Международный инцидент (джен)

Дождь лил и лил. Косые струи заволакивали все вокруг сплошной пеленой, скрадывали все посторонние звуки, а может быть, просто маскировали тишину. Оглушающую тишину, которую он так боялся услышать. Но все равно прислушивался к несмолкающему шелесту дождя, пытаясь уловить что-то. Хоть что-нибудь.

Шаг. Еще шаг. Медленно, с явным трудом переставляя ноги. Будто каждая из них весила не меньше тонны. Ладонь медленно скользит по перилам, цепляется за что-то. Он подносит ее к лицу и видит бурые разводы ржавчины. Нет. Крови. Она вытекает сквозь распоротую кожу, просачивается сквозь поры, расцветает рыжими пятнами ржавчины. Ее все больше и больше, она падает откуда-то сверху, пятнает руки, лицо, одежду. И он вдруг понимает: дождь это и есть кровь. Кровавый дождь. Мысль почему-то не вызывает тревоги.

Он идет по раскачивающейся под ногами дороге, все сильнее вцепляется в перила, будто хочет удержать себя. Не пустить к чему-то там, впереди, но ноги идут и идут, звуки дождя все громче. А за ними — оглушающая тишина. Он срывается на бег. Бежит так быстро, будто этого хватит, чтобы пропустить нужный поворот, пролететь, вырваться вперед и…

Дороги под ногами больше нет. Ничего, кроме пустоты, от которой сердце подрывается куда-то вверх, обрывается вместе с тяжелым, сочным ударом. Боль приходит не сразу. Она проникает в тело медленно, вместе со стальной арматурой, неспешно разрывающей кожу, мышцы, дробящей кости. Он видит ее и одновременно не видит ничего, только ощущает стальные штыри, постепенно проникающие в тело.

А боль все нарастает, пока не становится яркой нестерпимой вспышкой. И тогда он кричит, кричит без звука, захлебывается, а вокруг неумолимо шелестит кровавый дождь. Или это капает его собственная кровь? Течет по переплетению стали и дерева, а листья внизу так великолепно багряны…

Станислав проснулся резко, будто где-то в голове разом включили все лампочки. С дрожащими руками и неприятным, болезненным ощущением в груди. Прикрыл глаза, стараясь дышать медленно и размеренно, успокаивая слишком суматошное сердцебиение. Изгнать тревожное ощущение, плотно засевшее в голове после сна, никак не получалось.

Зеркало в ванной кривилось привычным отражением, демонстрируя бледное и помятое со сна лицо с темными кругами под глазами. Стас набрал воды в ладони и провел по волосам, пытаясь как-то взбодриться и отделаться наконец от липкого ощущения надвигающихся неприятностей, блуждающего по позвоночнику. Прохладная вода текла по вискам, остужая их, успокаивая. Ленски медленно отнял руку от головы, вытаскивая что-то из волос. Тонкий яблоневый прутик с едва наметившимися почками.

Бюро экзорцистов с утра напоминало кладбище средней степени неупокоенности: все передвигались медленно, на внешние раздражители не реагировали, но резко огрызались на любые попытки вызвать какую-нибудь активность. Начавшаяся мартовская коллегия обеспечила отсутствие начальства, которое, видимо, увезло с собой последние осколки работоспособности.

В заглянувшего в лабораторию за результатами анализа Станислава коллеги прицельно метнули бумажный самолетик и выдворили вон с рекомендацией «приходить после обеда». Краем глаза экзорцист успел приметить расставляемые на лабораторном столе закуски — кажется, у кого-то из лаборантов сегодня был день рождения.

В отделе обнаружилась только дисциплинированная Шурочка, Петровича Соколов забрал с собой на коллегию в качестве активной силовой поддержки.

— Доброе утро, — стажерка приветственно махнула кистью и склонилась над творимым на свободном столе очередным шедевром. Станислав вяло кивнул в ответ, но подходить ближе предусмотрительно не стал. Хотя бы для сохранения и так расшатанного душевного равновесия.

После второй чашки кофе мозг заработал не в пример веселее, упорядочивая наконец смутные идеи в голове и выдавая хоть какое-то подобие плана.

— Шур, а кто сегодня на архиве дежурит? — спросил Стас, вертя в пальцах яблоневый прутик.

