Дождливые дни (джен)

Примечания:

В этой главе упоминается нечто совершенно невозможное с точки зрения канона. Я пойму, если после нее интерес к работе резко пропадет... Что ж, я знал, на что иду.

P. S. У Армета и Эрика и дальше будет значительная роль в сюжете. Я о них не забуду.

Замок в центре столицы Зонтопии был огромной неприступной крепостью с множеством секретных ходов и комнат, куда невозможно было попасть, не зная какой-нибудь тайны. Два или три этажа на деле были не тем, чем казались на первый взгляд... Все было приспособлено для того, чтобы застенчивый король, скрывающий лицо, мог перемещаться по всему своему дому, никому не попадаясь на глаза. Замок охранялся сотней гвардейцев, отобранных лично Первым Министром, и попасть туда без особого разрешения не мог никто. В своем доме Зонтик был в полной безопасности, и лишь собственные кошмары могли навредить ему в этом месте. Некоторые подданные свято верили в то, что от глубокого подземелья замка расходятся катакомбы, через которые правитель мог попасть в любую точку столицы и лично проследить за всем, что там происходило... Правда же была в том, что юноша редко ходил даже во многие комнаты своей резиденции, хотя и знал все ее спрятанные от чужих глаз проходы и комнаты как свои пять пальцев. Он чувствовал себя неуютно в огромных парадных залах, которые были созданы для церемоний, но никогда еще не использовались по назначению, а пустынные и холодные верхние этажи с высоченными потолками и голыми каменными стенами, казались ему зловещими. По большому счету домом он мог назвать лишь несколько обжитых и знакомых помещений, которых ему вполне хватало для спокойной жизни...

Может быть, все оставалось бы именно так еще долгие годы, однако случай был исключительным. Молодой король чувствовал, что предстоящий разговор нужно вести в том месте, где подслушать не сможет никто, там, где ни одна живая душа не ожидает его увидеть... Он не мог объяснить даже самому себе, откуда взялось это ощущение, но интуиция и осторожность не раз спасали его от неприятностей, и потому он прислушивался к своим предчувствиям. На этот раз юноша не знал, что именно может произойти, если он решит поговорить с верным другом в своих покоях или его кабинете, однако странное беспокойство было слишком сильно, чтобы просто отмахнуться от него. Оно преследовало его, будто тень, как бы он ни пытался успокоиться и думать логически, а это означало лишь одно: что-то действительно должно было произойти... Это не могло не пугать мнительного Зонтика, так что ему оставалось только следовать своему первому порыву — говорить в каком-нибудь неожиданном месте. На ум пришло сразу несколько мест, однако выбор всегда давался юному королю с трудом... Подумав с полчаса, он решил поступить просто — бросить жребий. Еще несколько минут ушло на поиски в ящике стола игральных костей, которые лежали там, вероятно, еще с тех времен, когда замок только строился... "Они должны быть здесь! Столько раз натыкался на них случайно то в кармане, то в ящике, а теперь, когда нужны, не могу найти... Почему мне так не везет? Хотя, пожалуй, мне повезло, что я их сохранил — играть мне некогда, не во что и не с кем, так что я мог давно потерять их или выбросить, но зачем-то оставил... Наверное, потому, что это подарок от Данте," — так он думал, перебирая мелкие предметы в своем столе. Надежда найти два маленьких кубика с каждой минутой угасала, пока рука, наконец, не нащупала их... Правитель улыбнулся, но после броска улыбка быстро сошла с его лица: выпало именно то, чего он боялся больше всего.

Одна из тайных комнат, на два этажа выше тех, к которым он привык, — довольно маленькая, но с широким сводчатым окном без штор, с несколькими замками на тяжелой окованной железом двери, да еще и в конце длинного и узкого потайного коридора... В ней не было ничего, кроме пары старых кресел с наполовину выцветшей обивкой, камина, который давно уже не использовали по назначению, и круглого деревянного столика. Она выглядела заброшенной и всегда напоминала Зонтику мрачный холодный карцер — особенно после того случая, когда один из замков заело, и он едва не остался запертым там на всю ночь. Тогда он так перепугался, что чуть не упал в обморок, и лишь чудом смог повернуть ключ после долгих тщетных попыток. С тех пор он старался не подходить к этой комнате, и ему было не по себе от одной мысли о том, что придется запереть ее дверь за собой... Разумеется, он бросил кости еще раз, но результат был тот же — две тройки, то самое помещение, что так его пугало. "Кажется, судьба меня не очень любит... Хотя Данте сказал бы, что это намек на борьбу со страхами. Наверное, мне нужно все же зайти туда, чтобы доказать хотя бы себе, что я не трус," — промелькнуло у него в голове. Он обреченно вздохнул, но, несмотря ни на что, собрался с силами, чтобы подняться по винтовой лестнице и миновать длинный потайной коридор.

