Направит тебя к миру (гет)

Мадара не ожидал обнаружить Хашираму нервно ходящим взад вперед прямо за садовой калиткой занимаемого Учихами гостевого дома, когда он вернулся с тренировочных полей, а Хикаку настороженно наблюдал за Сенджу вне пределов досягаемости, и его шаринган был активен и медленно крутился.

— Что происходит? — потребовал ответа Мадара. Он не мог подумать ни о чем, что вызвало бы такое поведение со стороны его друга. То, как Хаширама так рыскал, было также чрезвычайно грубо, но, честно, он был довольно нечувствителен к грубости после трех недель переговоров. Большая ее часть была обусловлена необдуманностью, так как его друг был намного больше обеспокоен общей картиной, а не мелкими деталями. Такими как вежливость. Хаширама знал этикет — он просто не думал пользоваться им, если он заранее не решал, что для этого пришло время, если не нервничал и не беспокоился о том, чтобы произвести хорошее впечатление на незнакомца.

Его друг сделал шаг назад и повернулся к нему лицом.

— Дело в Тобираме, — признался он. — Он пошел на чай к Ките несколько часов назад, но он не вернулся, и я волнуюсь.

— Почему?

Мадара не мог представить, что его жена навредит Тобираме: она слишком хорошо с ним ладила.

Хаширама переступил с ноги на ногу.

— Тоби переживал, когда ушел, — тревожно сказал он, — кажется, он думал, что Кита-чан его покалечит. Во что, конечно, я ни капельки не поверил, — торопливо добавил он, взмахнув руками, — но визит к кому-то на чай обычно не занимает четыре часа!

Его друг был прав: возможно, это было немного чересчур. Мадара повернулся к Хикаку:

— Ну?

— Тобирама-сан действительно все еще здесь, и он совершенно здоров, — признал Хикаку, посмотрев ему в глаза. Мадара позволил вспышке гендзюцу погрузиться в свой разум и не смог сдержать мгновенное дергание от картинки того, как холодный, всегда контролирующий себя младший Сенджу цеплялся за Киту и выплакивал все глаза. Просто, что? Серьезно, что?!

— Тогда почему я не могу войти? — проскулил Хаширама, и резкость в его тоне добавляла неприятный оттенок к его инфантильному поведению. Он даже начал звучать скорее угрожающе.

— Вас не ждут и не приглашали, Хаширама-сан, — абсолютно вежливо и совершенно непреклонно ответил Хикаку. — Частную жизнь Киты-сама необходимо уважать.

Мадара так гордился своим двоюродным братом.

— Я зайду и посмотрю, как обстоят дела, — предложил он. — Скорее всего, они потеряли счет времени, разговаривая о фуиндзюцу, или что-то в этом роде.

Это не было невозможным сценарием, даже учитывая информацию Хикаку.

Плечи Хаширамы расслабились.

— Это действительно кажется намного более вероятным, — признал он, — и это так похоже на Тобираму, игнорировать меня после того, как я расстроил его раньше, особенно с учетом того, что ясно, что я был прав и Кита-чан его не покалечила! — он широко улыбнулся. — Спасибо, Мадара. Если они все еще разговаривают, ты позволишь ему остаться на ужин? Иначе он зайдет на кухни и не вернется в наш гостевой дом до ночи.

— Я предложу ему эту возможность, — согласился Мадара, прежде чем пройти сквозь калитку, и Сакурадзима и Сахоро последовали за ним по пятам. Два подростка направились вокруг здания к купальне, так что Мадара был один (Хикаку остался позади, чтобы следить за калиткой и Хаширамой), когда снял сандалии в гэнкане и беззвучно прошел по энгаве к открытым сёдзи в главную комнату.

Его жена взглянула на него и подняла палец к губам, а ее глаза блестели от тихого веселья. Мадара осмотрел сцену (стол сдвинут, татами смяты, россыпь грязных тарелок, и нигде не осталось ни крошки еды) и действующие лица (Кита удобно сидела на расстоянии вытянутой руки от жаровни и чайника, Тобирама небрежно растянулся на собранных татами, его кимоно было помятым, на его лице виднелись следы слез, и он тихонько сопел, а его голова лежала на коленях у Киты) и решил, что на самом деле? С учетом этого и того, что Хикаку видел раньше, он, скорее всего, не хотел ничего знать.

Так что он кивнул, развернулся и пошел обратно в гэнкан, снова надел сандалии и направился назад к калитке, чтобы заверить Хашираму, что, действительно, его брат в полном порядке и абсолютно не покалечен и что Тобирама вернется в гостевой дом Сенджу ближе к вечеру.

Затем он тоже направился в купальню. Что бы ни происходило с Тобирамой, у его жены все очевидно было под контролем.

* * *

После того, как хаха умерла, отец взял его и его братьев, одного младшего и одного старшего, из ее дома и переселил в главный дом клана Сенджу. Он также выстроил им намного более жесткий тренировочный режим, сосредотачиваясь на том, чему он хотел, чтобы они научились, а не развивая то, чему их уже научила хаха.

Отец всегда был скорее надсмотрщиком, чем родителем — после смерти хахи вся мягкость и поддержка в жизни Тобирамы шла от снежных барсов хахи. Он никогда не задавался вопросом, почему они приходят к нему только тогда, когда он один: он думал, что они также приходили к его братьям, когда они были одни, но Хаширама был так удивлен и рад видеть их после того, как Тобирама подписал контракт призыва в четырнадцать и начал практиковаться…

Теперь они были его снежными барсами: Киёнари и Тонари, которые сначала принадлежали хахе, и Чикаки, Шизуки и Отоки, которые выбрали отвечать на его призыв. Не для битвы (это был не такой контракт), но чтобы выслеживать добычу, охотиться, передавать сообщения и шпионить. Однако он редко призывал их в летние месяцы: горячий влажный климат западной части Страны Огня заставлял их постоянно жаловаться, и они не могли хоть сколько-то быстро двигаться без риска перегрева.

Тобирама в основном призывал их для разговоров на одиночных миссиях или когда просто был один: они были интересными собеседниками, хотя и отчаянными бунтарями. Абсолютно каждый раз, когда он призывал Тонари, она приветствовала его вопросом, свергнул ли он уже своего брата, и хотя Хаширама посмеялся над этим в тот единственный раз, когда присутствовал, чтобы услышать этот вопрос, Тобирама предпочитал не создавать впечатление, что он способствует появлению раскольничества в клане.

Прямо сейчас он ощущал смутную усталость и какую-то ломоту в теле, но в основном чувствовал себя тепло и в безопасности. Как в запахах-воспоминаниях того, как он засыпал после тренировок и хаха несла его обратно домой и сворачивалась вокруг него в кровати с Тамой и Кавой, пока Хаши учился выращивать деревья. Но по-другому, потому что хаха пахла как барсы, удары молнии и растущая зелень, тогда как этот запах был огнем в очаге, агаровым деревом и чешуей над лежащим в основе женским запахом.

… чешуей?

Тобирама приоткрыл глаза, всматриваясь в шелк, которым были покрыты колени, на которых лежала его голова, и в низкий столик рядом с беспорядочной стопкой тарелок и чайником. Кимоно было светло-зеленым с регулярными вертикальными белыми линиями и редкими горизонтальными линиями, расшитым россыпью светло-желтых кругов с черной каемкой: выглядело так, как будто кимоно сделали из лунных мотыльков.

Оно было действительно мягким у его щеки.

Хаширама был… здесь, с Ягурой, Рюшей и Чиги… они ужинали? Без него? Это было не очень вежливо. Тобирама выбрался из-под руки на его лопатке, сел ровно и потянулся, изогнув спину и зубасто зевнув. Затем он снова открыл глаза и обнаружил себя лицом к лицу с Китой.

Китой, которая улыбалась так же нежно, как и хаха, и чье кимоно было зеленым, как лунные мотыльки, с очень заметным мокрым пятном на одном плече.

Тобирама наконец вспомнил то, что привело к тому, что он заснул на коленях у этой женщины, и инстинктивно сымитировал своих барсов в том, что они делали, когда их ловили на чем-то глубоко недостойном: веди себя так, как будто не случилось вообще ничего, что стоило бы комментировать. Ему нечего было стыдиться. Ничего не произошло.

