Вдоль распаханной борозды (джен)

Станислав Ленски всегда имел собственный взгляд на идеальное утро. Где-то в самой глубине подсознания оно отпечаталось смутным образом неторопливо восходящего солнца, теплым запахом свежесваренного кофе и отсутствием необходимости куда-то спешить. Ленски с ходу не смог бы припомнить ни одного своего утра, которое начиналось бы именно так. Звон будильника, который любую, даже самую приятную слуху мелодию превращал в противное завывание, начальственный рык Соколова в трубку «где тебя носит» или скулеж соседской собаки, которую никто не хотел выгуливать в выходной с утра пораньше — все это регулярно превращало утро в нечто хмурое и неприятное. Но, пожалуй, сегодняшнее утро, начавшееся с настойчивого стука в дверь номера, Станислав назвал бы одним из самых неприятных.

— Что случилось? — серый рассвет, едва проглядывающий сквозь молочный туман, заполнивший улицы, красил мир во вполне соответствующие настроению краски, а до злосчастного будильника оставался целый час.

— Коровья Смерть у нас случилась. Опять, — стоящий на пороге Валентин поморщился, как от зубной боли, и без приглашения прошел в номер. — Одевайся, я пока расскажу.

Станислав внутренне покоробился с такой бесцеремонности, но спорить сейчас о приличиях и личном пространстве было верхом абсурда, потому он только кивнул.

— Опять Печоры?

— Нет, — Валентин покрутил головой, как-то по-особенному принюхиваясь, и повел перед собой рукой, — ты глянь-ка, к тебе туман этот и не забрался почти. Только яблоками пахнет, что не продохнуть. Чем ты его?

Ленски неопределенно пожал плечами. Яблоневый запах он уже практически не ощущал: то ли принюхался, то ли тот был не настолько сильным, как показалось Валентину.

— Так куда едем-то? — уточнил он торопливо щелкая кнопкой на чайнике и засыпая в чашку растворимого кофе.

— Да тут рядом совсем, частное хозяйство под городом. Козы, чтоб их. А без этого нельзя? — Валентин нетерпеливо мотнул подбородком на урчащий чайник. — Следы ж…

— Нельзя, — Станислав с трудом подавил зевок, ощущая, как под челюстью что-то хрупнуло, — если тебе, конечно, нужен второй экзорцист, а не столб.

Но все же за походной чашкой, снабженной соответствующей крышечкой, Ленски все-таки в чемодан полез. Пить кофе он может и на пути к очередным козам.

Они напоминали вату. Белые, свалявшиеся комки в разводах весенней грязи. Станислав чуть поморщился, отправляя в желудок остатки холодного кофе, и отправил стакан в портфель. Пока Валентин расспрашивал хозяйку почивших коз, ему следовало заняться следами. Он еще раз украдкой глянул на козьи трупы — непривычно белые и простые среди местной рыжей экзотики — и подошел к борозде.

Маленькое пригородное хозяйство в этом году защитили на совесть: Ленски видел и колокольчик над входом в хлев, и борозду, надежно ограждающую владения. Нетронутую борозду. Вот только в отличие от Печорского хозяйства, тут с Козьей Смертью они разминулись едва ли на час, и Станислав видел отчетливый след белого тумана, протянувшийся сквозь борозду. Он повел над ним выскользнувшим из рукава амулетом: тот молчал, подтверждая то, что Ленски уже понял и сам.

— Ну что тут? — Валентин с явным облегчением оставил причитающую хозяйку и встал рядом, хмуро рассматривая борозду.

— Это не Коровья Смерть, — Станислав убрал бесполезный амулет и потянулся за сигаретами.

— Вот те раз! А что же тогда? Или с ними общий сердечный приступ случился? — экзорцист выразительно показал на мертвых коз, все так же царапающих своей неправильной белизной зрение.

— Не приступ. Но и не Коровья Смерть, — Ленски вздохнул, подбирая слова для крепнущего внутреннего ощущения, — не та Коровья Смерть, которую мы называем Коровьей Смертью. Вот смотри, — он указал кончиком сигареты на борозду, — что ты видишь?

— Ну борозда. Нетронутая. Опять, — Валентин фыркнул и скрестил руки на груди.

— Все? — недоверчиво переспросил Станислав.

— Все, — уже спокойнее ответил участковый экзорцист и заинтересованно уточнил: — а ты видишь что-то еще?