* * *

— Вы были здесь хоть раз? — спросил правитель, открывая ключом последний замок на двери и пропуская перед собой своего верного друга.

— Признаться, я даже не знал о существовании этого места, хотя и догадывался, что за гобеленом может быть что-то скрыто, — ответил министр, обводя помещение заинтересованным взглядом. Все это казалось ему неимоверно странным: Зонтик ни разу еще не приводил его для разговоров в скрытые от посторонних глаз комнаты, а эта еще и казалась заброшенной... Вопросов Алебард не задавал, но король понял все без слов.

— Честно говоря, мне и самому не хотелось сюда приходить, но у меня было странное предчувствие... Мне казалось, что нужно поговорить именно там, где никто не ожидает нас увидеть, понимаете? — объяснил он с нервной улыбкой. — Может быть, это глупо, но я решил все же перестраховаться... Не так важно, где говорить, а осторожность лишней не бывает, ведь верно?

— Вы совершенно правы, мой господин: лучше прислушаться к своей интуиции, а после обнаружить, что в этом не было необходимости, чем отмахнуться от нее и пострадать... Кроме того, часто люди замечают куда больше, чем осознают, так что основания, вероятно, есть. Я полагаю, кто-то действительно мог подслушать вас, но здесь это маловероятно. Итак, о чем же вы хотите рассказать мне?

Юноша несколько секунд сидел молча, обдумывая свои слова. В этом месте он чувствовал себя как в ловушке, в его памяти помимо его воли всплывал тот день, когда он оказался запертым и порезал пальцы до крови о ключ, пытаясь повернуть его в замке... Внутренний демон, как и всегда, предлагал ему выбежать в слезах, а потом притвориться больным, чтобы избежать объяснений, но на этот раз он твердо решил идти до конца. Переступая порог, он пообещал себе, что досидит до конца разговора в этой самой комнате, как бы тяжело это ни было. Несколько глубоких вдохов помогли успокоиться, и молодой король, наконец, заговорил:

— Кажется, я уже упоминал, что произошло очень многое. Если честно, я не знаю точно, с чего начать. Это было так необычно, что даже казалось сном... Некоторые из моих названных братьев будто стали противоположностью самим себе! Усталый подавленный Феликс, счастливый Пик, тихий и почти робкий Ромео... И к тому же бубновые, которые появились на собрании. Может быть, вам это пока ни о чем не говорит, но, поверьте, это очень странно... Я все вам объясню, только сначала... не могли бы вы честно ответить на один мой вопрос?

— Я ни за что не обманул бы вас, мой повелитель, — заверил Первый Министр. — И я, разумеется, никогда не откажу вам в ответе.

— Даже если правда очень неприятна? — спросил вдруг Зонтик чисто по-детски, будто ему было не шестнадцать лет, а гораздо меньше.

— Что ж, в таком случае я донесу до вас эту неприятную правду настолько мягко, насколько это возможно, — ответил его друг со сдержанной невольной улыбкой.

— Тогда ответьте: мой синяк очень бросается в глаза?

— Не заметить его, разумеется, невозможно, однако теперь вы выглядите намного лучше, чем в тот день, когда вы получили это ранение... Оно, очевидно, скоро полностью заживет, не оставляя никаких следов. Неужели вы стесняетесь своего вида?

— Если и стесняюсь, то совсем немного... Но вот Габриэль задавал столько вопросов об этом, что отвечать на них было очень трудно. Конечно, он расспрашивает всегда и обо всем, но моя история его заинтересовала больше, чем все остальное. Честно говоря, мне не хотелось рассказывать ему, что случилось, особенно при Вару, но я не смог отмахнуться от него, ведь он еще ребенок...

* * *

Всего за несколько часов до этого разговора Зонтик сидел за круглым столом вместе со своими названными братьями. Они впервые за долгое время собрались все вместе, но съезд еще не начался, и правители обсуждали последние новости. Даже обычно мрачный и грозный Пик, самый сильный, амбициозный и свободолюбивый из них, вполголоса говорил о чем-то с мягким ленивым философом Данте... Впрочем, валет треф не прислушивался к чужим беседам и сидел тихо, погруженный в свои мысли. Его не замечали, — и этому он радовался как никогда. Он боялся вопросов о подбитом глазе и пропуске предыдущего съезда, боялся насмешек, боялся расплакаться от волнения посреди доклада... Сначала все шло спокойно, и он мечтал отсидеться молча до конца этих переговоров. Может быть, он бы не пришел вовсе, но разочаровать своего старшего брата, своего короля, он боялся намного больше, чем опозориться перед остальными.