— Еще остался чай?

— Мадара снова наполнил для меня чайник, когда вернулся с тренировки, — беззаботно ответила Кита, и ее глаза блестели теплом и нежностью, когда она позволила ему сменить тему. — Пожалуйста, угощайся. Ты приглашен на ужин, и еда скоро прибудет, — она встала, на секунду поднявшись на цыпочки, неявно потянувшись. — Я вернусь через несколько минут, когда переоденусь.

Тобирама опустил глаза вниз на свое (крайне помятое) кимоно и поднял руку к подбородку:

— Могу я воспользоваться одной из ваших купален, Кита-сан?

Кимоно, скорее всего, было гиблым делом, но он мог хотя бы умыться: он чувствовал себя очень липким.

Одно из фусума на другой стороне комнаты открылось, и в поле зрения появился Мадара.

— Позволь мне дать тебе на время юкату, — твердо сказал мужчина, встретившись глазами с Тобирамой, — а моя жена сотворит для тебя чудо с этими складками, — он слегка улыбнулся. — Фуиндзюцу правда можно использовать для чего угодно.

Печать для разглаживания складок на одежде? Но опять же, он сейчас пытался создать дзюцу для стирки, так что это определенно было практично. Тобирама обозначил надлежащий поклон сидя:

— Спасибо за вашу доброту.

Затем он налил себе чаю: он чувствовал некоторую сухость во рту.

Кита просто улыбнулась, покинув комнату, но ее уход вызвал шквал активности: Учиха Ёко скользнула внутрь, чтобы унести все тарелки и грелку для булочек, аккуратно смела крошки со стола на одну из тарелок, а затем направилась обратно к гэнкану, Сахоро передвинул чайник на стальную подставку и вынес жаровню из комнаты (возможно, намереваясь вычистить немного пепла), а Сакурадзима начала ходить по комнате поправляя татами.

Тобирама игнорировал их, когда свидетельства его срыва и невежливо долгого пребывания аккуратно стирали, попивая чай. Затем он налил себе еще одну чашку: это был хороший чай, и он хотел пить. И все больше хотел есть, несмотря на то, что наелся булочками и сладостями несколько часов назад.

Хаха раньше делала булочки. Он забыл об этом.

Мадара появился из комнаты, в которой исчез, и уронил неплотно сложенную юкату и чистое полотенце на татами рядом с коленями Тобирамы.

— Хикаку и Сахоро не будут против, если ты переоденешься в их комнате, — сказал он, кивнув на ближайшее к гэнкану фусума, а затем присоединился к Сакурадзиме в перетаскивании большего низкого стола в главную комнату и устанавливании его на середину.

Что ой как случайно означало, что Тобираме совсем не надо было двигаться. Он наблюдал за тем, как все Учихи кроме Киты (которая еще не появилась) включились в то, чтобы приносить подносы, чашки и подушки из соседней комнаты и расставлять их вокруг стола. Сахоро принес жаровню обратно, и вернувшаяся Ёко прогнала воина, чтобы она могла снова зажечь огонь с новым углем.

Он выпил очередную чашку чая, и чайник оказался пустым. Так как еда явно должна была скоро прибыть и он хотел умыться, Тобирама поднялся на ноги и ушел в комнату, где ему разрешили переодеться. Она была точно такой же, как и его собственная комната в гостевом доме, который занимали Сенджу, за исключением того, что здесь было два свернутых футона, две вешалки, две стойки для брони (эти эмалированные доспехи действительно были восхитительными), два умывальника и два низких столика, каждый из которых был довольно беспорядочно завален разными лакированными шкатулками и приоткрытыми свитками, и одна стопка вещей была явно выше, чем другая.

Более опасно загруженный стол наверняка принадлежал Учихе Хикаку.

Тобирама быстро переоделся, аккуратно сложил кимоно, перекинул его через руку и вышел из комнаты. Было немного неловко доверять свою верхнюю одежду жене Мадары, но мужчина предложил, и, честно говоря, за его одеждой всегда ухаживали жены других людей: он просто не обращал на это внимание до недавнего времени. Даже здесь и сейчас прачки Акимичи чистили все белье Сенджу для них два раза в неделю. Было неловко только потому, что он знал Киту лично и она была намного более высокопоставленной, чем он.

Когда он постучал в фусума, Кита открыла почти незамедлительно, уже одетая в другое кимоно: это было желтым с красновато-коричневыми волнистыми горизонтальными линиями, и в некоторых местах были расположены круги, похожие на глаза. Оно тоже было очень похоже на крылья мотылька, хотя Тобирама не думал, что в этот раз он распознал вид.

— А, отлично, — сказала она, забирая у него одежду. — Это займет всего несколько минут, Тобирама-сан. Я повешу его в комнате Хикаку и Сахоро, как только закончу.

Тобирама коротко поклонился и направился в купальню.

* * *

Как только ужин закончился и Тобирама вернулся в гостевой дом Сенджу, Мадара отвел Киту в дальний край сада. Над головой небо становилось все более облачным, и дул сильный ветер: было очевидно, что скоро пойдет дождь.

— Кита, что ты сделала с Тобирамой?

Потому что его жена явно сделала что-то: общее поведение Тобирамы было не таким, как раньше. Мужчина был менее плотно сдержанным, менее скрупулезно вежливым, и кошачья настороженность, которая присутствовала раньше, сменилась бесстыдной кошачьей праздностью. Вместо того, чтобы занимать настолько мало места, насколько возможно, теперь Тобирама, кажется, распростерся, и его чакра занимала место вокруг него, а не была усердно скрыта под его кожей. Не много места, признаться честно, но это все равно была очень существенная разница. Более комфортная поза также была говорящей.

Его жена вздохнула.

— Он пришел, выглядя так, как будто едва мог отличить реальность от боевого дурмана, — тихо сказала она, — а потом он меня расстроил. Так что я прочитала ему лекцию, что вполне возможно вызвало еще одно боевое видение, а затем я объяснила необходимость списывания грехов врагов, когда заключаешь с ними мир. И в этот момент он был намного более очевидно не в себе, а потом, ну…

— Он разрыдался? — догадался Мадара. В конце концов, это было то, что видел Хикаку.

— А, значит, Хикаку рассказал тебе об этом. Да, он разрыдался, и он позволил мне обнять себя, так что я не собиралась отпускать его, не тогда, когда это могло сделать все намного-намного хуже. В конце концов он вернул себе самообладание, накинулся на булочки и сладости Акимичи и уснул на мне, — она хихикнула. — Я запомнила этот момент навсегда. Может, я нарисую картину об этом для Хаширамы-сана.

Мадара хохотнул. Его друг определенно оценит такую картину.

— Затем, когда он наконец проснулся, он невозможно по-кошачьему прогнулся и продемонстрировал полный рот подозрительно острых зубов, когда зевнул. Я знаю, что его мать была Хатаке, но серьезно, муж, клыки. Края его коренных зубов слегка заострены, но его клыки честно абсурдны, особенно верхние.

— Он определенно сделал эту кошачью вещь «конечно я бы никогда не совершил ничего недостойного, вы ничего не видели» после того, как ты пошла должным образом размять ноги и переодеться к ужину, — согласился Мадара, улыбаясь от воспоминания. — Интересно, это гены Хатаке или у него есть свой контракт призыва?

Учихи владели только двумя контрактами, ни один из которых не принадлежал роду Аматэрасу, так что Мадара ничего не подписывал. Однако он знал, как они работают: он видел оба свитка с контрактами, и сравнение фуиндзюцу ясно дало понять, как проходит этот процесс и как это может повлиять на призывателя.

— Ну, он единственный оставшийся в живых ребенок второй жены Буцумы, так что не то чтобы здесь есть какая-то основа для сравнения, — Кита проигнорировала эту загадку. Мадара был согласен, что Тобирама мог вполне сам раскрыть детали во время его предстоящего пребывания. В конце концов, он будет с ними больше полугода. — И, пока мы наедине… — она внимательно огляделась, как будто проверяя, не прячется ли кто-то на дереве.

— Что такое, Кита-кои? — тихо спросил он, беря ее руки в свои.