— Лена дежурит, а что? — способность Шурочки точно знать, кто в Бюро где, когда и с какой целью находится, не поддавалась никакому логическому объяснению, так же как и знание всех последних новостей и сплетен. Иногда Станислав подозревал коллегу в использовании запрещенных амулетов красноречия или, что было более вероятно, сокрытии какого-нибудь излишне болтливого призрака, живущего на территории Бюро.

— Мне дельце одно достать надо. — Теперь Ленски сосредоточенно копался в ящике стола, перебирая груду валяющихся там амулетов, большая часть из которых давно была нерабочей и разряженной.

— Так запрос напишите, — Шурочка философски пожала плечами и окунула кисть в особо ядовитую зеленую краску.

— Мне без запроса надо. Хочу проверить кое-что. — Стас выудил наконец пару работающих конструкций и теперь аккуратно расставлял их на свободном участке стола.

— Ну так сходите, проявите обаяние.

Проявлять обаяние к Лене, которая к своим тридцати пяти успела таинственным образом лишиться двоих мужей и теперь активно присматривала третьего, было идеей опасной и чреватой последствиями. Станислав страдальчески вздохнул и повернулся к Шурочке.

— Александра! Не стыдно тебе братьев своих отправлять на испытания тяжелейшие: спускаться в геенну огненную к демонам нечестивым с утра пораньше? И вообще, кто у нас контактёр, ты или я?

— А Лена и не «потусторонний объект с возможностью контакта», — непреклонно отозвалась стажерка.

— Тем более! К тому же я еще прошлые дела не вернул, — сознался Станислав в истинных причинах нежелания спускаться в архивные подвалы.

— Ага, и вещдоки в сейф. — Шурочка тщательно вымыла кисть и аккуратно положила ее поверх банки с водой. — Но на следующий выезд — я с вами!

— Договорились, — Станислав кивнул. В парах экзорцисты работали редко, ездить по всякой мелочевке Шурочке уже было откровенно скучно, а на что-то посерьезнее одну не отпускал Соколов, справедливо замечая, что специализация у стажерки ну совсем не боевая. Контактёр же в работе оперативников требовался исключительно редко — все-таки к ним на стол дела попадали после того, как становилось понятно, что вступать в контакт с очередной дичью уже как-то поздно. Потому чаще всего Шурочка маялась со скуки в отделе, занимаясь отчетами и документацией, от обязанности держать в подобии порядка которую старательно увиливали все остальные.

— Какое дело-то надо?

— Промзону мою принеси.

— Станислав Михайлович! Я не самосвал! Ее только всем отделом в архив полдня стаскивали! — Шурочка воззрилась на него с искренним возмущением.

— Не надо всю. Там папка была, синяя. Отчеты по пропавшим, с фотографиями. А остальное пусть хоть гаром горит, — Ленски примирительно поднял руки, вспоминая освобождение кабинета от ужасов промзоны. Собственно, именно после этого великого выселения у них и образовался свободный стол. И даже в проходах между шкафами получалось не бочком передвигаться.

— Ладно, поищу. Но с вас — шоколадка!

— Молочная, с орешками?

— Горькая и с миндалем!

Прутик сиротливо лежал на панели определителя и уверенно выдавал совершенно нейтральный фон. Станислав перепроверил еще раз все показатели и задумался, постучал на всякий случай по экрану, махнул рукой и отодвинул новомодную китайскую электронику в сторону. Лучше уж по старинке: с песочком и узелками.

Заговоренный песок оказался не в пример сговорчивее, но подтвердил лишь то, что Стас и так чувствовал: энергия была, но сейчас дерево оставалось просто деревом. Для каких-то более конкретных показателей нужна была нормальная лаборатория и специалисты. Которых до обеда беспокоить не рекомендовалось, а после — уже и смысла не было.

— Она зеленая! — Материализовавшаяся перед столом Шурочка звучно шлепнула на него перевязанную несколько раз веревкой папку и обличающе ткнула пальцем в обложку.

— А мне казалось — синяя. — Станислав тоже посмотрел на совершенно конкретно зеленую папку. Несомненно, именно ту, нужную, только почему-то не синюю.