— Я вижу проход, — Ленски выдохнул, наблюдая, как едва заметный след тает в сигаретном дыму, — она не ходила сквозь борозду. Там… где она прошла, борозды нет.

— Не понял. Ты давай, попроще тут, — Валентин подошел к самой борозде, чуть ли не обнюхивая ее, но явно ничего необычного не видел.

— Борозда чертится от нечисти. Это круг, граница между нашим миром и той стороной. Слабую тварь остановит, сильная ее проломит. Но ты просто пройдешь сквозь нее. И я пройду, и коза, будь она неладна. И наша тварь ходит. Потому что борозда ее не видит. Не для нее и не от нее проведена.

— А что же она такое? Тульпа, что ли? — Валентин оторвался от созерцания и теперь заинтересованно рассматривал коллегу.

— Может быть. В той части, что она Коровья Смерть — точно тульпа, — подумав, согласился Станислав. Еще раз вздохнул, ощущая, что понятнее ничего не стало, и продолжил, — люди поверили, что Коровью Смерть нельзя изгнать, и когда тварь пришла — она стала Коровьей Смертью. Потому что это была лакуна, которую она могла занять. Пустое место в этом мире, — медленно повторил он, не замечая, как сигарета тлеет, прогорая до фильтра, и обжигает пальцы.

— А откуда она пришла? — Валентин слушал внимательно и самую суть ухватил мгновенно. — Из провала ведь? — предположил он, так и не дождавшись ответа, но без труда восстановив хронологию событий. — Но как она всюду лазает, все равно не понимаю, — экзорцист досадливо ударил ладонью по бедру.

— Она строит дорогу, — Станислав произнес это уверенно, как само собой разумеющееся, — правда не видишь? Над и сквозь борозду, — он бросил окурок вперед, будто дымным следом чертил видимую ему дорогу.

— Как путейцы, что ли? — недоверчиво переспросил Валентин.

— Похоже на то, — Станислав пожал плечами, поджигая кончик новой сигареты.

— Ты из путейцев, что ли, раз видишь? — пристальный взгляд участкового экзорциста Ленски отчетливо не понравился, но он только покачал головой:

— Какой из меня путеец? — Железнодорожный институт когда-то так и остался недосягаемой мечтой, как и черные вороньи крылья, и вспоминать о том сейчас было в высшей степени глупо и неуместно.

— Ну ладно. Что делать-то с ней будем? Если она не нечисть, то как ее обратно отправить? — Валентин уже явно отбросил все странности, сосредоточившись на одной текущей задаче. Этим он отчетливо напоминал Станиславу Петровича — тот тоже не любил рассуждать о высоких материях, предпочитая действовать здесь и сейчас. «Вначале — благословим, а там разберемся, как быть надо», — любил он приговаривать, опуская на протестующе поскрипывающий стол фирменное пудовое кадило. Но здесь, пожалуй, и кадило не помогло бы. Вот Шурочка с ее умением поговорить с кем угодно пришлась бы кстати. Только и Шурочка, и Петрович остались в далеком Nске, а здесь и сейчас располагать Ленски мог только самим собой.

— Уж как-то придется, — тихо произнес он. — Будем думать, — добавил уже громче. Белесый туман поднимался все выше, и его клочья холодным неуютным плащом ложились на плечи. Времени оставалось совсем мало.

* * *

Она стояла на тротуаре — в точности там, где Ленски видел ее в самый первый раз.

— Пойдем, — в горле пересохло, Станислав сглотнул, будто пытался протолкнуть сквозь глотку целый пучок колючей степной травы. — Пойдем со мной.

Она медленно наклонила рогатую голову, уставилась темными провалами глазниц. В темноте плясали зеленоватые огоньки. Станислав ждал, чувствуя, как холод медленно расползается от самых кончиков пальцев, поднимаясь к сердцу. Он звал беду за собой.

— Пойдем, — в третий раз повторил он, медленно поворачиваясь. Дорога сама строилась перед глазами — тротуарная плитка и булыжники мостовой, они плясали, сменяли друг друга, когда экзорцист сделал шаг вперед. По мостовой глухо ударило копыто.