Его жена стеснительно ему улыбнулась:

— Я беременна, муж.

Мадара почувствовал слабость в коленях, и он был вынужден усилить свои мышцы быстрой вспышкой чакры.

— Уже? — выдавил он.

Кита переступила с ноги на ногу, опустив глаза:

— Я на третьем месяце, дорогой. Я не хотела ничего говорить раньше, на случай если я ошибаюсь, но сейчас я определенно беременна. Меня тошнило каждое утро последнюю неделю.

Мадара смутно вспомнил, как его мама говорила о ранней утренней тошноте, когда она была беременна Сабуро: ее вырвало раз или два, и он переживал, что она болеет, пока она терпеливо не объяснила ему, что такое состояние нормально, когда ждешь ребенка.

— Ты чудесна, — горячо сказал он, крепко ее обняв. — Ты будешь восхитительной мамой: ты уже для девочек.

— Спасибо, муж, — пробормотала она, и ее голос был немного хриплым от силы ее эмоций. — Ты будешь чудесным отцом. Я надеюсь, что у ребенка будет твое лицо.

— Ты не пожелаешь мое сердитое лицо дочери, не так ли? — поддразнил ее Мадара, окрыленный радостью.

— Это очень милое лицо: почему бы мне не хотеть видеть его чаще? — парировала она, потыкав его в ребра. — И Мадара?

— Да, мать всех моих будущих детей?

Кита немного порозовела, но ее глаза соблазнительно потемнели:

— Беременность заставляет меня хотеть тебя больше.

Ну, в этом случае…

— Я весь твой, — хрипло пообещал он, подхватив ее на руки и добежав до передней двери гостевого дома за долю секунду на головокружительной скорости. — Позволь мне удовлетворить тебя.

Кита наклонилась вперед в его руках и прижалась губами прямо под изгибом его челюсти, легонько прикусив чувствительную кожу в этом месте.

— Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой — мне, — мурлыкнула она, и ритм в ее словах дал понять, что это была строчка из песни или стихотворения. — Покрой меня всю поцелуями, потому что любовь твоя слаще вина. Имя твоё слаще лучших духов. Возьми меня с собою! Давай убежим! О мой царь, введи меня в чертоги свои.

Поэзия: эпическая любовная поэзия с четким ритмом, и Мадара чуть не споткнулся о собственные сандалии, спинывая их, чтобы можно было быстро зайти внутрь босиком и отнести ее в спальню, чтобы больше никто не услышал слова, произносимые с такой явной жаждой.

— Положи меня, как печать, на сердце твое, — продолжила его драгоценная, сводящая с ума жена, и ее голос был тихим и томным. — Как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство клана своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем…

Мадара заставил ее замолчать поцелуем, плечом закрыл фусума за ними и приступил к тому, чтобы снять с нее кимоно. Ее руки оказались на его оби, развязывая узел и стягивая его кимоно с плеч.

— А мой сад у меня при себе, и могу я по желанию отдать его, — прошептала она в его губы, когда они оба отстранились друг от друга, чтобы вдохнуть, и аллюзия заставила его содрогнуться. О, его жена определенно его погубит.

* * *

— Тоби, проснись.

Тобирама перекатился на бок, повернувшись спиной к отвратительно бодрой сигнатуре чакры брата, и уткнулся лицом в подушку.

— Тоби, уже утро!

Пальцы потыкали его между ребер — он шлепнул брата по руке:

— Прекрати, Хаши.

Возникла пауза (благословенная тишина, спасибо), а затем его брат громко взвизгнул:

— Тоби! Ты так не называл меня уже несколько лет!

Затем Тобираму вытащили из кровати и крепко обняли, против чего он категорически возражал.

— Отстань от меня! Анидзя, я тебя предупреждаю…

Две минуты спустя Тобирама негодующе поправлял свою ночную одежду, а Хаширама пытался притвориться, что дуется, пока лечил свою укушенную руку, но счастливые пузырьки в его чакре было невозможно не заметить.

— В чем дело, анидзя? — раздраженно потребовал ответа Тобирама, сложив руки на груди. Он спал.

Его брат жалобно надул губы:

— Тоби! Я просто хотел узнать, как прошел твой вчерашний визит! Я попытался подождать тебя, но ты не возвращался сто лет, и я не хотел проспать, так что мне пришлось пойти в кровать.

В этом и был весь смысл того, почему Тобирама изначально откладывал свое возвращение: он вовремя покинул гостевой дом Учих, затем пошел на короткую прогулку вокруг садов и проскользнул в свою спальню в гостевом доме Сенджу через энгаву, а не прошел сквозь гэнкан. Хаширама все еще сидел в гостиной, когда он пошел спать: его брат был ужасным сенсором, если то, что он искал, не находилось на дереве или не прикасалось к древесине, которую он вырастил сам.

— Я вернулся совсем не поздно, ты просто не заметил, — невозмутимо сказал он, пальцами приводя волосы в хоть какое-то подобие порядка. Заглушающие печати на фусума помогли в этом, если быть честным.

Его брат только нетерпеливо подпрыгнул:

— Так как прошел ваш разговор, Тоби? И почему ты оставался там так долго?

Тобирама попытался найти какие-то слова, которые не будут ни ложью, ни слишком личными.

— Кита-сан объяснила свою точку зрения на смерть ее отца, — осторожно сказал он, — а затем разъяснила свою позицию относительно того, почему она верит, что мир сработает и как заставить его сработать. Это было… — ужасающе. Освобождающе. Больно, — …информативно.

— Тоби! Ты не можешь сказать такое и не рассказать мне! — надулся и умоляюще посмотрел на него его глупый и слишком жизнерадостный брат. — Какие у Киты убеждения по поводу мира? Как она планирует заставить его работать? Я знаю, что если Сенджу и Учихи заключат мир, мы будет слишком сильными, чтобы кто-то выступал против нас, и все остальные тоже прекратят сражаться. Она тоже так видит эту ситуацию?

Точка зрения Киты на мир была фундаментально несовместима с точкой зрения его брата. Хаширама хотел принудить всех к миру, представляя угрозу больше, чем то, чему они смогут противостоять, тогда как Кита выбирала отступить от войны, а затем принять всех остальных, кто захочет сделать так же.

— Ее идеи имеют гораздо больший смысл, чем твои, — съязвил он. — Когда враг, слишком сильный, чтобы сражаться с ним в лобовую, когда-либо останавливал кого-то по-настоящему целеустремленного, чтобы добиться мести?

Лицо Хаширамы помрачнело, уныние завихрилось над его головой, и он сгорбился:

— Отото, ты такой злой!

— Палка-дурак, — пробормотал Тобирама, схватив юкату и полотенце, и вышел из комнаты, направляясь в купальню. Это Тока придумала детское прозвище его брату: она все еще регулярно его использовала, хотя Тобирама не произносил его уже больше десяти лет. «Хаши» означает «палочка», и его брат был тощим ребенком: то, что у него был мокутон, делало его прозвище только более уморительно подходящим.

По крайней мере они наверняка скоро закончат написание мирного договора. Три недели сидения сложа руки во все более жаркую погоду определенно не были его идеей о веселье.

И конечно, когда вопрос о заложниках уладили, доработка условий и штрафных санкций завершилась чуть меньше, чем за полтора дня. Затем переговоры объявили завершенными, и ужин тем вечером был очень роскошным банкетом, чтобы это отпраздновать. В середине утра следующего дня четыре законченные копии договора были вручены Хашираме и Мадаре: Тобираме пришлось помочь Хашираме с некоторыми из более малоизвестных кандзи, но у Мадары явно не было таких сложностей в сравнивании документов, чтобы удостовериться, что они абсолютно идентичны. Даже без активного шарингана.

Кита тоже явно могла их понимать: Мадара делал паузу в конце каждого раздела, чтобы убедиться, что его жена тоже закончила читать.

После того, как было подтверждено, что копии полностью идентичны и точно такие же, как и хотят стороны, заключающие договор, и Хаширама, и Мадара поставили свои подписи в конце каждого раздела на каждом документе, и Акимичи-сама добавил собственную подпись внизу в качестве свидетеля. Затем Мадара и Хаширама пожали руки, каждый взял по копии, и они вверили третью копию Акимичи-сама. Затем четвертую копию все три главы кланов передали профессиональному посыльному, ждущему снаружи, который понесет свиток напрямую в столицу, чтобы его поместили в архивы даймё.