— Тебе плохо? Тебе грустно? Почему ты грустишь? Или ты не грустишь, а боишься? — этот знакомый, но почти забытый писклявый голос выдернул юношу из печальных размышлений. Габриэль... Он ведь уже и не надеялся снова встретить этого маленького любопытного эльфа! Может быть, они не были лучшими друзьями, но их отношения определенно были весьма теплыми, и они успели соскучиться друг по другу за время разлуки.

— Мне не так уж плохо, Габри, я просто устал... — тихо произнес Зонтик, мягко улыбнувшись самому младшему из братьев. Тот тут же протянул к нему руки, и в следующий миг они крепко обнялись. Лишь один человек обратил на это внимание, но и он не подал вида, предпочитая пока незаметно подглядывать...

— А кто тебя так ударил в глаз? А когда? Больно было? Ты плакал? Ты пропустил прошлый съезд, потому что глаз болел? — спрашивал эльфенок, ласково поглаживая друга по голове. Разумеется, у ребенка и в мыслях не было намеренно мучить его, но своими вопросами он невольно причинял боль. Это заставляло юношу вспомнить события того злополучного дня, когда его ударил один из подданных, которых он искренне считал добрыми и чистыми, Кулета и его тяжелую судьбу, публичную казнь на площади перед дворцом... Лгать он не умел, как и небрежно отмахиваться от собеседников и молчать вместо ответа. Нужно было что-то сказать мальчику, но рассказывать всю правду и еще глубже погружаться в воспоминания было бы выше его сил. Подступала сильная, ни с чем не сравнимая тревога, а Габриэль все продолжал задавать вопросы, иногда повторяя одни и те же разными словами. На несколько минут мир для робкого короля замер и погрузился во тьму... Он не понимал, сколько времени сидел неподвижно, борясь с надвигающейся паникой, но очнуться его заставил взволнованный голос брата:

— Что с тобой? Почему ты так долго молчишь? Ты обиделся на меня? У тебя снова этот слишком сильный страх? Что мне делать? Скажи что-нибудь!

— О нет, я в порядке... Прости, если очень напугал тебя, я просто задумался, понимаешь? — с этими словами валет треф постарался снова выдавить улыбку, но получилось неубедительно: его собеседник сразу понял, что он был далеко не в порядке. Он уже собирался спросить об этом, но новой череды вопросов Зонтик попросту не выдержал бы... Чтобы самый младший из правителей не заговорил опять, он сам быстро произнес, почти не думая:

— Я не вовремя зашел в церковь, и нескольким прихожанам это не понравилось... Поэтому один из них и ударил меня — вот и все. А на пятый съезд я не явился потому, что заболел от переутомления и испуга.

— А разве они не ... — начал было бубновый валет, но его тут же прервал другой, визгливый и насмешливый голос, которого юноша боялся намного больше, чем бесконечных расспросов любопытного ребенка.

— Что, тряпка, твои святоши не такие уж добрые и милые? Признай уже, ты самый слабый даже в своем королевстве голубых слабаков! У тебя там все падают в лужи на ровном месте, боятся всякой ерунды, спят с идиотскими древними игрушками и молятся тебе, но и для них показать тебе твое место — милое дело... Ну разве это не доказательство, что ты всего лишь корм для тролля, не более? — протянул высокий нескладный мальчишка с копной изумрудно-зеленых кудряшек. Он широко улыбался, всем своим видом показывая садистское удовольствие от того, что его названного брата ударили по лицу... Казалось, он был в восторге и от собственной унизительной реплики, ведь собеседник после нее едва сдерживал слезы. В этом была вся сущность Вару: он обожал причинять окружающим боль, и его бесконечно радовали чужие страдания. Мягкий и безответный правитель Зонтопии был его вечной жертвой, и потому боялся его всей душой.

* * *

От одного воспоминания о разговоре с пиковым валетом Зонтика бросало в дрожь, и он вынужден был прервать свой рассказ, чтобы не разрыдаться. Сейчас он чувствовал себя маленьким, уязвимым, слабым... Совсем как несколько лет назад, еще до получения генератора вероятности, когда он никак не мог защититься от жестокого сводного брата. Он помнил каждую злую шутку, каждый удар и каждое оскорбление, и иногда эти былые обиды возвращались к нему в ночных кошмарах. Пока рядом был этот насмешник, юный король не мог чувствовать себя в безопасности, даже если все остальные братья были на его стороне.