— Там нет синих папок. Ни одной. — Экзорцист прислушался к очень спокойному тону и решил, что шоколадок лучше купить две. — И двадцать восемь зеленых! — И еще молочную, просто на всякий случай.

— Прости. — Он дернул за концы веревки, развязывая узел, и открыл папку. — Нет, ну я же говорил, что синяя! — Стас радостно стукнул по внутренней стороне папки, заклеенной синей бумагой. От стола Шурочки отчетливо донеслось рычание.

За все тридцать лет буйства, пропавшими без вести на промзоне были признаны восемь человек. Тех, кого хоть кто-то искал и заявлял. Сколько там могло оказаться тех, о ком не заявляли… Станислав опустил веки, стараясь во всех подробностях вспомнить утренний сон и то, что успел рассмотреть таким далеким теперь октябрьским вечером в свете молний. Картинка стояла перед глазами всего пару секунд, потом резко оказалось не до видений, а потом, утром, при осмотре оранжереи ничего подозрительного не нашли, приборы лишних флуктуаций не выявили, а лазить с лопатами и экскаватором не разрешил уже Аэламэль. Настаивать никто не стал — в Nск нагрянули кельты и всем резко стало не до промзоны и смутных видений.

Станислав медленно перебирал фотографии: все пропавшие были мужчинами, по большей части — работниками строительных бригад, в разное время пытавшихся как-то промзону облагородить. В их компанию затесались один из временных хозяев земли и пара забредших в поисках острых ощущений подростков. Экзорцист просматривал дела одно за другим, но не видел никого, кто мог бы как-то выделиться среди общего ряда. Значит, проверять придется всех. Он аккуратно отколол фотографии и сунул их в рабочую папку.

— Шурочка, собирайся. На промзону поедем. И инвентарь свой прихвати.

* * *

— А на фотографиях так мрачно все выглядело. — Шурочка щурилась на яркое мартовское солнце и прикрывала глаза ладонью. Солнечные зайчики танцевали на остатках стекол старой оранжереи, бликовали на стеклах больших очков, ласкали темный ствол дерева, искрились на редких сугробах, примостившихся в тенях конструкций. Промзона выглядела практически уютно, посмотришь — и не поверишь, что здесь может быть хоть что-то дурное. В воздухе витал едва уловимый свежий яблочный аромат.

— И здесь теплее. — Шурочка стянула перчатки, протянула руку вперед и вдруг остановилась, обернувшись к Стасу. — Можно же, Станислав Михайлович? Или лучше не трогать?

— Не трогай, — Ленски чуть резковато мотнул головой, — все-таки священное дерево…

— А как тогда? — Шурочка повела в воздухе рукой и пристально посмотрела на яблоню, будто ожидала увидеть там если не дверной звонок, то хотя бы какую-нибудь веревочку, за которую нужно дернуть.

— Ну-у-у, — со значением протянул Стас, — можно выманить на печенье. У тебя есть печенье?

— Издеваетесь?

— Значит, нет. Плохо. И нет, не издеваюсь. Но если печенья нет, то можно сделать так, — и Ленски нарочито медленно полез в карман за сигаретами. — Считай и документируй.

— Раз, — Шурочка прикусила губу, чтобы не рассмеяться, наблюдая за представлением. — Два. — Огонек зажигалки только успел коснуться сигареты, как…

— Сколько раз повторять можно? — Тонкие ветки яблони резко хлестнули, стремясь выбить сигарету из рук экзорциста, тот проворно отдернул руку назад и убрал предмет спора.

— Александра, фиксируйте. Скорость реакции на вызов посредством табачного дыма — от двух до пяти секунд.

— Не стыдно? — без особой надежды на положительный ответ поинтересовался Аэламэль, перехватывая рукой разбушевавшиеся ветки.

— Стыдно мне было за наше Управление и двадцать три призывных катрена, — отозвался Станислав, припоминая череду официальных визитов на промзону, последовавших после грандиозного эльфийского переселения. Перед начальством надлежало соблюдать регламент, читать утвержденные Константинополем призывы, на которые Аэламэль исключительно из вредности реагировал через раз. Ну или ему просто нравились прочувственные завывания под деревом.

— Подписывай лучше, — экзорцист достал из папки официально вида бумагу и сунул под нос эльфу.