Посыльные пользовались чакрой, но они не были шиноби: они присягали даймё, и их единственным умением был быстрый бег по любой местности. Они считались руками даймё, так что даже кланы шиноби прилагали все усилия, чтобы избегать воспрепятствования им.

— Это наконец-то происходит! — тихо и горячо сказал Хаширама, когда посыльный помчался в путь, исчезнув за горизонтом, чтобы несомненно посплетничать со всеми, кого встретит по пути в столицу. — Мы наконец-то заключили мир!

Мадара тихо фыркнул, но у него на лице виднелась тень нежной улыбки.

— Теперь нам осталось только его не нарушить, — заметил он.

Хаширама повернулся и обнял Мадару, который вздохнул, но похлопал абсолютно невозможного старшего брата Тобирамы по спине, пока тот его не отпустил.

— Я запрашиваю время для моего генерала Хикаку-сана до середины завтрашнего утра, чтобы собрать вещи и закончить писать письма членам семьи, — добавил глава клана Учиха, аккуратно сделав шаг назад из зоны пределов досягаемости Хаширамы.

— Это хорошая идея: Тобирама тоже захочет написать письма, — согласился Хаширама. Вообще Тобирама уже начал писать письма (и пребывать в тихом отчаянии от того бардака, в который его брат превратит денежные потоки клана за семь месяцев до Нового года, когда обмен завершится), но да, еще полдня будет весьма кстати.

— Итак, заложник будут обменяны завтра в десять часов утра, — заключил Акимичи-сама. — Но сначала: обед! — он просиял. — Кухня приготовила очередной праздничный стол.

Тобирама не сомневался, что вечером будет праздничный ужин, а завтра утром — праздничный завтрак: Акимичи любили еду, и мир между Сенджу и Учихами был достаточно беспрецедентным, чтобы стать отличным поводом для целой недели празднования.

* * *

— Тобирама-сан, кажется, ты не получаешь удовольствия от этого вечера.

Тобирама краем глаза посмотрел на Киту, которая неспешно подошла к нему. Сквозь открытые сёдзи на другой стороне комнаты можно было видеть, как Хаширама и Мадара пили саке с Акимичи-сама и покатывались со смеху. Стоял поздний вечер, и празднования не прекращались с полудня: вот тебе и написание писем и даже сбор вещей. Все остальные в фестивальном зале тоже находились в разной степени опьянения, но три главы клана наиболее явно злоупотребляли алкоголем.

— Не будучи в курсе намерений моего брата, я не смог принять должные шаги, чтобы делегировать свои обязанности перед началом переговоров, — коротко сказал он.

Глаза Киты блеснули над ее веером.

— Я думаю, ты имеешь в виду, Тобирама-сан, — легким тоном сказала она, — что ты считаешь, что твой брат абсолютно уничтожит твою систему хранения документов в твое отсутствие.

Тобирама опустил взгляд в свою чашку с саке, силой воли сдерживая саркастический смех. О, его система хранения документов прямо сейчас была меньшей из его забот… подождите секунду. Подняв глаза, он прищурился на Киту: она точно знала, о чем он переживал. Он мог сказать.

— Значит, это ваш злобный план? — сухо спросил он. — Уничтожить Сенджу, полностью передав управление и финансы клана в руки моего брата, а затем стоять в стороне и качать головой, пока мой клан рушится, прежде чем воспользоваться всем, что останется?

И это было именно тем, что она бы сделала. Ничего из этого нельзя было повесить на нее, но с небольшого расстояния можно было явно увидеть ниточки, за которые дергали. Она с мужем мастерски обыграли Хашираму, организовав ситуацию, в которой он конечно выдвинет Тобираму в качестве заложника.

— Именно поэтому мы настаивали на обмене тебя на Изуну в первый раз, — откровенно призналась Кита. — Я осознала, что это вероятный исход переговоров, как только увидела, кого твой брат взял с собой, но мой муж был более оптимистичным.

Больше она ни в чем не призналась.

Тобирама снова яростно посмотрел на чашку с саке: он едва ли выпил больше глотка этим вечером, будучи не в настроении.

— Ну и дурак.

Однако он был вынужден восхититься безжалостной практичностью Киты: продлится мир или нет, это вполне могло подорвать Сенджу. И они не могли дать задний ход сейчас без несения от еще более калечащих последствий, обозначенных в договоре. Они все попались в ловушку, и тут не было выхода: поражение, вырванное из пасти победы, все меньше чем за сезон с ранения Изуны.

Кита издала смешок, прикрываясь веером.

— Надежда умирает последней, — уклончиво согласилась она, поглядывая на него из-под ресниц.

— Просто скажи мне.

Что бы она ни скрывала, она могла высказать это без волнений о приличиях. Прямо сейчас у Тобирамы не было для них терпения, не теперь, когда он увидел, что может подстерегать под всеми этими любезностями и щедростью.

Кита шагнула вперед и встала рядом с ним на энгаве, и ее взгляд переместился к тому месту, где ее муж теперь пел очень непристойную песню с другими пьяницами.

— Гипотетически, посчитает ли Хаширама хорошим для мира, если его дети будут настолько близкими по возрасту, насколько возможно, с моими и Мадары? — спокойно спросила она. Удивительно мелодичная похабщина, кажется, совсем ее не беспокоила: очевидно, это была сторона Мадары, с которой она была уже знакома.

— Да.

Это было совершенно очевидно. Хаширама был абсурдно сентиментальным в том, что касается Мадары.

— Гипотетически, согласится ли Мито-сан помочь с этим планом?

Тобирама повернулся, чтобы с глубокой настороженностью посмотреть на скромную, невинно выглядящую леди Учиха, стоящую рядом с ним. Опять, что-то определенно назревало. Однако, кажется, было возможно, что в этот раз Сенджу действительно выиграют, что было бы приятным разнообразием.

— Моему племяннику три года, и моя сестра будет рада еще одному ребенку, — осторожно признал он. Мито уже несколько раз говорила об этом — просто Хаширама всегда был больше заинтересован в заключении мира с Мадарой, чем во вкладе в новое поколение.

— Возможно, ты можешь написать ей и предложить это, — беззаботно пробормотала Кита, махнув веером. — В конце концов, я сейчас беременна, и несколько месяцев между днями рождения — это не такая большая разница.

Все было раскрыто: раздражающий момент была в том, что это сработает и даже принесет пользу клану. Новость, что Мадара ждет очередного ребенка, приведет Хашираму в абсолютный восторг, и не потребуется никаких усилий, чтобы вложить в голову его брата идею, что было бы чудесно, если бы у ребенка клана Учиха был бы сверстник Сенджу, с которым можно подружиться. Мито также будет рада (особенно если Тобирама заранее предупредит ее и объяснит свои опасение по поводу того, чтобы держать Хашираму подальше от финансовой политики клана), а затем Тока с Ягурой смогут тихо продолжить отбор миссий и бухгалтерский учет без того, чтобы их сердобольный глава клана совал сюда свой нос и принимал нежелательные решения, которым все будут вынуждены подчиняться. Было и так плохо, что он устанавливал бюджет.

— Я приму твое предложение к рассмотрению, — Тобирама сделал паузу. — И поздравляю.

— Спасибо, Тобирама-сан, — она опустила веер лишь настолько, чтобы он мог увидеть ее улыбку. — Прошу меня простить, я чувствую себя немного уставшей. Пойду попрошу мужа сопроводить меня обратно в наши комнаты.

Тобирама смотрел за тем, как она прошла к тому месту, где Хаширама теперь лежал на спине от того, как сильно смеялся, а Мадара наливал себе новую чашку саке, и его лицо было воплощением комически преувеличенной концентрации. Когда Кита приблизилась на расстояние в два метра к своему мужу, он повернулся к ней, как цветок к солнцу, и его лицо засветилось от удовольствия.

— Кита-кои! — саке был заброшен, и Мадара поднялся на ноги с удивительной грацией, сделал несколько шагов и обернул руки вокруг жены, прижавшись своим лбом к ее.