— Мне почему-то очень сложно говорить об этом... Может быть, я действительно тряпка? Это всего лишь слова, но меня они ужасно пугают. Разве так должно быть? — произнес юноша, чтобы не растягивать еще больше и без того слишком длинную паузу.

— Прошу, не говорите о себе плохо! Даже со всеми вашими страхами вы стоите десятка таких, как Вару, — голос министра дрогнул то ли от гнева, то ли от странного отчаяния, какое приходит в те моменты, когда кому-то очень важному и любимому тяжело, а помочь никак не получается. — Кажется, вы упоминали, что он младше вас всего на полгода, так что его возраст ни в коей мере не является оправданием... Он просто безответственный, бессердечный, эгоистичный, высокомерный и не блещущий умом хулиган! В свои пятнадцать он отличается полным отсутствием какого-либо сострадания, а через несколько лет превратится либо в кровавого тирана, которого народ будет тихо ненавидеть и после его смерти, либо в полнейшего безумца. В обоих случаях его быстро свергнут его собственные подданные... Если только он не изменится к лучшему, — а я не уверен в том, что он до сих пор способен на это, — его рано или поздно настигнет возмездие от самой судьбы за все его жестокие слова и действия. Возможно, он стал таким не от счастливой жизни, но я полностью уверен в том, что никакие собственные страдания не дают права причинять боль другим без крайней необходимости. В конце концов, вы, несмотря на все его насмешки, остаетесь кротким и милосердным даже к нему...

— Я не могу долго злиться, вы же знаете... И еще совсем не умею ни ругать, ни драться. Поэтому он и называет меня тряпкой, трусом и кормом для тролля... Может быть, мне хотелось бы доказать ему, что я не такой, но у меня ведь действительно слишком много страхов. Иногда я сам чувствую себя именно таким, как он говорит.

— А почему вы должны доказывать что-то этому недоразумению? Мы оба знаем, что спорить с упрямыми глупцами бессмысленно. Он обо всех судит в меру своих извращенных убеждений, в которых доброта и мягкость являются слабостью, а разумная осторожность — трусостью. Чтобы изменить мнение о вас, ему необходимо измениться самому, а для подобных ему личностей не может проходить безболезненно. Он станет лучше, лишь сломавшись... Я полагаю, он издевался над вами в течение всего съезда?

— Я думаю, он этого хотел, но ему не позволили. Когда Куро услышал его слова, он запустил в него толстой книгой в твердом переплете, а меня посадил между собой и Данте... Вару, конечно, был недоволен, но смеяться надо мной открыто уже не решался. Только вот каждый раз, когда я начинал говорить, он зло посмеивался, и это очень сбивало. Зато Габриэль, когда я рассказывал о некоторых наших реформах, был в таком восторге, что даже ни разу не прерывал меня вопросами! Обычно он не самый терпеливый слушатель, и спрашивает он далеко не всегда о теме разговора, но на этот раз он молча выслушал меня, и было видно, что ему действительно интересно... А еще Куромаку похвалил меня и сказал, что я становлюсь спокойнее и разумнее, и даже Пик одобрительно улыбнулся мне!

— Пик? Тот вечно мрачный правитель, что все время носит доспехи и по непонятным причинам наращивает военную мощь, не так ли? Конечно, я не знаю его лично, но в ваших рассказах он всегда представал замкнутым, вспыльчивым и враждебным.

— В том-то и дело, что мне он прежде именно таким и казался, но сегодня его будто подменили... Он стал приветливым и намного более общительным, чем обычно.

* * *

Возобновив рассказ, Зонтик снова погрузился в воспоминания об этом необычном съезде, на котором будто все перевернулось с ног на голову. Немного успокоившись после всего, что ему наговорил Вару, он стал приглядываться к остальным правителям, — а посмотреть там было на что... Особенно привлекал внимание Пиковый Король, который в этот день, хотя и напоминал демона, был в до странности хорошем настроении. С его бледного худого лица, пересеченного шрамом, не сходила сдержанная, но весьма теплая улыбка... Про себя валет треф сравнивал его с пригревшимся на солнце котом — разумеется, он никогда не высказал бы этого вслух, но сходство было поразительно ярким.

Грозный король всегда, с первого момента своего появления, вызывал у впечатлительного юноши первобытный ужас. От него будто веяло опасностью, и, хотя он ни разу не поднимал руку на братьев без веской причины, остаться с ним наедине было страшно. Подсознательно молодой "божественный правитель" часто ожидал от него удара, — а в том, что рука у него очень тяжелая, не было никаких сомнений... До этого дня от одной мысли о том чтобы заговорить с ним первым юношу бросало в дрожь, но на этот раз он искал предлог, чтобы задать небывало довольному Пику вопрос, однако он его опередил.

