, у нас не самое лучшее: даже три-четыре десятка подвыпивших испанцев нас очень быстро разгонят.

— Я видел… испанцы заняты тем, что… Порт не охраняется… На корабле… — спокойно ответил первый голос.

После этих слов разговор начал приобретать в голове Настасьи какие-то очертания: видимо, эти люди — англичане — хотели каким-то образом пробраться в порт, а потом — на испанский корабль. Это были жители колонии, которые решили захватить вражеское судно, — в этом сомневаться не приходилось. В голове Насти промелькнула мысль о том, что, быть может, эти люди помогут ей… но надеяться на это было слишком опасно: их встреча могла закончиться ничем не лучше, чем встреча с испанской солдатнёй. Поэтому нужно сначала было понять, что это за люди — и Настасья подошла ближе к ним, настолько близко, чтобы видеть всё, но при этом не быть увиденной. Спрятавшись за цветистым кустом акации, она наблюдала за происходящим — и зрелище, представшее перед её глазами, было… удивительным, и при этом устрашающим.

Насколько она могла рассмотреть, местом сбора для англичан служила небольшая поляна, которая вмещала в себя человек двадцать. Все они были мужчины, но не негры, а европейцы; одежда на них висела лохмотьями, лица закрывали густые бороды, да и вид у них был такой, какой совсем не соответствовал виду пусть даже необеспеченного горожанина. Настасья напряглась, пытаясь осознать, кто они такие, и вспомнила один из разговоров с Арабеллой — её подруга как-то упоминала вскользь, что на плантациях содержаться бывшие мятежники, отбывающие десятилетний срок на острове за попытку свержения Якова II. Эта мысль заставила Настасью содрогнуться: один лишь Бог мог знать, что на уме у этих заключённых; по нынешним временам взбунтовавшихся рабов нужно было опасаться ещё больше, чем испанцев. Поэтому, поняв, какая опасность ей угрожает, Настя начала медленно отступать вглубь джунглей, не привлекая к себе лишнего внимания. Правда, долго ей делать это не удалось: внезапно она потеряла равновесие и оступилась, повалившись на траву, которая немного смягчила удар. Последнее, о чём Настасья успела подумать, была мысль о том, что сейчас она обнаружила себя и что беглые рабы непременно заинтересуются тем, кто под их носом кто-то падает в кустах.

* * *

Питер Блад, бакалавр медицины, солдат, моряк, военнопленный, а ныне — раб на плантациях некоего господина Бишопа, разглядывал двадцать человек, выстроившихся рядом с ним полукругом; все они ждали того, что он скажет им, ведь от этого зависела их дальнейшая судьба. Да, он прекрасно понимал, что их первоначальный план провалился — у них не было ни лодки, на которой можно было уплыть с острова, ни того, кто мог этой лодкой управлять: полковник Бишоп избил Джереми, их единственного штурмана, так, что тот едва ли мог шевелиться и говорить, не то что управлять шлюпкой. Питер Блад предавался своему любимому занятию — он анализировал; вся эта тёмная история с испанским кораблём определённо была беглецам на руку, вот только надо было выжать из неё все возможные выгоды, и, размышляя над этим, Питер Блад в голове начертил безумный план, который должен был помочь им обрести свободу — по крайней мере он на это небезосновательно рассчитывал.

— Итак, господа, нам удалось сбежать с плантаций свиньи Бишопа; но все мы должны понимать, что, как только испанцы уйдут, нас немедленно сгонят обратно собирать сахар, в лучшем случае — без каких-либо наказаний, в худшем — нас заклеймят как беглых рабов, — начал говорить Питер Блад. Все присутствующие вслушивались в его речь, понимая, что сейчас должно быть сказано что-то очень важное. — Нам нужно бежать с острова, и сейчас выдался наиболее удачный для нас момент. Как вы знаете, большая часть испанского десанта расквартирована в городе — не более чем час назад я вернулся из города, где самолично смог убедиться в этом. Если это так, то на корабле должно быть не больше двадцати человек охраны. Мы можем захватить испанский корабль — это не составит нам труда, если мы будем действовать умнее, чем наши противники. А для того, чтобы беспрепятственно добраться до корабля, мы можем использовать лодки, стоящие на приколе в порту — я уверен, что англичан, следивших за ними, уже давно разогнали, а испанцам совсем не до того, чтобы каждый час пересчитывать лодки и смотреть, не украли ли парочку прямо у них из-под носа.

Сказав всё это и озвучив примерно половину своего плана, Блад остановился, чтобы посмотреть на своих сотоварищей по несчастью. Кто-то радостно кивал, решив, что для них это единственный выход в сложившейся ситуации, кто-то, как Волверстон, старый морской волк, недоверчиво морщил лоб, сомневаясь в возможности проделать всё вышесказанное.

— Всё это, конечно, хорошо, — громко возразил Волверстон, решивший возложить на себя обязанность высказать все «против» их командиру. — Но кто сказал, что нам безнаказанно дадут пройти в порт? По-твоему, испанцы слепые или ослы? Они заметят нас, поднимут тревогу. Хочешь воевать со всем испанским десантом? Их же не меньше ста человек! А нас только двадцать — и оружие, как ты знаешь, у нас не самое лучшее: даже три-четыре десятка подвыпивших испанцев нас очень быстро разгонят.