Они шли совсем рядом — облезлая рыжая шерсть то и дело касалась предплечья. Тихо позванивал колокольчик на гнилой веревке. Звук манил к себе — протянуть руку, прекратить его или заставить звучать громче, но Станислав не обращал внимания, только до боли вглядывался в поднимающийся вокруг молочно-белый туман, в растворяющиеся улицы, которые сменялись совсем другими.

Вскоре Изборск остался позади, перед ними расстилалось поле. Заснеженное, покрытое весенними проплешинами и быстрыми ручейками, горячее и дышащее перед севом, царапающее ладони жесткими колосьями, опадающее скошенным сеном под ноги, снова затягивающееся снегом. Они шли, а впереди все отчетливее поднималась панорама города. Огромного древнего города, что звал их колокольным звоном и песней ярмарки.

— Иди, — у самых ворот поземка стремительно сменялась зеленой травой, осыпалась желтыми кленовыми листьями, быстрее и быстрее, так что в их круговерти совсем ничего нельзя было различить. — Иди! — почти прокричал Станислав, пытаясь перекричать налетающие порывы ветра. Над головой отчетливо хлопали вороньи крылья.

Она колебалась. Сейчас Ленски видел ее совсем отчетливо — облезлая шкура стекла с плеч, потерялись сбитые ветром рога. Он трепал густую рыжую косу, дергал из стороны в сторону как тростинку. Она обнимала себя руками, тряслась, как язык все еще висящего на шее колокольчика, и что-то безостановочно шептала: Станислав видел, как шевелятся губы, но ветер сносил в сторону слова. Он прищурился, до рези глаз всматриваясь, пытаясь разгадать слова по движению. Имя, назови имя.

Внутри стало совсем холодно. Будто разом навалились все зимы, что он когда-либо видел, выстудили тело до звенящей чистоты, до болезненного холода в костях, до морозов, что сковывают слезы, не давая глазам закрыться. Станислав не знал ее имени, не думал об этом и не спрашивал, но оно само просилось на язык, обдирало кожу ледяной крошкой, рвалась ошметками кожи с губ.

— Иди, Полина.

Гнилая веревка треснула. Колокольчик в последний раз звякнул, осыпаясь медной пылью, а она — коровья смерть, проводница Полина, побежала, так быстро, как только могла, опадая вниз и дробно стуча копытами, пока не ввинтилась в узкую воротную щель — будто в собственную тень скользнула.

Станислав облегченно выдохнул и прикрыл глаза. По щеке скользнуло что-то теплое, болезненно тянущее кожу. Он недоуменно стер это ладонью, взглянул на нее, разглядывая бурые разводы. Времени не осталось. Чужая мысль ткнулась в виски, и он суматошно оглянулся, пытаясь отыскать дорогу, по которой пришел, но вокруг расстилалась только сплошная бело-серая гладь, поднималась вверх густыми клочьями тумана. Станислав неуверенно сделал шаг вперед, другой, замер, понимая, что совсем не сдвинулся с места, только тумана вокруг стало больше.

Туман густел, подбирался к самым носкам ботинок, поднимался вверх, цепляясь за одежду серыми клочьями вьюнков. Дороги не было. Станислав не знал, с какой стороны он пришел, не помнил, где остался мелькнувший в тумане город. На самом деле, он не был даже уверен, что по-прежнему стоит на земле. Могла ли эта серо-белая густота быть облаками? Седая прядь тумана мазнула по лицу, Ленски дернулся от нее в сторону, как от ядовитой змеи, наткнулся спиной на что-то массивное, тут же распавшееся ошметками все того же тумана, и побежал. А может быть, так и остался на месте?

Туман все так же кружился вокруг, стирая последние ощущения верха и низа. В нем уже не удавалось разглядеть даже собственные руки, а каждый звук бесследно растворялся, не успев достигнуть слуха. Беззвучие угнетало. Вымывало мысли, оставляя только застилающий разум страх. Казалось — еще мгновение и не останется ничего, кроме сплошного тумана.

Станислав сощурился, стараясь разглядеть за пеленой хоть что-нибудь, выделить хоть что-то отличающееся от серо-белого тумана, пусть даже это будет все тот же туман, но другой плотности или оттенка. За туманной пеленой двигался силуэт. Ленски рванулся туда, не успев даже толком задуматься, но лишь снова провалился в туманное марево, закружился, пытаясь нащупать что-то ускользнувшее от него.