— Наконец-то эта идиотская клоунада прекратилась... Теперь мы говорим о действительно важных вопросах и решаем проблемы сообща, а не занимаемся всякой ерундой! — произнес он оживленно, когда настала его очередь говорить. — Ждете от меня новостей? Что ж, сегодня у меня есть для вас одна новость, которая поразит каждого! Я сделал то, что вы сами называли невозможным... Кто говорил, что абсолютная свобода невозможна, и купол — всего лишь необходимая и естественная граница? Я доказал, что это не так! Купол падет под натиском моего упорства, я уже пробил в нем дыру, достаточно широкую, чтобы через нее мог пройти взрослый человек, и трещины от нее расходятся еще дальше... Вы бы знали, какое это блаженство, — ощущать, как рушатся наши общие оковы, как их обломки испаряются в воздухе, не оставляя ни следа... Я выполню свою клятву и подарю всем нам желанную свободу! И без вас я бы не справился с этой непростой задачей.

— Что ж, мы рады слышать это. Насколько я понял, моя теория о свойствах предметов, созданных непосредственно с помощью генераторов, подтвердилась? — ответил старший из всех правителей и бессменный председатель всех съездов, серьезный и уравновешенный Куромаку.

— Именно, Серый, я воспользовался твоими предположениями, и выяснил, что ты был прав, как и обычно! Ты настоящий гений... Может, в чем-то ты и прокалываешься, но мозги у тебя работают лучше, чем у любого из нас!

— Истинное упорство чаще проявляется не в способности пробить стену головой, а в умении находить двери... — заметил Данте, будто выйдя из транса, в котором пребывал до этого. — Однако порой дверь необходимо пробить самому, а это невозможно без грубой силы. Я всегда знал, что ты достаточно упрям для этого, мой друг.

— И я очень рад за тебя! Я восхищаюсь твоей силой воли... Мне бы никогда не удалось сделать что-нибудь подобное, — тихо, но довольно твердо произнес трефовый валет. После этой фразы он отчаянно боролся с желанием убежать или спрятаться, ведь все взгляды тут же обратились на него, но он ничуть не жалел о том, что сказал это. Может быть, не совсем уместно, но он поддержал брата и сделал маленький, но все же важный шаг к преодолению страха перед публичными выступлениями... А когда Пик заговорил, то его бледное лицо озарила смущенная улыбка, которую он не мог сдержать при малейшем воспоминании об этом.

— Зонт, я понятия не имею, как ты подрался и кто так разукрасил тебе лицо, но эта стычка определенно пошла тебе на пользу! Ты заметно осмелел... И да, проломить эту преграду может любой, — только создай себе орудие потяжелее, наберись злости и бей ее изо всех сил, выпуская всю свою ярость, если хочешь помочь мне в этом деле. Но даже если нет — в любом случае хвалю. Продолжай в том же духе! — пророкотал грозный король. В его глубоком и грубоватом голосе сложно было не заметить непривычные мягкие нотки... В этот день он явно был настроен показать себя с неожиданной стороны, и робкому правителю Зонтопии таким он очень нравился.

* * *

Закончив эту часть истории, юноша снова взял паузу — на этот раз потому, что воспоминание было слишком приятным. Он нечасто получал похвалу от братьев, и ему было сложно даже представить себе, что однажды его похвалит один из пиковых, которые так его пугали... Пиковый Король ни разу не показывал, что чем-то доволен; более того, он часто выглядел так, будто все вокруг его неимоверно раздражало, и следующая капля в сосуд его терпения станет последней, — именно поэтому самый впечатлительный из королей не решался лишний раз обратиться к нему. Теперь же он сказал ему что-то хорошее, и от одной мысли об этом он заливался краской и счастливо улыбался.

— Вижу, вам приятно было услышать это от сводного брата, мой повелитель... Вы уважаете Пика, верно? — сказал Алебард тем самым вкрадчивым голосом, который вызывал у его собеседников страх и восхищение одновременно. — Не могли бы вы рассказать мне, за что?

— Разумеется, я уважаю его, хотя и немного боюсь. Я не знаю никого смелее, упорнее, умнее и хитрее него! — ответил Зонтик с нескрываемым восторгом. — Ну, может быть, Куро все же умнее, но Пик очень уверенный и бесстрашный... Иногда мне хочется быть таким же, только вот иметь в придачу его гнев и жестокость я совсем не хотел бы.