— Ты потрясающая, — немного неразборчиво, но жизнерадостно пробормотал он, выпрямившись и немного покачиваясь, прежде чем продолжить. — У меня самая красивая и гениальная жена во всем мире. Обручить меня с тобой было единственной хорошей идеей, которая когда-либо была у моего отца. Хочешь потрахаться?

Тобирама, который в это время сделал глоток саке, выплюнул его. Что.

— Не здесь, муж, — отчетливо сказала Кита. Акимичи-сама с грохотом перевернулся на спину, абсолютно взревев от хохота. — Сначала отведи меня в нашу комнату.

Мадара улыбнулся сияющей улыбкой. Тобирама раньше не видел у мужчины такого нескрываемо похотливого выражения лица, и больше никогда не хотел вообще его увидеть.

— Как скажешь, — мурлыкнул глава клана Учиха, с легкостью подняв жену и исчезнув вместе с ней в вихре пламени.

Хаширама встрепенулся.

— Куда делся Мадара? — жалобно спросил он, оглядываясь вокруг. Тобирама оставил свою теперь, к сожалению, пустую чашку с саке на удобных перилах, на которые он опирался, и пошел, чтобы утащить брата назад в их гостевой дом. Опьянение не продлится долго (чакра его брата, честно, была абсурдной в том, как быстро она сжигала алкоголь), и если он не уведет Хашираму, то он продолжит пить всю ночь, жалуясь, как брошенная любовница, на то, что Мадара его оставил.

Акимичи не заслуживали того, чтобы потратить дюжину или больше бутылок их лучшего саке, пытаясь держать Хашираму навеселе и отвлеченным, чтобы его брат не хандрил о том, что Мадара больше заинтересован в том, чтобы уложить в постель свою жену, чем в том, чтобы напиться. Тобирама определенно предпочел бы быть пьяным (он не хотел помнить то выражение лица Мадары), но утаскивание брата требовало обеих рук, так что он не мог даже схватить бутылку саке по пути, чтобы позже притупить воспоминания.

* * *

Кита написала Изуне в тот момент, когда планы Хаширамы по поводу заложников стали ясными: ее брат заслуживал лучшего, чем быть захваченным врасплох этим развитием событий. В утро отбытия Сенджу с Хикаку она получила ответное письмо с неровными кандзи, но с вежливыми благодарностями за предупреждение и с информацией, что он переедет из главного дома клана в другую резиденцию рода Аматерасу. Учитывая то, что Ёри в данный момент жила в «другой резиденции рода Аматерасу», Кита подозревала, что медик наконец переезжала из дома детства своего мужа в главным дом рода Ятагарасу. С тех пор, как Тсуними-сан умер три года назад, здание было пустым, не считая Сато-чан, его младшей дочери, которая следила за тем, чтобы дом был чистым, ухаживала за садом и заботилась о кои в пруду.

Хикаку и Ёри планировали переехать уже больше года — у них просто никогда не было времени. Теперь было очевидно, что Ёри решила, что у нее есть время и что она хочет, чтобы с этим было покончено до того, как у нее родится ребенок. То, что Изуна переезжал в ее нынешний дом, было, несомненно, неприятным напоминанием, что здание, в котором она провела всю свою замужнюю жизнь, не было фактически ее домом.

Мало чего осталось от когда-то большой и ветвистой главной семьи рода Ятагарасу: четверо внуков Тсуними от его первенца, дочери Бандай, находились под опекой их тети Чидори, так как оба их родителя умерли. Эбоси и Мисао-чан тоже были мертвы: Кита очень скучала по Мисао-чан. Она была хорошей подругой. Из шести детей Тсуними Чидори была старшей из трех все еще живых, и Эничи, который был возраста Хидзири, вступил во Внешнюю Стражу, как только смог, чтобы помогать обеспечивать своих племянников. Сато-чан содержала всю недвижимость Ятагарасу в исправном состоянии и была частью кооператива вдов и сирот, так как она еще не достигла совершеннолетия.

Пока у Хикаку не будет детей (детей, которые родятся здоровыми и доживут до того дня, когда им дадут имена), его младший брат Хидака, которому недавно исполнилось тринадцать, был номинальным наследником Ятагарасу и единственным живущим членом этого рода, прошедшим полное обучение для этой роли. Хикаку и Хидзири были настолько же Аматерасу, насколько Ятагарасу в плане обучения, что, как Кита знала, они оба иногда находили неудобным, но Хидака был чистым Ятагарасу, а Бентен была странной, но абсолютно уверенной в себе смесью Ятагарасу и Тоётама, что определенно было виной Киты. Но опять же, ценности Тоётама, кажется, сочетались с Ятагарасу лучше, чем ценности Аматерасу — или это просто взгляд Таджимы-сама на ценности Аматерасу плохо сочетались с ценностями Ятагарасу. Лично Кита считала второе объяснение более вероятным.

Для чужаков клан Учиха мог выглядеть крепким однородным монолитом, но, честно говоря, на самом деле они были никогда не распутывающимся клубком многолетних споров и очень разных точек зрения на столетия общей истории, скрепленным общим кеккей генкаем, плотно переплетенными традициями и внешним давлением, вынуждающим их всех держаться вместе. Кита подозревала, что деревня либо сплотит клан крепче, чем когда-либо было раньше, либо расколет их примерно на дюжину подкланов в зависимости от того, как пройдут следующие лет десять мира. При условии, что у них все же будет около десяти лет мира. У Таджимы-сама были свои причины, чтобы разбивать силовые блоки глав родов, подталкивая их к мелочным переругиваниям, но из-за его саботажа сплоченность клана все еще была слабой, и без внешнего давления войны с Сенджу разные рода без сомнения будут действовать так, как посчитают нужным, когда в конце концов члены их родов подрастут и их количество снова увеличится.

Учихи плюс Тобирама не покинули земли Акимичи, когда это сделали Сенджу: у Акимичи Чотая были дополнительные вопросы по торговым переговорам, которые он хотел формализовать с Мадарой, в основном по теме керамики и кухонных ножей, но также по поводу тех вещей, которые касались шелка и печати приватности, которую Кита нарисовала на одном из их гостевых домов. Кита подозревала, что эти переговоры займут всего несколько дней (Мадара уже раньше торговался с Чотаем-доно по различным поводам), и так как это был бизнес, а не дипломатия, все было намного менее официально, чем театральность предыдущего месяца.

Что интересно, после того первого дня, когда Тобирама оставался в гостевом доме Сенджу (возможно, отсыпаясь или дописывая те письма, которые он не успел написать в ночь перед отбытием его соклановцев), он взял за привычку показываться в гостевом доме Учих после завтрака, пока Мадара вел переговоры с Чотаем-доно, и снова исчезать примерно до времени обеда.

Он не делал ничего конкретного. Он просто… был здесь. Обычно на энгаве с письменным столиком и разнообразными свитками, читал или писал в перерывах между испытаниями маленьких упражнений на чакру в чаше воды. Кита взяла за привычку оставлять ему у открытых седзи чашки чая и тарелочки с закусками, пока ела сама, и они соответствующе исчезали: это было в какой-то мере до абсурда похоже на то, как будто ее считал своим человеком очень необщительный кот.

Ее муж был озадачен, но согласился с ней, что нет причин говорить мужчине прекратить. Некоторые Учихи тоже так себя вели (обычно те, чей родитель или родители подписали контракт с кошками, так как призывы участвовали в воспитании детей своих призывателей), так что не то чтобы это поведение было нервирующим — это просто не было тем, чего они ожидали от холодного, логичного и формального младшего брата Сенджу.

Очевидно, большая часть этой холодной формальности была маской.

Пока Мадара организовывал этот новый торговый контракт с кланом Акимичи, также начались летние дожди, что означало приятное снижение дневных температур, хотя и не уровня влажности. Это делало тренировки немного более сложными (не то чтобы Сахоро и Сакурадзима перестали спарринговаться просто потому, что пятнадцать минут под открытым небом оставляли их промокшими до нитки и по колено в грязи), и было довольно сложнее что-либо высушить. Ну, так было бы, если бы Кита давно не обратилась к фуиндзюцу для таких вещей: и правда, почему никто раньше этого не пробовал? Бытовые применения печатей были бесконечны, и они значительно снижали усилия, затрачиваемые на дела, в которых было постоянное повторение, что оставляло больше времени на выполнение другой работы.