— Это что? — если с разговорной речью проблем у Аэламэля уже не было, то через зубодробительные конструкции официальных документов он продирался откровенно медленно. Или очень хорошо делал вид.

— Согласие на проведение контрольных мероприятий класса В и С на занимаемой территории. — Официального возобновления дела по промзоне Стас пока не оформлял, но частью необходимых бумажек предпочитал обзавестись заранее. Во избежание дальнейших жалоб и проблем.

— Бюрократы! — эльф закатил глаза, но замысловатую закорючку в требуемых местах вывел.

— Система, — философски пожал плечами Станислав. — Шурочка, давай попробуем спросить вот об этих господах, — он протянул стажерке фотографии пропавших.

— Так пробовали уже, — стажерка удивленно на него взглянула. Дело по промзоне было длинным, так или иначе поковыряться в нем успели все, и, естественно, отдел контактов пропавших искал. Даже китайских коллег к этому делу подключили с их методиками музыкальных контактов.

— Пробовали. Позвать, поговорить, найти, — терпеливо разъяснил Ленски, — но разговаривать пытались с ними же. А ты вот ее, — он кивнул на яблоню, — спроси о них.

Шурочка с большим сомнением посмотрела в начале на него, потом на яблоню. Сомнения ее Станислав понимал отлично: все-таки пытаться говорить с призраками или какими-то еще сущностями — это одно, а пытаться добиться осмысленного ответа от дерева… Стажерка глубоко вздохнула, решительным жестом загнала очки повыше на переносицу и сняла с плеча футляр от ноутбука, в котором носила доску Уиджа.

Ленски отошел подальше, чтобы не мешать и не сбивать фон защитными амулетами. Задачку он поставил нетривиальную, но не сомневался, что если у кого и получится добиться внятных ответов даже у дерева, так это у Шурочки. Без всяких штучек вроде курильниц с благовониями и истерических завываний, которыми обычно грешил отдел контактов.

Теплое дерево под пальцами, казалось, источало слабый запах благовоний. Шурочка медленно провела пальцами по лакированной поверхности доски, коснулась вытравленных символов и глубоко вздохнула. Сколько бы ни прошло времени — проклятый запах так и не выветрился, мгновенно возвращая память о душных темных комнатах со сладковатым ароматом дыма, тяжелых пыльных шторах и невнятных шепотках. Указатель лег на доску точно между значками «Да» и «Нет». Простейший ответ на простейший вопрос. Вот только Шурочка на этот раз сомневалась, что добьется хотя бы его: все-таки призраки когда-то знали эти понятия, знали символы латиницы и двигали стрелки от одного к другому. Яблоня же… какой бы священной ни была, оставалась деревом. Пусть даже и Станислав, и Аэламэль говорили о ней практически как о живом существе, пусть она могла слышать и понимать, но вряд ли ее способ выражения информации хотя бы приближался к простым ответам, воспринимаемым доской Уиджа¹.

Шурочка положила на доску первую из пачки фотографий, которые передал ей Ленски. Ты знаешь его, ты видела его, ты слышала о нем? Ты будешь говорить со мной? Я слушаю тебя. Я хочу услышать тебя. Поговори со мной. Сомнений в том, что разговаривать здесь есть с кем, не было. Зажги она свечи — все погасли бы мгновенно. Но захотят ли ответить? Мысли, как и всегда на самой границе транса, плыли, отвлекались на посторонние мелочи. Шурочке казалось, что она сейчас смотрит на себя чуточку со стороны: видит и вязаную шапку с глупым помпоном, из-под которой выбивалась растрепанная русая коса, и большие очки с толстыми стеклами, в которых не было совсем ничего волшебного и загадочного. Совсем не похоже на то, что она помнила с самого детства. Никаких звенящих браслетов, широких шалей и мерзкого запаха благовоний, будто отпечатавшегося где-то под кожей.