— К сожалению, часто недостатки являются платой за достоинства... Да и изменение себя до неузнаваемости обычно приносит лишь беды. Однако вы вполне способны обрести веру в себя и побороть многие свои страхи: вы поистине мужественны и сильны, просто вам нужна изрядная смелость для того, что у других не вызывает особенных трудностей.

— Вы искренне так считаете? — спросил молодой король с заметным воодушевлением.

— Конечно же, мой господин. Признаться, я умею утаивать правду и оплетать ее таким количеством красивых фраз, что сложно понять, о чем речь, но солгать вам я не могу: вы видите меня насквозь и всегда безошибочно угадываете мои чувства... Впрочем, прошу прощения за то, что прервал ваш рассказ: кажется, вы упоминали еще и червонных. Вероятно, вы хотели сказать что-то и о них?

— О, точно... Они молчали все это время, понимаете? Ромео растратил все свои силы на безделушки и убежал из своей страны в одну из соседних — его вернули обратно, чтобы исправлял свои ошибки уже без генератора, пока Куро не закончит работу над новым. Да, мой брат упоминал о том, что генераторы можно воссоздать, только процесс очень трудоемкий...

— Честно говоря, от Ромео я другого и не ожидал. Самовлюбленный гедонист, не думающий ни о чем, кроме примитивных удовольствий для тела, и грезящий лишь о том, чтобы им восторгались... Возможно, он талантлив и даже умен, но из ваших рассказов я понял, что свои таланты, подобно силам, он растрачивает впустую на привлечение внимания. Люди вроде него получают власть лишь по ошибке!

— Пожалуй, это так... Во всяком случае, он говорит о великой любви, но влюбляется с первого взгляда по десять раз на дню, а любит по-настоящему, наверное, лишь себя. Зато он хорошо пишет стихи и отлично поет... Но, наверное, ему лучше было было бы стать поэтом и певцом. Пока у него были силы, он развлекался и тратил их на прихоти своих подданных, а теперь, чтобы он не продолжил такую жизнь после получения нового генератора, к нему приставили советника, причем мужчину родом из Пиковой Империи, строгого офицера в отставке... Этому он, конечно же, не очень рад. Если честно, мне жаль Ромео: он выглядел несчастным, будто ему казалось, что его жизнь кончена. Как вы думаете, он сможет снова найти счастье?

— Я не могу сказать этого точно, потому что не знаю его лично, однако первый шаг уже сделан. Вероятно, он существенно изменится и научится применять свои таланты более благородно и осмысленно... Во всяком случае, шанс у него есть, и он значительно выше, чем у того же Вару.

— Я тоже в это верю — он ведь не глуп и не зол, просто не умеет любить других и не знает, какова настоящая любовь... Наверное, этому можно научиться, хотя обучение и будет сложным. И Феликсу, кажется, тоже предстоит во многом измениться: он за месяц успел натворить в своем государстве столько всего, что этого хватило бы на несколько лет! Если бы не помощь Куро и Данте, Фелиция, наверное, превратилась бы в руины, но они вмешались вовремя... Правда, Феликс сильно обгорел на солнце из-за того, что прибавил его мощность, его подданным пришлось пережить голод, деньги обесценились, а еще ему пришлось сместить троих министров сразу, и он совершенно растерян и подавлен. Он считает, что очень виноват перед своими подопечными, которым желает только счастья, ведь все это случилось только потому, что он был слишком импульсивен и подписывал документы не глядя. Пожалуй, это урок о том, что нужно быть осмотрительнее... Данте рассказал мне все это после съезда как притчу и сказал, что я должен сделать из этого свои выводы, и об этом я размышлял всю дорогу до дома, — проговорив все это неожиданно быстро, Зонтик вынужден был остановиться, чтобы отдышаться. — И... наверное, я говорил слишком быстро и бессвязно? Простите, если вы ничего не поняли...

— Вы слишком взволнованы, однако я понял по крайней мере большую часть сказанного вами. Логика Феликса остается для меня загадкой, но мне, вероятно, просто не дано понять червонных. Они, безусловно, довольно светлые и творческие натуры, однако им не мешало бы научиться спускаться со своих иллюзорных небес на землю... Я догадывался, что им придется выучить свои тяжелые уроки первыми — что ж, будем надеяться, что они сохранят свой внутренний свет, несмотря на все испытания. Вы можете помочь им своим примером и бескорыстной благородной дружбой, — после этого философского заключения Первого Министра говорить о совершенно прозаичных делах не хотелось совсем, но юный правитель вновь не подчинился первому порыву.