Однако сушащие печати привлекли внимание Тобирамы.

— Как они работают? — однажды спросил он, подойдя к ним со спины, когда Ёко развешивала мокрые рубашки и штаны воинов, а Кита вытягивала воду из их плащей. Ёко подпрыгнула, не заметив вторженца — что примечательно, он и не подумал извиняться.

— Как что работает, Тобирама-сан? — спросила Кита, вытягивая больше воды из плаща в руках, и капли падали в корыто, над которым он висел.

Он фыркнул:

— Как ты так убираешь воду из ткани, Кита-сан?

— С помощью печати, Тобирама-сан.

Он скрестил руки на груди.

— Я никогда бы не догадался, — сухо заметил он. — И это не то, что я спросил, как тебе хорошо известно.

Да, он спросил не это, но она могла его немного поддразнить, когда он забрел прямо в прачечную, когда они занимались стиркой, заставив Ёко взвизгнуть от удивления.

— Я просто вывожу воду наружу, — ответила она. Эта печать была фильтрующей печатью: они были приятно многофункциональными и позволяли отфильтровывать почти что угодно. Гончары использовали их для глазурей, хотя не часто, так как оказалось, что большинство глазурей требовали смеси компонентов, а не единственного соединения. Экспериментальная фаза здесь была удивительно информативной.

Трюк с этой конкретной печатью заключался в том, что она была откалибрована для «дождевой воды», а не чистой воды, так что она также убирала пыль и другие частицы из окружающей среды. Затем плащ оставался абсолютно чистым, а не всего лишь сухим.

Тобирама нахмурился на плащ Сакурадзимы и на растущую лужу грязной воды в корыте под ним.

— Это не все, что ты делаешь, — сказал он после паузы.

Кита улыбнулась ему.

— Тобирама-сан, леди должно быть позволено хранить свои секреты, — мягко пожурила она. — Как идут твои исследования?

— Не особо продуктивно, — пожаловался он, прислонившись плечом к дверному проему, в котором стоял, и его руки упали вниз. — Я провожу много измерений и учусь еще большему количеству вещей, но ничего из этого не особо полезно для моей намеченной цели, — он слегка прищурил глаза, глядя на плащ, из которого она только что закончила вытягивать воду. — Тогда как твоя печать, что странно, полезна.

Его пальцы дернулись, как будто он хотел потянуться и выхватить печать для более тщательного изучения.

Кита убрала сухой плащ в сторону и приступила к повторению процесса с плащом Сахоро.

— И какова эта цель, Тобирама-сан?

Он коротко прожег его взглядом:

— Я пытаюсь создать способ ускорения процесса стирки с помощью дзюцу. Осторожное центрифугирование грязной ткани с помощью чакры работает в определенной степени, но твоя печать значительно более эффективна для полного убирания следов.

Он правда серьезно подошел к вопросу «найти мирные применения чакры»? Это определенно воодушевляло.

— Это вариация фильтрующей печати, Тобирама-сан. Дождевая вода — это смесь воды и мелких частиц, и эту печать можно использовать, чтобы убрать все частицы из ткани, как только она полностью намокнет.

— Ты используешь ее для всех вещей, которые стираешь?

— Нет: в долгосрочной перспективе это повреждает ткань, если она специально не усилена другими печатями, чтобы увеличить ее прочность. Вот почему я использую ее только на плащах, — в конце концов, она уже обсудила с ним ее усиливающие печати. — Ты пробовал центрифугировать вещи с моющим средством, Тобирама-сан? Это уберет более упрямые пятна и не даст им прилепиться где-нибудь в другом месте.

— Я пытаюсь создать что-то, что сделает мыло ненужным, Кита-сан, — рассеянно сказал Тобирама, — но, может быть, изменение в дзюцу, чтобы с помощью чакры сымитировать амфифильный эффект*? Это может сработать. Спасибо, Кита-сан.

*Примечание переводчика: амфифильный эффект — способность веществ как отталкивать от себя воду, так и впитывать ее

Он снова ушел, так же абсолютно бесшумно.

— Он настолько же плох, насколько и Мару в самом сильном своем проявлении, — пробормотала Ёко менее тихо, чем могла бы, решительно тряхнув мокрую нижнюю рубашку, которую держала в руках, прежде чем повесить ее рядом с остальной одеждой. Здесь у них находилась еще одна печать, которая ускоряла сушку: аккуратно нагревающая печать, совмещенная с дополнениями, которые побуждали влагу исчезать.

— Он младший сын Сусери-сан, да? — уточнила Кита. Сусери-сан была мертва уже некоторое время, к сожалению.

— Да. Она умерла, когда ему было шесть, и после этого кошки приложили больше усилий для его воспитания, чем кто-либо другой (с учетом войны, того, что он по природе довольно тихий, и того, что люди были заняты), так что никто из взрослых особо не заметил, что он смотрит на жизнь с точки зрения кота, пока он не записался во Внешнюю Стражу прошлой осенью и не стал внезапно головной болью для инструкторов, — вздохнув, сказала Ёко. — Конечно, все остальные из нас знали, что он немного странный, но мы привыкли к этому, так что это не казалось сильно значимым, — она тряхнула головой, поморщившись. — Он иногда просто сидит и смотрит в пустоту или появляется в спальнях других людей, чтобы дремать на их футонах или на человеке на футоне. Остальные из нас его возраста пытаются лучше его социализировать теперь, когда мы знаем, почему он такой, но я не думаю, что он на самом деле сильно изменится.

— Ну, надеюсь, он не попытается подраться с Тобирамой из-за того, что тот появится в его личном пространстве и будет вести себя по-кошачьи.

Ёко хихикнула:

— Ну, пока Сенджу-сан не будет пытаться претендовать ни на кого из людей Мару, все должно быть в порядке. Он ходит хвостом только за вами, не так ли, Кита-сама?

— Пока что только за мной, — предупреждающе сказала Кита, махнув убирающей дождь печатью в сторону Ёко. — Я абсолютно уверена, что это распространится на моих девочек, как только мы вернемся в селение.

Тобирама уже демонстрировал значительную теплоту по отношению к Тоши и Азами и привязанность к Бентен, так что это было наверняка неизбежным.

— До тех пор, пока у Мадары-сама не появится неверная идея, — содрогнувшись, пробормотала Ёко.

Кита не ответила на это, не видя в этом реальной нужды. Мадара с недоумением наблюдал за странной переменой личности Тобирамы, но он и близко не чувствовал от него угрозы. Ее муж слишком хорошо ее знал для этого. В целом, было намного более вероятно, что Тобираму ассимилируют как дополнительного члена семьи: инстинкты Мадары как старшего брата распространялись на Изуну, Хикаку, Хидзири, Хидаку и Бентен, а также на Наку и Мидори, но в его сердце определенно было место для неожиданно кошачьего Сенджу. Кита также добавила бы туда всю Внешнюю Стражу, но в этом случае скорее имели место его отцовские инстинкты, а не инстинкты старшего брата.

Ее муж всегда был так доволен своей работой, когда заботится о людях

* * *

Переговоры Мадары с Чотаем-доно были завершены: кузнецы по стали будут в восторге от перспективы стабильного рынка бытовых лезвий (они снабжали клан, но из-за того, что осталось так мало взрослых, не было новых семей, нуждающихся в ножах, и сталь, за которой хорошо ухаживали, не требовала частой замены) с учетом того, что мир значительно ослабит спрос на замену кинжалов и мечей, и так как Акимичи заберут большую часть их более экспериментально раскрашенных керамических изделий со складов клана, у гончаров и подмастерий будет возможность попробовать новые вещи и применить выученные уроки с прошлых обжигов. Это будет хороший год в финансовом плане, Мадара уже мог сказать. Вдовы также будут довольны красками, которые они получат в обмен на рулоны с окрашенным шелком и шелком с принтами, и Кита определенно была очень самодовольна насчет большого количества бутылок с розовой водой, которых ей как дали, так и пообещали за ее усилия в сфере фуиндзюцу.