— Зачем? — голос, странно искаженный туманом, раздался совсем рядом, но Станислав так никого и не увидел, только различил слабый звук шаркающих шагов, будто кто-то с трудом заставлял себя идти вперед или тащил невероятную тяжесть.

— Дороги назад больше нет, — удивительно равнодушно произнес все тот же голос, в котором Станислав с трудом опознал свой собственный. Охрипший, будто сорванный бесконечным криком.

— Дорога найдется, если знать, к чему идти, — второй голос казался эхом первого, он звучал еще более странно и искаженно, и Ленски никак не мог узнать его, пусть тот и казался удивительно знакомым. Будто отзываясь на него, в груди что-то кольнуло резко и горячо.

— И к чему мы идем? — собственный голос раздался практически в самом ухе, Станислава обожгло холодом, будто что-то прошло буквально сквозь него. Он прижал руку к груди, ощущая, что там по-прежнему нечто отчаянно колется и бьется, просясь наружу. Тонкая яблоневая веточка с завядшими уже листьями тлела в пальцах. Усики дыма беспорядочно вились над ней, будто пытались пробиться к чему-то далекому.

— Придумай — и придем, — второй голос, Станислав был уверен, что обращался он совсем не к нему, зазвучал уже в некотором отдалении, едва различимый за пеленой тумана, но дым от веточки потянулся к нему, выстраиваясь стрелой. Туман чуть расступился, и на мгновение Ленски показалось, что он вновь видит движущийся за туманом силуэт. Или их все-таки было два? Думать об этом было решительно некогда.

Станислав и не думал — побежал вперед за дымным следом, надеясь только на то, что короткой веточки, что уже практически рассыпалась в пальцах от странного жара, хватит, чтобы вывести его хоть куда-нибудь. В любое место, где тумана будет чуточку меньше.

* * *

Стук колес убаюкивал. Станислав отвел взгляд от окна: слишком уж серо-белая гладь полей напоминала давешний туман. Он зябко поежился и крепче стянул воротник пальто, ссутулился, будто пытался удержать так хоть крупинку тепла и уставился на перемотанные бинтами пальцы — доказательство того, что туман ему отнюдь не почудился. Ожоги были реальностью, будто и правда пытался удержать в руке горящее дерево. Только боли от них почему-то не было.

— Гадкая сегодня погода, — проводница, та самая, чье имя он в прошлый раз так и не сумел рассмотреть на бейджике, остановилась в проходе и звучно поставила на столик чай. Станислав был уверен, что даже подстаканник — тот же самый, что и в прошлый раз. Поддерживать разговор не хотелось, но в тоже время иррационально не хотелось оставаться в одиночестве. Наедине с клочьями тумана, подступавшими из-за уголка глаза.

— Будто осень, а не весна, — Ленски погладил кончиками пальцев стеклянный бок стакана, молчаливо радуясь исходящему от него живому теплу.

— Ну, разница между ними не то чтобы слишком большая, — проводница пожала плечами, но фразу так и не закончила, замерев и прислушиваясь к чему-то далекому.

Станислав не успел спросить, что случилось — почувствовал сам.

Холод, нарастающий от кончиков пальцев к самому сердцу. Будто прямо за спиной резко распахнули дверь в самое сердце зимы. Мир вокруг будто натянулся, болезненно затрещали нити, проходящие сквозь него самого, стол, стекло, потертые кожаные сидения — все они будто разом потускнели, растягиваясь и размываясь, цепляясь за что-то, в то время как нечто иное тянуло назад, срывая холодными когтями ошметки кожи. Мир зазвенел, трескаясь и рассыпаясь бесконечной стеклянной крошкой.

Поезд тряхнуло, он рванулся вперед, будто подстегнутый чем-то, со звоном рассыпался стакан, расплескивая вокруг горячий чай, Станислав прикрыл глаза, защищаясь от горячих капель. Где-то за гранью слуха невидимые часы отбили время — час пополудни.

— Изборск, — голос проводницы звучал глухо. Перед глазами все расплывалось, но даже смаргивая непонятно откуда взявшуюся муть, Станислав видел, как подрагивают ее руки, вытирающие стол непонятно откуда-то взявшейся тряпкой.

— Изборск, — Ленски согласно кивнул. В голове было удивительно холодно и пусто. Падение может длиться столетиями, а может занять всего пару дней. Никто так и не смог установить никаких закономерностей, кроме одной — если падение началось, оно непременно завершится.