— И я буду изо всех сил стараться быть для них хорошим другом и подавать верный пример! А теперь... может быть, с этого стоило и начать, но нам нужно обсудить одно дело, — произнес он с легким смущением.

— Я всегда готов помочь вам в любом деле, мой господин, если не действием, то хотя бы советом. Вероятно, на сей раз это связано с внешней политикой?

— Да... К нам приедет делегация из Курограда, чтобы оценить обстановку в стране и понять, нужна ли помощь. Если честно, я понятия не имею, что делать и как показывать им все при том, что подданные не должны знать меня!

В тонких бледных пальцах король судорожно вертел сложенный носовой платок. Он изо всех сил старался не показывать своей тревоги, но все было очевидно: страх сквозил в его напряженной позе, в мелко дрожащих руках, в надломленном голосе, во взгляде... Его верный друг, напротив, внешне оставался совершенно спокойным, хотя в глубине души его охватило волнение, ведь он и сам не знал, как с этим быть. У него был четкий план, чтобы раскрыть личность правителя подданным, но неожиданное прибытие делегации раньше времени могло многое испортить... Приходилось импровизировать, и притом не впадать в панику даже в мыслях, а это было для него настоящим испытанием

— И до какой степени стоит паниковать по этому поводу? — спросил он невозмутимо после нескольких секунд молчания.

— Вы хотите сказать, что мне нечего бояться, верно?

— Это, разумеется, тоже... Но насколько следует волноваться об этом нам обоим? Когда прибудет делегация? Если через несколько дней, то, пожалуй, останется только солгать им, что вы до сих пор не оправились до конца, и тщательно избегать окраин столицы, ведь это позор и ужас всего государства, и над ними предстоит работать еще долго.

— О нет, все не так безнадежно: они приедут не раньше чем через три месяца... И все же мы не успеем, да? Мне так жаль, что я не узнал этого раньше, — тогда времени на подготовку было бы намного больше, и... — дальше сдерживать слезы было выше сил Зонтика, и он заплакал, закрыв лицо руками.

— Не нужно винить себя, мой повелитель: вы сделали все, что было в ваших силах, — на плечо правителя легла крепкая ледяная ладонь. — Три месяца, конечно, не год, но и не три дня; мы успеем по крайней мере представить вас народу, хотя и не так, как планировалось... И потом, их задача — не наказать вас за малейшие изъяны государства, созданного вами, а посмотреть, нужна ли вам помощь. А даже если бы вам и грозило наказание, то я бы без колебаний принял его вместо вас, ведь я заслуживаю его в неизмеримо большей степени. Вы чисты, и если ошибаетесь, то лишь по причине неопытности, я же порой просто следую своим порочным склонностям, прекрасно зная, что этого делать не стоит...

Молодой король порывисто вскочил, будто готовясь произнести короткую пламенную речь, но его так трясло, что он неловко упал на колени и больше не пытался встать. Как бы ему ни хотелось оставаться сильным и сохранять достоинство, слезы лились без остановки, и ему самому уже не казалось невозможным наплакать целое озеро, как героиня абсурдной сказки... И тем не менее он пытался говорить, хотя собственный голос почти не слушался его.

— Не говорите так! Я сам куда хуже, я трус, упустивший страну, и если бы не вы, у меня бы все было намного хуже, чем сейчас у Феликса... У меня тоже есть недостатки, но я не умею с ними бороться, и даже не всегда пытаюсь, и потакаю своим страхам, и не всегда следую вашим верным и мудрым советам, и... — остаток фразы утонул в рыданиях. Прямо как месяц назад, юный божественный король безудержно плакал в объятиях своего единственного приближенного. Все потрясения этого дня дали о себе знать, и он не мог больше удержаться...

— Ну, я заслужил наказания по меньшей мере за то, что снова довел вас до этого своими неосторожными словами, — вздохнул Алебард, прижимая к себе мелко дрожащего юношу.

— Вы не виноваты, просто... просто я переволновался... — пробормотал Зонтик сквозь слезы. — Слишком много всего произошло... Я на этот раз не упаду: мне вроде бы уже лучше... Но давайте лучше уйдем из этой комнаты: она меня пугает. Наверное, я все же слишком слаб... Еще ведь даже не вечер, а мои силы уже на исходе, хотя утром я обещал себе быть сегодня сильным и смелым.

— В таком случае вы следовали своему намерению до конца, и даже чуть дольше. Теперь же нам следует отправиться на поиски того, кто мог подслушать нас... А впрочем, вам лучше всего будет отдохнуть: я найду предполагаемого шпиона или, во всяком случае, улики и сам.