Так как торговые дела наконец-то были завершены, делегация Учих (с Тобирамой, заменившим Хикаку) направлялась домой, но в более спокойном темпе, чем они прибыли: вдобавок ко всем остальным подаркам, которые Чотай-доно настойчиво вручил их делегации в благодарность за то, что они «почтили его дом своим августейшим присутствием», Мадаре подарили Тенку и всю ее экипировку, что означало, что они не могли бежать так быстро, как они обычно стали бы, потому что ястребиная орлица определенно запротестовала бы против сопротивления ветра, которое возникает при усиленном чакрой быстром беге.

Они все еще бежали, конечно, но им понадобится больше времени, чтобы добраться до дома. Но с другой стороны, это означало, что у всех хватало дыхания, чтобы говорить.

— … потому что он назвал своих восьмерых сыновей в честь знаменитых мечей?

Так что, конечно, его соклановцы спорили о клановой истории. Перед Сенджу Тобирамой, который выглядел завороженным.

— Нет, его звали Хаккен, потому что он сломал восемь мечей, сражаясь в битвах, прежде чем стать главой клана! — горячо запротестовала Ёри.

— Ну, версия, которую я слышал, была о том, что он был азартным игроком и проиграл их в кости и карты, — вмешался Сахоро.

— Я думал, что ваша история клана записана более подробно, — заметил Тобирама, обращаясь к Сакурадзиме, рядом с которой он бежал.

— О, она записана очень подробно, — ироничным тоном ответила девятнадцатилетняя девушка, — настолько, что есть минимум три версии каждой истории, все написанные современниками и в равной степени подлинные. У разных родов разные истории, и существует семнадцать известных родов, хотя семь из них мифические, так что их истории закрыты для всех, кроме глав Внешней и Домашней Стражи. Не то чтобы Мадара-сама обладает большим количеством времени, чтобы нырять в глубины вековых записей, чтобы найти больше граней старых историй, чем у нас уже есть, — она повернулась, чтобы прожечь взглядом Сахоро, слегка передвинув сундук, лежащий у нее на плече. — И его звали Хаккен, потому что он владел восемью разными мечами и сражался ими всеми.

— Вы все неправы, — сухо вмешался Мадара, прежде чем спор мог обостриться, коротко взглянув через плечо. — Его звали Хаккен, потому что его отец Омиме, который в то время был главой Внешней Стражи, внезапно возжелал новую наложницу какого-то аристократа, когда был у него в гостях, и сказал аристократу назвать свою цену, и тот решил, что хочет восемь мечей, сделанных кланом Учиха. Так что Омиме отдал мужчине собственный меч и мечи, принадлежащие большинству из его свиты, а затем забрал девушку с собой. Она жила в доме Омиме шесть лет, прежде чем решила, что на самом деле она хочет выйти за него замуж, а не чтобы ей просто восхищались издалека, и Хаккен был ее единственным сыном. Затем Омиме очень сильно разозлил остальной клан тем, что назначил своим наследником Хаккена, а не одного из пятерых сыновей первой жены, но законы Внешней Стражи гласят, что глава выбирает преемника, а не то что должность переходит по праву первородства, хотя большинство глав действительно выбирают своих первенцев, так что они ничего не могли с этим поделать. Особенно с учетом того, что до этого Омиме не начал обучать лидерству никого из своих старших сыновей.

— Портишь наше веселье, — игриво проворчала Кита.

— Ну, у Хаккена было восемь сыновей, — признал Мадара, — и хотя он дал им надлежащие традиционные учиховские имена, а не назвал их в честь мечей, его наследник на место главы был его третьим сыном Цуруги. И Хаккен был свирепым воином, который забирал мечи своих врагов в качестве трофеев, так что в других версиях тоже есть доля правды.

— Ха! — победно воскликнула Сакурадзима, показав язык Сахоро.

— Его первенец, Хаккё, был азартным игроком, — добавил Мадара. — Вот почему его не выбрали преемником отца. Его второй сын стал кузнецом по стали, я полагаю.

Это все была древняя история рода Аматерасу, а не записи в общеклановом свитке, почерпнутая из полупрозрачных дневников и выцветших писем и некрологов, а не тщательно скопированные официальные данные: эти официальные свитки не уходили в прошлое намного дальше, чем пятьсот лет, но у Учих были более старые документы. Просто более старые документы в большинстве случаев противоречили друг другу.

Ему нравилось иногда зайти в глубину клановых архивов и осторожно пролистать желтые документы, запоминая страницы, чтобы позже размышлять о них и с интересом думать о повседневных делах его давно почивших предков.

Изуна тоже это делал. Это честно невероятно успокаивало.

— Когда Учиха Хаккен был главой Внешней Стражи? — спросил Тобирама, поменяв положение запечатывающего свитка, который был закинут за его спину, чтобы тот меньше подпрыгивал.

— Восемьсот лет назад? — подала голос Ёко после общей задумчивой паузы. — Может быть, плюс-минус пятьдесят лет?

— Примерно так, — согласился Мадара. Во всех более старых документах использовались разные системы датирования, так что было сложно точно обозначить, что когда произошло: в данном случае они могли ошибаться на век в ту или иную сторону. — По крайней мере, намного раньше, чем Кьюби стер с лица земли имперскую столицу и ее окрестности.

— Это был Кьюби?

Мадара снова взглянул на Тобираму через плечо, идеально ровно держа на запястье укрытую птицу.

— О да. Это одна из немногих вещей, по поводу которой соглашаются все наши записи. Не могут согласиться на дате, но есть несколько глубоко тревожащих свидетельств очевидцев и много картин чернилами, если тебе интересно, — он был почти полностью уверен, что весь клан пробудил свои шаринганы просто от того, что люди это увидели, вплоть до самых маленьких. — А также несколько документов переписи населения которые проливают свет на то, как много людей умерло в тот день.

Что хотя бы устанавливало дату катастрофы как примерно семьсот лет назад, плюс-минус поколение.

В то время больше половины населения континента жило на имперской земле, и большинство из них не выжило, когда цунами захлестнули равнины, прежде чем биджу закончил ломать континентальный шельф, так что он ушел под воду. Учихи пережили эту катастрофу только потому, что тогдашние главы клана Учихи Ака и Нака (которые были близнецами) только что достаточно громко поссорились с императором, так что отозвали большую часть клана и своих вассалов из столицы и окрестностей, пока его императорское величество снова не успокоится. Их караван был в дороге в горах того, что сейчас было южно-восточным побережьем Страны Огня, когда на империю набросился Кьюби, так что они в полной мере могли насладиться очень хорошим видом происходящего разрушения.

Если можно было сказать «насладиться».

Когда Мадара думал о прошлом, ему было интересно, в чем заключался их спор с императором. В документах находились туманные намеки (упоминание о Кьюби как об «уничтожителе коррупции и грязи» несло подтекст), в то время были разработаны клановые законы, которые добавляли элементов в картину, но так или иначе не было ничего определенного.

Что было ясно, так это то, что Ака и Нака считали, что были несомненно правы, так как Кьюби уничтожил императора и весь его двор, не считая близнецов-глав клана Учиха и их семьи, так как для них было очевидно, что произошел божественный суд.

— Учиха Нака была женщиной? — после долгой паузы спросил Тобирама.

— Мы честно точно не знаем, — легко призналась Кита. — Записи говорят, что Ака и Нака были однояйцевыми близнецами и у них определенно были младшие братья, так что они, скорее всего, были мужчинами, но до этого было так, что дочерей выбирали вместо сыновей, чтобы наследовать отцам (например, Учиха Биэй-Фудзи, и вот это была блестящая воительница), так что они могли быть сестрами? У их супругов тоже были определенно неоднозначные имена, так что нельзя точно сказать, — она фыркнула. — Имя «Нака» всегда было популярным в клане, но только в последние несколько сотен лет оно используется по большей части для девочек.

— Клан Учиха, в период после того, как мы начали сражаться с Сенджу, делал особый упор на приоритезацию военной мощи, а не политической проницательности или порядка рождения, когда выбирали глав Внешней Стражи, — согласился Мадара. Боевые навыки все еще считались признаком силы в роде Аматерасу: его собственная невероятная сила и проницательность стали причиной того, почему его отец оставил его наследником даже после того, как Изуна начал демонстрировать признаки, что всего лишь на каплю менее умел в битвах.