Стрелка под пальцами самую чуточку дрогнула и замерла. Шурочка упрямо сжала губы и взялась за следующую фотографию. Пусть она не услышит внятных ответов, но хотя бы сможет отследить реакции. Тишина. Тишина. Тишина. Пальцы покалывало от поднимающегося вокруг вихря энергии, далекой, совсем далекой от всего, с чем приходилось работать раньше. Иногда казалось, что она слышит голоса: искаженные эхом, они пытались дозваться до нее, но лишь дробились на отдельные звуки и стихали, разбиваясь о невидимую преграду. Следующая. Подросток, почти еще мальчишка с удивительно голубыми глазами, смотрит с выцветшей фотографии. Что тебя сюда принесло? Любопытство? Желание доказать, что ты смелый? Случайность? Теперь не узнать. Стрелка едва ощутимо дрожала под пальцами, вибрировала, крутилась вокруг собственной оси, но не останавливалась ни на чем. Кто бы и что бы ни пытался ей сказать — символы доски ему совсем не подходили.

Хватит. Шурочка сжала пальцами стрелку, мысленно представляя, как резко гасит огонек свечи, обрывая контакт. Теперь она аккуратно раскладывала фотографии на две неравные стопки: те, что вызвали реакцию, и те, на которые отклика на последовало. Которая? Стрелка дрожит и вертится, все быстрее и быстрее, так, что кажется — еще секунда и слетит с доски, пока внезапно не останавливается напротив одной из разложенных вокруг нее фотографий. Эта? Ты хочешь рассказать о ней? Я послушаю, правда. Вибрация стрелки болью отдалась в руки. Мало. Слишком мало. Слишком тихо. Недостаточно.

Негнущимися пальцами Шурочка оттолкнула от себя доску, звякнула молнией, доставая из футляра старую потрепанную колоду карт. Символы, более полные и многозначные, чем придуманные буквы. Способные вместить то, что нельзя выразить словами. Она не очень хорошо знала расклады, но сейчас это и не нужно было, только вытащить из колоды карту, что так хотела высвобождения, что обжигала ладони. Двенадцатый из Старших Арканов. Повешенный. Энергия вздернула ее на ноги, заставила сделать несколько шагов вперед, пока сжимающая карту рука не коснулась древесного ствола.

Темнота. У нее не было глаз, чтобы видеть. Тишина. Нет ушей, чтобы слышать. Все, что есть, — мерная пульсация соков, поднимающихся вверх от земли, протянувшихся от корней к листьям, касающихся неба. Тепло. Оно касается листьев, впитывается ими, искрится и обжигает, смешивается с соками и течет вниз. Круговорот. Вечный круговорот жизни. Много-много сезонов. Рост. Цветение. Плодоношение. Увядание. Круг. Покой. Ничто неизменно. Она растворялась, терялась в тяжелых бархатных объятиях, задыхалась в сладком яблочном духу, к которому вдруг примешался солоноватый аромат. Давно-давно ее не касалось ничего подобного. Издалека едва уловимым эхом доносилась песня, а сладко-солоноватое текло по ветвям, даримое щедро, добровольно, скрепляющее союз и просьбу. Теперь? Со сладко-соленым шла боль. Нет-нет-нет. Кричало что-то. Отторгало ее. Корчилось в агонии и все равно становилось частью. Мало. Недостаточно. Пусто. Взять еще. Еще! ЕЩЕ!

— Александра! — чужой голос резко ворвался в голову, дернул, обжег, напоминая, что у нее есть слух, зрение и много чего еще. Шурочка глубоко вздохнула и открыла глаза. Во рту будто отпечатался соленый привкус крови, перемешанный с гнилостно-сладким вкусом перезревших яблок. Она закашлялась, сгибаясь пополам и яростно отплевываясь от мерзкого ощущения.

— Поедем отсюда… не могу находиться, — собственный голос казался чужим, — там… расскажу.

— Хорошо, — прохладное прикосновение ко лбу будто заперло, сдержало вновь поднимающееся изнутри видение-воспоминание. Да. Не думать. Пусть будет тихо. Стеклянное ощущение в голове казалось таким хрупким, что Шурочка стояла на одном месте, боясь пошевелиться, и будто издалека наблюдала, как Станислав аккуратно собирает ее инвентарь, убирает все в футляр и вешает его к себе на плечо.

— Все, поехали. — Ее взяли за руку, но даже это казалось далеким и совсем ненастоящим.

Примечания:

[1] Уиджа (доска Уиджа) — доска для спиритических сеансов вызова душ умерших с нанесёнными на неё буквами алфавита, цифрами от 1 до 9 и нулём, словами «да» и «нет» и со специальной планшеткой-указателем.