Они медленно спускались по лестнице, прочь от помещения, в котором за несколькими замками на окованной железом двери было заперто еще одно болезненное воспоминание... Конечно, в жизни юного монарха бывали моменты намного страшнее, чем та ночь, когда он оказался в ловушке в собственном доме, но отгородиться от этого было проще всего. Раз уж хотя бы от одного маленького страха можно было убежать, он предпочел сделать именно это. Сил бороться больше не было, и он вновь собирался спрятаться в спальне, чтобы успокоиться, а после снова приняться за исполнение своих планов — может быть, не грандиозных, но очень важных для него.

Выходя из покоев Верховного Правителя, министр увидел на полу что-то блестящее, — этот предмет оказался крышкой от старых серебряных часов с причудливой гравировкой. Это определенно не могло принадлежать одному из слуг — слишком дорогая вещь, — а значит, кто-то из министров нарушил запрет и приблизился к личным комнатам божественного короля. Оставалось лишь выяснить, кто это был, и допросить его... Старший Брат мрачно улыбнулся и положил обломок в карман, чтобы начать свое расследование. Такое дело он бы уж точно не доверил ни одному, даже самому надежному из подчиненных. Говорить о первой улике юному королю он пока не стал: еще несколько минут назад он утешал его, а подобные известия только вызвали бы новый приступ страха... Лучше было поберечь его и не пугать лишний раз столь несущественными новостями.

* * *

— Как думаешь, с башни и правда видно всю страну? — спрашивал Эрик, наблюдая за улицей, что стала чуть более оживленной после утренней службы. Две крошечные комнаты, которые были домом ему и Армету, находились на третьем этаже, и он никак не мог привыкнуть к виду из окна в деревянной раме.

— Я думаю, правда... И даже если нет, у Великого Зонтика ведь есть волшебный третий глаз, и он видит все и без башни, — ответил ему названный брат, не отрываясь от своей работы.

— То есть и нас сейчас он видит, и знает, что мы делаем?

— Может быть, он не следит именно за нами, но если ему захочется, то он сможет увидеть нас в любой момент... Ты же отсюда не можешь уследить за всеми прохожими на улице, хотя и вроде и видишь их всех, верно? Честно говоря, это больше всего удивило меня, когда я прозрел: приглядеться можно только к чему-то одному, а если смотреть на все и сразу, то столько всего упустишь...

— Все и правда так... А я и не задумывался об этом, — выдохнул бывший беспризорник.

— Люди, которые видят с рождения, часто и не представляют, насколько это прекрасно и поразительно, потому что просто привыкли... Я слышал, что и сам Великий Зонтик не всегда был таким, как сейчас, а значит, когда-то он, как и я теперь, не мог перестать восхищаться своим даром. Выходит, он смог бы понять меня, если бы мы с ним говорили... Разве не чудесно? — мальчик в ответ кивнул, и далее оба молчали, думая об одном и том же. Казалось, они прекрасно понимали друг друга без слов, и говорить сейчас не было смысла... В этой тишине, которую нарушал лишь тихий гул улицы, было больше мудрости и света, чем в иной пламенной речи. Мысли их были просты и сложны одновременно, и весь мир казался и понятным, и загадочным. Если бы Эрик спросил, кто же такой Великий Зонтик, то Армет не смог бы дать ответ: с одной стороны, Верховный Правитель был для него неземным существом, которого даже представить себе в человеческом облике было почти невозможно, но с другой — он будто был бесконечно близким и живым... Наверняка юный гончар знал лишь одно: у него очень мягкий голос. Иногда ему казалось, что тот, кому он ежедневно молился, говорил с ним во снах, а то и наяву, — и каждый раз он был невыразимо ласков и кроток.

* * *

Сам же Зонтик в это время нашел, наконец, тот ритм, что расслышал в шуме дождя накануне, и начал медленно и тихо играть совершенно новую мелодию — печальную, но светлую, как чистое утреннее небо. Он постепенно успокаивался и обретал веру в собственные силы. "Может быть, меня ожидает тяжелое испытание, но я выдержу его достойно... Ради всех, кого люблю, ради всего, над чем я трудился... ради себя, в конце концов! Раз уж в меня верят, я должен справиться," — с этой мыслью юноша отложил мандолину, доиграв последние ноты. Музыка была для него увлечением и способом вернуть себе душевное равновесие, но он твердо решил закончить одно дело в этот день... Нужно было приниматься за работу — в конце концов, написать одно письмо было намного проще, чем говорить с братьями во время съезда. Это точно было ему под силу.

Примечания:

Что думаете о такой смене обстановки?