Его фактически не признали наследником главы Внешней Стражи, пока ему не исполнилось пятнадцать, когда его обручили с Китой: до этого это было неофициально и, следовательно, могло подвергнуться изменениям. Не то чтобы он осознавал, что его могли заменить Изуной, пока не прошло много лет, конечно: эта информация появилась только в его более поздних изучениях более туманных традиций Внешней Стражи, начиная с тех пор, когда ему было двадцать.

— Вы можете рассказать мне больше об Учиха Биэй-Фудзи? — попросил Тобирама после очередной паузы.

— О да, — с энтузиазмом сказала Сакурадзима. — У нее было три мужа!

— Один муж, два наложника, — поправила Кита, и в ее голосе была слышна улыбка. — Одним из которых был Сенджу, трофей войны.

— Что?

— Твой клан не учит о Сенджу Кабеме, который слишком много флиртовал, когда сражался, и его утащила глава Внешней Стражи клана Учиха, и больше его никто не видел? — спросил Сахоро, и его усмешка тоже была слышна. — Я знаю, что именно из-за него построили нашу текущую дипломатическую резиденцию с подавляющими чакру печатями: он жил там одиннадцать лет и стал отцом пяти ее детей, прежде чем в конце концов бросил попытки побега и переехал в главный дом клана, где зачал еще троих.

— Нет, и это явно серьезный недосмотр, — пробормотал Тобирама. — Что насчет ее других, эм, супругов?

— Ее официальным мужем был ее троюродный брат Учиха Изуна (довольно популярное имя в роде Аматерасу), но он стал отцом только одного из ее детей, и учитывая то, что у него самого был любовник, я не слишком удивлен, что Биэй-Фудзи взяла себе наложников, — протянул Мадара. — Другим наложником был Учиха Отофуке, отец остальных четырех детей Биэй-Фудзи и бывший садовник главного дома клана: человек без особого рода, но он был очень добрым и крепко ее любил.

А еще он был на добрых пятнадцать лет старше Биэй-Фудзи, но по сравнению с отношениями с Сенджу Кабемой это ничего не значило. Неудачливый Сенджу провел большую часть первых своих восемнадцати месяцев в «дипломатической резиденции» прикованным к стене, и его полностью освободили только после рождения его первого ребенка — не то чтобы цепи мешали ему флиртовать. Главная причина, по которой все его более поздние попытки сбежать оказались провальными, заключалась в том, что он всегда пытался уйти с тем или иным своим ребенком, которые, как правило, не хотели покидать клан.

— Тринадцать детей? — Тобирама звучал потрясенным.

— Она была очень энергичной и сладострастной леди, — озорным тоном сказала Кита, — и продолжала ходить в битвы до шестого месяца беременности. Она также всегда передавала своих детей сестрам после их рождения, чтобы те с ними нянчились, чтобы она могла вернуться на поле боя.

— Также дожила до семидесяти семи, — лениво сказала Сакурадзима. — Пережила своего мужа и обоих наложников. Такой образ жизни явно пошел ей на пользу.

Мадара надеялся, что Сакурадзима не планирует подражать привычкам Биэй-Фудзи в личной жизни: с учетом наличия мирного договора она не могла украсть Сенджу с поля боя, но это не делало разные другие слабости Биэй-Фудзи более здоровыми или приличествующими.

— Сколько точно лет назад это было?

— Двести семьдесят, может быть? — предположила Кита. — О Биэй-Фудзи написано много всего: она шокировала всех старейшин и глав родов, но они ничего не могли с ней поделать, потому что главой Домашней Стражи в то время был ее младший брат Фурано, который, так случилось, был возлюбленным Изуны и, следовательно, был очень заинтересован в том, чтобы его старшая сестра оставалась как у власти, так и занятой своими наложниками. Так что о ней есть множество противоречивой литературы, от стихотворений, восхваляющих ее многие военные триумфы, до писем, сокрушающихся по поводу ее привычек. Несколько Учих примерно сорок лет назад попытались отследить потомков Кабемы в нашем клане, но я думаю, что они сдались после шести поколений из-за того, что не могли решить, считать ли дочерей так же, как сыновей, — она хихикнула, прикрыв рот рукавом. — Биэй-Фудзи — это одна из причин, по которой у договорных браков Учих есть пункт по поводу их расторжения, если ты безумно влюбишься в кого-то другого до свадьбы.

— Можно понять, почему это так, — Тобирама звучал подозрительно веселым.

— У вас есть какие-нибудь забавные истории о Сенджу, Тобирама-сан? — с надеждой спросила Ёко.

— У моего клана, к сожалению, нет привычки документировать забавные семейные истории, — тон голоса Тобирамы был глубоко неоднозначным, — но я знаю несколько занимательных анекдотов Узумаки от моей баа-сан. И когда анидзя учился мокутону, он превратил шесть отдельных зданий в непроходимые заросли, вот почему он теперь знает, как выращивать дома.

— О-о, расскажи нам, как Хаширама уничтожал дома! — злорадно попросил Сахоро.

— Все началось, когда ему было восемь, и он начал делать значительные успехи в плане мокутона, — начал Тобирама таким тоном, который был явно общим для всех существующих младших братьев, которые вот-вот получат огромное удовольствие от смущения своих старших братьев или сестер. — И в этот момент тоо-сан также начал учить его мечам, что ему не нравилось, потому что он совсем не был в этом хорош, и выращивать деревья было для него веселее. Так что примерно через три месяца ежедневных уроков по мечам он убежал, устроил громкую истерику в доме Рики-ба и вернул все столбы и доски обратно в состояние живых деревьев, — он сделал паузу для большего эффекта. — Рика-ба была правда не впечатлена. Как и то-сан, так как его сестре теперь был нужен новый дом, и пока он не будет построен, она переехала обратно в главный дом клана вместе со своим мужем и четырьмя детьми.

Позади Мадары послышался групповой смех: он не винил их, это было уморительно, и он определенно поднимет эту тему в следующий раз, когда встретится со своим другом.

— К несчастью для анидзя, — ровным тоном продолжил Тобирама, — после внезапного получения способности возвращать к жизни мертвое дерево ему было сложно держать ее под контролем, когда эмоции зашкаливали. За домом Рики-ба последовали дома двух других членов клана, один из медицинских центров и зернохранилище. Последнее навлекло на него большие проблемы.

Сакурадзима негромко присвистнула: да, Мадара мог понять почему.

— Затем то-сан заставил его провести две недели в затворничестве на дальнем краю земель клана и приказал ему самому заменить все здания, — продолжил Тобирама, и его тон был более сухим, — что привело к тому, что дом еще одного члена клана пострадал от, к сожалению, бурного несчастного случая по прорастанию зелени из-за того, что анидзя пытался осмотреть дом с помощью чакры, чтобы попытаться прочувствовать его форму. Но к началу зимы он все же сумел вырастить несколько более-менее приличных домов, так что Рика-ба не выполнила свою угрозу превратить его кишки в струны для бивы. Следующие два года он продолжил работать над своими архитектурными способностями, заменяя ранее сделанные дома улучшенными версиями, пока и он, и Рика-ба не были удовлетворены их качеством. Эти финальные дома стоят и по сей день.

— Что случилось с зарослями? — с любопытством спросила Ёко.

— Мы их срубили: как на дрова, так и для того, чтобы можно было достать из них свои вещи, — сухо ответил Тобирама. — У деревьев анидзя есть тенденция поглощать все в непосредственной близости: извлечение шпилек и кимоно Рики-ба потребовало аккуратного вырезания.

— Разве Хаширама не помогал? — спросил Мадара. Он знал, что его друг может заставлять свои деревья исчезать с такой же легкостью, с какой они появлялись.

— К сожалению, он в это время страдал от первого в жизни опыта истощения чакры, — сказал Тобирама, и его тон был каким-то образом еще суше, чем раньше, — и, следовательно, он был недоступен. Не то чтобы это спасло его от ярости Рики-ба, когда он наконец проснулся, — он сделал паузу. — Что, кстати, стало причиной разрушения медицинского центра.

В этот раз рассмеялся даже Мадара.