— Я видел, что творится в городе. Испанцы заняты тем, что они грабят, пьянствуют и убивают, и, поверь мне, их совсем не интересует возможность сложить головы в драке с бывшими рабами. К тому же я уверен, что порт не охраняется, а если уж и охраняется, то из рук вон плохо: испанцы возомнили себя победителями, а это отрицательно сказалось на их дисциплине. И на корабле, верно, оставили не больше двадцати человек охраны, и, могу тебя уверить, дорогой Нед, занимаются они тем, что опоражнивают бочонки с вином, пока их кастильские друзья веселятся на берегу, — с иронией ответил Питер Блад. Эти слова заставили всё ещё колеблющихся принять решение, сходное с мнением их командира. Волверстон, хоть и отличался любовью к рискованным затеям, всё же пытался найти в этом плане какой-то недочёт, который с помощью фантазии Питера можно было бы немедленно устранить.

— И как же ты планируешь появиться на корабле? Ты же не думаешь, что все испанцы будут в беспробудном запое, пока мы будем спокойно к ним подплывать? — поинтересовался Волверстон.

Питер Блад, предвидя такой вопрос, тщательно подбирая слова, ответил следующее:

— Моего знания испанского хватит, чтобы на вопрос караульного «Кто идёт?» ответить: «Это я, Педро!» Вряд ли он знает всех донов Педро, плывущих на этом корабле, поэтому обмануть его не будет слишком сложной задачей. А дальше… Всё будет зависеть только от нашей сноровки и внезапности… — Блад прервался, услышав шорох в кустах. Все насторожились; кто-то достал из-за пазухи нож или пистолет, приготовившись дать отпор незваным гостям. Питер Блад поднял руку, показывая, что никуда спешить не нужно, и громко крикнул: — Кто здесь? Отзовитесь!

В ответ он услышал только шум листвы над собой и пение какой-то вечерней птицы. Показав знаком оставаться всем на месте, Питер Блад двинулся в сторону джунглей, обнажая при этом отобранную у безымянного испанца шпагу. Ничего необычного не было, и через пару минут Блад уверился, что причиной их беспокойства был лесной зверь, пока неожиданно рядом с собой не обнаружил молодую девушку. Она была совсем ещё юной — ей было не больше восемнадцати лет. Она была без сознания, и, наклонившись, Блад понял почему: её затылок был весь в засохшей крови; видимо, она сильно ударилась обо что-то, из-за чего и упала в обморок. Бедняжка наверняка была из какой-нибудь бедной бриджтаунской семьи — это видно было по её одежде.

— Ну что там? — громко спросил Волверстон. Питер Блад ничего не ответил, задвинул шпагу в ножны и взял девушку на руки. «Совсем ещё ребёнок», — подумал он. Она была красивой; правильное лицо обрамляли тёмно-русые волосы, чуть вздёрнутый носик говорил об упёртости своей хозяйки. Блад подумал об испуганном личике Мэри Трейл, которая спасалась от испанского насильника, потом о бледной Арабелле Бишоп в белом лёгком платье, которая всё ещё оставалась для него неразрешимой загадкой. Несчастные создания, оказавшееся не в то время и не в том месте. Питер осторожно понёс свою ношу, стараясь, чтобы её голова не слишком отклонялась вниз — это могло ей сильно повредить. Выйдя к своим, он увидел в их глазах непонимание и недоумение: девушка в его руках многих привела в замешательство.

— Кто это? — спросил кто-то. — Это что ещё за девка?

— Следите за своим языком, сэр, — жестко одёрнул говорившего Питер Блад. — Она без сознания и серьёзно ранена; без моей помощи она не выживет, — решив чуть-чуть отойти от истины, добавил он.

— Нам сейчас нужно думать о нашей вылазке, а не о девичьей юбке, — возразил Волверстон. Вдруг страшная догадка отобразилась на его лице, и он с ужасом спросил: — Ты же не собираешься брать её с собой?

— А почему бы и нет? — поинтересовался Блад. — Я не могу оставить её тут — она умрёт, я уже говорил об этом. А перевязав ей раны, я смогу с чистой совестью отправить её домой — без опасений за её жизнь.

Волверстон гневно сплюнул на землю и оглядел Питера с ног до головы.

— Да поступай ты как знаешь, чёрт побери, но я тебя предупреждаю: ничего хорошего это нам не сулит! — ответил он и с ворчанием ушёл к Джереми — посмотреть, не пришёл ли их штурман в себя. Питер Блад, положив девушку на листву и слегка приподняв ей голову, заметно нахмурился: она пробормотала что-то, но на каком-то странном языке, смутно напоминающем немецкий. Оглядевшись и увидев, что никто из его товарищей этим не заинтересовался, Блад с облегчением вздохнул, думая о том, кто же эта девушка такая, и принялся за непосредственное исполнение своих обязанностей: он был отчасти неправ, когда сказал, что девушка без его помощи умрёт; однако чувства, вызванные некоторыми его воспоминаниями, не дали ему бросить её здесь, в лесу, а значит, теперь ответственность за её жизнь полностью лежала на нём.